Васина Нина. 37 девственников на заказ

   “Осталось осмотреть сейф… Я не должен ее отпускать от себя”.
   “Как бы напроситься к нему в гости?..”
   — А не мог ваш сосед снизу приходить сюда? — пошел ва-банк Кира.
   — Байрон? — удивилась Фло, отметив, как Кира вздрогнул при этом имени. — Да, они раньше работали с моим мужем, он часто приходил раньше. Потом спился потихоньку, стал стесняться.
   — Извините за вопросы, я не просто так их задаю. Понимаете, я психиатр…
   — Это соседка вызвала? Ей не понравилось, что я дралась со слесарем на лестнице, а потом полезла через балкон? — повысила голос Фло.
   — Нет, меня никто не вызывал, я пришел к своему пациенту — как вы его назвали, Байрону, — а оказалось, что опоздал.
   — Так это Байрон повис на моем балконе? Ох, бедный, несчастный человек!
   — Не беспокойтесь — он жив пока, он в больнице…
   — Несчастный Байрон. Когда же наконец ему удастся умереть?! — Фло закрыла глаза, потом вдруг вцепилась в рукав Киры и напряженно спросила: — Это заразно?
   — Что? — опешил он.
   — Эти ваши коммоции, ментизмы? Это все заразно?
   — Ну что вы, это же отклонения в психике, а психика…
   — А почему тогда у меня не получилось повеситься? Почему у меня тоже не стало получаться умереть? — перебила Фло. — Это наверняка заразно!
   — Знаете что, — предложил Кира, — давайте поедем ко мне домой, вы успокоитесь, придете в себя. Я не могу оставить вас в таком состоянии. Почему вы закрыли балкон, когда вошли через него в квартиру, а входную дверь открыли настежь?
   — Я…
   “Представляю его лицо, если скажу, что следила за ним и слышала возню в квартире внизу, и его шаги по лестнице, и еле успела повиснуть на люстре!..”

Нервическое противостояние смерти и мамина пижама

   — Вот видите — вы не знаете. А я знаю.
   — Правда?
   — Точно знаю. Вы открыли дверь в затаенном желании помощи. Это скрыто на подсознании, вы суицидник с нервическим противостоянием смерти. То есть вы, конечно, доводите свое состояние психики до крайности и кончать с жизнью идете с твердым намерением умереть, но подсознательно выбираете плохо закрепленные люстры, нижние этажи, понимаете? Покажите шею… Все ясно. Красная полоса только слева — вы еще и веревку удерживали определенным образом. Сколько раз вас муж спасал?
   — Э-э-э… Три. Нет, четыре.
   — После спасения обычно наступало примирение, так?
   — Ну да, мы просили прощения друг у друга, плакали и все такое…
   — Нет желания со всем этим покончить? — интересуется Кира и осторожно берет руку Фло в свою.
   — В смысле — еще раз попробовать повеситься, но в другом, более надежном месте? — вздрогнула Фло.
   — Нет. В смысле — выздороветь! Я могу вам помочь.
   Он встает и помогает встать Фло.
   — Когда муж возвращается? — интересуется Кира, помогая Фло надеть в коридоре пиджак.
   — Не знаю. — Она подавлена и двигается, как сомнамбула. — На днях… Может, завтра…
   — Вот мой паспорт, права, карточка медицинского страхования, а диплом посмотрите в квартире — он висит в рамочке на стене. Едем?
   Я беру его руку в свою и трясу, глядя в глаза с восторгом и собачьей преданностью: — Называйте меня Фло…
   В его лице ничего не изменилось — ни проблеска узнавания, ни желания узнать полное имя.
   — Кира. — Он положил сверху наших рук свою и слегка пожал.
   — Кира — это Кирилл?
   — Нет. Кирьян. Кирьян Афанасьевич Ланский.
   — А я — Фло, — повторяю уныло, пытаясь справиться с волнением — он назвал редкое имя и отчество моего Киры.
   — Да, я понял.
   — А можно по дороге заехать в аптеку? У меня месячные.
   Дверь в квартиру захлопнула я.
   На улице Кира осмотрел мои открытые лодочки на каблуках.
   — Там было тепло, — пожала я плечами.
   — Не хотите вернуться и взять что-нибудь из обуви посерьезней?
   Поднимаю голову и смотрю на балкон.
   — Ах, да, извините, я глупость сказал. У меня дома найдется пара маминых туфель, у нее тоже была маленькая ножка… Что вы так смотрите?
   — Вы живете с мамой?!
   — Нет, она умерла давно, просто некоторые ее вещи должны всегда оставаться на тех местах… ну, вы понимаете? — объясняет Кира, открывая дверцу “Рено”.
   И через сорок минут я обхожу четырехкомнатные хоромы в доме с консьержкой.
   Первым делом хозяин квартиры позвонил. Он сказал: “Вафля, я буду у себя дома. Ничего пока не удалось сделать, спрячься на пару дней”.
   Потом позвонила я. Я сказала: “Машенька, найди мою маму и скажи ей, что у меня все хорошо — я в квартире у очень доброго человека Киры Ланского”. Лумумба сдавленно ойкнула и спросила, чем помочь. “Он мне поможет сам!” — уверила я ее. Потом опять позвонил Кира и сказал, вероятно, дождавшись сигнала автоответчика: “Случились непредвиденные накладки. Я приложу усилия, чтобы за пару дней все уладить”. После этого мы внимательно осмотрели друг друга, и Кира предложил мне пойти в ванную. Первое, что я обнаружила, когда туда вошла, — дверь не имеет запора.
   Поэтому, когда я залезала в голом виде под душ, Ланский, ничуть не смущаясь, по-хозяйски вошел в ванную и принес мне пижаму. Подозреваю, что мамину. А мои вещи вынес. Взял все в охапку, в том числе колготки и трусы.
   — Какой у вас дома номер телефона? — спросил он, как только я вышла из ванной.
   — Ой, кстати, телефон тоже выдернут из розетки! Мы его отключили, когда уезжали. А куда у вас можно выбросить мусор?
   — На кухне есть мусорное ведро, — кивнул Кира.
   Стоя у мусорного ведра с заправленным в него пустым пакетом, я лихорадочно думала, что ответить, если Ланский будет настаивать назвать ему номер телефона?!
   — Нашли? — крикнул он.
   — Да, спасибо.
   — Фло, — ласково попросил Ланский, когда я вышла из идеальной кухни без малейшего признака приготовления в ней пищи в обозримом прошлом. — Сядьте ко мне на колени.
   Подхожу и спокойно сажусь, обхватив его за шею рукой.
   — Я вам нравлюсь? — спрашивает Ланский, заботливо застегивая верхнюю пуговицу маминой пижамы на мне.
   — Ну, вы, конечно, интересный мужчина, — объясняю я и начинаю расстегивать пуговицы его рубашки. Если повезет, я уже в ближайшее время увижу грудь Ланского и его левый сосок. — Вы так хорошо отнеслись ко мне…
   Я расстегиваю пуговицу, а он тут же ее застегивает!
   — Вы даже обещали помочь с моими мемоция-ми…
   — Ментизмами, — поправляет Ланский, быстро застегнув только что расстегнутую мною пуговицу.
   — Да, ментизмами… — Изловчившись, я быстро просунула руку в просвет из двух расстегнутых пуговиц и провела по его груди, нащупывая сосок.
   — Фло, — прошептал абсолютно спокойный Ланский, сдерживая мою руку, — это невозможно… Так нельзя, не надо так делать.

Ментизм, “тампакс” и отпечатки пальцев

   — Сегодня такой день, — настаиваю я, гладя его грудь, — что все можно. Представь, у меня украли чемодан с документами, вещами и всем-всем-всем. В квартиру я попала через балконную дверь, потому что вызванный слесарь…
   — Я уже знаю все о слесаре и балконной двери.
   — Тогда я расскажу тебе о люстре.
   — Не надо о люстре! — повысил голос Ланский.
   — А зачем тогда ты посадил меня на колени?
   — Чтобы сказать что-то важное. Чтобы достичь взаимопонимания.
   — Я достигну полного с тобой взаимопонимания, как только ты разрешишь расстегнуть рубашку. Ну пожалуйста, я же не прошу большего? Только расстегнуть и тихо-о-о-онечко погладить. Вот так…
   — Хорошо, — сдался Ланский, — но только рубашку. И мы сразу же все обговорим, ладно?
   — Ладно-ладно! — обрадовалась я, расстегивая оставшиеся пуговицы.
   Под левым соском у него — хорошо знакомый мне шрам. Закрываю глаза и надеюсь, что он не слышит, как колотится мое сердце.
   — Что случилось? — интересуется Ланский. Услышал, наверное.
   — Ничего. Ты меня возбуждаешь Я думала, что… Нет, ничего. — Встаю с его коленей. — Мы уже достигли взаимопонимания?
   — Не знаю, ты такая встревоженная…
   — А поесть что-нибудь в этом доме можно?
   — Поесть? А, конечно, к пяти часам придет домработница — она принесет продукты и все приготовит.
   — К пяти? А до пяти ты что, ничего не ешь?
   — Я обычно прихожу домой поздно, но, если ты так проголодалась, давай посмотрим — где-то было печенье, фрукты.
   Кира уходит в кухню. Я бросаюсь к его письменному столу. Стараясь не шуметь, роюсь в бумагах, выдвигаю ящик. Никаких документов.
   На цыпочках иду к кухне и вижу такую картину: Кира Ланский вытащил из мусорного пакета брошенный мною туда сверток. Осторожно, не дыша, разворачивает салфетки — одну, вторую, третью; и выуживает использованный тампакс. Некоторое время смотрит на этот предмет гигиены с изумлением дикаря, узнавшего, откуда это вытащила женщина; потом быстро завертывает его в салфетки и бро-сает обратно.
   Бегу на цыпочках в комнату — рано. Кира достал из холодильника яблоки и стал мыть их.
   Обшариваю еще несколько выдвижных ящиков у комода. Ничего. Выглядываю в коридор и забираю с полки у зеркала его наручную сумку для документов.
   Итак… В конце концов, он сам предлагал посмотреть паспорт! Место рождения — Новгород… Фотография? Ах, черт, он недавно менял паспорт — здесь фотография того человека, который сейчас моет яблоки на кухне…
   Не успеваю возвратить сумку в коридор. Кладу ее на комод и забираюсь с ногами в глубокое кресло. Ого! Поднос с яблоками, мандаринами, виноградом и бутылкой вина.
   — За нашу дружбу и взаимопонимание! — объявляет Ланский тост, налив мне полный бокал вина, а себе плеснув немного минералки. — За рулем, — объясняет он. — Дела, проблемы…
   Выпиваю вино залпом. Вгрызаюсь в яблоко и интересуюсь:
   — Ты всегда у себя дома лечишь пациентов?
   — Только очень хорошеньких женщин, — серьезно отвечает Ланский.
   — Тогда почему не захотел, чтобы я расстегнула рубашку и еще что-нибудь?
   — Потому что ты нездорова.
   Когда он слегка поплыл у меня перед глазами вместе с креслом, я извинилась и бросилась в туалет.
   Засунула пальцы в рот, щекоча гортань, и подумала, что пью третий день подряд и второй день блюю. Еще я подумала, что теряю рефлексы, слишком кружится голова, но зачем Ланскому меня усыплять?..
   Я понимала, что сижу на полу возле унитаза и вот-вот заплачу от жалости к себе, доверчивой дуре. Я слышала, как Ланский вошел и поднял меня. Я даже заметила при этом то самое выражение брезгливого страха на его лице, но Ланский отнес меня на кровать. Почудилось?
   Нет, не почудилось. Раздев меня догола, этот извращенец осмотрел мое обмякшее до невозможности сопротивления тело с тщательностью маньяка — заготовителя женской кожи! Сантиметр за сантиметром! Он переворачивал меня за ноги на спину, осмотрел даже подмышки и пятки! А потом!.. До сих пор вспоминаю этот кошмар. Он достал странную коробочку, взял мои руки и, обмакивая каждый палец в черный порошок, снял отпечатки пальцев! Так надо мной, голой и почти бесчувственной, еще не издевались… Я отключилась полностью в тот момент, когда Ланский, кое-как прикрыв меня простыней, уже одетый для улицы и с ключами в руках, спрашивал самого себя, где сумка с документами.

Куриная гузка и мамочкин пояс для чулок

   Проснулась я от странных звуков взлетающего самолета. С трудом разлепила глаза — темно. Вышла на гул и чуть не столкнулась с полной пожилой женщиной, таскавшей по гостиной пылесос. Она так обалдела от моего вида, что выронила щетку и заслонилась рукой.
   Я вспомнила, что голая, вернулась к кровати и обмоталась простыней. Женщина так и стояла у работающего пылесоса с выражением недоумения на лице. Я нажала ногой кнопку и, когда стало тихо, предложила познакомиться.
   — Клава, — тихонько пролепетала все еще чем-то страшно удивленная домработница.
   — Фрося, — протянула я ей руку из простыни.
   — Клава, — повторила она опять, осторожно пожимая мою руку кончиками пальцев.
   — Фрося, — повторила и я и решила как-то разнообразить наш диалог: — А еда еще не появилась?
   Она смотрела несколько секунд в мое лицо все с тем же странным удивлением, потом вдруг просияла всеми своими морщинками и радостно сообщила:
   — Курица в майонезе!
   — Шикарно! — одобрила я и побежала одеться к столу.
   Когда я вошла в кухню в синей шелковой пижаме с яркими красными хризантемами, Клава выронила из рук тарелку, и та со звоном разбилась на оранжевых плитках пола.
   — Боже ж мой, боже ж мой! — причитала она, не отводя от меня взгляда.
   Я решила выяснить, почему эта женщина все время цепенеет, видя меня.
   Оказалось, в этот раз ее изумила пижама.
   — Это же ихнего мамы пижама, — объясняла она, — лучше бы вы ее сняли. Ей-богу, так будет лучше — не ровен час Кирьян Афанасьевич придет и увидит. Лучше снять и повесить на место! А я вам дам его рубашку…
   Услышав, что Кира сам мне предложил эту пижаму, Клава вдруг сразу поверила и многозначительно заметила:
   — И на старуху бывает проруха!
   Я не стала выяснять, кого она имеет в виду — себя, меня или мамочку Ланского. Поинтересовалась, который час. Оказалось — десятый. Девять вечера и еще одиннадцать минут в придачу.
   — А он что, не говорил вам обо мне?
   — Как же, — кивнула Клава, водрузив на стол курицу в хрустящей корочке из майонеза с чесноком, грецких орехов и кукурузной муки, — они позвонили и сказали, что в спальне в постели гость, будет спать до утра, не беспокоить. Вы любите гузку?
   — Что?..
   — Гузку, спрашиваю, любите? А то Кирьян Афанасьевич очень до куриных гузок расположенный.
   — В смысле — куриную задницу?
   — Нет, — покачала головой Клава. — Гузка — это пупырка над задницей, это не задница…
   Совершенно невероятно, но я так и не смогла найти свою одежду! Мы с Клавой перерыли везде, где, по нашим представлениям, одинокий мужчина может запрятать одежду заглянувшей в гости женщины. Ее нигде не было. В отчаянии я перешла к осмотру бытовой техники — начала со стиральной машины, кончила микроволновкой. Особенно жаль было итальянских туфель на каблуках. Видя степень моего отчаяния, Клава предложила выбрать кое-что из одежды мамочки Ланского, “раз уж он к вам такой расположенный и разрешил взять ее пижаму”.
   И мы открыли заветный шкаф в комнате мамочки. Слабый запах лаванды, старенькая норковая шубка, платья, юбки, несколько пар туфель с заботливо засунутой внутрь бумагой, ридикюль мамочки — пустой, сумочка побольше — в ней фотографии немолодой женщины с ребенком на руках, часы “Заря” и колечко с бриллиантиком.
   Клава протянула мне старинный пояс для чулок с застежкой из двенадцати пуговиц и серые шерстяные чулки.
   — Колготок в этом доме отродясь не водилось, — объяснила она, видя мой изумленный взгляд. — С голыми ногами не пойдешь — на улице подморозило, глядишь, ночью снег выпадет.
   Пояс был велик. Кое-как подкалываю его булавками, булавки же пригодились и для застежки длинной юбки. Блузка с рюшечками, жакет, сверху — оренбургский пуховый платок.
   В коридоре я выяснила, что туфли мамочки тоже велики. Спадают на каждом шагу. Это переполнило чашу унижений, я села на тумбочку у зеркала и тихонько завыла. Голос Клавы то наплывал совсем близко — волнами, то отдалялся — как будто я глохла. Голова гудела, болело плечо, вывихнутое при падении с люстрой, запах лаванды довершал все это отчаяние, укутывая меня кладбищенским запашком.
   — Не плачьте, останьтеся\ — просила Клава, сама едва сдерживая слезы. — Уж если они вашу одежду выбросили, значит, хотели, чтобы вы осталися\ Никогда они еще одежду своих гостей не выбрасывали…
   Клава дала мне десятку на метро. Если этот… если Кира Ланский выбросил и мою сумочку, клянусь, я напишу на него заявление в милицию за изнасилование!
   Я шла по улице, шаркая спадающими туфлями и кутаясь в платок. Только бы не потребовали предъявить документы!..
   В десять двадцать, подходя к подъезду, я заметила свет в квартире Богдана. Бедная моя мама…

Кира

   В двери установлено три замка — я точно помнил, что женщина просто захлопнула за нами дверь, поэтому начал со среднего. Он открылся легко, но, к моему удивлению, верхний замок оказался заперт. Я постоял у двери, не успел прийти ни к какому логическому объяснению этого казуса, потому что дверь соседней квартиры открылась и из полумрака меня поманила женщина в халате и собачонкой на руках.
   На всякий случай я достал удостоверение и клацнул перед ее лицом красной книжечкой.
   — Так вы из милиции? — разочарованно отметила она. — А я думала…
   — Служба безопасности, — поправил я женщину, тесня ее в коридор с душными запахами.
   — Это тоже неинтересно, — отмахнулась она. — Я думала, вы муж…
   — Муж? Муж женщины, которая упала с люстры?
   — Не знаю ничего про люстру, но этот кобель опять пришел не один! Он привел с собой женщину! Утром одна пролазила в его квартиру через мой балкон, а сегодня — уже другая. И вот, интересно, куда он дел жену?
   — Все в порядке, — строго заметил я, — его жена задержана.
   Женщина охнула и спустила с рук собачку. Та тут же залаяла, как будто включили лязгающий механизм.
   — А утрешняя женщина сказала, что забыла в квартире свою драгоценность. И заплатила мне за молчание! Сто рублей. Она сказала: муж у нее очень ревнивый. А я что, мне все равно — пусть лезет через балкон, смешно даже, как она это делала в туфлях на каблуках. А с виду приличная. Приехала на дорогой машине. И вот что они все в нем находят?!
   Я заметил, что женщина навеселе, что она закрывает собой проход по коридору, но говорит слишком громко для человека, который хочет скрыть присутствие постороннего. Значит, в комнатах — бардак: недопитая бутылка и высохший на тарелках завтрак.
   — Что вы можете сказать по поводу утреннего происшествия? — спросил я.
   — По поводу утреннего?.. Это вы про Кольку со второго этажа? Я уже все сказала и подписалась. Ничего особенного не видела. Услышала, как он кричит где-то рядом; думала, высунулся в окно. Вышла на балкон, а он болтается на соседнем и стишки читает. Я и ушла. Он всегда был со странностями. А потом, когда милиция приехала, я с гражданской… С гражданской ответственнос-с-ст… Я подошла к этому делу с пониманием и разрешила сержанту пролезть через мой балкон и даже дала веревку безвозмес-с-ст… А потом…
   — Достаточно, — перебил я. — К вашему соседу приходили сегодня из милиции?
   — К соседу? К соседу утром женщина лезла через мой балкон, потому что забыла свою драгоценность. А сейчас пришла совсем другая, но тоже не жена. И вот я подумала, что вы — муж этой другой, и устроите, наконец, моему соседу соответс-с-ст… драч, короче, ему устроите.
   Я вышел на лестничную клетку и стал звонить в соседнюю дверь.
   — Бесполезно, — заявила женщина, опять подхватив собачку на руки, — сразу стало тихо. — Он же не дурак! Он же тоже думает, что вы — муж. Хотите сделать ему сюрприз через мой балкон?
   Меня провели через захламленную комнату, мимо телевизора с выключенным звуком, мимо журнального столика с недопитой бутылкой и пластиковыми тарелками с засохшими остатками еды.
   На соседнем балконе я вскарабкался на окно, влез в разбитую форточку рукой, открыл шпингалет двери и вошел, путаясь в занавеске. В комнате не было света, не было разбитой люстры на полу. В квартире — тишина. Я осторожно прошел к спальне и медленно стащил со спящих мужчины и женщины покрывало. Они лежали неподвижно, женщина была голой, а мужчина в длинной майке и носках. Осмотрев бутылку из-под виски на тумбочке у кровати, я понюхал оба стакана и съел из открытой коробки мармеладину. Потом взял шлепанец и похлопал им по ягодицам мужчины.
   Он медленно сел и долго упорно моргал. Потом сразу же согласился открыть сейф. В принципе, пистолет можно было и не доставать. Все прошло тихо и мирно. В сейфе не оказалось ничего, что могло бы меня заинтересовать. Я вышел через дверь и захлопнул ее за собой.
   В щели приоткрытой соседней двери под обширным бюстом женщины торчала острая собачья мордочка.
   — Ну что? — шепотом спросила женщина.
   — Это не моя жена, — ответил я.
   Потом я сидел в машине у подъезда и думал. Кохан обещал поторопить лабораторию, и сравнительный анализ отпечатков пальцев я мог получить к десяти вечера. Я стал думать, какие неожиданности меня подстерегают, и выделил две, особенно неприятные. Первая: она человек нефтевиков, перехватила бумаги у Байрона, и мне теперь они платить, естественно, не будут. По прежнему опыту общения с подобными людьми, я уяснил навсегда: назовешь этим людям небольшую цену за свою работу — смешают с грязью. Назовешь чересчур завышенную — зауважают, но пойдут на любой обман или даже на устранение, чтобы не платить. Самое плохое — в этих взаимоотношениях почти невозможно установить норму всех устраивающей договоренности. Впрочем, она могла быть человеком со стороны, попалась Байрону случайно, теперь перейдет к шантажу или попробует сама продать бумаги. В пользу этой догадки было отсутствие жесткого диска в ноутбуке, который я сам же и предоставил Байрону “для разработки плана”, как он просил. Вторая неприятность — я попал под внутреннее расследование, женщину мне подставила Служба, а не задерживают, потому что ждут определения каналов связи. Если она — человек Службы, то будет спать у меня в квартире, носить пижаму мамы и постарается не отойти от меня ни на шаг. Если она — человек нефтевиков или работает на себя, она сбежит, как только очнется и обыщет мою квартиру. Не должна очнуться до утра, но… Я вспомнил, как ее рвало в туалете, и позвонил домой. Клава сказала, что женщина ушла, но обещала вернуться. Клава сказала, что она не нашла свою одежду (еще бы! — как только она разделась, я тут же выкинул ее тряпье в мусоропровод) и потому надела мамину. Клава сказала, что она надела пояс моей мамы, ее чулки, блузку и туфли. Клава сказала, что туфли оказались ей велики, но этого не может быть, потому что у моей мамы была изящная маленькая ножка, этого не может быть!
   Чтобы отвлечься от мыслей о маме, я пошел в квартиру Байрона и забрал ноутбук.
   Позвонил Вафле. Он ничего не обнаружил на крыше. И ничего не нашел в фургоне “Скорой помощи”, на которой Байрона отвозили. Третий час сидит в больнице. Байрон пришел в себя, но не понимает, о чем его спрашивают.
   — Может быть, этот псих не взял с собой бумаги, когда полез на крышу? — спросил Вафля. — Одно твердит: “Голуби умнее людей!”
   — На крыше была голубятня?! — закричал я в озарении.
   — Нет там никакой голубятни. Был изрядно засранный угол у воздуховода, у которого птицы, наверное, ночуют; я осмотрел все, все выбоины — ничего, кроме парочки дохлых голубей, не обнаружил.
   — Он их взял! Он все взял с собой, потому что оставил предсмертную записку на кухне на столе. Он уходил совсем, понимаешь, но, вероятно, в подъезде обнаружил полное отсутствие денег и полез на крышу попросить у людей.
   Вафля осторожно поинтересовался, знал ли Байрон, зачем нам нужны эти формулы и результаты анализов?
   Я тоже думал на эту тему.
   — Надеюсь, — ответил я, — что он не знал. Надеюсь, он поверил, что мы из Службы по охране окружающей среды. Сиди в больнице до полуночи. Потом уходи. Мне не звони, я сам тебя найду.
   Я отключился, и сразу же телефон запиликал опять. Звонил человек Кохана, который просил передать, что таких отпечатков пальцев, которые предоставил Ланский, в картотеке нет; и, по описанию особых примет, родинка в виде треугольника красного цвета под левой грудью тоже нигде не значится.

Фло

   Я позвонила, и дверь открыл… Кохан!
   — Вы так с утра все еще проводите обыск? — пожалела я его.
   — Нет! — крикнула мама из кухни Богдана. — Он недавно пришел. С тобой поговорить.
   — Хорошо, что вы пришли, — обрадовался Урса. — А то ваша мама уже начала мне читать вслух.
   — Что? — застыла я. — Только не говорите, что она вам читала…
   — Я читала ему рассказ Богдана Халея под названием “Анна-бель”, — подтвердила мама худшие мои предположения, выходя из кухни и вытирая руки полотенцем. — Мне как раз его сегодня после полудня распечатали, а Урса Венедиктович спросил, что я знаю об Анне. Тебя все не было, и я сказала, что ее муж, Богдан, знал о ней много интересного, и предложила почитать. Скажи ты ему — он не верит, что это совершенно криминальный рассказ!
   — Мама, — подталкиваю я ее к двери, — нам с Коханом нужно поговорить наедине.
   — Тогда ты его уговори — у меня не получается…
   — Мама, иди домой!
   — Уговори его вернуть ножи в квартиру. Представь: он их опять забрал!
   — Обязательно, только иди домой!
   — Постой! — остановилась моя мама и медленным движением надела болтающиеся у нее на груди очки. — Что это за одежда? Ты только посмотри на себя!..
   — Клянусь, что через полчаса я приду к тебе переодеться и выкину эти тряпки в мусоропровод! Ну дай же нам поговорить!
   — Она у меня такая импульсивная! — успела мама сделать Урсе “ручкой”, прежде чем я захлопнула дверь.
   И тут же, у двери, я начала быстро сбрасывать с себя одежду мамочки Ланского. Я так спешила все это скинуть, что исколола пальцы булавками. Урса вышел посмотреть, почему я чертыхаюсь, когда на мне остался только ее пояс с чулками.
   — Евфросиния Павловна, — тут же повернулся Урса спиной, — я пришел не для этого — у меня к вам совершенно деловой разговор!..
   — Да, извините, у меня к вам тоже есть деловой разговор. Дайте пять минут!