Вересов Дмитрий. Искушение Ворона (Черный Ворон - 7)

   - А какой прекрасный сюжетный ход получается! - несло Фитцсиммонса. Это будет...
   - Осталось достать деньги, - как заклинатель, повторил Леня.
   - Да-да...
   Правая рука Колина судорожно похлопала по груди, потом спустилась ниже. "Ему часом не дурно?" - мелькнуло в голове Рафаловича. Но Фитцсиммонс наконец нащупал мобильник и, не тратя времени на извинения перед собеседником, набрал какой-то номер.
   - Леди Морвен?.. Добрый день, дорогая леди Морвен! С вами говорит Колин Фитцсиммонс... Узнали?.. Вот я бы узнал обворожительный тембр вашего... Хорошо. Я по важному вопросу. У нас остались незаконченными некоторые общие дела с покойным лордом Морвеном... Речь идет о финансировании нашего кинематографического проекта... Вы готовы встретиться?.. Прекрасно!.. Меня вполне устроит... Всего хорошего. До встречи!
   Фитцсиммонс повернулся к Лене:
   - Все, Леонид. Деньги у нас будут.
   Деньги будут... Я знаю, город будет! Я знаю, саду цвесть! Когда такие люди, как Рафалович, есть!
   - Значит... Значит, я полетел в Мурманск?
   - Значит, ты полетел в Мурманск. А я полетел за деньгами...Как говорится, у вас в армии: по машинам!..
   Леонид Рафалович, случалось, гонялся в своей коммерческой практике за двумя зайцами и даже иногда ловил и того, и другого, но чтобы так подстрелить двух матерых русаков, да еще с одного выстрела!.. Такого в его жизни еще не было... Зайцы!.. "Прочим скомандовал: прыгайте сами! Прыгнули зайцы мои, - ничего!.."
   Питер Дубойс
   Дамбартон-Оукс, Вашингтон, округ Колумбия
   Апрель 1996
   Мюнхенский симфонический оркестр играл "Страсти по Иоанну" Иоганна Себастьяна Баха. На дисплее музыкального центра отсчитывались минуты и секунды божественного откровения. 1.19, 1.20... Он каждый раз внутренне собирался, ждал этой секунды, но всякий раз вздрагивал, словно пронзенный невидимой стрелой Мусагета. 1.21... Хорал опять застал его врасплох. Музыка подхватила душу, взвилась с нею под купол невидимого храма, а потом отпустила ее. Душа тихо нисходила в тело, расслабленно развалившееся в кресле.
   Из огромного музыкального наследия, накопленного человечеством, только "Страсти по Иоанну" трогали Питера Дубойса, что называется, до глубины души. Только толстяк Бах, зажав под мышкой кожаную дыню, непостижимым спуртом по флангу преодолел все три рубежа неприступной защиты Питера Дубойса и дошел до линии его души.
   Все остальные раздражители еще в центре поля жестко принимались на бедро и покидали площадку до окончания матча. А матч Питеру надо было довести до победы любой ценой. Даже если бы по центру против него стоял сам Сатана, в черном рогатом шлеме, с козлиной бородкой, торчащей сквозь защитную решетку.
   Победить для Питера - значило добраться по заветным ступенькам служебной лестницы на та кую высоту, с которой маменькины сынки и папенькины любимчики, выращенные в семейных оранжереях достатка и роскоши, казались стай кой шмыгающих в траве леммингов. Чтобы фора, еще до рождения полученная от состоятельных предков в виде банковских счетов, особняков, машин, не помогла им на финише.
   Там, где остальные могли позволить себе по беду по очкам, легкую игру на ринге, Питер шел ва-банк, набычившись, прижав подбородок к груди, пер до конца, пока его противник не ложился на помост. Иначе засудят, отдадут победу. Да и в случае победы ему не стоило ждать аплодисментов, в лучшем случае - равнодушное молчание зала. И никто не выскочит с полотенцем, никто не приложит свинцовую примочку к за текшему глазу, не заткнет ватным тампоном хлещущую из носа кровь.
   Как тогда в детстве, в зале старика Джеки Страйка...
   Спортивный клуб Джеки Страйка ничем не напоминал роскошные залы, где услужливые инструкторы, глядя в рот богатому посетителю, чуть ли не обкладывают его подушками, чтобы уберечь от случайного синяка, хлопают в ладоши и орут "Ты сделал это!" за прыжок через лежащую на полу гимнастическую палку, а через месяц вручают ему черный пояс или золотую перчатку, заверяя, что теперь он непобедим и всемогущ. Джеки Страйк нарочно не делал ремонта в своем боксерском клубе, мрачная обстановка в зале должна была воспитывать в мальчиках бойцовский характер. Никого здесь не хвалили и не поощряли. Остался на ногах, сам ушел с ринга? Приходи послезавтра опять! Поэтому в спортивном клубе Джеки Страйка все до одного были настоящими бойцами. Наверное, даже уборщица, старая негритянка миссис Лу.
   Новичка здесь не любили и не жалели. Если с ним сюсюкаться, он и через год останется новичком. А если он придет во второй раз, то он уже не новичок. Поэтому у старого Джеки Страйка тренировались ребята из бедных кварталов, в основном черные и латинос, кому нужны были крепкие кулаки и стальные нервы, чтобы пробиться в жизни, да просто живым дойти до собственного дома.
   - Что, парень, шел купить своей мамочке кружева на панталоны и зашел по ошибке к нам?
   Такой "спичкой" встретил Джеки Страйк худощавого белобрысого подростка. Новичок вспыхнул, будто облитый бензином.
   - У тебя в семье, наверное, одни бабы, - продолжил старый Джеки психологическую обработку, - краснеешь, как девица. Ладно. Зачем пришел?.. Учиться боксу? А ты знаешь, что здесь бывает очень больно? Может, лучше пойдешь учиться греческому танцу? Там друг друга поддерживают за плечи, чтобы не упасть. А у нас стараются врезать приятелю покрепче, чтобы скорее свалился... Да ты, как я погляжу, сейчас и без удара свалишься? Коленки уже трясутся? Ладно, беги отсюда и никому не рассказывай, что приходил к Джеки Страйку. Что стоишь?.. Не уйдешь? Тогда надевай вот эти перчатки и выходи на ринг. Эй! Юппо! Белобрысый хочет надрать тебе задницу. Проверь-ка, на что сейчас годятся маменькины сынки.
   Питер впервые в жизни надевал боксерские перчатки. Он не ожидал, что они окажутся такими большими - почти с его голову.
   - Слушай меня, белобрысый! Подними перчатки, прикрой подбородок. Бей без замаха! Ну и хватит с тебя советов для первого и последнего боя. Давай! Если что, сразу падай и притворись мертвым. Юппо не питается падалью, лежачих не бьет...
   Темнокожий крепыш по кличке Юппо был типичным "темповиком", но даже если кто-нибудь тогда сказал об этом Питеру, он все равно не понял бы, что это означает. Пока он умел только высоко держать перчатки перед лицом.
   Что ж? А все оказалось не так и страшно. Попробуй, пробей такую защиту, если между двумя разбитыми, распухшими от ударов и пота, перчатками пролезет лишь указка миссис Редл, их строгой школьной географички. Так что, жить можно! За защиту можно быть спокойным, но...
   Но "темповик" Юппо мгновенно сократил дистанцию и провел первую короткую серию ударов. Перчатка Питера, принявшая на себя первый удар, предательски врезалась ему в лицо. Губы мгновенно распухли. И это бы еще ничего, но другой сильный удар пришелся Питеру в правый бок, и мальчик почувствовал, будто в него воткнули осиновый кол. Потом последовало куда более страшное. Юппо закончил свою серию акцентированным хуком по челюсти уже совершенно открытого Питера.
   Нет, Питер не упал. Он стоял. Только пол вдруг накренился, повернулся и приложился к щеке Питера.
   - Я думаю, можно не считать. Все и так ясно, - старый Джеки полез через канаты ринга приводить новичка в чувство. - Птенчик выпал из гнезда!..
   2.20, 2.21... Вступили мужские голоса. 2.23... К ним присоединяется женская часть хора. Напряжение нарастает, еще... 2.24, 2.25...
   ...Питер тогда поднялся. Он плохо видел и еще хуже понимал, где он и что с ним происходит. Надо держать перчатки повыше и бить самому. Надо держать и бить...
   - Юппо! Птенчик оперился. Бой продолжается. Только не убей его!
   "Темповик" Юппо, танцуя в открытой стойке, ринулся в атаку, уже предвкушая, как этот ходячий мешок с костями грохнется на помост. Однако "мешок" неожиданно пошел навстречу. Юппо ударил на отходе и, кажется, попал. Да, прилично попал. Но и "мешок" вдруг огрызнулся, выкинув вперед свои кости. Жалкое подобие ударов пришлось в защиту. Уйти в сторону и можно его "гасить"...
   Что потом случилось не поняли ни Юппо, ни Питер. Понял только старый Джеки Страйк. Когда "темповик" не смог подняться даже после счета "десять", когда ему поднимали голову, терли уши, совали в нос нашатырь, Джеки задумчиво пробормотал:
   - У птенчика потрясающий левый крюк... Никогда не видел ничего подобного... И бил одной рукой, без корпуса, без ног... Кажется, он скрытый левша. Да, скрытый левша. Но боец явный. Из него будет толк. Это говорю вам я, Джеки Страйк...Птенчик...
   3.30... Напряжение нарастало, и когда душа Питера Дубойса задрожала, как струна, Иоганн Себастьян Бах позволил ей передохнуть, взять паузу... 3.33... и опять потянул свои невидимые сети, вытаскивая Питера, как рыбу из воды...
   Но даже старый Джеки Страйк не понял, что заставило субтильного паренька встать с помоста, когда больше всего на свете ему хотелось лежать и качаться на волнах забытья? А потом, после месяцев упорных тренировок, выходить на рейтинговые бои против заведомых фаворитов и биться гак, как будто на карту была поставлена его жизнь Бойцовский характер? Природная злость? Русские корни?
   То чувство, которое вело Питера Дубойса по жизни, заставляя его доводить себя до изнеможения на тренировках, сидеть до рассвета над учебниками и методическими пособиями, возмещая отсутствие каких-то особенных талантов, да еще подрабатывать в свободное от учебы время разносчиком пиццы, пока одноклассники оттягиваются на вечеринке... То чувство было древ ним, как мир. И называлось - честолюбие.
   И если Владимир Иванович Даль определял честолюбие, как искательство внешней чести, уважения, почета, почестей, то Питером владела ее более сильная форма. Внутреннее честолюбие. Качественный скачок к этой изощренной форме человеческих стремлений произошел у Питера Дубойса на первом курсе университета Дьюка.
   Нет, она не была белокурой бестией. Наоборот, она была небесным созданием, светлым ангелом. Впервые Питер увидел ее сидящей с подружками на траве газона около университетского стадиона. И хотя Дубойс только что довел себя челночным бегом до такого состояния, когда весь свет готов был отдать за бутылку минералки и скамейку в парке, он застыл в изумлении, как перед воротами в рай.
   Питер не думал, что человеческая кожа может быть настолько тонкой и прозрачной. Он мог побиться об заклад, что самое нежное место на планете Земля - чуть повыше коленки этой девчонки или вот там, где дрожит жилка, когда она смеется.
   - Эй, парень! - крикнула ему востроносая рыжая девчушка, сидевшая рядом с белокурым ангелом. - Что ты на меня так смотришь? Если я тебе так нравлюсь, гак и быть, можешь подойти еще на фут поближе.
   И самое смешное, что Питер сделал этот глупый шаг.
   - Клэр! - воскликнула рыжая. - Смотри, он попал под мое гипнотическое воздействие. Помнишь семинары профессора Мюллера? Внимание! Сейчас я прикажу ему сделать еще два шага...
   Она забавно вытаращила глаза и, понизив голос, приказала ему:
   - Сделай еще два шага и остановись!
   Питер сделал еще два шага. Теперь он стоял совсем рядом с хохочущими студентками.
   - Да ведь он смотрит на Клэр! - вскрикнула рыжая. - Как он на нее смотрит!
   И смех оборвался.
   - Сейчас я выведу его из гипнотического состояния.
   Клэр поднялась с травы, подошла к Питеру вплотную, заглянула ему в глаза и вдруг... поцеловала в губы. Вернули его на землю идиотские аплодисменты, которыми ее подружки совершенно по-американски завершили сценку...
   Ее звали Клэр Эпплби. Она училась на биологическом факультете. Ее будущей специальностью были птицы.
   Как-то она привела Питера к себе. Он никогда еще не бывал в таких роскошных домах, где лестницы, террасы, застекленные площадки, солярии позволяли не пересекаться без нужды их обитателям. Вот если бы, скажем, Питер пошел на кухню... ему не пришлось бы идти по коридору мимо вечно больного и вечно всем недовольного отца. Готовясь к экзамену, он не затыкал бы уши, чтобы не слышать очередного скандала родителей. Словом, здесь можно было жить... Питер был несколько смущен и потерян.
   Клэр порхала по дому на своих невидимых простому смертному крыльях. Она усадила Питера на белый кожаный диван в окружении каких-то немыслимых растительных лап и хвостов. Куда-то убежала. Потом появилась совсем с другой стороны. Вдруг уселась рядом с Питером на диван:
   - Все. Теперь молчи и слушай. Это для тебя. Было тихо. Потом вдруг защебетала неизвестно как залетевшая сюда птица.
   - Fringilla coelebs, - проговорила Клэр.
   - Что? - переспросил Питер.
   - Не что, а кто. Зяблик... Ну, а тут... Пусть тебе подскажет твоя русская кровь... Средняя полоса России. Разбойник.
   - Соловей.
   В чопорной обстановке особняка выводил свои коленца русский соловушка. Это был матерый самец, разумеется, не по виду, а по количеству звуковых фраз, Питер насчитал их больше десяти.
   - Luscinia luscinia, - профессорским тоном подытожила Клэр. - Записан очень хороший образец.
   - Так это запись! - с притворным разочарованием в голосе воскликнул Питер. - Ну. А я думал... Императрица! А соловей-то у вас механический и роза - ненастоящая.
   - Убью, - прошипела Клэр и растопырила пальцы, готовая броситься на него. - Задушу недостойного мерзавца...
   В этот момент над их головами раздался свист с прищелкиванием нового лесного маэстро.
   - Клэр. Я знаю его. Певчий дрозд. Бабушка мне рассказывала, что они пропевают такую фразу...
   - У мерзавцев не бывает бабушек... По латыни это...
   - Тише. Давай без латыни. Сейчас мы проверим. "Фи-липп, фи-липп, при-ди, при-ди, чай-пить, чай-пить..." Слышишь? Подходит.
   - Как ты сказал? Я должна это записать... Нет, потом. Пойдем лучше пить чай...
   Но вдруг среди звуков леса раздался резкий гортанный кашель.
   - Клэр, а это что такое?
   - Это голос самой крупной птицы семейства вороновых. И самой редкой. Corvus corax...
   - Ворон?...
   Музыкальный центр уже играл мессу си-минор. Питер Дубойс встал с кресла и нажал на "stop". А потом... А потом светлая сказка его жизни про соловья и розу закончилась.
   Он долго готовился к тому дню. Ему было пострашнее, чем первый раз выйти на ринг в клубе старого Джеки Страйка. В тот день он должен был первый раз привести Клэр к себе домой и познакомить ее с родителями. В который раз он оглядывал свою квартиру как бы посторонним взглядом, вернее, взглядом Клэр Эпплби. И понимал, что поспешные перестановки, покраски, побелки только подчеркнут скромность его квартирки.
   Вся надежда была на Клэр, ведь ни разу за время их знакомства она ни словом, ни жестом не указала на пропасть, разделявшую их. Все, что между ними происходило, происходило над этой пропастью. А он только сейчас это заметил. И все из-за Клэр. Светлым ангелом она парила над провалом. И ни словом, ни жестом...
   Он ждал ее на перекрестке у своего дома с букетом цветов, который не знал куда деть. Он то поднимал его перед собой, но находил себя торжественно-смешным. То опускал вниз, как веник, думая, что выглядит пошло. А Клэр все не появлялась...
   Вдруг с соседней улицы вынырнул шикарный открытый "Кадиллак". Не снижая скорости, он сделал крутой вираж и затормозил напротив Питера с букетом. За рулем сидел Ричард Прайс, известный университетский плейбой, сын того самого Билли Прайса, без пяти минут миллиардера. Рядом сидел кто-то из парней его круга. На заднем сиденье весело подпрыгивала рыжая Сюзи и... белоснежная Клэр. Белоснежная - волосами, кожей и платьем.
   - Питер, - крикнула Клэр, не выходя из машины, - сегодня никак не получится. Ричард уговорил меня поехать с ним на вечеринку в "Bishop Club". Ты не сердишься на меня, мой мальчик?
   От этого "мой мальчик" Питера внутренне передернуло.
   - Мы бы взяли тебя с собой, но вечеринка закрытая, - весело сообщила Клэр.
   - Его бы туда все равно не пустили, - не поворачивая головы, заметил Ричард Прайс.
   - Его бы даже не подпустили к автомобильной стоянке клуба, - поддакнул приятель.
   - А букет можешь подарить мне, - захохотала рыжая Сюзи.
   "Кадиллак" присел, как пантера перед прыжком, и резко рванул с места.
   - Передавай привет мамочке, - услышал он голос Клэр, покрываемый хохотом компании и уносимый ветром...
   Клэр... Бишоп... Где то это уже было. Что-то такое он читал. Первая любовь...
   Образ Клэр он вытравил из своей души навсегда, теперь здесь поселилось только честолюбие. Честолюбие - перед самим собой.
   А что Клэр Эпплби? Через несколько лет вышла за какого то богатого землевладельца из Луизианы... Впрочем, какая ему разница?
   Питер Дубойс подошел к книжной полке. Из тесного ряда достал томик Набокова. "Подлинная жизнь Себастьяна Найта". Вот она - Клэр Бишоп. Первая возлюбленная Найта. Bishop - "шахматный слон". Черный или белый? Все-таки белый. Кончено, белый...
   Не с тех ли самых пор в нем проявилось это пристрастие к Набокову? Клэр и Бишоп... Питеру была близка изощренная игра ума великого интеллектуала. Дубойс читал и перечитывал романы Набокова и все не мог уловить, как, в какой момент шахматные фигуры вдруг превращаются в людей, а люди совершают обратную метаморфозу... "И ферзь - соловей. Я тянусь к соловью..." Клэр. Я опять тянусь к соловью? Где жизнь? А где литература? Сами мы живем, своей жизнью, или по Набокову и Пастернаку? Ряд литературных ассоциаций опять привел его гуда, куда входить он себе запретил...
   Нет, он должен разгадать эту шахматную задачу, чего бы то ни стоило. И тогда... Результат может быть прямо противоположный. Белое или черное. Те люди, игру которых он пытался теперь разгадать, могут убрать его как пешку, мешающую развитию комбинации. В любой момент. Только надо почувствовать этот момент первому, не увлечься, тогда пешка может выйти в ферзи.
   Но каков их новый шеф? То, что было почти переварено целым ведомством, отнюдь не простачками, Хэмфри Ли Берч с первого же взгляда поставил под сомнение. И на чем основывались сомнения? На том, что слишком все съедобно. Порезано, отделено от костей, приправлено и рас фасовано. Кушайте, господа из ФБР! Приятно го аппетита!
   А если пользоваться для сравнения шахматной доской, то опытный игрок сразу бы догадался: при такой расстановке фигур никакой игры нет. Кто-то расставил фигуры для шахматной задачки с очевидным решением. Мат в два хода. И фэбээровцы блестяще с задачкой справились, но настоящей шахматной игры не уловили.
   Первый труп - помощник сенатора Фэрфакс. Пусть он будет ладьей. Лео Лопс. "Шестерка" Фэрфакса. Темная лошадка. Черный конь. Сделал ход конем и оказался в Штатах. Возможно, жертва случайная, незапланированная. А, может, и нет? Предполагаемый убийца - турецкий террорист Мустафа Денкташ. Но какой-то очень умелой рукой сделан намек на его переодевание в женщину. Причем намек будто бы витал в воздухе. Когда ФБР намек понимает, он тут же растворяется. Кто первым подал эту идею? Откуда она взялась? А Мустафа, естественно, умер. От сердечного приступа. Какая случайность! Как красиво все сложилось! Вернее, как красиво все это кто-то сложил!.. Турок Денкташ конечно, слон. Bishop... Но слон, по Набокову, а еще по жизни Питера Дубойса - это женщина?! Опять женщина...
   В личном деле сотрудника ФБР Питера Дубойса среди лаконичных пунктов характеристики значилось: "Способен просчитать комбинацию на несколько ходов вперед. Честолюбив..."
   Таня Розен - Григорий Орловский
   Сан-Франциско, Калифорния - Майами, Флорида
   Апрель 1996
   Лизавета сразу почуяла перемены, произошедшие с Татьяной. Если мать манкирует общением с детьми - это самый верный признак, что она влюбилась. Как кошка влюбилась.
   Сперва-то Лизавета относила долгое отсутствие Тани на счет занятости в съемках, и Татьяне удавалось маскировать утрату материнских приоритетов за ежевечерними звонками и бес конечными сюсюканиями, вроде того - ах, как я скучаю, и ах, как вы там без меня, мальчишки мои!
   Но когда Таня, едва приехав домой во Фриско и побыв с сыновьями всего-то день, вдруг сорвалась по какому то звонку... Лизавете все стало понятно.
   Все-таки не первый год замужем, как говорят у них в России! И все таки старшая она ей сестра...
   Татьяна прилетела тогда, олицетворяя воплощенный ураган материнской радости. Всю дорогу из аэропорта, - а Лизавета приехала с мальчишками ее встречать, - всю дорогу Татьяна в каком-то особенном возбуждении целовалась, хохотала, сидя с детьми на заднем сиденье. Лизавета, отрывая глаза от дороги, невольно поглядывала назад на эту идиллию в зеркальце зад него вида и дивилась, вот как сестрица по мальчикам-то соскучилась!
   И мальчики тоже. Не то слово!
   А сколько восторгов было, когда Таня стала распаковывать багаж и принялась одаривать ребят подарками!
   И какие слезы навернулись у сестрицы, когда Митька, младшенький, принес из своей комнаты рисунок и, подойдя сзади и обняв Татьяну за шею, когда та сидела в кресле, сказал:
   - Это, мамочка, я тебя нарисовал, как ты в кино снимаешься с папой...
   Татьяна тогда порывисто принялась целовать его маленькие ручки и все приговаривала: "Любимый, милый, родной!"
   А вечером, часов в одиннадцать, ей позвонил какой-то мужской голос. Лизавета уже по хозяйски сама трубку сняла. Бархатный такой роскошный баритон спросил миссис Розен.
   Татьяна вспыхнула, зарделась маковым цветом и, замахав рукой, - мол разговор конфиденциальный, - убежала с трубкой к себе наверх... Лизавета и не слыхала, о чем они там говорили.
   Но через полчаса спустившись назад в просторный холл, Татьяна, пряча глаза в пол, вдруг объявила, что планы руководства изменились, и ей надо срочно улетать на съемки.
   Лизавета только спросила:
   - Таня, ты мне все говоришь? Все как есть?
   И Татьяна как-то вдруг возмутилась: мол, разве не ты сама хотела, чтобы я снималась? Разве не ты мне твердила про камень лежачий, что мхом обрастает? Так что же ты, мол, теперь думаешь? Актерская работа - это разъезды и суета!
   Лизавета ей не поверила. Поглядела сестре в глаза и пальцем погрозила - ай Танька, не теряй головы!
   А та ей в ответ, уже с собранными чемоданами, когда такси к воротам подкатило:
   - А кто детям на пропитание теперь зарабатывать должен, когда Пашка в тюрьме? У меня же в Голливуде роль!
   И Лизавета согласно кивнула, обнимая сестрицу.
   А когда через неделю пришли счета от "Белл-телеком", Лизавета увидела, что входящий звонок в ту пятницу был из Майами.
   Лизавета взяла на себя труд позвонить в агентство "Пан-Америкэн" и поинтересоваться, каким рейсом вылетала госпожа Розен в Лос-Анджелес в прошлую пятницу. Но ей ответили, что госпожа Розен вылетала не в Лос-Анджелес, а в Майами...
   Вот как!
   И Лизавета припомнила, как заплаканному младшенькому, когда тот все тянул маму за юбку и ныл: "Не уезжай, не уезжай..." - Таня, присев, поглядела в заплаканные глазки и спросила, ущипнув за розовую щечку:
   - Что тебе привезти из Голливуда? Хочешь лошадку, как у ковбоев? Я привезу!..
   Что ж... Может, из Майами дельфина привезет? Или нового папу?
   * * *
   - Знаешь, а здорово, прямо в самую точку у Джаггера: Love - it's the bed full with blues... - сказал Григорий, сладко вытягиваясь в кошачьей истоме.
   Они лежали в огромной кровати и слушали музыку. Видеокассета, принесенная накануне Гришей, исправно демонстрировала жесткое порно. Таня сначала дернулась прекратить гнусный просмотр, но Гриша ласками и сказками уговорил. И Таня включилась. Ее все раздражало, пока милый не предложил повторить кое какие сцены из увиденного. И Таня завелась, как одурманенная, она выполняла все мыслимые и немыслимые приказы партнера. Такого расслабления она не чувствовала никогда в жизни.
   Простыни у них были усеяны колкими крошками, потому что за длиннейшее, затянувшееся до обеда любовное утро они дважды заказывали в номер еду... И ели в постели. А потом любили. А потом снова ели. А потом снова любили. Она ласково целовала его лицо, покрывая длинной дорожкой из своих поцелуев. Из своих маленьких и самых нежных поцелуйчиков. Дорожкой, протянувшейся от его больших темно-коричневых глаз до уголков сочных ярких губ, окаймленных такими возмутительно-волнующими черными, словно вороново крыло, усами и бородкой... Она вкладывала в эту поцелуйную дорожку всю свою нежность губ и рук. Она трогала подушечками пальцев его щеки, его губы в столь любимых ею уголках, которые так обворожительно растягивались в его бесподобной улыбке.
   - Ты меня сводишь с ума, милый, сводишь меня с ума, родной мой... стонала она, когда мужские силы новой приливной волной наполняли его тело желанием, и он опрокидывал ее на усыпанные крошками простыни, загорелыми мощными руками поворачивая ее так, как ему хотелось... Такими желанными руками! Такими сводящими с ума руками!
   - А ты могла бы стать прекрасной интим-звездой, - осторожно начал Гриша.
   - Я согласна, но только светить хочу одному тебе, - отозвалась Таня.
   Она потеряла голову. Сорок лет - у бабы ума нет...
   Так бы сказала ей Лизавета, случись она рядом в тот момент, когда Таня впервые дала Григорию деньги. Но Лизаветы тогда рядом не случилось, и Таня денег Григорию дала. Хоть и сумма, которую он просил, составляла практически всю сумму аванса, полученного на "Мунлайт Пикчерз". Татьяна не нашла ничего удивительного и в том, что именно такую сумму Гриша у нее и попросил, и именно на следующий день, как "Мунлайт" перевела на ее счет семьдесят пять тысяч долларов. Даже не спросила - а отдаст ли и когда? Просто выписала чек и отдала. Ему, любимому.