Страница:
Там НКВД в точности воспроизвел для своей элиты этот американский город, и степень правдоподобия подделки стала притчей во языцех.
Хотя президент не очень-то верил, что, как он выражался:
«В Америке под каждой кроватью притаился коммунистический шпион», Хэдли проявил такие чудеса красноречия и представил Трумэну столько документов, что тот наконец дал «добро» на образование ЦРГ.
И было справедливо, что спустя какое-то время именно Хэдли пришлось расчищать Авгиевы конюшни в токийском отделении организации. Дальневосточный аванпост ЦРГ приобрел гораздо больший вес именно в это время, ведь Япония расположена близ советских границ.
Поскольку Силверс занимал столь высокий пост в ЦРГ, перетряхивать нужно было буквально все. Шифровальные книги сожгли, связи оказались оборваны, агенты отозваны, а то враг, не дай Бог, установит их личность. Но это было лишь начало. Предстояло разрушить всю агентурную сеть. По словам Хэдли, Силверс причинил организации «неизмеримый ущерб».
Первые месяцы после гибели Силверса непосредственное руководство токийским отделением ЦРГ осуществлял Хэдли. Но дел было невпроворот, и Хэдли решил, что рутинной работой в конторе будет временно заниматься Джоунас.
Джоунас, которому преданно помогал Дэвид Тернер, поставил организацию на ноги и управлял ею так умело, что в конечном итоге временное назначение стало постоянным. При этом Джоунас получил повышение по службе — звание полковника.
Дэвид Тернер, со своей стороны, вызвался продолжать нерегулярные встречи со связным Силверса, входившим в Дзибан. Но теперь он работал с сознанием того, что ряд японских министров распространяют ложные слухи о своих врагах, заявляя, будто это военные преступники, которых должен судить трибунал.
Джоунас и генерал Хэдли заявляли, что это невозможно. По их мнению, организация Дзибан убила Силверса, поскольку тот заподозрил, что Филипп следит за ним. Якобы он сообщил о своих страхах Дзибану в надежде, что они придумают, как ему выпутаться из неприятностей. А они вместо этого убили его.
Если Джоунас и Хэдли были правы, значит, Дзибан знал о чистке ЦРГ, ведь проникновение ее агентов в разведывательную группу прекратились.
— А что если тут задействованы совсем другие факторы? — предположил Дэвид Тернер. — Если это никак не связано с Дзибаном?
— Недавно в нескольких северных агентурных сетях случились провалы, — сказал Джоунас. Он повернулся к Хэдли. — Сэр, как, по-вашему, может, нам все же стоит поинтересоваться Дзибаном? Чем больше информации мы о них соберем, тем больше шансов установить личность участников этой организации.
Хэдли обратился к Филиппу:
— А ты что об этом думаешь, сынок? Ты же у нас специалист по японской психологии.
— Джоунас прав, — сказал Филипп. — Чем больше имен нам удастся выяснить, тем более полное представление о Дзибане мы получим.
Через Ватаро Таки Филипп уже узнал имена нескольких членов Дзибана. Но он не мог (или не желал) объяснить присутствующим, каким образом ему удалось получить сведения.
— Помните, — продолжал Филипп, — узнавая имена членов Дзибана, мы узнаем и про их врагов. Действуя через наших людей среди японских политиков, мы можем хотя бы уменьшить число министров, которые могут войти в тайное общество.
— Ну, тогда игра стоит свеч, — решил Хэдли. — Я придумаю убедительную причину для чистки. Используя свои связи, Дзибан наверняка про это прознает. Хотя существует вероятность, что они нам не поверят. Тогда Тернеру придется туго. Следующая же его встреча с Дзибаном окажется последней.
— Ничего, я рискну, генерал, — сказал Тернер. — Да и потом, поверить в эту версию в их интересах. У них еще есть враги, с которыми они мечтают посчитаться.
— Тогда другое дело, — одобрил Хэдли. — Мы заставим Дзибан поверить, что продолжаем уничтожать людей, раскрытых их разведкой.
— Но делать этого не будем, — добавил Филипп.
— А почему бы нам в таком случае не перевезти министров на нашу конспиративную квартиру? — предложил Тернер. — Там есть все удобства, и они смогут на время скрыться, а мы начнем распространять слухи об их «смерти».
— Хорошая идея, — одобрил Джоунас.
— Значит, договорились? — Хэдли оглядел комнату. Все присутствующие закивали. — Хорошо. Но тут не должно быть никаких проколов, — предупредил он. — У нас с президентом и так натянутые отношения. Он не желает, чтобы наша деятельность получила огласку.
Вот так и было решено позволить Тернеру продолжать встречаться с членами Дзибана в надежде получить побольше компрометирующей информации.
Филипп уставился на листок бумаги, на котором бесцельно чертил какие-то каракули. Бесконечные круги... Это похоже на его мысли об убийстве Силверса. Филипп не мог избавиться от ощущения, что он упустил нечто очень важное. Генерал Хэдли, Джоунас и Дэвид Тернер считали, что лучше в этом не копаться, но Филиппу никак не удавалось выбросить загадочную историю из головы.
Кто убил полковника Гарольда Мортена Силверса? Хэдли сказал, что, когда он туда приехал, дверь была не заперта, но прикрыта. Это случилось в одиннадцать вечера. Силверс был уже мертв. Но если дверь была не заперта, значит, Силверс знал убийцу и впустил его в дом. Полковник ни за что не открыл бы дверь незнакомцу в столь поздний час.
Другие подозревали, что в убийстве Силверса виновен его связной, член Дзибана. Но это никак не вписывалось в общую картину. Филипп был уверен, что японцы не стали бы убивать Силверса катаной. Похоже, кто-то пытался переложить ответственность за смерть Силверса на Дзибан. Но кто?
«Что повлекла за собой гибель Силверса?» — спрашивал себя Филипп.
Генерал Хэдли стал во главе токийского отделения ЦРГ. По крайней мере, на время. Джоунас получил повышение по службе. Тернер оставался на своем месте. Может быть, здесь таится что-то важное? Хэдли перебросили на Дальний Восток, в самый эпицентр. Тернер сохранил свое прежнее положение. Джоунаса, конечно, повысили гораздо быстрее, чем это произошло бы при жизни Силверса, но предположить, что Джоунас убил начальника с целью продвижения по службе... Чепуха!
«Что же я упустил тогда?» — в тысячный раз спросил себя Филипп. Он посмотрел на озабоченную Митико и еле заметно улыбнулся.
— У тебя никогда не бывало ощущения, будто где-то чешется, а ты никак не можешь дотянуться до этого места? Вот я сижу, анализирую факты, имеющие отношение к убийству полковника Силверса, и ничего не могу понять.
— Ты уже не первый тычешься в глухую стену, — сказала Митико. — Через неделю мой отец возвращается с Кюсю, а мы еще как следует не подготовились к его встрече.
— Но я никак не могу выбросить это из головы, — пожаловался Филипп, снова уставившись на нарисованные круги. У него уже начиналось от них головокружение.
— Тебе нужно куда-нибудь поехать, хватит сидеть дома, — Митико бросила ему пальто и оделась сама.
— Но куда мы поедем?
— За город, — Митико улыбнулась Филиппу — Скоро увидишь.
Когда они сели в машину, Митико приказала:
— Держись!
И машина сделала несколько резких поворотов — чтобы сбить с толку возможных преследователей. Митико и Филиппу даже не нужно было друг другу об этом напоминать, подобные маневры они проделывали машинально.
Митико повезла его на север, к подножию японских гор, которые пересекали остров и напоминали пояс, утыканный шипами. Там было еще холодно, дороги оледенели, а кое-где на желтовато-бурой земле белели искристые сугробы.
Чем выше они поднимались, тем больше становилось снега, и наконец они добрались до таких мест, где снег лежал сплошным покрывалом и не таял совсем. Белые поля искрились в лучах заходящего солнца, то тут, то там попадались сосны и кедры. Мужчины и женщины, работавшие у дороги, занимались своими делами и не обращали внимания на проносившиеся мимо автомобили.
Митико повернула направо, на грязную узкую дорожку. Указателей никаких не было, но при въезде стояли настежь ворота из дерева и бамбука. Митико поехала по дорожке, наезжая на корни, камни и скользкие ледяные прогалины. Наконец она остановила машину.
Они вышли из-под сени густых криптомерий и двинулись по заснеженному полю Солнце, сиявшее на светлом небе, тщетно пыталось согреть Землю. Из уст Митико и ее спутника вырывались облачка пара, под ногами хрустел тонкий наст. На поле царила удивительная тишина. Казалось, пурпурные горы, видневшиеся вдали, поглощали все звуки, притягивали их.
Митико и Филипп приблизились к священной скале. На ней были сложены в кучку небольшие камни Митико отошла от Филиппа и опустилась на колени Она вынула из кармана ароматическую палочку, поставила рядом с камнями и зажгла. Тоненькая струйка душистого дыма поднялась вверх, но ветер отнес ее в сторону, и Филипп уловил только обычны запахи деревни.
— Что это за место? — спросил он.
— Здесь обитает Мегами Китсуни, божественная лисица. — Митико по-прежнему стояла на коленях. Похоже, она бормотала молитвы.
— Кто она такая?
Митико воздела руки к небу.
— Мегами Китсуни очень могущественна. Она повелевает всем, что ты видишь вокруг.
У Филиппа похолодело внутри. Разве он не преследовал рыжую лисицу? Он ведь убил одну лису в детстве, в Пенсильвании. Может быть, это рыжая лисица заманила его сюда? Филипп поежился, как собака, которая пытается отогнать холод.
— Ты хочешь сказать, что она покровительствует полям? — спросил он.
— Ты не понимаешь, — Митико взяла его за руку. — Мегами Китсуни управляет поступками мужчин и женщин, любовников.
— Как, например, мы?
Митико подняла голову и крепко-крепко поцеловала Филиппа в губы. Он почувствовал, что ее губы слегка дрожат, и, обняв Митико, привлек к себе.
Стая гусей — черная линия на белом туманном небе — летела в сторону заснеженного поля. Похоже, они вынырнули из-за ближайших гор. В следующий миг Филипп услышал их гоготанье.
— Однажды летом, давным-давно, — тихо произнесла Митико, — в маленьком селении неподалеку отсюда родилась девочка. Она была единственной дочкой каменотеса, жена его умерла при родах. Девочка была упрямой и своевольной. И не удивительно — каменотес ее боготворил, это был единственный лучик света в его безрадостной жизни. Он, конечно, не раз хотел призвать дочку к порядку и поругать за плохое поведение, но не мог. В нашей жизни и так много печали, думал каменотес. И разрешил девочке поступать, как ей нравится.
Однажды в селении появился слепой старик. У него был жар, он не мог передвигаться. Его притащил на спине красивый парень.
И случилось так, что каменотес, возвращаясь домой, встретился с юношей, который нес на спине старика. Добрый каменотес предложил им свой кров и сказал, что они могут оставаться там, пока старик не поправится.
Юноша горячо поблагодарил каменотеса. Когда он принес старика в дом, девушка влюбилась в юношу с первого взгляда. Отец послал ее за сельским лекарем, тот подробно объяснил девушке, как следует ухаживать за стариком, но девушка думала только о юноше. Днем все ее взоры и мысли были прикованы только к нему. А ночью его мужественный образ представал перед ней в сновидениях.
Каменотес пошел к своему другу и соседу — дровосеку — и договорился, что парень будет работать в деревне, потому что у старика и юноши нет денег, а юноша задолжал и ему, и врачу за услуги. Что же касается девушки, то она, конечно, выполняла многие указания врача и помогала слепому старику. Но правда и то, что она часами глядела в окно, любуясь на обнаженного по пояс юношу, который рубил дрова для жителей селения.
Лето выдалось очень жаркое, такого никто из жителей и припомнить не мог. И, вероятно, удушливый зной послужил причиной внезапной смерти старика, хотя, с другой стороны, девушка тоже была виновата. Она забывала давать старику прописанные врачом лекарства. И не всегда обтирала его холодным полотенцем.
Но даже на похоронах, когда юноша и отец девушки шли во главе траурной процессии вместе со священником, девушка могла думать только об одном: о юноше. Она не отрываясь глядела ему в затылок, когда юноша от нее отворачивался, и любовалась его профилем, когда священник объяснял ему, как отправлять обряды.
На другой день дровосек взял парня с собой в лес, и ни один, ни другой не вернулись. С юго-востока надвигалась гроза, и жители не отважились отправиться ночью на поиски пропавших. Однако девушка все время стояла у окна. Когда деревню облетел слух о том, что два человека пропали, ее сердце превратилось в камень. Правда, девушка думала лишь о парне, а не о дровосеке, которого знала с рождения, который каждый год дарил ей на именины подарки и поклялся заботиться о девчонке, если с ее отцом что-нибудь случится.
Отец девушки давно заснул, а она, промокнув до нитки, потому что дождь лил очень сильно, по-прежнему высовывалась из окна в надежде увидеть юношу. Она зажгла в своей комнате фонарь и не сомневалась, что юноша заметит свет с улицы сквозь распахнутое окно.
В час крысы — примерно между полуночью и двумя часами ночи — девушка встрепенулась. Она услышала голос. Может быть, это всего лишь ветер? Но нет! Голос прозвучал снова. Это был голос юноши, и он звал ее!
Не долго думая, девушка выбежала из дома. Дождь хлестал вовсю, но она не обращала внимания. Она слышала голос юноши и бежала на его звуки; промчалась по деревенским улочкам и выскочила в поле.
Гроза была в разгаре. Ветер выл, дождь лил ручьем. Земля превратилась в скользкую хлябь. Девушка не раз поскальзывалась и падала лицом в грязь, но поднималась и, вновь услышав зов юноши, бежала вперед.
Она все больше углублялась в лес и, наконец, перестала понимать, где находится, но ее это уже не волновало. Мысль о том, что придется жить без юноши, была для девушки просто невыносима.
Но вот деревья расступились. Девушка увидела темный силуэт и радостно позвала юношу по имени.
Человек, стоявший на поляне, обернулся. Это и вправду был юноша. Девушка подбежала к нему и обняла.
Но тут же вскрикнула и, не веря своим глазам, в тоске отпрянула прочь. Она заглянула в лицо юноши. Нет, поняла она, это происходит на самом деле... Она ведь даже ущипнула себя, желая убедиться, что не спит! Лицо юноши было белым, словно сделанным из льда, и таким же гладким, блестящим и холодным. Дотронувшись до него дрожащими пальцами, девушка убедилась, что перед ней действительно глыба льда.
Как это ни удивительно, но юноша целиком превратился в лед!
У девушки замерло сердце. Она в последний раз отчаянно позвала на помощь, потом припала к нему и с такой яростью впилась ногтями в лед, что повалила холодного истукана наземь.
Они оба — и девушка, и юноша, — упали, и, к изумлению девушки, статуя разбилась на мелкие кусочки, обдав ее ледяными брызгами. Рыдающая девушка ползала на коленях среди осколков, пытаясь отыскать юношу, но тщетно. А вскоре лед растаял под дождем.
Через некоторое время девушка, пошатываясь, поднялась на ноги. Она сама совсем заледенела. Сердце ее покрылось инеем. Неловко переставляя ноги, она добрела до края поляны. Там ухватилась за дерево, чтобы немного прийти в себя.
Потом девушка обернулась, чтобы в последний раз посмотреть на поляну, где обратился в ничто ее возлюбленный. И ахнула.
Там курился серый дымок. Постепенно он утрачивал свою прозрачность и отвердевал. А став твердым, обрел форму. И девушка узнала прекрасные черты: широкие скулы, продолговатые глаза, струящиеся по плечам волосы, озаренные светом, который исходил от удивительной женщины, стоявшей на поляне.
Девушку объял ужас, она задрожала, однако отчаяние тут же превозмогло страх.
— Где юноша? — воскликнула она. — Что ты с ним сделала?!
Стоявшая на поляне повернулась к девушке с такой ужасной усмешкой, что та вскрикнула и прикрыла глаза ладонью.
— Юноша? — Голос полоснул ее будто нож. — Никакого юноши нет. И никогда не было. Так же, как и слепого старца.
Теперь девушка разглядела, что странная фигура вся в снегу. На ее плечах, руках и ногам поблескивал снег, такой чистый, белый и сверкающий, что на мгновение девушка ослепла.
— Есть только я, ведающая лишь вечную печаль и отчаяние. И я воздам тебе по заслугам.
Бивший в глаза свет померк. Девушка заморгала. Поляна была пуста. Она возвратилась домой, но ее никто не узнал. Даже отец: он оплакивал свою дочь, потерявшуюся в бурю.
Девушка поняла, что произошло, только когда посмотрелась в зеркало и в ужасе замерла. Ее белое лицо прорезали морщины, которые способно оставить одно лишь время. В мгновение ока она превратилась из цветущей девушки в старуху.
Наутро она покинула селение, ибо не могла больше видеть давних знакомых, которые теперь не узнавали ее. Через какое-то время добралась до горной тропки, по которой бредут паломники из Токио в Киото. Там она поселилась в большом пустом анхитсу,простой хижине, в которой останавливались бродячие монахи. И провела там остаток своих дней, давая пищу и приют усталым странникам, которые проходили по этой горной дороге.
Но в ее памяти навечно запечатлелась страшная ледяная фигура, стоявшая в ту грозовую ночь на лесной поляне. Фигура Мегами Китсуни, божественной лисицы.
Гуси сели на заснеженное поле. Их гогот тоскливо разносился в воздухе. Летели они очень грациозно, а по земле ходили неуклюже, и это был очень смешной контраст.
Филипп спросил, обнимая Митико:
— Ты боишься божественной лисицы?
Она грустно посмотрела на него молча кивнула. Они отошли от святилища. Последняя ароматическая палочка, принесенная Митико в дар богине, уже догорела. Гуси успокоились, и теперь тишину нарушали лишь редкие порывы ветра, шелестевшего в ветвях. Вспугнутый заяц кинулся наутек, поводя куцым белым хвостиком.
— Чего я боюсь? — Митико осеклась и отвернулась, словно набираясь мужества. — Я боюсь, что веду себя эгоистично, как та девушка. Я хочу тебя. Но ты женат, да и я замужем. Порой я лежу без сна в холодной ночи и трепещу от ужаса, думая о моем грехе.
— Это и мой грех, — сказал Филипп. Митико вяло улыбнулась, но не ответила, когда он привлек ее к себе.
Одно из семейств носило имя Таки-гуми, и Филиппу было совершенно ясно, что Ватаро хочет стать главой этого клана. Как он объяснил Филиппу, засилье Дзибана в деловой сфере и в бюрократических кругах вынудило его пойти по единственному пути, сулившему власть: отправиться на «дно» якудзы. Здесь, на задворках закоснелого кастового общества, Ватаро надеялся построить свою империю.
Если он станет оябуном, боссом Таки-гуми, в ближайшие десятилетия перед ним откроются возможности возвыситься в сфере предпринимательства, подняться по чиновничьей лестнице, даже проникнуть в правительство! Ибо Ватаро был прозорлив и понимал то, что мало кто понимал в те времена: преступный мир якудзы еще лежал в пеленках. Если стать во главе якудзы, то под его руководством удастся выпестовать силы, способные сразиться с Дзибаном. Ватаро чувствовал, что у якудзы огромные задатки, которые принесут пользу, если развить их в нужном направлении. Ему уже было ясно, что коммунисты мутят воду в среде портовых рабочих. Если, к примеру, задействовать Таки-гуми в усмирении этих мятежей, во время которых гибнут десятки японских полицейских, правительство окажется перед ним в большом долгу.
Это тоже было частью его стратегии. Он считал якудзу наилучшей стартовой площадкой проникновения в законный бизнес, правительство и даже чиновничий мир, оплот Дзибана. Только приобретя достаточную власть, он нанесет удар и победит Дзибан!
Но Ватаро понимал, что подобная стратегия требует огромного терпения и дисциплинированности. Осуществление плана Ватаро требовало десятилетий. А первым шагом к достижению власти было главенство над Таки-гуми. Пока неясно было, как добиться власти над двумя другими семействами.
Хотя между тремя семьями существовало соперничество, становилось все очевиднее, что последствия войны и оккупации Японии в целом сплотили кланы, пусть временно и не очень прочно. Они начали смыкать свои ряды в борьбе против внешнего врага, ведь американская армия вступила в серьезную схватку с преступным миром, якудзой.
Наверное, Филипп слишком увлекся распутыванием сложного клубка: кто кому друг, кто враг, кто за какую сферу влияния борется, что явно, а что тайно... Во всяком случае, он не обратил особого внимания на перемены, произошедшие у него под носом, дома. А может быть, постоянно беспокоясь из-за того, что ему никак не удается разгадать тайну гибели полковника Силверса, Филипп стал необычайно рассеянным. Или же его все больше захлестывала страсть к Митико... Оказываясь рядом с ней, Филипп чувствовал, что все больше погружается в глубины Азии, проникает в волшебное царство, куда заказан путь простым смертным. Он когда-то читал книгу X. Райдера Хаггарда «Она», и все явственнее ощущал себя героем этого произведения, который столкнулся с потерянной цивилизацией, поклоняющейся невероятно прекрасной и могущественной богине.
Как бы там ни было, но только много лет спустя, очутившись на Мауи, где он скрывался от своих преследователей, Филипп начал постепенно сводить концы с концами. И только тогда ему стало понятно, до чего же грандиозна головоломка, которая десятилетиями не давала ему покоя.
Ну, а тогда он не обратил особого внимания на Лилиан, которая заявила, что нашла работу в американском посольстве в Токио. Дескать, ее рекомендовал Дэвид Тернер. А послу так понравилась ее работа, что спустя полтора месяца он взял Лилиан в свой штат.
Лилиан все чаще читала книги, рекомендованные ей Дэвидом Тернером: «Осьминог I» Фрэнка Норриса, «США» Джона Дос-Пассоса, «Гусиный шаг» и «Конец света» Эптона Синклера. Попадались ей и книги о ребятах из Скоттсборо и о мятежах на Хеймаркет. Это были весьма философские книги с явной социалистической ориентацией, но Лилиан ушла в их изучение с головой и не отдавала себе в этом отчета.
Ей открывался мир, который прежде был отгорожен глухой стеной, воздвигнутой отцом. Обеды с Дэвидом Тернером и чтение рекомендованных им книг стали для нее в прямом смысле слова школой. Школой, где преподавал самый, по ее мнению, потрясающий учитель в мире.
Лилиан узнала о различных экономических системах, существующих в мире, и о более сложных геологических союзах. Она изучала историю собственной страны по произведениям своих великих соотечественников: Норриса, Дос-Пассоса, Синклера. Эти могучие умы показали ей обратную сторону капитализма — темную сторону, а ведь генерал Хэдли, и отец Лилиан, был уверен, что дочь никогда о ней не узнает.
Лилиан прочитала о французской и русских революциях и о гражданской войне в Испании, так что постепенно, подобно солнцу, мало-помалу изгоняющему долгую арктическую ночь, перед ней открылась неизбежность мировой революции.
Она узнала о том, как капиталисты эксплуатируют ее собственный народ, в основном рабочих, которые вообще-то должны были рассчитывать на награду за свои труды. Она увидела, как кучка жадных толстосумов распоряжается жизнью и судьбами десятков миллионов людей во всей Америке. Лилиан наконец поняла, что угнетенные осознают, как жестоко их угнетают, ведь те же самые алчные капиталисты систематически утаивают от них правду, как утаивали от отца Лилиан!
И в результате Лилиан примкнула к горстке жаждущих справедливости интеллектуалов, духовному авангарду, как называл их Дэвид Тернер, долг которого — совершить революцию, чтобы освободить народные массы от скрытой, коварной эксплуатации.
Филипп не сразу заметил происходящие с Лилиан перемены, но в конце концов и до него дошло.
Спор вспыхнул из-за пустяка. Он пришел как всегда поздно, но Лилиан не ложилась. В спальне горел свет. Лилиан сидела на кровати и читала газету. Тернер строго-настрого запретил ей приносить домой взятые у него книги. Объяснял он это, на первый взгляд, тоже вполне разумно: дескать, он не хотел, чтобы Филипп начал допытываться у Лилиан, с кем она встречается и зачем.
«Ведь ваш муж, — с ухмылкой заявлял Тернер, — может решить, что у нас с тобой интрижка».
— Где ты был? — спросила Лилиан, откладывая газету. Филипп был готов к ответу. Он даже удивлялся, что ей так долго не приходило в голову завести этот разговор.
— Работал.
— Непохоже, — сказала, глядя на него, Лилиан. — Я звонила Джоунасу.
К такому Филипп не готовился. Слишком уж это было просто. Но Лилиан не отличалась особой сложностью.
— Ты меня проверяла? Но почему?
— Потому что, мне кажется, это необходимо, — она скрестила руки на груди. — Я хочу понять, куда ты ходишь и что делаешь. Тебя же никогда не бывает дома!
Хотя президент не очень-то верил, что, как он выражался:
«В Америке под каждой кроватью притаился коммунистический шпион», Хэдли проявил такие чудеса красноречия и представил Трумэну столько документов, что тот наконец дал «добро» на образование ЦРГ.
И было справедливо, что спустя какое-то время именно Хэдли пришлось расчищать Авгиевы конюшни в токийском отделении организации. Дальневосточный аванпост ЦРГ приобрел гораздо больший вес именно в это время, ведь Япония расположена близ советских границ.
Поскольку Силверс занимал столь высокий пост в ЦРГ, перетряхивать нужно было буквально все. Шифровальные книги сожгли, связи оказались оборваны, агенты отозваны, а то враг, не дай Бог, установит их личность. Но это было лишь начало. Предстояло разрушить всю агентурную сеть. По словам Хэдли, Силверс причинил организации «неизмеримый ущерб».
Первые месяцы после гибели Силверса непосредственное руководство токийским отделением ЦРГ осуществлял Хэдли. Но дел было невпроворот, и Хэдли решил, что рутинной работой в конторе будет временно заниматься Джоунас.
Джоунас, которому преданно помогал Дэвид Тернер, поставил организацию на ноги и управлял ею так умело, что в конечном итоге временное назначение стало постоянным. При этом Джоунас получил повышение по службе — звание полковника.
Дэвид Тернер, со своей стороны, вызвался продолжать нерегулярные встречи со связным Силверса, входившим в Дзибан. Но теперь он работал с сознанием того, что ряд японских министров распространяют ложные слухи о своих врагах, заявляя, будто это военные преступники, которых должен судить трибунал.
Джоунас и генерал Хэдли заявляли, что это невозможно. По их мнению, организация Дзибан убила Силверса, поскольку тот заподозрил, что Филипп следит за ним. Якобы он сообщил о своих страхах Дзибану в надежде, что они придумают, как ему выпутаться из неприятностей. А они вместо этого убили его.
Если Джоунас и Хэдли были правы, значит, Дзибан знал о чистке ЦРГ, ведь проникновение ее агентов в разведывательную группу прекратились.
— А что если тут задействованы совсем другие факторы? — предположил Дэвид Тернер. — Если это никак не связано с Дзибаном?
— Недавно в нескольких северных агентурных сетях случились провалы, — сказал Джоунас. Он повернулся к Хэдли. — Сэр, как, по-вашему, может, нам все же стоит поинтересоваться Дзибаном? Чем больше информации мы о них соберем, тем больше шансов установить личность участников этой организации.
Хэдли обратился к Филиппу:
— А ты что об этом думаешь, сынок? Ты же у нас специалист по японской психологии.
— Джоунас прав, — сказал Филипп. — Чем больше имен нам удастся выяснить, тем более полное представление о Дзибане мы получим.
Через Ватаро Таки Филипп уже узнал имена нескольких членов Дзибана. Но он не мог (или не желал) объяснить присутствующим, каким образом ему удалось получить сведения.
— Помните, — продолжал Филипп, — узнавая имена членов Дзибана, мы узнаем и про их врагов. Действуя через наших людей среди японских политиков, мы можем хотя бы уменьшить число министров, которые могут войти в тайное общество.
— Ну, тогда игра стоит свеч, — решил Хэдли. — Я придумаю убедительную причину для чистки. Используя свои связи, Дзибан наверняка про это прознает. Хотя существует вероятность, что они нам не поверят. Тогда Тернеру придется туго. Следующая же его встреча с Дзибаном окажется последней.
— Ничего, я рискну, генерал, — сказал Тернер. — Да и потом, поверить в эту версию в их интересах. У них еще есть враги, с которыми они мечтают посчитаться.
— Тогда другое дело, — одобрил Хэдли. — Мы заставим Дзибан поверить, что продолжаем уничтожать людей, раскрытых их разведкой.
— Но делать этого не будем, — добавил Филипп.
— А почему бы нам в таком случае не перевезти министров на нашу конспиративную квартиру? — предложил Тернер. — Там есть все удобства, и они смогут на время скрыться, а мы начнем распространять слухи об их «смерти».
— Хорошая идея, — одобрил Джоунас.
— Значит, договорились? — Хэдли оглядел комнату. Все присутствующие закивали. — Хорошо. Но тут не должно быть никаких проколов, — предупредил он. — У нас с президентом и так натянутые отношения. Он не желает, чтобы наша деятельность получила огласку.
Вот так и было решено позволить Тернеру продолжать встречаться с членами Дзибана в надежде получить побольше компрометирующей информации.
* * *
— Что с тобой? — Митико положила руку ему на плечо. — Ты за столько часов ни слова не произнес.Филипп уставился на листок бумаги, на котором бесцельно чертил какие-то каракули. Бесконечные круги... Это похоже на его мысли об убийстве Силверса. Филипп не мог избавиться от ощущения, что он упустил нечто очень важное. Генерал Хэдли, Джоунас и Дэвид Тернер считали, что лучше в этом не копаться, но Филиппу никак не удавалось выбросить загадочную историю из головы.
Кто убил полковника Гарольда Мортена Силверса? Хэдли сказал, что, когда он туда приехал, дверь была не заперта, но прикрыта. Это случилось в одиннадцать вечера. Силверс был уже мертв. Но если дверь была не заперта, значит, Силверс знал убийцу и впустил его в дом. Полковник ни за что не открыл бы дверь незнакомцу в столь поздний час.
Другие подозревали, что в убийстве Силверса виновен его связной, член Дзибана. Но это никак не вписывалось в общую картину. Филипп был уверен, что японцы не стали бы убивать Силверса катаной. Похоже, кто-то пытался переложить ответственность за смерть Силверса на Дзибан. Но кто?
«Что повлекла за собой гибель Силверса?» — спрашивал себя Филипп.
Генерал Хэдли стал во главе токийского отделения ЦРГ. По крайней мере, на время. Джоунас получил повышение по службе. Тернер оставался на своем месте. Может быть, здесь таится что-то важное? Хэдли перебросили на Дальний Восток, в самый эпицентр. Тернер сохранил свое прежнее положение. Джоунаса, конечно, повысили гораздо быстрее, чем это произошло бы при жизни Силверса, но предположить, что Джоунас убил начальника с целью продвижения по службе... Чепуха!
«Что же я упустил тогда?» — в тысячный раз спросил себя Филипп. Он посмотрел на озабоченную Митико и еле заметно улыбнулся.
— У тебя никогда не бывало ощущения, будто где-то чешется, а ты никак не можешь дотянуться до этого места? Вот я сижу, анализирую факты, имеющие отношение к убийству полковника Силверса, и ничего не могу понять.
— Ты уже не первый тычешься в глухую стену, — сказала Митико. — Через неделю мой отец возвращается с Кюсю, а мы еще как следует не подготовились к его встрече.
— Но я никак не могу выбросить это из головы, — пожаловался Филипп, снова уставившись на нарисованные круги. У него уже начиналось от них головокружение.
— Тебе нужно куда-нибудь поехать, хватит сидеть дома, — Митико бросила ему пальто и оделась сама.
— Но куда мы поедем?
— За город, — Митико улыбнулась Филиппу — Скоро увидишь.
Когда они сели в машину, Митико приказала:
— Держись!
И машина сделала несколько резких поворотов — чтобы сбить с толку возможных преследователей. Митико и Филиппу даже не нужно было друг другу об этом напоминать, подобные маневры они проделывали машинально.
Митико повезла его на север, к подножию японских гор, которые пересекали остров и напоминали пояс, утыканный шипами. Там было еще холодно, дороги оледенели, а кое-где на желтовато-бурой земле белели искристые сугробы.
Чем выше они поднимались, тем больше становилось снега, и наконец они добрались до таких мест, где снег лежал сплошным покрывалом и не таял совсем. Белые поля искрились в лучах заходящего солнца, то тут, то там попадались сосны и кедры. Мужчины и женщины, работавшие у дороги, занимались своими делами и не обращали внимания на проносившиеся мимо автомобили.
Митико повернула направо, на грязную узкую дорожку. Указателей никаких не было, но при въезде стояли настежь ворота из дерева и бамбука. Митико поехала по дорожке, наезжая на корни, камни и скользкие ледяные прогалины. Наконец она остановила машину.
Они вышли из-под сени густых криптомерий и двинулись по заснеженному полю Солнце, сиявшее на светлом небе, тщетно пыталось согреть Землю. Из уст Митико и ее спутника вырывались облачка пара, под ногами хрустел тонкий наст. На поле царила удивительная тишина. Казалось, пурпурные горы, видневшиеся вдали, поглощали все звуки, притягивали их.
Митико и Филипп приблизились к священной скале. На ней были сложены в кучку небольшие камни Митико отошла от Филиппа и опустилась на колени Она вынула из кармана ароматическую палочку, поставила рядом с камнями и зажгла. Тоненькая струйка душистого дыма поднялась вверх, но ветер отнес ее в сторону, и Филипп уловил только обычны запахи деревни.
— Что это за место? — спросил он.
— Здесь обитает Мегами Китсуни, божественная лисица. — Митико по-прежнему стояла на коленях. Похоже, она бормотала молитвы.
— Кто она такая?
Митико воздела руки к небу.
— Мегами Китсуни очень могущественна. Она повелевает всем, что ты видишь вокруг.
У Филиппа похолодело внутри. Разве он не преследовал рыжую лисицу? Он ведь убил одну лису в детстве, в Пенсильвании. Может быть, это рыжая лисица заманила его сюда? Филипп поежился, как собака, которая пытается отогнать холод.
— Ты хочешь сказать, что она покровительствует полям? — спросил он.
— Ты не понимаешь, — Митико взяла его за руку. — Мегами Китсуни управляет поступками мужчин и женщин, любовников.
— Как, например, мы?
Митико подняла голову и крепко-крепко поцеловала Филиппа в губы. Он почувствовал, что ее губы слегка дрожат, и, обняв Митико, привлек к себе.
Стая гусей — черная линия на белом туманном небе — летела в сторону заснеженного поля. Похоже, они вынырнули из-за ближайших гор. В следующий миг Филипп услышал их гоготанье.
— Однажды летом, давным-давно, — тихо произнесла Митико, — в маленьком селении неподалеку отсюда родилась девочка. Она была единственной дочкой каменотеса, жена его умерла при родах. Девочка была упрямой и своевольной. И не удивительно — каменотес ее боготворил, это был единственный лучик света в его безрадостной жизни. Он, конечно, не раз хотел призвать дочку к порядку и поругать за плохое поведение, но не мог. В нашей жизни и так много печали, думал каменотес. И разрешил девочке поступать, как ей нравится.
Однажды в селении появился слепой старик. У него был жар, он не мог передвигаться. Его притащил на спине красивый парень.
И случилось так, что каменотес, возвращаясь домой, встретился с юношей, который нес на спине старика. Добрый каменотес предложил им свой кров и сказал, что они могут оставаться там, пока старик не поправится.
Юноша горячо поблагодарил каменотеса. Когда он принес старика в дом, девушка влюбилась в юношу с первого взгляда. Отец послал ее за сельским лекарем, тот подробно объяснил девушке, как следует ухаживать за стариком, но девушка думала только о юноше. Днем все ее взоры и мысли были прикованы только к нему. А ночью его мужественный образ представал перед ней в сновидениях.
Каменотес пошел к своему другу и соседу — дровосеку — и договорился, что парень будет работать в деревне, потому что у старика и юноши нет денег, а юноша задолжал и ему, и врачу за услуги. Что же касается девушки, то она, конечно, выполняла многие указания врача и помогала слепому старику. Но правда и то, что она часами глядела в окно, любуясь на обнаженного по пояс юношу, который рубил дрова для жителей селения.
Лето выдалось очень жаркое, такого никто из жителей и припомнить не мог. И, вероятно, удушливый зной послужил причиной внезапной смерти старика, хотя, с другой стороны, девушка тоже была виновата. Она забывала давать старику прописанные врачом лекарства. И не всегда обтирала его холодным полотенцем.
Но даже на похоронах, когда юноша и отец девушки шли во главе траурной процессии вместе со священником, девушка могла думать только об одном: о юноше. Она не отрываясь глядела ему в затылок, когда юноша от нее отворачивался, и любовалась его профилем, когда священник объяснял ему, как отправлять обряды.
На другой день дровосек взял парня с собой в лес, и ни один, ни другой не вернулись. С юго-востока надвигалась гроза, и жители не отважились отправиться ночью на поиски пропавших. Однако девушка все время стояла у окна. Когда деревню облетел слух о том, что два человека пропали, ее сердце превратилось в камень. Правда, девушка думала лишь о парне, а не о дровосеке, которого знала с рождения, который каждый год дарил ей на именины подарки и поклялся заботиться о девчонке, если с ее отцом что-нибудь случится.
Отец девушки давно заснул, а она, промокнув до нитки, потому что дождь лил очень сильно, по-прежнему высовывалась из окна в надежде увидеть юношу. Она зажгла в своей комнате фонарь и не сомневалась, что юноша заметит свет с улицы сквозь распахнутое окно.
В час крысы — примерно между полуночью и двумя часами ночи — девушка встрепенулась. Она услышала голос. Может быть, это всего лишь ветер? Но нет! Голос прозвучал снова. Это был голос юноши, и он звал ее!
Не долго думая, девушка выбежала из дома. Дождь хлестал вовсю, но она не обращала внимания. Она слышала голос юноши и бежала на его звуки; промчалась по деревенским улочкам и выскочила в поле.
Гроза была в разгаре. Ветер выл, дождь лил ручьем. Земля превратилась в скользкую хлябь. Девушка не раз поскальзывалась и падала лицом в грязь, но поднималась и, вновь услышав зов юноши, бежала вперед.
Она все больше углублялась в лес и, наконец, перестала понимать, где находится, но ее это уже не волновало. Мысль о том, что придется жить без юноши, была для девушки просто невыносима.
Но вот деревья расступились. Девушка увидела темный силуэт и радостно позвала юношу по имени.
Человек, стоявший на поляне, обернулся. Это и вправду был юноша. Девушка подбежала к нему и обняла.
Но тут же вскрикнула и, не веря своим глазам, в тоске отпрянула прочь. Она заглянула в лицо юноши. Нет, поняла она, это происходит на самом деле... Она ведь даже ущипнула себя, желая убедиться, что не спит! Лицо юноши было белым, словно сделанным из льда, и таким же гладким, блестящим и холодным. Дотронувшись до него дрожащими пальцами, девушка убедилась, что перед ней действительно глыба льда.
Как это ни удивительно, но юноша целиком превратился в лед!
У девушки замерло сердце. Она в последний раз отчаянно позвала на помощь, потом припала к нему и с такой яростью впилась ногтями в лед, что повалила холодного истукана наземь.
Они оба — и девушка, и юноша, — упали, и, к изумлению девушки, статуя разбилась на мелкие кусочки, обдав ее ледяными брызгами. Рыдающая девушка ползала на коленях среди осколков, пытаясь отыскать юношу, но тщетно. А вскоре лед растаял под дождем.
Через некоторое время девушка, пошатываясь, поднялась на ноги. Она сама совсем заледенела. Сердце ее покрылось инеем. Неловко переставляя ноги, она добрела до края поляны. Там ухватилась за дерево, чтобы немного прийти в себя.
Потом девушка обернулась, чтобы в последний раз посмотреть на поляну, где обратился в ничто ее возлюбленный. И ахнула.
Там курился серый дымок. Постепенно он утрачивал свою прозрачность и отвердевал. А став твердым, обрел форму. И девушка узнала прекрасные черты: широкие скулы, продолговатые глаза, струящиеся по плечам волосы, озаренные светом, который исходил от удивительной женщины, стоявшей на поляне.
Девушку объял ужас, она задрожала, однако отчаяние тут же превозмогло страх.
— Где юноша? — воскликнула она. — Что ты с ним сделала?!
Стоявшая на поляне повернулась к девушке с такой ужасной усмешкой, что та вскрикнула и прикрыла глаза ладонью.
— Юноша? — Голос полоснул ее будто нож. — Никакого юноши нет. И никогда не было. Так же, как и слепого старца.
Теперь девушка разглядела, что странная фигура вся в снегу. На ее плечах, руках и ногам поблескивал снег, такой чистый, белый и сверкающий, что на мгновение девушка ослепла.
— Есть только я, ведающая лишь вечную печаль и отчаяние. И я воздам тебе по заслугам.
Бивший в глаза свет померк. Девушка заморгала. Поляна была пуста. Она возвратилась домой, но ее никто не узнал. Даже отец: он оплакивал свою дочь, потерявшуюся в бурю.
Девушка поняла, что произошло, только когда посмотрелась в зеркало и в ужасе замерла. Ее белое лицо прорезали морщины, которые способно оставить одно лишь время. В мгновение ока она превратилась из цветущей девушки в старуху.
Наутро она покинула селение, ибо не могла больше видеть давних знакомых, которые теперь не узнавали ее. Через какое-то время добралась до горной тропки, по которой бредут паломники из Токио в Киото. Там она поселилась в большом пустом анхитсу,простой хижине, в которой останавливались бродячие монахи. И провела там остаток своих дней, давая пищу и приют усталым странникам, которые проходили по этой горной дороге.
Но в ее памяти навечно запечатлелась страшная ледяная фигура, стоявшая в ту грозовую ночь на лесной поляне. Фигура Мегами Китсуни, божественной лисицы.
Гуси сели на заснеженное поле. Их гогот тоскливо разносился в воздухе. Летели они очень грациозно, а по земле ходили неуклюже, и это был очень смешной контраст.
Филипп спросил, обнимая Митико:
— Ты боишься божественной лисицы?
Она грустно посмотрела на него молча кивнула. Они отошли от святилища. Последняя ароматическая палочка, принесенная Митико в дар богине, уже догорела. Гуси успокоились, и теперь тишину нарушали лишь редкие порывы ветра, шелестевшего в ветвях. Вспугнутый заяц кинулся наутек, поводя куцым белым хвостиком.
— Чего я боюсь? — Митико осеклась и отвернулась, словно набираясь мужества. — Я боюсь, что веду себя эгоистично, как та девушка. Я хочу тебя. Но ты женат, да и я замужем. Порой я лежу без сна в холодной ночи и трепещу от ужаса, думая о моем грехе.
— Это и мой грех, — сказал Филипп. Митико вяло улыбнулась, но не ответила, когда он привлек ее к себе.
* * *
Как и говорила Митико, у них было очень много дел, пока ее отец Ватаро Таки работал на апельсиновых плантациях на Кюсю. Он уже приготовил для них досье на три самых могущественных семейства якудзы в Токио. Но все это служило лишь фоном, а Филипп и Митико сами должны были разведать, чем сейчас занимаются и увлекаются, какие отдаленные цели ставят перед собой эти три семейства или, как их называли в якудзе, гуми.Одно из семейств носило имя Таки-гуми, и Филиппу было совершенно ясно, что Ватаро хочет стать главой этого клана. Как он объяснил Филиппу, засилье Дзибана в деловой сфере и в бюрократических кругах вынудило его пойти по единственному пути, сулившему власть: отправиться на «дно» якудзы. Здесь, на задворках закоснелого кастового общества, Ватаро надеялся построить свою империю.
Если он станет оябуном, боссом Таки-гуми, в ближайшие десятилетия перед ним откроются возможности возвыситься в сфере предпринимательства, подняться по чиновничьей лестнице, даже проникнуть в правительство! Ибо Ватаро был прозорлив и понимал то, что мало кто понимал в те времена: преступный мир якудзы еще лежал в пеленках. Если стать во главе якудзы, то под его руководством удастся выпестовать силы, способные сразиться с Дзибаном. Ватаро чувствовал, что у якудзы огромные задатки, которые принесут пользу, если развить их в нужном направлении. Ему уже было ясно, что коммунисты мутят воду в среде портовых рабочих. Если, к примеру, задействовать Таки-гуми в усмирении этих мятежей, во время которых гибнут десятки японских полицейских, правительство окажется перед ним в большом долгу.
Это тоже было частью его стратегии. Он считал якудзу наилучшей стартовой площадкой проникновения в законный бизнес, правительство и даже чиновничий мир, оплот Дзибана. Только приобретя достаточную власть, он нанесет удар и победит Дзибан!
Но Ватаро понимал, что подобная стратегия требует огромного терпения и дисциплинированности. Осуществление плана Ватаро требовало десятилетий. А первым шагом к достижению власти было главенство над Таки-гуми. Пока неясно было, как добиться власти над двумя другими семействами.
Хотя между тремя семьями существовало соперничество, становилось все очевиднее, что последствия войны и оккупации Японии в целом сплотили кланы, пусть временно и не очень прочно. Они начали смыкать свои ряды в борьбе против внешнего врага, ведь американская армия вступила в серьезную схватку с преступным миром, якудзой.
Наверное, Филипп слишком увлекся распутыванием сложного клубка: кто кому друг, кто враг, кто за какую сферу влияния борется, что явно, а что тайно... Во всяком случае, он не обратил особого внимания на перемены, произошедшие у него под носом, дома. А может быть, постоянно беспокоясь из-за того, что ему никак не удается разгадать тайну гибели полковника Силверса, Филипп стал необычайно рассеянным. Или же его все больше захлестывала страсть к Митико... Оказываясь рядом с ней, Филипп чувствовал, что все больше погружается в глубины Азии, проникает в волшебное царство, куда заказан путь простым смертным. Он когда-то читал книгу X. Райдера Хаггарда «Она», и все явственнее ощущал себя героем этого произведения, который столкнулся с потерянной цивилизацией, поклоняющейся невероятно прекрасной и могущественной богине.
Как бы там ни было, но только много лет спустя, очутившись на Мауи, где он скрывался от своих преследователей, Филипп начал постепенно сводить концы с концами. И только тогда ему стало понятно, до чего же грандиозна головоломка, которая десятилетиями не давала ему покоя.
Ну, а тогда он не обратил особого внимания на Лилиан, которая заявила, что нашла работу в американском посольстве в Токио. Дескать, ее рекомендовал Дэвид Тернер. А послу так понравилась ее работа, что спустя полтора месяца он взял Лилиан в свой штат.
Лилиан все чаще читала книги, рекомендованные ей Дэвидом Тернером: «Осьминог I» Фрэнка Норриса, «США» Джона Дос-Пассоса, «Гусиный шаг» и «Конец света» Эптона Синклера. Попадались ей и книги о ребятах из Скоттсборо и о мятежах на Хеймаркет. Это были весьма философские книги с явной социалистической ориентацией, но Лилиан ушла в их изучение с головой и не отдавала себе в этом отчета.
Ей открывался мир, который прежде был отгорожен глухой стеной, воздвигнутой отцом. Обеды с Дэвидом Тернером и чтение рекомендованных им книг стали для нее в прямом смысле слова школой. Школой, где преподавал самый, по ее мнению, потрясающий учитель в мире.
Лилиан узнала о различных экономических системах, существующих в мире, и о более сложных геологических союзах. Она изучала историю собственной страны по произведениям своих великих соотечественников: Норриса, Дос-Пассоса, Синклера. Эти могучие умы показали ей обратную сторону капитализма — темную сторону, а ведь генерал Хэдли, и отец Лилиан, был уверен, что дочь никогда о ней не узнает.
Лилиан прочитала о французской и русских революциях и о гражданской войне в Испании, так что постепенно, подобно солнцу, мало-помалу изгоняющему долгую арктическую ночь, перед ней открылась неизбежность мировой революции.
Она узнала о том, как капиталисты эксплуатируют ее собственный народ, в основном рабочих, которые вообще-то должны были рассчитывать на награду за свои труды. Она увидела, как кучка жадных толстосумов распоряжается жизнью и судьбами десятков миллионов людей во всей Америке. Лилиан наконец поняла, что угнетенные осознают, как жестоко их угнетают, ведь те же самые алчные капиталисты систематически утаивают от них правду, как утаивали от отца Лилиан!
И в результате Лилиан примкнула к горстке жаждущих справедливости интеллектуалов, духовному авангарду, как называл их Дэвид Тернер, долг которого — совершить революцию, чтобы освободить народные массы от скрытой, коварной эксплуатации.
Филипп не сразу заметил происходящие с Лилиан перемены, но в конце концов и до него дошло.
Спор вспыхнул из-за пустяка. Он пришел как всегда поздно, но Лилиан не ложилась. В спальне горел свет. Лилиан сидела на кровати и читала газету. Тернер строго-настрого запретил ей приносить домой взятые у него книги. Объяснял он это, на первый взгляд, тоже вполне разумно: дескать, он не хотел, чтобы Филипп начал допытываться у Лилиан, с кем она встречается и зачем.
«Ведь ваш муж, — с ухмылкой заявлял Тернер, — может решить, что у нас с тобой интрижка».
— Где ты был? — спросила Лилиан, откладывая газету. Филипп был готов к ответу. Он даже удивлялся, что ей так долго не приходило в голову завести этот разговор.
— Работал.
— Непохоже, — сказала, глядя на него, Лилиан. — Я звонила Джоунасу.
К такому Филипп не готовился. Слишком уж это было просто. Но Лилиан не отличалась особой сложностью.
— Ты меня проверяла? Но почему?
— Потому что, мне кажется, это необходимо, — она скрестила руки на груди. — Я хочу понять, куда ты ходишь и что делаешь. Тебя же никогда не бывает дома!