Странно – дверь не охранялась. Я зашел. Из-под двери в спальню было видно, как мерцание телевизора танцует на кричащих обоях – ад в современном католическом семействе.
Гектор Тамбеллини произнес откуда-то с кровати:
– Вот, например, Джонни. Его бывшая жена в жопу ебет. Ни дня в жизни не работала. Если ты меня бросишь, знаешь, что с тобой будет, Ви? Этот… – Хлоп!
Смех из телевизора. Я миновал дверь.
– Какая женщина способна бросить такого джентльмена?
Я шагнул в кухню, готовясь к битве. Никого. Я слегка расслабился. Однако возмутительно: эти американцы так беспечны, а моя колония загибается.
Внезапно я спиной почувствовал чей-то карающий взгляд, будто меня застали за беседой с самим собой. Никого не видать. Я медленно прошел вперед, затем назад, но глаза следовали за мной. Я юркнул в щель на старом линолеуме.
Никакого движения. Наверняка это Перипланета Американа высокомерно развлекается где-то в тени. Без толку прикидываться, будто спрятался.
Я вылез из щели и вскоре понял, что ошибся. Глаза не принадлежали подвижным Перипланета; они были стационарны. Вообще-то замерли на тарелке красного дерева. Не фасетчатые и не простые человеческие – глаза пятнадцатого века, и принадлежали они подружке моего детства Мадонне. Она распласталась на стене двумя футами выше сахарницы. Сын, втиснутый ей в руки, выглядел весьма неважно. Я представить себе не мог, что эту сцену можно так скверно проиллюстрировать. Ночью меня вела Библия, но я не верил, что существо, создавшее этот кошмар, услышит мои мольбы.
Милосердия в этот вечер не предвиделось. Я спустился по ножке стула и столкнулся с американской нимфой. Нимфой? Эта личинка второго возраста уже переросла меня вдвое. Она завопила, и я сунул комок пыли ей в пасть. Вскоре нас окружили ее сородичи-аборигены.
Размеры этих животных меня поразили. Айра сутулился и скукоживался перед баскетболистами футом выше его и весом в сотню фунтов. А эти инопланетные монстры были выше меня вчетверо и раз в тридцать тяжелее. Из меня выйдет не просто недостойный противник; из меня даже скамеечки для ног не получится. Хотел бы я посмотреть, как Айра станет умолять о пощаде черного крокодила размером с автобус.
Нимфа отшвырнула меня играючи. Кто-то очень сильный поднял меня над головой. С высоты я обреченно разглядывал поверхность, по которой меня размажут.
– Мы не любим гуннов, – сообщил он и швырнул меня в угол. Я промчался по грязному полу, затормозив перед зубочисткой, что торчала в половице. На ней красовалась полусгнившая голова Блаттеллы.
Человеческий тотем. Почему, живя в изобилии, американцы так бессердечны, почему так низко пала их культура?
– Пошли, возьмем вторую зубочистку, – предложил один монстр.
– Можно эту голову наколоть поверх той. Сделаем из них шашлык.
Мое время стремительно истекало.
– Я пришел к вам, полагаясь на вашу тараканью гордость, – промямлил я.
– Гордость? Вы, гунны ебаные, давили нас, будто гнид, – сказал седой американец. Довольно старый – мог и участвовать в войне. Не исключено, что он прав.
– Война закончилась еще до моего рождения, – возразил я.
– Вы только послушайте этот голос. Он что, правда самец? Ви сказала бы – тенор. – Они засмеялись, и я тут же их возненавидел.
– Весьма благоразумно иметь союзника в другой квартире, – сообщил я самым низким голосом, на какой был способен.
Седой вытащил зубочистку и погрозил мне; это внушало такой же трепет, как если бы Айра выкорчевал дуб. Голова Блаттеллы грустно закивала. Еще рано, подумал я.
– Ты нам не нужен и никогда не понадобишься. Чего ты от нас хочешь? Проси. Нет – умоляй меня, – сказал Седой.
Толпа увеличивалась. Одна самка окатила нас феромонами – на мой вкус, тошнотворными и вульгарными. Сексуальный шарм одних видов не действует на другие. Даже если б действовал, ее запах перебивался токсическим смрадом чеснока. Остальные мужчины, похоже, думали иначе: их гигантские крылья призывно забились. Меня отнесло воздушным потоком. Пытаясь удержаться на ногах, я схватился за щепку, которая напоминала копье. Пытаясь с ней управиться, я шмякнулся об стену.
Всякий раз, когда я на шаг отходил от стены, меня сносило назад. Я балансировал на заду, ноги болтались в воздухе.
– Ну хорошо, Голиаф, слушай внимательно. Ту жизнь, что вы тут ведете, макаронник может прекратить одной банкой борной кислоты. Я образованный; то есть я умею читать. Я могу рассказать вам о разных вещах, предупредить вас. А взамен я хочу использованный панцирь. Все.
Звери рассмеялись – из их пастей несло итальянским халитозом. Седой сказал:
– А в чем фишка? Хочешь наполнить его сыром рикотта и сладкими сосисками?
– Только панцирь.
Гул разочарования: моя просьба – тьфу, слишком скромная, чтобы отказать. Панцири, оставшиеся после линьки, – один из важных компонентов пищи многих насекомых. Но они не совсем al dente и здесь только засоряли комнату.
Вперед протолкался безобразный американец с глубоким шрамом поперек головы.
– Нам это ничего не стоит, но он может его куда-нибудь подкинуть. Подставить нас. Вы гляньте ему в глаза – он же ненавидит нас до смерти.
Он был прав. Но остальные отвернулись. И я тоже – когда ветер стих.
Передо мной возвышалась идеальная представительница Перипланета, огромная и гладкая, тело – будто из полированного обсидиана. Лицо соблазнительное, однако злобное. Я влип.
– Я так понимаю, ты пришел за кусочком нашей жизни? – Она подвела меня к куче панцирей.
– Мне только брошенный кусочек, конечно, если не возражаешь.
– Я – Американская Женщина, королева плоти. В основе нашей культуры – обмен едой и услугами. – Средними ногами она качнула пустой панцирь. – У нас тут не благотворительное общество.
Остальные опять столпились вокруг.
– Моя колония так бедна. Что бы я ни предложил, у вас уже есть, – ответил я.
Нагнувшись, она похлопала меня по спине. Как будто ударила табуреткой.
– Ну ничего, ничего. Если тебе и впрямь нужен панцирь, я уверена, ты что-нибудь придумаешь. – Я искал глазами пожарный выход. – Мы же не бессердечные твари. Я дам тебе товар, если хорошо меня обслужишь. Толпа заулюлюкала.
– Я польщен, – сказал я. – Но что от меня проку такой великолепной особе, окруженной столь мужественными самцами?
Самцы зааплодировали. Самки заулюлюкали.
– Мне надоели эти неуклюжие щенки, – сказала она. – Одни и те же движения. Раз, два, три. Не понимают, что мне нужно.
Она шагнула ко мне. Я попятился, но толпа не пускала.
– Разве ты не хочешь меня? – И она бессовестно меня окатила, точно продавщица косметики.
Пульс у меня участился, крылья затрепетали. Это невозможно.
– Я просто маленький гунн, который не хочет тебя разочаровать.
Повторный выброс ее феромонов меня ослепил; ноги свело судорогой. Ее усы терлись об мои, точно ножи об сталь. И я знал, кто будет индейкой. Мои внутренности будто смазали маслом и вынули. Крылья расправились, и здравый смысл покинул меня. Я не думал о боли, об извращенности моей угнетательницы, даже о том, как уродлива вся эта сцена. Я думал лишь о том, ч секс возможен. Видал я и более странные союзы: Айра и Цыганка, Содом и Гоморра.
А затем я произнес одну из наиболее прискорбных реплик в жизни:
– Ладно, Американская Женщина, делай, что хочешь.
Я ждал прикосновения ее рта к моей железе. Зрение вернулось, и я увидел снижающийся подъемный кран. Я припал к полу. Но она нежна. Сила моей химии нас уравняет. В любом случае скоро Американская Женщина станет моей рабыней. Я приведу ее к Айре, и она выбросит из моего шкафчика Бена Франклина, словно песчинку. Можно будет вообще плюнуть на план с человеческим романом. А затем – кто знает? Семья?
Внезапно Американская Женщина подняла меня в воздух. Я испугался, что моя железа останется у нее в пасти. Я непроизвольно брыкался, взлетая над деревянным полом, и монстры зашлись в новом приступе хохота. В железе обжигающе пульсировало – Американская Женщина тоже смеялась.
– Горяченького парня ты заполучила, – заметил Седой.
Она меня выплюнула. Я упал на пол. Над раздутой железой не смыкались крылья.
– Пробовал грязь в мыльнице? – ответила она, улыбаясь и отплевываясь. – Вот он на вкус такой же.
Пока они забавлялись, я скользнул между ног. Даже если не успею добежать до выхода, может, найду щель и там пережду. Они уже развлеклись, я им скоро наскучу.
Я недалеко ушел, и тут раздался голос Американской Женщины:
– Куда ты собрался, мой принц? Ты сказал – делай, что хочешь, а твое слово для меня закон. – И она властно преградила мне путь.
Я подлез под нее; все равно, что спрятаться в гараже. Я понятия не имел, как же мне до нее достать.
– Американская Женщина, – сказал я. – Там, где я рос, говорят: «Она склоняется, чтобы победить». Но в Риме, аморе, поступают, как Тамбеллини.
Хорошо бы Тамбеллини раздавили их всех своими ножищами.
По очертаниям тени Американской Женщины я попытался вычислить, где у нее гениталии, и пристроил свои. Мой фалломер, мой крюк никогда не расправлялся полностью; в этом не было нужды. Но на этот раз ему предстоял долгий путь.
– Спустись ближе или плюнем на это, – сказал я.
Она глянула вниз. Судя по ее лицу, игры кончились. Я прицелился. Фалломер преодолел рекордную дистанцию. Я впервые чувствовал, как напряглись мускулы. Когда стало больно, я принялся нащупывать ее отверстие. Безуспешно. Американские дикари гоготали. Я оглянулся: я проделал не больше половины пути до Американской Женщины. Рядом с ее сверкающими конечностями мой честный фалломер колыхался пушинкой.
– Осторожней, не то его монстр тебя порвет! – крикнул тип со шрамом.
Эта сука не двигалась. Я напрягся, к заду прилила кровь. Но моя конституция не могла предотвратить это унижение.
– Дьявол!
Свист аборигенов напоминал падающие бомбы. Американская Женщина опустилась на меня. Ощутив ее вес, я согнул фалломер и направил его внутрь. Она больше не смеялась. Но вход был так огромен, а подкладка так мощна, что я не мог зацепиться. Фалломер обшарил ее дырку дважды, но затем обессиленно выпал, судорожно сокращаясь.
– Она склоняется, чтобы победить, – прошептала Американская Женщина. – Ты прав, отличная идея. – И она всем весом навалилась мне на спину.
Ноги у меня по-крабьи разъехались. Меня прижало к полу такой тяжестью, какой я не чувствовал никогда в жизни. Американская Женщина улеглась и поерзала, запечатывая мне дыхальца. Скоро я уже едва дышал. Чего она хочет? Есть методы убийства и попроще.
– Полегче с ней, жеребец, – сказал Шрам. – Без жестокостей!
Все мои силы уходили на то, чтобы выдержать ее вес. Шум нарастал. Скоро вокруг уже дико выли. Американцы скакали, точно обезьяны. Я никогда не встречал такого поведения у высших форм жизни.
– Бык! Тяжеловес! Он ее на всю жизнь изуродует!
Я не имел представления, о чем они; по-моему, толпиться вокруг моего зада – излишняя грубость. В арьергарде у меня все, как полагается. Я напряг мускулы, чтобы лишний раз проверить.
И тогда я понял. Случилось немыслимое. Тяжесть Американской Женщины и мои старания ее удержать выдавили на пол мой честный фалломер, точно тюбик зубной пасты. Там он и лежал, дряблый и бесполезный.
Я был бессилен предотвратить окончательное падение.
– Тревога! Тревога! Германия сбрасывает атомную бомбу в шесть часов!
И вот так мой драгоценный сперматофор, генетический гарант моего вида, предмет вожделения множества прелестных самок Блаттеллы, постыдно шлепнулся на грязный пол Тамбеллини. Вой достиг кульминации.
Американская Женщина встала. Освобождение было прекраснее любого оргазма, что я когда-либо испытывал. Она перекатилась на спину и засучила ногами, подвывая:
– О, малыш, со мной такое впервые!
Я желал лишь одного: пусть Гек и Ви заберут нас, пусть обрызгают спреем. Толпа сгрудилась вокруг моего сперматофора, будто озверевшие дети, а я прихватил панцирь ранней модели Американской Женщины и потащил к выходу. Я его заслужил.
Я волок панцирь по коридору. Он оказался тяжелее и толще, чем я предполагал.
– Мой сладенький Гек, – промурлыкала Ви. Послышались легкие шлепки по обвисшей плоти. – Ты же не идиот, чтобы соглашаться работать на Леттермана. Оставайся на почтамте. Может, марки подорожают.
– О, Ви, ты Магдалина!
Телевизор выключили. Смачный поцелуй, затем заскрипели пружины. Я помчался прочь, чтобы этого не слышать.
То были странные времена: самым безопасным местом в моем мире был общий коридор на третьем этаже. Под флуоресцентными лампами я выглядел рок-звездой. Я добыл для колонии еду, хотя и не был уверен, что нас с ней не поджарят на пару, когда я позову всех к столу. А если они ее примут – что хорошего? Несколько дней пира, а затем снова летаргия и тщета. Другого шанса не будет. Из бывшей Американской Женщины следует выжать побольше.
Я запихал панцирь в щель между кирпичами, где недоставало раствора. Утром придет Джеймс со шваброй, и я спрячусь за панцирем. Даже мертвая Американская Женщина внушала мне ярость и ужас, но еще, боюсь, – страсть. То была полезная пытка: я понял, как ее использовать сейчас и впоследствии. Теперь следует ждать и терпеть.
Каждый день я проверял почту на коврике у двери. Письмо пришло только через две недели. Тогда я перенес Американскую Женщину к порогу. Я влез в панцирь, словно индеец под шкуру бизона, и вошел в квартиру.
– Вторжение! Вторжение! – завопил Психоклей. Я был польщен. Несколько граждан сиганули под плинтус. Я прошагал по коридору.
Несколько Вибрамсов копались в пыли, застрявшей в дверной петле. Последние отпрыски здорового семейства, счастливая встреча. Я прижал их к двери. Самым низким басом прорычал:
– Делайте, что скажу, или превратитесь в спагетти.
Гош Вибрамс посмотрел на меня внимательно и сказал:
– Ладно. Какая досада.
– Наверх, на каминную полку.
Я пропустил их вперед. Карабкаться наверх, тащить панцирь да еще сохранять маскировку – тяжкая задача. Наверху, еле переведя дух, я приказал:
– Белая пешка. Передвиньте вперед на одну клетку.
Ноги скользили и скребли по мрамору: пешка пересекала черту. Зря мои сограждане так ревностно служат врагу.
Я отпустил их восвояси.
– А почему мы все не передвинули, Псалтирь? – спросил Гош. – Вот бардак бы получился.
Мы все засмеялись. Я спихнул Американскую Женщину с каминной полки и подобрал уже внизу. Затем припрятал в спальне и вернулся в гостиную.
Едва Руфь вошла в квартиру, Айра сообщил:
– Я получил письмо от Льва Дюбелева. Как раз собирался прочесть.
– Быстро, – сказала Руфь. – Не прошло и четырех месяцев.
– Я уже начал волноваться. – Он переставил шахматную доску на кофейный столик. – Боюсь, я что-то пропустил.
– Не надо пессимизма. Может, у них просто оттепель на этой их транссибирской ослиной тропке.
Он открыл письмо. Руфь стояла у него за спиной, положив руку ему на плечо. Айра уставился на доску и забубнил. Мне повезло – Лев сыграл в центре доски, как и мы.
– Невероятно. Видишь? Королева на шестой клетке берет слона. Это его ход. Я делаю ход, и он проиграл. Пять ходов, и партии конец. Бессмыслица какая-то.
– Так в чем проблема?
– Он не ошибается. Это уловка.
– Русские тоже ошибаются, Айра. Поэтому у них есть Клуб Гулаг.
– Только не этот русский. Руфь осмотрела письмо.
– Может, КГБ отпарил конверт и подменил ход, чтобы ты перестал уважать Льва и беспокоить своего конгрессмена? – Она поцеловала его в лысую макушку. – Почему бы тебе не продолжить после ужина?
– Я сейчас приду.
Как только она ушла, Айра вытащил из стола пачку таких же писем. В них – хроника партии с первого хода. Он переставил фигуры на исходную позицию, открыл первый конверт – он все пронумеровал – и сделал ход.
Руфь оставила его в покое до самого ужина. Тем временем он сыграл почти половину партии.
– Как прошел день? – спросила она за столом.
– Нормально.
– Финдли нашел одну невнятную оговорку в оригинале договора на аренду. Эта оговорка может сорвать мне сделку. Все носятся, как угорелые, включая меня. – Она была очень воодушевлена.
– Не может быть, – уставившись в тарелку, пробурчал Айра.
– Ладно, Айра. – Руфь отложила нож и вилку. – Съешь хоть кусочек.
Еще полчаса ему потребовалось, чтобы дойти до текущей позиции.
– Пешка!
Вибрамсы превратили ход Льва в бессмысленное, некрасивое жертвоприношение: на самом деле его позиция была сильна, он нависал над Айриным королем. Айра улыбнулся: секунду его больше радовали познания Льва, чем собственное затруднительное положение. Впрочем, лишь секунду.
Наступил критический момент. Полагается найти виноватого. Может, Айра не понял письмо? Может, Руфус или Оливер переставили фигуры?
Айра поднялся из-за стола и пошел в кухню. Руфь вытирала посуду.
– Ну, ты с ним расправился? – спросила она.
– Ты ведь не принимаешь нашу игру всерьез?
– Разумеется, я принимаю вашу игру всерьез. Я понимаю, что она для тебя значит. Я даже разрешила тебе уйти с моего лучшего ужина за всю неделю.
– Тогда зачем ты передвинула пешку?
– Я даже не играла ни разу. С чего мне ее двигать?
– Я об этом и спрашиваю. Это единственная вещь во всей квартире, которую я просил не трогать.
– Айра, не глупи. Я никогда не трогаю доску. Айра глянул на нее подозрительно.
– А как же ты с нее пыль стираешь?
– Я не стираю с нее пыль. Я же сказала: я никогда к ней не прикасаюсь.
Айра вернулся в комнату и повозил пальцем по мрамору. Посмотрел на кончик пальца и стер с него грязь.
Несколько минут спустя он снова пришел в кухню.
– Я не хотел на тебя нападать. Наверное, немножко увлекся.
Она легко его простила. Вновь отказалась сыграть свою роль, предъявив ему справедливые претензии. Сегодня я ей дам повод.
Закончился тоскливый вечер. Айра погасил свет. Я вытащил из-под дивана кусок пленки от сигаретной пачки Руфуса и положил посреди коридора.
Руфь сидела на кровати в одной из лучших своих ночных рубашек. Пышные белые кружева выгодно подчеркивали грудь. Видимо, Руфь решила, что Айра после своих обвинительных речей расстроился и нуждается в ободрении.
Но педант Айра играл за меня. Снимая часы, он всегда стоял в одной и той же точке возле ночного столика. Туда я и подтолкнул Американскую Женщину.
Окутанный ароматом зубного эликсира, Айра явился в спальню.
– Забудь про Льва, – сказала Руфь. – Иди ко мне, сделай удачный ход.
В следующий миг Айрин большой палец с чудовищным треском разломил Американскую Женщину надвое. О, если бы она была внутри! Айра схватил очки.
– Блядь, какой здоровенный бирюк! – Айра запрыгнул на кровать. «Бирюк» мне очень понравился. Так унизительно. Жаль, что там, дальше по коридору, я не вспомнил слово. – Руфь, я живу в этой квартире уже двенадцать лет и ни разу не видел здесь такого громадного жука!
– Что ты имеешь в виду? Он трясся.
– Я только утверждаю факт. Это не первый случай. С тех пор как ты здесь появилась, спальня кишит паразитами,
Руфь вернулась на свою половину кровати. Я запихнул Американскую Женщину в тень под ножку кровати.
– И поскольку жизнь спонтанно не возникает…
– Да? – Наконец-то, после стольких месяцев, в ее голосе завибрировала ярость.
– Хочешь, чтобы я высказался прямо? Изволь. Тогда следует предположить, что это как-то связано с твоей гигиеной.
– С моей гигиеной? Да как ты смеешь! А как насчет той лентяйки, которая жила здесь до меня? Я до сих пор вычищаю за ней грязь. С моей гигиеной!
– Не смей мне о ней напоминать! – завизжал Айра. – Не было никаких насекомых, когда она тут жила!
– Ну конечно, она была так изящна, что разводила крабов.
– Не уходи от темы. Может, проводишь гостя из спальни?
Руфь фыркнула. Я ее все-таки допек.
– Если это избавит меня от твоей младенческой истерики – изволь. Подвинься. – Она свесилась с кровати и заглянула вниз. – Ну и где он?
– Прямо у тебя под носом.
Довольно внушительное пространство.
– Здесь никого нет.
– Я наступил прямо на него! Он должен быть там.
Американская Женщина пребывала в безопасности, Руфи плевать, Айра не станет ползать на четвереньках, чтобы найти жука.
– Я не буду спать, когда всякие заразные паразиты прямо по мне ползают. Я иду за спреем.
Скрежеща зубами, он совершил впечатляющий прыжок с кровати к двери, затем перемахнул коридор, словно играл в гигантские шаги. Ноги он сгибал идеально, так что на четвертом шаге мой целлофан попал ему между пальцами. Руфь грузно протопала по коридору на Айрин визг.
Он запрыгнул на диван в гостиной.
– Ну, приехали.
Айра включил лампу и поднес ногу к свету. Потом опустил ее, растерянный, даже немного разочарованный, что она не разукрашена красным и бурым.
– Что на этот раз? – спросила Руфь.
– Я опять наступил на эту омерзительную тварь!
– Дай мне посмотреть.
– Уж поверь!
Руфь уже успокоилась.
– Я не знаю, на что ты наступил, но оно уже смылось, – попыталась утешить она. – Ступай в кровать. Если хочешь, я завтра позвоню дезинсектору
– Я буду спать здесь. Мне сегодня больше приключений не надо. – Айра обиженно уткнулся носом в подушку и повернулся на бок.
Она подошла и погладила его по спине.
– Возвращайся в кровать, дорогой. Здесь ты умрешь от холода.
Через несколько минут она ушла.
Я помчался в ванную и занял позицию под сиденьем унитаза. Я хотел проверить силу моей атаки.
Едва сиденье опустилось, ее сфинктер просвистел счастливый мотивчик, и в унитазе запахло болотом. Она получила урок.
Я услышал щелчок, точно застежка на кошельке, затем шелест целлофана. Нашла его в коридоре. Ну и ладно – кому-то же надо его убрать.
Резкий треск, и я почувствовал запах спички, дыма. Сигарета? Однажды мне показалось, будто я заметил в сумочке пачку «Вирджиния Слимс», но Руфь никогда не курила в квартире. А теперь с чего? Женщины курят, когда волнуются?
Непростительный грех. Если Айра выгонит Руфь, Элизабет – или кто угодно – будет воплощением святости. Даже если не выгонит, Руфь навсегда станет порченой, и любая женщина покажется ему прекраснее – особенно та, что прекраснее и без того.
Хотел бы я видеть эту тлеющую сигарету, погребальный костерок их романа. Но ее тучные телеса герметично закрывали унитаз.
Затем мне пришла в голову тревожная мысль. Ее бедра запечатали в унитазе метан. Сигарета догорала, окурок можно выбросить только сюда. Когда тлеющие угли взорвут газ, мы взлетим на воздух. Руфь прошибет головой потолок, у нее будет шанс увидеть Ховардов из квартиры 4Б примерно так же, как я вижу сейчас ее. А я…
Где прятаться? Куда бежать? Последняя затяжка. Сигарета догорела. Руфь раздвигает ноги. Я понесся стрелой. Ее рука опускается между ног, голова нагибается. Пожалуйста, господи! Чуточку времени! Но она бросила окурок.
Я умер. Я приготовился услышать арфы, но раздалось только слабое «пшшш». И все. Я сконфуженно вернулся под сиденье.
Руфь встала и глянула на медленно кружащийся в унитазе окурок. Видимо, сомневалась – не оставить ли его как жест неповиновения. Но все же спустила воду, открыла окно и села на край ванны, шмыгая носом.
Теперь все зависело от меня. Я вылетел из ванной и помчался по стене в коридоре. Я совсем задыхался, когда дополз до встроенного детектора дыма.
Детектор был на фотоэлементах. Айра не позволил домовладельцу вмонтировать дешевый ионизационный детектор – которым я не мог манипулировать, – потому что Айра получил бы от него радиации не меньше, чем от шаурмы.
Будет колоссальный шок, я знал. Я собрался и прошествовал по зеркальцу, блокировав луч света и включив сигнализацию. Пронзительный визг прихлопнул меня, точно кожаная подошва. Казалось, мои межсегментные мембраны вот-вот лопнут и я разбегусь толпой личинок. Я рухнул с ужасно вибрирующего зеркала в корпус детектора. Айра проверял детектор еженедельно, и я знал: пытка продлится не более минуты.
Когда слух вернулся, ругань была в разгаре.
– И как часто ты это делаешь?
– Первый раз.
– Это отвратительно, тошнотворно. Как ты можешь заниматься этим в моем доме? Ты же знаешь, у меня отец от рака легких умер.
– Ну хватит, Айра, прекрати. Извини меня.
– Извинить тебя. Великолепно. Сначала бирюк, теперь это, и ты просишь прощения!
– Хватит! Ты несправедлив! – И она зарыдала.
Так-то, дорогуша. Не нужно эти оскорбления терпеть. Брось его. Просто позволь ему тебя заменить.
Но она скрючилась, пряча лицо, и жир собрался на боках и обвис у бедер. Она – жертва современного идеала, узница заторможенности своего поколения. Слишком поздно уходить. Бедная Руфь.
Мой план освобождения шкафчиков постепенно продвигался, я был доволен. Неважно, зачем или ради кого Айра тратит деньги, если он их тратит. У Руфи свои проблемы. Теперь у меня все складывается, и мне потребуется ее помощь, хотя я не стану беспокоить ее чаще, чем необходимо. Мне совсем не в радость делать ей больно.
Элизабет мерзнет
Гектор Тамбеллини произнес откуда-то с кровати:
– Вот, например, Джонни. Его бывшая жена в жопу ебет. Ни дня в жизни не работала. Если ты меня бросишь, знаешь, что с тобой будет, Ви? Этот… – Хлоп!
Смех из телевизора. Я миновал дверь.
– Какая женщина способна бросить такого джентльмена?
Я шагнул в кухню, готовясь к битве. Никого. Я слегка расслабился. Однако возмутительно: эти американцы так беспечны, а моя колония загибается.
Внезапно я спиной почувствовал чей-то карающий взгляд, будто меня застали за беседой с самим собой. Никого не видать. Я медленно прошел вперед, затем назад, но глаза следовали за мной. Я юркнул в щель на старом линолеуме.
Никакого движения. Наверняка это Перипланета Американа высокомерно развлекается где-то в тени. Без толку прикидываться, будто спрятался.
Я вылез из щели и вскоре понял, что ошибся. Глаза не принадлежали подвижным Перипланета; они были стационарны. Вообще-то замерли на тарелке красного дерева. Не фасетчатые и не простые человеческие – глаза пятнадцатого века, и принадлежали они подружке моего детства Мадонне. Она распласталась на стене двумя футами выше сахарницы. Сын, втиснутый ей в руки, выглядел весьма неважно. Я представить себе не мог, что эту сцену можно так скверно проиллюстрировать. Ночью меня вела Библия, но я не верил, что существо, создавшее этот кошмар, услышит мои мольбы.
Милосердия в этот вечер не предвиделось. Я спустился по ножке стула и столкнулся с американской нимфой. Нимфой? Эта личинка второго возраста уже переросла меня вдвое. Она завопила, и я сунул комок пыли ей в пасть. Вскоре нас окружили ее сородичи-аборигены.
Размеры этих животных меня поразили. Айра сутулился и скукоживался перед баскетболистами футом выше его и весом в сотню фунтов. А эти инопланетные монстры были выше меня вчетверо и раз в тридцать тяжелее. Из меня выйдет не просто недостойный противник; из меня даже скамеечки для ног не получится. Хотел бы я посмотреть, как Айра станет умолять о пощаде черного крокодила размером с автобус.
Нимфа отшвырнула меня играючи. Кто-то очень сильный поднял меня над головой. С высоты я обреченно разглядывал поверхность, по которой меня размажут.
– Мы не любим гуннов, – сообщил он и швырнул меня в угол. Я промчался по грязному полу, затормозив перед зубочисткой, что торчала в половице. На ней красовалась полусгнившая голова Блаттеллы.
Человеческий тотем. Почему, живя в изобилии, американцы так бессердечны, почему так низко пала их культура?
– Пошли, возьмем вторую зубочистку, – предложил один монстр.
– Можно эту голову наколоть поверх той. Сделаем из них шашлык.
Мое время стремительно истекало.
– Я пришел к вам, полагаясь на вашу тараканью гордость, – промямлил я.
– Гордость? Вы, гунны ебаные, давили нас, будто гнид, – сказал седой американец. Довольно старый – мог и участвовать в войне. Не исключено, что он прав.
– Война закончилась еще до моего рождения, – возразил я.
– Вы только послушайте этот голос. Он что, правда самец? Ви сказала бы – тенор. – Они засмеялись, и я тут же их возненавидел.
– Весьма благоразумно иметь союзника в другой квартире, – сообщил я самым низким голосом, на какой был способен.
Седой вытащил зубочистку и погрозил мне; это внушало такой же трепет, как если бы Айра выкорчевал дуб. Голова Блаттеллы грустно закивала. Еще рано, подумал я.
– Ты нам не нужен и никогда не понадобишься. Чего ты от нас хочешь? Проси. Нет – умоляй меня, – сказал Седой.
Толпа увеличивалась. Одна самка окатила нас феромонами – на мой вкус, тошнотворными и вульгарными. Сексуальный шарм одних видов не действует на другие. Даже если б действовал, ее запах перебивался токсическим смрадом чеснока. Остальные мужчины, похоже, думали иначе: их гигантские крылья призывно забились. Меня отнесло воздушным потоком. Пытаясь удержаться на ногах, я схватился за щепку, которая напоминала копье. Пытаясь с ней управиться, я шмякнулся об стену.
Всякий раз, когда я на шаг отходил от стены, меня сносило назад. Я балансировал на заду, ноги болтались в воздухе.
– Ну хорошо, Голиаф, слушай внимательно. Ту жизнь, что вы тут ведете, макаронник может прекратить одной банкой борной кислоты. Я образованный; то есть я умею читать. Я могу рассказать вам о разных вещах, предупредить вас. А взамен я хочу использованный панцирь. Все.
Звери рассмеялись – из их пастей несло итальянским халитозом. Седой сказал:
– А в чем фишка? Хочешь наполнить его сыром рикотта и сладкими сосисками?
– Только панцирь.
Гул разочарования: моя просьба – тьфу, слишком скромная, чтобы отказать. Панцири, оставшиеся после линьки, – один из важных компонентов пищи многих насекомых. Но они не совсем al dente и здесь только засоряли комнату.
Вперед протолкался безобразный американец с глубоким шрамом поперек головы.
– Нам это ничего не стоит, но он может его куда-нибудь подкинуть. Подставить нас. Вы гляньте ему в глаза – он же ненавидит нас до смерти.
Он был прав. Но остальные отвернулись. И я тоже – когда ветер стих.
Передо мной возвышалась идеальная представительница Перипланета, огромная и гладкая, тело – будто из полированного обсидиана. Лицо соблазнительное, однако злобное. Я влип.
– Я так понимаю, ты пришел за кусочком нашей жизни? – Она подвела меня к куче панцирей.
– Мне только брошенный кусочек, конечно, если не возражаешь.
– Я – Американская Женщина, королева плоти. В основе нашей культуры – обмен едой и услугами. – Средними ногами она качнула пустой панцирь. – У нас тут не благотворительное общество.
Остальные опять столпились вокруг.
– Моя колония так бедна. Что бы я ни предложил, у вас уже есть, – ответил я.
Нагнувшись, она похлопала меня по спине. Как будто ударила табуреткой.
– Ну ничего, ничего. Если тебе и впрямь нужен панцирь, я уверена, ты что-нибудь придумаешь. – Я искал глазами пожарный выход. – Мы же не бессердечные твари. Я дам тебе товар, если хорошо меня обслужишь. Толпа заулюлюкала.
– Я польщен, – сказал я. – Но что от меня проку такой великолепной особе, окруженной столь мужественными самцами?
Самцы зааплодировали. Самки заулюлюкали.
– Мне надоели эти неуклюжие щенки, – сказала она. – Одни и те же движения. Раз, два, три. Не понимают, что мне нужно.
Она шагнула ко мне. Я попятился, но толпа не пускала.
– Разве ты не хочешь меня? – И она бессовестно меня окатила, точно продавщица косметики.
Пульс у меня участился, крылья затрепетали. Это невозможно.
– Я просто маленький гунн, который не хочет тебя разочаровать.
Повторный выброс ее феромонов меня ослепил; ноги свело судорогой. Ее усы терлись об мои, точно ножи об сталь. И я знал, кто будет индейкой. Мои внутренности будто смазали маслом и вынули. Крылья расправились, и здравый смысл покинул меня. Я не думал о боли, об извращенности моей угнетательницы, даже о том, как уродлива вся эта сцена. Я думал лишь о том, ч секс возможен. Видал я и более странные союзы: Айра и Цыганка, Содом и Гоморра.
А затем я произнес одну из наиболее прискорбных реплик в жизни:
– Ладно, Американская Женщина, делай, что хочешь.
Я ждал прикосновения ее рта к моей железе. Зрение вернулось, и я увидел снижающийся подъемный кран. Я припал к полу. Но она нежна. Сила моей химии нас уравняет. В любом случае скоро Американская Женщина станет моей рабыней. Я приведу ее к Айре, и она выбросит из моего шкафчика Бена Франклина, словно песчинку. Можно будет вообще плюнуть на план с человеческим романом. А затем – кто знает? Семья?
Внезапно Американская Женщина подняла меня в воздух. Я испугался, что моя железа останется у нее в пасти. Я непроизвольно брыкался, взлетая над деревянным полом, и монстры зашлись в новом приступе хохота. В железе обжигающе пульсировало – Американская Женщина тоже смеялась.
– Горяченького парня ты заполучила, – заметил Седой.
Она меня выплюнула. Я упал на пол. Над раздутой железой не смыкались крылья.
– Пробовал грязь в мыльнице? – ответила она, улыбаясь и отплевываясь. – Вот он на вкус такой же.
Пока они забавлялись, я скользнул между ног. Даже если не успею добежать до выхода, может, найду щель и там пережду. Они уже развлеклись, я им скоро наскучу.
Я недалеко ушел, и тут раздался голос Американской Женщины:
– Куда ты собрался, мой принц? Ты сказал – делай, что хочешь, а твое слово для меня закон. – И она властно преградила мне путь.
Я подлез под нее; все равно, что спрятаться в гараже. Я понятия не имел, как же мне до нее достать.
– Американская Женщина, – сказал я. – Там, где я рос, говорят: «Она склоняется, чтобы победить». Но в Риме, аморе, поступают, как Тамбеллини.
Хорошо бы Тамбеллини раздавили их всех своими ножищами.
По очертаниям тени Американской Женщины я попытался вычислить, где у нее гениталии, и пристроил свои. Мой фалломер, мой крюк никогда не расправлялся полностью; в этом не было нужды. Но на этот раз ему предстоял долгий путь.
– Спустись ближе или плюнем на это, – сказал я.
Она глянула вниз. Судя по ее лицу, игры кончились. Я прицелился. Фалломер преодолел рекордную дистанцию. Я впервые чувствовал, как напряглись мускулы. Когда стало больно, я принялся нащупывать ее отверстие. Безуспешно. Американские дикари гоготали. Я оглянулся: я проделал не больше половины пути до Американской Женщины. Рядом с ее сверкающими конечностями мой честный фалломер колыхался пушинкой.
– Осторожней, не то его монстр тебя порвет! – крикнул тип со шрамом.
Эта сука не двигалась. Я напрягся, к заду прилила кровь. Но моя конституция не могла предотвратить это унижение.
– Дьявол!
Свист аборигенов напоминал падающие бомбы. Американская Женщина опустилась на меня. Ощутив ее вес, я согнул фалломер и направил его внутрь. Она больше не смеялась. Но вход был так огромен, а подкладка так мощна, что я не мог зацепиться. Фалломер обшарил ее дырку дважды, но затем обессиленно выпал, судорожно сокращаясь.
– Она склоняется, чтобы победить, – прошептала Американская Женщина. – Ты прав, отличная идея. – И она всем весом навалилась мне на спину.
Ноги у меня по-крабьи разъехались. Меня прижало к полу такой тяжестью, какой я не чувствовал никогда в жизни. Американская Женщина улеглась и поерзала, запечатывая мне дыхальца. Скоро я уже едва дышал. Чего она хочет? Есть методы убийства и попроще.
– Полегче с ней, жеребец, – сказал Шрам. – Без жестокостей!
Все мои силы уходили на то, чтобы выдержать ее вес. Шум нарастал. Скоро вокруг уже дико выли. Американцы скакали, точно обезьяны. Я никогда не встречал такого поведения у высших форм жизни.
– Бык! Тяжеловес! Он ее на всю жизнь изуродует!
Я не имел представления, о чем они; по-моему, толпиться вокруг моего зада – излишняя грубость. В арьергарде у меня все, как полагается. Я напряг мускулы, чтобы лишний раз проверить.
И тогда я понял. Случилось немыслимое. Тяжесть Американской Женщины и мои старания ее удержать выдавили на пол мой честный фалломер, точно тюбик зубной пасты. Там он и лежал, дряблый и бесполезный.
Я был бессилен предотвратить окончательное падение.
– Тревога! Тревога! Германия сбрасывает атомную бомбу в шесть часов!
И вот так мой драгоценный сперматофор, генетический гарант моего вида, предмет вожделения множества прелестных самок Блаттеллы, постыдно шлепнулся на грязный пол Тамбеллини. Вой достиг кульминации.
Американская Женщина встала. Освобождение было прекраснее любого оргазма, что я когда-либо испытывал. Она перекатилась на спину и засучила ногами, подвывая:
– О, малыш, со мной такое впервые!
Я желал лишь одного: пусть Гек и Ви заберут нас, пусть обрызгают спреем. Толпа сгрудилась вокруг моего сперматофора, будто озверевшие дети, а я прихватил панцирь ранней модели Американской Женщины и потащил к выходу. Я его заслужил.
Я волок панцирь по коридору. Он оказался тяжелее и толще, чем я предполагал.
– Мой сладенький Гек, – промурлыкала Ви. Послышались легкие шлепки по обвисшей плоти. – Ты же не идиот, чтобы соглашаться работать на Леттермана. Оставайся на почтамте. Может, марки подорожают.
– О, Ви, ты Магдалина!
Телевизор выключили. Смачный поцелуй, затем заскрипели пружины. Я помчался прочь, чтобы этого не слышать.
То были странные времена: самым безопасным местом в моем мире был общий коридор на третьем этаже. Под флуоресцентными лампами я выглядел рок-звездой. Я добыл для колонии еду, хотя и не был уверен, что нас с ней не поджарят на пару, когда я позову всех к столу. А если они ее примут – что хорошего? Несколько дней пира, а затем снова летаргия и тщета. Другого шанса не будет. Из бывшей Американской Женщины следует выжать побольше.
Я запихал панцирь в щель между кирпичами, где недоставало раствора. Утром придет Джеймс со шваброй, и я спрячусь за панцирем. Даже мертвая Американская Женщина внушала мне ярость и ужас, но еще, боюсь, – страсть. То была полезная пытка: я понял, как ее использовать сейчас и впоследствии. Теперь следует ждать и терпеть.
Каждый день я проверял почту на коврике у двери. Письмо пришло только через две недели. Тогда я перенес Американскую Женщину к порогу. Я влез в панцирь, словно индеец под шкуру бизона, и вошел в квартиру.
– Вторжение! Вторжение! – завопил Психоклей. Я был польщен. Несколько граждан сиганули под плинтус. Я прошагал по коридору.
Несколько Вибрамсов копались в пыли, застрявшей в дверной петле. Последние отпрыски здорового семейства, счастливая встреча. Я прижал их к двери. Самым низким басом прорычал:
– Делайте, что скажу, или превратитесь в спагетти.
Гош Вибрамс посмотрел на меня внимательно и сказал:
– Ладно. Какая досада.
– Наверх, на каминную полку.
Я пропустил их вперед. Карабкаться наверх, тащить панцирь да еще сохранять маскировку – тяжкая задача. Наверху, еле переведя дух, я приказал:
– Белая пешка. Передвиньте вперед на одну клетку.
Ноги скользили и скребли по мрамору: пешка пересекала черту. Зря мои сограждане так ревностно служат врагу.
Я отпустил их восвояси.
– А почему мы все не передвинули, Псалтирь? – спросил Гош. – Вот бардак бы получился.
Мы все засмеялись. Я спихнул Американскую Женщину с каминной полки и подобрал уже внизу. Затем припрятал в спальне и вернулся в гостиную.
Едва Руфь вошла в квартиру, Айра сообщил:
– Я получил письмо от Льва Дюбелева. Как раз собирался прочесть.
– Быстро, – сказала Руфь. – Не прошло и четырех месяцев.
– Я уже начал волноваться. – Он переставил шахматную доску на кофейный столик. – Боюсь, я что-то пропустил.
– Не надо пессимизма. Может, у них просто оттепель на этой их транссибирской ослиной тропке.
Он открыл письмо. Руфь стояла у него за спиной, положив руку ему на плечо. Айра уставился на доску и забубнил. Мне повезло – Лев сыграл в центре доски, как и мы.
– Невероятно. Видишь? Королева на шестой клетке берет слона. Это его ход. Я делаю ход, и он проиграл. Пять ходов, и партии конец. Бессмыслица какая-то.
– Так в чем проблема?
– Он не ошибается. Это уловка.
– Русские тоже ошибаются, Айра. Поэтому у них есть Клуб Гулаг.
– Только не этот русский. Руфь осмотрела письмо.
– Может, КГБ отпарил конверт и подменил ход, чтобы ты перестал уважать Льва и беспокоить своего конгрессмена? – Она поцеловала его в лысую макушку. – Почему бы тебе не продолжить после ужина?
– Я сейчас приду.
Как только она ушла, Айра вытащил из стола пачку таких же писем. В них – хроника партии с первого хода. Он переставил фигуры на исходную позицию, открыл первый конверт – он все пронумеровал – и сделал ход.
Руфь оставила его в покое до самого ужина. Тем временем он сыграл почти половину партии.
– Как прошел день? – спросила она за столом.
– Нормально.
– Финдли нашел одну невнятную оговорку в оригинале договора на аренду. Эта оговорка может сорвать мне сделку. Все носятся, как угорелые, включая меня. – Она была очень воодушевлена.
– Не может быть, – уставившись в тарелку, пробурчал Айра.
– Ладно, Айра. – Руфь отложила нож и вилку. – Съешь хоть кусочек.
Еще полчаса ему потребовалось, чтобы дойти до текущей позиции.
– Пешка!
Вибрамсы превратили ход Льва в бессмысленное, некрасивое жертвоприношение: на самом деле его позиция была сильна, он нависал над Айриным королем. Айра улыбнулся: секунду его больше радовали познания Льва, чем собственное затруднительное положение. Впрочем, лишь секунду.
Наступил критический момент. Полагается найти виноватого. Может, Айра не понял письмо? Может, Руфус или Оливер переставили фигуры?
Айра поднялся из-за стола и пошел в кухню. Руфь вытирала посуду.
– Ну, ты с ним расправился? – спросила она.
– Ты ведь не принимаешь нашу игру всерьез?
– Разумеется, я принимаю вашу игру всерьез. Я понимаю, что она для тебя значит. Я даже разрешила тебе уйти с моего лучшего ужина за всю неделю.
– Тогда зачем ты передвинула пешку?
– Я даже не играла ни разу. С чего мне ее двигать?
– Я об этом и спрашиваю. Это единственная вещь во всей квартире, которую я просил не трогать.
– Айра, не глупи. Я никогда не трогаю доску. Айра глянул на нее подозрительно.
– А как же ты с нее пыль стираешь?
– Я не стираю с нее пыль. Я же сказала: я никогда к ней не прикасаюсь.
Айра вернулся в комнату и повозил пальцем по мрамору. Посмотрел на кончик пальца и стер с него грязь.
Несколько минут спустя он снова пришел в кухню.
– Я не хотел на тебя нападать. Наверное, немножко увлекся.
Она легко его простила. Вновь отказалась сыграть свою роль, предъявив ему справедливые претензии. Сегодня я ей дам повод.
Закончился тоскливый вечер. Айра погасил свет. Я вытащил из-под дивана кусок пленки от сигаретной пачки Руфуса и положил посреди коридора.
Руфь сидела на кровати в одной из лучших своих ночных рубашек. Пышные белые кружева выгодно подчеркивали грудь. Видимо, Руфь решила, что Айра после своих обвинительных речей расстроился и нуждается в ободрении.
Но педант Айра играл за меня. Снимая часы, он всегда стоял в одной и той же точке возле ночного столика. Туда я и подтолкнул Американскую Женщину.
Окутанный ароматом зубного эликсира, Айра явился в спальню.
– Забудь про Льва, – сказала Руфь. – Иди ко мне, сделай удачный ход.
В следующий миг Айрин большой палец с чудовищным треском разломил Американскую Женщину надвое. О, если бы она была внутри! Айра схватил очки.
– Блядь, какой здоровенный бирюк! – Айра запрыгнул на кровать. «Бирюк» мне очень понравился. Так унизительно. Жаль, что там, дальше по коридору, я не вспомнил слово. – Руфь, я живу в этой квартире уже двенадцать лет и ни разу не видел здесь такого громадного жука!
– Что ты имеешь в виду? Он трясся.
– Я только утверждаю факт. Это не первый случай. С тех пор как ты здесь появилась, спальня кишит паразитами,
Руфь вернулась на свою половину кровати. Я запихнул Американскую Женщину в тень под ножку кровати.
– И поскольку жизнь спонтанно не возникает…
– Да? – Наконец-то, после стольких месяцев, в ее голосе завибрировала ярость.
– Хочешь, чтобы я высказался прямо? Изволь. Тогда следует предположить, что это как-то связано с твоей гигиеной.
– С моей гигиеной? Да как ты смеешь! А как насчет той лентяйки, которая жила здесь до меня? Я до сих пор вычищаю за ней грязь. С моей гигиеной!
– Не смей мне о ней напоминать! – завизжал Айра. – Не было никаких насекомых, когда она тут жила!
– Ну конечно, она была так изящна, что разводила крабов.
– Не уходи от темы. Может, проводишь гостя из спальни?
Руфь фыркнула. Я ее все-таки допек.
– Если это избавит меня от твоей младенческой истерики – изволь. Подвинься. – Она свесилась с кровати и заглянула вниз. – Ну и где он?
– Прямо у тебя под носом.
Довольно внушительное пространство.
– Здесь никого нет.
– Я наступил прямо на него! Он должен быть там.
Американская Женщина пребывала в безопасности, Руфи плевать, Айра не станет ползать на четвереньках, чтобы найти жука.
– Я не буду спать, когда всякие заразные паразиты прямо по мне ползают. Я иду за спреем.
Скрежеща зубами, он совершил впечатляющий прыжок с кровати к двери, затем перемахнул коридор, словно играл в гигантские шаги. Ноги он сгибал идеально, так что на четвертом шаге мой целлофан попал ему между пальцами. Руфь грузно протопала по коридору на Айрин визг.
Он запрыгнул на диван в гостиной.
– Ну, приехали.
Айра включил лампу и поднес ногу к свету. Потом опустил ее, растерянный, даже немного разочарованный, что она не разукрашена красным и бурым.
– Что на этот раз? – спросила Руфь.
– Я опять наступил на эту омерзительную тварь!
– Дай мне посмотреть.
– Уж поверь!
Руфь уже успокоилась.
– Я не знаю, на что ты наступил, но оно уже смылось, – попыталась утешить она. – Ступай в кровать. Если хочешь, я завтра позвоню дезинсектору
– Я буду спать здесь. Мне сегодня больше приключений не надо. – Айра обиженно уткнулся носом в подушку и повернулся на бок.
Она подошла и погладила его по спине.
– Возвращайся в кровать, дорогой. Здесь ты умрешь от холода.
Через несколько минут она ушла.
Я помчался в ванную и занял позицию под сиденьем унитаза. Я хотел проверить силу моей атаки.
Едва сиденье опустилось, ее сфинктер просвистел счастливый мотивчик, и в унитазе запахло болотом. Она получила урок.
Я услышал щелчок, точно застежка на кошельке, затем шелест целлофана. Нашла его в коридоре. Ну и ладно – кому-то же надо его убрать.
Резкий треск, и я почувствовал запах спички, дыма. Сигарета? Однажды мне показалось, будто я заметил в сумочке пачку «Вирджиния Слимс», но Руфь никогда не курила в квартире. А теперь с чего? Женщины курят, когда волнуются?
Непростительный грех. Если Айра выгонит Руфь, Элизабет – или кто угодно – будет воплощением святости. Даже если не выгонит, Руфь навсегда станет порченой, и любая женщина покажется ему прекраснее – особенно та, что прекраснее и без того.
Хотел бы я видеть эту тлеющую сигарету, погребальный костерок их романа. Но ее тучные телеса герметично закрывали унитаз.
Затем мне пришла в голову тревожная мысль. Ее бедра запечатали в унитазе метан. Сигарета догорала, окурок можно выбросить только сюда. Когда тлеющие угли взорвут газ, мы взлетим на воздух. Руфь прошибет головой потолок, у нее будет шанс увидеть Ховардов из квартиры 4Б примерно так же, как я вижу сейчас ее. А я…
Где прятаться? Куда бежать? Последняя затяжка. Сигарета догорела. Руфь раздвигает ноги. Я понесся стрелой. Ее рука опускается между ног, голова нагибается. Пожалуйста, господи! Чуточку времени! Но она бросила окурок.
Я умер. Я приготовился услышать арфы, но раздалось только слабое «пшшш». И все. Я сконфуженно вернулся под сиденье.
Руфь встала и глянула на медленно кружащийся в унитазе окурок. Видимо, сомневалась – не оставить ли его как жест неповиновения. Но все же спустила воду, открыла окно и села на край ванны, шмыгая носом.
Теперь все зависело от меня. Я вылетел из ванной и помчался по стене в коридоре. Я совсем задыхался, когда дополз до встроенного детектора дыма.
Детектор был на фотоэлементах. Айра не позволил домовладельцу вмонтировать дешевый ионизационный детектор – которым я не мог манипулировать, – потому что Айра получил бы от него радиации не меньше, чем от шаурмы.
Будет колоссальный шок, я знал. Я собрался и прошествовал по зеркальцу, блокировав луч света и включив сигнализацию. Пронзительный визг прихлопнул меня, точно кожаная подошва. Казалось, мои межсегментные мембраны вот-вот лопнут и я разбегусь толпой личинок. Я рухнул с ужасно вибрирующего зеркала в корпус детектора. Айра проверял детектор еженедельно, и я знал: пытка продлится не более минуты.
Когда слух вернулся, ругань была в разгаре.
– И как часто ты это делаешь?
– Первый раз.
– Это отвратительно, тошнотворно. Как ты можешь заниматься этим в моем доме? Ты же знаешь, у меня отец от рака легких умер.
– Ну хватит, Айра, прекрати. Извини меня.
– Извинить тебя. Великолепно. Сначала бирюк, теперь это, и ты просишь прощения!
– Хватит! Ты несправедлив! – И она зарыдала.
Так-то, дорогуша. Не нужно эти оскорбления терпеть. Брось его. Просто позволь ему тебя заменить.
Но она скрючилась, пряча лицо, и жир собрался на боках и обвис у бедер. Она – жертва современного идеала, узница заторможенности своего поколения. Слишком поздно уходить. Бедная Руфь.
Мой план освобождения шкафчиков постепенно продвигался, я был доволен. Неважно, зачем или ради кого Айра тратит деньги, если он их тратит. У Руфи свои проблемы. Теперь у меня все складывается, и мне потребуется ее помощь, хотя я не стану беспокоить ее чаще, чем необходимо. Мне совсем не в радость делать ей больно.
Элизабет мерзнет
Пришло время опять сдавить мехи негодования в сердцах Вэйнскоттов. Я нашел бы их квартиру с закрытыми глазами. Их примета – мягкость: никаких специй, легкие ароматы кипящих супов и масла, мороженых овощей и консервов. Нетронутая одежда, мебель и ковры взрастили колонию бледных ночных микроорганизмов-протестантов. Резиденты местной крошечной колонии Блаттеллы, страдающие хронической дистрофией, недолюбливали пришельцев и новости из иного мира, поскольку были убеждены, что снаружи лучше.