Баг сдержанно кивнул служителю и поспешил за другом.
– Еч Баг, я тебе должен кое-что рассказать! – горячо зашептал Богдан, блестя возбужденно очками, как только дворик «Зала любимой груши» остался позади.
– Не сомневаюсь, драг еч, тем более что и мне есть чем с тобой поделиться.
– Груша?
Баг лукаво посмотрел на друга:
– Записки писать будем?
Богдан широко улыбнулся.
Разговаривая подобным образом, напарники скорым шагом, уже откровенно торопясь – дел было много, а до прибытия Фирузе и бека оставались считанные часы, – петляли по лабиринту внутренних двориков, направляясь к выходу из Запретного города.
И тут до них донесся чей-то быстро приближающийся громкий раздраженный голос:
– ...О чем тут говорить! Все норовит удрать из дворца, ведет себя как несмышленая школьница! Один ветер в голове. Нет-нет, ее удел – выйти замуж в интересах государства, укрепить узами брака связи с иными странами. А не скакать по крышам в каком-то захолустье. А она что? Кого хочу – того люблю! Чем хочу – тем занимаюсь!.. – И тут, как раз на очередном углу внутренней стены, Баг с Богданом чуть-чуть не столкнулись с двумя преждерожденными, явственно ханьцами по крови: высоким, молодым, в свободном простом зимнем халате и без шапки, на красивом бледном лице жирной чертой выделялись широкие черные усы; и пожилым, очень толстым, с жидкой короткой бороденкой, одетым в длинную соболью шубу, из-под которой не было видно ног. Увлеченные беседой, они вывернули прямо на напарников, и шедшему впереди ланчжуну пришлось сделать шаг в сторону, прижавшись к самой стенке, чтобы высокий не налетел на него. – Не наше это все, не наше! Влияние... – автоматически произнес еще несколько слов высокий, вздрогнув от неожиданности, и, умолкнув, остановился.
«Скакать по крышам?.. Что-то в этом есть удивительно знакомое...» – пронеслось в голове у Бага.
«Как странно... – подумал Богдан, – простая одежда: ни нашивок на груди, ни поясов официальных, ни шапок... Хоть одежда и не красит человека, однако же помогает судить о его положении...»
– Прошу простить, драгоценный преждерожденный, – учтиво, но сдержанно кивнул Багу высокий. – Мы были неловки. Уповаю на ваше снисхождение, – кивнул он Богдану, и толстый тоже закивал, соглашаясь: да-да, мы премного виноваты, но смотрел при этом внимательно, настороженно, даже оценивающе.
– Все в порядке, драгоценные преждерожденные, – поторопился ответить улыбнувшийся минфа. – Мы тоже были неосторожны. Всего доброго. – И потянул нетерпеливо за рукав Бага: пойдем же, еч!
Проход был узок, и Баг, мельком взглянув, не испачкался ли о стену новенький халат, непроизвольно сделал рукой отстраняющее движение:
– Позвольте, драгоценный преждерожденный.
От нежданного прикосновения Бага тот вновь вздрогнул всем телом, глубокое недоумение отразилось на его лице; молодой бросил ищущий взгляд на своего спутника, однако же сделал шаг в сторону.
– Какие-то они странные... – пробормотал, отходя, поглощенный своими мыслями Баг. – В обители вечного постоянства так горячиться... Таких сюда вообще пускать не должно!
Богдан оглянулся: высокий и толстый все так же стояли в проходе между домами и смотрели им вслед. «Слышали», – понял минфа.
Богдан и Баг
– Еч Баг, я тебе должен кое-что рассказать! – горячо зашептал Богдан, блестя возбужденно очками, как только дворик «Зала любимой груши» остался позади.
– Не сомневаюсь, драг еч, тем более что и мне есть чем с тобой поделиться.
– Груша?
Баг лукаво посмотрел на друга:
– Записки писать будем?
Богдан широко улыбнулся.
Разговаривая подобным образом, напарники скорым шагом, уже откровенно торопясь – дел было много, а до прибытия Фирузе и бека оставались считанные часы, – петляли по лабиринту внутренних двориков, направляясь к выходу из Запретного города.
И тут до них донесся чей-то быстро приближающийся громкий раздраженный голос:
– ...О чем тут говорить! Все норовит удрать из дворца, ведет себя как несмышленая школьница! Один ветер в голове. Нет-нет, ее удел – выйти замуж в интересах государства, укрепить узами брака связи с иными странами. А не скакать по крышам в каком-то захолустье. А она что? Кого хочу – того люблю! Чем хочу – тем занимаюсь!.. – И тут, как раз на очередном углу внутренней стены, Баг с Богданом чуть-чуть не столкнулись с двумя преждерожденными, явственно ханьцами по крови: высоким, молодым, в свободном простом зимнем халате и без шапки, на красивом бледном лице жирной чертой выделялись широкие черные усы; и пожилым, очень толстым, с жидкой короткой бороденкой, одетым в длинную соболью шубу, из-под которой не было видно ног. Увлеченные беседой, они вывернули прямо на напарников, и шедшему впереди ланчжуну пришлось сделать шаг в сторону, прижавшись к самой стенке, чтобы высокий не налетел на него. – Не наше это все, не наше! Влияние... – автоматически произнес еще несколько слов высокий, вздрогнув от неожиданности, и, умолкнув, остановился.
«Скакать по крышам?.. Что-то в этом есть удивительно знакомое...» – пронеслось в голове у Бага.
«Как странно... – подумал Богдан, – простая одежда: ни нашивок на груди, ни поясов официальных, ни шапок... Хоть одежда и не красит человека, однако же помогает судить о его положении...»
– Прошу простить, драгоценный преждерожденный, – учтиво, но сдержанно кивнул Багу высокий. – Мы были неловки. Уповаю на ваше снисхождение, – кивнул он Богдану, и толстый тоже закивал, соглашаясь: да-да, мы премного виноваты, но смотрел при этом внимательно, настороженно, даже оценивающе.
– Все в порядке, драгоценные преждерожденные, – поторопился ответить улыбнувшийся минфа. – Мы тоже были неосторожны. Всего доброго. – И потянул нетерпеливо за рукав Бага: пойдем же, еч!
Проход был узок, и Баг, мельком взглянув, не испачкался ли о стену новенький халат, непроизвольно сделал рукой отстраняющее движение:
– Позвольте, драгоценный преждерожденный.
От нежданного прикосновения Бага тот вновь вздрогнул всем телом, глубокое недоумение отразилось на его лице; молодой бросил ищущий взгляд на своего спутника, однако же сделал шаг в сторону.
– Какие-то они странные... – пробормотал, отходя, поглощенный своими мыслями Баг. – В обители вечного постоянства так горячиться... Таких сюда вообще пускать не должно!
Богдан оглянулся: высокий и толстый все так же стояли в проходе между домами и смотрели им вслед. «Слышали», – понял минфа.
Богдан и Баг
Ханбалык, посольство Французской республики,
23-й день первого месяца, вторница,
вторая половина дня
Богдан уже немного нервничал – до воздухолета, которым должны были прилететь Фирузе с Ангелиною и тесть, оставалось каких-то два часа, а до вокзала путь неблизкий. Но долг – превыше всего, тем паче ежели ты человек не простой, а государственный...
Впрочем, посол – средних лет чернокожий француз из Сенегала – принял его без промедления.
По заморскому обычаю обменявшись с ним коротким рукопожатием (что порою нравилось Богдану в сухих варварских ритуалах, так это их кратковременность и некое безразличие к собеседнику; варвары вечно спешат, и, когда в подобное состояние попадает настоящий ордусянин, эти, в общем-то чуждые, обычаи бывают просто спасительны), Богдан сразу перешел к делу. Он коротко, не вдаваясь в подробности, изложил послу его суть и еще более скупо обрисовал суть своего решения и его мотивы.
Когда минфа закончил, посол некоторое время молчал, глядя на Богдана как-то странно. Потом вздохнул.
– Надеюсь, вы поймете меня правильно и не истолкуете мои слова в каком-либо обидном смысле, но, хотя я работаю в вашей стране уже довольно долго, время от времени ордусская логика кажется мне совершенно отличной от нормальной, – наконец произнес он.
– В этом нет ничего удивительного, – чуть пожал плечами Богдан. – Вообще говоря, каждому человеку нормальной кажется лишь его собственная логика, а любая чужая, будь это даже самый близкий человек, – подчас повергает в изумление. Чтобы смягчить это свойство человеческой натуры, и существуют сообразные ритуалы.
– Вот именно! – веско согласился посол. – Только мы называем это необходимыми формальностями. Вы ведь не знаете даже их имен – ни преступников, ни жертв?
– Нет.
– И не удосужились посмотреть документы нападавших?
– У паломников спрашивать документы? – Брови Богдана от изумления на миг поднялись выше дужек очков; впрочем, он тут же совладал с собою. – Это было бы верхом бестактности.
– В момент конфликта они были не паломниками, а преступниками, по нашим понятиям.
– Мы не разнимаем человека на части по его сиюминутным проявлениям.
– А если они на самом деле не паломники?
– А кто? – снова удивился Богдан. Посол опять вздохнул.
– Вот это-то и любопытно... – Помолчал. – Что же, – сказал он довольно уныло, – мне остается лишь поблагодарить господина срединного помощника. За то, что он в зародыше разрешил конфликт, который мог подвергнуть опасности воздухолет со всеми его пассажирами и экипажем, и принести извинения за действия лиц, которые, судя по их словам, являются подданными Франции. Если нам удастся их найти, мы постараемся, чтобы указанные лица предстали перед судом с соблюдением всех норм права.
– Я уверен, что человеконарушители в данный момент уже находятся на пути к ближайшей от Улумуци территории Франции, – столь же корректно ответствовал минфа. – Вы легко можете снестись с властями Улумуци и выяснить все детали.
– Будьте уверены, я это сделаю немедленно, – заверил Богдана посол и поднялся из кресла: тема визита, с его точки зрения, была исчерпана. Они снова пожали друг другу руки, но не успел Богдан сделать и шага к двери, как посол после короткого внутреннего колебания спросил:
– И вы совсем не представляете себе, о какой ценной вещи могла идти речь?
– Совершенно не представляю, – невозмутимо ответил Богдан.
– И... и вам это не интересно?
– На свете ежедневно происходит столько недоразумений, – сказал Богдан. – Если интересоваться всеми... – Он красноречиво покрутил руками над головой, показывая, как она идет кругом.
– И вы совершенно равнодушны к возможности того, что в Ордусь так или иначе могла быть провезена некая краденая ценная вещь?
– О нет, – живо ответил Богдан. – Если бы факт кражи был хоть как-то удостоверен... находкой этой самой вещи, скажем, в сумах и торбах путешественников или хотя бы их поведением... Знаете, настоящие воры редко бывают столь спокойны и беззащитны.
Посол чуть качнул головой и сказал:
– Это, по крайней мере, звучит хоть немного логично. Скажите, вы и об этих якобы ворах... о тех, кто подвергся нападению, тоже ничего не выяснили? Ни их имен, ни рода занятий?
– Нет, – твердо сказал Богдан. – Это же сугубо внутреннее французское дело, вмешиваться было бы просто несообразно. Вы-то ведь уже наверняка знаете это, они же должны были сразу по прилете нанести вам хотя бы минутный визит вежливости и все поведать... или я ошибаюсь?
– Вежливости? – переспросил посол, думая о чем-то своем. – Да, можно сказать и так...
По широкой лестнице посольства, к изумлению видевших это делопроизводителей и стражей, Богдан, едва не роняя с головы шапку-гуань, бежал почти бегом, прыгал, ровно не в меру бойкий школьник, через две ступени... Он спешил.
Вотще.
Улица посольского квартала была пустынна; морозный воздух, легкий и звонкий, заполнял ее всю искристым, почти светящимся эфиром зимнего предвечерья. Шум, толпа, движение, сплошные ряды машин были лишь за ее створами – слева и справа, там, где посольский квартал, заполненный стоящими одно к одному учреждениями дипломатических служб окружавшего Ордусь мира, обрывался, одним упругим толчком переплавляясь в жилые окраины великой столицы, наводящей на себя последние, самые эффектные и изысканные штрихи праздничного убранства. Но в пустынном к вечеру посольском квартале повозку такси было взять затруднительно, а из людей на улице были лишь вэйбины в теплых, до земли тулупах: они несли перед вратами посольских домов круглосуточный почетный караул. Богдан рванулся было от внешних врат налево, к тому тракту, что был ближе, а ближе был Гуанхуалу, Тракт Блестящего Процветания, – и увидел, что прямо навстречу, то и дело пуская, как паровоз, густые клубы пара, торопливо, даже поспешно идет, глядя на таблицы, извещавшие, в каком доме какое посольство расположилось, человек в меховой куртке с бесчисленными застежками и заклепками и почему-то странно знакомой широкополой шляпе...
Это был Сэмивэл Дэдлиб. С неизменной длинной и тонкой черной сигарой в углу рта. Сигара воинственно торчала вперед, и ее дым причудливо смешивался с паром дыхания инспектора.
Они столкнулись едва ли не нос к носу.
Богдан узнал инспектора лишь через какое-то мгновение; он так привык видеть сурового человекоохранителя в компании с нихонским князем Люлю и меланхолическим молчуном Юллиусом Тальбергом [ 41], что, встретив его одного, сумел узнать только после того, как очевидность прорвала неощутимую, но явственную преграду привычки. Непроизвольно Богдан метнулся взглядом по сторонам: нет, других членов неразлучной троицы не было. «Бага нету – и Люлю нету, – почему-то подумал минфа. – Наверное, это сообразно...»
– Ба! Господин Оуянцев! – Дэдлиб тоже узнал его.
Не сговариваясь, они, замедляя свой одинаково заполошный ход, сделали еще по шагу навстречу друг другу – и оба остановились.
Богдан буквально всей кожей ощущал, как бегут минуты, как воздухолет, верно, уже готовится к снижению и вот-вот с шумом выпадут из его чрева громадные, в два человечьих роста, колеса, – но долг вежливости, но соблюдение сообразных церемоний... это превыше всего. Ведь недаром великий Конфуций сказал: «Что бы ни творилось в Поднебесной, благородный муж ничем не дорожит и ничем не пренебрегает, он лишь следует тому, что справедливо» [ 42].
– Неужели это вы, драгоценный господин Дэдлиб? – Богдан приветливо улыбнулся и приподнял над головою шапку на европейский манер, желая таким образом подчеркнуть свое расположение к этому гокэ, действительно весьма симпатичному ему еще со времен дела пиявок [ 43]. – Как я рад нашей нечаянной встрече! – Минфа изо всех сил старался, чтобы его сбившееся дыхание не мешало плавному течению речи, но получалось плохо. – Нравится ли вам столица? Не обременяют ли вас наши морозы?
Дэдлиб в ответ тоже приподнял шляпу и, не вынимая сигары изо рта, ответствовал, словно уже был заправским ордусянином:
– Рад приветствовать... драгоценного преждерожденного Оуянцева... Столица великолепна, а морозы... э-э... тоже. – Языком перебросил сигару в другой угол рта, неожиданно подмигнул. – Да что там, скажу прямо – дерьмо эти морозы! Если бы я мог, то запретил бы морозы повсеместно. И вообще, доложу я вам, зима – это чистое издевательство. Вот у нас зима – это когда идет теплый дождь. Господь определенно был не в духе, когда создавал зиму. И уши мерзнут. У вас не мерзнут уши, господин Оуянцев?
– Уши?.. Нет, уши не мерзнут. – Богдан слегка опешил от такого вольного обращения с временами года, в каждом из которых, как известно, есть свой смысл и сугубая полезность. – И потом, я живу в Александрии, привык. А кроме ушей – в порядке ли остальное ваше яшмовое здоровье?
– Э-э... оно вполне такое... яшмовое... Ну если не считать, что у вас тут холодно, зверски холодно... – Дэдлиб ожесточенно пыхнул сигарой. – И если уши окончательно не отвалятся...
– Будем ли я и мои друзья иметь радость увидеть вас и ваших друзей на празднествах? Посетили ли вы Ханбалык втроем, или же на сей раз Провидению было угодно направить вас в Ордусь в одиночестве?
– Как вам сказать... – Дэдлиб громко откашлялся. – А про ваше яшмовое здоровье вы мне не хотите рассказать? Ну так, вкратце? То есть про уши я уже понял, с ушами у вас все в порядке... – Инспектор переминался на месте, постукивал сапогом о сапог, Богдан только сейчас обратил внимание на эти щегольские сапоги: на скошенном каблуке, с узкими острыми носками, – никак не подходящие для зимних холодов. Гокэ, одно слово.
– Почту за честь! – радостно улыбнулся он. – Единственное, что мне мешает, – это некое смутное ощущение того, что у вас есть на ближайшее время некое спешное дело, от коего я, боюсь, вас отвлек... – Про то, что заокеанский инспектор ощутимо и заметно постороннему глазу мерзнет, Богдан тактично умолчал.
Дэдлиб пожевал сигару.
– В общем, да, – сказал он. – Тьфу! – Выбросил окурок в ближайший сугроб. – Ужасно курить на морозе, так хоть какое-то тепло. Мне надо забежать тут... во французское посольство...
– Какое совпадение! – Богдан вдруг почувствовал исходящее от заморского человекоохранителя внутреннее непонятное напряжение, которое тот пытался скрыть излишней, быть может, словоохотливостью, рассуждением про уши и вообще всякой болтовней. – Представьте, я только что оттуда. Вот его врата, вы почти пришли, любезный господин Дэдлиб.
– Да что вы? Приятная новость, приятная. А то я по дурости-то из машины на углу вышел. Оказалось – далековато. М-да.
– Вы к послу? Я только что его оставил... По-моему, он не слишком сегодня обременен делами и легко вас примет.
– Да нет, я, собственно... А какое... – Дэдлиб опять откашлялся. – Какое яшмовое дело привело вас-то сюда? Если это не какая-нибудь государственная тайна и все в таком роде, конечно.
– О, это довольно долгая и весьма забавная история! – в очередной раз улыбнулся Богдан. – Не далее как вчера днем я имел удовольствие лететь в столицу с супругой, которая, к счастью, покинула иноземный воздухолет типа «боинг» в родном Ургенче...
Взгляд Дэдлиба стал цепким.
– Вы летели вчерашним «боингом» Лондон-Ханбалык? – коротко и неожиданно очень по-деловому спросил он. И даже перестал переминаться с ноги на ногу.
– Представьте, такое напряжение перед праздниками на воздухолетных линиях...
Дэдлиб извлек из кармана куртки пару сигар, одну вставил в рот, а другую протянул Богдану.
– Благодарю, – слегка растерялся тот, – я не курю...
– Да? Много теряете, честное слово. – Дэдлиб закурил. – Послушайте, господин Оуянцев. Честно сказать, мне все эти яшмовые церемонии до... до факела Свободы. Минутку-другую я еще могу поднапрячься и поломать язык, но когда разговор начинается серьезный... А у меня, получается, к вам серьезный разговор. – Он пыхнул дымом в морозный чистый воздух и, заметив, как дрогнуло у Богдана лицо, аккуратно помахал ладонью, разгоняя дым. – Простите... Так что давайте их бросим, эти церемонии, ладно? Я вот что хочу сказать. Эта забавная история... она произошла у вас в полете?
– Ну да...
Дэдлиб в третий раз откашлялся. Простудился? Немудрено в таких-то сапожках на тонкой подошве.
– У меня сохранились самые приятные воспоминания о поре нашего недолгого... черт, опять на яшмовый язык сбился! – Он жадно затянулся. – Слушайте, господин Оуянцев. Вы и ваш друг – чертовски славные парни, я вам доверяю. По-моему, и вы мало-помалу начали тогда доверять мне. Нам. Или мне показалось, а?
– Э-э... – промычал Богдан. Вот на таком языке с малознакомыми людьми он как раз говорить не умел. – Ну...
– Понял... – чуть усмехнулся Дэдлиб. – Я ведь здесь по делу. Это такая, может, удача, что я на вас налетел... Скажите мне: что за история с вами приключилась в воздухе?
Богдан качнул головой. Поправил очки.
– Вы ставите меня в довольно неловкое положение, господин Дэдлиб... Я сам просил всех, кто оказался невольными свидетелями, не рассказывать об этом досадном происшествии хотя бы до окончания празднеств...
– Да бросьте вы! Я же не газетчик, – с невыразимым презрением проговорил Дэдлиб.
– Вы – мой коллега, – кивнул Богдан. – Ну, скорее коллега Бага, но... Я понимаю.
– Меня интересует все, что связано с этим рейсом, – твердо сказал Дэдлиб. – Любая мелочь. Что привлекло ваше внимание, что позабавило? Неужели вы не можете мне сказать?
Богдан решился. Эти люди – Люлю, Дэдлиб, Юллиус – действительно были приятны ему, и он действительно им доверял.
– Тогда, как на духу, господин Дэдлиб, – я очень спешу и прошу вас составить мне компанию вон до того угла, где я надеюсь нанять повозку.
– Так какого же...
– Я вам расскажу по дороге.
– Идет, – кивнул Дэдлиб.
Богдан был короток – дело-то, в сущности, яйца выеденного не стоило. Они не прошли еще и половины пути, как он покончил с сутью происшедшего. Дэдлиб знай себе пыхтел сигарой; взгляд его отстраненно блуждал.
Когда Богдан умолк, Дэдлиб помолчал мгновение, а потом задумчиво произнес:
– Значит, не нашли. Искали, но не нашли... Вы не видели, часом, как выглядели вещи обыскиваемых? Не было там такого серого кожаного...
– Я же не спускался в вещник.
Дэдлиб запустил руку во внутренний карман куртки, порылся там и достал фотографию. Сунул ее Богдану чуть ли не в нос:
– Этот там был?
Богдан внимательно присмотрелся.
– Это один из тех, кого душили, – честно ответил он. – Еще попытался потом поскандалить...
– Факин' грейт... – пробормотал Дэдлиб, пряча фотографию. – Между нами. Я здесь именно из-за него. Мне позарез надо выяснить в посольстве, где он поселился...
– Вот как? Вы думаете, посольству это ведомо?
Дэдлиб покосился на него. Огрызок сигары задумчиво дернулся в углу его рта.
– Вы, возможно, не знаете, но в цивилизованных странах...
«Цивилизованных странах!» – с досадой отметил про себя Богдан.
– ...существует для своих туристов железное правило: во время пребывания в Ордуси постоянно держать свои посольства в курсе относительно своего местопребывания. Ордусь... э-э-э... считается страной повышенной опасности.
– Опасности? – возмутился Богдан. – Да у нас преступность ниже в...
– Преступность ниже, а опасность выше. Тоталитарная же страна... империя и все такое. И потом, традиция у нас такая уже сложилась... Уж вы-то тут должны понимать, как сильны традиции. Ну, например... Вы, может, не знаете, вы не торговец... но, скажем, в Североамериканских Штатах против вас до сих пор действует поправка Вантуза-Швабрика, принятая, когда стало известно, что в Ордуси с ее повсеместным религиозным фанатизмом...
«Фанатизмом!» – возмущенно подумал Богдан.
– ...кое-где еще практикуются человеческие жертвоприношения.
– Какая чушь! Да еще в позапрошлом веке...
– Знаю-знаю, – махнул рукой Дэдлиб. – Когда оказалось, что жертвоприношений давно нет, поправку все равно оставили в силе, потому что в некоторых отсталых районах вашей страны до сих пор браки заключаются не по любви, а в результате договоренности старших родственников жениха и невесты, а это вопиющее нарушение прав человека.
– Если хотите знать, – Богдана взяло за живое, – статистика убедительно показывает, что такие браки значительно прочнее тех, что заключаются личным волеизъявлением молодых, и...
– Да кому какое дело! Ну, прочнее... Права-то нарушаются! Потом было еще несколько причин, я сам всех не помню... В общем, в последний раз поправку сохранили потому, что в Ордуси в некоторых школах совершенно не преподается аглицкий язык. Это ведь тоже нарушение прав человека...
– М-да, – сказал Богдан после паузы. Они уже давно дошли до перекрестка, но Богдан и думать забыл про такси. Про поправку он слышал, разумеется, но такие мелочи были для него; не слишком-то интересовавшегося внешними пустяками и не обязанного делать это по работе, внове. – И после этого вы еще обижаетесь, когда тут вас называют варварами...
– А у нас называют варварами вас, – чуть пожал плечами Дэдлиб.
– Да, только для вас варвар – это некультурный человек, а для нас это – человек иной культуры. – В который раз в разговоре с иноземцем минфа был вынужден вспомнить эту прописную истину, но Дэдлиб хитро прищурился и погрозил Богдану остатком сигары:
– Это как поглядеть. Нет никаких иных культур. Есть только одна культура, просто одни продвинулись в ней больше, а другие – меньше! Ну... ну вот все когда-то были первобытными, прыгали по веткам и молились на дубы, секвойи или скалы. Потом немножко развились и – опять-таки все, только одни раньше, другие позже! – напридумывали всяких богов: охоты, ветра, войны... и принялись молиться им. Потом еще немножко продвинулись – и у одних возник Будда, у других Христос, все, по сути, одинаковые... Потом...
– Потом, – мягко прервал Богдан, – некоторые особо одаренные еще немножко продвинулись и стали окончательно культурными, принялись молиться на прижизненный успех и его абсолютное мерило – счет в банке. И на сем история прекратила течение свое... Так?
Дэдлиб расхохотался. Потом сказал:
– Ладно, что это мы. Право же, мне-то это все до лампочки, понимаете меня? Я же вижу, какие вы люди – вы сам, ваш друг господин Багатур Лобо. Провались оно пропадом! Я вот о чем. Вас ведь это происшествие в воздухолете совсем не заинтересовало?
– Да в общем нет, – ответил Богдан, почти не кривя душой. Не рассказывать же этому славному варвару о том, что один из нападавших – похоже, приятель дочери его друга и начальника, к которой он, Богдан, питает самые теплые чувства и потому не хочет ни малейших неприятностей ни ей, ни ее знакомцу...
– Жаль. А то я мог бы кое-что рассказать вам в обмен.
– Ну уж расскажите...
Дэдлиб покосился на него внимательно и чуть насмешливо.
– Все-таки заинтересовало, – заключил он. – Пусть хоть и чисто по-человечески... Хорошо. Жирняга с фото – Франсуа бен Хаджар, коренной парижанин и, между прочим, секретарь и вообще доверенный человек умершего в мае прошлого года графа де Континьяка, последнего потомка древнего рода... Там и крестоносны были, и мальтийские рыцари... И Константинополь они в свое время воевали, эти Континьяки, и Алжир... И, по слухам, собирали колоссальную коллекцию всяких редкостей. Поколение за поколением. А вот этот Франсуа... Нет, не так. По порядку надо... – Дэдлиб достал еще одну сигару и закурил. Он явственно пребывал в нерешительности. Затянулся, оглядел помаленьку темнеющие небеса. – Да ладно! Какого черта! – сказал он сам себе. – Вы мне доверяете, я вам доверяю... Чтобы два культурных парня, каждый из которых считает другого варваром, – да не договорились? Не бывать такому!
– Послушайте, господин Дэдлиб, я вовсе не считаю вас лично...
– Погодите, господин Оуянцев. К дьяволу всю эту философию. Мне она, знаете ли, как-то... Ближе к делу. В конце декабря в парижское бюро Интерпола от кого-то из их осведомителей поступила отрывочная информация, что готовится некая очень масштабная сделка. На чертову кучу миллионов долларов. Сначала решили, что должна поступить небывалая партия наркотиков. Известно было, что в сделке задействована французская и американская стороны. Американская, обратите внимание – потому-то я и попал в это... у вас говорят, я случайно помню, – как кур в ощип. Так?
– Ну, говорят... – озадаченно проговорил Богдан. Он понять не мог, при чем тут наркотики. Переход от темы к теме был излишне, не по-ордусски резок.
– Было известно только место и время. Ну, стали присматривать, камеры поставили, топтунов пустили... И вот, как раз накануне этого самого полета, позавчера... Встречаются этот самый Франсуа и некий никому не известный, ни в каких досье не означенный тип. И представьте наше разочарование. Франсуа передает типу довольно-таки небольшой пакет, в котором ну никак не может быть наркоты на кучу миллионов. В одной руке несет, легко так несет, помахивает... И полный чемодан денег, как при грязных сделках водится, тип этот ему тоже не перепасовывает – все как принято у порядочных людей, чек... сколько в том чеке было нулей – не засекли. А следили-то парни из отдела наркотиков. Ну и решили, что слух сильно преувеличен – и произошла какая-то мелкая... ну относительно, конечно... относительно мелкая спекуляция. В общем, тот тип сказал на прощание толстяку: «Дальнейшие инструкции вам известны» – и удалился, и на какой-то момент его упустили. Оказался непростой такой тип: оторвался от хвоста в универмаге на распродаже. Ну парни туда, сюда: нету. Исчез... А потом опа: нашли – под мостом на набережной Сены, и что характерно – с перерезанным горлом и пакета при нем нет. А мсье Франсуа с этим самым пакетом – или, что не менее интересно, с точно таким же – рванул на ваш рейс, и за ним никто из наших в «боинг» последовать не успел. И совсем уж на сладкое. Личность улетевшего толстяка мы выяснили довольно быстро, а вот зарезанный, как обнаружилось на следующий только день, был отнюдь не наркоторговцем и не специалистом по нелегальному антиквариату. Держитесь, а то упадете. Это был штатный и довольно-таки законспирированный курьер СРУ!
23-й день первого месяца, вторница,
вторая половина дня
Богдан уже немного нервничал – до воздухолета, которым должны были прилететь Фирузе с Ангелиною и тесть, оставалось каких-то два часа, а до вокзала путь неблизкий. Но долг – превыше всего, тем паче ежели ты человек не простой, а государственный...
Впрочем, посол – средних лет чернокожий француз из Сенегала – принял его без промедления.
По заморскому обычаю обменявшись с ним коротким рукопожатием (что порою нравилось Богдану в сухих варварских ритуалах, так это их кратковременность и некое безразличие к собеседнику; варвары вечно спешат, и, когда в подобное состояние попадает настоящий ордусянин, эти, в общем-то чуждые, обычаи бывают просто спасительны), Богдан сразу перешел к делу. Он коротко, не вдаваясь в подробности, изложил послу его суть и еще более скупо обрисовал суть своего решения и его мотивы.
Когда минфа закончил, посол некоторое время молчал, глядя на Богдана как-то странно. Потом вздохнул.
– Надеюсь, вы поймете меня правильно и не истолкуете мои слова в каком-либо обидном смысле, но, хотя я работаю в вашей стране уже довольно долго, время от времени ордусская логика кажется мне совершенно отличной от нормальной, – наконец произнес он.
– В этом нет ничего удивительного, – чуть пожал плечами Богдан. – Вообще говоря, каждому человеку нормальной кажется лишь его собственная логика, а любая чужая, будь это даже самый близкий человек, – подчас повергает в изумление. Чтобы смягчить это свойство человеческой натуры, и существуют сообразные ритуалы.
– Вот именно! – веско согласился посол. – Только мы называем это необходимыми формальностями. Вы ведь не знаете даже их имен – ни преступников, ни жертв?
– Нет.
– И не удосужились посмотреть документы нападавших?
– У паломников спрашивать документы? – Брови Богдана от изумления на миг поднялись выше дужек очков; впрочем, он тут же совладал с собою. – Это было бы верхом бестактности.
– В момент конфликта они были не паломниками, а преступниками, по нашим понятиям.
– Мы не разнимаем человека на части по его сиюминутным проявлениям.
– А если они на самом деле не паломники?
– А кто? – снова удивился Богдан. Посол опять вздохнул.
– Вот это-то и любопытно... – Помолчал. – Что же, – сказал он довольно уныло, – мне остается лишь поблагодарить господина срединного помощника. За то, что он в зародыше разрешил конфликт, который мог подвергнуть опасности воздухолет со всеми его пассажирами и экипажем, и принести извинения за действия лиц, которые, судя по их словам, являются подданными Франции. Если нам удастся их найти, мы постараемся, чтобы указанные лица предстали перед судом с соблюдением всех норм права.
– Я уверен, что человеконарушители в данный момент уже находятся на пути к ближайшей от Улумуци территории Франции, – столь же корректно ответствовал минфа. – Вы легко можете снестись с властями Улумуци и выяснить все детали.
– Будьте уверены, я это сделаю немедленно, – заверил Богдана посол и поднялся из кресла: тема визита, с его точки зрения, была исчерпана. Они снова пожали друг другу руки, но не успел Богдан сделать и шага к двери, как посол после короткого внутреннего колебания спросил:
– И вы совсем не представляете себе, о какой ценной вещи могла идти речь?
– Совершенно не представляю, – невозмутимо ответил Богдан.
– И... и вам это не интересно?
– На свете ежедневно происходит столько недоразумений, – сказал Богдан. – Если интересоваться всеми... – Он красноречиво покрутил руками над головой, показывая, как она идет кругом.
– И вы совершенно равнодушны к возможности того, что в Ордусь так или иначе могла быть провезена некая краденая ценная вещь?
– О нет, – живо ответил Богдан. – Если бы факт кражи был хоть как-то удостоверен... находкой этой самой вещи, скажем, в сумах и торбах путешественников или хотя бы их поведением... Знаете, настоящие воры редко бывают столь спокойны и беззащитны.
Посол чуть качнул головой и сказал:
– Это, по крайней мере, звучит хоть немного логично. Скажите, вы и об этих якобы ворах... о тех, кто подвергся нападению, тоже ничего не выяснили? Ни их имен, ни рода занятий?
– Нет, – твердо сказал Богдан. – Это же сугубо внутреннее французское дело, вмешиваться было бы просто несообразно. Вы-то ведь уже наверняка знаете это, они же должны были сразу по прилете нанести вам хотя бы минутный визит вежливости и все поведать... или я ошибаюсь?
– Вежливости? – переспросил посол, думая о чем-то своем. – Да, можно сказать и так...
По широкой лестнице посольства, к изумлению видевших это делопроизводителей и стражей, Богдан, едва не роняя с головы шапку-гуань, бежал почти бегом, прыгал, ровно не в меру бойкий школьник, через две ступени... Он спешил.
Вотще.
Улица посольского квартала была пустынна; морозный воздух, легкий и звонкий, заполнял ее всю искристым, почти светящимся эфиром зимнего предвечерья. Шум, толпа, движение, сплошные ряды машин были лишь за ее створами – слева и справа, там, где посольский квартал, заполненный стоящими одно к одному учреждениями дипломатических служб окружавшего Ордусь мира, обрывался, одним упругим толчком переплавляясь в жилые окраины великой столицы, наводящей на себя последние, самые эффектные и изысканные штрихи праздничного убранства. Но в пустынном к вечеру посольском квартале повозку такси было взять затруднительно, а из людей на улице были лишь вэйбины в теплых, до земли тулупах: они несли перед вратами посольских домов круглосуточный почетный караул. Богдан рванулся было от внешних врат налево, к тому тракту, что был ближе, а ближе был Гуанхуалу, Тракт Блестящего Процветания, – и увидел, что прямо навстречу, то и дело пуская, как паровоз, густые клубы пара, торопливо, даже поспешно идет, глядя на таблицы, извещавшие, в каком доме какое посольство расположилось, человек в меховой куртке с бесчисленными застежками и заклепками и почему-то странно знакомой широкополой шляпе...
Это был Сэмивэл Дэдлиб. С неизменной длинной и тонкой черной сигарой в углу рта. Сигара воинственно торчала вперед, и ее дым причудливо смешивался с паром дыхания инспектора.
Они столкнулись едва ли не нос к носу.
Богдан узнал инспектора лишь через какое-то мгновение; он так привык видеть сурового человекоохранителя в компании с нихонским князем Люлю и меланхолическим молчуном Юллиусом Тальбергом [ 41], что, встретив его одного, сумел узнать только после того, как очевидность прорвала неощутимую, но явственную преграду привычки. Непроизвольно Богдан метнулся взглядом по сторонам: нет, других членов неразлучной троицы не было. «Бага нету – и Люлю нету, – почему-то подумал минфа. – Наверное, это сообразно...»
– Ба! Господин Оуянцев! – Дэдлиб тоже узнал его.
Не сговариваясь, они, замедляя свой одинаково заполошный ход, сделали еще по шагу навстречу друг другу – и оба остановились.
Богдан буквально всей кожей ощущал, как бегут минуты, как воздухолет, верно, уже готовится к снижению и вот-вот с шумом выпадут из его чрева громадные, в два человечьих роста, колеса, – но долг вежливости, но соблюдение сообразных церемоний... это превыше всего. Ведь недаром великий Конфуций сказал: «Что бы ни творилось в Поднебесной, благородный муж ничем не дорожит и ничем не пренебрегает, он лишь следует тому, что справедливо» [ 42].
– Неужели это вы, драгоценный господин Дэдлиб? – Богдан приветливо улыбнулся и приподнял над головою шапку на европейский манер, желая таким образом подчеркнуть свое расположение к этому гокэ, действительно весьма симпатичному ему еще со времен дела пиявок [ 43]. – Как я рад нашей нечаянной встрече! – Минфа изо всех сил старался, чтобы его сбившееся дыхание не мешало плавному течению речи, но получалось плохо. – Нравится ли вам столица? Не обременяют ли вас наши морозы?
Дэдлиб в ответ тоже приподнял шляпу и, не вынимая сигары изо рта, ответствовал, словно уже был заправским ордусянином:
– Рад приветствовать... драгоценного преждерожденного Оуянцева... Столица великолепна, а морозы... э-э... тоже. – Языком перебросил сигару в другой угол рта, неожиданно подмигнул. – Да что там, скажу прямо – дерьмо эти морозы! Если бы я мог, то запретил бы морозы повсеместно. И вообще, доложу я вам, зима – это чистое издевательство. Вот у нас зима – это когда идет теплый дождь. Господь определенно был не в духе, когда создавал зиму. И уши мерзнут. У вас не мерзнут уши, господин Оуянцев?
– Уши?.. Нет, уши не мерзнут. – Богдан слегка опешил от такого вольного обращения с временами года, в каждом из которых, как известно, есть свой смысл и сугубая полезность. – И потом, я живу в Александрии, привык. А кроме ушей – в порядке ли остальное ваше яшмовое здоровье?
– Э-э... оно вполне такое... яшмовое... Ну если не считать, что у вас тут холодно, зверски холодно... – Дэдлиб ожесточенно пыхнул сигарой. – И если уши окончательно не отвалятся...
– Будем ли я и мои друзья иметь радость увидеть вас и ваших друзей на празднествах? Посетили ли вы Ханбалык втроем, или же на сей раз Провидению было угодно направить вас в Ордусь в одиночестве?
– Как вам сказать... – Дэдлиб громко откашлялся. – А про ваше яшмовое здоровье вы мне не хотите рассказать? Ну так, вкратце? То есть про уши я уже понял, с ушами у вас все в порядке... – Инспектор переминался на месте, постукивал сапогом о сапог, Богдан только сейчас обратил внимание на эти щегольские сапоги: на скошенном каблуке, с узкими острыми носками, – никак не подходящие для зимних холодов. Гокэ, одно слово.
– Почту за честь! – радостно улыбнулся он. – Единственное, что мне мешает, – это некое смутное ощущение того, что у вас есть на ближайшее время некое спешное дело, от коего я, боюсь, вас отвлек... – Про то, что заокеанский инспектор ощутимо и заметно постороннему глазу мерзнет, Богдан тактично умолчал.
Дэдлиб пожевал сигару.
– В общем, да, – сказал он. – Тьфу! – Выбросил окурок в ближайший сугроб. – Ужасно курить на морозе, так хоть какое-то тепло. Мне надо забежать тут... во французское посольство...
– Какое совпадение! – Богдан вдруг почувствовал исходящее от заморского человекоохранителя внутреннее непонятное напряжение, которое тот пытался скрыть излишней, быть может, словоохотливостью, рассуждением про уши и вообще всякой болтовней. – Представьте, я только что оттуда. Вот его врата, вы почти пришли, любезный господин Дэдлиб.
– Да что вы? Приятная новость, приятная. А то я по дурости-то из машины на углу вышел. Оказалось – далековато. М-да.
– Вы к послу? Я только что его оставил... По-моему, он не слишком сегодня обременен делами и легко вас примет.
– Да нет, я, собственно... А какое... – Дэдлиб опять откашлялся. – Какое яшмовое дело привело вас-то сюда? Если это не какая-нибудь государственная тайна и все в таком роде, конечно.
– О, это довольно долгая и весьма забавная история! – в очередной раз улыбнулся Богдан. – Не далее как вчера днем я имел удовольствие лететь в столицу с супругой, которая, к счастью, покинула иноземный воздухолет типа «боинг» в родном Ургенче...
Взгляд Дэдлиба стал цепким.
– Вы летели вчерашним «боингом» Лондон-Ханбалык? – коротко и неожиданно очень по-деловому спросил он. И даже перестал переминаться с ноги на ногу.
– Представьте, такое напряжение перед праздниками на воздухолетных линиях...
Дэдлиб извлек из кармана куртки пару сигар, одну вставил в рот, а другую протянул Богдану.
– Благодарю, – слегка растерялся тот, – я не курю...
– Да? Много теряете, честное слово. – Дэдлиб закурил. – Послушайте, господин Оуянцев. Честно сказать, мне все эти яшмовые церемонии до... до факела Свободы. Минутку-другую я еще могу поднапрячься и поломать язык, но когда разговор начинается серьезный... А у меня, получается, к вам серьезный разговор. – Он пыхнул дымом в морозный чистый воздух и, заметив, как дрогнуло у Богдана лицо, аккуратно помахал ладонью, разгоняя дым. – Простите... Так что давайте их бросим, эти церемонии, ладно? Я вот что хочу сказать. Эта забавная история... она произошла у вас в полете?
– Ну да...
Дэдлиб в третий раз откашлялся. Простудился? Немудрено в таких-то сапожках на тонкой подошве.
– У меня сохранились самые приятные воспоминания о поре нашего недолгого... черт, опять на яшмовый язык сбился! – Он жадно затянулся. – Слушайте, господин Оуянцев. Вы и ваш друг – чертовски славные парни, я вам доверяю. По-моему, и вы мало-помалу начали тогда доверять мне. Нам. Или мне показалось, а?
– Э-э... – промычал Богдан. Вот на таком языке с малознакомыми людьми он как раз говорить не умел. – Ну...
– Понял... – чуть усмехнулся Дэдлиб. – Я ведь здесь по делу. Это такая, может, удача, что я на вас налетел... Скажите мне: что за история с вами приключилась в воздухе?
Богдан качнул головой. Поправил очки.
– Вы ставите меня в довольно неловкое положение, господин Дэдлиб... Я сам просил всех, кто оказался невольными свидетелями, не рассказывать об этом досадном происшествии хотя бы до окончания празднеств...
– Да бросьте вы! Я же не газетчик, – с невыразимым презрением проговорил Дэдлиб.
– Вы – мой коллега, – кивнул Богдан. – Ну, скорее коллега Бага, но... Я понимаю.
– Меня интересует все, что связано с этим рейсом, – твердо сказал Дэдлиб. – Любая мелочь. Что привлекло ваше внимание, что позабавило? Неужели вы не можете мне сказать?
Богдан решился. Эти люди – Люлю, Дэдлиб, Юллиус – действительно были приятны ему, и он действительно им доверял.
– Тогда, как на духу, господин Дэдлиб, – я очень спешу и прошу вас составить мне компанию вон до того угла, где я надеюсь нанять повозку.
– Так какого же...
– Я вам расскажу по дороге.
– Идет, – кивнул Дэдлиб.
Богдан был короток – дело-то, в сущности, яйца выеденного не стоило. Они не прошли еще и половины пути, как он покончил с сутью происшедшего. Дэдлиб знай себе пыхтел сигарой; взгляд его отстраненно блуждал.
Когда Богдан умолк, Дэдлиб помолчал мгновение, а потом задумчиво произнес:
– Значит, не нашли. Искали, но не нашли... Вы не видели, часом, как выглядели вещи обыскиваемых? Не было там такого серого кожаного...
– Я же не спускался в вещник.
Дэдлиб запустил руку во внутренний карман куртки, порылся там и достал фотографию. Сунул ее Богдану чуть ли не в нос:
– Этот там был?
Богдан внимательно присмотрелся.
– Это один из тех, кого душили, – честно ответил он. – Еще попытался потом поскандалить...
– Факин' грейт... – пробормотал Дэдлиб, пряча фотографию. – Между нами. Я здесь именно из-за него. Мне позарез надо выяснить в посольстве, где он поселился...
– Вот как? Вы думаете, посольству это ведомо?
Дэдлиб покосился на него. Огрызок сигары задумчиво дернулся в углу его рта.
– Вы, возможно, не знаете, но в цивилизованных странах...
«Цивилизованных странах!» – с досадой отметил про себя Богдан.
– ...существует для своих туристов железное правило: во время пребывания в Ордуси постоянно держать свои посольства в курсе относительно своего местопребывания. Ордусь... э-э-э... считается страной повышенной опасности.
– Опасности? – возмутился Богдан. – Да у нас преступность ниже в...
– Преступность ниже, а опасность выше. Тоталитарная же страна... империя и все такое. И потом, традиция у нас такая уже сложилась... Уж вы-то тут должны понимать, как сильны традиции. Ну, например... Вы, может, не знаете, вы не торговец... но, скажем, в Североамериканских Штатах против вас до сих пор действует поправка Вантуза-Швабрика, принятая, когда стало известно, что в Ордуси с ее повсеместным религиозным фанатизмом...
«Фанатизмом!» – возмущенно подумал Богдан.
– ...кое-где еще практикуются человеческие жертвоприношения.
– Какая чушь! Да еще в позапрошлом веке...
– Знаю-знаю, – махнул рукой Дэдлиб. – Когда оказалось, что жертвоприношений давно нет, поправку все равно оставили в силе, потому что в некоторых отсталых районах вашей страны до сих пор браки заключаются не по любви, а в результате договоренности старших родственников жениха и невесты, а это вопиющее нарушение прав человека.
– Если хотите знать, – Богдана взяло за живое, – статистика убедительно показывает, что такие браки значительно прочнее тех, что заключаются личным волеизъявлением молодых, и...
– Да кому какое дело! Ну, прочнее... Права-то нарушаются! Потом было еще несколько причин, я сам всех не помню... В общем, в последний раз поправку сохранили потому, что в Ордуси в некоторых школах совершенно не преподается аглицкий язык. Это ведь тоже нарушение прав человека...
– М-да, – сказал Богдан после паузы. Они уже давно дошли до перекрестка, но Богдан и думать забыл про такси. Про поправку он слышал, разумеется, но такие мелочи были для него; не слишком-то интересовавшегося внешними пустяками и не обязанного делать это по работе, внове. – И после этого вы еще обижаетесь, когда тут вас называют варварами...
– А у нас называют варварами вас, – чуть пожал плечами Дэдлиб.
– Да, только для вас варвар – это некультурный человек, а для нас это – человек иной культуры. – В который раз в разговоре с иноземцем минфа был вынужден вспомнить эту прописную истину, но Дэдлиб хитро прищурился и погрозил Богдану остатком сигары:
– Это как поглядеть. Нет никаких иных культур. Есть только одна культура, просто одни продвинулись в ней больше, а другие – меньше! Ну... ну вот все когда-то были первобытными, прыгали по веткам и молились на дубы, секвойи или скалы. Потом немножко развились и – опять-таки все, только одни раньше, другие позже! – напридумывали всяких богов: охоты, ветра, войны... и принялись молиться им. Потом еще немножко продвинулись – и у одних возник Будда, у других Христос, все, по сути, одинаковые... Потом...
– Потом, – мягко прервал Богдан, – некоторые особо одаренные еще немножко продвинулись и стали окончательно культурными, принялись молиться на прижизненный успех и его абсолютное мерило – счет в банке. И на сем история прекратила течение свое... Так?
Дэдлиб расхохотался. Потом сказал:
– Ладно, что это мы. Право же, мне-то это все до лампочки, понимаете меня? Я же вижу, какие вы люди – вы сам, ваш друг господин Багатур Лобо. Провались оно пропадом! Я вот о чем. Вас ведь это происшествие в воздухолете совсем не заинтересовало?
– Да в общем нет, – ответил Богдан, почти не кривя душой. Не рассказывать же этому славному варвару о том, что один из нападавших – похоже, приятель дочери его друга и начальника, к которой он, Богдан, питает самые теплые чувства и потому не хочет ни малейших неприятностей ни ей, ни ее знакомцу...
– Жаль. А то я мог бы кое-что рассказать вам в обмен.
– Ну уж расскажите...
Дэдлиб покосился на него внимательно и чуть насмешливо.
– Все-таки заинтересовало, – заключил он. – Пусть хоть и чисто по-человечески... Хорошо. Жирняга с фото – Франсуа бен Хаджар, коренной парижанин и, между прочим, секретарь и вообще доверенный человек умершего в мае прошлого года графа де Континьяка, последнего потомка древнего рода... Там и крестоносны были, и мальтийские рыцари... И Константинополь они в свое время воевали, эти Континьяки, и Алжир... И, по слухам, собирали колоссальную коллекцию всяких редкостей. Поколение за поколением. А вот этот Франсуа... Нет, не так. По порядку надо... – Дэдлиб достал еще одну сигару и закурил. Он явственно пребывал в нерешительности. Затянулся, оглядел помаленьку темнеющие небеса. – Да ладно! Какого черта! – сказал он сам себе. – Вы мне доверяете, я вам доверяю... Чтобы два культурных парня, каждый из которых считает другого варваром, – да не договорились? Не бывать такому!
– Послушайте, господин Дэдлиб, я вовсе не считаю вас лично...
– Погодите, господин Оуянцев. К дьяволу всю эту философию. Мне она, знаете ли, как-то... Ближе к делу. В конце декабря в парижское бюро Интерпола от кого-то из их осведомителей поступила отрывочная информация, что готовится некая очень масштабная сделка. На чертову кучу миллионов долларов. Сначала решили, что должна поступить небывалая партия наркотиков. Известно было, что в сделке задействована французская и американская стороны. Американская, обратите внимание – потому-то я и попал в это... у вас говорят, я случайно помню, – как кур в ощип. Так?
– Ну, говорят... – озадаченно проговорил Богдан. Он понять не мог, при чем тут наркотики. Переход от темы к теме был излишне, не по-ордусски резок.
– Было известно только место и время. Ну, стали присматривать, камеры поставили, топтунов пустили... И вот, как раз накануне этого самого полета, позавчера... Встречаются этот самый Франсуа и некий никому не известный, ни в каких досье не означенный тип. И представьте наше разочарование. Франсуа передает типу довольно-таки небольшой пакет, в котором ну никак не может быть наркоты на кучу миллионов. В одной руке несет, легко так несет, помахивает... И полный чемодан денег, как при грязных сделках водится, тип этот ему тоже не перепасовывает – все как принято у порядочных людей, чек... сколько в том чеке было нулей – не засекли. А следили-то парни из отдела наркотиков. Ну и решили, что слух сильно преувеличен – и произошла какая-то мелкая... ну относительно, конечно... относительно мелкая спекуляция. В общем, тот тип сказал на прощание толстяку: «Дальнейшие инструкции вам известны» – и удалился, и на какой-то момент его упустили. Оказался непростой такой тип: оторвался от хвоста в универмаге на распродаже. Ну парни туда, сюда: нету. Исчез... А потом опа: нашли – под мостом на набережной Сены, и что характерно – с перерезанным горлом и пакета при нем нет. А мсье Франсуа с этим самым пакетом – или, что не менее интересно, с точно таким же – рванул на ваш рейс, и за ним никто из наших в «боинг» последовать не успел. И совсем уж на сладкое. Личность улетевшего толстяка мы выяснили довольно быстро, а вот зарезанный, как обнаружилось на следующий только день, был отнюдь не наркоторговцем и не специалистом по нелегальному антиквариату. Держитесь, а то упадете. Это был штатный и довольно-таки законспирированный курьер СРУ!