Теперь поторопись домой, Айра. Мы ждем.
Последние капли
Последние капли
Дверь открылась, и вошел мой герой. Пересек прихожую бодрым шагом, жизнерадостно и фальшиво насвистывая. Усевшись в любимое кресло в гостиной, развернул газету на кофейном столике и просмотрел заголовки. Обычно Айра с ножницами наготове напряженно выискивал жуткие городские истории, что станут зернами в его моральной мельнице. Но сегодня он, казалось, и не читал вовсе.
Когда пришла Руфь, он вскочил и встретил ее поцелуем прямо на пороге.
– Принцесса! – вскричал он, кланяясь, словно придворный восемнадцатого века. Все-таки шевалье не носят бурые пиджаки с двумя разрезами.
– Айра? – С тремя полными сумками Руфь протиснулась мимо него в кухню, затем недоверчиво обернулась. – Удачный день?
– Да как сказать! – пропел он. – А у тебя? Формальность. Ему хотелось поговорить.
– Не слишком, – ответила она, относя пальто в стенной шкаф.
Айра следовал за ней по пятам, как хорошо выдрессированный щенок.
– Тогда начнем с хорошего. – Он взял ее за руку и повел на диван в гостиной. Я поплелся за ними, прячась в длинных тенях послеполуденного солнца. Айра подпрыгивал, словно у него недержание.
– Джеймс Джексон получил разрешение на повторное слушание.
– Джеймс Джексон, Джеймс Джексон… О, это не он прокрутил свою сожительницу через мясорубку и пытался продать ее в «Макдоналдс»?
– В «Бургер-Кинг». «Особые заказы нас не расстроят». Нет, тот был Джеймс Джонсон, теперь Абдулла-Азиз Джонсон. Он до сих пор в окружной, его апелляцию рассматривают.
– Джеймс Джексон. Дай подумать. Он насыпал «ангельской пыли» себе в пиво и разъезжал на машине с бешеной скоростью в этом… дай вспомнить… «Плимуте»? Прямо по тротуару в час пик.
Айра лучезарно улыбнулся.
– Именно. Ты ни за что не поверишь. Я только сегодня утром узнал, что ему при аресте не зачитали права.
Руфь поднялась.
– Великолепно, дорогой. Мне пора ужин готовить. У нас в семь гости.
Мы с Айрой пошли за ней в кухню. Он продолжал:
– Полицейский, который его арестовал, заявил, что зачитывать права – пустая трата времени, потому что нарушитель был под кайфом.
– Ну, возможно, он был прав. – Она выкладывала покупки из сумки. Айра стянул пирожное, и Руфь прихлопнула ему пальцы крышкой.
–Да ладно, Руфь. Как ты можешь такое говорить? Не дело полицейских решать, зачитывать арестованному его права или нет.
Он потянулся за следующим пирожным. Сегодня он слишком игрив. Неудачный момент.
Руфь схватила коробку и убрала ее обратно в сумку.
– И ты будешь добиваться, чтоб его отпустили?
– Он убил четверых, так что судья будет настаивать на психологической реабилитации. Может, групповая терапия. Для транспортных убийц проводят сеансы на автостоянке, чтобы сразу дошло, где они ошиблись. Но парень три месяца просидел в переполненной тюрьме. Жестоко и весьма необычно.
– Ну что ж, будем надеяться, Джеймс Джонсон получит по справедливости, – весело сказала она.
– Джеймс Джексон.
– И он тоже.
Айра ушел переобуться, затем вернулся мыть овощи. К моему удивлению, Руфь принялась разделывать птицу. Значит, запекать все-таки не будет.
Айра быстро закончил.
– Что дальше?
– Салат. А потом нужно вымыть шампиньоны, каждый по отдельности. В прошлый раз в них был песок.
Он сделал, как она сказала.
– Готово. Как ты приготовишь цыпленка?
– Потушу. Думаю, неплохо для разнообразия. Только сначала куски обжарю.
Айра на цыпочках потянулся за сковородкой.
– Сподручнее взять титановую… Сняв ее с доски, он увидел тело.
– Господи Иисусе! – завопил он.
Сковородка с ужасающим грохотом поскакала по металлической плите и застряла между конфорками.
Мы с Руфью вздрогнули. У меня хрустнул сустав на левой задней ноге, а она порезала ножом большой палец.
– Что? – закричала она. – Что случилось? Что с тобой?
– Смотри! – зашипел Айра, тыча в сковородку.
– О боже мой. – Зажав ладонью кровоточащий палец, Руфь шагнула к плите. Неловко ухватив сковороду за ручку, она вытряхнула труп в раковину и смыла. Затем ополоснула сковородку и снова поставила на плиту. Кровь из пальца капала на пол.
– Ну вот и все.
– Нет, не все. Ты не смыла бубонную чуму, тиф, дизентерию и остальные омерзительные штуки, которые эти твари переносят.
– Неужели?
– Я отремонтировал эту кухню для тебя, Руфь, и нужно хоть чуточку стараться и держать ее в чистоте.
– Может, хватит уже? Ты отремонтировал кухню, потому что раньше это была не кухня, а обезьянья клетка. При мне тут ни единого пятнышка. Я понятия не имею, как этот несчастный таракашка попал в чистую сковородку, но я не виновата. Я не смотритель зоопарка.
Кровь продолжала капать.
– Знаешь, что? Отдай мою порцию тараканам. Я что-то потерял аппетит. – И Айра вышел из кухни, стараясь топать погромче, но карбонизированные подметки и двойные ортопедические стельки заглушали шаги.
И все, Айра? Тебе ведь грозит ужасная, отвратительная смерть. Не верь сомнительным оправданиям. Руфь превращает твою кухню в рассадник смертельно опасных микробов. Не уходи, пусть она не думает, что ты спустишь ей с рук.
Сегодня его не прельщали ссоры. Это чертово постановление совершенно опьянило его эндорфинами.
Зато мои усилия добили Руфь. Неделей или двумя раньше она бы пошла за Айрой, может, смягчила бы его поцелуями, и вскоре вечер потек бы дальше, будто ничего не случилось. Но сегодня она сняла фартук, развернула газету на кухонном столе и попыталась углубиться в чтение. Айра наконец вернулся и напомнил о неминуемых гостях, но Руфь только пожала плечами. Лишь когда кастрюли под Айриным руководством начали испускать странные, подозрительные ароматы, Руфь снова встала у кухонного руля.
Когда позвонили в дверь, ужину до готовности было еще далеко.
– Помочь? – спросила Элизабет.
– О, не стоит, все под контролем. Располагайтесь в комнате. Я сейчас принесу что-нибудь перекусить. – Голос Руфи ничего не выдал.
Оливер приблизился к камину и потянулся к шахматной доске.
– Не трогай, – сказала Элизабет.
Он пожал плечами и повалился в кресло. Ну и отлично, ему еще выпадет шанс сделать что-нибудь похуже.
– Айра, ты здесь? – крикнул он в кухню.
– Мм-гм. – Айра жевал.
– На подхвате? Ах, как бьется сердце. Что, профсоюз симулянтов дал липовый выходной?
Руфь появилась в дверях – палец забинтован, в руке деревянная ложка. Она поманила Айру из кухни.
– Может, расскажешь Оливеру и Элизабет, как великолепно прошел день?
– Еще один ниггер-убийца свалил на свободу, а? – спросил Оливер.
– Пожалуйста, не говори так. – Элизабет дернула его за рукав.
– Прости, дорогая, – сказал он, а затем, громче: – Я хотел сказать, еще один ниггер-убийца отправился на свободу, а?
– На доследование, – ответил Айра.
– Я в тебя верил, – торжественно заявил Оливер.
– Можно сказать, – ответил Айра, – черный день наступит для Америки, когда невинный не выйдет на свободу.
Вошла Руфь с подносом сыра и крекеров. «Шевре» – прекрасный выбор! Намазать этот сыр, взять и прожевать крекер и притом не усеять ковер крошками – невозможно. Оливер забурился в сыр, не успела Руфь поставить поднос.
– Веди себя прилично, – напомнила ему жена.
Моя жатва начнется позднее; до субботней уборки еще примерно двенадцать часов. Мои сегодняшние планы гораздо честолюбивее.
Оливер лизнул нож. Элизабет шлепнула его по руке.
– Мило, – сказал Айра.
– Айра, – провозгласил Оливер, – спорим? Не пройдет и двух месяцев после освобождения, – я знаю, ты этого добьешься, – как парень вернется. Что бы он ни сделал и кем бы ни был. – Элизабет незаметно вонзила ногти в трясущийся жир у него на руке. – Я хочу сказать, независимо от его цвета кожи, вероисповедания, пола или предыдущих судимостей. Он вернется.
Обычно Айра воспринимал подобные провокации с улыбкой. Но не сегодня.
– Что мы все обо мне да обо мне? Расскажи нам лучше, что нового в мире договоров и организованной преступности.
– А что такого со строительством? – удивился Оливер. – Тебя, должно быть, смущает мысль, что люди готовы месяц работать до получения зарплаты?
– Нет. Меня смущает мысль, что люди заканчивают жизнь на дне реки в бетонированных кроссовках.
Оливер помолчал.
– Такое случается. Я не работаю на этом уровне и не знаю наверняка. Если кто-нибудь время от времени мрет, и от этого большой проект идет гладко – ну, что поделаешь? По крайней мере, от моих денег есть польза. Но я плачу налоги, а они идут тебе, и ты тратишь их на освобождение наркомана, который живет на пособие, мочит кого-нибудь ради очередной дозы, а затем идет под суд и садится в тюрьму – за мои деньги. И вот это меня достало.
Руфь повернулась к нему:
– Ничего чудовищнее я в жизни не слышала. Оливер пожал плечами:
– Не будь наивной. Так происходит в реальном мире, где люди зарабатывают на жизнь.
– Прошу тебя, Оливер. Я глава финансового отдела…
Элизабет перебила пугающе жизнерадостно:
– Руфь, эта шерсть похожа на тот шарф, что ты мне подарила. Ты купила себе такой же?
Это она обнаружила мою нитку в пепельнице. Руфь взяла у нее нитку.
– Такая же, и впрямь. Но я покупала один.
– Полно, Элизабет. Мы же все понимаем, что подобный шарф Руфи не пойдет, – сказал Оливер.
На лице Элизабет нарисовалось энергичное предупреждение.
– Ой, ну не знаю, – ответила Руфь. – Если бы подарки посыпались на меня с неба, я бы не возражала.
Давай, Олли. Скажи ей, что ты о ней думаешь. Скажи, что она дешевая жидовка и купила подружке корейскую синтетику, а взамен ждет тайского шелка. Скажи ей: большое спасибо, но твоя стильно тоненькая женушка не носит грязь на нежной шее и не завязывает обноски под одиноким точеным подбородком.
Оливер покосился на жену и вздохнул:
– А что, «Танкерей» еще остался? Элизабет не двинулась, и он заковылял на кухню. Мой первый просчет: я не подумал, что Оливер возжаждет бесплатного первосортного джина.
Они переместились в столовую, и Руфь забегала с посудой. Я все ждал, когда же кто-нибудь побледнеет и вскочит при виде трупа Блаттеллы в соусе с тушеным мясом – Вознесение в квартире 3Б.
Ничего. Стол – воплощение земной несправедливости. Вырожденцы обжираются, а мы, соль земли, голодаем. Я сходил в спальню за Американской Женщиной и отволок ее по коридору к порогу столовой.
Бульк, чавк.
– Просто прекрасно, Руфь. Хм-м.
– Да-а, действительно. Дзинъ.
– О, ч-черт.
– Быстрее, подними стакан. Соли на пятно. Засыпь его полностью. Еще.
– Да не вина еще, алкаш. Соли!
Это был мой шанс. Я потащил Американскую Женщину через порог и под стол. Кружевная скатерть спускалась до пола – вычурная обстановочка борделя. Стол раздвинули, и ноги элегантно распределились по периметру нашей безопасности.
Я крикнул в сторону плинтуса, откуда немедленно выглянула голова Бисмарка.
– Я буду жертвенным бараном? – спросил он.
Диалог наверху продолжался.
– Фамильные ценности собирают грязь. Они затем и нужны.
– Они совсем не за этим нужны.
– Более безопасного ужина у тебя в жизни не случится, – ответил я.
Бисмарк промчался по полу и влетел прямо в панцирь бирюка. И отскочил – рефлексы Блаттеллы.
– Бисмарк, познакомься. Это Американская Женщина. – Бисмарк содрогнулся.
В отверстие выглянул Суфур. И тут же был катапультирован Барбароссой, который лез следом. Граждане безостановочно прибывали. Пришли все, кого я звал, даже личинки из пылесоса. Американская Женщина не могла уделить внимание сразу всем, так что Барбаросса, ворча и кряхтя, разломил ее пополам вдоль трещины от Айриного пальца. Теперь у нас было два стола, два пира: мы с друзьями ели за одним; сиротки Фэйри, Ксидент, Ноготь, Вошь-энд-Гой, Макдоналдс, Аквафреш и остальные добровольцы расположились за другим. Книжные калеки тоже явились.
Мы ели жадно, как Оливер. Будто враги по глупости объявили временное прекращение огня, дав нам шанс отдохнуть и перевооружиться посреди накала финальной битвы.
– Очень вкусно, – сказал Бисмарк. – За тебя, Псалтирь.
– Очень вкусно, Руфь, – сказала Элизабет.
– Постой, я не понял, – сказал Оливер. – Эти два твоих клиента уже породили пять трупов.
Я уже поздравлял себя с тем, что длительное половое воздержание окончательно лишило его такта, и тут заметил нечто ужасное: по полу медленно полз Т. Э. Лоуренс, бледный, почти желтый. Его прекрасно видно из-за стола и из-под стола. Каждые несколько шагов он приседал, оставляя зеленые бутоны блевотины.
Я закричал, чтобы он немедленно шел под скатерть. Он остановился и высокопарно изрек:
– Я любил тебя, и взял в руки волны людские, и звездами волю свою начертал в небесах.
И его опять вырвало. Барбаросса не выдержал:
– Этот гомик пытался совратить нимфу. Отвратительно. Я его окунул в борную кислоту. Имейте в виду, я не жалею.
– Оставь его, – сказал мне Бисмарк. – Они убьют вас обоих.
Но я пошел напрямик, и священные заповеди Блаттеллы вопили об осквернении в моем мозгу. Я схватил Лоуренса за усы и потащил под стол.
– Простите, – сказал я, не обращаясь ни к кому в отдельности. – Я не мог просто оставить его там.
– Ты мог и должен был его оставить. Здесь он привлечет к нам внимание. Если еще не привлек, – проворчал Бисмарк.
Он прав. Если Лоуренс провальсирует из-под скатерти, Айра глянет на пол – и нам всем крышка. Зачем я это сделал? Леденящий страх шептал мне голосом Матфея: «Душа не больше ли пищи?» Оба идут на фиг – и Матфей, и Лоуренс.
– А когда они выходят – это как в кино? Начальник тюрьмы говорит: «Парни, на этот раз мы вас отпускаем. Но, если увидим поблизости ваши карамельные жопы, вам туго придется». Потом он вручает им билет на автобус и пачку «Кэмела». Кореша машут сквозь решетки и ржут: «Через месяц увидимся, Джеймс. Вазелин не забудь». – Оливер постукивал по полу громадным ботинком.
– Олли, мы за столом, – напомнила ему жена.
– Пошли, турки ждут Белого Бога, – сказал я. Лоуренс приосанился. Дальше просто: я подвел его прямо под ботинок, и Оливер раздавил Лоуренса, даже не заметив. Бравый солдат Лоуренс ушел от ответа, прилипнув к подошве Оливера.
Я уже не раскаивался. Никто не осудил меня за эту экзекуцию, никто не дал себе труда оторваться от еды.
– Где ты об этом прочел? Ну то есть – по какому каналу видел? – спросил Айра, закашлявшись. Кашель не дал ему договорить, и кто-то хлопнул его по спине.
Он хрипел, но еще дышал. Так просто Айра ни за что не умрет.
– Все нормально? – спросила Руфь. Какая дурацкая физиология. Если дышишь спиной, пища может заблокировать дыхательные пути, только если нарочно ее туда запихнуть.
Я вернулся к Американской Женщине. Сопля продвигался ко мне – он уже глодал ее поперек.
– Не торопитесь, – сказал я. – Черт возьми, это мой панцирь.
– Не торопитесь, – сказала Руфь. – Станет плохо, и не захотите десерта. Если что-нибудь осталось.
Десерт!
Не дожидаясь отвлекающего маневра или прикрытия, я помчался в кухню. Мне уже следовало быть на боевой позиции. Теперь у меня проблемы. Руфь принесла первую порцию грязных тарелок и осталась, пока Элизабет тащила остальные. Я взобрался на обратную сторону стола, полка с банками – в нескольких футах, но дальше идти не мог. Посуду Руфь просто положила в воду – вымоет позднее. Значит, надолго не отвернется и я не успею сделать свой ход.
Она поставила сумку с продуктами на стол, вынула коробку с пирожными, рядом поставила тарелку – все, как я и ожидал. Я вдохнул жирную сладость – Руфь выкладывала пирожные из коробки; услышал чмоканье – Руфь облизала пальцы. О, только бы мне вписаться в ее приготовления! Я клял себя. Если пирожные покинут стол без приготовленного украшения, вся моя работа насмарку.
Треск вощеной бумаги. Пирожные уже на тарелке. Может, мне достанется немного сахарной пудры до того, как сограждане узнают дурную весть.
В дверь затрезвонили. Уже Руфус? Неважно. Едва Руфь подошла к двери, я рысью пересек стол, взбежал по стене и прыгнул на контейнер с сахаром.
– Ёпть, что тут творится?
Я толкнул косточку вниз. Она покатилась по краю банки, скользнула с полки и свалилась в тарелку.
– Ты сегодня рано, – сказала Руфь.
– Не, я вовремя, – ответил Руфус. – Я бизнесмен.
Косточка упала в толстую глазурь на боку верхнего пирожного. Не очень хорошо: в последний момент Руфь ее выудит.
– Ты прав, – согласилась она. – Я забыла, это мы задержались… нас задержали. Входи. Я уже десерт подаю.
Услышав синкопы ее тяжелой поступи и грохот набоек Руфуса, я прыгнул. Я приземлился на пирожное возле косточки, ноги погрузились в крем до первого сочленения. Глазурь – словно липучка для мух. Сурово.
Шаги торопливо шаркали в кухню. Я распластался на пирожном. Мне повезло – сейчас она решила взять кофейник. До ее возвращения у меня примерно тридцать секунд. Подлинный ужас порождает супергормональную мощь – ту самую, что позволяет пожилым леди отрывать от земли автомобили, под которыми застряли сыновья. Навалившись на косточку, я высвободил одну ногу. Косточка проскочила между пирожными и с тихим «пыц» упала на тарелку. Подтянувшись на грецком орехе, я высвободил ноги, чуть не оставив заднюю левую в глазури. А потом из последних сил прыгнул – дальше, чем любой Блаттелла Германика за триста пятьдесят миллионов лет: из середины тарелки на край стола. Подвиг, о котором я ни словом не обмолвился под плинтусом, потому что знал: мне все равно не поверят. Теперь меня не остановит даже облепившая ноги глазурь. Я промчался по столу и нырнул под тостер как раз в тот момент, когда вернулась Руфь.
На этот раз она взяла кофейные чашки. У меня колотилось сердце; если б я знал. Когда она отнесла тарелку в гостиную, я уже сидел с остальными под кофейным столиком, куда все перебрались.
– Итак, Руфус, старина, как поживаешь? – спросил Оливер.
– Лучше всех, Оливерчик.
– Мы тебя который уж день не видим, – сказала Элизабет.
– И каждый такой день – черный, – прибавил Оливер.
– Я был занят – торговля, то-сё. Оливер снова застучал подошвой.
– Руфус, ты порадуешься: Айра сегодня исправил серьезное упущение в конституционном праве.
– Налоговый инспектор деньги вернул? Небось должен вам баксов пять-десять?
– Нет, нет, это про негра. Ему кое-кто отказался права зачитать, когда негр задавил двадцать человек.
Айра качал головой туда-сюда, будто тщетно пытался вмешаться.
Голос Руфуса понизился до шепота:
– Банда Миранды какая-то. Черножопые – как дети малые, любят, чтоб им читали. Забыл – опа! И ты прах под ногами.
– Ух ты! – сказала Элизабет. – Образованные, наверное.
Оливер опустил голову.
– Если ты тупой и попался, один хрен – зачитали права, не зачитали права, – сказал Руфус. – Фигня. Так только в телевизоре бывает.
Оливер посмотрел на Айру.
– Вот! Защита телевизора. Не хуже защиты «Твинки» в Сан-Франциско. Руфус, любишь «Твинки»?
Руфус по-ящеричьи высунул язык.
– Я только белое сжираю.
Айра поспешно передал ему поднос.
– Попробуй пирожные.
– Я такой длинный язык первый раз вижу, – прокомментировала Руфь. – А до носа можешь достать?
– До твоего – могу, – ответил Руфус.
– Ты что делаешь? – спросил Оливер у жены. Ее маленький язычок выгнулся над верхней губой.
– Видишь, что ты натворил? – упрекнул Оливера Айра.
– Я могу, – сказала Руфь Айре, мазнув кончиком языка по своему шнобелю. – А ты?
Всем своим видом выражая презрение, Айра цапнул пирожное и открыл рот. Арбузная косточка, прилипшая к низу, упала в тарелку, сказав «пэмц». Разговор смолк.
Несколько секунд все безмолвствовали. В конце концов хозяин спросил:
– А это откуда?
Элизабет наблюдала за мужем.
– Очень плодотворный десерт.
Я посигналил стоявшему у двери Колгейту, тот передал сигнал Бисмарку в кухню. Войскам пора лезть на стены.
Я сделал все, чтобы разжечь Оливеров расизм, который унизит хозяина, разъярит Элизабет и укрепит их союз. Оливер не подкачал:
– Ты просто дьявол, Айра. Ты стянул останки подозреваемых из бесплатной юридической консультации.
– Заткнись, – сказал Айра, затем обратился к Элизабет: – Это он косточку подложил?
– Я не говорю, что ты не имеешь права хранить свои скелеты в пирожных. Но ты хотя бы декларировал их в налоговой службе. – Оливер фыркнул. – Руфус, ты бизнесмен. Как по-твоему, арбузные семечки – законное платежное средство?
Айра выглядел как потерпевший кораблекрушение. Оливер забавлялся. Тревожные глаза Элизабет метались по лицам. Руфь оставалась безмятежной. Руфус барабанил пальцами по столу. Косточка лежала посреди белой тарелки – черная дыра, чья поразительная культурная гравитация притягивала человечков на орбите. Я это все-таки сделал – столкнул их всех, лишив малейшего шанса говорить о высоких материях. Я содрал с них покров цивилизации, оставив наедине с голой человеческой сущностью.
Наконец Руфус прервал молчание:
– Давайте займемся делом. Я не собираюсь тут всю ночь сидеть.
Айра вскочил:
– Идем в кухню.
Я снова махнул Колгейту, и Бисмарк передал сигнал на закрытый плавкий предохранитель. Наш отряд, обмотав лапы кусками засохшего клея, сунул медные провода в розетку. Бах! Квартира погрузилась в темноту.
– Что, черт возьми, происходит? – прошипел Айра.
Оливер засмеялся:
– Это банда Миранды. Хотят сказочку на ночь.
– Через дорогу свет горит, – сказала Руфь. – Проводка старая. Не волнуйтесь.
Руфус ударился об угол стола и рухнул в кресло, матерясь и потирая ушибленную ногу. Айра нашарил дорогу к выключателю и пощелкал.
– Это не он, – сказала Руфь. – В коридоре и в кухне тоже темно.
– Наверное, предохранитель сгорел, – сообразил Айра.
– А еще говорят, что евреи ничего не смыслят в электричестве, – хихикнул Оливер.
– Может, ты ему поможешь? – спросила Элизабет.
– Я не из тех гостей, что путаются под ногами, – ответил Оливер.
В кухню Айра пробирался, точно крот. Он ходил здесь тысячи раз, но без зрения, единственного адекватного сенсора хомо сапиенс, оказался беспомощен. Я легко за ним успевал.
– Отличная работа! – крикнул я Бисмарку. Айра нашарил ящик с железками. Чувствуя сопротивление, дернул сильнее. Звонко посыпалось стекло. Фонарь выпотрошен.
Айра вытащил его и попытался зажечь.
– Черт побери, Руфь! Выключай фонарь, когда в ящик кладешь! – Он бросил фонарь обратно.
– Что? – Она загрохотала столом и села на место.
Айра ощупью доковылял вдоль стены назад.
– Выключай электроприборы. Фонарь. Неважно. Оливер, ты фонарь не захватил с работы?
Оливер похлопал себя по карманам.
– Кажется, дома оставил.
– Черт, как не вовремя. – Руфус поднялся. Он споткнулся об ноги Элизабет, но все равно стал пробираться к выходу.
– Подожди, Руфус, я сейчас все починю, – сказал Айра.
– Здесь так уютно без света, – заметил Оливер.
– На следующей неделе, – ответил Руфус. Дверь за ним захлопнулась.
Наступил критический момент, и Элизабет справилась великолепно:
– Идем, Айра. У нас есть фонарь.
Когда мы добрались до ее квартиры, она включила на кухне свет. Два наших отряда стояли наготове. С местным населением мы договорились.
– Тут совершенно точно должен быть, – сказал Элизабет.
– Мне ужасно жаль, что так получилось. Бардак. Иногда я понятия не имею, о чем она думает.
– Тебе повезло. Я всегда знаю, о чем он думает.
Элизабет копалась в ящике, в такой же мешанине, как у Айры. Ее аромат сгущался в духоте, и скоро его лысина порозовела.
Секунду он понаблюдал, потом тоже зарылся в ящик. Когда их плечи соприкоснулись, он вздрогнул. Похотливый, импульсивный Айра!
– Оп-ля! – воскликнула она и достала гнутый фонарь цвета хаки. Похоже, списанное военное имущество. Батареи протекли, переключатель заржавел. Она кинула его обратно и закрыла ящик.
Клаузевиц отчаянно жестикулировал под розеткой у стола. Я сигналил ему, чтобы подождал минуту. То была кульминация многомесячной работы. Нельзя торопить события. Животным в моих людях, как дрожжам в тесте, нужно время, чтобы подняться.
Да что я говорю? Животные в этих актерах? Большой еврейский мозг моего исполнителя главной мужской роли куда больше искушен в подавлении маленького еврейского пениса.
Я дал сигнал.
Клаузевиц с компанией воткнули в розетку вторую пару медных проводов. В кухне вырубился свет.
– Наверное, во всем доме авария, – сказал Айра.
– Не знаю, Айра. Часы в стереосистеме работают, видишь – в гостиной?
Они стояли бок о бок в дверях кухни, глядя на мерцающие огоньки уходящего времени. В темноте, наедине с красивой блондинкой, обо всем позабыв, кроме ее руки на своем плече и ее духов, что дразнят ноздри, – что еще нужно Айре? А Элизабет – в темноте, наедине с мужчиной, куда больше похожим на человека, чем огромный склизкий пудинг, с мужчиной, что годами демонстрировал ей чуткость и великодушие. О чем они думали? А некрасивая, тучная Руфь – якобы причина умножающихся Айриных бедствий – страдала ли она от присутствия элегантной благоухающей блондинки? Страдал ли толстый, грубый, противный Оливер рядом с галантным, сухопарым защитником неимущих? Я свел их вместе, я отравил им семейную жизнь – готовы ли они наконец отдаться естественному ходу событий?
Когда пришла Руфь, он вскочил и встретил ее поцелуем прямо на пороге.
– Принцесса! – вскричал он, кланяясь, словно придворный восемнадцатого века. Все-таки шевалье не носят бурые пиджаки с двумя разрезами.
– Айра? – С тремя полными сумками Руфь протиснулась мимо него в кухню, затем недоверчиво обернулась. – Удачный день?
– Да как сказать! – пропел он. – А у тебя? Формальность. Ему хотелось поговорить.
– Не слишком, – ответила она, относя пальто в стенной шкаф.
Айра следовал за ней по пятам, как хорошо выдрессированный щенок.
– Тогда начнем с хорошего. – Он взял ее за руку и повел на диван в гостиной. Я поплелся за ними, прячась в длинных тенях послеполуденного солнца. Айра подпрыгивал, словно у него недержание.
– Джеймс Джексон получил разрешение на повторное слушание.
– Джеймс Джексон, Джеймс Джексон… О, это не он прокрутил свою сожительницу через мясорубку и пытался продать ее в «Макдоналдс»?
– В «Бургер-Кинг». «Особые заказы нас не расстроят». Нет, тот был Джеймс Джонсон, теперь Абдулла-Азиз Джонсон. Он до сих пор в окружной, его апелляцию рассматривают.
– Джеймс Джексон. Дай подумать. Он насыпал «ангельской пыли» себе в пиво и разъезжал на машине с бешеной скоростью в этом… дай вспомнить… «Плимуте»? Прямо по тротуару в час пик.
Айра лучезарно улыбнулся.
– Именно. Ты ни за что не поверишь. Я только сегодня утром узнал, что ему при аресте не зачитали права.
Руфь поднялась.
– Великолепно, дорогой. Мне пора ужин готовить. У нас в семь гости.
Мы с Айрой пошли за ней в кухню. Он продолжал:
– Полицейский, который его арестовал, заявил, что зачитывать права – пустая трата времени, потому что нарушитель был под кайфом.
– Ну, возможно, он был прав. – Она выкладывала покупки из сумки. Айра стянул пирожное, и Руфь прихлопнула ему пальцы крышкой.
–Да ладно, Руфь. Как ты можешь такое говорить? Не дело полицейских решать, зачитывать арестованному его права или нет.
Он потянулся за следующим пирожным. Сегодня он слишком игрив. Неудачный момент.
Руфь схватила коробку и убрала ее обратно в сумку.
– И ты будешь добиваться, чтоб его отпустили?
– Он убил четверых, так что судья будет настаивать на психологической реабилитации. Может, групповая терапия. Для транспортных убийц проводят сеансы на автостоянке, чтобы сразу дошло, где они ошиблись. Но парень три месяца просидел в переполненной тюрьме. Жестоко и весьма необычно.
– Ну что ж, будем надеяться, Джеймс Джонсон получит по справедливости, – весело сказала она.
– Джеймс Джексон.
– И он тоже.
Айра ушел переобуться, затем вернулся мыть овощи. К моему удивлению, Руфь принялась разделывать птицу. Значит, запекать все-таки не будет.
Айра быстро закончил.
– Что дальше?
– Салат. А потом нужно вымыть шампиньоны, каждый по отдельности. В прошлый раз в них был песок.
Он сделал, как она сказала.
– Готово. Как ты приготовишь цыпленка?
– Потушу. Думаю, неплохо для разнообразия. Только сначала куски обжарю.
Айра на цыпочках потянулся за сковородкой.
– Сподручнее взять титановую… Сняв ее с доски, он увидел тело.
– Господи Иисусе! – завопил он.
Сковородка с ужасающим грохотом поскакала по металлической плите и застряла между конфорками.
Мы с Руфью вздрогнули. У меня хрустнул сустав на левой задней ноге, а она порезала ножом большой палец.
– Что? – закричала она. – Что случилось? Что с тобой?
– Смотри! – зашипел Айра, тыча в сковородку.
– О боже мой. – Зажав ладонью кровоточащий палец, Руфь шагнула к плите. Неловко ухватив сковороду за ручку, она вытряхнула труп в раковину и смыла. Затем ополоснула сковородку и снова поставила на плиту. Кровь из пальца капала на пол.
– Ну вот и все.
– Нет, не все. Ты не смыла бубонную чуму, тиф, дизентерию и остальные омерзительные штуки, которые эти твари переносят.
– Неужели?
– Я отремонтировал эту кухню для тебя, Руфь, и нужно хоть чуточку стараться и держать ее в чистоте.
– Может, хватит уже? Ты отремонтировал кухню, потому что раньше это была не кухня, а обезьянья клетка. При мне тут ни единого пятнышка. Я понятия не имею, как этот несчастный таракашка попал в чистую сковородку, но я не виновата. Я не смотритель зоопарка.
Кровь продолжала капать.
– Знаешь, что? Отдай мою порцию тараканам. Я что-то потерял аппетит. – И Айра вышел из кухни, стараясь топать погромче, но карбонизированные подметки и двойные ортопедические стельки заглушали шаги.
И все, Айра? Тебе ведь грозит ужасная, отвратительная смерть. Не верь сомнительным оправданиям. Руфь превращает твою кухню в рассадник смертельно опасных микробов. Не уходи, пусть она не думает, что ты спустишь ей с рук.
Сегодня его не прельщали ссоры. Это чертово постановление совершенно опьянило его эндорфинами.
Зато мои усилия добили Руфь. Неделей или двумя раньше она бы пошла за Айрой, может, смягчила бы его поцелуями, и вскоре вечер потек бы дальше, будто ничего не случилось. Но сегодня она сняла фартук, развернула газету на кухонном столе и попыталась углубиться в чтение. Айра наконец вернулся и напомнил о неминуемых гостях, но Руфь только пожала плечами. Лишь когда кастрюли под Айриным руководством начали испускать странные, подозрительные ароматы, Руфь снова встала у кухонного руля.
Когда позвонили в дверь, ужину до готовности было еще далеко.
– Помочь? – спросила Элизабет.
– О, не стоит, все под контролем. Располагайтесь в комнате. Я сейчас принесу что-нибудь перекусить. – Голос Руфи ничего не выдал.
Оливер приблизился к камину и потянулся к шахматной доске.
– Не трогай, – сказала Элизабет.
Он пожал плечами и повалился в кресло. Ну и отлично, ему еще выпадет шанс сделать что-нибудь похуже.
– Айра, ты здесь? – крикнул он в кухню.
– Мм-гм. – Айра жевал.
– На подхвате? Ах, как бьется сердце. Что, профсоюз симулянтов дал липовый выходной?
Руфь появилась в дверях – палец забинтован, в руке деревянная ложка. Она поманила Айру из кухни.
– Может, расскажешь Оливеру и Элизабет, как великолепно прошел день?
– Еще один ниггер-убийца свалил на свободу, а? – спросил Оливер.
– Пожалуйста, не говори так. – Элизабет дернула его за рукав.
– Прости, дорогая, – сказал он, а затем, громче: – Я хотел сказать, еще один ниггер-убийца отправился на свободу, а?
– На доследование, – ответил Айра.
– Я в тебя верил, – торжественно заявил Оливер.
– Можно сказать, – ответил Айра, – черный день наступит для Америки, когда невинный не выйдет на свободу.
Вошла Руфь с подносом сыра и крекеров. «Шевре» – прекрасный выбор! Намазать этот сыр, взять и прожевать крекер и притом не усеять ковер крошками – невозможно. Оливер забурился в сыр, не успела Руфь поставить поднос.
– Веди себя прилично, – напомнила ему жена.
Моя жатва начнется позднее; до субботней уборки еще примерно двенадцать часов. Мои сегодняшние планы гораздо честолюбивее.
Оливер лизнул нож. Элизабет шлепнула его по руке.
– Мило, – сказал Айра.
– Айра, – провозгласил Оливер, – спорим? Не пройдет и двух месяцев после освобождения, – я знаю, ты этого добьешься, – как парень вернется. Что бы он ни сделал и кем бы ни был. – Элизабет незаметно вонзила ногти в трясущийся жир у него на руке. – Я хочу сказать, независимо от его цвета кожи, вероисповедания, пола или предыдущих судимостей. Он вернется.
Обычно Айра воспринимал подобные провокации с улыбкой. Но не сегодня.
– Что мы все обо мне да обо мне? Расскажи нам лучше, что нового в мире договоров и организованной преступности.
– А что такого со строительством? – удивился Оливер. – Тебя, должно быть, смущает мысль, что люди готовы месяц работать до получения зарплаты?
– Нет. Меня смущает мысль, что люди заканчивают жизнь на дне реки в бетонированных кроссовках.
Оливер помолчал.
– Такое случается. Я не работаю на этом уровне и не знаю наверняка. Если кто-нибудь время от времени мрет, и от этого большой проект идет гладко – ну, что поделаешь? По крайней мере, от моих денег есть польза. Но я плачу налоги, а они идут тебе, и ты тратишь их на освобождение наркомана, который живет на пособие, мочит кого-нибудь ради очередной дозы, а затем идет под суд и садится в тюрьму – за мои деньги. И вот это меня достало.
Руфь повернулась к нему:
– Ничего чудовищнее я в жизни не слышала. Оливер пожал плечами:
– Не будь наивной. Так происходит в реальном мире, где люди зарабатывают на жизнь.
– Прошу тебя, Оливер. Я глава финансового отдела…
Элизабет перебила пугающе жизнерадостно:
– Руфь, эта шерсть похожа на тот шарф, что ты мне подарила. Ты купила себе такой же?
Это она обнаружила мою нитку в пепельнице. Руфь взяла у нее нитку.
– Такая же, и впрямь. Но я покупала один.
– Полно, Элизабет. Мы же все понимаем, что подобный шарф Руфи не пойдет, – сказал Оливер.
На лице Элизабет нарисовалось энергичное предупреждение.
– Ой, ну не знаю, – ответила Руфь. – Если бы подарки посыпались на меня с неба, я бы не возражала.
Давай, Олли. Скажи ей, что ты о ней думаешь. Скажи, что она дешевая жидовка и купила подружке корейскую синтетику, а взамен ждет тайского шелка. Скажи ей: большое спасибо, но твоя стильно тоненькая женушка не носит грязь на нежной шее и не завязывает обноски под одиноким точеным подбородком.
Оливер покосился на жену и вздохнул:
– А что, «Танкерей» еще остался? Элизабет не двинулась, и он заковылял на кухню. Мой первый просчет: я не подумал, что Оливер возжаждет бесплатного первосортного джина.
Они переместились в столовую, и Руфь забегала с посудой. Я все ждал, когда же кто-нибудь побледнеет и вскочит при виде трупа Блаттеллы в соусе с тушеным мясом – Вознесение в квартире 3Б.
Ничего. Стол – воплощение земной несправедливости. Вырожденцы обжираются, а мы, соль земли, голодаем. Я сходил в спальню за Американской Женщиной и отволок ее по коридору к порогу столовой.
Бульк, чавк.
– Просто прекрасно, Руфь. Хм-м.
– Да-а, действительно. Дзинъ.
– О, ч-черт.
– Быстрее, подними стакан. Соли на пятно. Засыпь его полностью. Еще.
– Да не вина еще, алкаш. Соли!
Это был мой шанс. Я потащил Американскую Женщину через порог и под стол. Кружевная скатерть спускалась до пола – вычурная обстановочка борделя. Стол раздвинули, и ноги элегантно распределились по периметру нашей безопасности.
Я крикнул в сторону плинтуса, откуда немедленно выглянула голова Бисмарка.
– Я буду жертвенным бараном? – спросил он.
Диалог наверху продолжался.
– Фамильные ценности собирают грязь. Они затем и нужны.
– Они совсем не за этим нужны.
– Более безопасного ужина у тебя в жизни не случится, – ответил я.
Бисмарк промчался по полу и влетел прямо в панцирь бирюка. И отскочил – рефлексы Блаттеллы.
– Бисмарк, познакомься. Это Американская Женщина. – Бисмарк содрогнулся.
В отверстие выглянул Суфур. И тут же был катапультирован Барбароссой, который лез следом. Граждане безостановочно прибывали. Пришли все, кого я звал, даже личинки из пылесоса. Американская Женщина не могла уделить внимание сразу всем, так что Барбаросса, ворча и кряхтя, разломил ее пополам вдоль трещины от Айриного пальца. Теперь у нас было два стола, два пира: мы с друзьями ели за одним; сиротки Фэйри, Ксидент, Ноготь, Вошь-энд-Гой, Макдоналдс, Аквафреш и остальные добровольцы расположились за другим. Книжные калеки тоже явились.
Мы ели жадно, как Оливер. Будто враги по глупости объявили временное прекращение огня, дав нам шанс отдохнуть и перевооружиться посреди накала финальной битвы.
– Очень вкусно, – сказал Бисмарк. – За тебя, Псалтирь.
– Очень вкусно, Руфь, – сказала Элизабет.
– Постой, я не понял, – сказал Оливер. – Эти два твоих клиента уже породили пять трупов.
Я уже поздравлял себя с тем, что длительное половое воздержание окончательно лишило его такта, и тут заметил нечто ужасное: по полу медленно полз Т. Э. Лоуренс, бледный, почти желтый. Его прекрасно видно из-за стола и из-под стола. Каждые несколько шагов он приседал, оставляя зеленые бутоны блевотины.
Я закричал, чтобы он немедленно шел под скатерть. Он остановился и высокопарно изрек:
– Я любил тебя, и взял в руки волны людские, и звездами волю свою начертал в небесах.
И его опять вырвало. Барбаросса не выдержал:
– Этот гомик пытался совратить нимфу. Отвратительно. Я его окунул в борную кислоту. Имейте в виду, я не жалею.
– Оставь его, – сказал мне Бисмарк. – Они убьют вас обоих.
Но я пошел напрямик, и священные заповеди Блаттеллы вопили об осквернении в моем мозгу. Я схватил Лоуренса за усы и потащил под стол.
– Простите, – сказал я, не обращаясь ни к кому в отдельности. – Я не мог просто оставить его там.
– Ты мог и должен был его оставить. Здесь он привлечет к нам внимание. Если еще не привлек, – проворчал Бисмарк.
Он прав. Если Лоуренс провальсирует из-под скатерти, Айра глянет на пол – и нам всем крышка. Зачем я это сделал? Леденящий страх шептал мне голосом Матфея: «Душа не больше ли пищи?» Оба идут на фиг – и Матфей, и Лоуренс.
– А когда они выходят – это как в кино? Начальник тюрьмы говорит: «Парни, на этот раз мы вас отпускаем. Но, если увидим поблизости ваши карамельные жопы, вам туго придется». Потом он вручает им билет на автобус и пачку «Кэмела». Кореша машут сквозь решетки и ржут: «Через месяц увидимся, Джеймс. Вазелин не забудь». – Оливер постукивал по полу громадным ботинком.
– Олли, мы за столом, – напомнила ему жена.
– Пошли, турки ждут Белого Бога, – сказал я. Лоуренс приосанился. Дальше просто: я подвел его прямо под ботинок, и Оливер раздавил Лоуренса, даже не заметив. Бравый солдат Лоуренс ушел от ответа, прилипнув к подошве Оливера.
Я уже не раскаивался. Никто не осудил меня за эту экзекуцию, никто не дал себе труда оторваться от еды.
– Где ты об этом прочел? Ну то есть – по какому каналу видел? – спросил Айра, закашлявшись. Кашель не дал ему договорить, и кто-то хлопнул его по спине.
Он хрипел, но еще дышал. Так просто Айра ни за что не умрет.
– Все нормально? – спросила Руфь. Какая дурацкая физиология. Если дышишь спиной, пища может заблокировать дыхательные пути, только если нарочно ее туда запихнуть.
Я вернулся к Американской Женщине. Сопля продвигался ко мне – он уже глодал ее поперек.
– Не торопитесь, – сказал я. – Черт возьми, это мой панцирь.
– Не торопитесь, – сказала Руфь. – Станет плохо, и не захотите десерта. Если что-нибудь осталось.
Десерт!
Не дожидаясь отвлекающего маневра или прикрытия, я помчался в кухню. Мне уже следовало быть на боевой позиции. Теперь у меня проблемы. Руфь принесла первую порцию грязных тарелок и осталась, пока Элизабет тащила остальные. Я взобрался на обратную сторону стола, полка с банками – в нескольких футах, но дальше идти не мог. Посуду Руфь просто положила в воду – вымоет позднее. Значит, надолго не отвернется и я не успею сделать свой ход.
Она поставила сумку с продуктами на стол, вынула коробку с пирожными, рядом поставила тарелку – все, как я и ожидал. Я вдохнул жирную сладость – Руфь выкладывала пирожные из коробки; услышал чмоканье – Руфь облизала пальцы. О, только бы мне вписаться в ее приготовления! Я клял себя. Если пирожные покинут стол без приготовленного украшения, вся моя работа насмарку.
Треск вощеной бумаги. Пирожные уже на тарелке. Может, мне достанется немного сахарной пудры до того, как сограждане узнают дурную весть.
В дверь затрезвонили. Уже Руфус? Неважно. Едва Руфь подошла к двери, я рысью пересек стол, взбежал по стене и прыгнул на контейнер с сахаром.
– Ёпть, что тут творится?
Я толкнул косточку вниз. Она покатилась по краю банки, скользнула с полки и свалилась в тарелку.
– Ты сегодня рано, – сказала Руфь.
– Не, я вовремя, – ответил Руфус. – Я бизнесмен.
Косточка упала в толстую глазурь на боку верхнего пирожного. Не очень хорошо: в последний момент Руфь ее выудит.
– Ты прав, – согласилась она. – Я забыла, это мы задержались… нас задержали. Входи. Я уже десерт подаю.
Услышав синкопы ее тяжелой поступи и грохот набоек Руфуса, я прыгнул. Я приземлился на пирожное возле косточки, ноги погрузились в крем до первого сочленения. Глазурь – словно липучка для мух. Сурово.
Шаги торопливо шаркали в кухню. Я распластался на пирожном. Мне повезло – сейчас она решила взять кофейник. До ее возвращения у меня примерно тридцать секунд. Подлинный ужас порождает супергормональную мощь – ту самую, что позволяет пожилым леди отрывать от земли автомобили, под которыми застряли сыновья. Навалившись на косточку, я высвободил одну ногу. Косточка проскочила между пирожными и с тихим «пыц» упала на тарелку. Подтянувшись на грецком орехе, я высвободил ноги, чуть не оставив заднюю левую в глазури. А потом из последних сил прыгнул – дальше, чем любой Блаттелла Германика за триста пятьдесят миллионов лет: из середины тарелки на край стола. Подвиг, о котором я ни словом не обмолвился под плинтусом, потому что знал: мне все равно не поверят. Теперь меня не остановит даже облепившая ноги глазурь. Я промчался по столу и нырнул под тостер как раз в тот момент, когда вернулась Руфь.
На этот раз она взяла кофейные чашки. У меня колотилось сердце; если б я знал. Когда она отнесла тарелку в гостиную, я уже сидел с остальными под кофейным столиком, куда все перебрались.
– Итак, Руфус, старина, как поживаешь? – спросил Оливер.
– Лучше всех, Оливерчик.
– Мы тебя который уж день не видим, – сказала Элизабет.
– И каждый такой день – черный, – прибавил Оливер.
– Я был занят – торговля, то-сё. Оливер снова застучал подошвой.
– Руфус, ты порадуешься: Айра сегодня исправил серьезное упущение в конституционном праве.
– Налоговый инспектор деньги вернул? Небось должен вам баксов пять-десять?
– Нет, нет, это про негра. Ему кое-кто отказался права зачитать, когда негр задавил двадцать человек.
Айра качал головой туда-сюда, будто тщетно пытался вмешаться.
Голос Руфуса понизился до шепота:
– Банда Миранды какая-то. Черножопые – как дети малые, любят, чтоб им читали. Забыл – опа! И ты прах под ногами.
– Ух ты! – сказала Элизабет. – Образованные, наверное.
Оливер опустил голову.
– Если ты тупой и попался, один хрен – зачитали права, не зачитали права, – сказал Руфус. – Фигня. Так только в телевизоре бывает.
Оливер посмотрел на Айру.
– Вот! Защита телевизора. Не хуже защиты «Твинки» в Сан-Франциско. Руфус, любишь «Твинки»?
Руфус по-ящеричьи высунул язык.
– Я только белое сжираю.
Айра поспешно передал ему поднос.
– Попробуй пирожные.
– Я такой длинный язык первый раз вижу, – прокомментировала Руфь. – А до носа можешь достать?
– До твоего – могу, – ответил Руфус.
– Ты что делаешь? – спросил Оливер у жены. Ее маленький язычок выгнулся над верхней губой.
– Видишь, что ты натворил? – упрекнул Оливера Айра.
– Я могу, – сказала Руфь Айре, мазнув кончиком языка по своему шнобелю. – А ты?
Всем своим видом выражая презрение, Айра цапнул пирожное и открыл рот. Арбузная косточка, прилипшая к низу, упала в тарелку, сказав «пэмц». Разговор смолк.
Несколько секунд все безмолвствовали. В конце концов хозяин спросил:
– А это откуда?
Элизабет наблюдала за мужем.
– Очень плодотворный десерт.
Я посигналил стоявшему у двери Колгейту, тот передал сигнал Бисмарку в кухню. Войскам пора лезть на стены.
Я сделал все, чтобы разжечь Оливеров расизм, который унизит хозяина, разъярит Элизабет и укрепит их союз. Оливер не подкачал:
– Ты просто дьявол, Айра. Ты стянул останки подозреваемых из бесплатной юридической консультации.
– Заткнись, – сказал Айра, затем обратился к Элизабет: – Это он косточку подложил?
– Я не говорю, что ты не имеешь права хранить свои скелеты в пирожных. Но ты хотя бы декларировал их в налоговой службе. – Оливер фыркнул. – Руфус, ты бизнесмен. Как по-твоему, арбузные семечки – законное платежное средство?
Айра выглядел как потерпевший кораблекрушение. Оливер забавлялся. Тревожные глаза Элизабет метались по лицам. Руфь оставалась безмятежной. Руфус барабанил пальцами по столу. Косточка лежала посреди белой тарелки – черная дыра, чья поразительная культурная гравитация притягивала человечков на орбите. Я это все-таки сделал – столкнул их всех, лишив малейшего шанса говорить о высоких материях. Я содрал с них покров цивилизации, оставив наедине с голой человеческой сущностью.
Наконец Руфус прервал молчание:
– Давайте займемся делом. Я не собираюсь тут всю ночь сидеть.
Айра вскочил:
– Идем в кухню.
Я снова махнул Колгейту, и Бисмарк передал сигнал на закрытый плавкий предохранитель. Наш отряд, обмотав лапы кусками засохшего клея, сунул медные провода в розетку. Бах! Квартира погрузилась в темноту.
– Что, черт возьми, происходит? – прошипел Айра.
Оливер засмеялся:
– Это банда Миранды. Хотят сказочку на ночь.
– Через дорогу свет горит, – сказала Руфь. – Проводка старая. Не волнуйтесь.
Руфус ударился об угол стола и рухнул в кресло, матерясь и потирая ушибленную ногу. Айра нашарил дорогу к выключателю и пощелкал.
– Это не он, – сказала Руфь. – В коридоре и в кухне тоже темно.
– Наверное, предохранитель сгорел, – сообразил Айра.
– А еще говорят, что евреи ничего не смыслят в электричестве, – хихикнул Оливер.
– Может, ты ему поможешь? – спросила Элизабет.
– Я не из тех гостей, что путаются под ногами, – ответил Оливер.
В кухню Айра пробирался, точно крот. Он ходил здесь тысячи раз, но без зрения, единственного адекватного сенсора хомо сапиенс, оказался беспомощен. Я легко за ним успевал.
– Отличная работа! – крикнул я Бисмарку. Айра нашарил ящик с железками. Чувствуя сопротивление, дернул сильнее. Звонко посыпалось стекло. Фонарь выпотрошен.
Айра вытащил его и попытался зажечь.
– Черт побери, Руфь! Выключай фонарь, когда в ящик кладешь! – Он бросил фонарь обратно.
– Что? – Она загрохотала столом и села на место.
Айра ощупью доковылял вдоль стены назад.
– Выключай электроприборы. Фонарь. Неважно. Оливер, ты фонарь не захватил с работы?
Оливер похлопал себя по карманам.
– Кажется, дома оставил.
– Черт, как не вовремя. – Руфус поднялся. Он споткнулся об ноги Элизабет, но все равно стал пробираться к выходу.
– Подожди, Руфус, я сейчас все починю, – сказал Айра.
– Здесь так уютно без света, – заметил Оливер.
– На следующей неделе, – ответил Руфус. Дверь за ним захлопнулась.
Наступил критический момент, и Элизабет справилась великолепно:
– Идем, Айра. У нас есть фонарь.
Когда мы добрались до ее квартиры, она включила на кухне свет. Два наших отряда стояли наготове. С местным населением мы договорились.
– Тут совершенно точно должен быть, – сказал Элизабет.
– Мне ужасно жаль, что так получилось. Бардак. Иногда я понятия не имею, о чем она думает.
– Тебе повезло. Я всегда знаю, о чем он думает.
Элизабет копалась в ящике, в такой же мешанине, как у Айры. Ее аромат сгущался в духоте, и скоро его лысина порозовела.
Секунду он понаблюдал, потом тоже зарылся в ящик. Когда их плечи соприкоснулись, он вздрогнул. Похотливый, импульсивный Айра!
– Оп-ля! – воскликнула она и достала гнутый фонарь цвета хаки. Похоже, списанное военное имущество. Батареи протекли, переключатель заржавел. Она кинула его обратно и закрыла ящик.
Клаузевиц отчаянно жестикулировал под розеткой у стола. Я сигналил ему, чтобы подождал минуту. То была кульминация многомесячной работы. Нельзя торопить события. Животным в моих людях, как дрожжам в тесте, нужно время, чтобы подняться.
Да что я говорю? Животные в этих актерах? Большой еврейский мозг моего исполнителя главной мужской роли куда больше искушен в подавлении маленького еврейского пениса.
Я дал сигнал.
Клаузевиц с компанией воткнули в розетку вторую пару медных проводов. В кухне вырубился свет.
– Наверное, во всем доме авария, – сказал Айра.
– Не знаю, Айра. Часы в стереосистеме работают, видишь – в гостиной?
Они стояли бок о бок в дверях кухни, глядя на мерцающие огоньки уходящего времени. В темноте, наедине с красивой блондинкой, обо всем позабыв, кроме ее руки на своем плече и ее духов, что дразнят ноздри, – что еще нужно Айре? А Элизабет – в темноте, наедине с мужчиной, куда больше похожим на человека, чем огромный склизкий пудинг, с мужчиной, что годами демонстрировал ей чуткость и великодушие. О чем они думали? А некрасивая, тучная Руфь – якобы причина умножающихся Айриных бедствий – страдала ли она от присутствия элегантной благоухающей блондинки? Страдал ли толстый, грубый, противный Оливер рядом с галантным, сухопарым защитником неимущих? Я свел их вместе, я отравил им семейную жизнь – готовы ли они наконец отдаться естественному ходу событий?