Варшавский Илья Иосифович. Контактов не будет (сборник)

   - Пап, - спросил я, - можно, я выкупаюсь в океане?
   - Нельзя, - ответил он.
   - Почему?
   - Это опасно.
   - Для кого опасно?
   - Для тебя.
   - А для тебя?
   - Тоже опасно.
   - А если у самого берега?
   - В океане купаться нельзя, - сказал он, и я подумал, что, наверное, когда папа таким тоном говорит "нельзя" там, на далеких планетах, то ни один из членов экипажа не смеет с ним спорить.
   - Мы можем выкупаться в лагуне, - сказал папа.
   Право, это было ничуть не хуже, чем если бы мы купались в настоящем океане, потому что эта лагуна оказалась большим озером внутри острова и вода в ней была теплая-теплая и совершенно прозрачная.
   Мы все трое плавали наперегонки, а потом мы с папой ныряли на спор, кто больше соберет ракушек со дна, и я собрал больше, потому что папа собирал одной рукой, а я двумя.
   Когда нам надоело собирать ракушки, мы сделали для мамы корону из веточек коралла и морских водорослей, а папа украсил ее морской звездой.
   Мама была похожа в ней на настоящую королеву, и мы стали перед ней на одно колено, и она посвятила нас в рыцари.
   Потом я попросил Пятницу поплавать со мной. Было очень забавно смотреть, как он подходил к воде, щелкал решающим устройством и отступал назад. А потом он вдруг отвинтил на руке палец и бросил его в воду, и, когда палец утонул, Пятница важно сказал, что роботы плавать не могут. Мы просто покатывались от хохота, такой у него был при этом самодовольный вид. Тогда я спросил у него, могут ли роботы носить на руках мальчиков, и он ответил, что могут. Я стал ему на ладони, и он поднял меня высоко над головой, к самой верхушке пальмы, и я срывал с нее кокосовые орехи и кидал вниз, а папа ловил.
   Когда солнце спустилось совсем низко, мама предложила пойти к океану смотреть закат.
   Солнце стало красным-красным и сплющилось у самой воды, и от него к берегу потянулась красная светящаяся полоса. Я зажмурил глаза и представил себе, что мчусь по этой полосе прямо на Солнце.
   - Пап, - спросил я, - а тебе приходилось лететь прямо на Солнце?
   - Приходилось, - ответил он.
   - А там от него тоже тянется такая полоса?
   - Нет.
   - А небо там какого цвета?
   - Черное, - сказал папа. - Там все другое... незнакомое и... враждебное.
   - Почему? - спросил я.
   - Я когда-нибудь расскажу тебе подробно, сынок, - сказал он. - А сейчас идемте ужинать.
   Дома мы затеяли очень интересную игру. Мама стояла у холодильника, а мы угадывали, что у нее в руках. Конечно, каждый из нас называл свои любимые блюда, и каким-то чудом оказывалось, что мы каждый раз угадывали. Поэтому ужин у нас получился на славу.
   Папа откупорил бутылку вина и сказал, что мужчинам после купания совсем не вредно пропустить по рюмочке. Он налил мне и себе по полной рюмке, а маме - немножко. "Только чтобы чокнуться", - сказала она.
   После ужина мы смотрели по телевизору концерт, и диктор перед началом сказал, что этот концерт посвящается нам. Мама даже покраснела от удовольствия, потому что она очень гордится тем, что у нас такой знаменитый папа.
   Передавали самые лучшие песни, а одна певица даже пропела мою любимую песенку о белочке, собирающей орешки. Просто удивительно, как они об этом узнали.
   Когда кончился концерт, папа сказал, что ему нужно садиться писать отчет, а я отправился спать.
   Я уже лежал в постели, когда мама пришла пожелать мне спокойной ночи.
   - Мам, посиди со мной, - попросил я.
   - С удовольствием, милый, - сказала она и села на кровать.
   В открытое окно светила луна, и было светло совсем, как днем. Я смотрел на мамино лицо и думал, какая она красивая и молодая. Я поцеловал ее руку, пахнущую чем-то очень приятным и грустным.
   - Мама, - спросил я, - почему это запахи бывают грустные и веселые?
   - Не знаю, милый, - ответила она, - мне никогда не приходилось об этом думать. Может быть, просто каждый запах вызывает у нас какие-то воспоминания, грустные или веселые.
   - Может быть, - сказал я.
   Мне было очень хорошо. Я вспоминал проведенный день, самый лучший день в моей жизни, и думал, что впереди еще восемьдесят девять таких дней.
   - Ох, мама, - сказал я, - какая замечательная штука жизнь и как не хочется умирать!
   - Что ты, чижик?-сказала она. - Тебе ли говорить о смерти? У тебя впереди огромная жизнь.
   Мне было ее очень жалко: еще на "Альбатросе" ночью я слышал, как они с папой говорили об этой ужасной болезни, которой папа заразился в космосе, и о том, что всем нам осталось жить не больше трех месяцев, если за это время не найдут способа ее лечить. Ведь поэтому экипаж "Альбатроса" был одет в скафандры, а мы никуда не выходили из каюты. И в океане, вероятно, нам нельзя купаться, потому что эта болезнь такая заразная.
   И все же я подумал, что, когда люди так любят друг друга, нужно всегда говорить только правду.
   - Не надо, мамочка, дорогая, - сказал я. - Ведь даже, если не найдут способа лечить эту болезнь...
   - Найдут, - тихо сказала мама. - Обязательно найдут. Можешь быть в этом совершенно уверен.

Фиалка

   Город простирался от полярных льдов до экваториального пояса. Западные и восточные границы Города омывались волнами двух океанов.
   Там, за лесом нефтяных вышек, присосавшихся к морскому дну, раскинулись другие города, но этот был самым большим.
   На два километра вторгался он в глубь земли и на сорок километров поднимался ввысь.
   Подобно гигантскому спруту, лежал он на суше, опустив огромные трубы в воду.
   Эти трубы засасывали все необходимое для синтезирования продуктов питания и предметов обихода Города.
   Очищенная таким образом вода нагнеталась в подземные рекуператоры, отбирала от планеты тепло, отдавала его Городу и снова сливалась в океан.
   Крыша Города была его легкими. Здесь, на необозримых просторах регенерационного слоя, расположенного выше облаков, солнечные лучи расщепляли продукты дыхания сорока миллиардов людей, обогащая воздух Города кислородом.
   Он был таким же живым, как и те, кто его населял, великий Город, самое грандиозное сооружение планеты.
   В подземных этажах Города были расположены фабрики. Сюда поступало сырье, отсюда непрерывным потоком лились в Город пища, одежда - все, в чем нуждалось многочисленное и требовательное население Города.
   Тут, в свете фосфоресцирующих растворов, бед вмешательства человека текли таинственные и бесшумные процессы Синтеза.
   Выше, в бесконечных лабиринтах жилых кварталов, как во всяком городе, рождались, умирали, работали и мечтали люди.
   - Завтра уроков не будет, - сказала учительница, - мы пойдем на экскурсию в заповедник. Предупредите родителей, что вы вернетесь домой на час позже.
   - Что такое заповедник? - спросила девочка с большим бантом.
   Учительница улыбнулась.
   - Заповедник - это такое место, где собраны всякие растения.
   - Что собрано?
   - Растения. Во втором полугодии я буду вам о них рассказывать.
   - Расскажите сейчас, - попросил мальчик.
   - Да, да, расскажите! - раздались голоса.
   - Сейчас у нас очень мало времени, а это длинный разговор.
   - Расскажите, пожалуйста!
   - Ну, что с вами поделаешь! Дело в том, что Дономага не всегда была такой, как теперь. Много столетий назад существовали маленькие поселения...
   - И не было Города? - спросил мальчик.
   - Таких больших городов, как наш, еще не было.
   - А почему?
   - По многим причинам. В то время еще жизнь была очень неустроенной.
   Синтетическую пищу никто не умел делать, питались растениями и животными.
   - А что такое животные?
   - Это вы будете проходить в третьем классе. Так вот... было очень много свободной земли, ее засевали всякими растениями, которые употреблялись в пищу.
   - Они были сладкие?
   - Не знаю, - она снова улыбнулась, - мне никогда не приходилось их пробовать, да и не все растения годились в пищу.
   - Зачем же тогда их... это?..
   - Сеяли? - подсказала учительница.
   - Да.
   - Сеяли только те растения, которые можно было есть. Многие же виды росли сами по себе.
   - А как они росли, как дети?
   Учительнице казалось, что она никогда не выберется из этого лабиринта.
   - Вот видите, - сказала она, - я же говорила, что за пять минут рассказать об этом невозможно. Они росли, потому что брали к почвы питательные вещества и использовали солнечный свет. Завтра вы все это увидите собственными глазами.
   * * * - Мама, мы завтра идем в заповедник! - закричал мальчик, распахивая дверь.
   - Ты слышишь? Наш малыш идет в заповедник.
   Отец пожал плечами:
   - Разве заповедник еще существует? Мне казалось...
   - Существует, существует! Нам учительница сегодня все про него рассказала. Там всякие растения, они едят что-то из земли и растут!
   Понимаешь, сами растут!
   - Понимаю, - сказала мать. - Я там тоже была лет двадцать назад. Это очень трогательно и очень... наивно.
   - Не знаю, - сказал отец, - на меня, по правде сказать, это особого впечатления не произвело. Кроме того, там голая земля, зрелище не очень аппетитное.
   - Я помню, там была трава, - мечтательно произнесла мать, - сплошной коврик из зеленой травы.
   - Что касается меня, то я предпочитаю хороший пол из греющего пластика, - сказал отец.
   * * * Лифт мягко замедлил стремительное падение.
   - Здесь нам придется пересаживаться, - сказала учительница, скоростные лифты ниже не спускаются.
   Они долго стояли у смешной двери с решетками, наблюдая неторопливое движение двух стальных канатов, набегающих на скрипящие ролики, пока снизу не выползла странного вида коробка с застекленными дверями.
   Учительница с трудом открыла решетчатую дверь. Дети, подавленные непривычной обстановкой, молча вошли в кабину.
   Слегка пощелкивая на каждом этаже, лифт опускался все ниже и ниже. Здесь уже не было ни светящихся панелей, ни насыщенного ароматами теплого воздуха.
   Запахи утратили чарующую прелесть синтетики и вызывали у детей смутную тревогу. Четырехугольник бездонного колодца освещался режущим глаза светом люминесцентных ламп. Шершавые бетонные стены шахты, казалось, готовы были сомкнуться над их головами и навсегда похоронить в этом странном, лишенном радости мире.
   - Долго еще? - спросил мальчик.
   - Еще двадцать этажей, - ответила учительница. - Заповедник расположен внизу, ведь растениям нужна земля.
   - Я хочу домой! - захныкала самая маленькая девочка. - Мне тут не нравится!
   - Сейчас, милая, все кончится, - сказала учительница. Она сама чувствовала себя здесь не очень уютно. - Потерпи еще минутку.
   Внизу что-то громко лязгнуло, и кабина остановилась.
   Учительница вышла первой, за ней, торопясь, протиснулись в дверь ученики.
   - Все здесь?
   - Все, - ответил мальчик.
   Они стояли в полутемном коридоре, конец которого терялся во мраке.
   - Идите за мной.
   Несколько минут они двигались молча.
   - Ой, тут что-то капает с потолка! - взвизгнула девочка с бантом.
   - Это трубы, подающие воду в заповедник, - успокоила ее учительница. Видно, они от старости начали протекать.
   - А где же заповедник? - спросил мальчик.
   - Вот здесь. - Она приоткрыла окованную железом дверь. - Заходите по одному.
   Ошеломленные внезапным переходом от полумрака к яркому свету, они невольно зажмурили глаза. Прошло несколько минут, прежде чем любопытство заставило их оглядеться по сторонам.
   Такого они еще не видели.
   Бесконечный колодец, на дне которого они находились, был весь заполнен солнцем. Низвергающийся сверху световой поток зажег желтым пламенем стены шахты, переливался радугой в мельчайших брызгах воды маленького фонтанчика, поднимал из влажной земли тяжелые, плотные испарения.
   - Это солнце, - сказала учительница, - я вам про него уже рассказывала.
   Специальные зеркала, установленные наверху, ловят солнечные лучи и направляют их вниз, чтобы обеспечить растениям условия, в которых они находились много столетий назад.
   - Оно теплое! - закричал мальчик, вытянув вперед руки, - Оно теплое, это солнце! Смотрите, я ловлю его руками!
   - Да, оно очень горячее, - сказала учительница. - Температура на поверхности солнца достигает шести тысяч градусов, а в глубине еще больше.
   - Нет, не горячее, а теплое, - возразил мальчик, - оно, как стены в нашем доме, только совсем другое, гораздо лучше! А почему нам в Городе не дают солнце?
   Учительница слегка поморщилась. Она знала, что есть вопросы, порождающие лавину других. В конце концов это всего лишь дети, и им очень трудно разобраться в проблемах, порою заводящих в тупик даже философов. Разве объяснишь, что сорок миллиардов человек... И все же на каждый вопрос как-то нужно отвечать.
   - Мы бы не могли существовать без солнца, - сказала она, погладив мальчика по голове. - Вся наша жизнь зависит от солнца. Только растения непосредственно используют солнечные лучи, а мы их заставляем работать в регенерационных установках и в солнечных батареях. Что же касается солнечного света, то он нам совсем не нужен. Разве мало света дают наши светильники?
   - Он совсем не такой, он холодный! - упрямо сказал мальчик. - Его нельзя поймать руками, а этот можно.
   - Это так кажется. В будущем году вы начнете изучать физику, и ты поймешь, что это тебе только кажется. А сейчас попросим садовника показать нам растения.
   Он был очень старый и очень странный, этот садовник. Маленького роста и с длинной белой бородой, спускавшейся ниже пояса. А глаза у него были совсем крохотные. Две щелки, над которыми торчали седые кустики бровей. И одет он был в какой-то чудной белый халат.
   - Он игрушечный? - спросил мальчик.
   - Тише! - сказала ему шепотом учительница. - Ты лучше поменьше говори и побольше смотри.
   - А я могу и смотреть и говорить, - сказал мальчик. Ему показалось, что садовник приоткрыл один глаз и подмигнул ему. Впрочем, он не был в этом уверен.
   - Вот здесь, - сказал садовник тоненьким-тоненьким голоском, - вот здесь полезные злаки. Пятьдесят стеблей пшеницы. Сейчас они еще не созрели, но через месяц на каждом стебельке появится по нескольку колосков с зернами.
   Раньше эти зерна шли в пищу, из них делали хлеб.
   - Он был вкусный? - спросила девочка с бантом.
   - Этого никто не знает, - ответил старичок, - Рецепт изготовления растительного хлеба давно утерян.
   - А что вы делаете с зернами? - спросила учительница.
   - Часть расходуется на то, чтобы вырастить новый урожай, часть идет на замену неприкосновенного музейного фонда, а остальное... - он развел руками, - остальное приходится выбрасывать. Ведь у нас очень мало земли: вот эта грядка с пшеницей, два дерева, немного цветов и лужайка с травой.
   - Давайте посмотрим цветы, - предложила учительница.
   Садовник подвел их к маленькой клумбе.
   - Это фиалки - единственный вид цветов, который уцелел. Он нагнулся, чтобы осторожно поправить завернувшийся листик. - Раньше, когда еще были насекомые, опыление...
   - Они еще этого не проходили, - прервала его учительница.
   - Можно их потрогать? - спросил мальчик.
   - Нагнись и понюхай, - сказал садовник, - они чудесно пахнут.
   Мальчик встал на колени и вдохнул нежный аромат, смешанный с запахами влажной, горячей земли.
   - Ох! - прошептал он, склоняясь еще ниже. - Ох, ведь это... - Ему было очень трудно выразить то, что он чувствовал. Запах пробуждал какие-то воспоминания, неясные и тревожные.
   Остальные дети уже осмотрели траву и деревья, а он все еще стоял на коленях, припав лицом к мягким благоухающим лепесткам.
   - Ну, все! - Учительница взглянула на часы. - Нам пора отправляться.
   Поблагодарите садовника за интересную экскурсию.
   - Спасибо! - хором произнесли дети.
   - До свидания! - сказал садовник. - Заходите как-нибудь еще.
   - Обязательно! - ответила учительница. - Эта экскурсия у них в учебной программе первого класса. Теперь уж в будущем году, с новыми учениками.
   Мальчик был уже в дверях, когда случилось чудо. Кто-то сзади дернул его за рукав. Он обернулся, и садовник протянул ему сорванную фиалку. При этом он с видом заговорщика приложил палец к губам.
   - Это... мне?! - тихо спросил мальчик.
   Садовник кивнул головой.
   - Мы тебя ждем! - крикнула мальчику учительница. - Вечно ты задерживаешься!
   - Иду! - Он сунул цветок за пазуху и шмыгнул в коридор.
   * * * В этот вечер мальчик лег спать раньше, чем обычно. Погасив свет, он положил фиалку рядом на подушку и долго лежал с открытыми глазами, о чем-то думая.
   Было уже утро, когда мать услышала странные звуки, доносившиеся из детской.
   - Кажется, плачет малыш, - сказала она мужу.
   - Вероятно, переутомился на этой экскурсии, - пробурчал тот, переворачиваясь на другой бок. - Я еще вечером заметил, что он какой-то странный.
   - Нужно посмотреть, что там стряслось, - сказала мать, надевая халат.
   Мальчик сидел на кровати и горько плакал.
   - Что случилось, малыш? - Она села рядом и обняла его за плечи.
   - Вот! - Он разжал кулак.
   - Что это?
   - Фиалка! - У него на ладони лежало несколько смятых лепестков и обмякший стебель. - Это фиалка, мне ее подарил садовник. Она так пахла!
   - Ну что ты, глупенький?! - сказала мать. - Нашел о чем плакать. У нас дома такие чудесные розы.
   Она встала и принесла из соседней комнаты вазу с цветами.
   - Хочешь, я тебе их отрегулирую на самый сильный запах?
   - Не хочу! Мне не нравятся эти цветы!
   - Но они же гораздо красивее твоей фиалки и пахнут лучше.
   - Неправда! - сказал он, ударив кулаком по подушке. - Неправда! Фиалка - это совсем не то, она... она... - И он снова заплакал, потому что так и не нашел нужного слова.

Судья

   В одном можно было не сомневаться: меня ждал скорый и беспристрастный суд.
   Я был первым подсудимым, представшим перед Верховным Электронным Судьей Дономаги.
   Уже через несколько минут допроса я понял, что не в силах больше лгать и изворачиваться.
   Вопросы следовали один за другим с чудовищной скоростью, и в каждом из них для меня таилась новая ловушка. Хитроумная машина искусно плела паутину из противоречий в моих показаниях.
   Наконец мне стало ясно, что дальнейшая борьба бесполезна. Электронный автомат с удивительной легкостью добился того, чего следователю не удавалось за долгие часы очных ставок, угроз и увещеваний. Я признался в совершении тягчайшего преступления.
   Затем были удалены свидетели, и я остался наедине с судьей.
   Мне было предоставлено последнее слово.
   Я считал это пустой формальностью. О чем можно просить бездушный автомат? О снисхождении? Я был уверен, что в его программе такого понятия не существует.
   Вместе с тем я знал, что пока не будет произнесено последнее слово подсудимого, машина не вынесет приговора и стальные двери судебной камеры не откроются. Так повелевал Закон.
   Это была моя первая исповедь.
   Я рассказывал о тесном подвале, где на полу, в куче тряпья, копошились маленькие человекообразные существа, не знающие, что такое солнечный свет, и об измученной непосильной работой женщине, которая была им матерью, но не могла их прокормить.
   Я говорил о судьбе человеческого детеныша, вынужденного добывать себе пищу на помойках, об улице, которая была ему домом, и о гнусной шайке преступников, заменявшей ему семью.
   В моей исповеди было все: и десятилетний мальчик, которого приучали к наркотикам, чтобы полностью парализовать его волю, и жестокие побои, и тоска по иной жизни, и тюремные камеры, и безнадежные попытки найти работу, и снова тюрьмы.
   Я не помню всего, что говорил. Возможно, что я рассказал о женщине, постоянно требовавшей денег, и о том, что каждая принесенная мною пачка банкнот создавала на время крохотную иллюзию любви, которой я не знал от рождения.
   Я кончил говорить. Первый раз в жизни по моему лицу текли слезы.
   Машина молчала. Только периодически вспыхивавший свет на ее панели свидетельствовал о том, что она продолжала анализ.
   Мне показалось, что ритм ее работы был иным, чем во время допроса.
   Теперь в замедленном мигании лампочек мне чудилось даже какое-то подобие сострадания.
   "Неужели, - думал я, - автомат, созданный для защиты Закона тех, кто исковеркал мою жизнь, тронут моим рассказом?! Возможно ли, чтобы электронный мозг вырвался из лабиринта заданной ему программы на путь широких обобщений, свойственных только человеку?!"
   С тяжело бьющимся сердцем, в полной тишине я ждал решения своей участи.
   Проходили часы, а мой судья все еще размышлял.
   Наконец прозвучал приговор:
   "К а з н и т ь и п о с м е р т н о п о м и л о в а т ь".

Взаимопонимание возможно

   - Это - больной Вахромеев, профессор. Я вам уже докладывал. - Врач положил на стол историю болезни.
   Профессор походил на эффелевского бога Саваофа. У него была лохматая седая борода и простодушный взгляд, свойственный только карманным воришкам и очень опытным психиатрам. Этот взгляд с профессиональной точностью отметил и асимметрию лица больного, и то, как, закрывая дверь, он посмотрел себе под ноги, и неуверенную походку.
   - Разденьтесь!
   Больной скинул халат и торопливо стянул рубаху.
   Профессор вел осмотр быстро и элегантно, как будто играл в давно знакомую и очень увлекательную игру. Дважды он удовлетворенно хмыкнул.
   Патологические рефлексы. Классический случай, прямо хоть сейчас - на демонстрацию студентам.
   - Так... Одевайтесь!
   Несколько минут он листал историю болезни.
   - Так что вас беспокоит?
   Больной усмехнулся.
   - Этот вопрос я должен бы задать вам.
   - В каком смысле?
   - Ведь вы меня держите в сумасшедшем доме, а не я вас.
   - Ловко! - захохотал профессор.-Ловко вы меня поддели! Я вижу, вам пальца в рот не клади! Однако... - Он снова стал серьезным и взглянул на первую страницу истории болезни. - Однако, Дмитрий Степанович, во-первых, здесь не сумасшедший дом, а клиника неврозов, а во-вторых, скажите, вам когда-нибудь приходилось видеть сумасшедшего?
   Вахромеев задумался.
   - Ну как? - спросил профессор, отметив про себя, что больной погрузился в воспоминания, видимо забыв об окружающей обстановке. - Приходилось?
   - Приходилось.
   - Находите ли вы какое-нибудь сходство между вашим поведением и поведением того сумасшедшего?
   - Нет.
   - Вот видите. Даже вам, человеку неискушенному, ясна разница. Так неужели вы думаете, что я, врач с пятидесятилетним стажем, не способен отличить нормального человека от сумасшедшего?
   - Не знаю. Во всяком случае, я здесь. Тогда объясните, зачем меня сюда привезли.
   - Вот это другой вопрос! Попробуем сообща найти на него ответ.
   Профессор вытащил из кармана серебряный портсигар с монограммой.
   Почувствовав запах табачного дыма, Вахромеев сглотнул слюну.
   - Пожалуйста, курите! - Профессор протянул ему портсигар и щелкнул зажигалкой. - Итак... почему вы находитесь тут на излечении? Прежде всего потому, что у вас налицо признаки функционального расстройства центральной нервной системы. С сумасшествием это имеет так же мало общего, как понос с раком желудка. Ваше заболевание излечивается полностью. Пройдете курс лечения, и мы с вами распрощаемся навсегда.
   Вахромеев посмотрел под стол.
   - Вы что-нибудь потеряли? - спросил профессор, многозначительно взглянув на врача.
   - Нет... Сколько времени продлится лечение?
   - Это во многом зависит от вас. В таких случаях очень важно полное взаимопонимание между лечащим врачом и пациентом. Мы поможем вам, а вы поможете нам. Согласны?
   - Согласен, - вздохнул Вахромеев. - Что же от меня требуется?
   - Прежде всего расскажите об этой крысе.
   - Что рассказывать?
   - Какая она, большая или маленькая?
   - Подкрысок.
   Профессор удивленно поднял брови:
   - Что значит "подкрысок"?
   - Подкрысок - это подкрысок, - раздраженно сказал Вахромеев. - Бывает подлещик, бывает подсвинок, а это подкрысок.
   - Значит, подросток?
   - Подросток - у людей, у крыс - подкрысок.
   - Хорошо. Серая или белая?
   - Черная.
   - Вот такая? - Профессор нарисовал на листе бумаги очень похожий силуэт крысы.
   - Такая.
   - Ясно. Как часто она к вам приходила?
   - Не она, а он.
   - Откуда вы это знаете?
   - Он мне сам сказал.
   - Гм... Ну, допустим. Так как часто он к вам приходил?
   - Сначала редко. Он боялся. Если была приотворена дверь, смотрел с порога, в комнату не заходил. Потом я начал, уходя на работу, оставлять ему еду в блюдечке. Что-нибудь вкусненькое. Вот он и привык ко мне.
   - Отлично! Что же дальше?
   - Однажды вечером он пришел и взобрался ко мне на плечо.
   - Правое или левое?
   - Какое это имеет значение?!
   - Просто так, любопытствую.
   - Левое.
   - И тогда вы начали с ним разговаривать?
   - Нет. Недели две он приходил и сидел просто так. Ну, а потом...
   - Что же было потом?
   - Заговорил.
   - На каком же языке он заговорил?
   - Ни на каком. Просто я начал его понимать.
   - Телепатически?
   - Может быть, и телепатически.
   - А он тоже понимал ваши мысли?
   - Понимал.
   Врач хотел было что-то сказать, но профессор жестом его остановил.
   - Скажите, Дмитрий Степанович, - спросил он, - а у вас раньше не было таких ощущений? Ну, скажем, едете вы в трамвае, и вдруг вам начинает казаться, что кто-то читает ваши мысли. Какой-то незнакомый вам человек.
   - Нет... Просто я... сам... иногда... Впрочем, ерунда! Не было такого!
   - Значит, только с этой... с этим подкрыском?
   - Да.
   - О чем же вы разговаривали?
   - Этого я вам сказать не могу.
   - Почему?
   - Не поверите.
   Профессор взял в руки узкую ладонь Вахромеева и пристально посмотрел ему в глаза. При этом его взгляд сразу утратил былое простодушие.