Велиев Сулейман. Триглав, Триглав

   А песня далекого певца, которого Мезлум три года назад мог называть товарищем, неслась над землей, долетая и сюда, на берега Адриатики.
   Звучал волшебный голос, и перед взором Мезлума вставали знакомые картины: древние горы Кавказа, Гек-Гель, быстрый Аракс, синий Каспий...
   О, это было далекое, неповторимое время, когда Мезлум ходил за овечьим стадом, слушал песни чабанов, мастерил из камыша свирель!
   Голос певца летел из далекого Баку, через фронты, через горы и степи. Он славил воинов армии, партизан - тех, кто стоял лицом к лицу с врагами, а не показывал им спину...
   Певца сменил хор девочек. Как чудесно пели они, как нежно звучали их голоса!
   "Может быть, и моя Тути среди них?" - подумал Мезлум. Каждый раз, видя на улице детей, он вспоминал свою смуглую, кареглазую дочь; в этом году ей исполнится пять лет...
   В день рождения дочери Мезлум не находил себе места и в конце концов обычно напивался. "У меня никого нет. Только моя скрипка... А там - семья, Тути... Что они думают обо мне? Может быть, давно от меня отреклись? Как я буду смотреть в глаза людям, если вернусь? Что я отвечу своей любопытной дочурке, если она спросит: "Папа, расскажи, как ты воевал?" Что ей скажу? Скажу, что служил денщиком у фашиста, забавлял в ресторане разных людей? Нет, нет! Лучше положить конец этой никчемной жизни".
   Мезлум выключил приемник, встал. Порылся под кроватью, вытащил из-под нее длинную веревку. Деловито, спокойно накинул один конец на массивный крюк в потолке. Потом пододвинул табуретку, встал на нее, надел петлю на шею...
   В этот момент открылась дверь и вошел хозяин. Мгновение он стоял ошеломленный. Потом кинулся к Мезлуму, сорвал с него веревку.
   - Ты с ума сошел! Я не допущу этого!
   - Мне нельзя жить...,
   - Так, как живешь - нельзя, - говорил хозяин, укладывая его на постель. - Ищи другую жизнь. Иди к товарищам. Это единственный достойный выход из положения.
   - Они меня не примут. Они хорошие люди, а я - кто?
   - Слушай меня, дорогой, у итальянцев есть такая пословица: "Станешь водить компанию с хорошими людьми - попадешь в их число..." Понял? Теперь сделай, как я советую. Расскажешь все, что было, попросишь у товарищей прощения. Ты еще можешь искупить свою вину. Я знаю одного человека. Если он тебе поверит, поможет пройти к партизанам.
   Мезлум не мог говорить. Хозяин покачал головой.
   - Если бы я пришел на минуту позже...
   - Вы похоронили бы меня на этом кладбище.
   - О кладбище пусть думают враги! Я не знаю, что будет, но, может быть, я еще послушаю твою скрипку по радио, с твоей родины.
   Лицо Мезлума впервые за последнее время озарилось робкой улыбкой...
   - Спасибо. Я никогда... не забуду...
   - Давай готовься, скоро пойдем.
   Придя в себя, Мезлум поискал в стакане старую поломанную бритву, побрился, уложил вещи и скрипку в чемодан. Оделся, взял из рук хозяина адрес.
   Голос его дрогнул, когда он сказал:
   - Я не забуду... Спасибо, синьор. Спасибо!
   Однажды привели еще одного задержанного. Тощий, измученный мужчина в обтрепанной шляпе, с чемоданом в руке.
   Анатолий Мирко всех задержанных, если они не были итальянцами или немцами, посылал, как правило, к Аслану, и тому приходилось проводить предварительный допрос.
   Аслан уже несколько дней не отдыхал; бледный от усталости, с воспаленными глазами, он напоминал тень человека. И сейчас он думал только об одном: как бы отдохнуть.
   - Садитесь, - устало сказал он задержанному. Однако тот не сел, настороженно смотрел на Аслана и растерянно улыбался.
   - Вы меня... не узнаете? - тихо спросил задержанный.
   Аслан поднял голову, посмотрел на пришельца, но, должно быть, все-таки не узнал.
   - Я - Мезлум... - произнес тот едва слышно.
   Аслан рывком встал.
   - Мезлум?! - лицо его потемнело. - Что тебе здесь нужно? Сам пришел или привели?
   - Сам...
   - Надоело развлекать фашистов? Впрочем, им теперь туго приходится, и поэтому ты от них отказался? Им тоже изменил?
   - Я никогда не служил им... по-настоящему. И давно порвал с ними.
   - Теперь перебежчики отворачиваются от немцев... Было бы лучше, Мезлум, если бы ты пришел пораньше... Поверить тебе было бы легче...
   Мезлум молчал. Да и что он мог сказать? Действительно, опомнился он поздновато... Когда уже каждому ясно, что песенка немцев спета...
   - Ну, раз пришел, рассказывай... Только все, без утайки!
   Мезлум, путаясь, начал свою исповедь. Аслан слушал, изредка качая головой.
   - Пришел-то все-таки зачем? - спросил он.
   - Пришел вот... Делайте со мной что хотите. Хотите - помилуйте и дайте сделать что-нибудь доброе. Хотите - убейте. Не грех - покончить с предателем...
   Аслан задумался. В сущности, от него зависит, как поступить с Мезлумом. Он лучше всех знал этого человека, поэтому должен принять решение, какое подскажут ему разум и сердце. Если он расстреляет этого человека, его никто не упрекнет за такой шаг. Возможно, не осудят и в том случае, если проявит великодушие. Мезлум струсил, Мезлум опозорился, не захотел работать с товарищами, дезертировал, прислуживал немцам, уклонился от своей святой обязанности - бороться с врагом всегда, везде, в любых условиях, любыми средствами... Если что и говорит в его пользу - так только один-единственный довод: он никого не выдал...
   - Да, очень поздно ты очнулся, Мезлум. Помнишь свои слова? О плевке? О древней пословице римлян: "Ubi bene, ibi patria" - "Где лучше, там и родина"? Вот что ты бросил нам в лицо!
   - Чтобы мне в тот момент онеметь! Но сказано - сказано. Мне стыдно... Тысячу раз отказался бы от этих слов... Я бежал от немцев. Я готов ко всему.
   - Трудно поверить тебе. - Аслан встал, прошелся по землянке. Мезлум ждал, не дыша. - Попробовать разве? Дать возможность смыть пятно предательства?
   Мезлум вздохнул.
   - Я постараюсь... Я докажу...
   - Ладно. Поменьше слов! Начнем с того, что будешь играть на скрипке. Для наших бойцов. Если... если они захотят тебя слушать!
   Мезлум отскочил, как ужаленный.
   - Я пришел сюда не как музыкант. Я не имею права взять в руки скрипку, пока... пока не вытащу из сердца занозу, не оправдаюсь перед людьми.
   - Да, так правильнее, - согласился Аслан. - Иди!
   ВСТРЕЧА
   Заполучив портфель Ежи, Сила безостановочно прошел добрый десяток километров. Постепенно он стал чувствовать себя еще увереннее, хотя впереди были села, где, он знал, мог встретить немцев. И когда он увидел на боковой дороге автомашину, он подумал сначала о том, как было бы хорошо доехать на ней до ближайшей деревни, уж после этого немного встревожился: что за люди едут, куда и откуда, как себя вести с ними. Но пока он размышлял, машина подошла совсем близко и шофер, несомненно, его заметил.
   Сила решил рискнуть.
   Он стал посреди дороги и поднял руку.
   Машина остановилась. Сила подошел и сразу же пожалел о своей затее: рядом с шофером сидел немецкий унтер. Шофер был здоровый детина, с широким смуглым лицом, с черными улыбчивыми глазами, кудрявый выгоревший чуб лихо выбивался из-под козырька его фуражки. Унтер-офицер тоже не похож на хилого гимназиста. Это был могучий широкоплечий блондин.
   Сила сказал, стараясь быть спокойным:
   - Подвезите меня, пожалуйста!
   - Куда?
   - В Цоллу.
   - Садись.
   Шофер устроил Силу в кабине, между собой и унтер-офицером. Когда машина тронулась, спросил:
   - А теперь скажи, что ты за человек и откуда идешь?
   - Я? Обыкновенный человек. Живу в селе Цолла. Был у тетки. Прислуживаю немецкому офицеру, - ответил Сила. И весь внутренне подобрался, ожидая, что скажут эти двое. Те, однако, молчали, и он сам неожиданно спросил:
   - А вы едете только до этой деревни?
   - А ты хочешь дальше поехать? - шофер подмигнул унтер-офицеру.
   Сила знал, что за Цоллой - нейтральное село, а дальше уже идут села, освобожденные партизанами.
   - Твой офицер тебя не обижает? - спросил шофер.
   - Нет, он неплохой человек и уважает меня, - осторожно ответил Сила.
   - Видно, ты ему верно служишь, - ехидно сказал шофер. - Стараешься, а?
   - Да, господин солдат...
   Когда проехали Айдовщину, неугомонный шофер снова повернулся к Силе:
   - Скоро Цолла. Где там стоит твой дом?
   - Около церкви, - наугад ответил Сила. Боже, что будет, если потребуют, чтобы указал точнее, да еще выразят желание зайти? Плохо тебе придется, Сила!
   На окраине Цоллы машину остановил полицейский, придирчиво проверил пропуск и разрешил ехать дальше.
   Едва поравнявшись с церковью, шофер прибавил скорость. Сила попросил было остановить машину.
   - Зачем? Сходить тебе не придется, - сказал ему шофер. - Поедешь к нам... В гости!
   - Как в гости?
   - А так... Мы ждем не дождемся таких, как ты. Вот арестуем, а там поглядим, что ты за птица, - спокойно ответил шофер.
   - Да за что арестуете?
   - Тебе лучше знать, за что.
   - Сколько тебе лет? - заговорил наконец унтер-офицер по-словенски.
   - Двадцать.
   - Значит, тебя уже можно судить.
   - Не имеете права! Я честно служу...
   Шофер и унтер-офицер, переглянувшись, захохотали.
   - Вот и накажем за службу фашистам.
   Сила удивленно смотрел то на шофера, то на унтер-офицера. Он притих, не зная, что и думать. Неужели свои? Или, может быть, ловят его, испытывают?
   - Молчишь? От страха язык отнялся? - сурово спросил шофер.
   - Словены не знают страха! - гордо ответил Сила.
   - Посмотри на него! - усмехнулся шофер, сворачивая в узкий переулок. Словены не знают страха... Словены не служат врагам! А ты?
   Машина долго петляла переулками; потом шофер, заметив что-то впереди, посмотрел на унтера. Оба слегка побледнели.
   - Только с ходу, - сказал унтер.
   Выехали на широкую улицу. До окраины деревни осталось метров триста. Унтер нагнулся, достал из-под ног автомат, щелкнул затвором, положил его на колени.
   Шофер выжал газ.
   Несколько человек с карабинами вышли на дорогу, и один махнул флажком. Но, к удивлению Силы, ни унтер, ни шофер не обратили на это никакого внимания. Полицейские едва успели отскочить с дороги. Шофер развил такую скорость, что, казалось, машина вот-вот оторвется от земли.
   Сзади загремели выстрелы, зазвенело стекло, чем-то ударило по верху. Унтер высунулся в дверцу и дал короткую очередь.
   - Для порядка, - засмеялся он.
   А машина той порой мчалась по ничейной полосе. Несколько минут сумасшедшей гонки - и на окраине другого села часовой партизанского отряда остановил их, потребовал пароль. Кивнув в сторону Силы, спросил:
   - Что за человек?
   - Ну какой же это человек? Фашистский прихвостень! Приехал, видишь ли, в гости.
   - Ну и угостите его хорошенько.
   А Сила, еле сдерживая радость, сказал:
   - Оказывается, вы свои!
   - Какие мы тебе свои, негодяй? - сквозь зубы процедил унтер.
   - Вот хитрец! Может, скажешь еще, что ты партизан? - язвительно спросил шофер,
   - Вот и скажу, а вы не смейтесь! Я и в самом деле партизан.
   - Да ну! Пять минут назад ты был чуть ли не правоверным нацистом!
   - Так же, как и вы.
   - Ну мы с тобой еще поговорим, шкура, - внезапно побледнел унтер-офицер.
   - Не кричите, - спокойно ответил Сила. - Доедем до штаба, и все выяснится. Август Эгон скажет, кто я.
   - Эй ты, не спекулируй именем Эгона!
   - Я не спекулирую. Я пришел сюда с поручением. - Сила, решившись, порылся за пазухой, показал шоферу какую-то бумагу. - И я это доставлю Августу Эгону, а там посмотрим.
   И тут Сила почувствовал, что отношение к нему вмиг изменилось. Попутчики почти что по-приятельски попросили его рассказать о себе.
   Потом они перезнакомились. И Сила узнал, что ехал с Сергеем и Асланом.
   - О, вы Аслан! - радостно воскликнул Сила. - Вы оба советские? Ух, как я рад! Мы столько о вас слышали... Рассказать в Триесте, что я вас видел, ни за что не поверят.
   - Этот товарищ, - Аслан указал на Сергея, - старший лейтенант Красной Армии.
   - Русский?
   - Да.
   - А вы?
   - Я - азербайджанец. Мы, браток, граждане одной страны, у нас общая родина, иногда нас называют советские или русские, что одно и то же.
   - Счастлив тот, кто подружился с русским, - сказал Сила, очень кстати вспомнив эту поговорку.
   - Молодец! - похвалил его Аслан. - Правильно говоришь.
   - Так мы же с детства слышали о русских. У нас говорят: будь правдив, как русский. Русские всегда были нашими друзьями и защитниками, - продолжал обрадованный и польщенный Сила. - Расскажите мне про вашу страну!
   - Расскажем еще, успеется.
   - Наверно, наши люди часто вас расспрашивают?
   - Мы охотно рассказываем о нашей родине, хотя иногда нам задают такие вопросы, что только плечами пожимаешь. Вот, например, недавно один спрашивает: "Правда ли, что в России едят много, а работают мало?" Долго пришлось втолковывать, что едим мы не больше других, а живем по закону: "Кто не работает, тот не ест".
   Сила покраснел так, словно сам обращался к русским с глупым вопросом.
   - Спросить так мог только лентяй либо обжора!
   Аслан засмеялся:
   - Вот спросил же! Что на уме, то и на языке.
   Они ехали по многолюдным, оживленным, как в праздничный день, улицам большого села, дома которого были украшены лозунгами "Да здравствует дружба народов!". Стайка детей пела народную песню "Ой морово"; здесь каждый без опаски мог крикнуть "Живеле коммунизма!", и ему отвечали той же фразой и приветливой улыбкой.
   Машина бесшумно катилась по ровной асфальтированной дороге. Пусть бы она шла еще медленнее, чтобы можно было наглядеться вдоволь на счастливых свободных людей! Но вскоре дома остались позади, и перед ними снова открылась широкая равнина.
   - Далеко ли еще ехать?
   - Километров десять.
   - Я вижу, тут вы знаете все...
   - Еще бы! Скоро два года, как я тут партизаню, - ответил Аслан. - Был и еще кое-где... Например, под Дрварой. Вот память о ней, - Аслан показал Силе шрам на руке.
   - Говорят, там были англичане? Будто бы даже сын Черчилля приезжал, заговорил Сергей.
   - Да, были. А за два часа до боя ушли. Сына Черчилля я тоже видел. Он совсем не похож на военного, может быть, не похож и на отца. Этакий франт, даже летом носит шелковые перчатки, следит за своей внешностью, как женщина...
   Когда машина взобралась на гору, Сергей объявил:
   - Вот наконец-то Чеповано.
   Между двумя холмами, почти у самой вершины горы, белели дома селения.
   Машина медленно ползла вверх по извилистой дороге. Проехали вдоль бурного потока, который с грохотом низвергался с высокой скалы.
   - Он впадает в Саву, - заметил Аслан.
   - В Саву, - тихо повторил Сила. Аслан посмотрел на него, не понимая, отчего это сразу взгрустнул парень.
   А парню в сверкающем потоке водопада чудился образ любимой. Где она сейчас? Что видит - равнину, море или такие же горы? Когда удастся с ней встретиться? Может быть, и не удастся... Непонятная робость помешала ему Зора так и не узнала о его чувствах. В тот день, когда он принес ей портрет Ленина, был очень удобный случай для признания... Почему он не решился, чего испугался? Не напрасно люди учат: в любви надо быть смелым. Девушки любят смелых. Вот Васко, например. Он всегда говорит о Зоре в шутливой форме, хотя неравнодушен к ней. Что, если он воспользуется его отсутствием, его нерешительностью и раньше объяснится в любви?
   От этой мысли Силу бросило в жар. "Нет, она не может поверить Васко. Я люблю ее сильнее, чем он... Может, он вовсе и не любит ее... А мы с Зорой дружим с детства, - думал Сила. - Мне без Зоры не жить".
   Он видел ее во сне и наяву - видел ее лицо, родинку на щеке, голубые глаза, быструю походку, золотистые волосы, маленькие белые руки, слышал ее звонкий, чарующий голос...
   Лагеря партизанской бригады были расположены в густых лесах. Самолеты союзников часто пролетали над скрытым в лесу небольшим партизанским аэродромом. Казалось, лесной аэродром их вовсе не интересовал. Но однажды пять американских самолетов долго кружили над ним, и партизаны решили, что самолеты потеряли ориентировку, хотят приземлиться. Выйдя на поляну, они разложили опознавательные знаки, которые отчетливо можно было увидеть с бреющего полета. Больше того, партизаны расстелили на земле даже партизанское знамя - чтобы у союзников не было никаких сомнений... Самолеты тотчас набрали высоту, спикировали и сбросили бомбы. Лес загорелся. Стволы партизанских зенитных пушек направились в небо; один самолет партизаны сбили огнем крупнокалиберного пулемета, остальные обратились в бегство. Затем партизаны принялись тушить пожар.
   Многие все еще думали, что их бомбили фашисты, вероломно замаскировавшиеся под американцев. Но когда перед ними предстал сбитый американский летчик, заявивший, что он имел приказ бомбить район Триглава, где якобы разместились фашистские войска, картина стала проясняться...
   С тех пор партизаны остерегались самолетов союзников и тщательно маскировали свои объекты: Сила, пока ехали, так почти ничего и не приметил.
   Штаб бригады размещался выше всех - таким образом, он мог обозревать все подразделения на склоне горы на территории в десятки квадратных километров. Ближе всех к штабу стояла первая рота, которой командовал Аслан, девятая и десятая роты вновь организованного третьего батальона, несколько дальше - второй и третий батальоны бригады; в последнем подавляющее большинство бойцов составляли итальянцы и словены, бежавшие из фашистской армии. Сначала Август даже не соглашался принимать их в свой отряд, помня о том, что эти люди воевали против партизан, но потом принял во внимание, что многие из них отнюдь не по своей охоте оказались в фашистской армии, а теперь как-никак перешли на сторону партизан, да еще с оружием, - это, конечно, ослабляет силы врага... В конце концов перебежчиков свели в особую роту, которая хорошо проявила себя в боях. А так как число перебежчиков возрастало с каждым днем, то роту развернули в батальон. Но перебежчики все еще шли к партизанам. Вот почему, когда Августу доложили, что Аслан и какой-то словен хотят видеть его, Август подумал, что Аслан опять привел бывшего фашистского солдата или пленного, бежавшего из лагерей, и хотел отослать их к начальнику штаба; если, мол, у пришедшего есть рекомендация от Павло, нач-штаба оформит его в отряд.
   - Он хочет видеть лично вас, - сказал адъютант.
   Войдя, Аслан взял под козырек. Сила хотел сделать то же самое, но не сумел, смущенно опустил руку и только во все глаза глядел на Августа - этот высокий, крепкий человек с суровым волевым лицом - отец Зоры...
   Август встал, подошел к Аслану.
   - Кто это с вами?
   - Этот товарищ из города, с особым поручением.
   - Кто тебя послал? - спросил Силу Август.
   - Павло.
   - Садись, молодой человек, я тебя слушаю.
   Сила сел. Сначала сбивчиво, а потом смелее стал рассказывать о том, как получил задание и как добирался до партизан. Потом, достав из-за пазухи пачку документов, подал их Августу.
   - Да, нам сопутствует удача, друзья, - сказал Август, просмотрев бумаги и по достоинству оценив важность содержащихся в них сведений.
   И, уже отпустив Аслана, задержал у себя Силу.
   - Расскажи подробнее, как в городе?
   - Народ ждет, товарищ командир. На улицах, в магазинах, ресторанах ночью фашистов не видать. Боятся. Городская полиция в растерянности...
   - Ну, а Зора, как она? Ты знаешь о ней что-нибудь? - спросил Август. Доволен ею Павло?
   Сила потупил взгляд. Ему показалось, что Август знает все, читает по его лицу, как по открытой книге.
   Ответить он не успел. Открылась дверь, вошел человек среднего роста со смуглым, немного скуластым лицом, озаренным по-юношески ярким взглядом умных глаз. Поздоровавшись, он неторопливо прошелся по комнате и опустился на табурет напротив Августа.
   - Это комиссар нашей бригады, - сказал Август. - А это, - добавил он, указывая на Силу, - товарищ из Триеста. Он перехитрил вражеского шпиона, похитив у него важные документы, и очень ловко и удачно пробрался к нам.
   - Да вы просто молодчина, - сказал комиссар и, вставая, протянул юноше короткую сильную руку. - От души поздравляю вас. Вот она, нынешняя-то молодежь, а? Все может!
   Сила поднял голову. Глаза их встретились.
   - Постойте, постойте, - вдруг сказал комиссар, слегка бледнея, - мне... лицо ваше... знакомо... очень...
   Внимательно, будто припоминая что-то, смотрел он на юношу. Этот чистый ровный лоб под шапкой каштановых кудрей... Эти чуть продолговатые темные глаза, обрамленные густыми ресницами... Плавный изгиб черных бровей... Это черты жены...
   - Скажи, джиоване, - спросил он чуть приглушенным голосом, переходя на итальянский язык, - этот шрам на лбу, отчего он у тебя?
   - Это жандармы память оставили... Часами один стукнул... - Сердце у Силы лихорадочно билось в предчувствии чего-то необыкновенного.
   - За что?
   - Они пришли за отцом... Я хотел сам того жандарма огреть часами, да он перехватил руку... Ну и...
   Раде сделался белый как бумага.
   - Как тебя зовут, мальчик? - спросил он чуть слышно.
   - Сила.
   - Сила?
   - Да.
   - А имя отца и имя матери ты помнишь?
   - Да, - сказал Сила. И назвал имена. Сомнений быть не могло.
   - Сила! - прошептал Раде. - Сын мой!
   Сила был словно во сне. Растерянно глядел в лицо комиссара. Медленно всплывали в памяти родные черты. - Отец! - закричал он.
   И они бросились друг другу в объятия.
   Август, с волнением наблюдавший эту сцену, растроганно улыбнулся: нашлись отец и сын. "И я нашел: друг моей дочери - сын моего друга... Трудно поверить, до чего хорошо!"
   Август на цыпочках вышел из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь.
   ...Вечером, когда уже, кажется, обо всем переговорили, Душана Раде можно было видеть в землянке - он склонился над какой-то толстой книгой и что-то писал. Книга эта была фамильной реликвией - только ее и удалось Раде сохранить. Он уже стар и скоро передаст ее сыну...
   Раде перечитал последнюю запись: "Много лет тому назад мой прадед сражался против французов. Мне пришлось воевать против фашистов. В этой борьбе я потерял семью: жену, сына..." Он зачеркнул последнее слово. Сына он нашел и теперь напишет об этом счастливом дне...
   Что касается Анатолия, то его найти было уже легче легкого - вся бригада знала комбата, и каждый почел бы за честь проводить к нему Силу.
   Три года прошло с тех пор, как они виделись в последний раз. Оба, конечно, изменились (Сила возмужал, на висках у двадцативосьмилетнего Анатолия появилась седина), однако узнали друг друга сразу.
   В этот же день Сила был зачислен в роту Аслана. Очкастый батальонный писарь занес его фамилию в список, и Сила с Асланом отправились в столовую.
   - Здесь каждый день бывает горячий обед? - спросил Сила. Перед ним дымился ароматный суп.
   - А как же! Горячий обед мы имеем даже в походе и в горах. Кухни следуют за нами по любым дорогам.
   Из столовой Сила пошел к старшине. Старшина в партизанском батальоне обладал большой властью. Увидев новичка, он прервал беседу с бойцами, в ответ на какую-то их просьбу сказал им как отрезал: "Нельзя" - и повернулся к Силе:
   - Вам что?
   - Я - новый боец, зачислен в роту Аслана. Я прошу дать мне место в палатке ротного.
   - В этой палатке людей больше, чем надо.
   - Устроюсь как-нибудь. Аслан сказал...
   - Нельзя, - упрямо повторил старшина. Если бы кто-нибудь намекнул, что Сила - брат комбата, старшина, конечно, сразу сменил бы тон... Но сейчас, предупреждая всякие просьбы, он заявил: - Никаких разговоров! Идите, я скажу, в какой палатке будете жить.
   - В неудачное время сунулся, - усмехнулся Аслан, выслушав рассказ Силы о разговоре со старшиной. - Видно, сердит на что-то. Когда сердит, отказывает в любом пустяке. Просто сумасшедший. Анатолий даже хотел отстранить его от должности, да раздумал: работник хороший... Ничего, эту ночь как-нибудь переночуешь на моей койке, а там мы сами определим тебе место. В сущности, это не старшина должен решать.
   - А вы куда пойдете?
   - Я переночую в санчасти.
   - А там что, разрешают находиться?
   - А почему нет? Я думаю, разрешат... Коек свободных много.
   Они подошли к палатке медпункта, когда Анита перевязывала раненого. Аслан шепнул Силе:
   - Смотри: это Даглы Асад, мой земляк. В последнем бою отличился.
   Лицо и шея Асада были так забинтованы, что Сила мог видеть только его черные волосы.
   - А рана тяжелая?
   - Ничего. Заживет.
   Закончив перевязку, Анита подошла к Аслану. Аслан познакомил Силу с девушкой. Они пожали друг другу руки.
   Анита напомнила Силе Зору. И только с ней она могла сравниться своей красотой.
   На обратном пути Сила вдруг спросил Аслана:
   - Вы ее любите?
   - Кого?
   - Аниту.
   - Кто сказал, что я ее люблю? - улыбнулся Аслан.
   - Я прочел это в ваших глазах.
   - Я тоже прочел в твоих глазах, что ты влюблен.
   - Я? - удивился Сила.
   - Да. Не смущайся.
   - Да, я люблю, - сознался парень. - Не знаю только, любит ли она меня. Мы об этом так и не поговорили.
   - Совсем не обязательно говорить о чувствах. Может быть, она уже и так догадалась?
   Лицо парня просияло. Как знать, может, Зора и любит его? Подумав об этом, Сила сразу вспомнил наказ девушки.
   - Зора просила, чтобы вы переписали для нее "Катюшу".
   - Какая Зора? - спросил Аслан. И вдруг, по жаркой краске на лице Силы, догадался, о ком он говорит. - Да... Так, значит, ее зовут Зорой? Но меня ведь она не знает?
   - Зато в Триесте о вас многие слышали.
   - Хорошо, дорогой, я перепишу "Катюшу", у нас каждый ее знает.
   - Но это не все. У Зоры к вам еще одна просьба...
   - Скажи, пожалуйста... Какая же?
   - Она просит вашу фотографию.
   - На что она ей?
   - Так она же художник! Хочет написать портрет советского партизана...