– Значит, сбросил наездника и сбежал.
Впервые в жизни я с удовольствием созерцал нахмуренное Айрино лицо. Еще несколько часов – и я попрощаюсь с ним навсегда.
Я подождал, пока они умылись, опорожнились и ровно задышали в кровати, а затем вернулся под плинтус. Граждане сидели смирно в ожидании похода к Священной Дыре.
– Хвалите господа! – говорил я каждому лично у выхода из-под плинтуса.
Первым был Августин – я не видел его так долго, что считал умершим. Он поведет колонну. Новообращенные всегда фанатичнее кадровых верующих. Остальные великолепным строем следовали за ним. Скоро Августин свернул за угол в кухню; колония шла одним громадным многочлениковым насекомым. Скоро конец нашим страданиям.
Когда все прошли мимо меня, я заглянул напоследок под плинтус в поисках отставших. Никого. Я перепрыгнул белые сугробы. Оглянулся и помахал. Прощай, унылый дом. Там, куда мы идем, как хорошо и как приятно жить братьям вместе!
От малого произойдет тысяча, и от самого слабого – сильный народ.
Все исчезли в кухне. Когда я их догнал, Августин уже ступил на нижний шкафчик, куда я и говорил, остальные в идеальном порядке шагали по пятам. Я радовался, но в то же время нервничал: почему же они не взяли шкафчик штурмом. Слишком расчетливо. Я думал, только муравьи атакуют по очереди.
Ладно, неважно. В колонне – много моих друзей, среди них Барбаросса, Спасатель, Страховщик и Харрис Твид. Все постарели, панцири сморщились от недоедания. Ничего, это мы исправим.
Августин взобрался на стол, и я потерял его из виду.
– Ёпть, Псалтирь, – услышал я сзади. – Это и есть наше место? Молочные реки, медовые пряники? Не впаривай мне фуфло, как твой психованный братец с дубинкой.
– Оно и есть. Ну, порошковое молоко и мед.
– Ну ладно, мать твою! Дай пять. – Суфур подставил лапу, затем вернулся в строй – последним.
Дно верхнего шкафчика – шершавое необработанное дерево – самая трудная часть пути. Тараканы шли по нему, зависнув вниз головой. Августин как раз ступил туда, когда Суфур только ушел с пола. Едва лидеры подойдут к дверце последнего шкафчика, скорость возрастет. Шагала вся колония. Виновен я или нет – я возместил убытки.
И мне пора. Я никогда больше не увижу эту кухню – только через дверь шкафа. Я мало о чем буду скучать. Прямо скажем, лишь об одном – прощай, Бисмарк, мой верный друг. Ты будешь жить в моем сердце.
Я оторвал ногу от винила. Прощай, линолеум – эти ямы, что ломали нам ноги, этот нездоровый сосновый запах. Мы всегда знали, что ты поддельный. Прощай, борная кислота; мы на тебя лишь смотрели. Контейнеры, прощайте. Мы нашли кое-что получше. Прощайте, поваренные книги. Мы будем питаться au naturel. Прощай и ты, нашатырный спирт. Дихлофос, я особо сожалею. Порой ты внушал мне подлинный трепет. Теперь все будет иначе.
Айра, на прощание я скажу тебе вот что: обещаю, когда ты постареешь и облысеешь, мы расплодимся так, как ты и представить не в состоянии; мы заполним всю пещеру за шкафами, все пятнадцать футов от пола до потолка. Однажды мы встретимся снова: стена обрушится под нашим весом, и приливной волной мы поглотим тебя и твое имущество. Не жди пощады – ты нас не щадил.
Когда Августин протиснулся в шкафчик, колонна за ним притормозила, но стояла в безупречном порядке. До жизни сладостной – лишь несколько шагов.
Я поднимался на дверцу нижнего шкафа в своем пятидольном ритме, ощущая умиротворение, какого никогда раньше не испытывал.
И вдруг услышал вдали щелканье бамбуковых шлепанцев; после казуса с Американской Женщиной Айра из спальни без них не выходил. Наверное, проснулся от ночного кошмара о шахматном разоре. Возможно, эту потерю колонии я недооценил. Кто может быть забавнее? Кто поддержит нас в грустные дни, одним видом своим доказывая наше превосходство?
– Ёпть, Псалтирь. Все в порядке, расслабься! – крикнул Суфур. Он был в футе надо мной.
Зашумел сливной бачок. Бамбуковые хлоп-шлеп слишком долго не затихали – Айра не возвращается в спальню. Прохаживается? Но шаги становились громче. Может, ему не терпится, хочет заново расставить фигуры?
Все громче и громче. Он не остановился в гостиной. Он идет сюда. Один бог знает, что он задумал. Он никогда ночью не ест, на полный желудок ему снятся дурные сны. Наверное, идет проверить, хорошо ли заперта дверь.
Но он прошел и этот поворот. Он направлялся в кухню. Невозможно.
– Бегите! – закричал я. – Айра идет! Почему они не бегут?
– Слушайте меня! Айра идет! Прыгайте! Бегите! Прочь от шкафчика!
Но они не нарушили строя. По сей день мне любопытно, что случилось бы, закричи я: «Сатана! Спасайся кто может!»
Хлоп-шлеп самой смерти приближались к нам, а вся колония на виду, словно принимает солнечные ванны на пляже в фильме ужасов.
– Суфур! Прыгай! Потом вернемся!
– Искра вспыхнула и вот – меня уже несет. – Он продолжал подниматься.
Я спрыгнул со шкафчика и захромал через всю кухню под порожек.
– Ну пожалуйста! – закричал я. Но свет зажегся. Рок явил свое еврейское лицо.
Шлепанцы оглушительно щелкали по полу. У колонии – ни малейшего шанса. Погодите. У них есть шанс. Айра не надел очки.
Загадка его появления разрешилась. Айра достал из кармана кашемирового халата свернутых в трубочку патриотов. Открыл шкаф и положил их на прежнее место. Он же сам сказал, что глупо их там хранить? Я мог выдумать десяток причин, по которым он так поступил. Но вряд ли он снова запечатал дыру, особенно без очков.
В конце концов, над Айриной головой маршируют сотни граждан, и пока он не заметил ни одного. Немало их уже должны быть внутри, многие – на подходе. Но большинство еще поднимались. Вместе с Айрой они являли собой дикую сцену беспощадного фарса: жертвы-лунатики в перекрестье прицела слепого охотника.
Айра вытер пальцы. Грязь. Грязнуля Бен – мстительный старик, специально задерживал Айру.
Айра наклонился над раковиной и принялся мыть руки. Колонна двигалась прямо у него над головой. Меня затошнило.
Впервые после ухода из-под плинтуса я услышал голос Блаттеллы, но уже не Суфура. Она висела на дне верхнего шкафчика.
– У меня ноги отваливаются. Я пошла спать. – Дочь Джулии, Анис.
На грубой деревянной поверхности развернуться совсем не просто, к тому же Анис явно не торопилась. Комет, стоявшая прямо за ней, ухитрилась выйти из транса – на мои предупреждения она не реагировала – и успела избежать столкновения. А Малец, который шел следом за ней, не успел. Он врезался в Комет сзади. Тут же Чеснок ударил Мальца.
– Подвинься, а? Посмотри, что ты сделала с колонной, – сказала Комет.
– У нас свободная страна.
Граждане таранили друг друга, и длинная очередь угрожающе висела на дне шкафчика прямо над Айриной плешью. Комет при каждом столкновении дергалась.
– Убирайся с дороги, ГАД, – сказала она Анис. Германо-Американская Дама.
– Вали отсюда.
Комет схватила ее за грудки и оторвала от дерева. Пожалуйста, не отпускай, молился я. Не сейчас, пусть Айра уйдет. Комет перенесла Анис в сторону и прилепила ее обратно к дереву – невозмутимо, словно мусор выбрасывала.
Граждане вскоре разошлись, и колонна возобновила упорядоченное движение.
– Да идите вы все, – сказала Анис. Никто не обращал на нее внимания – она такого не переносила. Она дернулась в сторону колонны, одна нога зацепилась за щепку.
Анис попалась. Она вытянула ногу; сейчас оторвется, подумал я. Однако нога оказалась сильнее Анис и пращой швырнула ее обратно. Анис не смогла уцепиться за дерево и бурым крошечным маятником свисала на одной ноге.
– Вот же гадость, – сказала она. Колонна шла мимо. Айра мыл руки.
А потом нога оторвалась.
– О-ой, – сказала Анис и упала прямо Айре на плешь. Он ударил себя по голове мыльной рукой. Прямое попадание. Анис расплющилась, растеклась, из всех пор вылезли кишки. Теперь она выспится.
Прилипни Анис к голове, она могла бы спасти колонию. Но она, видимо, кормилась у Айры с руки – где он ее и нашел.
– Господи Иисусе! – рявкнул он, хлопнув себя по запястью. Но Анис прилипла накрепко. Айра вывернул на полную мощность оба крана, и через мгновение она уже неслась по трубе прямиком к океанским бурунам.
Айра скреб ладони, точно хирург перед операцией, затем оторвал несколько бумажных полотенец и насухо вытер голову. Хвала твоей брезгливости, Айра, каждые несколько секунд еще один житель исчезал в шкафу.
Айра поднес бумагу к кончику носа и сощурился. Бумага чистая, смотреть не на что. Затем начались размышления: Айра, как мог таракан попасть к тебе на голову?
Айра поднял голову, настраивая фокус. Колонна двигалась прямо над ним. Он задохнулся и отступил. Уверен, он никогда в жизни не видел ничего подобного. Я тоже.
Он осторожно опустился на корточки. Колени хрустнули, шлепанцы хлопнули. Айра открыл нижний шкафчик. Медленно выпрямился.
Он снял крышечку, выставил банку со спреем перед собой. Сощурив один глаз, прицелился. Строй двигался в том же темпе. Я уже не мог на это смотреть, но и отвернуться не мог. Айра опустил жестянку. Неужто осознал, что участвует в гeноциде? Нет, он просто выполнял приказ – надо встряхнуть банку.
Он поднял ее снова и на этот раз выстрелил. Первый залп промазал на пару футов, но второй накрыл граждан на стенном шкафчике. Они закричали – спрей вгрызался им в тела. Дергаясь в конвульсиях, они с ужасающим треском ломающихся ног падали с высоты прямо в раковину и на стол. Слишком поздно проснувшийся инстинкт заставил их толкаться от стола ногами, культями, жвалами. Некоторые головой сбрасывали отломанные конечности на пол, будто собирались их потом прирастить – будто у них был шанс выжить.
По крайней мере, этот черный дождь падающих ног предупредит тех, кто ближе к полу; им еще хватит времени убежать. Но, к моему ужасу, строй шагал как ни в чем не бывало, игнорируя потоки оторванных ног и усов, не обращая внимания на вопли, от которых, наверное, ежились Блаттелла на пятом этаже. Это не кризис организации. Это поход леммингов.
Аккуратный, как всегда, следующим залпом Айра выстрелил по дну шкафчика. Груда тел посыпалась в раковину. Он включил воду и смыл их в сток. Но колонна неумолимо продвигалась вверх.
Теперь стол. Секундная бомбардировка с тихим пшиком предсмертного диминуэндо уничтожила десятки раненых. Но следом вступило фатальное крещендо: он выпустил яд в стену над раковиной. Я чувствовал, как панцирь шевелится у меня на спине. Айра отпрыгнул, чтобы падающие тараканы не попали ему на шлепанцы. Но он улыбался. Этот человек, этот гуманист, отвергавший идею вивисекции низших грызунов в медицинских целях с обезболиванием, наслаждался бессмысленной массовой бойней.
Многие погибли от удара об пол, некоторые буквально взрывались: под воздействием яда тело теряло упругость. Щупик, чье-то жвало прокатились по полу ко мне под порожек. Я их вытолкнул. Меня вот-вот стошнит.
Айра собрал убитых в раковину куском туалетной бумаги, смыл, затем прицелился и атаковал тех, кто остался на нижнем шкафу. Я был так потрясен, что не мог двигаться. Брызги спрея рикошетили от дерева и задевали меня. Я как можно плотнее захлопнул дыхальца, но яд пробивал их, будто острое долото.
Я лишь ощутил привкус. Отравленные тела все валились на пол, громоздились, калеча друг друга. Из завывающей корчащейся кучи не мог выбраться никто.
Я увидел двух граждан, удачно приземлившихся на груду тел.
– Бегите! – закричал я. Айра занят основной массой, у них есть время убежать под плиту. Они уже были на полпути к ней, но развернулись и побежали назад.
– Нет! Сюда! – завопил я. Они потоптались, вновь направились к плите и опять вернулись.
Тогда я понял: они никуда не бегут, это лишь предсмертная агония, они носятся химически запрограммированными кругами, круги все уже и уже, пока эти двое не завертелись на месте. Потом они опрокинулись на спины, еще дергая ногами, которые никогда больше не встанут. Самец забил крыльями: гротескное сексуальное прощание, точно эрекция у повешенного.
Внезапно один таракан стремительно помчался ко мне.
– Подвинь свою задницу! Суфур. Я знал, что он выживет!
Он был слишком заметен. Он один двигался прямо и с минимальной скоростью, поэтому шлепанцы направились за ним.
– Не сюда! – заорал я. – Вон туда!
– Двигайся, мать твою! – ответил Суфур. – Я уже тут.
Длинная струя спрея выстрелила ему точно в спину. Дымка окутала его и рикошетом засьшала меня. Она жгла. Мое тело начало сокращаться. Испугавшись, что больше никогда не смогу выпрямиться, я уперся ногами в пол и продолжал стоять. Яд впитывался. Когда он достигнет сердца, мне конец. Сколько времени это займет? Я представлял себе разъедающую меня коррозию. Но через несколько минут боль утихла. Яд выдохся. Судороги ослабли. Слишком маленькая доза. Я выживу.
Но Суфур – нет. За всю ночь я не слышал криков пронзительнее. Суфур скакал по полу – скорее сверчок, чем таракан. Он взвился вертикально вверх и упал на бок. Он корчился так ужасно, что панцирь разлетелся, обнажив кишки. Я забился под порог. Когда глаза Суфура начали лопаться икринками во рту брезгливого дегустатора, я залез еще глубже.
Я выглянул снова, только услышав скрип открывающейся двери. Айра убил сотни, но последняя победа останется за нами. Он уже нацелился расстрелять тех, кто близок к вечному блаженству, но увидит, что все они бурой дымкой растворились в воздухе. Бен закрывает дыру, он запутает Айру. Даже найди Айра врата в рай, ему удастся лишь тщетно прыснуть спреем в дырку.
И снова я ошибся. Когда дверь до конца открылась, Августин и остальные сидели в шкафу, как овощи на грядке. Они ошиблись полкой. Не нашли входа.
Айра неторопливо расчистил место для маневра, сдвинул банки влево, жестянки вправо, дыша громко и хрипло. Потом одним нескончаемым залпом зверски уничтожил всех. Баллончик наконец иссяк и зашипел, но было поздно. Крик уступил место плачу, хныканью и отвратительному треску падающих тел. Гудел компрессор под холодильником.
Айра прошаркал в коридор и скоро вернулся с пылесосом. Спасибо: механический рев заглушил предсмертные хрипы моей колонии. Очистив шкафы и стол, он занялся полом. Разворошил кучу трупов пылесосной насадкой: слишком большая и слишком плотная для шланга братская могила. Тела со звоном рикошетили, ныряя в шланг, а затем в пылесборник. Я молился, чтобы ударная волна убила обреченных недобитков.
Айра оглядел окрестности в поисках беглецов, затем с улыбкой выдернул провод из розетки, выключил свет и ушел. Хлопнула дверь шкафа в коридоре. Скоро я услышал, как он рассказывает Руфи о своих военных подвигах. Наша гибель сблизила их – при этой мысли все во мне восставало.
Я считал, что был одинок, пока жил один за шкафом. Теперь я понял, что такое настоящее одиночество. Куда мне податься? Остаться здесь? Даже если дыра в безопасности, невыносимо представить, как я буду пробираться по ковру из оторванных ног, что еще устилали полку. Уйти, примкнуть к другой колонии? Но где? Кто потерпит калеку, да еще моего возраста? Едва разведчики из других колоний узнают, что здесь случилось, квартиру 3Б аннексируют, а меня отправят в изгнание. Мне было страшно. Я не знал, что делать. Я никогда не хотел остаться последним, без друзей. Не такой уж я рьяный выживалец.
Нужно уходить из кухни. Я решил уйти под плинтус в столовой. Мрачное место, но безопасное. Пока сойдет.
На пороге я в последний раз обернулся. В кухне царил такой покой – трудно поверить, что здесь едва закончилась резня. Затем я увидел под дальним порожком тело. Не ходи туда, подумал я. Но не смог удержаться.
Громадный, чудовищно изуродованный таракан лежал на боку. Голова раздулась и как-то застряла между двумя брюшными стернитами. Он походил на утку без шеи. Я подполз к нему сзади, чтобы он меня не увидел.
А потом я его узнал. Барбаросса! Кто же еще – такой огромный. Хорошо, что я вернулся. Я снова обрел последнего друга – и вновь его потеряю.
– Скажи мне, друг, чем я могу тебе помочь?
– Псалтирь?
– Да. Может, высвободить тебе голову?
– Я парализован… Псалтирь, ты правда мне друг?
– Не смеши меня, – сказал я, однако содрогнулся.
– Обещай мне. Я попятился.
– Обещаю.
– Я знаю, ты благороден. У меня трещина в тергите за головой. Видишь?
Я подошел ближе. От него несло ядом. Я инстинктивно косился на дверь.
– Да.
– Последняя услуга. Я клянусь, что никогда больше ни о чем тебя не попрошу. Разорви ее.
Ведь я сегодня уже убил сотни собратьев. Внезапно я увидел их всех снова – как они падают и кричат, – так отчетливо, что невольно отпрянул с траектории их полета. А затем я увидел молчаливый, недвижный силуэт опустошенного Бисмарка. Этой крови мне хватит на целую жизнь.
Я отчаянно хотел помочь Барбароссе. Но не мог. Я отступил так, чтобы оставаться невидимкой. Но его голос приковал меня к месту.
– Псалтирь, зачем ты оставил меня?
Все. Я помчался из кухни по коридору, а потом я уже не понимал, куда иду. Помню только сливающиеся тени мебели. Ноги Блаттеллы умеют включаться сами по себе, под внешним воздействием, без участия мозга; когда мозг ожил, он не испытал ни малейшего желания вмешаться.
Через некоторое время я очнулся в глубине стенного шкафа, в коридоре, среди комьев пыли, затхлых галош, зарослей плесени и прочего вечного мусора. Здесь я слегка оклемался. Я ненавидел стремительность, что овладела моей жизнью в последние месяцы. Я жаждал влиться в бесконечное, медленное, предсказуемое существование. Здесь я смогу почить в мире.
Скоро я погрузился в беспокойную дремоту, что стерла границу между сном и реальностью. Во сне меня преследовало царапанье, громкое и неистовое. Я не видел, кто царапается. Я проснулся, трясясь. Звук проснулся вместе со мной.
Барбаросса! Он жив! Надо идти, спасти его… Нет, царапаются близко. Здесь кто-то есть, заблудился в ботинке или туфле. Я отчаянно его искал. Я звал. Я даже прижимался к чемоданам и прислушивался. Никто не отозвался.
Потом до меня дошло. Здесь хранились не только ботинки; я ухитрился у себя перед носом не заметить пылесос. Истерзанные выжившие, запутавшись в густой грязи, сцепившись переломанными телами, задыхались в саже и безнадежно царапали пылесборник.
Мои ноги в инструкциях не нуждались. Я вылетел из шкафа и больше не останавливался.
Ушиб за ушиб
Впервые в жизни я с удовольствием созерцал нахмуренное Айрино лицо. Еще несколько часов – и я попрощаюсь с ним навсегда.
Я подождал, пока они умылись, опорожнились и ровно задышали в кровати, а затем вернулся под плинтус. Граждане сидели смирно в ожидании похода к Священной Дыре.
– Хвалите господа! – говорил я каждому лично у выхода из-под плинтуса.
Первым был Августин – я не видел его так долго, что считал умершим. Он поведет колонну. Новообращенные всегда фанатичнее кадровых верующих. Остальные великолепным строем следовали за ним. Скоро Августин свернул за угол в кухню; колония шла одним громадным многочлениковым насекомым. Скоро конец нашим страданиям.
Когда все прошли мимо меня, я заглянул напоследок под плинтус в поисках отставших. Никого. Я перепрыгнул белые сугробы. Оглянулся и помахал. Прощай, унылый дом. Там, куда мы идем, как хорошо и как приятно жить братьям вместе!
От малого произойдет тысяча, и от самого слабого – сильный народ.
Все исчезли в кухне. Когда я их догнал, Августин уже ступил на нижний шкафчик, куда я и говорил, остальные в идеальном порядке шагали по пятам. Я радовался, но в то же время нервничал: почему же они не взяли шкафчик штурмом. Слишком расчетливо. Я думал, только муравьи атакуют по очереди.
Ладно, неважно. В колонне – много моих друзей, среди них Барбаросса, Спасатель, Страховщик и Харрис Твид. Все постарели, панцири сморщились от недоедания. Ничего, это мы исправим.
Августин взобрался на стол, и я потерял его из виду.
– Ёпть, Псалтирь, – услышал я сзади. – Это и есть наше место? Молочные реки, медовые пряники? Не впаривай мне фуфло, как твой психованный братец с дубинкой.
– Оно и есть. Ну, порошковое молоко и мед.
– Ну ладно, мать твою! Дай пять. – Суфур подставил лапу, затем вернулся в строй – последним.
Дно верхнего шкафчика – шершавое необработанное дерево – самая трудная часть пути. Тараканы шли по нему, зависнув вниз головой. Августин как раз ступил туда, когда Суфур только ушел с пола. Едва лидеры подойдут к дверце последнего шкафчика, скорость возрастет. Шагала вся колония. Виновен я или нет – я возместил убытки.
И мне пора. Я никогда больше не увижу эту кухню – только через дверь шкафа. Я мало о чем буду скучать. Прямо скажем, лишь об одном – прощай, Бисмарк, мой верный друг. Ты будешь жить в моем сердце.
Я оторвал ногу от винила. Прощай, линолеум – эти ямы, что ломали нам ноги, этот нездоровый сосновый запах. Мы всегда знали, что ты поддельный. Прощай, борная кислота; мы на тебя лишь смотрели. Контейнеры, прощайте. Мы нашли кое-что получше. Прощайте, поваренные книги. Мы будем питаться au naturel. Прощай и ты, нашатырный спирт. Дихлофос, я особо сожалею. Порой ты внушал мне подлинный трепет. Теперь все будет иначе.
Айра, на прощание я скажу тебе вот что: обещаю, когда ты постареешь и облысеешь, мы расплодимся так, как ты и представить не в состоянии; мы заполним всю пещеру за шкафами, все пятнадцать футов от пола до потолка. Однажды мы встретимся снова: стена обрушится под нашим весом, и приливной волной мы поглотим тебя и твое имущество. Не жди пощады – ты нас не щадил.
Когда Августин протиснулся в шкафчик, колонна за ним притормозила, но стояла в безупречном порядке. До жизни сладостной – лишь несколько шагов.
Я поднимался на дверцу нижнего шкафа в своем пятидольном ритме, ощущая умиротворение, какого никогда раньше не испытывал.
И вдруг услышал вдали щелканье бамбуковых шлепанцев; после казуса с Американской Женщиной Айра из спальни без них не выходил. Наверное, проснулся от ночного кошмара о шахматном разоре. Возможно, эту потерю колонии я недооценил. Кто может быть забавнее? Кто поддержит нас в грустные дни, одним видом своим доказывая наше превосходство?
– Ёпть, Псалтирь. Все в порядке, расслабься! – крикнул Суфур. Он был в футе надо мной.
Зашумел сливной бачок. Бамбуковые хлоп-шлеп слишком долго не затихали – Айра не возвращается в спальню. Прохаживается? Но шаги становились громче. Может, ему не терпится, хочет заново расставить фигуры?
Все громче и громче. Он не остановился в гостиной. Он идет сюда. Один бог знает, что он задумал. Он никогда ночью не ест, на полный желудок ему снятся дурные сны. Наверное, идет проверить, хорошо ли заперта дверь.
Но он прошел и этот поворот. Он направлялся в кухню. Невозможно.
– Бегите! – закричал я. – Айра идет! Почему они не бегут?
– Слушайте меня! Айра идет! Прыгайте! Бегите! Прочь от шкафчика!
Но они не нарушили строя. По сей день мне любопытно, что случилось бы, закричи я: «Сатана! Спасайся кто может!»
Хлоп-шлеп самой смерти приближались к нам, а вся колония на виду, словно принимает солнечные ванны на пляже в фильме ужасов.
– Суфур! Прыгай! Потом вернемся!
– Искра вспыхнула и вот – меня уже несет. – Он продолжал подниматься.
Я спрыгнул со шкафчика и захромал через всю кухню под порожек.
– Ну пожалуйста! – закричал я. Но свет зажегся. Рок явил свое еврейское лицо.
Шлепанцы оглушительно щелкали по полу. У колонии – ни малейшего шанса. Погодите. У них есть шанс. Айра не надел очки.
Загадка его появления разрешилась. Айра достал из кармана кашемирового халата свернутых в трубочку патриотов. Открыл шкаф и положил их на прежнее место. Он же сам сказал, что глупо их там хранить? Я мог выдумать десяток причин, по которым он так поступил. Но вряд ли он снова запечатал дыру, особенно без очков.
В конце концов, над Айриной головой маршируют сотни граждан, и пока он не заметил ни одного. Немало их уже должны быть внутри, многие – на подходе. Но большинство еще поднимались. Вместе с Айрой они являли собой дикую сцену беспощадного фарса: жертвы-лунатики в перекрестье прицела слепого охотника.
Айра вытер пальцы. Грязь. Грязнуля Бен – мстительный старик, специально задерживал Айру.
Айра наклонился над раковиной и принялся мыть руки. Колонна двигалась прямо у него над головой. Меня затошнило.
Впервые после ухода из-под плинтуса я услышал голос Блаттеллы, но уже не Суфура. Она висела на дне верхнего шкафчика.
– У меня ноги отваливаются. Я пошла спать. – Дочь Джулии, Анис.
На грубой деревянной поверхности развернуться совсем не просто, к тому же Анис явно не торопилась. Комет, стоявшая прямо за ней, ухитрилась выйти из транса – на мои предупреждения она не реагировала – и успела избежать столкновения. А Малец, который шел следом за ней, не успел. Он врезался в Комет сзади. Тут же Чеснок ударил Мальца.
– Подвинься, а? Посмотри, что ты сделала с колонной, – сказала Комет.
– У нас свободная страна.
Граждане таранили друг друга, и длинная очередь угрожающе висела на дне шкафчика прямо над Айриной плешью. Комет при каждом столкновении дергалась.
– Убирайся с дороги, ГАД, – сказала она Анис. Германо-Американская Дама.
– Вали отсюда.
Комет схватила ее за грудки и оторвала от дерева. Пожалуйста, не отпускай, молился я. Не сейчас, пусть Айра уйдет. Комет перенесла Анис в сторону и прилепила ее обратно к дереву – невозмутимо, словно мусор выбрасывала.
Граждане вскоре разошлись, и колонна возобновила упорядоченное движение.
– Да идите вы все, – сказала Анис. Никто не обращал на нее внимания – она такого не переносила. Она дернулась в сторону колонны, одна нога зацепилась за щепку.
Анис попалась. Она вытянула ногу; сейчас оторвется, подумал я. Однако нога оказалась сильнее Анис и пращой швырнула ее обратно. Анис не смогла уцепиться за дерево и бурым крошечным маятником свисала на одной ноге.
– Вот же гадость, – сказала она. Колонна шла мимо. Айра мыл руки.
А потом нога оторвалась.
– О-ой, – сказала Анис и упала прямо Айре на плешь. Он ударил себя по голове мыльной рукой. Прямое попадание. Анис расплющилась, растеклась, из всех пор вылезли кишки. Теперь она выспится.
Прилипни Анис к голове, она могла бы спасти колонию. Но она, видимо, кормилась у Айры с руки – где он ее и нашел.
– Господи Иисусе! – рявкнул он, хлопнув себя по запястью. Но Анис прилипла накрепко. Айра вывернул на полную мощность оба крана, и через мгновение она уже неслась по трубе прямиком к океанским бурунам.
Айра скреб ладони, точно хирург перед операцией, затем оторвал несколько бумажных полотенец и насухо вытер голову. Хвала твоей брезгливости, Айра, каждые несколько секунд еще один житель исчезал в шкафу.
Айра поднес бумагу к кончику носа и сощурился. Бумага чистая, смотреть не на что. Затем начались размышления: Айра, как мог таракан попасть к тебе на голову?
Айра поднял голову, настраивая фокус. Колонна двигалась прямо над ним. Он задохнулся и отступил. Уверен, он никогда в жизни не видел ничего подобного. Я тоже.
Он осторожно опустился на корточки. Колени хрустнули, шлепанцы хлопнули. Айра открыл нижний шкафчик. Медленно выпрямился.
Он снял крышечку, выставил банку со спреем перед собой. Сощурив один глаз, прицелился. Строй двигался в том же темпе. Я уже не мог на это смотреть, но и отвернуться не мог. Айра опустил жестянку. Неужто осознал, что участвует в гeноциде? Нет, он просто выполнял приказ – надо встряхнуть банку.
Он поднял ее снова и на этот раз выстрелил. Первый залп промазал на пару футов, но второй накрыл граждан на стенном шкафчике. Они закричали – спрей вгрызался им в тела. Дергаясь в конвульсиях, они с ужасающим треском ломающихся ног падали с высоты прямо в раковину и на стол. Слишком поздно проснувшийся инстинкт заставил их толкаться от стола ногами, культями, жвалами. Некоторые головой сбрасывали отломанные конечности на пол, будто собирались их потом прирастить – будто у них был шанс выжить.
По крайней мере, этот черный дождь падающих ног предупредит тех, кто ближе к полу; им еще хватит времени убежать. Но, к моему ужасу, строй шагал как ни в чем не бывало, игнорируя потоки оторванных ног и усов, не обращая внимания на вопли, от которых, наверное, ежились Блаттелла на пятом этаже. Это не кризис организации. Это поход леммингов.
Аккуратный, как всегда, следующим залпом Айра выстрелил по дну шкафчика. Груда тел посыпалась в раковину. Он включил воду и смыл их в сток. Но колонна неумолимо продвигалась вверх.
Теперь стол. Секундная бомбардировка с тихим пшиком предсмертного диминуэндо уничтожила десятки раненых. Но следом вступило фатальное крещендо: он выпустил яд в стену над раковиной. Я чувствовал, как панцирь шевелится у меня на спине. Айра отпрыгнул, чтобы падающие тараканы не попали ему на шлепанцы. Но он улыбался. Этот человек, этот гуманист, отвергавший идею вивисекции низших грызунов в медицинских целях с обезболиванием, наслаждался бессмысленной массовой бойней.
Многие погибли от удара об пол, некоторые буквально взрывались: под воздействием яда тело теряло упругость. Щупик, чье-то жвало прокатились по полу ко мне под порожек. Я их вытолкнул. Меня вот-вот стошнит.
Айра собрал убитых в раковину куском туалетной бумаги, смыл, затем прицелился и атаковал тех, кто остался на нижнем шкафу. Я был так потрясен, что не мог двигаться. Брызги спрея рикошетили от дерева и задевали меня. Я как можно плотнее захлопнул дыхальца, но яд пробивал их, будто острое долото.
Я лишь ощутил привкус. Отравленные тела все валились на пол, громоздились, калеча друг друга. Из завывающей корчащейся кучи не мог выбраться никто.
Я увидел двух граждан, удачно приземлившихся на груду тел.
– Бегите! – закричал я. Айра занят основной массой, у них есть время убежать под плиту. Они уже были на полпути к ней, но развернулись и побежали назад.
– Нет! Сюда! – завопил я. Они потоптались, вновь направились к плите и опять вернулись.
Тогда я понял: они никуда не бегут, это лишь предсмертная агония, они носятся химически запрограммированными кругами, круги все уже и уже, пока эти двое не завертелись на месте. Потом они опрокинулись на спины, еще дергая ногами, которые никогда больше не встанут. Самец забил крыльями: гротескное сексуальное прощание, точно эрекция у повешенного.
Внезапно один таракан стремительно помчался ко мне.
– Подвинь свою задницу! Суфур. Я знал, что он выживет!
Он был слишком заметен. Он один двигался прямо и с минимальной скоростью, поэтому шлепанцы направились за ним.
– Не сюда! – заорал я. – Вон туда!
– Двигайся, мать твою! – ответил Суфур. – Я уже тут.
Длинная струя спрея выстрелила ему точно в спину. Дымка окутала его и рикошетом засьшала меня. Она жгла. Мое тело начало сокращаться. Испугавшись, что больше никогда не смогу выпрямиться, я уперся ногами в пол и продолжал стоять. Яд впитывался. Когда он достигнет сердца, мне конец. Сколько времени это займет? Я представлял себе разъедающую меня коррозию. Но через несколько минут боль утихла. Яд выдохся. Судороги ослабли. Слишком маленькая доза. Я выживу.
Но Суфур – нет. За всю ночь я не слышал криков пронзительнее. Суфур скакал по полу – скорее сверчок, чем таракан. Он взвился вертикально вверх и упал на бок. Он корчился так ужасно, что панцирь разлетелся, обнажив кишки. Я забился под порог. Когда глаза Суфура начали лопаться икринками во рту брезгливого дегустатора, я залез еще глубже.
Я выглянул снова, только услышав скрип открывающейся двери. Айра убил сотни, но последняя победа останется за нами. Он уже нацелился расстрелять тех, кто близок к вечному блаженству, но увидит, что все они бурой дымкой растворились в воздухе. Бен закрывает дыру, он запутает Айру. Даже найди Айра врата в рай, ему удастся лишь тщетно прыснуть спреем в дырку.
И снова я ошибся. Когда дверь до конца открылась, Августин и остальные сидели в шкафу, как овощи на грядке. Они ошиблись полкой. Не нашли входа.
Айра неторопливо расчистил место для маневра, сдвинул банки влево, жестянки вправо, дыша громко и хрипло. Потом одним нескончаемым залпом зверски уничтожил всех. Баллончик наконец иссяк и зашипел, но было поздно. Крик уступил место плачу, хныканью и отвратительному треску падающих тел. Гудел компрессор под холодильником.
Айра прошаркал в коридор и скоро вернулся с пылесосом. Спасибо: механический рев заглушил предсмертные хрипы моей колонии. Очистив шкафы и стол, он занялся полом. Разворошил кучу трупов пылесосной насадкой: слишком большая и слишком плотная для шланга братская могила. Тела со звоном рикошетили, ныряя в шланг, а затем в пылесборник. Я молился, чтобы ударная волна убила обреченных недобитков.
Айра оглядел окрестности в поисках беглецов, затем с улыбкой выдернул провод из розетки, выключил свет и ушел. Хлопнула дверь шкафа в коридоре. Скоро я услышал, как он рассказывает Руфи о своих военных подвигах. Наша гибель сблизила их – при этой мысли все во мне восставало.
Я считал, что был одинок, пока жил один за шкафом. Теперь я понял, что такое настоящее одиночество. Куда мне податься? Остаться здесь? Даже если дыра в безопасности, невыносимо представить, как я буду пробираться по ковру из оторванных ног, что еще устилали полку. Уйти, примкнуть к другой колонии? Но где? Кто потерпит калеку, да еще моего возраста? Едва разведчики из других колоний узнают, что здесь случилось, квартиру 3Б аннексируют, а меня отправят в изгнание. Мне было страшно. Я не знал, что делать. Я никогда не хотел остаться последним, без друзей. Не такой уж я рьяный выживалец.
Нужно уходить из кухни. Я решил уйти под плинтус в столовой. Мрачное место, но безопасное. Пока сойдет.
На пороге я в последний раз обернулся. В кухне царил такой покой – трудно поверить, что здесь едва закончилась резня. Затем я увидел под дальним порожком тело. Не ходи туда, подумал я. Но не смог удержаться.
Громадный, чудовищно изуродованный таракан лежал на боку. Голова раздулась и как-то застряла между двумя брюшными стернитами. Он походил на утку без шеи. Я подполз к нему сзади, чтобы он меня не увидел.
А потом я его узнал. Барбаросса! Кто же еще – такой огромный. Хорошо, что я вернулся. Я снова обрел последнего друга – и вновь его потеряю.
– Скажи мне, друг, чем я могу тебе помочь?
– Псалтирь?
– Да. Может, высвободить тебе голову?
– Я парализован… Псалтирь, ты правда мне друг?
– Не смеши меня, – сказал я, однако содрогнулся.
– Обещай мне. Я попятился.
– Обещаю.
– Я знаю, ты благороден. У меня трещина в тергите за головой. Видишь?
Я подошел ближе. От него несло ядом. Я инстинктивно косился на дверь.
– Да.
– Последняя услуга. Я клянусь, что никогда больше ни о чем тебя не попрошу. Разорви ее.
Ведь я сегодня уже убил сотни собратьев. Внезапно я увидел их всех снова – как они падают и кричат, – так отчетливо, что невольно отпрянул с траектории их полета. А затем я увидел молчаливый, недвижный силуэт опустошенного Бисмарка. Этой крови мне хватит на целую жизнь.
Я отчаянно хотел помочь Барбароссе. Но не мог. Я отступил так, чтобы оставаться невидимкой. Но его голос приковал меня к месту.
– Псалтирь, зачем ты оставил меня?
Все. Я помчался из кухни по коридору, а потом я уже не понимал, куда иду. Помню только сливающиеся тени мебели. Ноги Блаттеллы умеют включаться сами по себе, под внешним воздействием, без участия мозга; когда мозг ожил, он не испытал ни малейшего желания вмешаться.
Через некоторое время я очнулся в глубине стенного шкафа, в коридоре, среди комьев пыли, затхлых галош, зарослей плесени и прочего вечного мусора. Здесь я слегка оклемался. Я ненавидел стремительность, что овладела моей жизнью в последние месяцы. Я жаждал влиться в бесконечное, медленное, предсказуемое существование. Здесь я смогу почить в мире.
Скоро я погрузился в беспокойную дремоту, что стерла границу между сном и реальностью. Во сне меня преследовало царапанье, громкое и неистовое. Я не видел, кто царапается. Я проснулся, трясясь. Звук проснулся вместе со мной.
Барбаросса! Он жив! Надо идти, спасти его… Нет, царапаются близко. Здесь кто-то есть, заблудился в ботинке или туфле. Я отчаянно его искал. Я звал. Я даже прижимался к чемоданам и прислушивался. Никто не отозвался.
Потом до меня дошло. Здесь хранились не только ботинки; я ухитрился у себя перед носом не заметить пылесос. Истерзанные выжившие, запутавшись в густой грязи, сцепившись переломанными телами, задыхались в саже и безнадежно царапали пылесборник.
Мои ноги в инструкциях не нуждались. Я вылетел из шкафа и больше не останавливался.
Ушиб за ушиб
Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно.
Всю мою жизнь я сопротивлялся этому внутреннему голосу, глумился над ним, насмехался над ним. Теперь, в часы безысходности, я понял, насколько был глуп. Кто я такой, если не кроткий и нищий духом? Послушайся я, может, понял бы, что этого нечего стыдиться; уж точно это не оправдывает многомесячную тщетную борьбу и жизнь скептика. Я бы жил мирно, зная, что рано или поздно унаследую землю. Теперь сердце и ум очистились. Я желал лишь возрадоваться – и радоваться безмерно.
Остаток недели я не заходил в кухню. Во время субботней уборки из нее вычистили яд. Везде пропылесосив, Руфь сменила мешок. Теперь я мог поступить, как просил Отец: вернуться в комнату мою для молитвы. Пылесос воплощал силу Кесаря, но я наконец-то понял, в чем моя истинная вера.
Так я, первый Блаттелла Германика, научился преклонять колени, внимая Отцу: Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное.
Царствие небесное. Я рисовал себе чудесные картины. Я видел, как обнимаюсь с друзьями, смеюсь, пирую. Насколько благороднее и богаче царствие небесное, нежели будущее, что я воображал: бесконечные, бессмысленные блуждания в круговороте азота. Как самодоволен был я, как нечестив.
В шкафу я молился за колонию. Отец простил меня и показал мне их в царствии небесном: в мире вечном, где нет обуви, спрея и мотелей. И было хорошо.
В субботу поздно вечером я вернулся в кухню. В шкафчике Отец оставил вторую награду: он не позволил Бену закрыть дыру. О, Отец! Благословенны дела твои! Я вернулся в мое земное царство.
Я жил за шкафом, не пастой единой, но всяким словом, исходящим из уст Божьих, что я мог вспомнить. Тараканы исчезли, и домашний режим постепенно смягчился. Я сочетал набожность с купанием в изобилии. Изобилие приводило меня в замешательство. Я старался не гневить Отца, отвергая его дары.
Впервые в жизни я обрел покой и душевную цельность. Я жил хорошо, неколебимый в сознании, что однажды уйду к жизни еще лучшей. Лишь одно меня мучило: равнодушие Айры. Его жизнь ничуть не изменилась. Древние иудеи запечатлели свои муки в Ветхом Завете; разумеется, и наши мученики заслужили признание.
О, гордыня, жалкий порок! Какая разница, кто об этом знает, если знает наш Отец. Я запомнил слово: люби врагов моих, благословляй проклинающих меня, благотвори ненавидящим меня и молись за обижающих меня и гонящих меня, и да буду сыном Отца моего Небесного. Я вернулся в стенной шкаф для раскаяния. Отец верил в любовь, молитву и, как я выяснил, в физическую подготовку.
Во вторник после ужина Айра пришел в гостиную и поставил перед собой шахматную доску.
– Больше нельзя откладывать, – сказал он, Руфь стояла у него за спиной.
– Пока ты их не расставил симметрично и скучно, попробуем что-нибудь новенькое. Например, смешаем светлые и темные фигуры с обеих сторон. Поразительно, что Верховный суд до сих пор не осуществил в шахматах расовую интеграцию.
– Ты хочешь, чтобы я подал об этом прошение?
Она расставила фигуры по-своему.
– Смотри, теперь они не будут все время драться. Эта королева поболтает с лошадью – с рыцарем, – и он поскачет к другой королеве, передаст ей письмо, как почтовая служба на перекладных. Королевы вместе пообедают, может, в театр сходят и поделятся опытом, как они командуют своими королями. Офицеры приглядят за королевами. А ладьи пусть стоят, где стояли. Тогда в центре доски поменьше выйдет давки. Смирись, Айра. Фигуры расстроены. Ты и Лев, вы играете ими друг против друга, будто – и мне больно так говорить – будто они просто пешки. Сыграйте дружески.
Благословенны миротворцы, ибо они узреют Бога.
Позвонили в дверь. Айра открыл и вернулся в гостиную с Оливером.
– Привет, Оливер, – сказала Руфь. – Как дела? Где Элизабет?
– С ней все в норме. Смотри-ка, во что это вы играете? Почему у вас пешки в заднем ряду? А это что? Оба короля под угрозой мата с трех сторон. Как вы узнаете, что игра закончилась? Когда один из вас помрет?
– Это работа Руфи. Пацифистские шахматы, – пояснил Айра.
– Постойте, я угадаю, – сказал Оливер. – Цель игры – взять вражеского короля и всучить ему альбом антивоенной фолк-группы «Петр, Павел и Мария».
– Нет-нет, – возразила Руфь. – Здесь нет врагов. Все играют вместе. Посмотри, какой узор на доске – настоящий постимпрессионизм. Такое в битву ни за что не превратить.
Оливер сел и сказал:
– Забавно. Позволите мне вариацию? Айра глянул на часы.
– Конечно, почему нет.
Любит соседа своего, как самого себя. Оливер очистил доску.
– Представьте, что доска – это гетто.
– О, нет, – простонал Айра.
– Вот эта пешка – адвокат. Этот король – пушер и убийца. Вокруг полиция, его арестовывают, когда кто-то настучал. Цель игры – провести адвоката через полицейский кордон, чтоб он вытащил убийцу, пока не слинял дятел.
– Ты что-то хотел или тебе просто скучно? – спросил Айра.
– Фонарь.
– Там, откуда я родом, это зовется наглостью, – сказал Айра.
– Ты не поверишь. Моя жена думает, что беременна…
– Неужели! – воскликнула Руфь. – Мазл тов.
– Пока нет, Руфь. Эта мысль приходит ей в голову каждый месяц. И теперь она хочет, чтобы я посмотрел внутрь – может, увижу там что-нибудь. Я просто притворяюсь.
Руфь и Айра скептически переглянулись.
– Разумеется, – сказал Айра. – Я польщен, что ты выбрал именно мой фонарь.
– Помнишь тот вечер, когда ты сказал, что идешь за фонарем, а в итоге приставал к моей жене? Знаешь, кто тогда вырубил свет в кухне? Тараканы. Именно. В розетке оказалась целая толпа – настоящие жареные тараканы. Ты же их туда не совал, правда?
Во мне вскипел гнев. Впервые с перерождения я не нашел утешения в Книге.
– Пошли найдем фонарь. Ты уж лучше осмотри все до схваток, – посоветовал Айра. Он проводил Оливера и вернулся к шахматной доске.
– Когда это ты приставал к его жене, Айра? Мне ты об этом рассказать забыл.
– Ты же меня знаешь. Приставала – мое второе имя. – Он принялся сортировать фигуры по цвету.
– Тогда скажи мне, Айра Приставала Фишблатт. Что вы делали? Целовались? Обжимались? Или ты отхватил целый пирог?
– Целый пирог? Ну, это уже просто порнография. Что с тобой сегодня? Он про тот вечер, когда отключился свет и я порвал костюм.
Но Айра чувствовал себя виноватым – по макушке видать. Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, тот прелюбодействовал с нею в сердце своем, неважно, отхватил он целый пирог или нет.
– А, – сказала Руфь. – Как думаешь, тараканы правда залезли в розетку?
– Если и существует животное достаточно тупое, чтобы себя зажарить, – это таракан. У них мозги с булавочную головку.
Ох, Айра, Айра. Кто скажет «творение твое ничтожно», не избежит адских мук.
Он расставил фигуры в исходную позицию.
– Ты с нею целовался? – спросила Руфь. – Я тебя не осуждаю. Она чертовски мила.
– Думаешь? Вот сама с ней и целуйся. Эй, коня не хватает. – Айра поискал на каминной полке, затем на полу. – А, вот он, в углу. – Айра наклонился. Внезапно отшатнулся.
Всю мою жизнь я сопротивлялся этому внутреннему голосу, глумился над ним, насмехался над ним. Теперь, в часы безысходности, я понял, насколько был глуп. Кто я такой, если не кроткий и нищий духом? Послушайся я, может, понял бы, что этого нечего стыдиться; уж точно это не оправдывает многомесячную тщетную борьбу и жизнь скептика. Я бы жил мирно, зная, что рано или поздно унаследую землю. Теперь сердце и ум очистились. Я желал лишь возрадоваться – и радоваться безмерно.
Остаток недели я не заходил в кухню. Во время субботней уборки из нее вычистили яд. Везде пропылесосив, Руфь сменила мешок. Теперь я мог поступить, как просил Отец: вернуться в комнату мою для молитвы. Пылесос воплощал силу Кесаря, но я наконец-то понял, в чем моя истинная вера.
Так я, первый Блаттелла Германика, научился преклонять колени, внимая Отцу: Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное.
Царствие небесное. Я рисовал себе чудесные картины. Я видел, как обнимаюсь с друзьями, смеюсь, пирую. Насколько благороднее и богаче царствие небесное, нежели будущее, что я воображал: бесконечные, бессмысленные блуждания в круговороте азота. Как самодоволен был я, как нечестив.
В шкафу я молился за колонию. Отец простил меня и показал мне их в царствии небесном: в мире вечном, где нет обуви, спрея и мотелей. И было хорошо.
В субботу поздно вечером я вернулся в кухню. В шкафчике Отец оставил вторую награду: он не позволил Бену закрыть дыру. О, Отец! Благословенны дела твои! Я вернулся в мое земное царство.
Я жил за шкафом, не пастой единой, но всяким словом, исходящим из уст Божьих, что я мог вспомнить. Тараканы исчезли, и домашний режим постепенно смягчился. Я сочетал набожность с купанием в изобилии. Изобилие приводило меня в замешательство. Я старался не гневить Отца, отвергая его дары.
Впервые в жизни я обрел покой и душевную цельность. Я жил хорошо, неколебимый в сознании, что однажды уйду к жизни еще лучшей. Лишь одно меня мучило: равнодушие Айры. Его жизнь ничуть не изменилась. Древние иудеи запечатлели свои муки в Ветхом Завете; разумеется, и наши мученики заслужили признание.
О, гордыня, жалкий порок! Какая разница, кто об этом знает, если знает наш Отец. Я запомнил слово: люби врагов моих, благословляй проклинающих меня, благотвори ненавидящим меня и молись за обижающих меня и гонящих меня, и да буду сыном Отца моего Небесного. Я вернулся в стенной шкаф для раскаяния. Отец верил в любовь, молитву и, как я выяснил, в физическую подготовку.
Во вторник после ужина Айра пришел в гостиную и поставил перед собой шахматную доску.
– Больше нельзя откладывать, – сказал он, Руфь стояла у него за спиной.
– Пока ты их не расставил симметрично и скучно, попробуем что-нибудь новенькое. Например, смешаем светлые и темные фигуры с обеих сторон. Поразительно, что Верховный суд до сих пор не осуществил в шахматах расовую интеграцию.
– Ты хочешь, чтобы я подал об этом прошение?
Она расставила фигуры по-своему.
– Смотри, теперь они не будут все время драться. Эта королева поболтает с лошадью – с рыцарем, – и он поскачет к другой королеве, передаст ей письмо, как почтовая служба на перекладных. Королевы вместе пообедают, может, в театр сходят и поделятся опытом, как они командуют своими королями. Офицеры приглядят за королевами. А ладьи пусть стоят, где стояли. Тогда в центре доски поменьше выйдет давки. Смирись, Айра. Фигуры расстроены. Ты и Лев, вы играете ими друг против друга, будто – и мне больно так говорить – будто они просто пешки. Сыграйте дружески.
Благословенны миротворцы, ибо они узреют Бога.
Позвонили в дверь. Айра открыл и вернулся в гостиную с Оливером.
– Привет, Оливер, – сказала Руфь. – Как дела? Где Элизабет?
– С ней все в норме. Смотри-ка, во что это вы играете? Почему у вас пешки в заднем ряду? А это что? Оба короля под угрозой мата с трех сторон. Как вы узнаете, что игра закончилась? Когда один из вас помрет?
– Это работа Руфи. Пацифистские шахматы, – пояснил Айра.
– Постойте, я угадаю, – сказал Оливер. – Цель игры – взять вражеского короля и всучить ему альбом антивоенной фолк-группы «Петр, Павел и Мария».
– Нет-нет, – возразила Руфь. – Здесь нет врагов. Все играют вместе. Посмотри, какой узор на доске – настоящий постимпрессионизм. Такое в битву ни за что не превратить.
Оливер сел и сказал:
– Забавно. Позволите мне вариацию? Айра глянул на часы.
– Конечно, почему нет.
Любит соседа своего, как самого себя. Оливер очистил доску.
– Представьте, что доска – это гетто.
– О, нет, – простонал Айра.
– Вот эта пешка – адвокат. Этот король – пушер и убийца. Вокруг полиция, его арестовывают, когда кто-то настучал. Цель игры – провести адвоката через полицейский кордон, чтоб он вытащил убийцу, пока не слинял дятел.
– Ты что-то хотел или тебе просто скучно? – спросил Айра.
– Фонарь.
– Там, откуда я родом, это зовется наглостью, – сказал Айра.
– Ты не поверишь. Моя жена думает, что беременна…
– Неужели! – воскликнула Руфь. – Мазл тов.
– Пока нет, Руфь. Эта мысль приходит ей в голову каждый месяц. И теперь она хочет, чтобы я посмотрел внутрь – может, увижу там что-нибудь. Я просто притворяюсь.
Руфь и Айра скептически переглянулись.
– Разумеется, – сказал Айра. – Я польщен, что ты выбрал именно мой фонарь.
– Помнишь тот вечер, когда ты сказал, что идешь за фонарем, а в итоге приставал к моей жене? Знаешь, кто тогда вырубил свет в кухне? Тараканы. Именно. В розетке оказалась целая толпа – настоящие жареные тараканы. Ты же их туда не совал, правда?
Во мне вскипел гнев. Впервые с перерождения я не нашел утешения в Книге.
– Пошли найдем фонарь. Ты уж лучше осмотри все до схваток, – посоветовал Айра. Он проводил Оливера и вернулся к шахматной доске.
– Когда это ты приставал к его жене, Айра? Мне ты об этом рассказать забыл.
– Ты же меня знаешь. Приставала – мое второе имя. – Он принялся сортировать фигуры по цвету.
– Тогда скажи мне, Айра Приставала Фишблатт. Что вы делали? Целовались? Обжимались? Или ты отхватил целый пирог?
– Целый пирог? Ну, это уже просто порнография. Что с тобой сегодня? Он про тот вечер, когда отключился свет и я порвал костюм.
Но Айра чувствовал себя виноватым – по макушке видать. Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, тот прелюбодействовал с нею в сердце своем, неважно, отхватил он целый пирог или нет.
– А, – сказала Руфь. – Как думаешь, тараканы правда залезли в розетку?
– Если и существует животное достаточно тупое, чтобы себя зажарить, – это таракан. У них мозги с булавочную головку.
Ох, Айра, Айра. Кто скажет «творение твое ничтожно», не избежит адских мук.
Он расставил фигуры в исходную позицию.
– Ты с нею целовался? – спросила Руфь. – Я тебя не осуждаю. Она чертовски мила.
– Думаешь? Вот сама с ней и целуйся. Эй, коня не хватает. – Айра поискал на каминной полке, затем на полу. – А, вот он, в углу. – Айра наклонился. Внезапно отшатнулся.