– О, господи, какая гадость, – сказал он севшим голосом. Рысью побежал в кухню и вернулся с нашатырем и бумажным полотенцем.
   – Что, лошадка наложила кучу? – спросила Руфь.
   Айра опасливо, двумя пальцами поднял фигурку и пшикнул.
   – Осторожнее! Ты на меня брызгаешь! Скривившись, Айра насухо вытер коня.
   – Знаешь, что там было? Тараканьи кишки. А тело на полу валяется.
   Я посмотрел вниз. Колумб. Снова я свидетель последних потерь.
   – Тебе противно? Вообрази, каково таракану, – сказала Руфь.
   О, Отец, мы послушали тебя и разрушили идолов, что оскорбляли тебя. Почему ты назначил нам столь высокую цену?
   – Ты их убиваешь и убиваешь, а они возвращаются и возвращаются. Как будто сами по себе из штукатурки возникают. Может, уберешь его? – спросил Айра.
   – Я бы с радостью, но я же поклялась не касаться твоих шахматных штук.
   – Великолепно. – Он сложил бумагу в несколько раз, отвернувшись, сцапал труп и на вытянутой руке понес его в кухню.
   Видеть, как этот еврей, паршивый адвокат из бесплатной консультации, уносит Колумба – наморщив нос, по-гусиному семеня… Что-то во мне щелкнуло. Я будто очнулся от долгого, мучительного сна. Снова, как в первый день, я вышел из книги – на этот раз во имя добра. Пусть безгранично мое благоговение и бесконечно всепрощение – какой любви я ждал от человеческого бога?
   Останки первого моего друга хрустели меж Айриных пальцев, а я думал о быке, которого съели на ужин вчера вечером, и об овце, что отдала шкуру, дабы согреть Руфь, и даже о крокодиле, что нянчил мозоли Руфуса. Мы для этого хилого безжалостного вида – просто жертвенный корм. Как я мог надеяться на нечто большее?
   Искренне заблуждаясь, я прибился к чужой пастве, и теперь настало время уйти. Если ты благороден, Отец, отпусти меня по-честному. Я служил тебе верой и правдой, пусть и недолго. Ты сказал нам: просите и воздам. Я прошу.
   Отец отвергал меня первую неделю и третью, но я не терял веры в наш уговор. После месяца ожидания мое рвение лишь разгорелось. И в пятую субботу Отец снизошел ко мне, и возрадовался я. Мы были квиты.
   В субботу утром Айра еще одевался, и тут позвонили в дверь. Приплясывая, он на ходу натягивал брюки, и из кармана выпал полиэтиленовый пакетик с кокаином, купленным у Руфуса накануне вечером. Едва Руфь вышла следом за Айрой, я задвинул пакет за ножку кровати. Ударившись об пол, пакет распечатался. Превосходно.
   Разговор в гостиной завершился Айриным объявлением: «Мы идем с вами». Едва закрылась дверь, я принялся за работу.
   Я прожил всю жизнь, не отведав ни грамма кокаина. Теперь у меня был целый склад. По привычке я сначала попробовал его, не глотая, – внешними сенсорами. Я распознал две субстанции: одна – как молоко матери, вторая горькая, едкая. Видимо, кокаин. Странно, что его глотают по доброй воле, не говоря о том, что платят за него так дорого.
   Крупинки лактозы и кокаина различаются размером и текстурой, так что я рассортировал их без труда. Лактоза гладкая и ароматная, она таяла на языке и слегка пузырилась, разжигая неудержимый голод. Она лучилась сквозь меня, тело распирало энергией. Кокаин я с восторгом задвинул подальше.
   Я снова уверовал – лактоза стала моим новым божеством. Легкая и прекрасная еда, невозможно представить, что когда-нибудь тело научится жить без нее. Я поглубже зарылся в пакет. Точно сотня нимф массируют мне пузо. За мое наслаждение Айра платил сто долларов за грамм, и от этого я наслаждался не меньше.
   Сила моя оказалась непомерна. Я мог прыгать – по-настоящему, как кузнечик. Ручка холодильника, стенные шкафчики, коробка с отрубями-все мое. Тащите сюда Американских Женщин. Дайте мне кончик волоса Айры, и Айра станет моим. Челюсти двигались, но я их уже не чувствовал. Я облизывал жвала – яростно, неистово. Пульс участился. Я раскачивался туда-сюда. Впервые с той ночи, когда я переспал с Руфью, у меня подергивались крылья. Как я мог так долго жить без этой штуки?
   Полиэтилен затуманил и исказил спальню. Вот и я жил, такой же зашоренный, заклейменный трусостью и хаосом, обученный Айрой и его библиотекой. Какая ирония; человеком созданный пакет рафинированного сахара открыл мне правду: я, ископаемое этой квартиры, есть ее будущее. Ну да, Айра с Руфью заходят на несколько часов по ночам, но прав на квартиру у них не больше, чем у теней, что приходят каждый день. Мой крошечный бунт признавал Айрино вранье. С этого дня я эти враки отрицаю. Бояться Айру я больше не способен.
   Я в последний раз взобрался на каминную полку, упиваясь своей фантастической силой. Я месил остатки субботних свечей, пока ноги не покрылись толстым слоем воска.
   На негнущихся ногах я направился в ванную. На подоконнике возле ванны стояла батарея баночек и бутылочек – очищающие лосьоны, моющие средства и дезинфекция, Айрин традиционный арсенал. В дальнем углу я отыскал «Драно».
   Мне всегда нравилась эта банка с красной полукруглой супербезопасной крышкой – похоже на комариный радар. Чтобы ее открыть, требовалось нажать большим пальцем на колпачок и одновременно поднять клапан. Руфь всякий раз с ним боролась, рассыпая порошок по ободку.
   Передними лапами в восковых перчатках я взял крупинку едкого натра. Гораздо больше, чем те, что в пакетике. Догадается ли Айра? Нет, на его потребность доверять Руфусу я могу положиться. Мощь лактозы только способствовала жестким гонкам инвалидов: я поволок крупицу по кафелю и назад в спальню. Там я положил едкий натр в пакетик и принял еще дозу волшебного сахара. Комната восторженно запульсировала. Из стенного шкафа сверкнула молния.
   Я таскал полдня, но к возвращению Айры с Руфью не успел набрать достаточно едкого натра. Пока они готовили и пожирали свою жирную масляную пищу, я погрузился в лактозу, фильтруя тошнотворные газы и неудобоваримую болтовню. Я не хотел, чтобы Айра спровоцировал меня прямо сейчас.
   Он очень старался. Не случайно же он решил в эту ночь совокупиться прямо у меня над головой. Вероятно, можно было спокойно таскать порошок, но я сейчас не мог рисковать. Кровать стонала и скрипела, в бой пошли слова-ветераны:
   – О, господи!.. Не останавливайся, любимый… Никогда!.. Как прекрасно… Я люблю тебя… Я тоже тебя люблю…
   Я тихо ждал, когда они закончат. Едва раздался храп, я снова вышел из-под кровати. Мой маршрут в точности повторял дневные походы. Я считал шаги, трепеща перед собственной аккуратностью. Гора едкого натра в пакете росла.
   Вскоре после восхода я вернулся под кровать. Ноги опустились в шлепанцы, и Айра прошаркал в ванную. Когда он вернулся, я почувствовал: что-то не так. Он посмотрел за ванну. Он понял.
   Айра зашаркал по коридору, но я знал, что он вернется, вооруженный ядом. Я не побегу. Он должен был вернуться за мной.
   Он вернулся с двумя кружками.
   – Ох, спасибо, милый, – сонно пробормотала Руфь.
   – Я ужасно спал, – сказал Айра. – Спина меня доконает.
   – Бедный малыш. Тайленол выпил?
   Наконец они встали, оделись, потянуло ароматами завтрака. Я зарылся поглубже в лактозу. Тело ею пропиталось, даже на усах наросли комья.
   Я не рискнул выходить, пока не хлопнула входная дверь. К полудню я перенес все крупинки с банки в спальню.
   Из кокаина и едкого натра вышел полный пакет. Я съел целую гору лактозы, но осталось намного больше. Я не допускал мысли, что моя амброзия осядет на шерсти в Айрином шнобеле. Остаток дня я таскал лактозу на резиновую подставку под ножкой кровати – там ее не достанет пылесос. Затем я смешал щелок и кокаин. Совсем чуть – чуть. Но Айра найдет Руфусу оправдание.
   Я вытолкнул пакет на середину спальни и вернулся в свое убежище дожидаться золотого века.
   Айра и Руфь вернулись домой поздно вечером. Айра приближался к спальне дважды, но лишь по пути в туалет. Зашел только перед сном. Ботинком зацепил пакет, когда смотрелся в зеркало. Глянь вниз, урод! Наступишь – вылетят в трубу твои сто баксов. Он повернулся. Пакет лежал между ботинок. Айра сел на кровать.
   – Что за черт.
   Покачав головой, он поднял пакет. Пару понюшек перед отбоем, Айра? Трудный день у Блуми? Но он сунул пакет в тумбочку.
   Чем дольше ждешь, тем слаще. Не торопись, Айра. Я тут неподалеку.
   Но эта неделя далась мне нелегко. Я жил на одном сахаре и пребывал в постоянном напряжении. Я мерил шагами комнату и плохо спал. Я приходил в бешенство, глядя, как бездарно Айра тратит вечера.
   Наконец наступила пятница. Суббота, выходной: никаких гостей, никаких покупок, никаких обязательств. После ужина Руфь ушла принять ванну и вымыть голову. Пока лилась вода, Айра пришел в спальню. И достал пакет.
   Когда я добрался до гостиной, приготовления уже закончились. Айра сыпал мое угощение на карманное зеркальце. Беспечно смешал разные крупинки в однородную массу. Бритвенное лезвие заскрипело по стеклу, деля ее на два кладбищенских ряда. Айра скатал банкноту.
   Разделит ли он угощение с Руфью? Я думал об этом. Да, она менее брезглива, более неприхотлива, гораздо больше животное, чем он. Но значит, она должна понимать, что ее выживание зависит лишь от нее. Какое ей дело до меня? Где она была, когда Айра уничтожал колонию? Это она была душой ремонта, и, конечно, она принесла в дом Пищевой Контейнер. Если придется разделаться с ней, чтобы разделаться с ним, – так тому и быть.
   Айра позвал ее, но негромко – она не услышала. Вот свинья. Пожав плечами, он склонился над зеркалом. Порошок словно исчез в ушах Эндрю Джексона и влетел в огромный Айрин клюв.
   Он резко выпрямился, чуть не опрокинув стул. Левой рукой сжал переносицу и хрипло сказал «Ух!» Крепко зажмурившись, заскрипев зубами от боли, он умудрился улыбнуться. Что этот дурак подумал? Что Руфус его наконец осчастливил, дал дозу настоящей наркоты из гетто?
   Пораженный в одну ноздрю, Айра вдохнул второй, и носовая перегородка начала растворяться с обеих сторон. Он опять выпрямился, вытирая со щек потоки слез. Но из последних сил стиснув зубы, он все же растягивал рот в улыбке. Я был в ярости! Он должен всецело осознать, что случилось, сам ощутить страх, который так щедро сеял. Я хотел видеть, как он бьется на полу в агонии и смертельном ужасе. Я хотел, чтобы он взглянул на меня сквозь слезы и понял, что победитель – я.
   Айра снова склонился над зеркалом, и я совсем растерялся. Но если он так бросает мне вызов – ладно, пусть. Когда он вдохнул, на зеркало упала первая капля крови, но слезы заслонили Айре обзор. Через секунду вторая капля упала ему на руку. Он поднес ее к очкам, затем опасливо тронул пальцем нос. Кровь с кончика носа потекла ему на ладонь. Его лемуровые глаза в обрамлении очков выпучились от ужаса. Да, Айра, пришло время твоей крови.
   Он повернулся в сторону ванной и открыл рот. Звука не последовало. Лицевые мускулы судорожно дергались. Наклонив голову, он отчаянно стискивал переносицу. Лицо и макушка стали темно-багровыми. Вены на шее взбухли, маленькая жилка изогнулась на виске.
   Кровь текла по губам, подбородку, капала на свежую белую рубашку, где темно-бордовые дорожки расширялись и размазывались. Айра хватался за них, оставляя на белой ткани кровавые решетки. Понял он наконец, что можно больше не думать о стирке?
   Вцепившись в стол, Айра поднялся, пьяно шатаясь. Его глаза превратились в сочащиеся щели, взгляд метался по комнате. Кровь на зеркале, кровь на рубашке, кровь на белом парчовом стуле. Он смотрел на окровавленную ладонь, на окровавленные дрожащие пальцы. Он схватил зеркало и швырнул его в стену. Порошок рассыпался по ковру.
   – Ниггер! – закричал он.
   – Что? – отозвалась Руфь из ванной.
   Айра сделал шаг на голос. Но едкий натр уже проник в мозг, и дальше Айра не пошел. Левое колено подломилось, он изогнулся и рухнул на пол, грохнувшись об угол стола. Диссонансный аккорд прозвучал неожиданно смело. Приглушенный черепной бас загудел фоном для ударного тенора хрустнувшего носового хряща. Следом вступило высокое треньканье постмодернистских безделушек со столешницы и кодой – цимбалы разбившихся очков. Ликуйте!
   Его голова дернулась, он перекатился на спину и замер на полу без сознания. Новый сгусток крови из правого глаза и раны на виске слился с потоком из носа, и все вместе эти ручьи потекли на ковер.
   Я услышал тихое бульканье. Кислый, полупереваренный цыпленок с рисом медленно, однако упорно полз из полуоткрытого рта по щеке. Как это похоже на Айру – увильнуть, подставить другую щеку. Но он задумал нечто еще трусливее и богохульнее. Он закашлялся, пузыри на губах вздулись и лопнули, обрызгав ему лоб. Уже обрезанный и прошедший бармицву, он помазал себя собственной блевотиной – исключительное соборование.
   После смерти он не дождется прошения, и я не утешу его, обнадежив хоть ненадолго. Я взобрался к нему на лоб и растер горькую жижу. Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит.
   Конвульсивные спазмы сотрясали его грудь. Он абсолютно лишился власти над организмом, точно его пшикнули спреем. Окровавленные руки прощально дергались, хотя могли бы дотянуться до рта и предотвратить смерть. Кашель в груди замер. Левый глаз остекленел, возмущенный и недоумевающий. Другой, истерзанный разбитыми осколками, сочился кровью и влагой. Вспомни, Айра: если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну. Но в этом и загвоздка, старик. Раз вырвать не можешь – пропал.
   У меня заболели ноги, и я вернулся в спальню за порцией лактозы. Руфь все сидела в ванной, напевая: «Парня моего никакой красавчик не заменит…»
   Я вернулся в гостиную и по кровавой корке взобрался Айре на подбородок. Его лицо воняло сожженным мясом и блевотиной. Кожа вокруг губ уже синела – получалось симпатичнее, чем обычный нездоровый розовато-серый оттенок.
   Потемневшей щекой я прогулялся до очков. Левый глаз еще застеклен. Может, Айра увидит, как я, огромный и волосатый, заполняю собой его взор, как заполнял его жизнь. Я попрыгал на стекле, надеясь, что оптический нерв еще поживет и Айра унесет мой образ в преисподнюю. А может, я оставлю его тут для тараканов, червей и клещей – пусть превращают его в дерьмо и потомство.
   Я стоял на линзе, пока он не перестал дергаться. Кровь бурыми пятнами застыла на лице. Воздух надо ртом и у носа был тошнотворный, но неподвижный. Я спустился по шее и приложил усик к сонной артерии. Ничего. Я свободен. Квартира моя. Я вернулся на стекло и увидел свое отражение в мертвом Айрином глазу. И тогда я сказал нам обоим:
   «Отдай душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, обожжение за обожжете, рану за рану, ушиб за ушиб».
   Скрипнула дверь ванной.
   – Айра, дорогой, принеси мне, пожалуйста, сумочку. Она в кухне на столе. Спасибо.
   Я скользнул вниз по волоску из ноздри, кровавой тропой спустился на пол и устремился за живительной порцией лактозы.
   – Мне нужна косметичка, Айра. Пожалуйста, милый, я мокрая. Можешь? Айра?

Царство небесное

   – Кто открывал дверь?
   – Иногда я, иногда Айра.
   – Где вы его принимали?
   – Мы обычно сидели компанией в гостиной. Он входил и здоровался. Иногда присаживался на минутку.
   – А потом?
   – Потом Айра и Руфус уходили в кухню. Они всегда занимались делами наедине.
   – После ужина?
   – Да.
   – О'кей, значит, придется что-нибудь приготовить. Кто к вам заходит?
   – Вэйнскотты, соседи. Но они тут ни при чем.
   – Видите ли, Руфь, какая штука. Когда он войдет, все должно быть, как обычно, чтобы он не запаниковал и не слинял. Если он привык встречать у вас Вэйнрайтов, он и теперь должен встретить Вэйнрайтов. Они хладнокровные? Смогут вести себя нормально, когда Руфус придет?
   Руфь помолчала.
   – Нет. Я, честно говоря, не уверена. – Она вытерла глаза, красные и опухшие.
   – Он видел у вас что-нибудь особенное? Сладкие блюда какие-то или еще что?
   – Пирожные на столе и кофе, но отсюда их не видно. А кроме них – только субботние свечи.
   – Простите мое невежество – вот это субботняя свеча, в стакане?
   – Нет, это поминальная.
   – Как вы думаете-, можно ее убрать из поля зрения на час или около того?
   Она прикрыла рот ладонью.
   – Да, я думаю, можно.
   – Вы знаете, где Руфус хранит пистолет? Видели выпуклость у него под мышкой, на поясе, на лодыжке?
   – Ну, он никогда не снимает пальто.
   – Скажите, это единственная дверь в квартиру или здесь есть пожарный выход? Может, большое окно, через которое можно бежать?
   – Только входная дверь.
   Он вытащил портативную рацию.
   – Донорский пункт, ответьте Дракуле. Накройте стол на четвертом этаже. Все гости проходят через парадное.
   Рация затрещала статикой.
   – Дракула, вас понял. Я в пути. Сообщи, если пить захочешь. Джефферсон дождется слесаря в донорском пункте. Отбой.
   Осмотрев квартиру, Дракулов партнер вернулся в коридор.
   – Только одна дверь.
   – Да ну, О'Коннел? Думаешь, леди не в курсе?
   – Она-то в курсе, но это не означает, что ты в курсе, Динунцио.
   – Итак, я в курсе.
   – Теперь ты дважды в курсе. – И О'Коннел вернулся в гостиную.
   – Ладно, Руфь. Вот что мы сделаем. Прежде всего, я прошу вас никому не звонить и не подходить к окну, пока он здесь не появится. Просто для безопасности.
   – Вы полагаете, я что сделаю, детектив? Предупрежу человека, который убил моего любовника?
   – Это стандартная процедура. Ну, вы понимаете. Дальше. Когда вы откроете дверь, введите его в квартиру – так далеко, чтобы я или О'Коннел встали между ним и входной дверью. Мы его отсюда уведем. И самое важное, Руфь: немедленно сматывайтесь. Я не хочу, чтобы вы пулю схлопотали.
   – Просто скажите, что мне ему говорить.
   – Скажите, пусть зайдет в кухню. Скажите, что Айра приболел, он в ванной, и вам нужно проверить, все ли с ним хорошо. Потом окликните Айру по имени, идите в коридор и оставайтесь там. Итак, попробуем. Я буду Руфус.
   – А я буду Руфь, – сказала Руфь. Меня скрутило сочувствием. Замечательная женщина. – Последний вопрос, детектив. Почему вы решили, что он сюда вернется?
   – В этом деле ни в чем нельзя быть уверенным, Руфь. Но я часто видел, как преступники думали, будто настолько умны, что никогда не попадутся, а мы так тупы, что никогда их не поймаем. Вот таких мы и ловили.
   Они репетировали, а я ушел в гостиную. О'Коннел двигал шахматы, съедая фигуры так, будто играет в шашки.
   Я услышал, как Руфь открывает холодильник, а через несколько минут заскрипела и хлопнула дверца духовки. Динунцио пришел в гостиную. Обсудили, кто где стоит при аресте. Динунцио убрал поминальную свечу на подоконник. Теперь они подождут.
   Динунцио расстегнул спортивную сумку и бросил О'Коннелу белый бронежилет.
   – Можешь надеть эту дуру, – сказал он. – Как я люблю пятничные вечера в ожидании вооруженного и очень опасного. Никаких баров, и аппетитных кисок особо не поешь. Я на диете.
   – А толстуха где?
   – В кухне.
   – Там телефон есть?
   – Нет. Расслабься.
   – Как же, расслабься, – сказал О'Коннел. Он достал револьвер и крутанул цилиндр. – Ты эти буфера видел? Блин, вот же ее раздуло. Говорю тебе, это не убийство, это самоубийство. – Он убрал револьвер.
   – Я никогда не слышал, чтоб самый тупой Абрам так с собой покончил. Ты рапорт про жмурика видел? – Динунцио помрачнел и вытащил рацию. Назвал себя. – Ждем подозреваемого. Располагаем точным планом этажа. Отбой.
   – Если цыпа такая жирная, у нее кожа растягивается, и внутри копится говно и плесень. Вот же, блядь, мерзость.
   – В мясе ничего плохого нету, – возразил Динунцио. – Как говорится, есть за что подержаться.
   – Макаронник ты гребаный. Тебе все мало.
   И так они беседовали примерно час.
   Запах жареного цыпленка растекся по квартире: изобретательная Руфь насыпала больше специй, чем обычно. Интересно, покажется ли Руфус. Может, его агентура предупредила еще пару дней назад. Он же сам всегда говорил, что бизнесмен.
   Но когда подошло время, рация зашипела.
   – Дракула. Человек, подходящий под описание, входит в дом. Негр, высокий, худой, в длинном зеленом кожаном пальто. Следую за ним. Отбой.
   Руфь протрусила в гостиную:
   – Это он!
   Детективы вскочили с дивана. О'Коннел швырнул за диван сумку. Динунцио сказал:
   – О'кей, Руфь, все хорошо, спокойно, все как всегда. Пригласите его в кухню и притворитесь, что идете к Айре в ванную. Все получится.
   Она заломила руки.
   – Цыпленка выключить?
   – Не волнуйтесь за цыпленка, Руфь. Просто сосредоточьтесь на том, что делаете. Мы неподалеку.
   Я отправился за ней в кухню. Детективы спрятались поблизости.
   Позвонили в дверь. Руфь глубоко вздохнула и пошла открывать.
   – Привет, Руфус.
   – Как делишки? – Дверь закрылась. – Что у тебя с глазами?
   – Ох, – сказала она, коснувшись глаз. – Айра облил меня тараканьим спреем. Нечаянно. Он не в себе – у него понос. Проходи в кухню, Руфус, я гляну, можно его вытащить из ванной или случится катастрофа.
   Ничего не подозревая, Руфус вошел в кухню: руки в карманах, напевает под нос. Руфь чересчур быстро зашагала в ванную, явно расстроенная, но Руфус на нее не смотрел.
   Динунцио прокрался по коридору в своих найковских кроссовках. О'Коннел заблокировал выход. Левыми руками они одновременно показали значки, правыми – наставили пистолеты со взведенными курками.
   – Полиция, – объяснил Динунцио. Руфус замер.
   – Какого хрена…
   Они надели на него наручники и повели к двери. Динунцио сказал:
   – Бармен из бара Регги сейчас в морге. Тоже ведь твой клиент? Умер так же, как мистер Фишблатт. Что скажешь?
   Мы восстали!
   Руфь держалась молодцом. Она прошла все экспертизы, пережила хлопотную неделю многорукого Шивы, телефонные звонки и письма. Глаза у нее оставались сухими, она полностью владела собой.
   Но дело закрыли, хлопоты кончились, и горе наконец овладело Руфью. Она завывала, потоки слез заливали юбку. Порой она затихала; я думал, совсем обезвожена, но она принималась рыдать еще отчаяннее.
   Я смотрел на нее из дверного проема. Ее плач разбивал мне сердце, я почти жалел о том, что натворил. Мне хотелось уйти за шкафчик в стену, к тишине и одиночеству. Но я оглядел громадное воздушное пространство – комнаты, мебель, окна. Я выиграл всю квартиру, а не одну жалкую щель в стене. Здесь все мое.
   И что, наверное, лучше всего – я выиграл Руфь. Так древние иудеи завоевывали женщин в побежденных городах. Я буду охранять ее, я буду бережен; нежен, но тверд, как Айра не пытался и не умел. Она научится меня слушаться. Со временем она меня полюбит. Но если она меня отвергнет, я от нее избавлюсь. Я вновь унаследовал землю.
   Я вскарабкался ей на спину, потом на голову. Она еще всхлипывала. Я погладил ее по волосам.
   – Не плачь, любимая, – шепнул я. – Тише, тише.