Вергасов Илья. Останется с тобою навсегда

   Наш причал просторен, батальоны свободно расположились на нем. Вдоль пирса тянулись длинные черные баржи. Меня разыскал офицер с повязкой на рукаве.
   - Вас вызывает генерал Валович.
   На "виллисе" проскочили несколько кварталов и оказались в бетонном доте. Валович посмотрел на меня:
   - С жирком, подполковник!
   - На наркомовских харчах, товарищ генерал...
   - Дров по пути не наломал?... Где полк?
   - На пятом причале.
   - Вооружены?
   - Как положено, исключая батарею.
   - Снаряды подбросим. Подойди. - Начштаба армии развернул карту. - Порт Видин. Здесь должен быть с полком пятого октября на рассвете. Плавсредства готовы, зенитное прикрытие - твоя забота.
   - Что могу узнать о фарватере?
   Генерал поднял телефонную трубку:
   - Моряка ко мне.
   Вошел высокий морской офицер, козырнул:
   - Капитан второго ранга Демерджи, старший офицер оперативного отдела Дунайской флотилии! Приказано сообщить, что последняя баржа четвертого каравана...
   - В воздух? - Валович вздрогнул.
   - Наскочила, товарищ генерал...
   - Вы не моряки, а... Тралили фарватер?
   - Так точно, но мины с особыми секретами.
   Валович обошел вокруг стола, сел; спросил, не поднимая глаз:
   - Как обеспечивается пятый караван?
   Капитан необнадеживающе ответил:
   - Тралим. Разрешите идти?
   - Идите...
   Офицер вышел, генерал сказал мне:
   - Спасательные средства держи в готовности номер один. С богом! Подал руку. - До встречи в Видине!
   * * *
   Грузились на баржи молча, рота за ротой быстро и бесшумно занимали места. Много хлопот доставила баржа, на которую втаскивали пушки со снарядами, обоз с лошадьми и хозяйственные службы. Сиплый гудок головного буксира возвестил: караван к отплытию готов.
   Клименко держал на коротком поводу Нарзана и своего пегого Чекана. Я смотрел на худое, постаревшее лицо ездового и вспомнил про свое намерение отправить его в родное село.
   - Боишься воды, старина?
   - Кажуть, шо глубока...
   - Из дому-то пишут?
   - А як же? - Переступая с ноги на ногу, щерил рот до ушей.
   Караван вытягивался в кильватер.
   Светлело, Небо распахнулось сразу, стало высоким, без облачка.
   Оставляя пенный след, мы плыли вверх по реке. Ускользали берега с поймами, на которых виднелись стога сена, старые вязы, белые деревеньки, городки, дома вокруг церквей - православных на болгарской стороне, католических на румынской.
   Дунай штурмовал наш караван и стремительно бежал к морю. По откосам сползали синие дымки, быстро тая над водой. Курчавые рощи манили зелеными опушками, берега то удалялись, открывая просторы, то наступали на нас.
   Солнце в зените, зноем окутывает русло. Недвижный воздух густел, и караван вдавливался в него, как нож тупым концом в хлебную мякоть. Где-то вдали пролетел самолет. Мы не спускали глаз с неба, зенитчики дежурили у раскаленных пулеметов.
   День убывал. От воды поднималась прохлада. За холмом скрылось солнце, меня неудержимо потянуло ко сну, Улегся на теплой палубе...
   Страшной силы взрыв поднял корму, и мы, сшибая друг друга с ног, сгрудились в носовой части. Крики: "По-мо-ги-те!" - слились с тревожным воем сирен. На подводной мине взорвалась баржа, что тянулась за нами.
   Задыхаясь, с трудом выбрался из мешанины тел.
   - Вера!
   - Я тут!
   Она цепко держалась за лебедку, рядом с ней стоял Касим с рассеченной губой.
   - Никуда с баржи! - приказал я им и крикнул: - Эй, на буксире!
   Никто меня, конечно, не услышал. Но я видел, как с головного буксира спускали катер на воду. Выхватил у дежурного по полку ракетницу, в небо взлетели зеленая, а за ней красная ракеты - сигнал боевой тревоги.
   К нашему трапу причалил катер, с него раздался голос Ашота:
   - Здесь мы, товарищ подполковник!
   Я сбежал по трапу, крикнул ему:
   - Поднимайтесь на баржу, выстройте караван в кильватер - и курс на Видин, без задержки!
   Татевосов и я обменялись местами. Положил руку на плечо румынского моториста:
   - Пошел!
   Он закивал головой, развернулся и дал полный газ. Мы мчались туда, где в пенящемся водовороте кричали люди, всхрапывали плывущие лошади. Спасательные суденышки подбирали тонущих. Мы подняли из воды полкового капельмейстера с кларнетом, медсестру.
   Баржа с пушками, лошадьми, санчастью, музвзводом подорвалась на мине и торчала из воды, как гигантской толщины обрубленное дерево.
   Теперь уже крики раздавались далеко от нас - Дунай был неумолим и спешил унести свою добычу... Ниже по течению, в темнеющей дали, у румынского и болгарского берегов копошились люди; артиллерийские лошади сами выходили из воды. Ни Клименко, ни Нарзана нигде не было, как я ни всматривался в каждого спасенного солдата, в каждую лошадь, понуро стоящую на том или другом берегу.
   Безразлично и неутомимо нес свои воды Дунай. В излучине подобрали трех артиллеристов, ухватившихся за бревно, медленно кружившееся в водовороте. Прислушивались, не раздастся ли крик о помощи, но вокруг чернела безмолвная вода...
   Караван под командой начштаба шел на Видин. Я с врачом полка и его помощниками остался на песчаной косе. Распалили большой костер. Сушняк горел с треском, выбрасывая высокое пламя, а вокруг была огромная слепая ночь, поглотившая берега. Шумела вода, вдали перекликались голоса.
   К костру стягивались спасенные. Их высаживали из лодок румыны, болгары. Я снова всматривался в каждого солдата, Клименко среди них не было. Перевязывали раненых, сушили одежду. Насквозь промокшие солдаты жались к огню; вокруг костра становилось тесно: пришли даже те, кого вытащили из воды в далеком низовье.
   Рассветало. Пламя сбилось, жарко пылали угли.
   - Глядите! - сказал рядом со мной солдат, показывая на восток.
   Шли кони. Они шли одни. Вел их Нарзан. Не спеша перебирая копытами, приближались к костру, застыли метрах в трех от него, подняв головы.
   Я подошел к Нарзану, он ткнул голову мне под руку. Гладя коня, тихо спросил:
   - Ты где же потерял нашего друга? Где, где?..
   Он поднял голову, негромко заржал...
   Утро теплое, на деревьях - яркие краски осени. А на душе тягостно... Может, не только от пережитого на реке, но и оттого, что на тротуарах Видина - битое стекло, а в воздухе пороховая гарь.
   Шагаю вдоль стен, увитых плющом, мимо молчаливых домов с окнами, перечеркнутыми бумажными полосками. Добрыми взглядами встречают меня болгары, машинально отвечаю на их приветствия. Иду к командующему, не знаю, зачем он меня срочно вызвал. Как он распорядится мной, чего я недосмотрел, что упустил?
   Сухие листья каштанов шелестят под ногами. Аллея впереди длинная, и мне не хочется торопиться.
   Кабинет командующего огромен и роскошен: в мраморе, с мозаичным паркетом, с большими хрустальными люстрами и огромным столом. За ним худощавая фигура генерала.
   - Пришел? - крикнул издалека. - Сколько в Дунае оставил?
   - Точных сведений не имею. Но предварительно...
   - А должен иметь! Садись, Аника-воин!
   Я сел. Генерал расстегнул китель, посмотрел в упор:
   - Как со здоровьем?
   - Нормально, товарищ командующий.
   - Ягдт-команда, прорвавшаяся из Лубниц, сегодня на рассвете истребила штаб полка в дивизии Епифанова. Пойдешь в его соединение и будешь командовать полком.
   Я поднялся:
   - Есть принять полк! Разрешите подобрать в запасном полку офицеров.
   - Бери, кого найдешь нужным, пусть еще повоюют... Кроме того, даю три маршевые роты. - Он подошел ко мне и тоном, в котором были и горечь и доверительность, что не часто случается между подчиненными и генералом, сказал: - На фронте горячо, но нам нельзя топтаться на одном месте - нас ждет Белград!..
   У меня трудно со временем.
   И в штабе армии спешат: из резерва прислали пожилого полковника, видно соскучившегося по горячему делу: сейчас же сдавай ему полк, и никаких отсрочек!.. Он прилип ко мне, куда я - туда и он. И смотрит во все глаза, и принюхивается. Вгляделся в офицеров, с которыми я собираюсь уходить на передний край, ахнул:
   - Да вы что, батенька? С кем же я-то останусь? Уж обижайтесь не обижайтесь, а я бегу и звоню генералу Валовичу!
   - Как вам будет угодно...
   Ашот Богданович безоговорочно заявил, что судьба нас связала одной веревочкой. Он собирал маршевые роты. Знаю - не прогадает, солдат возьмет обстрелянных, тех, с кем мы добивали окруженную группировку в лесах Молдавии.
   Меня особенно волновало, как отнесется к моей просьбе майор Шалагинов. За ним послал Касима. Жду... Не встряхнув чубом, как он это делал всегда, доложил о своем прибытии.
   - Александр Федорович, ты мне нужен, очень!
   - Кому прикажете сдать батальон?
   * * *
   Вера, как говорится, готова и на марш и на песню. Вещи наши сложены; в обнимку стоят в уголочке походные мешки.
   - Куда это ты?
   - Спрашиваешь... Скорее раздевайся да в таз залезай - вода готова. Вымою тебя, а то придется ли... - Она энергично трет мне спину. - Не в коня корм. Одни кости у мужика!
   - Зато бицепсы, вот пощупай.
   - Прямо-таки Поддубный!..
   Вымытый, вычищенный лежу в постели с белыми простынями, слежу за Вериными хлопотами. Она много умеет, руки у нее ловкие, сноровистые. Но сердце мое не бьется так, как билось в том румынском городке, когда я спешил к светлым госпитальным палаткам...
   - Верочка, иди ко мне, сядь рядом.
   Она вздрогнула, подняла голову.
   - Со мной тебе трудно? - С неожиданно нахлынувшей нежностью я обнял ее. - У нас все будет хорошо, накрепко, навсегда!
   - Уж помалкивал бы. - Глядя в сторону, заплакала. - Ты совсем меня за дурочку принимаешь. Думаешь, ничего не знаю...
   - Ты о чем, Верочка?
   - О краснодарской. Думаешь, забыла?
   - Зачем про это сейчас, зачем, скажи, пожалуйста?
   - Мне семью свою сберечь надо. Через всю страну прошла - тебя искала!
   Я гладил Верины волосы в крутых завитках.
   - Не надо, Вера... Мы завтра идем в бой...
   Она насторожилась:
   - Хочешь избавиться от меня?
   - Избавиться... Словечко-то нашла. Ты нужна нам - мне и дочери. У меня, кроме тебя, никого нет. И смотри правде в глаза: Наташку можем оставить круглой сиротой.
   - Ты мне зубы не заговаривай Наташкой. Я знаю сама, где мне быть и какую дорогу топтать. Не поеду никуда. Не будет этого, не будет...
   - Да пойми, жен на фронт не берут!
   - Разве? Мало там баб с вами...
   - Там не бабы, а солдаты, мобилизованные. Меня с тобой в боевую дивизию не пустят. Здесь ты на законных правах вольнонаемной, а там не нахлебницей же тебе быть... Вот что: капитан Карасев выпишет проездные документы, снабдит тебя всем, что положено, - и домой!
   Вера поплакала, но, к счастью, недолго. Вытерла слезы.
   - Думаешь, я по дому не соскучилась? Еще как, господи!.. И тебя одного оставлять боюсь. Боюсь - и все.
   - А цыганка твоя? Гадала же...
   - Да пошла она к чертовой матери!..
   32
   Штаб епифановской дивизии занимал винодельню. В большом, похожем на ангар помещении с развороченной снарядом арочной крышей стояли давильные прессы "мармонье". Гулко отдаются мои шаги.
   - Кто идет? - остановил автоматчик, показавшийся из-за тысячеведерного чана.
   - Подполковник Тимаков.
   - Вас ждут. - Он открыл в полу люк.
   Крутая лестница вела в полутемный подвал. Я спустился на площадочку, освещенную яркой лампочкой, и... замер: передо мной стоял Иван Артамонович Мотяшкин.
   - Здравия желаю, товарищ полковник! - вытянулся перед ним.
   - Вам кого? - спросил сурово.
   - Не узнали? Подполковник Тимаков, был в краснодарском резерве.
   - Что Тимаков - известно, что офицер, которого мы ждем, - нет. Прошу документы.
   Фу, черт возьми!.. Пришлось доставать удостоверение личности и предписание отдела кадров. Мотяшкин с пристальным вниманием рассмотрел их и вернул мне:
   - Где пополнение?
   - В лесу, в пятистах метрах от вашего КП.
   Как и прежде, в белом подворотничке, но в глазах и знакомая мне самоуверенность, и что-то новое, скорее всего усталость. Он протянул мне пухловатую руку:
   - С прибытием в нашу боевую дивизию. Выходит, встретились... Идите к генералу, срочно. - Кивком головы показал на высокую узкую дверь, едва видневшуюся в полумраке.
   Я помнил приглашение Епифанова еще там, за Днестром, и решительно открыл дверь. Генерал холодно скользнул по мне взглядом.
   - Боевой частью командовали?
   - Командовал партизанской бригадой.
   - Ладно. - Он из ящика стола достал планшет. - Вот все, что осталось от человека, которого вы замените. Усаживайтесь, достаньте из планшета карту, хорошенько всмотритесь в нее; все, что сможете прочитать, прочтите и запомните.
   Выгоревшая километровка испещрена стрелками - синими и красными, кружочками, ломкими линиями, в нескольких местах разорванными. Не так уж трудно было догадаться, что 310-й стрелковый полк, начав марш 21 сентября из района города Шумен, к концу месяца достиг рубежа болгаро-югославской границы, а на днях с боями подошел к городу Заечару - узлу железных и шоссейных дорог, связывающих южную, северную и западную части Сербии. Сейчас он занимает позицию на юго-восточных подступах к нему.
   - Мало что узнали? Слушайте и глядите на километровку; - Генерал уткнулся в свою карту. - Перед нами городок, отделенный от нас речкой Тимок. Он лежит в котловине. Та сторона его, где немцы, повыше нашей; там леса, а на юге высота. Что на ней, нам пока неизвестно. Перед вашим полком расположено городское кладбище. Замечено там около двадцати огневых точек противника и до шести рот солдат. Эта сила поддерживается массированными залпами артиллерии, которая в основном бьет с закрытых позиций. Ваш сосед слева - полк Пятьдесят второй стрелковой дивизии, нацеленный на железнодорожный мост через Тимок. Вот и все. Данные скудные, а приказ о штурме может поступить внезапно. Немедленно отправляйтесь в полк и всеми средствами наблюдайте за противником, познакомьтесь с позициями и окапываться, окапываться!
   Вопросы рождались во мне один за другим, но времени задавать их не было.
   - Разрешите приступить к командованию?
   - Разрешаю. - Генерал протянул руку: - Действуйте, подполковник. И людей берегите, берегите!..
   * * *
   В полк нас, меня и Ашота, вел старший лейтенант Архипов. Он в немецком маскхалате, молодой, с рыжей бородкой и мальчишескими кругловатыми глазами. Как-то виновато представился, будто это он не смог задержать прорвавшуюся на КП полка "ягдт-команду" и из-за его какого-то промаха, в котором он сам никак не может разобраться, погибли офицеры штаба во главе с командиром полка. А он - жив и очень хочет жить.
   Положение мое было прямо-таки аховым. Почему-то вспомнились огромные серые камни, окружавшие кратер потухшего вулкана. За ними тогда ждали нас каратели. Мы притаились на дне кратера в кустарниках - слепые и зрячие, кто покорился судьбе, кто мучительно искал выхода из этой мышеловки. Мы нашли его, и потом, когда шагали по безопасной лесной дороге, тот капкан, в котором мы только что были, казался не таким уж страшным...
   Командный пункт полка находился в подвале, заваленном гниющими фруктами; пьянящий винно-кислый дух ударил и ноздри. В углу горела лампочка от аккумулятора, под ней сидел офицер в наброшенной на плечи шинели. Увидев нас, встал; стараясь не споткнуться, пошел навстречу. Хлопотливо одергивая гимнастерку, виновато сказал:
   - Я же совхозный статистик, а мне говорят: "Командуй!" Всего-навсего капитан интендантской службы, вон у меня и кухни поотстали...
   - Идите подгоняйте свое хозяйство. - Я полол ему руку, представился и на прощанье сказал: - И чтобы горячее два раза в сутки!
   - Это мы сделаем, товарищ подполковник, тут уж будьте спокойны, сказал радостно.
   Ашот, отшвырнув валявшиеся под ногами яблоки, подошел к полевому телефону, нажал на зуммер:
   - Кто живой, отзывайся... Да-да, давай сюда начальника связи. Убит? А ты кто будешь? Так вот слушай меня, старшина...
   Я посмотрел на часы.
   - Ну, начштаба, сколачивай новое хозяйство, а я на позиции.
   В сопровождении Архипова и двух автоматчиков вышел на кукурузное поле и тут же был обстрелян минометным огнем. На переднем крае - окопы в полный рост, но проходы между ними лишь намечались. Взводами командовали сержанты, ротами - младшие лейтенанты. На батальон - менее ста активных штыков. Полоса полка по фронту около трех километров, впереди - ровное поле, лишь местами пересеченное мелкими кустарниками. Многие солдаты спали. По всему участку била артиллерия, но не кучно.
   Появился сержант с телефонным аппаратом, протянул мне трубку. На проводе Ашот:
   - Из того, что прибыло с нами, половину направляю к вам, а вторую держу в резерве.
   - Поступим иначе. При себе оставь третью часть, остальных скрытно, но дорожа каждой секундой - по хозяйствам, пока поровну.
   Меня разыскал длиннолицый офицер с голубыми глазами:
   - Командир гаубичного дивизиона майор Нияшин! Мои машины за вашим КП.
   - Свяжитесь с командиром полковой батареи.
   - Убит. Вчера.
   - Тогда придется вам быть богом нашего полка. Все пушки - вам. Договорились?
   Майор молча смотрел на меня, как бы ожидая, не откажусь ли я от своих слов, которые можно понять и как просьбу, и как приказ.
   - Через два часа представьте мне схему ведения артогня, - сказал я.
   - Хорошо. - Ушел не торопясь.
   Скинув плащ-палатку, чтобы солдаты видели мое звание и награды, медленно продвигался с правого фланга на левый, на ходу знакомясь с офицерами. Стало прибывать пополнение. Распределил его по ротам. Солдаты просыпались, послышались негромкие команды, замелькали лопаты.
   - Окапываться, хлопцы, окапываться, - раздавались голоса сержантов.
   За виноградниками, окружавшими домишки под красной черепицей, расстилалось безлесное и безлюдное поле. Метрах в шестистах от переднего края было городское кладбище, откуда постреливали короткими очередями немецкие пулеметы. Над левым флангом полка нависала лесистая гора - крутая, конусом. Гора молчала. Оттуда, по-видимому, проглядывались позиции не только нашего полка, но и других частей, располагавшихся севернее.
   Пошел к артиллеристам. Голубые глаза майора Нияшина холодно смотрели на меня.
   - Как позиция? - спросил у него.
   - Хреновая. Не мы ее выбирали...
   - Они, что ли? - Я кивнул на гору.
   - Пожалуй, что они... Тащу пушки от Сталинграда, и на всем пути реки текут с севера на юг. Правый берег выше левого. Им, гадам, везет: они смотрят на нас с верхотуры, всегда с правого берега. За три дня в лобовых атаках знаете скольких побили...
   Возвращался на командный пункт, а думка у меня одна: дадут мне ночь или прикажут сегодня же поднимать полк в атаку?
   В трех батальонах до пятисот активных штыков. И мало, и вроде бы много... Пушек бы побольше, минометов. Шалагинов своих поведет на штурм, а чем я прикрою его батальон? Пока в полку на километр двадцать стволов вода в решете. Достаточно кинжального прицельного огня немецких пулеметов и нам каюк...
   На командном пункте уже несколько телефонов, раций. Ашот кого-то вызывает - наклонился к микрофону:
   - Я "Коршун", я "Коршун"! Перехожу на прием... Молодец, хорошо отвечаешь. - Увидев меня, тихо спросил: - Худо, командир?
   - Времени бы нам, Ашот!
   - Не дадут его, Константин Николаевич.
   - Колдуешь?
   - Зачем колдую? Обстановка. - Он развернул карту, на которой густо рассыпаны условные значки - огневые точки врага, наша позиция и то, что было за нами. А за нами - гаубицы РГК заняли новые боевые рубежи, еще дальше стоят наготове реактивные дивизионы. - Не на парад же, командир!..
   Я пожал плечами и вошел в нишу с перископом. Ашот стукнул по дощатому столику американской консервной банкой:
   - Надо подзаправиться, не люблю голодным воевать, голова пустая.
   Ели с ножа, запивали неустоявшимся кисловатым вином.
   - Ах, если бы одну ночь! - причитал я.
   - Не будет ее.
   Кто-то звонко высморкался - на пороге стоял полковник Мотяшкин, заместитель командира дивизии по строевой части. Я, как и положено, доложил о том, что успели сделать. Он выслушал, стал внимательно присматриваться к оперативной карте.
   - Да! - Устало присел на ящик.
   - Вина сухого, товарищ полковник?
   - От стаканчика не откажусь.
   Выпил, достал платок, еще раз высморкался, платок сунул в карман. Сказал как-то очень уж обыденно:
   - В восемнадцать тридцать штурм. Прошу принять приказ комдива...
   Комбаты, начальники приданных полку боевых средств вваливались на КП, козыряли Мотяшкину и молча жались к стенкам. Иван Артамонович внимательно всматривался в лицо каждого. Помню этот его взгляд, как-то сразу охватывающий всех и все...
   Несколько раз перечитал приказ генерала Епифанова, в котором черным по белому сказано: 310-му стрелковому полку в восемнадцать часов пятьдесят минут занять городское кладбище и завязать бои на окраинных улицах Заечара. Значит, лобовой штурм. Мысленно хотелось представить себе, как это получится, но видел лишь ровное поле за виноградниками, по которому бегут мои солдаты и падают от пуль оживших огневых точек врага. По спине пробежал холодок. Не повезло. Не повезло...
   Посмотрел на молчаливого заместителя Епифанова полковника Мотяшкина, сейчас моего начальника, и не нашел в его лице ни одной черточки, которая давала бы хоть какую-то надежду на отсрочку. Приказ есть приказ. Я пустил его по рукам. Мотяшкин следил за тем, как шуршащий листочек - черт его знает, почему он шуршал! - переходил из рук в руки. Полковник демонстративно взглянул на часы, потом на меня - он ждал моего приказа о наступлении. Я помнил, хорошо помнил полевой устав, вызубренный в мотяшкинском резерве, чуть ли не по порядку видел десятки пунктов, которые обязан был сейчас претворить в жизнь. Но что я в действительности знал о противнике, например, или о тех средствах, которые находятся справа и слева от наших позиций?
   Предав забвению все формальности, очень кратко сказал о задаче полка, каждого подразделения, о сигналах взаимодействия. Учтиво, но настойчиво попросил полковника уточнить данные о противнике.
   Иван Артамонович расстегнул на вороте кителя крючок.
   - Все, что известно штабу дивизии, изложено в преамбуле приказа генерала Епифанова, - сказал он.
   Офицеры разбежались по подразделениям, а Мотяшкин, выждав время, отвел меня в сторону, спросил:
   - В партизанах вы всегда знали все о противнике?
   - Не всегда. Но там действовали по правилу: увидел - ударил - убежал. Ищи ветра в лесной чащобе.
   Мотяшкин еще какую-то секунду удерживал на мне свой взгляд, а потом плотно уселся на ящике из-под махорки и замолчал надолго.
   Стали поступать данные: противник зашевелился на кладбище, тасует огневые точки. Час от часу не легче...
   Навел перископ на высоту, сплошь покрытую соснами. Ночью вполне мог бы пробраться туда, тихо-тихо сосредоточить стрелковую роту, усиленную разведвзводами и автоматчиками. На рассвете - Шалагинов на штурм, а мы фланговый удар по кладбищу. Сдуть фашистов в один момент. Размечтался, а вот-вот грянут пушки и начнется катавасия!..
   - Майор, переместите резерв поближе к Шалагинову, на кукурузное поле, - приказал начальнику штаба.
   Он козырнул и покинул КП. Еще пять минут - и начнется... Майор Нияшин кого-то шепотом ругает по телефону. Вернулся Ашот:
   - Ветер упал.
   - Хорошо, будет завеса.
   Наша артиллерия всколыхнула долину, окаймленную невысокими горами. Кладбище окутывалось дымом. Батареи ударили и с участка соседа справа. С металлическим воем летели светящиеся снаряды над стыком наших позиций с соседом слева. Огонь еще больше усилился - комок на сердце понемногу рассасывался. Все будет хорошо. После такого огня особенно не пикнешь!.. Приказал связаться с Шалагиновым.
   - Ты меня слышишь?
   - Так точно.
   - Видишь, что делается на кладбище?.
   - Рвануть бы сейчас, а?
   - Следи за сигналом атаки.
   До начала штурма семь минут. Кладбище в черном дыму. Нетерпение охватывает меня. Шесть минут, пять, четыре... А что, если?..
   - Ракетницу!
   Ашот встревоженно смотрит на меня, ничего не понимая.
   - Штурмовать! Штурмовать! - Я выхватил ракетницу из рук ординарца. Вместе со мной выбежали из КП Касим и телефонист с разматывающейся катушкой.
   За три минуты до конца артиллерийского удара три мои красные ракеты одна за другой повисли в небе над батальоном Шалагинова: атака!
   Через несколько секунд увидел перебежку. Отделение за отделением, развернувшись по фронту, за огневым валом, бежали бойцы по винограднику и залегали в кустарниках перед самым полем, откуда до кладбища оставался один лишь рывок.
   - Молодцы, молодцы! - кричал я.
   Пушки смолкли все сразу. Телефонист протянул трубку:
   - На проводе генерал.
   Набрав побольше воздуху, возбужденно доложил:
   - Хозяйство Шалагинова в кустарниках, у самого поля!
   - Что-о? Кто позволил?
   - Мы воспользовались артзавесой...
   - Назад! Сейчас же! Ударят "катюши"! Назад!..
   Я рванулся к батальону, но через три-четыре броска застыл на месте реактивные снаряды, полыхая, ложились на кладбище, на ровное поле. Они задели и кустарник - он вспыхнул, словно его облили бензином и тут же подожгли. Бежал вперед, падал, поднимался. Навстречу разрозненными группами откатывались солдаты. Столкнулся с Платоновым.
   - Где комбат?
   - Убили майора!
   - Прими батальон!
   Он молчал. Его взгляд был пустым.
   - Выполняй приказ!
   Наконец он узнал меня и понял, чего от него хочу.
   Я искал Шалагинова.
   Брел сквозь обуглившийся кустарник, петлял в нем, приваливался в ямы-воронки, в которых пахло толом и паленым, выбирался оттуда и снова к винограднику. На меже, что легла между ним и кустами, столкнулся с сержантом.