С другой стороны, если бы нужен был — нашли бы, он же ни от кого не скрывался, у той же мамочки, Ольги свет Владимировны, записан его американский адресок, стало быть, и Конторе он известен. За себя Нилу не было страшно, но вот отдавать гэбэшникам Лиз... Надо что-то придумать. И срочно...

Глава 9
РЫБИЙ ЖИР ФОНАРЕЙ
(1988)

   Научно-производственное объединение «Ленглавбетонконструкция», что затерялось где-то в диковатой промзоне между Лиговкой и железнодорожной полосой отчуждения, лихорадило с самого Нового Года. Еще бы — к нам едут французы! Причем не какие-нибудь там залетные гастролеры-однодневки по линии обкома или ВЦСПС, а самые что ни на есть конкретные, деловые, с серьезными интересами и долгосрочными планами. «Билль дю Солей», строительная фирма, посылала в Ленинград представительную делегацию для изучения вопроса о создании совместного советско-французского предприятия с. целью развертывания на базе объединения экспериментального цеха по производству универсальных евромодулей повышенного качества. Предполагались значительные капиталовложения, масштабные поставки новейшего оборудования, а в будущем — выход готовой продукции на мировые рынки. Проспекты фирмы «Вилль дю Солей», разворованные на второй же день, являли собой чудо полиграфического искусства, а чертоги, запечатленные на глянцевых страницах, были столь ошеломительно великолепны, что любой сотрудник ЛГБК без колебаний поменял бы год жизни в своей коммуналке, «хрущобе» и даже дефицитной «сто тридцать седьмой» на один-единственный денек посреди такой буржуазной роскоши. Хотя никто в объединении не имел и приблизительного представления, что такое «евромодули повышенного качества», от головокружительных перспектив захватывало дух. Готовясь к встрече, в экстренном порядке заасфальтировали дорожку от проходной до административного корпуса, провели косметический ремонт директорского этажа, в кабинет завезли новую финскую мебель, а работникам двух цехов, в которые, по представлениям начальства, с наибольшей вероятностью захотят заглянуть дорогие гости, выдали новенькие чешские комбинезоны.
   По объединению поползли упорные, официально не подтвержденные, но и не опровергнутые слухи, что будто бы из особо отличившихся работников будет отобрана группа в десять человек для трехмесячной стажировки во Франции. Оптимисты записались на курсы французского при ДК железнодорожников и принялись с удвоенной силой демонстрировать служебное рвение перед руководством; самые завзятые пессимисты, хоть и уверяли, что списки на Францию давно составлены, и входят в них, естественно, директор с замами, парторг, комсомольский бог Каконин, директорский референт Оля и секретарша Аллочка, ходили подтянутыми и исподволь готовили хвалебные характеристики на самих себя.
   В международный аэропорт явилась представительная делегация, человек пятнадцать «главбетонов» и прикомандированный переводчик из «Интуриста», вихлястый молодой человек с кошачьими повадками и обесцвеченной перекисью челкой. На всякий случай, сразу трое держали таблички с надписью черным фломастером: «Lenglavbetonokonstrukcija».
   Пассажиров из Парижа было немного, и трое мужчин в роскошных длиннополых плащах, с клетчатыми кофрами через плечо, — посередине высокий, по бокам маленькие, справа толстый, слева худой, — сразу обратили на себя внимание встречающих. Депутация устремилась к ним.
   — Бонжур, месье, ну сом трез аншанте... — солидно начал глава делегации старательно заученную речь.
   — Бонжур, дарагой, бонжур, — прервал его маленький и толстый, по-русски, правда, с сильным кавказским акцентом. — Скажи своим, чтобы багаж наш взяли, да?
   Он сунул в ладонь остолбеневшему Чмурову несколько картонных бирочек.
   Подскочивший крашеный переводчик бирочки забрал.
   Высокий француз что-то тихо и коротко бросил толстому. Тот виновато улыбнулся.
   — Извини, дарагой, ты начальник, наверное.
   — Николай Петрович Чмуров, заместитель директора по общим вопросам.
   Николай Петрович протянул руку, и толстый коротышка с чувством пожал ее.
   — Робер Тобагуа. Очень рад, очень... Господин генеральный директор...
   Второй коротышка, тощий, сделал шаг вперед.
   — Жан-Пьер Запесоцки, — с ударением на последний слог произнес он.
   Слегка поклонившись, шагнул назад. Руки так и не протянул.
   — Наконец, наш хозяин, владелец «Билль де Солей», господин Филипп Корбо.
   Легким кивком высокий подтвердил: он самый... Прилетели французы в восьмом часу вечера, сразу из аэропорта проследовали в гостиницу «Ленинград», где их ожидал банкет по случаю прибытия. Хозяева выкатили шикарный стол с икрой, экспортной водкой, осетриной на вертеле и, естественно, в продолжение вечера все внимание уделяли иностранным гостям. Те вели себя по-разному. Тобагуа болтал без умолку, отдавал должное и закускам, и коньячку, через полчаса был на ты со всеми, включая директора, через час полез на эстраду петь «Сулико». Запесоцки, напротив, молчал, брезгливо морща унылый висячий нос, пил только воду, заедал зеленью и красной икрой — от черной он отказался, как от некошерной. Корбо ел и пил умеренно, немногословно отвечал на вопросы любопытствующей соседки, референта Оли, о Франции и об Америке. Беседовали они по-английски — французского Оля не знала, английским же владела на уровне приличной ленинградской спецшколы. Перелом наступил, когда в их разговор врезался подгулявший комсомольский бог Каконин, упитанный молодой человек в модном кожаном пиджаке.
   — Эй, Олюнчик, ты эгоистка, я, может, тоже с французом хочу общнуться.
   — Ну так и общайся.
   Оля показала на Тобагуа, о чем-то хохочущего с краснолицым Чмуровым, на Запесоцки, подозрительно поглядывавшего на окружающих.
   — Ха, тоже мне французы, грузин да жид пархатый! Твой-то настоящий, смотри красавчик какой, вылитый Ален Делон.
   — О, oui, oui, Alain Delon! — услыхав знакомое слово, закивал Корбо.
   — Во-во! — обрадовался началу беседы Каконин и перешел на английский. Точнее, попытался:
   — Мистер, вот риал мен дринк ин Франция?
   Он сам удивился, что француз его понял. Должно быть, помог жест, которым он сопроводил вопрос — щелчок по горлу.
   А вот ответа комсомолец не понял.
   — Оль, это он что сказал?
   — Сказал, что во Франции настоящие мужчины пьют то, что хотят.
   — А правда, что для француза стакан водки — смертельная доза?.. Ты переводи.
   — Не буду.
   — Что говорит молодой человек? — осведомился у Оли Корбо.
   — Так, всякие глупости...
   — И все же?
   Оля нехотя перевела.
   Корбо усмехнулся.
   — Насколько я понял, молодой человек хотел сказать, что русские лучше держат алкоголь... Оля, попросите официантов принести две пустых пивных кружки.
   — Филипп, может быть, не стоит...
   — Попросите.
   Принесли кружки. Корбо поровну залил в них литровую бутылку «Столичной», придвинул одну из кружек к притихшему Каконину.
   — Начинаем насчет «три». Залпом... Оля, переведите ему.
   «Главбетоны» притихли. Парторг Глебов попытался что-то вякнуть про трезвость — норму жизни, но его быстренько заткнули. В конце концов, брошен вызов престижу их учреждения, более того, престижу Родины.
   — Давай, Миша, не подведи!
   — Утри нос буржую!
   — Постой-ка, брат мусью...
   — One-two-three. Go! — скомандовал Корбо и поднес кружку к губам.
   Каконин смачно выдохнул и последовал примеру француза.
   В напряженной тишине поршнями ходили два кадыка.
   — Вуаля!
   Корбо аккуратно поставил на стол пустую кружку, подтянул к себе бокал морса.
   И тут же брякнул об стол кружкой Каконин. Недопитой.
   Щеки комсомольца страшно надулись, он едва успел нырнуть под стол. Донесшиеся оттуда звуки были недвусмысленны. Народ разочарованно загудел. Тобагуа радостно захлопал в ладоши.
   — В связи с проблевом на ринге... — тихо проговорила Оля по-русски.
   — Вы что-то сказали? — любезно осведомился Корбо.
   Выпитая водка не оказала на него видимого воздействия.
   — Поздравляю с победой.
   — Это не та победа, которой следует гордиться. Просто я не люблю наглецов... — заметил Корбо, посасывая креветку. — Знаете, Оля, у меня есть предложение. Давайте удерем отсюда. Возьмем такси, покатаемся по ночному городу. Я не был здесь целую вечность.
   — О, я и не знала, что вы прежде бывали в Ленинграде.
   — Это было очень давно. Можно сказать, в прошлой жизни...
   Нил пришел в себя в ее уютной девичьей светелке под умопомрачительный запах кофе и жарящейся колбасы.
   В домашнем халатике, простоволосая, она напомнила ему одновременно и Линду, и Элизабет — такая же высокая, худенькая, светленькая. Он чуть не обратился к ней по-русски, но вовремя спохватился. Он же совсем не знает этой женщины.
   — Доброе утро, милая. — Он сладко потянулся. — Вот я и стал нарушителем паспортного режима. Не ночевал в гостинице. Теперь меня вышлют из страны, да? А тебя уволят с работы за прогул и связь с акулой империализма.
   — Лежи уж, акула. — Оля подсела к нему на постель, пригладила волосы. Она улыбалась, но глаза были припухшие. От недосыпа, должно быть. — Начитался пропагандистских брошюрок. У нас теперь другое время, демократия, свобода.
   — Неужели соседи не донесут в домоуправление о твоем аморальном поведении?
   — Что-то для иностранца ты уж больно хорошо подкован в реалиях нашей жизни. Часом не шпион?.. Нет у меня соседей, дорогой мой, квартира хоть и маленькая, зато вся моя.
   — Яппи.
   — Что такое яппи?
   — В твоем случае — молодая независимая бизнес-дама. В Америке такие разъезжают на «БМВ» и не бреют под мышками.
   — А во Франции?
   — Во Франции бреют.
   — Нет, я про машины.
   — По-разному. Моя бывшая предпочитала «рено».А твой?
   — Мой предпочитал бормотуху.
   — Не слыхал о. такой марке.
   — И не надо. — Она провела рукой по его щеке. — Как странно, брюнет, а такая светлая щетина.
   — Признак породы. — Он со смехом привлек ее к себе. — Как я вчера, не сильно дебоширил? Ничего не помню. Ваша русская водка все-таки крепко бьет по мозгам...
   — Так, пустяки, разбили пару зеркал и несколько физиономий, но безобразий никаких не было. — Нил притворно заохал, Оля рассмеялась. — Да нет же, ты был настоящий джентльмен и прекрасный любовник, и я нисколько не преувеличиваю... Ладно, ваше сиятельство, вставайте, кушать подано!..
   Они долго ловили такси в ее Веселом Поселке, потом пили кофе в гостиничном буфете, потом она ушла, наотрез отказавшись подняться в его двухсотдолларовый «люкс», и он в одиночестве валялся до вечера на неудобной четырехспальной кровати, с которой все время сползало одеяло. Сегодня он уже не был способен ни на какие подвиги. Но завтра с утра надо всерьез заняться розысками.
   За «Главбетон» можно было не беспокоиться, Жан-Пьер с Робером наведут там шороху и без него, им за это деньги плачены. Может быть, придется показаться там разок, с важным видом подписать какую-нибудь юридически ничтожную бумаженцию вроде протокола о намерениях перед тем как бесследно раствориться в каменных джунглях свободного мира. Но только прихватив с собой Лиз.
   При виде бутылки «столичной», вынутой Нилом из сумки, колючий взгляд квартирной хозяйки смягчился.
   — Вы проходите, проходите... У нас тут темновато, осторожно, головой не стукнитесь...
   Он двинулся вслед за ней по темному, извилистому и замызганному коридору типичной питерской коммуналки, где кухня и уборная безошибочно угадываются по запахам, где армада черных электросчетчиков соседствует на стене с криво подвешенным ржавым велосипедом, где с черного от вечных протечек потолка клочьями свисает прогнившая проводка.
   Мрачная советская бытовуха настолько не вязалась с бережно хранимым в памяти обликом Лиз — такой светлой, изысканной, такой европейской Лиз, — что Нил в который раз подумал, а не ошибся ли он адресом. Но нет, все совпадало со сведениями, полученными от СС, да и хозяйка признала...
   А та уже гремела ключами на связке, отпирая облезлую, серую дверь, с одного взгляда на которую становилось понятно, что ничего хорошего за ней храниться не могло.
   — Как же, помню Лизоньку, помню, — хозяйка суетливо метала на стол граненые стопочки, банки с килькой и зелеными помидорами, лук, мелко нарезанный черствый хлеб. — Не обессудь, мил человек, что закусочка небогата, так не прежние времена... Эх, антихрист, семи пятен во лбу, до какого разора народ довел, это же надо!..
   Она погрозила кулаком в направлении окна, там на подоконнике теснились трехлитровые банки с какой-то мутной жижей. На горлышке каждой банки красовалась раздутая резиновая перчатка. Такую же банку он видел вчера в квартире Светы, которая объяснила ему, что это выстаивается брага, которую теперь заготовляют даже в самых приличных домах, как народный ответ на развязанный Горбачевым антиалкогольный террор. Вообще, как с удивлением заметил Нил, столь популярный на Западе Михаил Сергеевич у себя на родине особой любовью не пользовался.
   — Ну что, вздрогнули за знакомство! — Хозяйка, не поморщившись, опрокинула стопку водки, занюхала хлебцем. — Эх, хороша! Где брал-то?
   — Где брал, там уж нет, — отшутился Нил. Он не хотел признаваться, что в «Березке» этого добра навалом и стоит оно, по французским меркам, такие смешные гроши, что как-то совестно покупать. Его бы здесь не поняли. — А что Лиза, давно ли съехала?
   — Да уж почитай месяца три... Или полгода, у меня на числа память того... нетвердая.
   — И не звонила больше, не заходила?
   — А как же, заходила...
   Нил напрягся, но попытался напряжения своего не выказывать.
   — Когда?
   — А тебе на что? — Хозяйка прищурилась, с внезапным подозрением оглядела Нила с головы до ног.
   С утра, отправляясь на розыски, Нил оделся поплоше, и не просто поплоше, а так, чтобы даже наметанный глаз фарцовщика не распознал в нем иностранца. Надо было без проблем сойти за своего. До среднестатистического совка он все равно не дотянул, и более всего напоминал самому себе базарного хачика, собравшегося на любовное свидание. Этому впечатлению в немалой степени способствовала и нынешняя радикальная брюнетистость, каждый вечер освежаемая с помощью баллончика сверхстойкой краски.
   Он поспешил наполнить ее стопочку и как можно спокойнее объяснил:
   — Родня волнуется. Не звонит, не пишет. Просили навестить, разузнать...
   — Родня? Да какая ж родня, когда она из Парижу?
   — Так и родня оттуда же... Да вы пейте, хозяюшка, пейте, у меня и вторая есть... Я, понимаете, только что оттуда, с цирком был, на гастролях.
   — Так ты циркач?
   — Музыкант. В оркестре играю.
   Если бы в этой каморке было пианино, определенно последовала бы сцена из народного фильма про место встречи: «А „Мурку“ можешь?» Нил смог бы и «Мурку», но пианино, слава Богу, не имелось.
   — Да аккурат на Восьмое марта...Не, вру, на Старый Новый год... С приятелем своим.
   — С каким приятелем?
   — С негром.
   — С негром? Как звать его?
   — Кого?
   — Ну, негра этого?
   — Да никак не звать! Негр и негр. Чернущий такой, страшное дело! Вы, говорит, Вера Ильинична — это я, стало быть, Вера Ильинична — все бумажки, что с почты на мое имя приходить будут, теперь ему отдавайте, негру то есть, потому как я уезжаю и не скоро теперь в городе появлюсь...
   — Так и сказала — из города уезжаю?
   — Так и сказала... А негр ничего, справный. Каждый раз десяточкой меня благодарит...
   — Он часто заходит?
   — Да раз в месяц примерно. Вот третьего дня был, привет от Лизоньки передавал.
   Так. Здесь, похоже, тупик. Единственной зацепкой оказался безымянный негр, который теперь появится только через месяц, да и то не обязательно. Месяца у Нила не было. Значит, нужно сосредоточиться на розысках Сапуновой Светланы Игоревны, 1963 года рождения. Самому наводить справки рискованно. Надо действовать через кого-то. Через Оленьку?..
   — Вера Ильинична, а нельзя ли посмотреть комнату, где жила Лиза.
   — Да чего смотреть-то? Комната как комната, хорошая... Да и жильца нового беспокоить ни к чему...
   Вторую бутылку, лежащую в сумке рядом с жестянкой конфет от «Максима» и флаконом «Синержи», — он не знал, что будет за хозяйка, а промахнуться со взяткой не имел права, — он так и не вынул. Не за что...
   Спускаясь по мерзкой лестнице, он услышал за спиной торопливые шаги и гнусавый молодой голос:
   — Эй, чувак, притормози, разговор есть.
   Нил, не оборачиваясь, прибавил шагу. Разборки с местным хулиганьем в его планы не входили.
   — Насчет Лизы... — продолжил голос.
   Нил остановился. Обернулся.
   В облике сбегавшего по ступенькам молодого человека ничего угрожающего не было. Длинный, очкастый, страшно сутулый, всклокоченный, в поношенных трениках, в тапках на босу ногу.
   — Ты кто? Сосед?
   — Ну... Жилец новый. Сижу на тачке, файло через энурез вытягиваю, чат ваш за стенкой слушаю...
   — Чего? — Нил не понял почти ни слова.
   — Короче, есть инфа. По негативу.
   — По какому негативу?
   — Ну, по негру этому. И еще по кой-кому. Интересно?
   — Интересно.
   — А на сколько?
   — Очень... А, понял...
   Нил достал из сумки водку, протянул очкарику. Тот поморщился.
   — Водяру спрячь. Не употребляю. Только кэш.
   — Хэш? Гашиш, что ли?
   — Кэш. Мани-мани-маии. Сам посуди, писюха красной сборки, винт глючит как ненормальный. Вчера всю ночь с мамой протрахался, утром десять метров битых мозгов на помойку... А тут еще дрюккер предложили, импортный.
   — Простите, вы — маньяк?
   — Я сисоп! — гордо сказал очкарик.
   — Сисоп — это кто?
   — Систем-оперейтор. Компьютерный программист.
   — А, теперь понятно. И что вы хотите за информацию?
   — Сто картавых или десять вашингтонов.
   Это Нил понял без переводчика. Даром, что ли, в юности на Галере сшивался?
   — Молодой человек, товар перед продажей принято демонстрировать.
   — А... Ну, короче, негатива звать Эрик. Эрик Макомба, третий курс ЛИСИ.
   Нил полез в карман, достал бумажник, расстегнул. Показал пятидесятку.
   — Он за нее на почте деньги получает, и посылки. По доверенности.
   — Как по доверенности? А что ж она сама?
   — Сама ничего.
   — Что значит — ничего?
   — Торчит. На игле. Давно уже, несколько лет. Мы раньше по этому делу вместе ту совались, я-то соскочил, а она...
   — Светку Сапунову знаешь?
   — СС? А то! Центровая герла, тоже ширнуться не дура. Давно не видал, пропала куда-то, говорят, за бугор свинтила.
   — А Элизабет давно видел?
   Очкарик выразительно посмотрел на бумажник в руках Нила. Нил отсчитал две пятидесятки, подумал, прибавил третью. Приняв деньги, очкарик ухмыльнулся, спрятал в карман тренировочных штанов.
   — Лизка исчезла примерно, когда и Светка. Сам не видел, врать не буду, но говорят, ее Фармацевт пасет. Наверное, у него где-нибудь и отлеживается. Если вообще живая...
   Нил достал сотенную. Долларов.
   — Фамилия, адрес!
   — Грины-то спрячь, разбежался! Не знаю. Я его один раз в «Сайгоне» видел, и то мельком. Бангладеш с ним кентовался, он и показал.
   — А Бангладеша этого найти сможешь?
   — На том свете? Копыта отбросил Бангладеш. Передозировка.
   Нил вжал сто долларов в потную ладонь очкарика.
   — Держи. Аванс. Разузнай мне все про Фармацевта, получишь на новый комп.
   — На «экс-ти»?
   — На «эй-ти». Обещаю. Только быстро, времени у меня неделя максимум. Информацию сбросишь в почтовый ящик по этому адресу.
   Нил вырвал из записной книжки листочек и на грязном подоконнике записал адрес референта Оли.
   — Конверт как подписать, чтоб к тебе попал? Или один живешь?
   — Не один. А подпиши просто: «Филу»...
   Нил вышел на улицу, сразу сгорбился, поднял воротник. Ветер с Залива пробирал до костей, с оловянного неба сыпало мокрое, рыхлое нечто, бывшие соотечественники, нахохлившись как воробьи, хлюпали по бурой слякоти или толпились на остановках, и выражения лиц были такие, будто каждый сегодня похоронил одновременно всех своих близких. Около полуподвала с красно-белой вывеской «Водка — Крепкие напитки» бушевала плотная толпа отвратительно одетых мужчин и женщин, ближе ко входу двое милиционеров, орудуя дубинками и матерными окриками, вытаскивали из орущей человеческой икры подавленных и потоптанных, складировали прямо на мокрую землю между грудой ломаной тары и переполненными мусорными баками. Из дверей молочного тянулся длинный хвост очереди, суровой и молчаливой, как в мавзолей. Пропуская женщину с коляской, Нил замешкался в непосредственной близости от ступенек магазина и был немедленно уличен в преступном намерении пролезть внутрь.
   — А вас, молодой человек, здесь не стояло!
   — Вы за кем занимали?
   — Какой ваш номер?
   — Мой номер шестнадцатый! — ответил он общественным обвинителям и побрел дальше.
   В угловом гастрономе, где они когда-то отоваривались с Линдой, было, наоборот, пусто, ни покупателей, ни продавцов, ни товаров, не считая выставленных во всех отделах ржавых бутылок «Полюстрово». Впрочем, одна продавщица все же имелась. Она тихо посапывала в уголочке, прямо под красным вымпелом «Отличник советской торговли». По ее засаленному халату ползали жирные черные мухи, несвоевременные в начале апреля, но при этом удивительно закономерные.
   Немноголюдно было и в кафе, куда он завернул, сам не понимая зачем. Раньше он не бывал здесь, должно быть, заведение открылось после его отъезда. Тихо звучала инструментальная версия «Странников в ночи», неяркий розовый свет скрадывал все изъяны интерьера. Островок грустного, щемящего юта посреди серого кошмара беспросветности...
   — Спиртного нет, — окликнула буфетчица, по-своему истолковав выражение его лица. Нил поднялся, подошел к стойке.
   — Да мне и не надо спиртного. Чашечку кофе. Если есть...
   — Есть, есть, — с гордостью заверила буфетчица. — У нас хороший, в песочке варим. Еще полоски есть, с повидлом, свежие, с утра завезли.
   Она была вполне привлекательна, даже несмотря на жуткую химзавивку и отливающие медью золотые зубы.
   — Давайте.
   — С вас тридцать четыре копейки.
   Получив заказ, Нил сел за столик у окошка. На душе было муторно, родина, как большая, так и малая, ничего, кроме тошноты, не пробуждала. Бежать, бежать отсюда, из холодного ада, куда, если верить Данте, попадают после смерти предатели. Найти Лиз и бежать...
   — Привет, акула империализма! Не помешаю? — Стряхнув с головы мокрый капюшон, напротив села референт Оля. — Что тебя так удивило? Не узнаешь?
   — Узнаю, конечно, только так странно видеть тебя здесь.
   — Видеть здесь тебя еще страннее. Иностранцы нечасто сюда забредают. Тем более, в такую погоду.
   — О-кей, берем такси, и ты отвезешь меня в такое место, куда иностранцы забредают.
   — Да ладно! — Оля раскрыла сумочку, достала вчетверо сложенную бумажку. — Это тебе.
   — Что это?
   — То, что ты просил.
   — А я что-то просил?
   Нил развернул листок и прочитал:
   «Сапунова Светлана Игоревна, 1963, 6-й психоневрологический стационар, отделение №2».
   — Нехороший стационар, нехорошее отделение, — сказала Оля. — Для неизлечимых хроников...
   — Но я...
   Оля наклонилась к нему и страстно зашептала:
   — Может, все-таки, перейдем на русский? Обоим легче будет...
   — I don't understand... — по инерции продолжил Нил по-английски.
   Оля невесело усмехнулась. Потом резко поднялась и пошла к выходу.
   Нил проводил ее взглядом.
   У дверей Оля остановилась и пристально посмотрела на него. Он понял, что должен пойти с ней.
   Она молчала, переходя улицу, молчала, шагая вдоль чугунной ограды сквера, молчала, войдя в воротца. Лишь прибавляла шага, и Нил не без труда поспевал за ней.
   По щиколотку утопая в раскисшем снегу, Оля вышла на неосвещенную, мрачную детскую площадку, зашла в стоящую посередине беседку, села на дощечку.
   Здесь, по крайней мере, не капало сверху.
   Нил пристроился рядом.
   Оля порылась в сумочке, достала пачку «БТ».
   — Дай огоньку.
   Нил послушно щелкнул зажигалкой. Оля всхлипнула.
   — А говоришь, не андестэнд, да все ты андестэнд, конспиратор хренов... Ты позавчера после подвигов своих ресторанных, да после коньячка, что у меня дома добавил, на полный автопилот перешел и все мне выложил. И про стерву-жену, и про бомжа-благодетеля, под чьим именем ты сюда прикатил Лизоньку свою ненаглядную вызволять, и про муки неприкаянного сердца. Бедный богатенький Буратино! Сам-то потом вырубился, как шланг, а я полночи на кухне проплакала...
   — Ну извини... — растерянно пробормотал Нил. — Было бы из-за кого плакать...
   — Молчи, ты ничего не понимаешь... Явился, как мечта любой советской бабы — молодой, свободный миллионер-красавец, прекрасный голливудский принц, который возьмет за руку и умчит в далекую сказочную страну, подальше от всякого краснознаменного дерьма! Тогда, в ресторане, когда ты вдруг предложил мне сбежать от наших уродов и вдвоем покататься по городу на такси, я почувствовала, что такой шанс больше не повторится, и решила во что бы то ни стало воспользоваться им. Нагло, цинично, по-блядски. И вдруг оказывается, что заграничный принц — никакой не принц, а заурядный русский Вася, аферист и к тому же алкаш...
   — А что это меняет? — Нил тоже перешел на русский. — Я, конечно, не принц, но миллионер-то настоящий, и французский гражданин тоже без балды. Теперь, когда ты вывела меня на чистую воду, у тебя на руках все козыри. Банкуй, сестренка, как ты хотела — нагло, цинично, по-блядски... Только вот, пожалуй, свою руку и сердце я тебе предлагать не стану, у меня на них другие планы. Да и зачем тебе я, когда есть Жан-Пьер, мужчина холостой, обстоятельный. Я дам ему денег, он не откажет. Нужные бумаги я выправлю, потом, если надо будет, помогу с разводом, не проблема, у меня в Париже все схвачено. Будешь мадам Запесоцки, молодой, свободной, естественно, богатой. Сколько ты хочешь — миллион, полтора?..