Вересов Дмитрий. Искушение Ворона (Черный Ворон - 7)

   Как он ненавидел рыжую плутовку! Маленький Питер знал все ее уловки! Сладкие речи заведет, хвостом направо покажет, сама налево побежит, а если что, мертвой прикинется. Погоди, Лиса! Не уйдешь...
   Как-то в зоопарке он специально отстал от матери, вернулся к вольеру с рыжей лисицей и запустил в нее камнем. Прибежал служитель, потом мать... Его тогда строго наказали. Рыжую Лису он стал ненавидеть еще больше. За ее происки...
   Но прошли годы, и английский язык постепенно вытеснил восточного конкурента из дома Дюбуа. Болезни окончательно испортили характер отца. Мать устала от беспросветной бедности. И теперь по-русски родители только ругались.
   Отец к старости становился профессиональным злословом. Чтобы досадить жене, урожденной княжне Вороновой, он залезал в специальные научные труды по русской истории, а потом, во время очередной словесной перепалки, вдруг пафосно восклицал:
   - Заговорила! Кровушка твоя, наконец, заговорила! Вся ваша порода князей Вороновых такая. Что вы сделали для России? Где вы были в тяжелую годину? А в Смутное время? Подумать только! Князь Воронов бросает царя-батюшку и бежит на поклон к Тушинскому вору. Кушать ему нечего было! Лишь бы нажраться! Вот и ты такая, княжна Воронова. Только о брюхе своем думаешь...
   - Вьетнамский денди! - слышалось в ответ.
   Это был довольно жестокий ответ мадам Дубойс. Лихорадка Денге, подхваченная Джоном Дюбуа во Вьетнаме, вызывала такие боли в мышцах и суставах, что заболевшие ею невольно приобретали особую раскачивающуюся походку, "походку денди". "Денге" - это искаженный "денди" по-испански. Дюбуа-старший с тех пор мучился болями во всем теле. Причем с годами все больше. И особенная походка сохранилась у него до смерти.
   Иван Деревянкин родился в 1926 году в деревне с тавтологическим названием Деревянкино Смоленской губернии. Деревянкино затерялось среди лесных болот. По словам отца, в хорошую погоду на рассвете ему случалось видеть белую радугу.
   - Мне многое уже забылось, - говорил отец в последний год своей жизни, - но белую радугу я помню очень хорошо. Знаешь, она будто из парного молока...
   У старика текли слезы. Питер, не привыкший видеть отца сентиментальным, списывал все на старческий маразм, болезнь и позднюю ностальгию...
   В сорок третьем году Ваню Деревянкина староста и два полицая из местных пьяниц усадили в кузов грузовика под серый брезент, и подросток, никогда не бывавший в городе, вдруг оказался в самой что ни на есть Европе. Поначалу Европой для него был длинный барак и огромный цех военного завода, где Ваня Деревянкин, в пику своей фамилии, вытачивал металлические болванки. Но через два года, пережив бомбежки, скитания, лагерь для перемещенных лиц, бегство и снова скитания, он гулял по набережной Сены с Верой Вороновой, дочкой русских эмигрантов первой волны, и свободно говорил с ней по-французски.
   Ее отец, князь Воронов, похожий скорее на диккенсовского старика, чем на русского дворянина, в той самой "бабушкиной" шали на сгорбленных плечах, бахрому которой будет теребить его внук, слушая русские сказки в далеком штате Северная Каролина, сказал тогда глупому восторженному Ване Деревянкину:
   - Вы, молодой человек, собираетесь в Россию? Вы со свойственным вашему возрасту легкомыслием поверили, что вас там ждут. Вас там, действительно ждут, но не хлеб-соль, а колючая проволока и грязный барак. И не чета вашему недавнему обиталищу, и отнюдь не в умеренном климате... Если вам очень хочется быть сожранным этим усатым упырем, милости просим! Послушайте старого человека: оставайтесь здесь. Судьба подарила вам шанс жить во Франции, так не будьте телком, идущим покорно на скотобойню. А чтобы вам получить французское гражданство, вам придется послужить во Французском Легионе. Да, молодой человек. Легион. И проситесь в Десятый, только в Десятый, к Юлию Цезарю... Нет, это не мой знакомый... Варя, ты только послушай! Молодой человек не слышал о Юлии Цезаре! Впрочем, извините старого болвана. Это все война. Вам было не до того. Главное было выжить, а все остальное...
   Так Жан Дюбуа с благословения князя Воронова попал на службу во Французский Национальный Легион, надеясь после пяти лет службы получить французское гражданство. Когда война, охватившая почти весь земной шар, для всех уже отгремела, для Жана Дюбуа она только началась. Теперь, когда погас всеобщий пожар, его посылали туда, где горели отдельные костры локальных конфликтов. Но исторические масштабы не влияют на скорость полета пули...
   В Африке Жан Дюбуа был ранен, во Вьетнаме подхватил эту самую лихорадку, а с ней и свой характер на всю оставшуюся жизнь. Мягкий, застенчивый паренек год за годом превращался в раздражительного, вечно недовольного и желчного старика. Вере Сергеевне, его жене, казалось, что перед смертью он стал точно копией ее отца. Такой же, сошедший со страниц Диккенса старик, вечно ворчащий и всех презирающий, не сходящий со своего громоздкого и неудобного кресла.
   А ведь как нравились ей и мужественность, и застенчивость на его загорелом лице, шрам на щеке, даже эта странная походка... Бросив все, она поехала с ним в Канаду, потом в американский штат Северная Каролина. Там родила ему сына. Хотя, если уж начистоту, бросать ей было особенно нечего. Ни французский промышленник, ни английский аристократ что-то не искали ее руки, оставался только вот этот вьетнамский денди.
   Правда, день на день не приходился. Иногда стареющий Жан Дюбуа покидал свое кресло. В такие дни он чувствовал в себе прилив молодых сил, желание изменить свою никчемную, серую жизнь. Он тут же разрабатывал планы резкого обогащения или полезной общественной деятельности. Приносил гору каких-то учебных пособий и справочников. Делал выписки и вставлял закладки. Маленького Питера он заставлял выполнять непонятные восточные упражнения.
   В один из таких приступов бурной деятельности Жан Дюбуа, узнав, что сын посещает боксерский клуб, заявил ему, что американский бокс - ерунда, спорт и ничего больше.
   - Маленькие вьетнамцы всю свою историю воевали голыми руками. И били в рукопашных схватках и японцев с их карате, и французов с их "ножным" боксом, и американцев с их "ручным" боксом. Настоящее воинское искусство должно доказать свое право на жизнь в настоящей схватке. Хочешь, научу тебя кое-чему из техники хитрых вьетов?
   И для Питера наступал тяжелый час муштры: замысловатых растяжек, скручиваний, прыжков, махов ногами и выпадов. Он сносил все стоически, потому что дорожил скупым вниманием отца и уже кое-что уже смыслил в технике обороны и нападения.
   - Что ты прыгаешь, как козел? - кричал Джон. - Шаг должен быть кошачьим, а не козлиным. Как тебе объяснить?
   Он пытался показывать сам, и, к удивлению Питера, несмотря на болезнь суставов, у отца получалось мягкое и пластичное перемещение.
   - Видел? Повтори. Не можешь так повторить? Объяснения никому не нужны. Ты должен научиться видеть, понимать и точно копировать. Стань зрячим, мыслящим пластилином. Кто так бьет? Ваши боксерские перчатки портят настоящий кулак. Ты сможешь ударить таким кулаком в кирпичную стену? Зачем ты задираешь плечо? А это что? Если ты не включаешь в удар движение бедер, ты вообще не сможешь ударить по-настоящему...
   Получив от отца разрозненные, несистематические знания по одному из стилей вьетво-дао, чем-то напоминавшего китайский вин-чунь, только в упрощенном, "уличном" виде, Питер тем не менее со свойственным ему упорством повторял замысловатые упражнения наедине. Часто в боксерском зале ему удавалось преподносить партнерам неприятные сюрпризы, используя странную технику "липких рук", которая вообще-то не годилась для боксерских перчаток. А показанная отцом методика "мягкой набивки" не просто укрепила его костяшки, а и непонятным образом утяжелила его кулаки. Появилось ощущение зажатого в руке свинцового кастета. И худощавый Питер Дюбуа получил в боксерском клубе репутацию нокаутера.
   Жаль, что старого Дюбуа хватало на две-три тренировки. В своем непостоянстве он был схож с мадам Дюбуа. Потом он начинал раздражаться, кричать на жену, что она родила ему какого-то деревянного урода. Она в ответ напоминала мужу про его русскую фамилию. Он распекал ее родословную, а заодно и всех российских дворян, проспавших великую страну. И, опять обретя раскачивающуюся походку денди, шел к старому креслу, чтобы на долгое время погрузиться в беспокойную дремоту.
   Умер он год назад, сидя все в том же кресле, переругиваясь с женой, когда она проходила мимо него из кухни в комнаты и обратно.
   - Единственными дворянами... Не по крови. Кровь - тьфу! - водица. Иначе люди бы не проливали ее так легко. Единственными дворянами по духу были декабристы и Пушкин. Я думаю твой папаша, старик Воронов, со мной бы согласился. Князь Воронов...
   Тут он вдруг побледнел, по лицу пробежала судорога и стерла всякое выражение, кроме невыносимого ужаса.
   - Вера... - прошептал он.
   И она каким-то образом услышала его с кухни через шумы воды в кране и закипающего чайника.
   Когда мадам Дюбуа вбежала в комнату, Джон повалившись на бок, цеплялся за ветхую обшивку кресла.
   - Петя... - прохрипел он. - Позови... Прости...
   Последними его слова были уже бессознательным бредом:
   - Белая... белая... радуга...
   На днях Питер Дубойс наткнулся в научно-популярном журнале на описание этого оптического явления. Действительно, в густом тумане над болотистой местностью на восходе солнца можно видеть дугу белого или розоватого цвета. Старик не фантазировал...
   * * *
   Он не был мистиком, он не верил астрологам и экстрасенсам. Питер Дубойс был практиком. Но как раз практический опыт данного расследования указывал на мифологические параллели, мистические ассоциации, значит, эта сторона дела должна быть тщательно исследована. В дан ной области невозможно найти ни улик, ни следов. Их с профессором Делохом мифотворчество к делу не пришьешь. Но такой взгляд на убийства открывал непонятные Питеру Дубойсу перспективы, как бы позволял заглянуть за пространственно-временную завесу происшедшего. Он не указывал на конкретного убийцу, но вел в ну ж ном направлении.
   На Интернет-странице Питер увидел фотографию скульптуры царицы Омфалы из собрания государственного Эрмитажа в Санкт-Петербурге. На ней был надет пеплос без пояса, длинный, со множеством складок. Голову и плечи покрывала шкура льва, который, по воле скульптора, был не больше пуделя. Но что-то в мраморной фигуре лидийской царицы показалось ему... американским. Ну конечно! На плече Омфала держала палицу Геракла. Не корявую, сучковатую дубину, а хорошо отшлифованную палку, напомнившую Питеру Дубойсу бейсбольную биту.
   Он улыбнулся своему наблюдению. Это уж слишком! Античная трагедия незаметно перешла в фарс. Видимо, пора завязывать с мифологической подкладкой...
   Итак, что мы имеем?
   Камера наружного наблюдения над входной дверью дома Фэрфакса видела убийцу так же, как он сейчас видит мраморную статую из Эрмитажа.
   Камера зафиксировала входящего и выходящего убийцу. Это первый пункт его кровавого пути. Вернее, ее. И как их угораздило заглотить эту наживку? Турок-террорист переодевается женщиной. И танцует перед камерой наблюдения танец живота? Идиоты! Они не заметили, что эту идею подсунул им невидимый и умный собеседник.
   Невидимый противник был по-лисьему хитер. Фэбээровцы бросились за хвостом, а рыжая побежала в противоположную сторону.
   Переодевание было, но совсем другое.
   Противник не просто заметал следы, а пустил их по ложному пути. И за первой, казалось бы, верной идеей следовал совершенно ложный вывод. Да, был переодетый убийца. Но это была женщина. Женщина, менявшая одежду, прическу, макияж, даже возраст. Куда там всяким Николь Кидман!
   Ай да фру Улафсен, специалист по подводному дизайну, а также умерщвлению чужой плоти. Вот она выходит из гостиницы. Лучшего серого мешка она придумать себе не могла. Но движение... обнажает. Одежда может скрыть дефекты фигуры, а вот достоинства ее: длину ног, пропорции, осанку, походку спрятать не может. А мимику? А жесты?..
   - Спасибо, Кэт.
   Кэт... Имя, как у советской радистки в сериале "Семнадцать мгновений весны". "Пианистка" Кэт. Питер пару лет назад купил фильм на видеокассетах. Хороший фильм, только почему-то черно-белый, будто авторский изыск эстетствующего голливудского пижона... Странно, Берлин, германские офицеры, мундиры, погоны, шевроны - а о России этот фильм говорит ему, Питеру Дубойсу, гораздо больше, чем какие-нибудь березки, поля пшеницы, бабы в платках, мужики с гармошками и балалайками на экране.
   Штирлиц... Тоже русский. Тоже служит в силовом ведомстве, хоть и другого профиля. Но главное, так же одинок. Если сесть у камина, плеснуть себе в стакан граммов двести и запеть "Ой, ты степь широкая...", сходство будет полным. И не надо компьютерной идентификации. Наверное, настоящий, не киношный, Штирлиц в такой момент думал: "Эх, плюнуть бы на всех этих Гитлеров и Сталиных, послать бы их в жо..."
   Стоп! Джоппа-Магнолия. Цветок магнолии в заднице Фэрфакса. Джоппа... Кто еще мог обратить внимание на это, такое родное для русского уха звукосочетание? Тут надо мыслить по-русски. В хладнокровном, расчетливом убийстве - элемент хулиганства, какой-то показной бравады. Смех одинокого остряка, шутку которого так никто и не оценит. Вот вам, америкашки, поломайте головы и над этим! Только русская могла так поступить! Все это в русском характере. Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет... И выйдет.
   - Ну, что ж, фру Улафсен. Мы с вами, оказывается, сородичи? Вы тоже русская?
   - Вас это каким-нибудь образом задевает? Или может повлиять на вашу карьеру? В таком случае, извините. Или, знаете что? Сделайте себе переливание крови. Хотите, я достану вам английской аристократической. Она, правда, голу бая...
   - Для этого вам опять понадобится кого-нибудь убивать?
   - Совсем нет. Мне достаточно взять вас в мужья. Хотите быть моим мужем? Вами движет по жизни тщеславие, как и меня. Вы также одиноки и неприкаянны, как и я. И рано или поздно вы меня найдете...
   - Я найду вас для того, чтобы покарать.
   - Нет, для того, чтобы полюбить...
   Питер Дубойс открыл глаза. Он не заметил, как задремал. Перед ним был темный экран компьютера. Он щелкнул мышью. На мониторе возникла лидийская царица Омфала.
   Павел Розен - Клэр Безансон
   Ред-Рок, Аризона
   Май 1996 год
   Из запоя его вывела Клэр.
   Он глупо себя вел с ней, когда был пьян. А не трезвел он целых две недели.
   Это потом он определил точно, сколько дней валялся дома в пьяном безобразии, определил по датам в лабораторных журналах, которые стали немым укором ему, Павлу Розену, заведующему лабораторией перспективных геологических разработок...
   Ему было стыдно, как глупо он вел себя с ней. Он краснел, собирая в памяти обрывки каких-то диких сцен, как он пытался ее поймать за руки, пытался сказать какие-то слова, как ему тогда казалось, лихие ковбойские фразочки, вроде: "А не заняться ли нам любовью, козочка моя"... Ах, как ему теперь было стыдно! Какая пошлость...
   Ему было тошно вспоминать, каким жалким и гнусным выглядел он тогда со стороны, пьяный, небритый старый и вонючий козел, распустивший нюни от того, что его жена нашла себе смазливого любовника... От того, что система пыталась грубо его обмануть, подсунув вместо общения с семьей - жалкую подделку!
   Какой позор!
   И позор не в том, что жена ему вульгарно и пошло изменяет, как и положено голливудской актрисочке, когда ее муж находится в более чем длительной командировке. Стыд и позор в том, что он, Павел, умница, светлая голова, ученый, сильная личность, каким он сам всегда себя хотел видеть, вдруг распустился... Распустил нюни.. Принялся пускать пузыри... Впору еще начать мочиться под себя!
   И какой стыд, что он в пьяном безобразии корчил из себя Казанову... Откуда это в нем взялось? Бр-р-рр!
   У Павла от стыда мутился рассудок. Единственное, чего ему хотелось, сгореть от удара молнии, провалиться сквозь землю прямо на глазах у Клэр... И тем самым доказать ей, что он совсем не такой, каким был в долгие часы помутнения рассудка.
   Он стыдился своей слабости. Он не хотел, что бы кто то считал его слабым. Но Клэр не считала. Она правильно поняла его.
   Она такая умная - Клэр!
   Она вывела его из запоя. Принесла в его бунгало те научные статьи, развесив их увеличенные ксерокопии во всех местах его жилища, включая и ванную, и кухню, и бар в холле... Чтобы, каким пьяным он ни был, не мог бы не заметить почти метровых заголовков, от которых он мгновенно должен был отрезветь...
   Новые искусственные минералы и космические технологии... Магнитные свойства кристаллов, выращенных в невесомости... И, наконец, главное: Опыты по созданию экстремальных геологических условий с применением космических технологий...
   Клэр была права. Он протрезвел от этих заголовков.
   Двое суток он высидел дома на минеральной воде и аспирине, не пуская в свое бунгало даже уборщицу...
   И на третье утро, когда Клэр как всегда трусила по гравию в беленьких кроссовках на ладненьких своих загорелых ножках мимо розариев, источавших утренние ароматы... Она вдруг услыхала позади знакомое дыхание и нарастающий шум хрустящего гравия... Она оглянулась... Это был Павел.
   - Хай! - крикнул он ей, как ни в чем не бывало.
   - Хай, - ответила она с приветливой улыбкой.
   После двухнедельной борьбы с собственным здоровьем, бег Павлу давался трудно, и Клэр, жалея его, не убыстряла темп, а двигалась почти шагом... Павел дышал тяжело, но выглядел счастливым.
   - Спасибо тебе за статьи.
   - Я рада, что ты их заметил.
   - Ты их так увеличила, что разглядел бы и слепой, да и расклеила по всей квартире. Несложно было разобраться, что это не реклама туалетной бумаги.
   - Я рада, что ты снова в форме.
   - Ну до полного восстановления еще далеко, но к среде обещаю тебя перегнать на финише нашей дистанции.
   - Посмотрим, а проигравший устраивает ужин.
   - О'кэй, я в любом случае твой должник за твою неоценимую заботу о моей научной форме, с меня безусловный ужин при свечах.
   - Но без алкоголя.
   - Ну-у-у, так уж совсем?
   - Тогда без крепкого алкоголя...
   У Павла от счастья зашлось сердце.
   * * *
   - У нас проблемы, - сказал главный администратор, усаживаясь в предложенное директором кресло.
   - Проблемы? - удивленно приподнял бровь директор.
   - Кто-то спровоцировал сбой работоспособности объекта "десять".
   - Каким образом?
   - Ему вбросили информацию, вызвавшую сильнейший эмоциональный стресс.
   - Каким образом?
   - Ему подбросили фоторепортаж о сексуальных похождениях его жены.
   - То есть, тем самым вы утверждаете, что здесь против нас работает враг?
   - Этого следовало ожидать.
   - А что с программой "семья"?
   - Он оказался хитрецом, он нас обыграл...
   - И все ваши дилеи, все ваши электронные фокусы пошли коту под хвост?
   - Да, сэр...
   - Вам надо выяснить, кто подбросил "десятому" информацию.
   - Уже занимаемся, сэр.
   - Это дело рук... оппозиции. Вы понимаете, о ком я...
   - Мы найдем шпиона, сэр.
   - Найдите, иначе вас пустят поплавать с вашими акулами и барракудами...
   * * *
   Никто из руководства Ред-Рок его ни словом не упрекнул за двухнедельное отсутствие в лабораторном корпусе.
   А подчиненные ему техники и лаборанты, те и ухом не повели при появлении шефа, как будто он и не пропадал нигде, а только вышел на полчаса, на ги брэйк, и сразу вернулся.
   А на столе накопилось отчетов за две недели экспериментов. Разгребая завалы бумаг, Павел ворчал себе в нос, никто, де, моей работы делать не хочет, но и порадовался: значит, начальство никому не смеет делегировать даже части его обязанностей. Доверяют. И это хорошо.
   А вообще, двухнедельная пьянка - такой стресс для мозговой серой массы, что в ее глубинах резко могут созреть новые идеи, которые раньше, по трезвости, никак не могли вылупиться...
   * * *
   Клэр пришла к нему в вечернем платье. Он просто обомлел. Она была воплощением соблазна.
   От завитка светлых волос на шее возле левого ушка, от волнующей, сдавливающей дыхание нежной канавки между восхитительными грудями в глубоком вырезе ее платья, от схватывающих спазмом в горле изумительных линий, безошибочно угадывающихся под тонким бархатом от Армани... и до нежных розовых ноготков на пальчиках ее ног, что безупречным педикюром выглядывали из носочков ее лаковых босоножек на высоченной шпильке каблука...
   И она так мило и просто улыбалась ему...
   - Ну вот, я и пришла! Надо помочь на кухне? Где фартук? Где плита?
   Но все к ее приходу уже было готово.
   Не был бы он тогда бывшим начальником геологического отряда... И даже экспедиции! Эх, сколько картошки он перечистил в своей кочевой жизни русского геолога! Так что...
   Так что присаживайтесь, милая Клэр! Будьте как дома!
   Сценарий ужина при свечах был продуман до мелочей. Все-таки ученые тем и отличаются от иных смертных, что способны все предусмотреть. Особенно, если это касается ужина с милым другом.
   - Хочу посмотреть меню вашего ресторанчика, мистер хозяин, - шутливо заявила Клэр, присаживаясь в кресло у низкого, располагающего к неофициальному общению стола.
   - Какое может быть меню у русских, - воскликнул Павел, - водка и икра!
   - Понятно, то-то я гляжу по телевизору на вашего президента, он, по моему, трезвым вообще никогда не бывает, - сказала Клэр, - и вообще, мы ведь договорились, что вечеринка обойдется без крепких напитков.
   - Договор дороже всего, - ответил Павел, вручая Клэр бокал с собственноручно приготовлен ной "Маргаритой".
   - А ты еще и бармен? - изумилась Клэр.
   - И повар, но это ты еще оценишь, а пока наслаждайся аперитивом...
   Из их почти полугодового общения Павел знал, что Клэр ученая-орнитолог, занимается миграциями птиц, у нее в лабораторном корпусе в клетках живут тысячи пернатых, от маленьких синичек, которые, как известно, лучше в руках, чем журавль в небе, и до самых натуральных розовых фламинго. Но Павел никогда не мог взять в толк, а зачем здесь птицы? И при чем тут орнитология - в забытой Богом Ред-Рок Вэлли?
   - Знаешь, - сказал вдруг Павел, - я припоминаю шведский фильм, он назывался "Бей первым, Фредди"... Тогда, в те годы, когда я учился, в России каждый иностранный фильм из капиталистической страны был большой редкостью... Там, в той шпионской комедии, нас прежде всего интересовали не идеологические изыски сценаристов, а западные запретные плоды - эротика, модная одежда, рок-музыка... В том фильме всего этого было достаточно... Но был там один момент, очень и очень интересный. Безумные генералы, западные, естественно, генералы, задумывая агрессию против стран социалистического лагеря, нацеливая свои ядерные ракеты на Москву, пытались опробовать новые биологические системы наведения ракет, используя вместо компьютера почтовых голубей... Голубю показывают сперва карту, а там, где Москва, - ставят кормушку с зернышками. И так приучают голубя лететь именно туда...
   - Это ты зачем мне рассказываешь? - спросила Клэр.
   - Так просто, - ответил Павел, смутившись, - ты интересовалась меню, так вот - на ордевр будут икра и семга, у нас русский ресторан. А в качестве пля принципаль я предлагаю телятину по-старомонастырски...
   - По старомонастырски?
   - Да, с черносливом и с грибами и под соусом из сметаны с красным вином...
   Клэр, закатив глаза, изобразила на лице предвкушение восторга...
   - И это еще не все, - этаким крещендо продолжал Павел, - у нас еще будет и десерт...
   Но десерта они не дождались. Вместо десерта Амур с Венерой послали им в этот вечер любовь.
   * * *
   Когда они слегка остыли от первых восторгов...
   Ах, как Павел любил потом эти минуты своей жизни!
   Любил вспоминать, как, подперев подбородок прелестным маленьким своим кулачком, она задумчиво курила тонкую ароматную сигаретку и, балуясь, пускала дым ему в лицо... А он любовался, глядя на ее груди, любовался контрастом загорелой и незагорелой кожи в тех местах, где условно проходил топ ее купальника...
   - А как ты оказалась здесь?
   - Я? - переспросила она, вздрогнув...
   - Да, ты!
   Клэр пустила тоненькую струйку дыма, и столбик серого пепла беззвучно упал с ее сигареты прямо Павлу на грудь, тут же рассыпавшись невесомой пылью по седым завиткам рудиментарной мужской поросли...
   - Ты ведь совсем ничего обо мне не знаешь, милый, - сказала Клэр, щелчками длинных ноготков стряхивая с груди Павла просыпавшийся пепел...
   - Оттого и спрашиваю, и вопрос этот не от безразличия, - сказал Павел, ловя и целуя ее пальцы.
   - Я ведь сюда попала не по своей воле, а подписав прошение о применении ко мне специальной программы Министерства юстиции, - с жесткой угрюмостью выговорила Клэр длинную канцеляристскую формулу.
   - Я знаю об этой программе, и. у меня складывается впечатление, что все мы здесь так или иначе не по своей воле...
   - Да, Павел, ты совсем ничего обо мне не знаешь, а если бы узнал, неизвестно еще, стал ли бы ухаживать за мной?
   Павел посмотрел на Клэр, подняв брови в изумленном протесте.
   - Да, да! - продолжала настаивать Клэр, - если бы ты знал, за что я получила свое пенальти от суда штата Луизиана, то, может, и не полез бы ко мне в кровать!
   - Ну, положим, если быть скрупулезно точными, мы сейчас не в твоей кровати, а в моей, - шутливо возразил Павел.
   - Это не важно, противный мальчишка, - стукнув Павла кулачком в бок, продолжала Клэр, - я одного такого противного мальчика убила за то, что он относился к дамам не шибко уважительно...