Страница:
Короче, встреча в высшей степени удалась. Одноклассники от души вкусили шикарной жизни. Обожрались деликатесами. Упились коллекционными винами. Накурились сигар. Накатались в лодочке по пруду. Настрелялись из настоящего лука по мишеням. Напарились в бане. В конце концов напились. Орали песни. Ходили купаться на персональный пляж. Причем Витя Шпала желал купаться исключительно голым.
В одиннадцать часов автобус отвез на железнодорожную станцию первую партию гостей, тех, кто во что бы то ни стало торопился домой. А в половине первого этот же автобус стал собираться в город, чтобы развести по домам остальных.
– Но для тех, кто может остаться на ночь, приготовлены гостевые комнаты! – объявила Пушкина.
Ее слова были восприняты с ликованием. А что! Раз здесь так хорошо – будем гулять всю ночь. А завтра продолжим!
Однако Пистон засобирался. На следующий день у него было назначено много работы: эфир, репетиции, вечером дискотека в дорогом клубе.
Когда Пистон садился в автобус, Лопатин придержал его за рукав.
– А к тебе у меня отдельное дело… С тобой я бы хотел поговорить особо, – сказал он. – Не сочти за труд, в понедельник позвони мне в офис. – И, порывшись в кармане, он вручил Пистону свою визитку.
По тону Лопатина Пистон почувствовал, что дело обещает быть небезынтересным.
В понедельник он позвонить не смог, а вот в среду позвонил. И в конце недели они встретились в респектабельнейшем кабинете Василия Михалыча Лопатина.
– Ты за них не переживай, – напористо учил Пистон, когда они с Платовым пробирались на машине сквозь плотное движение в исторический центр города. – Денег у них куры не клюют…
– То есть теперь этот твой одноклассник стал олигархом?
– Вроде того. Он – один из директоров большого холдинга. Оптовая торговля фруктами. Миллионные обороты. Ты, наверняка, слышал название. Да вон, вон на стене их реклама! – Пистон показал пальцем на рекламный щит, покрывающий брандмауэр.
Платов кивнул. Название компании было у всех на слуху.
– Крупная лавка, – одобрил он.
– А то!
– И Стрелок будет целить в этого твоего Лопатина?
– Да нет же! Впрочем, тебя это не касается.
Платов о чем-то думал некоторое время, потом в сомнении покачал головой.
– Только имей в виду, – предупредил он. – Я врать не умею.
– Тебе и не придется. И вообще. Твое дело – самое маленькое. Приехал, погрузил труп в машину и уехал. Главное – никакой отсебятины. Все время молчи. Если что спросят – посмотри презрительно и сплюнь на землю. А я за тебя сам отвечу.
Платов покачал головой. Это легко говорить – молчи и плюй на землю. А если что…
– Если это такие заметные люди, то у них наверняка весь лес будет оцеплен службой безопасности. Из отставных контрразведчиков.
– Не волнуйся. Не будет, – отмахнулся Пистон.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю!
– А если будет?… А если они за нами увяжутся? Выследят до города и накроют?
Пистон резко повернулся в сторону Платова и презрительно сощурился:
– А ты что же, хочешь тонну баксов просто так срубить, за здорово живешь? На машине проехался туда-сюда за город – и пожалуйста! Нет, братан! Ты не в Чикаго!
Платов промолчал. Подумав, что за просто так даже в Чикаго тысячу долларов не платят.
В молчании они переехали мост, свернули на набережную, и, не выезжая на площадь, ушли вправо.
– Да не волнуйся ты, – успокоил Пистон. – Все продумано. В конце концов, ты здесь вообще почти ни при чем. Твое дело маленькое. Приехал, погрузил и уехал. А вот я, если что…
Платов ничего не ответил. Легко сказать – погрузил труп в машину и уехал. Кому-то, может быть, это пара пустых. А если ты раньше ничего подобного не делал?…
– Все! Глуши мотор, – сказал наконец Пистон. – Дальше я пешком. Чтобы тебе раньше времени не светиться. – Он посмотрел на часы. – Как-то мы быстро доехали. Еще пятнадцать минут. Давай-ка пока по сигаретке… Угощай!
Но вернемся к Лопатину. Как легко догадаться, основу благосостояния его семьи заложил тесть, отец Маринки Пушкиной.
Овощебаза, которой он заведовал еще при советской власти, и в старые времена приносила неплохие доходы, а в беспокойных водах молодого рынка, который страна начала строить почти одновременно с Пушкиным-старшим, цитрусово-банановая торговля и вообще расцвела пышным цветом.
Путем различных легальных и полулегальных процедур овощебаза стала сначала коллективной собственностью, потом акционерным обществом, потом товариществом и в конце концов бизнесом, которым на паях с несколькими близкими людьми владела семья Пушкиных. В руках этой семьи советская овощебаза превратилась в оптовую торговую компанию со своими терминалами, холодильниками, транспортным парком и даже парочкой пароходов на Волго-Балте.
Как только Лопатин с грехом пополам окончил техникум холодильной промышленности, в который поступил еще до свадьбы, тесть сразу привлек его к своему делу. Точнее сказать, тесть пытался привлечь Лопатина в качестве помощника в бизнесе, но ничего путного из этого не получилось.
Лопатин оказался абсолютно непригодным для каких-либо серьезных занятий. Он путался в ценах и сортах, подписывал приемку очевидно испорченного товара и не мог отличить брюссельскую капусту от салата-латука. Он отправлял блуждать по стране беспризорные грузовики и высылал по несуществующим адресам скоропортящиеся вагоны. Засовывал куда-то важные документы, и потом ни одна живая душа не могла их найти. Его попытка занести пару цифр в компьютер означала неизбежную поломку последнего. И даже в простейших поручениях типа «узнай-позвони» он умудрялся понять все не так и перевернуть с ног на голову.
Уже через пару месяцев тесть с досадой говорил: «Если есть десять способов сделать дело правильно и всего один – это дело провалить, то Васька, язва его забери, наверняка выберет этот единственно провальный способ». А шурин Лопатина, младший брат Маринки, Сашка, выражался еще определеннее: «У кого-то руки растут оттуда же, откуда ноги. У Лопатина из того же самого места растет и голова!»
Трудно сказать, что играло главную роль в неудачах Лопатина. Может быть, то обстоятельство, что медлительный, не очень решительный Лопатин не поспевал за лихорадочным ритмом, который задавали в компании шумные, хваткие, склонные к авантюрам отец и сын Пушкины. А может быть, мечтательный Лопатин был слишком доверчив к людям и не умел жестко отстаивать свои интересы и интересы дела. Вполне вероятно, что ему не хватало природной деловой сметки. Не исключено также, что молодой шурин, ревниво относившийся к своему сверстнику в руководстве компании, навязывал ему жесткое соперничество, и миролюбивый Лопатин тушевался… Кто знает…
Скорее всего, главную роль играло то простое обстоятельство, что Лопатин занимался так называемым бизнесом без всякой охоты, можно сказать через силу. Ему был глубоко чужд азарт предпринимательства. Он не радовался, видя, как работающие в деле рубли порождают на благо семьи новые и новые рублики. Он оставался глубоко равнодушным к успехам и неуспехам компании, к неудачам конкурентов и к росту числа партнеров, к изменению внешней и внутренней конъюнктуры и к улучшению экономической ситуации благодаря высоким ценам на нефть.
С досадой и грустью Пушкин старший наблюдал в окно своего кабинета, как каждый день, в пять часов, как только на складах заканчивался рабочий день, Лопатин, враз повеселевший и наполнившийся энергией, чуть ли не вприпрыжку спешил к овощебазовской проходной. Чтобы на следующее утро в восемь часов с угасшим взором и поникшими плечами понуро войти в ту же самую проходную, как в ворота концлагеря. Сам Пушкин, так же как и его сын, овощебазу считал домом родным, проводил среди ящиков и мешков целые дни и только что ночевать на рабочем месте не оставался.
Короче, факт оставался фактом: любое дело, порученное Лопатину, было заранее обречено на провал.
В конце концов тесть, человек по-своему мудрый и желавший добра дочери, принял соответствующие меры. На административном этаже Лопатину выделили отдельный кабинетик со столом для совещаний, телевизором и сейфом. Ему положили приличную должность директора по представительству с соответствующим окладом. В случае необходимости Лопатин мог пользоваться служебной машиной и услугами секретаря. Но всем сотрудникам до последнего менеджера в торговом зале было строго-настрого запрещено на пушечный выстрел подпускать Лопатина к каким бы то ни было делам!
Ему поручали то, что испортить было практически невозможно и от чего не зависела судьба ни одного рубля. В круг его обязанностей входило: посещать различные торжественные собрания, благотворительные ужины, приемы, которые тесть терпеть не мог, и никому не нужные городские совещания; показывать город дорогим гостям из отдаленных солнечных республик; поздравлять с именинами жену главы районной администрации и прочих нужных людей; передавать в подшефный дом престарелых наборы продуктов с истекающим сроком годности и тому подобное. Он мог, конечно, посещать совет директоров, но при условии, что будет сидеть в сторонке так, будто воды в рот набрал.
Короче, ради счастья дочери тесть сумел найти Лопатину хоть какое-то применение. И это применение пришлось Лопатину очень по душе! Он довольно быстро научился внушительно выглядеть в президиумах, торжественно перерезать ленточки и произносить приветственные слова. Его облик и манеры приобрели необходимую импозантность. Он положил себе за правило регулярно читать деловую прессу и просматривать все программы новостей, чтобы при случае быть в состоянии солидно и сдержанно высказываться на актуальные темы – о международном валютном фонде, о всемирной торговой организации, о всяких там котировках и индексах. А больше от него ничего не требовалось.
Жизнь мало-помалу утряслась и стала иметь достойный вид. Каждое утро в половине десятого шофер отвозил Лопатина на работу. Торжественные мероприятия случались не часто, но Лопатин положил себе за правило каждый день ездить на работу. Во-первых, потому, что сидеть целый день дома скучно. Во-вторых, чтобы подавать сыновьям положительный пример – мужчина должен быть занят делом. А в-третьих, потому, что Марина Константиновна терпеть не могла, когда мужчина слоняется днем по квартире и болтается под ногами.
На работе в своем кабинете он целый день изучал газеты, смотрел телевизор – в основном программы новостей – и читал мемуары видных деятелей бизнеса – Форда, Филипса, Рокфеллера. После обеда иногда позволял себе запереть кабинет изнутри, отключить телефон, достать спрятанную в сейфе подушку и вздремнуть полчасика на диване. А в половине шестого – не поздно и не рано, после ухода рабочих, но гораздо раньше, чем базу покинут Пушкины – шофер отвозил его домой.
А дома его уже ждали любовь и уважение, уют, заслуженный ужин, любимые детишки, заботливая Пушкина и чувство исполненного долга.
Дом Лопатиных сверкал порядком и чистотой. Потому что Пушкина терпеть не могла сидеть без дела. Она вставала рано утром, чтобы покормить своего Лопатина завтраком, и только поздно вечером позволяла себе присесть перед телевизором – да, как правило, сразу начинала дремать. Она варила борщи и тушила кроликов. Пекла пироги и лепила вареники. Делала заготовки на зиму. Сама квасила капусту, потому что на рынке настоящую капусту в наши дни днем с огнем не найдешь. Варила варенья и джемы. Обсуждала что-то с портнихой. Пересаживала комнатные растения. Изучала журналы по интерьеру и вела переговоры со строителями. Мыла и пылесосила дом. Следила за тем, чтобы мальчишки были сыты и веселы. Чтобы готовили уроки и не шалили.
Неудачи Лопатина в бизнесе оставались в пределах офиса, в семью мусор не выносился, и дома Лопатина встречали как человека, пришедшего с ответственной работы, для того чтобы отдохнуть и побыть в кругу близких. В семье его уважали и, более того, относились с почтением.
А уж мужем Лопатин был почти идеальным. Пушкина была им очень довольна. Во-первых, занят важным делом, бизнесмен. Во-вторых, за всю жизнь ни разу не поглядел в сторону другой женщины. В-третьих, домосед, любит свой дом и даже не пытается оспорить главенство в доме жены, никогда с ней не спорит и не обижается. В-четвертых, отличный отец, в мальчишках души не чает, все свободное время с ними проводит, клеит модели самолетов, собирает железную дорогу, складывает пазлы. К тому же не любит сидеть без дела. То лампочку по-хозяйски вкрутит. То цветочки польет. То собачку дрессирует в туалет ходить. Если и присядет на диван – только для того, чтобы новости послушать или просмотреть свежий номер газеты «Коммерсант».
Да и вообще: может быть, и не Ален Делон, зато свой, родной, с носом картофелинкой, ушами-пельмешками и непокорным жиденьким хохолком волос на макушке.
– Что-то ты сегодня бледный, Вася, – говорила она за ужином, озабоченно разглядывая его лицо. – И тени под глазами…
– Как тут не быть бледным, когда индекс Доу-Джонс уже вторую неделю идет вниз! – с чувством отвечал Вася. – Падает, сволочь, как подрезанный!
Пушкина смотрела озабоченно и качала головой:
– И все-таки, наверное, не надо тебе кофе по утрам. Пей лучше какао.
Как сказали бы раньше, они жили душа в душу. Любили друг друга. Относились друг к другу уважительно и бережно. Скучали, если приходилось разлучаться.
Что за картина, например, когда они в выходной день парочкой ходили по мясному ряду центрального городского рынка. Оба полные, хорошо одетые, домовитые. Она, хлопотливая и деятельная, придирчиво и со знанием дела выбирала, скажем, голяшки на холодец, а он, солидный и очень импозантный, терпеливо следовал за ней с хозяйственной сумкой в одной руке и кошельком в другой.
Бывало, посмотрит на них тесть, вздохнет украдкой о деловых неудачах зятя, и поблагодарит Бога за то, что у дочери сложилась семейная жизнь и она счастлива. И за внучков Бога поблагодарит. Которые, все трое, как на подбор: щекастые, глазастые, шустрые. Ложками в тарелках орудуют – любо-дорого поглядеть.
– Это все Вася! – говорила Пушкина. – Такой редкий отец. Ведь как он на работе устает! А придет – и сразу к мальчишкам. Весь вечер с ними! И вообще я рада, что все так получилось и он в наш бизнес хорошо вписался…
Тесть крякнет про себя и промолчит. А что? Да ничего! Все не так плохо. Даже, пожалуй, хорошо. Чего только не сделаешь ради счастья дочери! Другие, посмотришь… И больно делается. А тут все счастливы… Так зачем же Господа гневить?
И все, в общем, шло хорошо до тех пор, пока в один несчастный день скоропостижно не умер тесть. Умер от разрыва сердца прямо на рабочем месте.
Слова, с которыми тесть обратился к сбежавшимся в его кабинет перепуганным коллегам, указывали на то, что и в последнюю минуту он думал об интересах дела, которое внезапно оставлял на попечение молодых наследников. Схватив одной слабеющей рукой руку сына, а другой – руку Лопатина и пытаясь соединить их вместе в братском пожатии, Пушкин-старший прохрипел:
– Смотрите только… Чтобы вместе… Там… Там… все написано… – и он повел угасающими глазами на стоящий в углу кабинета сейф.
Причем многие потом вспоминали, что Лопатин, следуя воле тестя, к Сашкиной руке, вроде как, потянулся, а тот, может быть, невольно, от неожиданности, руку свою вырвал и брататься с зятем не пожелал. И этот факт впоследствии зрители этой сцены посчитали красноречивым символом их дальнейших отношений.
Срочно вызванная скорая приехала, когда все уже было кончено.
Оказав покойному последние почести и отдав дань скорби и безутешному горю, соратники Пушкина-старшего открыли сейф и обнаружили среди бумаг его деловое завещание, то есть наставление о том, как организовать руководство бизнесом и как вести компанию в случае внезапной смерти руководителя.
Если отбросить детали, суть сводилась к следующему. Несмотря на то что преемником бывшего главы холдинга все видели его сына Сашку, в завещании об этом не говорилось ни слова. Более того, прямым текстом указывалось: Сашку к руководству близко не подпускать, по крайней мере первые три года, генеральным сделать пока нынешнего заместителя Аниськина, верного соратника еще со времен советской овощебазы, а сына ввести в совет директоров наряду с семью другими акционерами, но ввести исключительно вместе с зятем Лопатиным, дав и тому и другому равные права голоса по всем вопросам.
Воля покойного всем показалась неожиданной. А сам Сашка был оскорблен до глубины души. Он считал себя вполне способным принять ответственность за дело отца, не пожалеть сил и привести бизнес к новым финансовым показателям. А вместо этого выходило, что ему еще три года нужно доказывать окружающим, что он этого достоин! Нужно каждую свою идею растолковывать десятку немолодых и туговатых на голову людей, а в каждой мелочи убеждать трусоватого Аниськина. Но самое обидное, что отец в глазах всех приравнял Сашку к ленивому, нерасторопному, бестолковому Лопатину! Пусть даже это был всего лишь политический ход со стороны отца, для того чтобы Маринка с ее ребятишками не осталась в стороне от семейного источника доходов – все равно! Сашка был оскорблен.
А тут еще и Лопатин каким-то странным образом переменился. Так, будто всерьез принял доверие, оказанное тестем. Как будто всерьез хотел принимать участие в работе компании. И более того, рассчитывал в будущем побороться за руководящее в ней место.
Лопатин стал регулярно посещать совещания руководства. Поначалу сидел молча, прислушиваясь и приглядываясь. Потом начал осторожно высказываться. При этом вдруг оказалось, что говорит Лопатин вполне дельные вещи. Которые очень даже стоит послушать.
Говорил Лопатин солидно. Крайних мнений не высказывал. Старался выступать последним, чтобы по замечаниям бравших слово до него сориентироваться, где находится истина. И вообще придерживался житейских истин: семь раз отмерь – один отрежь, тише едешь – дальше будешь, береженого и Бог бережет. А когда дело запущено и устойчиво идет по накатанным рельсам – это не самая плохая стратегия.
К тому же у Лопатина, откуда ни возьмись, вдруг прорезался дар красноречия. Если начнет говорить, то как-то необыкновенно гладко, так, что заслушаешься. Обороты речи откуда-то взялись у него живописные: «по моему глубокому убеждению» или: «принимая во внимание вышеуказанные объективные обстоятельства», и даже: «исходя из маркетинговых особенностей нашего сегмента рынка». Окружающие только головами вертели: откуда что берется! Сказывалось, видимо, внимание к деловой прессе. При том что у Сашки, как на зло, во рту одно только: «типа – о-па!» да «как бы, блин!»
Лопатин держался с достоинством, но скромно. Не зазнавался. Всегда помнил, у кого сегодня ребенок сдает экзамен или тещу выписывают из больницы. Даже секретаршу не забывал поздравлять с днем ее рождения.
Короче, довольно быстро Лопатин стал популярен в компании. То есть, конечно, все понимали, что Сашка Пушкин – это голова, это хватка, это напор. Но стало звучать мнение, что и к Лопатину, между прочим, стоит приглядеться… Потому что и Лопатин тоже – очень и очень не прост…
Очень скоро стало понятно, что покойный Пушкин, хорошо зная и сына, и зятя, принял мудрое решение. Осторожный Лопатин исполнял роль балласта и не давал порывистому авантюристу Сашке ставить дело под удар рискованными аферами. К тому же Сашке приходилось конкурировать в мнении окружающих с терпимым и лояльным Лопатиным, самому сдерживать свои порывы и учиться сглаживать углы. И это шло ему на пользу.
Когда истекли положенные три года и Аниськин сложил с себя полномочия первого лица, среди членов совета даже наблюдалось некоторое колебание. Прозвучало даже робкое мнение, не сделать ли Лопатина генеральным, а шустрого Сашку – коммерческим, пусть себе прокручивает выгодные делишки! Потому что, чувствовали директора, в их тесном гнезде, где каждый имел свой теплый уголок и соблюдал свои интересы, появился неуживчивый кукушонок, который запросто может повыкидывать остальных птенцов с насиженных мест.
Но директором все-таки стал Сашка. Дело есть дело. Главное, чтобы компания побольше денег зарабатывала. Чтобы было, что делить. А уж поделить – мы как-нибудь поделим!
Дело, может быть, и выиграло, но Лопатин в лице Сашки приобрел неутомимого недоброжелателя, который не упускал возможности отомстить Лопатину за три года нервотрепки и мандража.
То есть о том, чтобы совсем вывести Лопатина из бизнеса, речи не шло – как-никак зять, но с авторитетом Лопатина Сашка повел самую решительную борьбу.
Он стал над Лопатиным подшучивать.
Например, в столовой. Стоило Лопатину отвернуться, например, отойти помыть руки или еще куда-нибудь – оказывалось, что в тарелку его рассольника в это время чья-то шкодливая рука вывалила полную солонку соли. Или на совещании. Встанет Лопатин что-то сказать или показать что-то по диаграмме на стене, а на его стуле, откуда не возьмись, – кнопка острием вверх. А все вокруг во главе с Пушкиным смеются-заливаются над душераздирающим криком усевшегося на кнопку Лопатина.
А то еще нагонит Пушкин десять человек грузчиков, они развернут во дворе Лопатинскую машину и поставят ее между двух берез. Лопатину нужно ехать домой, а оба бампера автомобиля упираются в березовые стволы.
Или еще хуже. Только Лопатин достанет из сейфа заветную подушечку и плед, только расстегнет верхнюю пуговку на брюках и привалится на бочок – Сашка тут как тут! Откроет запасным ключом дверь в кабинет Лопатина, подкрадется на цыпочках с группой товарищей к задремавшему Лопатину и ну орать и стучать – так что Лопатин вскакивает как ошпаренный, не соображая, где он и что с ним, с физиономией в рубцах от подушки и в расстегнутых штанах.
То есть Сашка всеми силами показывал окружающим, что Лопатин – человек, которого ни в коем случае нельзя принимать всерьез. Сашка делал из Лопатина клоуна.
Доверчивый и простодушный Лопатин, который, казалось бы, каждую минуту ожидал от шурина какой-нибудь подлянки, все равно каждый раз – к радости окружающих – попадался на его так называемые розыгрыши.
И уж совсем не стало Лопатину жизни, когда Сашка вдруг страстно увлекся охотой. И не только увлекся охотой сам, но втянул в это дело всех окружающих.
Советы директоров, главная задача которых, как известно, раздел левых барышей, теперь стали проводиться исключительно в специальном домике на дальних охотничьих угодьях. Скажем, в пятницу после обеда все руководство садилось в свои джипы и неслось к заветному охотничьему домику. Обсуждали дела, принимали решения, делили деньги, после чего парились в бане, бросались в студеное лесное озеро, ужинали, выпивали, а на утренней зорьке с ружьями и собаками уходили в лес.
И каждый раз Лопатин собирался на охоту, как в тюрьму.
– Патроны, патроны не забыл? – спрашивала у порога провожавшая жена Марина.
– Забыл! Ах, черт! И эту… как ее… Сумку для трофеев! Чтоб ее!
И Маринка бежит в кладовку за этой самой сумкой, по-научному, ягдташем. Потому что, сами понимаете, для участия в Сашкиных развлечениях пришлось накупить всего необходимого.
– Ну, с Богом! – каждый раз благословляла его на ратное дело жена. – Держись, Васёк!
Эти загородные поездки Лопатин терпеть не мог!
Во-первых, баня! Что, скажите, за удовольствие? И ладно бы еще своя, семейная, где только ты, жена и детишки. А когда десять толстых распаренных мужиков, с красными хмельными рожами, со вздувшимися венами на лбу и нездоровыми кругами под глазами, трутся друг об друга потными боками и задами, – от этого увольте! Это не для Лопатина! Вместо того чтобы поужинать спокойно в кругу семьи, мирно почитать газету, подремать у телевизора и поиграть с мальчишками в железную дорогу, – лезть вслед за всеми в ледяную воду, от которой сводит ноги, и делать вид, что ты на верху блаженства!
Во-вторых, пьянка! Даже представить себе трудно, сколько за выходные дни выпивали эти самые охотнички. Водитель Пушкина с утра пораньше в пятницу ездил прямо на ликероводочный завод, чтобы загрузить в багажник несколько ящиков вредоносного зелья, и еще ни разу, подчеркиваю, ни разу не было случая, чтобы к концу выходных хотя бы одна бутылка осталась не выпитой.
В-третьих, ночевка. Условия в охотничьем хозяйстве были, конечно же, хорошие, номера на двоих, паровое отопление, стеклопакеты и все дела, но когда удобства находятся в конце коридора, а в деревянном доме храпит десяток перепивших мужиков, и твой сосед заливается и трубит, как половозрелый марал на брачном лугу, можете себе представить, что это за сон!
А в-четвертых, сама охота! Это же чистое мучение. Во-первых, – это многочасовая топотня по разным холмам, оврагам и болотам. Во-вторых, топотать нужно с полной выкладкой, в пудовых охотничьих сапогах, а на плече все время таскать аршинное тяжелое ружье. В-третьих, Лопатин так и не привык к грохоту выстрела и отвратительному запаху пороховых газов, каждый раз испытывал тошноту и считал, что теперь-то у него наверняка лопнули барабанные перепонки. В-четвертых, ружье при отдаче каждый раз очень больно било Лопатина в плечо, так что синяк от предыдущей охоты не успевал проходить до следующей. В-пятых, он все время опасался, что какой-нибудь соратник по охоте с пьяных глаз всадит свой заряд в ляжку не оленю или медведю, а ему, Лопатину. А главное, самое главное, самое-самое главное – Лопатину было до слез жалко ни в чем не повинных убиваемых зверушек! Всех этих несчастных уточек, тетеревов, заек и лосей!
В одиннадцать часов автобус отвез на железнодорожную станцию первую партию гостей, тех, кто во что бы то ни стало торопился домой. А в половине первого этот же автобус стал собираться в город, чтобы развести по домам остальных.
– Но для тех, кто может остаться на ночь, приготовлены гостевые комнаты! – объявила Пушкина.
Ее слова были восприняты с ликованием. А что! Раз здесь так хорошо – будем гулять всю ночь. А завтра продолжим!
Однако Пистон засобирался. На следующий день у него было назначено много работы: эфир, репетиции, вечером дискотека в дорогом клубе.
Когда Пистон садился в автобус, Лопатин придержал его за рукав.
– А к тебе у меня отдельное дело… С тобой я бы хотел поговорить особо, – сказал он. – Не сочти за труд, в понедельник позвони мне в офис. – И, порывшись в кармане, он вручил Пистону свою визитку.
По тону Лопатина Пистон почувствовал, что дело обещает быть небезынтересным.
В понедельник он позвонить не смог, а вот в среду позвонил. И в конце недели они встретились в респектабельнейшем кабинете Василия Михалыча Лопатина.
* * *
– Ты за них не переживай, – напористо учил Пистон, когда они с Платовым пробирались на машине сквозь плотное движение в исторический центр города. – Денег у них куры не клюют…
– То есть теперь этот твой одноклассник стал олигархом?
– Вроде того. Он – один из директоров большого холдинга. Оптовая торговля фруктами. Миллионные обороты. Ты, наверняка, слышал название. Да вон, вон на стене их реклама! – Пистон показал пальцем на рекламный щит, покрывающий брандмауэр.
Платов кивнул. Название компании было у всех на слуху.
– Крупная лавка, – одобрил он.
– А то!
– И Стрелок будет целить в этого твоего Лопатина?
– Да нет же! Впрочем, тебя это не касается.
Платов о чем-то думал некоторое время, потом в сомнении покачал головой.
– Только имей в виду, – предупредил он. – Я врать не умею.
– Тебе и не придется. И вообще. Твое дело – самое маленькое. Приехал, погрузил труп в машину и уехал. Главное – никакой отсебятины. Все время молчи. Если что спросят – посмотри презрительно и сплюнь на землю. А я за тебя сам отвечу.
Платов покачал головой. Это легко говорить – молчи и плюй на землю. А если что…
– Если это такие заметные люди, то у них наверняка весь лес будет оцеплен службой безопасности. Из отставных контрразведчиков.
– Не волнуйся. Не будет, – отмахнулся Пистон.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю!
– А если будет?… А если они за нами увяжутся? Выследят до города и накроют?
Пистон резко повернулся в сторону Платова и презрительно сощурился:
– А ты что же, хочешь тонну баксов просто так срубить, за здорово живешь? На машине проехался туда-сюда за город – и пожалуйста! Нет, братан! Ты не в Чикаго!
Платов промолчал. Подумав, что за просто так даже в Чикаго тысячу долларов не платят.
В молчании они переехали мост, свернули на набережную, и, не выезжая на площадь, ушли вправо.
– Да не волнуйся ты, – успокоил Пистон. – Все продумано. В конце концов, ты здесь вообще почти ни при чем. Твое дело маленькое. Приехал, погрузил и уехал. А вот я, если что…
Платов ничего не ответил. Легко сказать – погрузил труп в машину и уехал. Кому-то, может быть, это пара пустых. А если ты раньше ничего подобного не делал?…
– Все! Глуши мотор, – сказал наконец Пистон. – Дальше я пешком. Чтобы тебе раньше времени не светиться. – Он посмотрел на часы. – Как-то мы быстро доехали. Еще пятнадцать минут. Давай-ка пока по сигаретке… Угощай!
* * *
Но вернемся к Лопатину. Как легко догадаться, основу благосостояния его семьи заложил тесть, отец Маринки Пушкиной.
Овощебаза, которой он заведовал еще при советской власти, и в старые времена приносила неплохие доходы, а в беспокойных водах молодого рынка, который страна начала строить почти одновременно с Пушкиным-старшим, цитрусово-банановая торговля и вообще расцвела пышным цветом.
Путем различных легальных и полулегальных процедур овощебаза стала сначала коллективной собственностью, потом акционерным обществом, потом товариществом и в конце концов бизнесом, которым на паях с несколькими близкими людьми владела семья Пушкиных. В руках этой семьи советская овощебаза превратилась в оптовую торговую компанию со своими терминалами, холодильниками, транспортным парком и даже парочкой пароходов на Волго-Балте.
Как только Лопатин с грехом пополам окончил техникум холодильной промышленности, в который поступил еще до свадьбы, тесть сразу привлек его к своему делу. Точнее сказать, тесть пытался привлечь Лопатина в качестве помощника в бизнесе, но ничего путного из этого не получилось.
Лопатин оказался абсолютно непригодным для каких-либо серьезных занятий. Он путался в ценах и сортах, подписывал приемку очевидно испорченного товара и не мог отличить брюссельскую капусту от салата-латука. Он отправлял блуждать по стране беспризорные грузовики и высылал по несуществующим адресам скоропортящиеся вагоны. Засовывал куда-то важные документы, и потом ни одна живая душа не могла их найти. Его попытка занести пару цифр в компьютер означала неизбежную поломку последнего. И даже в простейших поручениях типа «узнай-позвони» он умудрялся понять все не так и перевернуть с ног на голову.
Уже через пару месяцев тесть с досадой говорил: «Если есть десять способов сделать дело правильно и всего один – это дело провалить, то Васька, язва его забери, наверняка выберет этот единственно провальный способ». А шурин Лопатина, младший брат Маринки, Сашка, выражался еще определеннее: «У кого-то руки растут оттуда же, откуда ноги. У Лопатина из того же самого места растет и голова!»
Трудно сказать, что играло главную роль в неудачах Лопатина. Может быть, то обстоятельство, что медлительный, не очень решительный Лопатин не поспевал за лихорадочным ритмом, который задавали в компании шумные, хваткие, склонные к авантюрам отец и сын Пушкины. А может быть, мечтательный Лопатин был слишком доверчив к людям и не умел жестко отстаивать свои интересы и интересы дела. Вполне вероятно, что ему не хватало природной деловой сметки. Не исключено также, что молодой шурин, ревниво относившийся к своему сверстнику в руководстве компании, навязывал ему жесткое соперничество, и миролюбивый Лопатин тушевался… Кто знает…
Скорее всего, главную роль играло то простое обстоятельство, что Лопатин занимался так называемым бизнесом без всякой охоты, можно сказать через силу. Ему был глубоко чужд азарт предпринимательства. Он не радовался, видя, как работающие в деле рубли порождают на благо семьи новые и новые рублики. Он оставался глубоко равнодушным к успехам и неуспехам компании, к неудачам конкурентов и к росту числа партнеров, к изменению внешней и внутренней конъюнктуры и к улучшению экономической ситуации благодаря высоким ценам на нефть.
С досадой и грустью Пушкин старший наблюдал в окно своего кабинета, как каждый день, в пять часов, как только на складах заканчивался рабочий день, Лопатин, враз повеселевший и наполнившийся энергией, чуть ли не вприпрыжку спешил к овощебазовской проходной. Чтобы на следующее утро в восемь часов с угасшим взором и поникшими плечами понуро войти в ту же самую проходную, как в ворота концлагеря. Сам Пушкин, так же как и его сын, овощебазу считал домом родным, проводил среди ящиков и мешков целые дни и только что ночевать на рабочем месте не оставался.
Короче, факт оставался фактом: любое дело, порученное Лопатину, было заранее обречено на провал.
В конце концов тесть, человек по-своему мудрый и желавший добра дочери, принял соответствующие меры. На административном этаже Лопатину выделили отдельный кабинетик со столом для совещаний, телевизором и сейфом. Ему положили приличную должность директора по представительству с соответствующим окладом. В случае необходимости Лопатин мог пользоваться служебной машиной и услугами секретаря. Но всем сотрудникам до последнего менеджера в торговом зале было строго-настрого запрещено на пушечный выстрел подпускать Лопатина к каким бы то ни было делам!
Ему поручали то, что испортить было практически невозможно и от чего не зависела судьба ни одного рубля. В круг его обязанностей входило: посещать различные торжественные собрания, благотворительные ужины, приемы, которые тесть терпеть не мог, и никому не нужные городские совещания; показывать город дорогим гостям из отдаленных солнечных республик; поздравлять с именинами жену главы районной администрации и прочих нужных людей; передавать в подшефный дом престарелых наборы продуктов с истекающим сроком годности и тому подобное. Он мог, конечно, посещать совет директоров, но при условии, что будет сидеть в сторонке так, будто воды в рот набрал.
Короче, ради счастья дочери тесть сумел найти Лопатину хоть какое-то применение. И это применение пришлось Лопатину очень по душе! Он довольно быстро научился внушительно выглядеть в президиумах, торжественно перерезать ленточки и произносить приветственные слова. Его облик и манеры приобрели необходимую импозантность. Он положил себе за правило регулярно читать деловую прессу и просматривать все программы новостей, чтобы при случае быть в состоянии солидно и сдержанно высказываться на актуальные темы – о международном валютном фонде, о всемирной торговой организации, о всяких там котировках и индексах. А больше от него ничего не требовалось.
Жизнь мало-помалу утряслась и стала иметь достойный вид. Каждое утро в половине десятого шофер отвозил Лопатина на работу. Торжественные мероприятия случались не часто, но Лопатин положил себе за правило каждый день ездить на работу. Во-первых, потому, что сидеть целый день дома скучно. Во-вторых, чтобы подавать сыновьям положительный пример – мужчина должен быть занят делом. А в-третьих, потому, что Марина Константиновна терпеть не могла, когда мужчина слоняется днем по квартире и болтается под ногами.
На работе в своем кабинете он целый день изучал газеты, смотрел телевизор – в основном программы новостей – и читал мемуары видных деятелей бизнеса – Форда, Филипса, Рокфеллера. После обеда иногда позволял себе запереть кабинет изнутри, отключить телефон, достать спрятанную в сейфе подушку и вздремнуть полчасика на диване. А в половине шестого – не поздно и не рано, после ухода рабочих, но гораздо раньше, чем базу покинут Пушкины – шофер отвозил его домой.
А дома его уже ждали любовь и уважение, уют, заслуженный ужин, любимые детишки, заботливая Пушкина и чувство исполненного долга.
Дом Лопатиных сверкал порядком и чистотой. Потому что Пушкина терпеть не могла сидеть без дела. Она вставала рано утром, чтобы покормить своего Лопатина завтраком, и только поздно вечером позволяла себе присесть перед телевизором – да, как правило, сразу начинала дремать. Она варила борщи и тушила кроликов. Пекла пироги и лепила вареники. Делала заготовки на зиму. Сама квасила капусту, потому что на рынке настоящую капусту в наши дни днем с огнем не найдешь. Варила варенья и джемы. Обсуждала что-то с портнихой. Пересаживала комнатные растения. Изучала журналы по интерьеру и вела переговоры со строителями. Мыла и пылесосила дом. Следила за тем, чтобы мальчишки были сыты и веселы. Чтобы готовили уроки и не шалили.
Неудачи Лопатина в бизнесе оставались в пределах офиса, в семью мусор не выносился, и дома Лопатина встречали как человека, пришедшего с ответственной работы, для того чтобы отдохнуть и побыть в кругу близких. В семье его уважали и, более того, относились с почтением.
А уж мужем Лопатин был почти идеальным. Пушкина была им очень довольна. Во-первых, занят важным делом, бизнесмен. Во-вторых, за всю жизнь ни разу не поглядел в сторону другой женщины. В-третьих, домосед, любит свой дом и даже не пытается оспорить главенство в доме жены, никогда с ней не спорит и не обижается. В-четвертых, отличный отец, в мальчишках души не чает, все свободное время с ними проводит, клеит модели самолетов, собирает железную дорогу, складывает пазлы. К тому же не любит сидеть без дела. То лампочку по-хозяйски вкрутит. То цветочки польет. То собачку дрессирует в туалет ходить. Если и присядет на диван – только для того, чтобы новости послушать или просмотреть свежий номер газеты «Коммерсант».
Да и вообще: может быть, и не Ален Делон, зато свой, родной, с носом картофелинкой, ушами-пельмешками и непокорным жиденьким хохолком волос на макушке.
– Что-то ты сегодня бледный, Вася, – говорила она за ужином, озабоченно разглядывая его лицо. – И тени под глазами…
– Как тут не быть бледным, когда индекс Доу-Джонс уже вторую неделю идет вниз! – с чувством отвечал Вася. – Падает, сволочь, как подрезанный!
Пушкина смотрела озабоченно и качала головой:
– И все-таки, наверное, не надо тебе кофе по утрам. Пей лучше какао.
Как сказали бы раньше, они жили душа в душу. Любили друг друга. Относились друг к другу уважительно и бережно. Скучали, если приходилось разлучаться.
Что за картина, например, когда они в выходной день парочкой ходили по мясному ряду центрального городского рынка. Оба полные, хорошо одетые, домовитые. Она, хлопотливая и деятельная, придирчиво и со знанием дела выбирала, скажем, голяшки на холодец, а он, солидный и очень импозантный, терпеливо следовал за ней с хозяйственной сумкой в одной руке и кошельком в другой.
Бывало, посмотрит на них тесть, вздохнет украдкой о деловых неудачах зятя, и поблагодарит Бога за то, что у дочери сложилась семейная жизнь и она счастлива. И за внучков Бога поблагодарит. Которые, все трое, как на подбор: щекастые, глазастые, шустрые. Ложками в тарелках орудуют – любо-дорого поглядеть.
– Это все Вася! – говорила Пушкина. – Такой редкий отец. Ведь как он на работе устает! А придет – и сразу к мальчишкам. Весь вечер с ними! И вообще я рада, что все так получилось и он в наш бизнес хорошо вписался…
Тесть крякнет про себя и промолчит. А что? Да ничего! Все не так плохо. Даже, пожалуй, хорошо. Чего только не сделаешь ради счастья дочери! Другие, посмотришь… И больно делается. А тут все счастливы… Так зачем же Господа гневить?
* * *
И все, в общем, шло хорошо до тех пор, пока в один несчастный день скоропостижно не умер тесть. Умер от разрыва сердца прямо на рабочем месте.
Слова, с которыми тесть обратился к сбежавшимся в его кабинет перепуганным коллегам, указывали на то, что и в последнюю минуту он думал об интересах дела, которое внезапно оставлял на попечение молодых наследников. Схватив одной слабеющей рукой руку сына, а другой – руку Лопатина и пытаясь соединить их вместе в братском пожатии, Пушкин-старший прохрипел:
– Смотрите только… Чтобы вместе… Там… Там… все написано… – и он повел угасающими глазами на стоящий в углу кабинета сейф.
Причем многие потом вспоминали, что Лопатин, следуя воле тестя, к Сашкиной руке, вроде как, потянулся, а тот, может быть, невольно, от неожиданности, руку свою вырвал и брататься с зятем не пожелал. И этот факт впоследствии зрители этой сцены посчитали красноречивым символом их дальнейших отношений.
Срочно вызванная скорая приехала, когда все уже было кончено.
Оказав покойному последние почести и отдав дань скорби и безутешному горю, соратники Пушкина-старшего открыли сейф и обнаружили среди бумаг его деловое завещание, то есть наставление о том, как организовать руководство бизнесом и как вести компанию в случае внезапной смерти руководителя.
Если отбросить детали, суть сводилась к следующему. Несмотря на то что преемником бывшего главы холдинга все видели его сына Сашку, в завещании об этом не говорилось ни слова. Более того, прямым текстом указывалось: Сашку к руководству близко не подпускать, по крайней мере первые три года, генеральным сделать пока нынешнего заместителя Аниськина, верного соратника еще со времен советской овощебазы, а сына ввести в совет директоров наряду с семью другими акционерами, но ввести исключительно вместе с зятем Лопатиным, дав и тому и другому равные права голоса по всем вопросам.
Воля покойного всем показалась неожиданной. А сам Сашка был оскорблен до глубины души. Он считал себя вполне способным принять ответственность за дело отца, не пожалеть сил и привести бизнес к новым финансовым показателям. А вместо этого выходило, что ему еще три года нужно доказывать окружающим, что он этого достоин! Нужно каждую свою идею растолковывать десятку немолодых и туговатых на голову людей, а в каждой мелочи убеждать трусоватого Аниськина. Но самое обидное, что отец в глазах всех приравнял Сашку к ленивому, нерасторопному, бестолковому Лопатину! Пусть даже это был всего лишь политический ход со стороны отца, для того чтобы Маринка с ее ребятишками не осталась в стороне от семейного источника доходов – все равно! Сашка был оскорблен.
А тут еще и Лопатин каким-то странным образом переменился. Так, будто всерьез принял доверие, оказанное тестем. Как будто всерьез хотел принимать участие в работе компании. И более того, рассчитывал в будущем побороться за руководящее в ней место.
Лопатин стал регулярно посещать совещания руководства. Поначалу сидел молча, прислушиваясь и приглядываясь. Потом начал осторожно высказываться. При этом вдруг оказалось, что говорит Лопатин вполне дельные вещи. Которые очень даже стоит послушать.
Говорил Лопатин солидно. Крайних мнений не высказывал. Старался выступать последним, чтобы по замечаниям бравших слово до него сориентироваться, где находится истина. И вообще придерживался житейских истин: семь раз отмерь – один отрежь, тише едешь – дальше будешь, береженого и Бог бережет. А когда дело запущено и устойчиво идет по накатанным рельсам – это не самая плохая стратегия.
К тому же у Лопатина, откуда ни возьмись, вдруг прорезался дар красноречия. Если начнет говорить, то как-то необыкновенно гладко, так, что заслушаешься. Обороты речи откуда-то взялись у него живописные: «по моему глубокому убеждению» или: «принимая во внимание вышеуказанные объективные обстоятельства», и даже: «исходя из маркетинговых особенностей нашего сегмента рынка». Окружающие только головами вертели: откуда что берется! Сказывалось, видимо, внимание к деловой прессе. При том что у Сашки, как на зло, во рту одно только: «типа – о-па!» да «как бы, блин!»
Лопатин держался с достоинством, но скромно. Не зазнавался. Всегда помнил, у кого сегодня ребенок сдает экзамен или тещу выписывают из больницы. Даже секретаршу не забывал поздравлять с днем ее рождения.
Короче, довольно быстро Лопатин стал популярен в компании. То есть, конечно, все понимали, что Сашка Пушкин – это голова, это хватка, это напор. Но стало звучать мнение, что и к Лопатину, между прочим, стоит приглядеться… Потому что и Лопатин тоже – очень и очень не прост…
Очень скоро стало понятно, что покойный Пушкин, хорошо зная и сына, и зятя, принял мудрое решение. Осторожный Лопатин исполнял роль балласта и не давал порывистому авантюристу Сашке ставить дело под удар рискованными аферами. К тому же Сашке приходилось конкурировать в мнении окружающих с терпимым и лояльным Лопатиным, самому сдерживать свои порывы и учиться сглаживать углы. И это шло ему на пользу.
Когда истекли положенные три года и Аниськин сложил с себя полномочия первого лица, среди членов совета даже наблюдалось некоторое колебание. Прозвучало даже робкое мнение, не сделать ли Лопатина генеральным, а шустрого Сашку – коммерческим, пусть себе прокручивает выгодные делишки! Потому что, чувствовали директора, в их тесном гнезде, где каждый имел свой теплый уголок и соблюдал свои интересы, появился неуживчивый кукушонок, который запросто может повыкидывать остальных птенцов с насиженных мест.
Но директором все-таки стал Сашка. Дело есть дело. Главное, чтобы компания побольше денег зарабатывала. Чтобы было, что делить. А уж поделить – мы как-нибудь поделим!
Дело, может быть, и выиграло, но Лопатин в лице Сашки приобрел неутомимого недоброжелателя, который не упускал возможности отомстить Лопатину за три года нервотрепки и мандража.
То есть о том, чтобы совсем вывести Лопатина из бизнеса, речи не шло – как-никак зять, но с авторитетом Лопатина Сашка повел самую решительную борьбу.
Он стал над Лопатиным подшучивать.
Например, в столовой. Стоило Лопатину отвернуться, например, отойти помыть руки или еще куда-нибудь – оказывалось, что в тарелку его рассольника в это время чья-то шкодливая рука вывалила полную солонку соли. Или на совещании. Встанет Лопатин что-то сказать или показать что-то по диаграмме на стене, а на его стуле, откуда не возьмись, – кнопка острием вверх. А все вокруг во главе с Пушкиным смеются-заливаются над душераздирающим криком усевшегося на кнопку Лопатина.
А то еще нагонит Пушкин десять человек грузчиков, они развернут во дворе Лопатинскую машину и поставят ее между двух берез. Лопатину нужно ехать домой, а оба бампера автомобиля упираются в березовые стволы.
Или еще хуже. Только Лопатин достанет из сейфа заветную подушечку и плед, только расстегнет верхнюю пуговку на брюках и привалится на бочок – Сашка тут как тут! Откроет запасным ключом дверь в кабинет Лопатина, подкрадется на цыпочках с группой товарищей к задремавшему Лопатину и ну орать и стучать – так что Лопатин вскакивает как ошпаренный, не соображая, где он и что с ним, с физиономией в рубцах от подушки и в расстегнутых штанах.
То есть Сашка всеми силами показывал окружающим, что Лопатин – человек, которого ни в коем случае нельзя принимать всерьез. Сашка делал из Лопатина клоуна.
Доверчивый и простодушный Лопатин, который, казалось бы, каждую минуту ожидал от шурина какой-нибудь подлянки, все равно каждый раз – к радости окружающих – попадался на его так называемые розыгрыши.
И уж совсем не стало Лопатину жизни, когда Сашка вдруг страстно увлекся охотой. И не только увлекся охотой сам, но втянул в это дело всех окружающих.
Советы директоров, главная задача которых, как известно, раздел левых барышей, теперь стали проводиться исключительно в специальном домике на дальних охотничьих угодьях. Скажем, в пятницу после обеда все руководство садилось в свои джипы и неслось к заветному охотничьему домику. Обсуждали дела, принимали решения, делили деньги, после чего парились в бане, бросались в студеное лесное озеро, ужинали, выпивали, а на утренней зорьке с ружьями и собаками уходили в лес.
И каждый раз Лопатин собирался на охоту, как в тюрьму.
– Патроны, патроны не забыл? – спрашивала у порога провожавшая жена Марина.
– Забыл! Ах, черт! И эту… как ее… Сумку для трофеев! Чтоб ее!
И Маринка бежит в кладовку за этой самой сумкой, по-научному, ягдташем. Потому что, сами понимаете, для участия в Сашкиных развлечениях пришлось накупить всего необходимого.
– Ну, с Богом! – каждый раз благословляла его на ратное дело жена. – Держись, Васёк!
Эти загородные поездки Лопатин терпеть не мог!
Во-первых, баня! Что, скажите, за удовольствие? И ладно бы еще своя, семейная, где только ты, жена и детишки. А когда десять толстых распаренных мужиков, с красными хмельными рожами, со вздувшимися венами на лбу и нездоровыми кругами под глазами, трутся друг об друга потными боками и задами, – от этого увольте! Это не для Лопатина! Вместо того чтобы поужинать спокойно в кругу семьи, мирно почитать газету, подремать у телевизора и поиграть с мальчишками в железную дорогу, – лезть вслед за всеми в ледяную воду, от которой сводит ноги, и делать вид, что ты на верху блаженства!
Во-вторых, пьянка! Даже представить себе трудно, сколько за выходные дни выпивали эти самые охотнички. Водитель Пушкина с утра пораньше в пятницу ездил прямо на ликероводочный завод, чтобы загрузить в багажник несколько ящиков вредоносного зелья, и еще ни разу, подчеркиваю, ни разу не было случая, чтобы к концу выходных хотя бы одна бутылка осталась не выпитой.
В-третьих, ночевка. Условия в охотничьем хозяйстве были, конечно же, хорошие, номера на двоих, паровое отопление, стеклопакеты и все дела, но когда удобства находятся в конце коридора, а в деревянном доме храпит десяток перепивших мужиков, и твой сосед заливается и трубит, как половозрелый марал на брачном лугу, можете себе представить, что это за сон!
А в-четвертых, сама охота! Это же чистое мучение. Во-первых, – это многочасовая топотня по разным холмам, оврагам и болотам. Во-вторых, топотать нужно с полной выкладкой, в пудовых охотничьих сапогах, а на плече все время таскать аршинное тяжелое ружье. В-третьих, Лопатин так и не привык к грохоту выстрела и отвратительному запаху пороховых газов, каждый раз испытывал тошноту и считал, что теперь-то у него наверняка лопнули барабанные перепонки. В-четвертых, ружье при отдаче каждый раз очень больно било Лопатина в плечо, так что синяк от предыдущей охоты не успевал проходить до следующей. В-пятых, он все время опасался, что какой-нибудь соратник по охоте с пьяных глаз всадит свой заряд в ляжку не оленю или медведю, а ему, Лопатину. А главное, самое главное, самое-самое главное – Лопатину было до слез жалко ни в чем не повинных убиваемых зверушек! Всех этих несчастных уточек, тетеревов, заек и лосей!