Москва! Кремль...
Откуда-то доносится песня о Москве. Ее поют молодые бойцы-партизаны.
Эту песню Зора знает - она слышала ее еще у себя на родине...
Улицы, переулки. Красная площадь. Длинный коридор, высокое светлое помещение, куда Зора робко входит вслед за отцом...
Август Эгон, волнуясь, идет навстречу невысокому человеку с открытым лицом, в расстегнутом пиджаке и в жилете. Этот человек - Ленин. Зора узнает его по высокому лбу, по прищуренным глазам и ласковой, доброй улыбке.
Отец преподносит Ильичу его портрет, выполненный Зорой. Ленин смотрит на портрет, улыбается. "Спасибо, девушка", - говорит он и пожимает Зоре руку. Потом ведет тихую, доверительную беседу с отцом.
А Зора от радости не знает, что делать. Оглядывается, осматривается. И вдруг видит в стороне смуглолицего человека. Кто-то подсказывает ей: это Аслан.
Зора подходит к Аслану, шепотом спрашивает:
- Простите, разве Ленин не умер?
- Нет, - отвечает Аслан. - Ленин жив. Он будет жить вечно.
Рядом, как из-под земли, появляется Сила. Аслан и Сила крепко обнимаются.
А Ленин и ее отец, Август Эгон, продолжая дружеский разговор, уходят по длинному-длинному коридору...
И тут же Зора видит себя и Силу в знакомом подвале. Сила на нее даже не смотрит. "Значит, обиделся, что не пришла на представление", - думает Зора. Она хочет объяснить, почему не могла прийти. Но в эту минуту входит человек, который приходил днем и назвался Ежа. Он не один. С ним - полицейский. Ежа поднимает револьвер, подносит его к самому лицу Силы, кричит: "Руки вверх!" Но Сила бьет его по руке снизу вверх и убегает. Где-то за стеной слышится выстрел.
...Зора просыпается вся в холодном поту. "Боже, какой сон! Сколько хорошего и сколько страшного... Но все-таки это сон, - успокаивает она себя. - Ведь пока все в порядке".
Она убрала постель, умылась, стала расчесывать волосы. Вчерашние события ни на миг не выходили из головы. Из-за нежданного гостя она не смогла пойти на Зеленый базар, чтобы посмотреть выступление Силы. "Сила обиделся, - думала она. - Конечно обиделся. Мне раньше всех следовало быть около него... Что я скажу ему? Как оправдаюсь?"
Стук в дверь прервал раздумья девушки.
- Кто там? - спросила она.
Услышав голос Силы, торопливо открыла дверь. Сказала, опережая его:
- Представляю, как ты злишься на меня за вчерашний вечер. Поверь, я не могла...
- Ничего, Зора. Ну, как гость? Не напугал тебя?
- Откуда ты знаешь о нем? - удивилась девушка. - Кому же знать об этом, как не мне? Кто он, как
ты думаешь?
- Этот странный человек назвал себя другом моего отца.
- Другом отца? - Сила задумался на мгновение. - Скажи, какой он из себя, этот друг твоего отца?
- Длинный как жердь, одет в поношенный серый пиджак.
- В соломенной шляпе?
- Да!
- Тот самый. Это моя добыча!
- Что это значит, Сила?
- Скажи мне сначала, о чем он тебя спрашивал?
Зора передала ему весь разговор с незнакомцем.
- Ах, негодяй!
- Признаться, я вначале немножко поверила ему, но ничего о себе не сказала.
- Он видел портрет Ленина? - продолжал допытываться Сила.
- Нет.
- Не забрал ли он у тебя чего-нибудь?
- Нет. Я с него глаз не спускала. А потом я хотела сообщить обо всем Павло... Ну, а ты почему так загорелся?
- Знала бы ты, кто он! Ведь это провокатор.
Зора во все глаза глядела на Силу.
- Уже третий день, как наши люди следят за ним, - продолжал Сила. Вчера мы узнали от одного человека, что этому типу поручено проникнуть в партизанский отряд. Поняла? Будем надеяться, что он сам попадет в западню, которую ставит для других. - Сила помолчал. - Наша разведка тоже чего-нибудь стоит...
- Хорошо, что мы должны делать?
- Пока ничего. Мне поручено следить за негодяем.
- А я? - нетерпеливо перебила его Зора. - Ты один будешь следить?
- Да, это поручено мне.
- А я, а я?
- Не спеши. Тебя тоже не забыли. Пойдем к Павло. Он проинструктирует нас. Есть и для тебя задание...
- Какое, не знаешь?
- Об этом скажет товарищ Павло. Знаю только, что нам придется расстаться.
- Расстаться? - повторила девушка. И голос, и побледневшее лицо выдали ее волнение.
- Да. На время...
На мгновение оба притихли. Потом Сила сказал:
- Дорогая, этого требует наше общее дело.
- Да, этого требует наше общее дело, - машинально повторила Зора.
- Когда я увижусь с твоим отцом, расскажу ему о тебе, - проговорил Сила.
Зора посмотрела на него с нескрываемой завистью.
- Понимаю, ты хочешь встретиться с ним. Но... так решил Павло. Мы уже взрослые, нам надо иметь крепкое сердце...
Да, Сила прав. Но почему она должна во всем с ним соглашаться?
- Я опасаюсь только, что тебе одному будет трудно справиться с заданием.
Сила не имел права брать ее с собой.
- Не беспокойся, все будет хорошо.
- Ну что ж, тогда расстанемся, - голос Зоры дрогнул, глаза затуманились. Сила впервые видел ее такой печальной. Страшно было разлучаться - ведь главного не успели друг другу сказать.
Может, рискнуть - сейчас же, сию минуту, открыться?
Сила был в нерешительности.
- Да, Зора... я отправляюсь. Так надо. - Он с трудом это выговорил. Мы скоро встретимся.
- Где? - спросила Зора почти шепотом.
- Я думаю, в горах... А скорее всего - здесь, в свободном Триесте. Ведь и ты не останешься там, куда тебя посылают, и я тоже не собираюсь вековать в горах. Мы - жители Триеста - боремся за его свободу и вернемся сюда, когда наступит наш час...
"А вдруг..." - одновременно подумали оба. Однако ни она, ни он не высказали вслух своих опасений.
- Когда же мы увидим его свободным? - задумчиво проговорила Зора. Она вдруг вспомнила мать, погибшую в горах Триглава, так и не успевшую взглянуть на родной город. - Сила... Когда ты встретишься с моим отцом, поцелуй его... за меня. Завидую тебе - ты увидишь там много нового... Наверное, ты встретишь советских бойцов, познакомишься с ними. Если увидишь там партизана, которого зовут Асланом, передай ему привет...
- От тебя? - с удивлением спросил Сила.
- Да, скажешь, что я, простая словенская девушка, шлю ему привет и что я горжусь им... А если подвернется случай, попроси его написать слова русской песни "Катюша". Я ее выучу. От меня ее выучат другие, и пусть эта песня летит по всему побережью...
Зора замолчала на миг и, бросив на друга радостный взгляд, добавила:
- У меня есть еще одна просьба: если у Аслана найдется фотография, попроси. Я хочу нарисовать портрет этого человека. Советского человека...
- Ах, Зора, какая ты фантазерка! Даешь мне поручение за поручением, будто я отправляюсь путешествовать!
- Может, ты не уверен, что дойдешь куда надо?
Сила взглянул на нее так, что она прикусила язык. Сказал:
- Уже время, пойдем. Павло нас ждет.
- Ты вела себя замечательно, - сказал Павло Зоре. - И вновь оправдала наше доверие. Здорово ты одурачила этого Ежу. - Он помолчал. - Ну, убедилась теперь, что здесь такое же поле сражения, как там, в горах? И каждый, в ком бьется сердце патриота, может проявить здесь свою храбрость?
Сила при этих словах взглянул на сидевшую около него Зору.
- Вылазка шпиона, - продолжал Павло, - подтверждает, что он намерен пробраться к партизанам. А мы сделаем так, что ему дорого обойдется эта затея. Мы сами шьем башмаки дьяволу. Не так ли, уважаемый артист? обратился он к Силе.
- Верно!
- Не так ли, дорогая служительница муз?
По губам Зоры пробежала улыбка.
- Пожалуй, так, товарищ Павло!
Павло улыбался, и глаза его ласково сияли.
- Значит, мы подчинимся приказу отца?
- Я подчинюсь... и вашему и его приказу, - ответила смущенная Зора.
- Ведь ты хотела узнать его мнение. - Павло вытащил из кармана письмо Августа Эгона и протянул его Зоре: - Возьми.
Зора прочитала письмо, грустно улыбнулась.
- Пусть будет так.
"Она всегда прекрасна - в печали и в радости, - подумал Сила. Заслужить ее любовь... Смогу ли я когда-нибудь добиться такого счастья?!"
- Вот что, други мои, юные мои товарищи! - Голос Павло еще более потеплел, но была в нем и какая-то новая нотка, нотка решительности. Позвал я вас не для того, чтобы читать вам проповедь... Вынужден я разлучить вас на время. Я долго думал, колебался. Если не ошибаюсь, вам хотелось бы работать вместе, но приходится отправлять вас в разные места. Сила пойдет в горы. Задание ему уже известно. А ты, Зора, должна... Мы поручаем тебе доставить приказ партизанской бригаде, действующей в районе Гориции. Это очень важно, дорогая. Речь идет об освобождении Триеста... Итак, вы оба должны на время забыть о том, чем занимались до этого дня. Особенно это касается тебя, Сила. Ты больше не даешь представлений, чтобы не привлекать к себе внимания. Ты, Зора, больше не пишешь и не расклеиваешь листовки. С этим все покончено. Вас ждет дело очень, очень серьезное, трудное... У меня много отважных бойцов, но такие ответственные поручения не всякому доверишь. Я все обдумал, прежде чем дать вам задания. Я учел твою ловкость и сообразительность, Сила, и то, что ты, Зора, хорошо знаешь итальянский язык. Мне кажется, я правильно распределил обязанности? И хотя, по законам военной службы, обсуждать задачу с бойцами не положено, я делаю это, чтобы вам все было ясно. Друзья мои, я разлучаю вас, чтобы потом еще больше и крепче сблизить. Ну, мои храбрецы, в путь! И на нашей улице еще будет праздник!
Павло встал, опираясь на костыль. Достал из шкафа нужные документы и принялся подробно инструктировать Зору и Силу.
Когда Сила вернулся домой, Марица латала его старую суконную куртку. Она плохо видела и с трудом продевала нитку в ушко иголки.
- Мама, не мучай себя, тебе уже трудно заниматься шитьем, - сказал Сила и сел рядом с ней.
Марица тягостно вздохнула.
- Что делать, сынок? Война помешала женить Анатолия. Будь у меня невестка, она бы мне помогала. А так - что же делать? День и ночь молю бога, чтобы он оставил тебя при мне...
- И я тоже хочу быть с тобой. Но... мама... раз уж ты заговорила об этом, я должен сказать: мне надо ехать.
- Куда, сынок? - тихо спросила Марица.
- Надо... На несколько дней. Есть серьезное дело.
- Что за дело?
- Извини, голубушка... Об этом, понимаешь, нельзя говорить.
Марица подняла на него полные слез глаза.
- Сынок, ты знаешь, я никогда не становлюсь тебе поперек пути.
Сила взглянул в морщинистое лицо старушки, потом перевел взгляд на мрачные, в сырых потеках, стены жилища, и сердце его сжалось от горечи. Сейчас бы дать старой женщине покой, побыть рядом с ней, согревая ее сыновней лаской! А надо уходить. Ежа, наверное, уже давно отправился в путь. Не упустить бы его! Дело серьезное, и нельзя терять ни минуты.
Чтобы успокоить мать, Сила ласково сказал:
- Я скоро вернусь. А если задержусь, пришлю весточку....
- Сынок, я знаю, куда ты отправляешься. Нечего скрывать от меня. Ведь я член Смока*.
______________
* Смок - женская антифашистская организация.
Сила, несколько озадаченный, промолчал. "Так вот она какая, старая Марица?! Никогда не подумал бы..."
- Ничего, сынок, - продолжала Марица. - Мне можно и не говорить, куда едешь. Знаю, ты делаешь полезное дело. Одна только просьба к тебе: увидишь там брата своего Анатолия, обними и поцелуй его за меня.
- Хорошо, мама. Я сам по нему соскучился... А ты знаешь, мама, Зора тоже уезжает...
- Значит, вместе едете? - улыбнулась Марица, смахивая слезу.
- Нет, она едет в другую сторону.
- Вы расстаетесь?
- Да. Нельзя всем быть в одном месте.
- Поезжай, сынок, и возвращайся здоровым.
Марица прочла молитву. Потом неожиданно сказала:
- А Зора - хорошая девушка. Умница... Как ее покойная мать... Девушка эта достойна тебя. Сынок, я стара и больна. Может быть, не удастся вас увидеть, - голос ее задрожал. - Так ты помни, сынок: я хочу, чтобы ты дружил с Зорой. Не обижай ее. Это мой тебе завет. Может быть.
Зора... Сила любил ее с каждым днем все сильнее. Вспоминая Зору, он чувствовал такой прилив сил, что все на свете казалось ему нипочем.
- Мама, мы давно дружим. Я... - он хотел было сказать, что любит девушку, да постеснялся. - Я не обижу ее, не беспокойся. Мы вернемся к тебе все вместе - Анатолий, Зора и я.
- Дай бог! Дай бог, дорогой!
- Береги себя, мама. Мой товарищ Васко - ты его знаешь - будет тебя навещать. Вот, возьми себе на расходы. - Сила положил перед матерью три тысячи лир. Вчера, когда он сдавал деньги, собранные в пользу партизанской организации во время представлений, Павло возвратил ему эти три тысячи лир, чтобы он оставил их матери.
Сила обнял и поцеловал Марицу. Уже отойдя сравнительно далеко, он не удержался и оглянулся.
Мать все еще стояла у ворот. Она махнула ему рукой, и он зашагал навстречу своей новой судьбе.
АМОРЕ
Анита любила свой поселок. Сказать по правде, Святой Якоб - это даже не поселок, а целый город. В нем были заводы и фабрики, хорошие улицы и площади. А кругом - горы, солнце, лес... Казалось, рай. Но отец Аниты, горняк, не раз с горечью говорил о том, что жить трудно и что ни на что на свете у него глаза не глядят. А ведь он любил свой край! Серебряные рудники Идриа, говорил он, занимают одно из первых мест в Европе, а жители едва ли не самые бедные на всем свете. Богатство края - хлеб, серебро, рыба - все в руках богачей.
Аниту поначалу удивляли его слова. Многое в них было неясно ей, но позднее она стала все понимать. Чего проще: старый горняк добывал горы серебра, но не мог купить дочери даже серебряный медальон!
Позднее особым смыслом наполнилась для нее народная песня:
Лепа наша домовина,
Нема круха, нема вина!*.
______________
* Прекрасна наша родина, да нет у нас ни хлеба, ни вина (словенск).
С первых же дней войны горе свалилось на семью Аниты. Сначала фашисты расстреляли отца - за то, что он скрывал в своем доме коммуниста... Потом арестовали и выслали неизвестно куда всех трех братьев. Не выдержав таких испытаний, умерла мать. И даже после этого осиротевшей Аните фашисты не давали покоя. Несмотря на потрясения, пережитые ею, природная живость сквозила в ее движениях, жестах и особенно в глазах - синих, чистых, глубоких, как небо. Алые губы придавали особую прелесть ее лицу, смелые брови делали его еще более выразительным; от природы у нее была величавая походка.
Повзрослев, Анита стала красавицей. Только не ко времени расцвела девушка. Всюду - враги, и красота теперь была настоящим несчастьем. Подруги советовали Аните: увидишь фашиста, придай лицу как можно больше суровости, закрывайся. И Анита, чтобы казаться некрасивой, носила тряпье, сутулилась, как старушка. Но разве не правда, что уродство скрыть можно, а красоту никогда? Стройная девушка не могла сойти за горбунью, и, приглядевшись к ней, один фашистский офицер прямо сказал: "Если подружишься со мной, никто больше не будет тебя беспокоить". Анита, кипя от негодования, но внешне спокойная, ответила уклончиво. Ведь будет хуже, если грубо оттолкнуть. Она надеялась как-нибудь выпутаться из создавшегося положения, и было очень важно выиграть время.
Да, действительно, все, кроме этого непрошеного кавалера, оставили ее в покое, но от него не было спасения. Он следил за каждым ее шагом, настойчиво и методично добивался сближения, оказывая ей всяческое внимание.
Разговаривая с ним, Анита опускала глаза, и он не видел, какой гнев загорался в них.
Как-то вечером он пожаловал к ней домой. Анита не только не высказала недовольства, но даже предложила ему поужинать. Офицер так обрадовался, что решил, будто девушка сдалась, и налег на еду и вино. Все чаще, перестав жевать, бросал он на Аниту похотливые взгляды. Вино оказалось крепкое, он быстро захмелел и не заметил, когда Анита подошла к нему сзади, держа в руках топор...
Не взглянув на убитого фашиста, она ушла из дому, чтобы больше туда не возвращаться.
Через несколько недель земляки узнали, что она пробралась к партизанам.
В партизанском отряде Анита стала медсестрой. Здесь и свела ее военная судьба с Асланом. Очень просто они познакомились. Увидев как-то около медпункта высокого черноволосого человека, она спросила:
- Что вы ищете?
- До ве Виа аморе?*- дерзко, глядя ей в лицо, сказал он.
______________
* До ве Виа аморе? - Где Улица любви? - Обычный вопрос желающих познакомиться с девушкой (ит.).
Анита невольно улыбнулась: такая смелость со стороны человека, только что появившегося в партизанском отряде, удивила ее и вместе с тем, что греха таить, понравилась ей.
- Это и есть Улица любви, а Дом любви - здесь, - ответила она в тон ему, показывая на палатку медпункта. Не выдержав, она засмеялась. - Однако редко кто сюда идет по своей воле.
- А я очень рад... Меня направили сюда на прививку... Вы будете колоть? Хорошо!
- А чего хорошего?
- Как чего? Если вы... Да от вас я все стерплю... Тем более что вы похожи на одну девушку... А может быть, это вы и есть?..
- О какой девушке вы говорите?
- Я видел ее лишь один раз. Когда был в лагере... Я слышал часто... Она так пела "Маму"! Когда я слышу эту песню, всегда ее вспоминаю.
- Значит, вы влюблены в эту девушку?
- Немного. Прошу вас, признайтесь, не вы ли это были?
Анита отрицательно покачала головой.
- У нее были такие же волосы, как у вас...
- В нашем городе у половины девушек русые волосы.
- Тогда спойте "Маму", и я узнаю, кто пел тогда, - шутливо настаивал Аслан.
- А вы забавны, - засмеялась Анита.
- Если так, давайте знакомиться. Аслан.
- Анита.
- Анита?
- Да. Чему вы удивляетесь?
- Красивое имя...
- С этим именем у вас связаны приятные воспоминания?
- Анита - имя известное. Анитой звали жену Гарибальди.
- О, вам известно это?
- Конечно. - Аслан незаметно для себя отбросил шутливый тон. - У нас знают и любят народного героя Италии. Мы с детства слышали и читали о нем, имя его произносим с почтением. Знают у нас и о его верной и храброй подруге...
Анита улыбнулась, прищурив глаза. Ее обрадовало, что разговор перешел на серьезную тему. О, этот Аслан кое-что знает!
- Италия - удивительная страна. Она всегда вызывала симпатии. И наш народ всегда получал поддержку и помощь других народов. Мы помним о русской женщине Толиверовой.
- Той, которая помогла бежать из тюрьмы адъютанту Гарибальди Кастелацци? - подхватил Аслан. - Гарибальди ценил эту отважную женщину... А вы знаете, что знаменитый русский географ Мечников был его адъютантом? Что его другом был русский писатель Герцен? Что его очень уважали Чернышевский и Добролюбов? Что имя Гарибальди вошло в лучшие советские книги? Хотите, я вам обо всем расскажу?
- Ваша осведомленность меня изумляет. У вас замечательная память. И вы неплохо научились говорить по-итальянски...
Аслан улыбнулся:
- Жизнь всему научит.
- Какой язык для вас легче - немецкий или итальянский?
- Как видите, и по-итальянски я говорю неважно.
- Однако мысли свои вполне можете выражать.
- Очень приблизительно, - усмехнулся Аслан. - И в такой же степени я знаю немецкий. Но у немцев мы научились сперва таким словам, как "эссен" и "тринкен"* - так требовала жизнь, а в вашей стране мы услышали "аморе"**...
______________
* Эссен - есть, тринкен - пить (нем.).
** Аморе - любовь (ит.).
Анита засмеялась.
- Здешние девушки обворожительны, - добавил Аслан.
- А вы хитрец: ловко перевели разговор на любовь.
- С этого следовало начать. Без любви жизнь лишена всякого смысла.
Долго еще беседовали они тогда то в полушутливом, то в серьезном тоне.
Так началось их знакомство. С того дня Аслан всем сердцем потянулся к Аните. Они стали часто встречаться. Аните - первому на свете человеку Аслан рассказывал о том, что пришлось ему пережить... О военнопленных, о товарищах, о побеге.
О лагере Анита сама расспрашивала довольно часто: ее интерес к лагерной жизни был не случаен, она надеялась узнать о братьях.
Анита доходила в своих расспросах до мелочей. Однажды она поинтересовалась, как кормили пленных.
- Кормили! Смешные вещи вы говорите, Анита, - усмехнулся Аслан. - Слово "кормили" не подходит к этому случаю. Нам бросали что-нибудь, как собакам. Пленным предоставлялось право самим делить между собой эти жалкие крохи. Как это происходило? А вот так. Скажем, буханка хлеба - не русская, немецкая буханка - выдавалась на пятерых. Кто-нибудь из них резал ее на ровные куски. Были разные способы: отмеряли дольки ниткой, палочкой; под наблюдением голодных товарищей один из пленных священнодействовал вокруг этой несчастной буханочки... Затем пленные садились в круг, один из пятерых отворачивался, а другой, указывая на кусок, спрашивал: "Кому?" Отвернувшийся наугад говорил: "Самеду... Мамеду... Петру... Мне... Тебе". Тут уж никто не обижался, что дележ произведен не так. После раздачи хлеба охранник объявлял: "Сейчас получите суп!" Мгновенно выстраивалась очередь... Повар, не глядя, плескал в котелки - кому жижу, кому гущу... Счастливчики, благословляя удачу, торопились съесть свою порцию... В первые дни, например, удача выпадала тому, у кого сохранился котелок. У многих, конечно, котелков не было... Раз останешься голодным, два - начнешь думать, где взять посудину. Нет ее подставляешь пилотку... Получил свою порцию - вылетай из очереди; зазевался или замешкался - повар тебе половником по башке, а охранник - дубинкой... А суп варили разнообразный: кислая капуста и вода, мерзлый картофель и вода, свекла и вода... Воды особенно много было...
- Да, - тихо проговорила Анита и подумала о братьях. - Плен, пожалуй, горше тюрьмы.
- Плен - это самое страшное на свете!
- Но какое терпение у людей! - вздохнула девушка. - Выжить в таком аду...
- Человек терпелив. Люди, которые раньше не могли и трех дней прожить, чтобы не искупаться, в лагере месяцами не мылись, завшивели, а терпели. Человек - существо удивительное, в трудных условиях приспосабливается ко всему. Даже иногда болеть перестает. Я знаю людей, которые имели катар желудка. Пища, подобная лагерной, убила бы их непременно. А вот не умерли же, выдержали... Что причиной тому? Я думаю, мы все давно были бы на том свете, если бы только терпели. Мы надеялись, и надежда поддерживала нас. Мы верили, мы искали случай вырваться из неволи и попасть к своим... Мы старались не делать ничего такого, что могло пойти на пользу врагам. Были очень осторожны - горький опыт не прошел даром. Когда фашисты спрашивали нас о военных специальностях, они никогда не получали верных ответов. Чтобы не выдать военную тайну, мы прикидывались, что ничего не знаем. Не помогало врали. Не помогало и это - молчали. Поступали, как учит пословица: "Если спросят, видел ли верблюда, ответь, что и следов его не видывал". И вот, бывало, выстраивают нас на плацу. Объявляют: строевикам остаться на месте, поварам - выйти. Весь строй выходит вперед. Комендант орет: "Значит, среди вас нет ни одного строевика? И мы воевали с одними поварами? Ну хорошо, это вам дорого обойдется". И два дня держит нас голодными. Но никто не отступает от своего... Да, ко многому привыкли мы в лагере, лишь к одному не могли привыкнуть - к мысли, что мы в плену...
- А вы знали, что делается на фронте?
- Кое-что до нас доходило. Всякая весточка молниеносно облетала весь лагерь. Каждому успеху нашей армии радовались. А бывали и тяжелые сообщения. Немцы распускали лживые слухи. Когда начались бои на Волге, немецкие тыловики пели от имени наших бойцов:
Не плачь, матушка, не плачь, матушка,
Через два месяца повидаю тебя...
Но пели только сами немцы, если не считать, что им подпевало несколько изменников. Ну, а когда фашистов разгромили под Сталинградом, эта издевательская песенка была ими тотчас забыта...
Рассказывая, Аслан, по обыкновению, волновался; иронический по отношению к пережитому тон изменял ему, он еще более коверкал итальянские слова, но Аните нравилось, что, разговаривая, он глядел прямо в лицо собеседнику, а если уж улыбался, то естественно и непринужденно. Нравился Аните и мягкий голос Аслана - казалось, он говорит сердцем.
- Да, столько пережить... - задумчиво говорила Анита. - Удивляюсь, как удалось вам сохранить такую бодрость. Теперь-то вы счастливы?
- Счастье... Вы верите в него?
- Конечно. А вы - нет?
- Не то чтобы нет... Только я думаю, что счастье - у каждого в его руках... Хотя многое зависит и от случая. Беда меня не обошла... Не желаю, чтобы кому-либо довелось испытать то, что я испытал. И вообще, позор плена... Иногда думал: все кончено. А минуты, часы, дни шли, и получалось, что еще не конец. И тогда я сам себе говорил: все начинается снова, я жив и еще буду счастлив... Может быть, так думают все стойкие, выносливые, не знаю, но они всегда побеждают. И всякий раз, когда я проявлял смелость, я выигрывал. Хотя бы последний раз... Если бы во время бомбежки станции я испугался и не рискнул, не видать бы мне свободы...
- Вот и тебе в конце концов повезло, - весело сказала Анита, непроизвольно переходя на "ты". - Аслан, ты ведь счастливый, не сетуй на судьбу!
- Я счастлив с тобой. А ты?
- Кто дружит со счастливым, того обойдет несчастье, - ответила она пословицей.
- Я уже столько рассказал о себе... Анита, теперь твоя очередь...
- А мне нечего рассказывать... Ведь я ничего не видела. Со мной не приключалось такое, что было с тобой...
- У каждого свое. Расскажи, Анита, о жизни своей!
Может быть, девушка и решилась бы открыть душу, но подошел Чуг и сказал Аслану:
- Вас командир вызывает.
Аслан, забыв о своей просьбе, встал. Вернулся он повеселевший, шепнул девушке:
- Завтра иду в поселок Святой Якоб.
- Ну вот, - воскликнула Анита. - Я же говорю, счастливый... Меня вот не отправят в Святой Якоб. А ведь я там родилась и выросла. Так хочется хоть разок на родной поселок взглянуть!
Откуда-то доносится песня о Москве. Ее поют молодые бойцы-партизаны.
Эту песню Зора знает - она слышала ее еще у себя на родине...
Улицы, переулки. Красная площадь. Длинный коридор, высокое светлое помещение, куда Зора робко входит вслед за отцом...
Август Эгон, волнуясь, идет навстречу невысокому человеку с открытым лицом, в расстегнутом пиджаке и в жилете. Этот человек - Ленин. Зора узнает его по высокому лбу, по прищуренным глазам и ласковой, доброй улыбке.
Отец преподносит Ильичу его портрет, выполненный Зорой. Ленин смотрит на портрет, улыбается. "Спасибо, девушка", - говорит он и пожимает Зоре руку. Потом ведет тихую, доверительную беседу с отцом.
А Зора от радости не знает, что делать. Оглядывается, осматривается. И вдруг видит в стороне смуглолицего человека. Кто-то подсказывает ей: это Аслан.
Зора подходит к Аслану, шепотом спрашивает:
- Простите, разве Ленин не умер?
- Нет, - отвечает Аслан. - Ленин жив. Он будет жить вечно.
Рядом, как из-под земли, появляется Сила. Аслан и Сила крепко обнимаются.
А Ленин и ее отец, Август Эгон, продолжая дружеский разговор, уходят по длинному-длинному коридору...
И тут же Зора видит себя и Силу в знакомом подвале. Сила на нее даже не смотрит. "Значит, обиделся, что не пришла на представление", - думает Зора. Она хочет объяснить, почему не могла прийти. Но в эту минуту входит человек, который приходил днем и назвался Ежа. Он не один. С ним - полицейский. Ежа поднимает револьвер, подносит его к самому лицу Силы, кричит: "Руки вверх!" Но Сила бьет его по руке снизу вверх и убегает. Где-то за стеной слышится выстрел.
...Зора просыпается вся в холодном поту. "Боже, какой сон! Сколько хорошего и сколько страшного... Но все-таки это сон, - успокаивает она себя. - Ведь пока все в порядке".
Она убрала постель, умылась, стала расчесывать волосы. Вчерашние события ни на миг не выходили из головы. Из-за нежданного гостя она не смогла пойти на Зеленый базар, чтобы посмотреть выступление Силы. "Сила обиделся, - думала она. - Конечно обиделся. Мне раньше всех следовало быть около него... Что я скажу ему? Как оправдаюсь?"
Стук в дверь прервал раздумья девушки.
- Кто там? - спросила она.
Услышав голос Силы, торопливо открыла дверь. Сказала, опережая его:
- Представляю, как ты злишься на меня за вчерашний вечер. Поверь, я не могла...
- Ничего, Зора. Ну, как гость? Не напугал тебя?
- Откуда ты знаешь о нем? - удивилась девушка. - Кому же знать об этом, как не мне? Кто он, как
ты думаешь?
- Этот странный человек назвал себя другом моего отца.
- Другом отца? - Сила задумался на мгновение. - Скажи, какой он из себя, этот друг твоего отца?
- Длинный как жердь, одет в поношенный серый пиджак.
- В соломенной шляпе?
- Да!
- Тот самый. Это моя добыча!
- Что это значит, Сила?
- Скажи мне сначала, о чем он тебя спрашивал?
Зора передала ему весь разговор с незнакомцем.
- Ах, негодяй!
- Признаться, я вначале немножко поверила ему, но ничего о себе не сказала.
- Он видел портрет Ленина? - продолжал допытываться Сила.
- Нет.
- Не забрал ли он у тебя чего-нибудь?
- Нет. Я с него глаз не спускала. А потом я хотела сообщить обо всем Павло... Ну, а ты почему так загорелся?
- Знала бы ты, кто он! Ведь это провокатор.
Зора во все глаза глядела на Силу.
- Уже третий день, как наши люди следят за ним, - продолжал Сила. Вчера мы узнали от одного человека, что этому типу поручено проникнуть в партизанский отряд. Поняла? Будем надеяться, что он сам попадет в западню, которую ставит для других. - Сила помолчал. - Наша разведка тоже чего-нибудь стоит...
- Хорошо, что мы должны делать?
- Пока ничего. Мне поручено следить за негодяем.
- А я? - нетерпеливо перебила его Зора. - Ты один будешь следить?
- Да, это поручено мне.
- А я, а я?
- Не спеши. Тебя тоже не забыли. Пойдем к Павло. Он проинструктирует нас. Есть и для тебя задание...
- Какое, не знаешь?
- Об этом скажет товарищ Павло. Знаю только, что нам придется расстаться.
- Расстаться? - повторила девушка. И голос, и побледневшее лицо выдали ее волнение.
- Да. На время...
На мгновение оба притихли. Потом Сила сказал:
- Дорогая, этого требует наше общее дело.
- Да, этого требует наше общее дело, - машинально повторила Зора.
- Когда я увижусь с твоим отцом, расскажу ему о тебе, - проговорил Сила.
Зора посмотрела на него с нескрываемой завистью.
- Понимаю, ты хочешь встретиться с ним. Но... так решил Павло. Мы уже взрослые, нам надо иметь крепкое сердце...
Да, Сила прав. Но почему она должна во всем с ним соглашаться?
- Я опасаюсь только, что тебе одному будет трудно справиться с заданием.
Сила не имел права брать ее с собой.
- Не беспокойся, все будет хорошо.
- Ну что ж, тогда расстанемся, - голос Зоры дрогнул, глаза затуманились. Сила впервые видел ее такой печальной. Страшно было разлучаться - ведь главного не успели друг другу сказать.
Может, рискнуть - сейчас же, сию минуту, открыться?
Сила был в нерешительности.
- Да, Зора... я отправляюсь. Так надо. - Он с трудом это выговорил. Мы скоро встретимся.
- Где? - спросила Зора почти шепотом.
- Я думаю, в горах... А скорее всего - здесь, в свободном Триесте. Ведь и ты не останешься там, куда тебя посылают, и я тоже не собираюсь вековать в горах. Мы - жители Триеста - боремся за его свободу и вернемся сюда, когда наступит наш час...
"А вдруг..." - одновременно подумали оба. Однако ни она, ни он не высказали вслух своих опасений.
- Когда же мы увидим его свободным? - задумчиво проговорила Зора. Она вдруг вспомнила мать, погибшую в горах Триглава, так и не успевшую взглянуть на родной город. - Сила... Когда ты встретишься с моим отцом, поцелуй его... за меня. Завидую тебе - ты увидишь там много нового... Наверное, ты встретишь советских бойцов, познакомишься с ними. Если увидишь там партизана, которого зовут Асланом, передай ему привет...
- От тебя? - с удивлением спросил Сила.
- Да, скажешь, что я, простая словенская девушка, шлю ему привет и что я горжусь им... А если подвернется случай, попроси его написать слова русской песни "Катюша". Я ее выучу. От меня ее выучат другие, и пусть эта песня летит по всему побережью...
Зора замолчала на миг и, бросив на друга радостный взгляд, добавила:
- У меня есть еще одна просьба: если у Аслана найдется фотография, попроси. Я хочу нарисовать портрет этого человека. Советского человека...
- Ах, Зора, какая ты фантазерка! Даешь мне поручение за поручением, будто я отправляюсь путешествовать!
- Может, ты не уверен, что дойдешь куда надо?
Сила взглянул на нее так, что она прикусила язык. Сказал:
- Уже время, пойдем. Павло нас ждет.
- Ты вела себя замечательно, - сказал Павло Зоре. - И вновь оправдала наше доверие. Здорово ты одурачила этого Ежу. - Он помолчал. - Ну, убедилась теперь, что здесь такое же поле сражения, как там, в горах? И каждый, в ком бьется сердце патриота, может проявить здесь свою храбрость?
Сила при этих словах взглянул на сидевшую около него Зору.
- Вылазка шпиона, - продолжал Павло, - подтверждает, что он намерен пробраться к партизанам. А мы сделаем так, что ему дорого обойдется эта затея. Мы сами шьем башмаки дьяволу. Не так ли, уважаемый артист? обратился он к Силе.
- Верно!
- Не так ли, дорогая служительница муз?
По губам Зоры пробежала улыбка.
- Пожалуй, так, товарищ Павло!
Павло улыбался, и глаза его ласково сияли.
- Значит, мы подчинимся приказу отца?
- Я подчинюсь... и вашему и его приказу, - ответила смущенная Зора.
- Ведь ты хотела узнать его мнение. - Павло вытащил из кармана письмо Августа Эгона и протянул его Зоре: - Возьми.
Зора прочитала письмо, грустно улыбнулась.
- Пусть будет так.
"Она всегда прекрасна - в печали и в радости, - подумал Сила. Заслужить ее любовь... Смогу ли я когда-нибудь добиться такого счастья?!"
- Вот что, други мои, юные мои товарищи! - Голос Павло еще более потеплел, но была в нем и какая-то новая нотка, нотка решительности. Позвал я вас не для того, чтобы читать вам проповедь... Вынужден я разлучить вас на время. Я долго думал, колебался. Если не ошибаюсь, вам хотелось бы работать вместе, но приходится отправлять вас в разные места. Сила пойдет в горы. Задание ему уже известно. А ты, Зора, должна... Мы поручаем тебе доставить приказ партизанской бригаде, действующей в районе Гориции. Это очень важно, дорогая. Речь идет об освобождении Триеста... Итак, вы оба должны на время забыть о том, чем занимались до этого дня. Особенно это касается тебя, Сила. Ты больше не даешь представлений, чтобы не привлекать к себе внимания. Ты, Зора, больше не пишешь и не расклеиваешь листовки. С этим все покончено. Вас ждет дело очень, очень серьезное, трудное... У меня много отважных бойцов, но такие ответственные поручения не всякому доверишь. Я все обдумал, прежде чем дать вам задания. Я учел твою ловкость и сообразительность, Сила, и то, что ты, Зора, хорошо знаешь итальянский язык. Мне кажется, я правильно распределил обязанности? И хотя, по законам военной службы, обсуждать задачу с бойцами не положено, я делаю это, чтобы вам все было ясно. Друзья мои, я разлучаю вас, чтобы потом еще больше и крепче сблизить. Ну, мои храбрецы, в путь! И на нашей улице еще будет праздник!
Павло встал, опираясь на костыль. Достал из шкафа нужные документы и принялся подробно инструктировать Зору и Силу.
Когда Сила вернулся домой, Марица латала его старую суконную куртку. Она плохо видела и с трудом продевала нитку в ушко иголки.
- Мама, не мучай себя, тебе уже трудно заниматься шитьем, - сказал Сила и сел рядом с ней.
Марица тягостно вздохнула.
- Что делать, сынок? Война помешала женить Анатолия. Будь у меня невестка, она бы мне помогала. А так - что же делать? День и ночь молю бога, чтобы он оставил тебя при мне...
- И я тоже хочу быть с тобой. Но... мама... раз уж ты заговорила об этом, я должен сказать: мне надо ехать.
- Куда, сынок? - тихо спросила Марица.
- Надо... На несколько дней. Есть серьезное дело.
- Что за дело?
- Извини, голубушка... Об этом, понимаешь, нельзя говорить.
Марица подняла на него полные слез глаза.
- Сынок, ты знаешь, я никогда не становлюсь тебе поперек пути.
Сила взглянул в морщинистое лицо старушки, потом перевел взгляд на мрачные, в сырых потеках, стены жилища, и сердце его сжалось от горечи. Сейчас бы дать старой женщине покой, побыть рядом с ней, согревая ее сыновней лаской! А надо уходить. Ежа, наверное, уже давно отправился в путь. Не упустить бы его! Дело серьезное, и нельзя терять ни минуты.
Чтобы успокоить мать, Сила ласково сказал:
- Я скоро вернусь. А если задержусь, пришлю весточку....
- Сынок, я знаю, куда ты отправляешься. Нечего скрывать от меня. Ведь я член Смока*.
______________
* Смок - женская антифашистская организация.
Сила, несколько озадаченный, промолчал. "Так вот она какая, старая Марица?! Никогда не подумал бы..."
- Ничего, сынок, - продолжала Марица. - Мне можно и не говорить, куда едешь. Знаю, ты делаешь полезное дело. Одна только просьба к тебе: увидишь там брата своего Анатолия, обними и поцелуй его за меня.
- Хорошо, мама. Я сам по нему соскучился... А ты знаешь, мама, Зора тоже уезжает...
- Значит, вместе едете? - улыбнулась Марица, смахивая слезу.
- Нет, она едет в другую сторону.
- Вы расстаетесь?
- Да. Нельзя всем быть в одном месте.
- Поезжай, сынок, и возвращайся здоровым.
Марица прочла молитву. Потом неожиданно сказала:
- А Зора - хорошая девушка. Умница... Как ее покойная мать... Девушка эта достойна тебя. Сынок, я стара и больна. Может быть, не удастся вас увидеть, - голос ее задрожал. - Так ты помни, сынок: я хочу, чтобы ты дружил с Зорой. Не обижай ее. Это мой тебе завет. Может быть.
Зора... Сила любил ее с каждым днем все сильнее. Вспоминая Зору, он чувствовал такой прилив сил, что все на свете казалось ему нипочем.
- Мама, мы давно дружим. Я... - он хотел было сказать, что любит девушку, да постеснялся. - Я не обижу ее, не беспокойся. Мы вернемся к тебе все вместе - Анатолий, Зора и я.
- Дай бог! Дай бог, дорогой!
- Береги себя, мама. Мой товарищ Васко - ты его знаешь - будет тебя навещать. Вот, возьми себе на расходы. - Сила положил перед матерью три тысячи лир. Вчера, когда он сдавал деньги, собранные в пользу партизанской организации во время представлений, Павло возвратил ему эти три тысячи лир, чтобы он оставил их матери.
Сила обнял и поцеловал Марицу. Уже отойдя сравнительно далеко, он не удержался и оглянулся.
Мать все еще стояла у ворот. Она махнула ему рукой, и он зашагал навстречу своей новой судьбе.
АМОРЕ
Анита любила свой поселок. Сказать по правде, Святой Якоб - это даже не поселок, а целый город. В нем были заводы и фабрики, хорошие улицы и площади. А кругом - горы, солнце, лес... Казалось, рай. Но отец Аниты, горняк, не раз с горечью говорил о том, что жить трудно и что ни на что на свете у него глаза не глядят. А ведь он любил свой край! Серебряные рудники Идриа, говорил он, занимают одно из первых мест в Европе, а жители едва ли не самые бедные на всем свете. Богатство края - хлеб, серебро, рыба - все в руках богачей.
Аниту поначалу удивляли его слова. Многое в них было неясно ей, но позднее она стала все понимать. Чего проще: старый горняк добывал горы серебра, но не мог купить дочери даже серебряный медальон!
Позднее особым смыслом наполнилась для нее народная песня:
Лепа наша домовина,
Нема круха, нема вина!*.
______________
* Прекрасна наша родина, да нет у нас ни хлеба, ни вина (словенск).
С первых же дней войны горе свалилось на семью Аниты. Сначала фашисты расстреляли отца - за то, что он скрывал в своем доме коммуниста... Потом арестовали и выслали неизвестно куда всех трех братьев. Не выдержав таких испытаний, умерла мать. И даже после этого осиротевшей Аните фашисты не давали покоя. Несмотря на потрясения, пережитые ею, природная живость сквозила в ее движениях, жестах и особенно в глазах - синих, чистых, глубоких, как небо. Алые губы придавали особую прелесть ее лицу, смелые брови делали его еще более выразительным; от природы у нее была величавая походка.
Повзрослев, Анита стала красавицей. Только не ко времени расцвела девушка. Всюду - враги, и красота теперь была настоящим несчастьем. Подруги советовали Аните: увидишь фашиста, придай лицу как можно больше суровости, закрывайся. И Анита, чтобы казаться некрасивой, носила тряпье, сутулилась, как старушка. Но разве не правда, что уродство скрыть можно, а красоту никогда? Стройная девушка не могла сойти за горбунью, и, приглядевшись к ней, один фашистский офицер прямо сказал: "Если подружишься со мной, никто больше не будет тебя беспокоить". Анита, кипя от негодования, но внешне спокойная, ответила уклончиво. Ведь будет хуже, если грубо оттолкнуть. Она надеялась как-нибудь выпутаться из создавшегося положения, и было очень важно выиграть время.
Да, действительно, все, кроме этого непрошеного кавалера, оставили ее в покое, но от него не было спасения. Он следил за каждым ее шагом, настойчиво и методично добивался сближения, оказывая ей всяческое внимание.
Разговаривая с ним, Анита опускала глаза, и он не видел, какой гнев загорался в них.
Как-то вечером он пожаловал к ней домой. Анита не только не высказала недовольства, но даже предложила ему поужинать. Офицер так обрадовался, что решил, будто девушка сдалась, и налег на еду и вино. Все чаще, перестав жевать, бросал он на Аниту похотливые взгляды. Вино оказалось крепкое, он быстро захмелел и не заметил, когда Анита подошла к нему сзади, держа в руках топор...
Не взглянув на убитого фашиста, она ушла из дому, чтобы больше туда не возвращаться.
Через несколько недель земляки узнали, что она пробралась к партизанам.
В партизанском отряде Анита стала медсестрой. Здесь и свела ее военная судьба с Асланом. Очень просто они познакомились. Увидев как-то около медпункта высокого черноволосого человека, она спросила:
- Что вы ищете?
- До ве Виа аморе?*- дерзко, глядя ей в лицо, сказал он.
______________
* До ве Виа аморе? - Где Улица любви? - Обычный вопрос желающих познакомиться с девушкой (ит.).
Анита невольно улыбнулась: такая смелость со стороны человека, только что появившегося в партизанском отряде, удивила ее и вместе с тем, что греха таить, понравилась ей.
- Это и есть Улица любви, а Дом любви - здесь, - ответила она в тон ему, показывая на палатку медпункта. Не выдержав, она засмеялась. - Однако редко кто сюда идет по своей воле.
- А я очень рад... Меня направили сюда на прививку... Вы будете колоть? Хорошо!
- А чего хорошего?
- Как чего? Если вы... Да от вас я все стерплю... Тем более что вы похожи на одну девушку... А может быть, это вы и есть?..
- О какой девушке вы говорите?
- Я видел ее лишь один раз. Когда был в лагере... Я слышал часто... Она так пела "Маму"! Когда я слышу эту песню, всегда ее вспоминаю.
- Значит, вы влюблены в эту девушку?
- Немного. Прошу вас, признайтесь, не вы ли это были?
Анита отрицательно покачала головой.
- У нее были такие же волосы, как у вас...
- В нашем городе у половины девушек русые волосы.
- Тогда спойте "Маму", и я узнаю, кто пел тогда, - шутливо настаивал Аслан.
- А вы забавны, - засмеялась Анита.
- Если так, давайте знакомиться. Аслан.
- Анита.
- Анита?
- Да. Чему вы удивляетесь?
- Красивое имя...
- С этим именем у вас связаны приятные воспоминания?
- Анита - имя известное. Анитой звали жену Гарибальди.
- О, вам известно это?
- Конечно. - Аслан незаметно для себя отбросил шутливый тон. - У нас знают и любят народного героя Италии. Мы с детства слышали и читали о нем, имя его произносим с почтением. Знают у нас и о его верной и храброй подруге...
Анита улыбнулась, прищурив глаза. Ее обрадовало, что разговор перешел на серьезную тему. О, этот Аслан кое-что знает!
- Италия - удивительная страна. Она всегда вызывала симпатии. И наш народ всегда получал поддержку и помощь других народов. Мы помним о русской женщине Толиверовой.
- Той, которая помогла бежать из тюрьмы адъютанту Гарибальди Кастелацци? - подхватил Аслан. - Гарибальди ценил эту отважную женщину... А вы знаете, что знаменитый русский географ Мечников был его адъютантом? Что его другом был русский писатель Герцен? Что его очень уважали Чернышевский и Добролюбов? Что имя Гарибальди вошло в лучшие советские книги? Хотите, я вам обо всем расскажу?
- Ваша осведомленность меня изумляет. У вас замечательная память. И вы неплохо научились говорить по-итальянски...
Аслан улыбнулся:
- Жизнь всему научит.
- Какой язык для вас легче - немецкий или итальянский?
- Как видите, и по-итальянски я говорю неважно.
- Однако мысли свои вполне можете выражать.
- Очень приблизительно, - усмехнулся Аслан. - И в такой же степени я знаю немецкий. Но у немцев мы научились сперва таким словам, как "эссен" и "тринкен"* - так требовала жизнь, а в вашей стране мы услышали "аморе"**...
______________
* Эссен - есть, тринкен - пить (нем.).
** Аморе - любовь (ит.).
Анита засмеялась.
- Здешние девушки обворожительны, - добавил Аслан.
- А вы хитрец: ловко перевели разговор на любовь.
- С этого следовало начать. Без любви жизнь лишена всякого смысла.
Долго еще беседовали они тогда то в полушутливом, то в серьезном тоне.
Так началось их знакомство. С того дня Аслан всем сердцем потянулся к Аните. Они стали часто встречаться. Аните - первому на свете человеку Аслан рассказывал о том, что пришлось ему пережить... О военнопленных, о товарищах, о побеге.
О лагере Анита сама расспрашивала довольно часто: ее интерес к лагерной жизни был не случаен, она надеялась узнать о братьях.
Анита доходила в своих расспросах до мелочей. Однажды она поинтересовалась, как кормили пленных.
- Кормили! Смешные вещи вы говорите, Анита, - усмехнулся Аслан. - Слово "кормили" не подходит к этому случаю. Нам бросали что-нибудь, как собакам. Пленным предоставлялось право самим делить между собой эти жалкие крохи. Как это происходило? А вот так. Скажем, буханка хлеба - не русская, немецкая буханка - выдавалась на пятерых. Кто-нибудь из них резал ее на ровные куски. Были разные способы: отмеряли дольки ниткой, палочкой; под наблюдением голодных товарищей один из пленных священнодействовал вокруг этой несчастной буханочки... Затем пленные садились в круг, один из пятерых отворачивался, а другой, указывая на кусок, спрашивал: "Кому?" Отвернувшийся наугад говорил: "Самеду... Мамеду... Петру... Мне... Тебе". Тут уж никто не обижался, что дележ произведен не так. После раздачи хлеба охранник объявлял: "Сейчас получите суп!" Мгновенно выстраивалась очередь... Повар, не глядя, плескал в котелки - кому жижу, кому гущу... Счастливчики, благословляя удачу, торопились съесть свою порцию... В первые дни, например, удача выпадала тому, у кого сохранился котелок. У многих, конечно, котелков не было... Раз останешься голодным, два - начнешь думать, где взять посудину. Нет ее подставляешь пилотку... Получил свою порцию - вылетай из очереди; зазевался или замешкался - повар тебе половником по башке, а охранник - дубинкой... А суп варили разнообразный: кислая капуста и вода, мерзлый картофель и вода, свекла и вода... Воды особенно много было...
- Да, - тихо проговорила Анита и подумала о братьях. - Плен, пожалуй, горше тюрьмы.
- Плен - это самое страшное на свете!
- Но какое терпение у людей! - вздохнула девушка. - Выжить в таком аду...
- Человек терпелив. Люди, которые раньше не могли и трех дней прожить, чтобы не искупаться, в лагере месяцами не мылись, завшивели, а терпели. Человек - существо удивительное, в трудных условиях приспосабливается ко всему. Даже иногда болеть перестает. Я знаю людей, которые имели катар желудка. Пища, подобная лагерной, убила бы их непременно. А вот не умерли же, выдержали... Что причиной тому? Я думаю, мы все давно были бы на том свете, если бы только терпели. Мы надеялись, и надежда поддерживала нас. Мы верили, мы искали случай вырваться из неволи и попасть к своим... Мы старались не делать ничего такого, что могло пойти на пользу врагам. Были очень осторожны - горький опыт не прошел даром. Когда фашисты спрашивали нас о военных специальностях, они никогда не получали верных ответов. Чтобы не выдать военную тайну, мы прикидывались, что ничего не знаем. Не помогало врали. Не помогало и это - молчали. Поступали, как учит пословица: "Если спросят, видел ли верблюда, ответь, что и следов его не видывал". И вот, бывало, выстраивают нас на плацу. Объявляют: строевикам остаться на месте, поварам - выйти. Весь строй выходит вперед. Комендант орет: "Значит, среди вас нет ни одного строевика? И мы воевали с одними поварами? Ну хорошо, это вам дорого обойдется". И два дня держит нас голодными. Но никто не отступает от своего... Да, ко многому привыкли мы в лагере, лишь к одному не могли привыкнуть - к мысли, что мы в плену...
- А вы знали, что делается на фронте?
- Кое-что до нас доходило. Всякая весточка молниеносно облетала весь лагерь. Каждому успеху нашей армии радовались. А бывали и тяжелые сообщения. Немцы распускали лживые слухи. Когда начались бои на Волге, немецкие тыловики пели от имени наших бойцов:
Не плачь, матушка, не плачь, матушка,
Через два месяца повидаю тебя...
Но пели только сами немцы, если не считать, что им подпевало несколько изменников. Ну, а когда фашистов разгромили под Сталинградом, эта издевательская песенка была ими тотчас забыта...
Рассказывая, Аслан, по обыкновению, волновался; иронический по отношению к пережитому тон изменял ему, он еще более коверкал итальянские слова, но Аните нравилось, что, разговаривая, он глядел прямо в лицо собеседнику, а если уж улыбался, то естественно и непринужденно. Нравился Аните и мягкий голос Аслана - казалось, он говорит сердцем.
- Да, столько пережить... - задумчиво говорила Анита. - Удивляюсь, как удалось вам сохранить такую бодрость. Теперь-то вы счастливы?
- Счастье... Вы верите в него?
- Конечно. А вы - нет?
- Не то чтобы нет... Только я думаю, что счастье - у каждого в его руках... Хотя многое зависит и от случая. Беда меня не обошла... Не желаю, чтобы кому-либо довелось испытать то, что я испытал. И вообще, позор плена... Иногда думал: все кончено. А минуты, часы, дни шли, и получалось, что еще не конец. И тогда я сам себе говорил: все начинается снова, я жив и еще буду счастлив... Может быть, так думают все стойкие, выносливые, не знаю, но они всегда побеждают. И всякий раз, когда я проявлял смелость, я выигрывал. Хотя бы последний раз... Если бы во время бомбежки станции я испугался и не рискнул, не видать бы мне свободы...
- Вот и тебе в конце концов повезло, - весело сказала Анита, непроизвольно переходя на "ты". - Аслан, ты ведь счастливый, не сетуй на судьбу!
- Я счастлив с тобой. А ты?
- Кто дружит со счастливым, того обойдет несчастье, - ответила она пословицей.
- Я уже столько рассказал о себе... Анита, теперь твоя очередь...
- А мне нечего рассказывать... Ведь я ничего не видела. Со мной не приключалось такое, что было с тобой...
- У каждого свое. Расскажи, Анита, о жизни своей!
Может быть, девушка и решилась бы открыть душу, но подошел Чуг и сказал Аслану:
- Вас командир вызывает.
Аслан, забыв о своей просьбе, встал. Вернулся он повеселевший, шепнул девушке:
- Завтра иду в поселок Святой Якоб.
- Ну вот, - воскликнула Анита. - Я же говорю, счастливый... Меня вот не отправят в Святой Якоб. А ведь я там родилась и выросла. Так хочется хоть разок на родной поселок взглянуть!