- И у нас на Кавказе есть такой обычай. Хорошие обычаи очень схожи, сказал Аслан.
- Много хороших обычаев и много хороших людей на свете, - подтвердила хозяйка.
Доброта и сердечность, которыми окружили Аслана женщины, заставили его забыть, что он на чужбине.
С глубокой печалью вспомнил он пожилую украинку, которая пыталась напоить пленных, запертых в теплушке, и пала, ни в чем не повинная, от пули фашиста. Как они похожи - та украинка и эта итальянская женщина... Уже давно Аслан не видел приветливых лиц, не слышал волнующих радушных слов. Было такое ощущение, словно он с мороза попал в теплую комнату. Он смотрел в участливые лица с признательностью, не в силах, однако, рассказать им о ней. А итальянки, время от времени поглядывая на него, еще долго о чем-то говорили между собой.
Наконец они разошлись. Хозяйка провела Аслана в спальню:
- Ложись, сынок, спи! Завтра мы скажем, куда тебе идти.
И она склонилась перед изображением мадонны, помолилась вполголоса и вышла.
Аслан лег в пуховую постель. Два долгих-долгих года он не спал в такой постели. Странно, что сон не шел. Но дремота в конце концов одолела его. Ему показалось, что он дома, спит в своей кровати и сквозь сон слышит приглушенный голос матери: "Тихо, дети. Не разбудите Аслана. Пусть отдохнет, ведь у него экзамен". И вот уже утро. Приходят школьные товарищи; вместе с ними он идет в библиотеку. И товарищи говорят так, будто его, Аслана, уже нет среди них. Кто-то даже озабоченно замечает: "Мать не выдержит, когда узнает о его смерти. Эта весть ее доконает". "Весть о чем? О моей смерти?" догадывается Аслан и выбегает на улицу. Дует сильный норд, завывает в подъездах. Аслан бежит домой. И видит умирающую мать. Полный дом людей, все смотрят на нее, говорят: "Потерпи, пришло письмо от Аслана",
"Нет, нет, не обманывайте меня, - стонет мать. - Он давно уже..."
"Мама, я здесь, я жив!" - хочет сказать Аслан и не может. Кажется, сердце вот-вот разорвется. "Мама!" - вскрикивает он и, проснувшись от собственного крика, видит у кровати хозяйку. Она садится рядом, на постель.
- Ты видел сон?
- Да. Маму видел во сне... - Он приходит в себя, смущенно улыбается. Она очень похожа на вас... Мне снилось, что она умирает...
- Наяву все бывает наоборот, сынок. Успокойся и спи.
Аслан, тягостно вздохнув, виновато улыбнулся и уронил тяжелую голову на подушку.
Утром, накормив его завтраком, хозяйка дала ему узелок с провизией и проводила в дорогу. Самое главное - он знал теперь, куда и как идти.
... Под вечер дозорный партизан, выйдя на тропу, приказал ему следовать за собой.
"Что тебе еще нужно? - спрашивал Аслан себя, идя за партизаном. - Ты счастлив. Сбылось то, о чем ты мечтал с того злополучного дня, как оказался в плену. Теперь ты хозяин своей судьбы. Ты снова появился на свет! Ты воскрес! Так докажи, что ты настоящий советский человек!"
"КОНТИНЕНТАЛЬ"
Кто-то сказал, что Триест подобен женщине, красивой женщине, из-за которой спорят влюбленные, дерутся ревнивцы. Он очень красив, этот город, раскинувшийся на берегу теплого моря; солнце щедро льет на него свои животворные лучи, а горы овевают прохладой...
Пережив господство ряда государств, Триест в результате развития морской торговли очень разросся; население его увеличилось до трехсот с лишним тысяч человек. В своем развитии Триест обогнал Венецию и другие портовые города Средиземноморья. К началу второй мировой войны он был известен как первоклассный порт; в нем дымили металлургические, машиностроительные и нефтеперерабатывающие заводы. Триест стал крупным железнодорожным узлом и вместе с пригородами занимал площадь в полтораста квадратных километров.
После первой мировой войны итальянские фашисты развернули насильственную итальянизацию - спешили доказать, что город по праву принадлежит им. В 1923 году правительство Италии издало постановление о замене в городе и окрестных селах всех словенских названий итальянскими. Словенские и хорватские школы были закрыты. Исторические памятники, созданные этими народами, безжалостно уничтожались. В 1927 году Муссолини приказал населению заменить словенские фамилии итальянскими. Даже на надгробных камнях фамилии стали переделывать на итальянский лад. Не считаясь с волей простых итальянцев и словен, их всячески старались разъединить, натравливали друг на друга. Успеха в этом, однако, фашисты не добились.
Когда режим Муссолини пал, Гитлер поспешил заткнуть южную брешь в своей обороне. Конечно, о Триесте немцы не забыли, и в конце 1943 года горожане увидели, их на улицах города.
Тогда народ взялся за оружие. К августу 1944 года в Триесте и его окрестностях против оккупантов действовали уже значительные силы. Подпольщиков и партизан, разумеется, нельзя было увидеть. Они работали на предприятиях, в булочных и столовых, в мастерских, на судах, в порту. Они не собирались в зримые роты, батальоны, хотя и принадлежали каждый к определенному подразделению, твердо знали свои обязанности, получали задания от командиров и начальников, которых порой не видели и в глаза, а по выполнении приказа возвращались на свои места, к станкам и машинам, за прилавки магазинов, к рабочим столам, снова готовые в любой момент следовать туда, куда прикажут, и делать то, что следует делать.
Один из руководителей городских подпольщиков, известный под именем Павло, когда-то мечтал стать поэтом. Судьба распорядилась иначе, и он стал артистом. Этому способствовал сосед-фокусник, которому как раз требовался помощник. Кто-то назвал ему Павло. Фокусник познакомился с юношей, взял его к себе учеником. Увлечение стихами он высмеял.
- Дорогой мой, выбрось из головы пустые мысли, - сказал он. - Многие в юности увлекаются поэзией, да из этого ничего не выходит. Не губи себя. Пойми, стихи пишут тысячи, а поэтами становятся единицы. Ты ведь не надеешься превзойти Данте и Гёте? Быть поэтом, да еще средненьким, незаметным - что может быть глупее! Ты же запросто пропадешь с голоду! Даже наверняка. В наш век людям не до поэзии. Надо идти в ногу со временем, заняться каким-нибудь стоящим делом.
Взгляды Павло на жизнь были совсем иными, но ему надо было кормить престарелых родителей, и он пошел работать.
Было ему тогда восемнадцать лет. Фокусник, человек добрый, видимо, полюбил своего смышленого помощника и решил по-настоящему посвятить его во все тайны своего искусства. После каждого выступления на площади Опчины он добросовестно делил с учеником выручку.
- Наша профессия - не из лучших, но она всегда даст тебе кусок хлеба. Под старость ты передашь ее другому - будет кому вспомнить нас добрым словом.
После смерти учителя Павло продолжал работать один. Дела шли успешно, зрителям он никогда не надоедал, и вскоре его пригласили в городской цирк.
За полгода он прославился. На афишах аршинными буквами писали его имя, реклама трубила о нем вовсю, и он приобрел такую популярность, что девушки становились в очередь, чтобы получить у него автограф. Высокий, худощавый, элегантный артист покорял сердца зрителей мягкой улыбкой, интеллигентными манерами. Еще издали люди узнавали его по быстрой, энергичной походке... Он никогда не отказывал зрителям в их просьбах и охотно повторял номера. Но дорого обошелся ему успех. Завистники (а их оказалось немало) решили избавиться от опасного конкурента. Во время очередного выступления лестница под ногами Павло неожиданно зашаталась, он упал...
Из больницы вышел без ноги. Так кончилась его артистическая карьера. Павло заявил о покушении в полицию; там на его жалобу не обратили даже внимания: ведь он был словеном. Один из сотрудников прямо заявил: "Допустим, мы найдем виновника и накажем его. Но от этого нога у тебя не вырастет". Остальные полицейские захохотали.
И Павло долго упрекал себя за то, что обратился к полицейским. Разве уважающий себя человек станет жаловаться этим гадам?
С осени 1943 года особенно много местных жителей уходило в горы. Павло, установив связь с партизанами, действовавшими в горах, разыскал Августа Эгона, предложил ему свою помощь. Нетерпеливый, он рвался на самые отчаянные дела. Август, глубоко уважавший его, требовал терпения и выдержки. Он привлек Павле к формированию партизанских подразделений. Для непосвященных Павло все еще был всего-навсего шеф-официантом в кафе-баре "Шток" при отеле "Континенталь" (он устроился туда после крушения своей артистической карьеры), а для руководителей партизанского движения он - командир подпольных партизанских групп. Правда, в кафе, где он работал, все, от шеф-официанта до уборщицы, были бойцами тыловых партизанских подразделений, но из них тоже далеко не все знали, кто их возглавляет....
Уйма опасных дел свалилась с тех пор на плечи Павло. Однако он не забыл заветов своего учителя и находил минуты для того, чтобы помочь Силе овладеть ювелирным мастерством фокусника...
А в другое время часами сидел Павло в маленькой комнате за буфетом, щелкая костяшками счетов, подсчитывая, однако, не доходы кафе, а ущерб, нанесенный фашистами городу и партизанами - фашистам.
То и дело на пороге появлялись официанты.
- В шестой номер просят ужин.
- В третий вселяется новый жилец. Кушать желает в номере...
Павло достает из ящика стола бланки заказов, подает официантам. Изредка он как бы между прочим бросает:
- Скажите дежурному: в номер такой-то явится гость. Пусть хорошо примет.
- Пожалуйста! - отвечают официанты таким тоном, словно говорят "Есть!", и быстро выходят... И походка у них очень похожа на походку военных.
И Павло улыбается им вслед.
Давно уже фашисты и их прислужники не показывались по ночам на улицах города. И хотя Триест находился в их руках, оккупанты жили в постоянном страхе. Недаром на столбах у дорог, ведущих в села, висели дощечки с надписью: "Геферлих!"*
______________
* "Опасно!" (нем.)
Горожане, опасаясь, что их примут за партизан, тоже без крайней нужды не покидали своих жилищ. И по ночам лишь лучи прожекторов скользили над портом, освещая улицы, дома, строения...
Но однажды ночью яркий луч прожектора выхватил из темноты высокого узкоплечего человека. Человек зажмурился, юркнул в тень, прижался к стене. Едва свет прожектора погас, человек торопливо зашагал к отелю "Континенталь". Лишь у подъезда он облегченно вздохнул, приподнял голову.
Многое видало старинное здание отеля за сотни ушедших лет. Много тайн хранили пышно отделанные невозмутимые стены; множество людей, потерявших совесть, способных на любое преступление, обитало теперь за ними.
Здесь помещалось местное гестапо. В нижних этажах допрашивали и пытали людей. Толстые стены заглушали крики и вопли.
В то время как англичане и американцы продолжали возносить до небес Михайловича*, называя его "народным полководцем", он проводил здесь тайные совещания с фашистами. Отель "Континенталь" стал резиденцией реакционеров...
______________
* Михайлович - военный министр лондонского эмигрантского королевского правительства Югославии. Сформированные им отряды четников сотрудничали с немцами.
У входа в отель высокого узкоплечего человека встретил дежурный. Спросил пропуск. Предъявив свои документы, ночной посетитель сказал:
- Мне нужен полковник фон Берг.
- Следуйте за мной.
Они поднялись по мраморным ступенькам на третий этаж. Длинный широкий коридор был обставлен роскошно. Всюду массивная мягкая мебель. Пышные узорчатые ковры на полах, большое сферическое зеркало в вестибюле. Пришелец в зеркало не взглянул и не стал приводить себя в порядок: очень спешил.
Дежурный проводил его до шестой комнаты.
Гость постучал.
- Войдите, - ответил хриплый мужской голос. Гость робко вошел. Дежурный помедлил у дверей, затем, оглядевшись, исчез в смежной комнате.
...Человек с одутловатым, болезненно-бледным лицом поднял голову и взглянул на вошедшего.
- Ну-с, как ваши успехи, господин Ежа?
Ежа (а ночной посетитель был не кто иной, как он) сгорбился еще больше. Да это и понятно: нелегко держать ответ перед этим могущественным лицом. Крутой нрав полковника хорошо знали все, кому приходилось иметь с ним дело. Командуя немецкой дивизией, дислоцированной в Триесте и его окрестностях, он фактически осуществлял власть над всеми соседними частями, координируя их действия, руководил сетью агентов, шпионов и осведомителей. Население его ненавидело, подчиненные перед ним трепетали. Вот почему Ежа виновато, едва слышно пробормотал:
- Мои подозрения, господин полковник, не оправдались. Это не дочь Августа Эгона.
Подперев щеку пухлой волосатой рукой, полковник молча слушал подробный рассказ Ежи. Маленькие, бутылочного цвета глаза улыбались то едко, насмешливо, то как будто добродушно.
- Я же говорил вам: Август не дурак, свою дочь здесь не оставит, произнес наконец полковник и перешел на "ты", к великой радости Ежи: гроза пронеслась. - Ничего, не унывай, господин Ежа. Мы приготовили для тебя более важное задание. Здесь, - полковник помедлил немного, - появились советские партизаны. Твоя задача - проникнуть к ним, завоевать их доверие, а там мы скажем, что делать. На этот раз снова можешь показать себя и свои способности.
- Слушаюсь, господин полковник, - ответил повеселевший Ежа. Постараюсь оправдать ваше доверие и доверие господина Михайловича.
- Но это еще не все, - прервал его полковник. Он достал из стола пакет и подал Еже. - По пути в горы Триглава ты должен заехать в село Подгорное и передать особое поручение командиру нашей части. Не удивляйся. Это мы могли сделать и без тебя. Но лучше, если это сделаешь ты. Никто, кроме тебя, не сможет проскочить через этот район, где стоят вперемежку наши и эти бандиты партизаны.
Тяжело ступая, полковник подошел к шкафу и достал из него черный портфель.
- Прежде всего, надо быть особенно внимательным. Эти дьяволы разрушили железную дорогу, поэтому придется ехать на автобусе, и лучше всего на гражданском - так безопаснее. Надо одеться попроще, чтобы не обращать на себя внимание. Ты меня понимаешь?
- Понимаю, господин полковник.
- Дело серьезное. Очень серьезное!
- Я выполнял трудные задания, господин полковник. Надеюсь, вы не сомневаетесь в моей преданности?
Полковник насмешливо хмыкнул.
- Ты должен оправдать наше доверие, - подчеркнул он. - Если выполнишь это задание, будешь награжден Железным крестом. И еще кое-что получишь...
- Глубоко благодарен вам за доверие. Можете быть спокойны - я готов выполнить любое ваше поручение, - торопливо сказал Ежа, преданными глазами следя за полковником.
- Я верю в тебя. Не всякий справится с таким заданием, какое мы поручаем тебе.
- Господин полковник, я беру пример с вас. Надо иметь большую смелость, чтобы работать в этих местах. Здесь всегда неспокойно. Тут каждый - партизан чуть ли не с пеленок. Женщины рожают на свет одних партизан....
- Да еще появились советские партизаны, - добавил полковник раздраженно. - По-моему, не следовало привозить пленных в эту страну.
- Господин полковник, сюда идут смутьяны даже из Румынии и Венгрии. Слетаются, как мухи на мед.
- Во всем виноваты русские. Где они появляются, там все переворачивается вверх дном.
- Это так, господин полковник. Все беды оттуда, от Советов.
Полковник закурил, затянулся.
- Ты уберешь некоего Аслана. Это очень опасный тип.
- От меня ему не уйти, - похвастал Ежа.
Полковник сказал все. И его начинала раздражать затянувшаяся беседа с агентом. Но и обижать Ежу нельзя было. И фон Берг, сказав для приличия еще несколько необязательных слов, протянул агенту волосатую руку.
ЗЕЛЕНЫЙ БАЗАР
Еще на подходе к отелю "Континенталь" Сила увидел своего приятеля Васко. Поздоровавшись, Васко тихонько спросил:
- Ты, наверное, уже успел побывать у Зоры?! Да? Черт побери, ты всюду успеваешь раньше меня!
- Конечно, молодые в таких делах проворнее, чем старики, - усмехнулся Сила.
- Я всего на два года старше тебя, а ты меня уже в старики записал? Ах, каналья!
- Дело не в возрасте. На твоем лице уже появились морщины.
- Вот прохвост! - притворно возмутился Васко. - Морщины у меня - от смеха. Я всегда весел, не то что ты - боишься улыбнуться лишний раз.
Сила, не удержавшись, засмеялся. На щеках у него появились ямочки, как у девушки.
- Парко мадони!* Ты мастер сочинять, Васко. Но морщины у тебя - нет, они не от смеха...
______________
* Парко мадони! - Бог свиньи! (ит.)
- Если бы я был артистом, как ты, знаешь, какие дела творил бы?!
- Ладно, ладно! - примирительно сказал Сила. - Завтра я буду выступать на площади.
- Один?
- Ты будешь моим помощником.
И они заговорили о предстоящем выступлении.
Ведь для Силы, парня одинокого, оно представлялось большим событием. Как были бы довольны мать и отец! Но мать Сила потерял еще в детстве, а отец как в воду канул.
Сила знал, что его родители, боснийские мусульмане, в первую империалистическую войну бежали из Люблян и обосновались в Триесте. Сила помнил рассказы отца об этом, помнил он и о том, что в их доме часто говорили о Советском Союзе; все, что с детства слышал о нем Сила, глубоко запало в его душу и определило его взгляды на жизнь.
Сила помнил книгу, которую бережно хранил отец; из поколения в поколение заносилась в нее история их семьи. Этой книге уже свыше трехсот лет. Много интересных записей было в ней. Из этой книги можно было получить краткие сведения о представителях рода, об их занятиях, профессиях, о том, кто когда родился, кто когда умер. Из нее Сила узнал, что человек, положивший начало этой семейной летописи, был известным историком своего времени и что были среди предков Силы и прославленные воины, и простые крестьяне, и учителя. Дед завещал отцу беречь эту книгу как зеницу ока. "Пусть наши потомки, как в зеркале, увидят прошлое своего рода, пусть гордятся своими предками и будут такими же честными, как они".
После смерти матери отцу уже не суждено было жить на одном месте. Им почему-то всегда и всюду интересовались жандармы, а у жандармов длинные руки. Однажды, тихой летней ночью, в дверь сильно постучали. В столь поздний час стучат не к добру. Сила тревожно взглянул на отца, который быстро одевался, одновременно открывая окно, чтобы выскочить во двор. Сделать это он не успел - дверь развалилась под ударами прикладов, и в комнату ворвался высокий жандарм. Страх за отца охватил Силу. Тут его растерянный взгляд упал на часы, стоявшие на столе. Эти отслужившие срок часы "Экстра" итальянского производства доводили хозяев до отчаяния, и отец, сердясь, говорил, что их можно отремонтировать только одним способом - крепко ударить о камень. Сила схватил часы и замахнулся на офицера. Офицер перехватил его руку, вырвал часы и ударил ими Силу по голове.
Сила уже не слышал, как отец выстрелил в офицера, как тот рухнул на пол. Очнулся он у соседей...
До сих пор Сила не забыл жандарма, да и шрам над бровью напоминал о нем.
Тщательно с тех пор искал Сила отца. Временами ему казалось, что он никогда его не увидит, что некому будет продолжать летопись семьи...
Оставшись без родственников, Сила много ночей провел на вокзале. Обносился, завшивел. Люди обходили оборвыша, сторонились его голодного, как у волчонка, взгляда. Дежурные гнали его, как вора. Но мир не без добрых людей. Незаметная больная женщина, вдова грузчика, работавшая уборщицей, взяла его к себе. Искупала, переодела в поношенную, но чистую одежду.
- Ну вот, Сила, и ты будешь теперь моим сыном, - Марица указала на высокого голубоглазого мальчика, который, стоя за спиной матери, внимательно рассматривал Силу. - Его зовут Анатолий. Люби его и слушайся, он старший, будет заботиться о тебе... Анатолий, ты ведь хотел, чтобы у тебя был брат?
- Будем всегда вместе, правда? - вдруг весело и звонко сказал Анатолий и взял смутившегося Силу за руку.
Сила радостно кивнул.
И они действительно жили, как родные братья. Анатолий устроил Силу в школу; там Сила и познакомился с Зорой.
Анатолий пошел по стопам отца - стал грузчиком.
В начале войны Анатолий исчез. Поговаривали, что он ушел в горы. Марицу, приемную мать Силы, уволили с работы. Сила с тех пор брал временную работу и этим поддерживал мать, пока не попался на глаза Павло. Очень помог ему тогда артист: он взял Силу к себе, обучил искусству иллюзиониста.
И вот теперь Силу ждет самостоятельная работа.
В приподнятом настроении направился Сила в предместье. На просторной площади Опчины уже полно народу - в большинстве это были старики, инвалиды, дети, болезненно-бледные, одетые очень бедно. Ждали обещанного выступления.
Сила прошел на самое видное место. Скрывая волнение, поклонился зрителям. Люди поднялись на цыпочки, чтобы видеть его. Дети толкали друг друга, стараясь пролезть вперед...
- Милый, потише, куда ты?
- Подвиньтесь немножечко...
- Не мотай головой, стой спокойно!
Сила обвел площадь беспокойным взглядом. Зоры не видно. А он так ждал ее...
Он встревожился - самые невероятные предположения лезли в голову. Но зрители ждали, и, не теряя самообладания, Сила приступил к выполнению намеченной программы.
Он показал людям спичечную коробку.
- Смотрите, здесь черино!* Я покажу, как много бумаги может поместиться в этой коробке.
______________
* Черино - восковая спичка с белой головкой и черным стержнем. Каска и мундир полицейских были тех же цветов, поэтому, по сходству, полицейских называли черино (словенск.).
Сила затолкал в коробку бумажную ленту.
Васко, помогавший ему, взялся за конец ленты и начал вытягивать ее из коробки. Он тянул ее долго, но ленте, казалось, не будет конца.
Зрители были в восторге.
А Сила, молниеносно скрутив бумагу, снова вложил ее в коробку и сказал с улыбкой:
- Дорогие граждане, не удивляйтесь, что здесь поместилось столько бумаги. Есть такие места, где людям теснее, чем бумаге в этой коробке... Можете вы назвать такие места?
Зрители стали перешептываться между собой.
- Например, в крепости Коронео... - подсказал им Васко.
Все поняли, что он хотел сказать: в переполненной крепости Коронео жандармы отсиживались от партизан.
А Сила уже приступил к другому номеру. Он вытащил из ящика игрушечного ягненка.
- Кто это?
- Ягненок! - хором ответило несколько голосов.
- Есть у ягненка враг?
- Есть!
- Кто?
- Конечно волк!
- Вот я и покажу его вам, - сказал Сила. - Выходи, проказник! Будешь держать ответ за свои преступления!
Появился волк, с виду самый настоящий. Он весь дрожал и затравленно вертел лобастой мордой.
А ягненок? Ягненок рванулся бежать. Но Сила удержал его.
В толпе, реагировавшей очень непосредственно, заволновались.
- Граждане, не тревожьтесь! - обратился Васко к зрителям. - Этот волк сейчас не справится и с ягненком.
Зрители молчали недоверчиво. Волк боится ягненка? Нет! Хотя, конечно, не настоящий...
- Граждане, заметили вы ужас в глазах этого зверя? - спросил Сила.
- Да!
- Знайте: волк боится за свою шкуру. Он вспомнил, сколько жизней погубил, сколько таких вот красивых невинных ягнят разорвал в клочья! Он силен только перед слабыми и беспомощными, этот хищник. А тебя, бедняжка, Сила приподнял ягненка, - потому и назвали ягненком, что ты боишься волков!
Ягненок жалобно заблеял, и люди рассмеялись.
- Да, граждане, нельзя быть трусливыми, как этот ягненок! Волков надо бить! - бросил Сила.
- Долой волков! - поддержали его из толпы.
- Смотрите, на ваших глазах я с ним расправлюсь! А, ты понимаешь, что тебя ждет?! - Сила взял в руки спичечную коробку, приказал: - Лезь, проклятый!
И на глазах изумленных зрителей волк съежился, стал совсем крохотным и покорно влез в спичечную коробку.
Это был, конечно, бумажный волк, но иллюзия его превращения была столь убедительной, что зрители долго покачивали головами и обменивались мнениями о мастерстве Силы.
А Сила, довольный произведенным эффектом, приступил к исполнению нового номера.
Он достал навощенную спичку.
- Дорогие друзья, - сказал он. - Вспомните Комен, Рихинберг, Габриа* и рисовую фабрику!** Я сейчас сожгу этого волка вместе с коробкой черино.
______________
* Партизанские деревни, сожженные фашистами.
** Рисовая фабрика на улице Магалио в Триесте была сожжена фашистами. Во время пожара погибли сотни людей.
Он чиркнул спичкой - коробка вспыхнула.
Раздались аплодисменты; на площади поднялся невообразимый шум. Сила долго ждал, пока умолкли одобрительные крики. Он знал: весь иносказательный смысл его слов и действий дошел до людей. Они это поняли. Это - главное. Он поклонился зрителям, улыбнулся и веско бросил:
- Пусть сдохнут волки, сгорят черино!
- Пусть сдохнут волки, сгорят черино! - повторили зрители, а за этим возгласом чудился другой: "Пусть здравствуют те, кто волков истребляет!"
Долго народ не хотел расходиться. Окружив фокусника, люди с любопытством разглядывали его. Сила застенчиво улыбался, ловя на себе взгляды сотен глаз. Однако он нигде не видел небесно-голубых глаз Зоры.
Почему она не пришла?
О СВИДАНИЯ!
Зора всю ночь провела в тревоге и заснула только под утро. Во сне она видела, что вместе с отцом едет в поезде. Поезд несется бешено, и кажется, вот-вот оторвется от земли, полетит.
Отец сидит напротив Зоры. Он радостно улыбается, говорит:
- Доченька, до Москвы осталось совсем немного.
- Через два часа будем в Москве, - уточняет кто-то.
- Значит, папа, мы едем в Москву?
- Да. Нас ждут.
И оба - отец и дочь - всматриваются в темноту ночи. Вдали множество электрических огней. А поезд мчится сквозь них, по небу, мимо звезд. Зора о чем-то беседует с отцом и счастливо, беспричинно смеется.
- Много хороших обычаев и много хороших людей на свете, - подтвердила хозяйка.
Доброта и сердечность, которыми окружили Аслана женщины, заставили его забыть, что он на чужбине.
С глубокой печалью вспомнил он пожилую украинку, которая пыталась напоить пленных, запертых в теплушке, и пала, ни в чем не повинная, от пули фашиста. Как они похожи - та украинка и эта итальянская женщина... Уже давно Аслан не видел приветливых лиц, не слышал волнующих радушных слов. Было такое ощущение, словно он с мороза попал в теплую комнату. Он смотрел в участливые лица с признательностью, не в силах, однако, рассказать им о ней. А итальянки, время от времени поглядывая на него, еще долго о чем-то говорили между собой.
Наконец они разошлись. Хозяйка провела Аслана в спальню:
- Ложись, сынок, спи! Завтра мы скажем, куда тебе идти.
И она склонилась перед изображением мадонны, помолилась вполголоса и вышла.
Аслан лег в пуховую постель. Два долгих-долгих года он не спал в такой постели. Странно, что сон не шел. Но дремота в конце концов одолела его. Ему показалось, что он дома, спит в своей кровати и сквозь сон слышит приглушенный голос матери: "Тихо, дети. Не разбудите Аслана. Пусть отдохнет, ведь у него экзамен". И вот уже утро. Приходят школьные товарищи; вместе с ними он идет в библиотеку. И товарищи говорят так, будто его, Аслана, уже нет среди них. Кто-то даже озабоченно замечает: "Мать не выдержит, когда узнает о его смерти. Эта весть ее доконает". "Весть о чем? О моей смерти?" догадывается Аслан и выбегает на улицу. Дует сильный норд, завывает в подъездах. Аслан бежит домой. И видит умирающую мать. Полный дом людей, все смотрят на нее, говорят: "Потерпи, пришло письмо от Аслана",
"Нет, нет, не обманывайте меня, - стонет мать. - Он давно уже..."
"Мама, я здесь, я жив!" - хочет сказать Аслан и не может. Кажется, сердце вот-вот разорвется. "Мама!" - вскрикивает он и, проснувшись от собственного крика, видит у кровати хозяйку. Она садится рядом, на постель.
- Ты видел сон?
- Да. Маму видел во сне... - Он приходит в себя, смущенно улыбается. Она очень похожа на вас... Мне снилось, что она умирает...
- Наяву все бывает наоборот, сынок. Успокойся и спи.
Аслан, тягостно вздохнув, виновато улыбнулся и уронил тяжелую голову на подушку.
Утром, накормив его завтраком, хозяйка дала ему узелок с провизией и проводила в дорогу. Самое главное - он знал теперь, куда и как идти.
... Под вечер дозорный партизан, выйдя на тропу, приказал ему следовать за собой.
"Что тебе еще нужно? - спрашивал Аслан себя, идя за партизаном. - Ты счастлив. Сбылось то, о чем ты мечтал с того злополучного дня, как оказался в плену. Теперь ты хозяин своей судьбы. Ты снова появился на свет! Ты воскрес! Так докажи, что ты настоящий советский человек!"
"КОНТИНЕНТАЛЬ"
Кто-то сказал, что Триест подобен женщине, красивой женщине, из-за которой спорят влюбленные, дерутся ревнивцы. Он очень красив, этот город, раскинувшийся на берегу теплого моря; солнце щедро льет на него свои животворные лучи, а горы овевают прохладой...
Пережив господство ряда государств, Триест в результате развития морской торговли очень разросся; население его увеличилось до трехсот с лишним тысяч человек. В своем развитии Триест обогнал Венецию и другие портовые города Средиземноморья. К началу второй мировой войны он был известен как первоклассный порт; в нем дымили металлургические, машиностроительные и нефтеперерабатывающие заводы. Триест стал крупным железнодорожным узлом и вместе с пригородами занимал площадь в полтораста квадратных километров.
После первой мировой войны итальянские фашисты развернули насильственную итальянизацию - спешили доказать, что город по праву принадлежит им. В 1923 году правительство Италии издало постановление о замене в городе и окрестных селах всех словенских названий итальянскими. Словенские и хорватские школы были закрыты. Исторические памятники, созданные этими народами, безжалостно уничтожались. В 1927 году Муссолини приказал населению заменить словенские фамилии итальянскими. Даже на надгробных камнях фамилии стали переделывать на итальянский лад. Не считаясь с волей простых итальянцев и словен, их всячески старались разъединить, натравливали друг на друга. Успеха в этом, однако, фашисты не добились.
Когда режим Муссолини пал, Гитлер поспешил заткнуть южную брешь в своей обороне. Конечно, о Триесте немцы не забыли, и в конце 1943 года горожане увидели, их на улицах города.
Тогда народ взялся за оружие. К августу 1944 года в Триесте и его окрестностях против оккупантов действовали уже значительные силы. Подпольщиков и партизан, разумеется, нельзя было увидеть. Они работали на предприятиях, в булочных и столовых, в мастерских, на судах, в порту. Они не собирались в зримые роты, батальоны, хотя и принадлежали каждый к определенному подразделению, твердо знали свои обязанности, получали задания от командиров и начальников, которых порой не видели и в глаза, а по выполнении приказа возвращались на свои места, к станкам и машинам, за прилавки магазинов, к рабочим столам, снова готовые в любой момент следовать туда, куда прикажут, и делать то, что следует делать.
Один из руководителей городских подпольщиков, известный под именем Павло, когда-то мечтал стать поэтом. Судьба распорядилась иначе, и он стал артистом. Этому способствовал сосед-фокусник, которому как раз требовался помощник. Кто-то назвал ему Павло. Фокусник познакомился с юношей, взял его к себе учеником. Увлечение стихами он высмеял.
- Дорогой мой, выбрось из головы пустые мысли, - сказал он. - Многие в юности увлекаются поэзией, да из этого ничего не выходит. Не губи себя. Пойми, стихи пишут тысячи, а поэтами становятся единицы. Ты ведь не надеешься превзойти Данте и Гёте? Быть поэтом, да еще средненьким, незаметным - что может быть глупее! Ты же запросто пропадешь с голоду! Даже наверняка. В наш век людям не до поэзии. Надо идти в ногу со временем, заняться каким-нибудь стоящим делом.
Взгляды Павло на жизнь были совсем иными, но ему надо было кормить престарелых родителей, и он пошел работать.
Было ему тогда восемнадцать лет. Фокусник, человек добрый, видимо, полюбил своего смышленого помощника и решил по-настоящему посвятить его во все тайны своего искусства. После каждого выступления на площади Опчины он добросовестно делил с учеником выручку.
- Наша профессия - не из лучших, но она всегда даст тебе кусок хлеба. Под старость ты передашь ее другому - будет кому вспомнить нас добрым словом.
После смерти учителя Павло продолжал работать один. Дела шли успешно, зрителям он никогда не надоедал, и вскоре его пригласили в городской цирк.
За полгода он прославился. На афишах аршинными буквами писали его имя, реклама трубила о нем вовсю, и он приобрел такую популярность, что девушки становились в очередь, чтобы получить у него автограф. Высокий, худощавый, элегантный артист покорял сердца зрителей мягкой улыбкой, интеллигентными манерами. Еще издали люди узнавали его по быстрой, энергичной походке... Он никогда не отказывал зрителям в их просьбах и охотно повторял номера. Но дорого обошелся ему успех. Завистники (а их оказалось немало) решили избавиться от опасного конкурента. Во время очередного выступления лестница под ногами Павло неожиданно зашаталась, он упал...
Из больницы вышел без ноги. Так кончилась его артистическая карьера. Павло заявил о покушении в полицию; там на его жалобу не обратили даже внимания: ведь он был словеном. Один из сотрудников прямо заявил: "Допустим, мы найдем виновника и накажем его. Но от этого нога у тебя не вырастет". Остальные полицейские захохотали.
И Павло долго упрекал себя за то, что обратился к полицейским. Разве уважающий себя человек станет жаловаться этим гадам?
С осени 1943 года особенно много местных жителей уходило в горы. Павло, установив связь с партизанами, действовавшими в горах, разыскал Августа Эгона, предложил ему свою помощь. Нетерпеливый, он рвался на самые отчаянные дела. Август, глубоко уважавший его, требовал терпения и выдержки. Он привлек Павле к формированию партизанских подразделений. Для непосвященных Павло все еще был всего-навсего шеф-официантом в кафе-баре "Шток" при отеле "Континенталь" (он устроился туда после крушения своей артистической карьеры), а для руководителей партизанского движения он - командир подпольных партизанских групп. Правда, в кафе, где он работал, все, от шеф-официанта до уборщицы, были бойцами тыловых партизанских подразделений, но из них тоже далеко не все знали, кто их возглавляет....
Уйма опасных дел свалилась с тех пор на плечи Павло. Однако он не забыл заветов своего учителя и находил минуты для того, чтобы помочь Силе овладеть ювелирным мастерством фокусника...
А в другое время часами сидел Павло в маленькой комнате за буфетом, щелкая костяшками счетов, подсчитывая, однако, не доходы кафе, а ущерб, нанесенный фашистами городу и партизанами - фашистам.
То и дело на пороге появлялись официанты.
- В шестой номер просят ужин.
- В третий вселяется новый жилец. Кушать желает в номере...
Павло достает из ящика стола бланки заказов, подает официантам. Изредка он как бы между прочим бросает:
- Скажите дежурному: в номер такой-то явится гость. Пусть хорошо примет.
- Пожалуйста! - отвечают официанты таким тоном, словно говорят "Есть!", и быстро выходят... И походка у них очень похожа на походку военных.
И Павло улыбается им вслед.
Давно уже фашисты и их прислужники не показывались по ночам на улицах города. И хотя Триест находился в их руках, оккупанты жили в постоянном страхе. Недаром на столбах у дорог, ведущих в села, висели дощечки с надписью: "Геферлих!"*
______________
* "Опасно!" (нем.)
Горожане, опасаясь, что их примут за партизан, тоже без крайней нужды не покидали своих жилищ. И по ночам лишь лучи прожекторов скользили над портом, освещая улицы, дома, строения...
Но однажды ночью яркий луч прожектора выхватил из темноты высокого узкоплечего человека. Человек зажмурился, юркнул в тень, прижался к стене. Едва свет прожектора погас, человек торопливо зашагал к отелю "Континенталь". Лишь у подъезда он облегченно вздохнул, приподнял голову.
Многое видало старинное здание отеля за сотни ушедших лет. Много тайн хранили пышно отделанные невозмутимые стены; множество людей, потерявших совесть, способных на любое преступление, обитало теперь за ними.
Здесь помещалось местное гестапо. В нижних этажах допрашивали и пытали людей. Толстые стены заглушали крики и вопли.
В то время как англичане и американцы продолжали возносить до небес Михайловича*, называя его "народным полководцем", он проводил здесь тайные совещания с фашистами. Отель "Континенталь" стал резиденцией реакционеров...
______________
* Михайлович - военный министр лондонского эмигрантского королевского правительства Югославии. Сформированные им отряды четников сотрудничали с немцами.
У входа в отель высокого узкоплечего человека встретил дежурный. Спросил пропуск. Предъявив свои документы, ночной посетитель сказал:
- Мне нужен полковник фон Берг.
- Следуйте за мной.
Они поднялись по мраморным ступенькам на третий этаж. Длинный широкий коридор был обставлен роскошно. Всюду массивная мягкая мебель. Пышные узорчатые ковры на полах, большое сферическое зеркало в вестибюле. Пришелец в зеркало не взглянул и не стал приводить себя в порядок: очень спешил.
Дежурный проводил его до шестой комнаты.
Гость постучал.
- Войдите, - ответил хриплый мужской голос. Гость робко вошел. Дежурный помедлил у дверей, затем, оглядевшись, исчез в смежной комнате.
...Человек с одутловатым, болезненно-бледным лицом поднял голову и взглянул на вошедшего.
- Ну-с, как ваши успехи, господин Ежа?
Ежа (а ночной посетитель был не кто иной, как он) сгорбился еще больше. Да это и понятно: нелегко держать ответ перед этим могущественным лицом. Крутой нрав полковника хорошо знали все, кому приходилось иметь с ним дело. Командуя немецкой дивизией, дислоцированной в Триесте и его окрестностях, он фактически осуществлял власть над всеми соседними частями, координируя их действия, руководил сетью агентов, шпионов и осведомителей. Население его ненавидело, подчиненные перед ним трепетали. Вот почему Ежа виновато, едва слышно пробормотал:
- Мои подозрения, господин полковник, не оправдались. Это не дочь Августа Эгона.
Подперев щеку пухлой волосатой рукой, полковник молча слушал подробный рассказ Ежи. Маленькие, бутылочного цвета глаза улыбались то едко, насмешливо, то как будто добродушно.
- Я же говорил вам: Август не дурак, свою дочь здесь не оставит, произнес наконец полковник и перешел на "ты", к великой радости Ежи: гроза пронеслась. - Ничего, не унывай, господин Ежа. Мы приготовили для тебя более важное задание. Здесь, - полковник помедлил немного, - появились советские партизаны. Твоя задача - проникнуть к ним, завоевать их доверие, а там мы скажем, что делать. На этот раз снова можешь показать себя и свои способности.
- Слушаюсь, господин полковник, - ответил повеселевший Ежа. Постараюсь оправдать ваше доверие и доверие господина Михайловича.
- Но это еще не все, - прервал его полковник. Он достал из стола пакет и подал Еже. - По пути в горы Триглава ты должен заехать в село Подгорное и передать особое поручение командиру нашей части. Не удивляйся. Это мы могли сделать и без тебя. Но лучше, если это сделаешь ты. Никто, кроме тебя, не сможет проскочить через этот район, где стоят вперемежку наши и эти бандиты партизаны.
Тяжело ступая, полковник подошел к шкафу и достал из него черный портфель.
- Прежде всего, надо быть особенно внимательным. Эти дьяволы разрушили железную дорогу, поэтому придется ехать на автобусе, и лучше всего на гражданском - так безопаснее. Надо одеться попроще, чтобы не обращать на себя внимание. Ты меня понимаешь?
- Понимаю, господин полковник.
- Дело серьезное. Очень серьезное!
- Я выполнял трудные задания, господин полковник. Надеюсь, вы не сомневаетесь в моей преданности?
Полковник насмешливо хмыкнул.
- Ты должен оправдать наше доверие, - подчеркнул он. - Если выполнишь это задание, будешь награжден Железным крестом. И еще кое-что получишь...
- Глубоко благодарен вам за доверие. Можете быть спокойны - я готов выполнить любое ваше поручение, - торопливо сказал Ежа, преданными глазами следя за полковником.
- Я верю в тебя. Не всякий справится с таким заданием, какое мы поручаем тебе.
- Господин полковник, я беру пример с вас. Надо иметь большую смелость, чтобы работать в этих местах. Здесь всегда неспокойно. Тут каждый - партизан чуть ли не с пеленок. Женщины рожают на свет одних партизан....
- Да еще появились советские партизаны, - добавил полковник раздраженно. - По-моему, не следовало привозить пленных в эту страну.
- Господин полковник, сюда идут смутьяны даже из Румынии и Венгрии. Слетаются, как мухи на мед.
- Во всем виноваты русские. Где они появляются, там все переворачивается вверх дном.
- Это так, господин полковник. Все беды оттуда, от Советов.
Полковник закурил, затянулся.
- Ты уберешь некоего Аслана. Это очень опасный тип.
- От меня ему не уйти, - похвастал Ежа.
Полковник сказал все. И его начинала раздражать затянувшаяся беседа с агентом. Но и обижать Ежу нельзя было. И фон Берг, сказав для приличия еще несколько необязательных слов, протянул агенту волосатую руку.
ЗЕЛЕНЫЙ БАЗАР
Еще на подходе к отелю "Континенталь" Сила увидел своего приятеля Васко. Поздоровавшись, Васко тихонько спросил:
- Ты, наверное, уже успел побывать у Зоры?! Да? Черт побери, ты всюду успеваешь раньше меня!
- Конечно, молодые в таких делах проворнее, чем старики, - усмехнулся Сила.
- Я всего на два года старше тебя, а ты меня уже в старики записал? Ах, каналья!
- Дело не в возрасте. На твоем лице уже появились морщины.
- Вот прохвост! - притворно возмутился Васко. - Морщины у меня - от смеха. Я всегда весел, не то что ты - боишься улыбнуться лишний раз.
Сила, не удержавшись, засмеялся. На щеках у него появились ямочки, как у девушки.
- Парко мадони!* Ты мастер сочинять, Васко. Но морщины у тебя - нет, они не от смеха...
______________
* Парко мадони! - Бог свиньи! (ит.)
- Если бы я был артистом, как ты, знаешь, какие дела творил бы?!
- Ладно, ладно! - примирительно сказал Сила. - Завтра я буду выступать на площади.
- Один?
- Ты будешь моим помощником.
И они заговорили о предстоящем выступлении.
Ведь для Силы, парня одинокого, оно представлялось большим событием. Как были бы довольны мать и отец! Но мать Сила потерял еще в детстве, а отец как в воду канул.
Сила знал, что его родители, боснийские мусульмане, в первую империалистическую войну бежали из Люблян и обосновались в Триесте. Сила помнил рассказы отца об этом, помнил он и о том, что в их доме часто говорили о Советском Союзе; все, что с детства слышал о нем Сила, глубоко запало в его душу и определило его взгляды на жизнь.
Сила помнил книгу, которую бережно хранил отец; из поколения в поколение заносилась в нее история их семьи. Этой книге уже свыше трехсот лет. Много интересных записей было в ней. Из этой книги можно было получить краткие сведения о представителях рода, об их занятиях, профессиях, о том, кто когда родился, кто когда умер. Из нее Сила узнал, что человек, положивший начало этой семейной летописи, был известным историком своего времени и что были среди предков Силы и прославленные воины, и простые крестьяне, и учителя. Дед завещал отцу беречь эту книгу как зеницу ока. "Пусть наши потомки, как в зеркале, увидят прошлое своего рода, пусть гордятся своими предками и будут такими же честными, как они".
После смерти матери отцу уже не суждено было жить на одном месте. Им почему-то всегда и всюду интересовались жандармы, а у жандармов длинные руки. Однажды, тихой летней ночью, в дверь сильно постучали. В столь поздний час стучат не к добру. Сила тревожно взглянул на отца, который быстро одевался, одновременно открывая окно, чтобы выскочить во двор. Сделать это он не успел - дверь развалилась под ударами прикладов, и в комнату ворвался высокий жандарм. Страх за отца охватил Силу. Тут его растерянный взгляд упал на часы, стоявшие на столе. Эти отслужившие срок часы "Экстра" итальянского производства доводили хозяев до отчаяния, и отец, сердясь, говорил, что их можно отремонтировать только одним способом - крепко ударить о камень. Сила схватил часы и замахнулся на офицера. Офицер перехватил его руку, вырвал часы и ударил ими Силу по голове.
Сила уже не слышал, как отец выстрелил в офицера, как тот рухнул на пол. Очнулся он у соседей...
До сих пор Сила не забыл жандарма, да и шрам над бровью напоминал о нем.
Тщательно с тех пор искал Сила отца. Временами ему казалось, что он никогда его не увидит, что некому будет продолжать летопись семьи...
Оставшись без родственников, Сила много ночей провел на вокзале. Обносился, завшивел. Люди обходили оборвыша, сторонились его голодного, как у волчонка, взгляда. Дежурные гнали его, как вора. Но мир не без добрых людей. Незаметная больная женщина, вдова грузчика, работавшая уборщицей, взяла его к себе. Искупала, переодела в поношенную, но чистую одежду.
- Ну вот, Сила, и ты будешь теперь моим сыном, - Марица указала на высокого голубоглазого мальчика, который, стоя за спиной матери, внимательно рассматривал Силу. - Его зовут Анатолий. Люби его и слушайся, он старший, будет заботиться о тебе... Анатолий, ты ведь хотел, чтобы у тебя был брат?
- Будем всегда вместе, правда? - вдруг весело и звонко сказал Анатолий и взял смутившегося Силу за руку.
Сила радостно кивнул.
И они действительно жили, как родные братья. Анатолий устроил Силу в школу; там Сила и познакомился с Зорой.
Анатолий пошел по стопам отца - стал грузчиком.
В начале войны Анатолий исчез. Поговаривали, что он ушел в горы. Марицу, приемную мать Силы, уволили с работы. Сила с тех пор брал временную работу и этим поддерживал мать, пока не попался на глаза Павло. Очень помог ему тогда артист: он взял Силу к себе, обучил искусству иллюзиониста.
И вот теперь Силу ждет самостоятельная работа.
В приподнятом настроении направился Сила в предместье. На просторной площади Опчины уже полно народу - в большинстве это были старики, инвалиды, дети, болезненно-бледные, одетые очень бедно. Ждали обещанного выступления.
Сила прошел на самое видное место. Скрывая волнение, поклонился зрителям. Люди поднялись на цыпочки, чтобы видеть его. Дети толкали друг друга, стараясь пролезть вперед...
- Милый, потише, куда ты?
- Подвиньтесь немножечко...
- Не мотай головой, стой спокойно!
Сила обвел площадь беспокойным взглядом. Зоры не видно. А он так ждал ее...
Он встревожился - самые невероятные предположения лезли в голову. Но зрители ждали, и, не теряя самообладания, Сила приступил к выполнению намеченной программы.
Он показал людям спичечную коробку.
- Смотрите, здесь черино!* Я покажу, как много бумаги может поместиться в этой коробке.
______________
* Черино - восковая спичка с белой головкой и черным стержнем. Каска и мундир полицейских были тех же цветов, поэтому, по сходству, полицейских называли черино (словенск.).
Сила затолкал в коробку бумажную ленту.
Васко, помогавший ему, взялся за конец ленты и начал вытягивать ее из коробки. Он тянул ее долго, но ленте, казалось, не будет конца.
Зрители были в восторге.
А Сила, молниеносно скрутив бумагу, снова вложил ее в коробку и сказал с улыбкой:
- Дорогие граждане, не удивляйтесь, что здесь поместилось столько бумаги. Есть такие места, где людям теснее, чем бумаге в этой коробке... Можете вы назвать такие места?
Зрители стали перешептываться между собой.
- Например, в крепости Коронео... - подсказал им Васко.
Все поняли, что он хотел сказать: в переполненной крепости Коронео жандармы отсиживались от партизан.
А Сила уже приступил к другому номеру. Он вытащил из ящика игрушечного ягненка.
- Кто это?
- Ягненок! - хором ответило несколько голосов.
- Есть у ягненка враг?
- Есть!
- Кто?
- Конечно волк!
- Вот я и покажу его вам, - сказал Сила. - Выходи, проказник! Будешь держать ответ за свои преступления!
Появился волк, с виду самый настоящий. Он весь дрожал и затравленно вертел лобастой мордой.
А ягненок? Ягненок рванулся бежать. Но Сила удержал его.
В толпе, реагировавшей очень непосредственно, заволновались.
- Граждане, не тревожьтесь! - обратился Васко к зрителям. - Этот волк сейчас не справится и с ягненком.
Зрители молчали недоверчиво. Волк боится ягненка? Нет! Хотя, конечно, не настоящий...
- Граждане, заметили вы ужас в глазах этого зверя? - спросил Сила.
- Да!
- Знайте: волк боится за свою шкуру. Он вспомнил, сколько жизней погубил, сколько таких вот красивых невинных ягнят разорвал в клочья! Он силен только перед слабыми и беспомощными, этот хищник. А тебя, бедняжка, Сила приподнял ягненка, - потому и назвали ягненком, что ты боишься волков!
Ягненок жалобно заблеял, и люди рассмеялись.
- Да, граждане, нельзя быть трусливыми, как этот ягненок! Волков надо бить! - бросил Сила.
- Долой волков! - поддержали его из толпы.
- Смотрите, на ваших глазах я с ним расправлюсь! А, ты понимаешь, что тебя ждет?! - Сила взял в руки спичечную коробку, приказал: - Лезь, проклятый!
И на глазах изумленных зрителей волк съежился, стал совсем крохотным и покорно влез в спичечную коробку.
Это был, конечно, бумажный волк, но иллюзия его превращения была столь убедительной, что зрители долго покачивали головами и обменивались мнениями о мастерстве Силы.
А Сила, довольный произведенным эффектом, приступил к исполнению нового номера.
Он достал навощенную спичку.
- Дорогие друзья, - сказал он. - Вспомните Комен, Рихинберг, Габриа* и рисовую фабрику!** Я сейчас сожгу этого волка вместе с коробкой черино.
______________
* Партизанские деревни, сожженные фашистами.
** Рисовая фабрика на улице Магалио в Триесте была сожжена фашистами. Во время пожара погибли сотни людей.
Он чиркнул спичкой - коробка вспыхнула.
Раздались аплодисменты; на площади поднялся невообразимый шум. Сила долго ждал, пока умолкли одобрительные крики. Он знал: весь иносказательный смысл его слов и действий дошел до людей. Они это поняли. Это - главное. Он поклонился зрителям, улыбнулся и веско бросил:
- Пусть сдохнут волки, сгорят черино!
- Пусть сдохнут волки, сгорят черино! - повторили зрители, а за этим возгласом чудился другой: "Пусть здравствуют те, кто волков истребляет!"
Долго народ не хотел расходиться. Окружив фокусника, люди с любопытством разглядывали его. Сила застенчиво улыбался, ловя на себе взгляды сотен глаз. Однако он нигде не видел небесно-голубых глаз Зоры.
Почему она не пришла?
О СВИДАНИЯ!
Зора всю ночь провела в тревоге и заснула только под утро. Во сне она видела, что вместе с отцом едет в поезде. Поезд несется бешено, и кажется, вот-вот оторвется от земли, полетит.
Отец сидит напротив Зоры. Он радостно улыбается, говорит:
- Доченька, до Москвы осталось совсем немного.
- Через два часа будем в Москве, - уточняет кто-то.
- Значит, папа, мы едем в Москву?
- Да. Нас ждут.
И оба - отец и дочь - всматриваются в темноту ночи. Вдали множество электрических огней. А поезд мчится сквозь них, по небу, мимо звезд. Зора о чем-то беседует с отцом и счастливо, беспричинно смеется.