Вергасов Илья. В горах Таврии

   Коммунисты всегда подавали остальным партизанам пример стойкости, мужества и героизма, используя все силы и средства, какие были в нашем распоряжении, для одной цели - разгрома врага, а если враг все же оказывался сильнее, умирали, сражаясь до последней капли крови. Так погибли в бою, спасая свой отряд, коммунисты Тамарлы, Седых, Фадеева. Так, бросившись с последней гранатой на врага, погиб коммунист Пархоменко.
   А вот сейчас, выполняя важное для Севастополя задание, на глазах у товарищей отдал свою жизнь коммунист Кучеров. Он был очень скромным, тихим человеком, - многие из нас даже плохо помнили его лицо. Но его такая же тихая и скромная, но героическая смерть сильно подействовала на партизан.
   Шло время, шли бои, а подвиг Кучерова продолжал жить с нами...
   Взрыв моста был первым ударом по коммуникациям врага, на двое суток задержавшим его продвижение. Партизаны четвертого района уничтожали тылы фашистской дивизии. Особенно активно действовали отряды третьего района: Алуштинский, Евпаторийский. На Кастельском перевале они семь раз нападали на части этой дивизии. Позднее мы узнали, что на участке Зуя - Феодосия на вражеские подразделения напали партизаны первого и второго районов: отряды Генова, Чуба, комиссара Лугового, отряды Федоренко, Куракова, военная группа Лобова, Попова, Городовикова.
   В общей сложности за восемь суток продвижения дивизия двадцать четыре раза подвергалась нападениям партизан, и переброска ее задержалась на пять с лишним суток.
   Операцией пограничников пятый район открыл новый боевой счет. Но, конечно, этого было бы недостаточно, если бы другие партизаны - жители Балаклавы, Севастополя - своими делами не помогли укреплению партизанского "баланса".
   Балаклавцы во главе со своим командиром Терлецким удачно разбили румынский обоз и, что было особенно ценно, провели эту операцию в каких-нибудь четырех километрах от переднего края у штаба румынской бригады.
   - В общем дела понемногу пошли, теперь бы продукты изъять у врага, сказал мне Домнин и, поглубже нахлобучив шлем, добавил: - Я поведу людей на мельницу в Колендо*.
   _______________
   * Теперь с. Подгорное.
   - Виктор, опасно, - усомнился я. - Оттуда до переднего края рукой подать...
   - Опасно, - улыбнулся комиссар. - Меня тревожит, есть ли там мука... Одним словом, через час выходим, - решительно сказал комиссар и пошел готовить партизан в поход.
   ...Колендо, наполовину разрушенная снарядами, которые часто залетали сюда из Севастополя, была едва заметна в известняках, громоздившихся над шумной рекой.
   Фронт дышал рядом. Вспыхнуло зарево у Итальянского кладбища. Партизаны наблюдали за ночной жизнью самого южного фланга огромного, от Белого до Черного морей, советско-германского фронта. Слева, на Генуэзской крепости мигал огонек - это была конечная точка фронта, дальше - море, а за ним уже турецкие берега.
   Тропа была труднопроходима, время и дожди крепко поработали, чтобы стереть ее. Задыхаясь от усталости, партизаны по шатающимся настилам переходили через пропасти.
   Мельница размещалась в треугольнике, образуемом речкой, обрывистой известковой скалой и обожженным лесом. В черном небе лениво мерцали зимние звезды. За смутно белеющей лентой реки была мельница, там шумела вода.
   Партизаны спустились в долину. От затаившейся ночи многих знобило тревожным внутренним холодком. Партизаны окружили мельницу. Ни крика, ни шороха, только легкий стон пронесся в темноте. Стон шел со сторожевой заставы румын, которая была в окопчике на ближнем от реки бугре, шел предсмертным дыханием. Там действовала группа нападения на охрану.
   Домнин повел партизан в сарай, туда, где должна быть мука... Но ее там не было, в каком-то куточке нашли пудов восемь отрубей и немного пшеницы. Партизаны опоздали: днем пять машин вывезли почти всю муку, как будто румыны были предупреждены о готовящемся на них нападении.
   Неожиданная сильная стрельба встревожила людей. Домнин собрал партизан, прислушался и тихим голосом приказал:
   - Отходить.
   Не успели звезды заметно переменить свои места, как длинная цепь партизан, соблюдая полнейшую тишину, подходила к началу тропы, чтобы подняться по ней и растаять в горной ночи. Тишина и тревога подгоняли людей... Не имели успеха и ак-мечетцы. Комиссар Кочевой не выполнил приказа Домнина и не сумел напасть на обозы. Калашников усиленно гонял людей в разведку. Крепко доставалось и деду Кравцу и Малию, которые забыли, что такое сон, и отдых: все время в разведке.
   Однажды, в погожий, солнечный день, когда все собрались на лагерной поляне, Калашников пришел к нам в штаб.
   Домнин в гимнастерке с засученными рукавами чистил автомат и, заметив идущего, сказал:
   - Калашников как будто с повинной идет.
   - Здравствуйте, - подойдя, нерешительно сказал Калашников.
   - Здравствуйте! Хорошо, что ты пришел, Калашников. Я думаю, тебе нужно расшевелить немного своих партизан, - сказал комиссар. - Мы пограничников в штаб зачисляем. Воевать тебе без них придется, а у твоих ребят что-то боевого духа не чувствуется. Вон Черников, - хороший командир, а пришел пустой. Ругаешь ты его правильно, а ведь подвели его твои же люди. Они из засады почти бежали, оставили Черникова одного, бросив чистить автомат и в упор глядя на Калашникова, говорил комиссар.
   Калашников повернулся ко мне и, став по команде "смирно", спросил:
   - Разрешите напасть на Маркур*?
   _______________
   * Теперь с. Поляна.
   - С какой целью?
   - Напасть отрядом. Уничтожить полицаев, конфисковать их имущество. Известно, что они водили в лес гитлеровцев. Нам передавали, что оккупантов несколько дней в селе не будет.
   - Ну, хорошо, попробуй. Да, пожалуй, я с твоим отрядом пойду, - решил я. - Когда думаешь?
   - Значит, разрешаете? Тогда завтра к вечеру.
   Калашников ушел.
   На следующий день, в сумерках, мы спускались в долину.
   Маленькая деревушка Маркур прижата с запада к огромной скале Орлиный залет. В трех километрах от Маркура - большая деревня Коккозы*. По нашим данным, там стоит крупный вражеский гарнизон. Да и кругом много сел с войсками. Это - второй эшелон противника.
   _______________
   * Теперь с. Соколиное.
   Операцию мы должны были провести быстро и четко. Фронт рядом. Отчетливо видна часть Северной бухты Севастополя, там что-то горит. Разноцветные ракеты обозначают правый фланг противника. Видны пожары севернее Качи. В небе прогудели самолеты. Фейерверк огней стоит над Бахчисараем, ухают зенитки. Вспыхнуло зарево в районе станции Альма.
   По всей Коккозской долине перекликаются выстрелами вражеские патрули. Из деревни доносится лай собак.
   Спуск был тяжелый. Люди падали, ушибались. Остановились мы на окраине. В деревню пошла разведка во главе с Черниковым.
   Вдруг ночной воздух наполнился сплошной трескотней автоматных очередей, пулеметной дробью. Взвились ракеты.
   - Калашников, отходить немедленно, - приказал я.
   Стрельба все сильнее, со всех сторон. Долина ожила. Рой трассирующих пуль над селом. Гул машин приближался.
   Мы наскочили на засаду.
   Только темнота дала нам возможность выкарабкаться из ловушки. Черников у первого же дома был обстрелян. Очевидно, нас предали. Но кто?..
   Усталые, ни с чем, только к рассвету вернулись мы в лагерь.
   Домнин держал отряды в полной боевой готовности.
   Через несколько дней вернулись связные с Маркиным. Обросшие, худые, в изорванной одежде и злые. Не прошли в Севастополь. Они везде натыкались на засады.
   - Понимаете, началось на второй же день. Буквально, где бы мы ни появлялись, - обстрел, обстрел, как будто ждут, проклятые, - докладывал Маркин. Он страшно изменился, нельзя было узнать аккуратного военного-севастопольца.
   Что же делать? Связь нужна и немедленно. Она необходима и нам и Севастополю. Мы с комиссаром долго ломали головы, пока в середине ночи к нам не вошел Айропетян.
   - Слушайте, начальники. Знаете что? Довольно мне болтаться между Центральным штабом и районом. Почему бы мне не пойти туда? Я знаю все места. Сколько лет работал на виноградниках. Все знают!
   - Куда ты собрался в середине ночи, не на Севастополь ли? спрашивает комиссар.
   - Конечно, туда. Вот, втроем...
   - А кто же третий?
   - Терлецкий, пограничник. Кто лучше его знает побережье? Никто. Значит, я, Терлецкий и Маркин. Хорошо будет, мы пройдем!
   Айропетян говорил настойчиво.
   - Куда тебе, ты нежный человек. Вино делать, песни петь - твое дело, - подзадоривал комиссар, намекая на недавний случай, когда Айропетян никак не хотел нести трофейное мясо, убеждая партизан: "Я - винодел, нежный человек. Лучше кавказский песня спою".
   - Я уже решил, - серьезно сказал Айропетян. - Значит, будет так? Я бегу за Терлецким.
   Он скрылся, только постолы прошуршали по снегу.
   - Ну, как, командир, пошлем их? - спросил Домнин.
   - Конечно, лишаться Терлецкого очень жаль, боевой командир. Но никто, кроме него, не пройдет. Он знает местность лучше любого из нас.
   Постучались Терлецкий и Айропетян.
   Лейтенант, по-видимому, не знал, зачем его позвали.
   - Как в отряде? - спросил комиссар, внимательно вглядываясь в лицо командира.
   - Лучше... Вот послал две группы на дорогу, - доложил Терлецкий.
   - Вы не думаете насчет Севастополя? - спросил Домнин.
   - А кто из нас не думает о нем, товарищ комиссар, - вздохнул Терлецкий.
   - Я имею в виду другое: если вам там побывать? Как думаете?
   - Ах, вот в чем дело, - понял лейтенант. Он молча прошелся в узком проходе между лежанками.
   - Ты подумай, лейтенант, не торопись, - сказал я, но он уже вытянулся, приложив руку к козырьку:
   - Лейтенант Терлецкий готов перейти линию фронта.
   - Ты понимаешь, почему выбор пал на тебя? - комиссар усадил Терлецкого рядом с собой.
   - Ясно. Прошу Маркина и еще одного, не больше.
   В уголочке сидел Айропетян. Только теперь он напомнил о своем присутствии.
   - Я готов, товарищ лейтенант.
   Терлецкий посмотрел на винодела, подумал и протянул руку:
   - Пойдем!
   В целях предосторожности мы скрыли от всех партизан истинное задание уходившей тройки. Партизанам было сказано, что Маркин, Терлецкий и Айропетян идут в Центральный штаб. Это было тем более правдоподобно, что путь их до самой яйлы пролегал по тропе, ведущей к штабу.
   Терлецкий решил переходить линию фронта в районе Балаклавы. Это был самый опасный участок, но зато лейтенант знал здесь каждый камешек.
   ...Новые группы ушли на дороги, ушли связные в Севастополь, в Центральный штаб. Комиссар второй день ходит мрачный, о чем-то думает.
   - Что стряслось? Что беспокоит? - наконец я спросил его.
   - Постигла неудача наших связных в Севастополе - раз, маркуровская операция провалилась - два, из колендовской мельницы муку вывезли - три. Что это? Случайность? Нет!
   - Что же ты думаешь?
   - Среди нас есть шпик, вот что думаю.
   Мы насторожились.
   Начальник штаба Иваненко упорно доискивался причины провала маркуровской операции. Перед операцией на связь и разведку в Маркур ходили только дед Кравец и Мамут Кангиев, пришедший к нам после нападения фашистов на Куйбышевский отряд.
   Еще осенью Кангиев принимал участие в бою, когда гитлеровцы напали на партизан у Чайного домика, и после этого много раз бывал на операциях.
   В действиях Кангиева при разведке Маркура Иваненко не нашел ничего подозрительного. Провал, несомненно, шел от молодежной группы. Когда же стали выяснять, откуда молодежная группа могла знать о приходе отряда в Маркур в эту ночь, оказалось, что виноват Кравец.
   Отправившись в разведку с Кангиевым, дед не утерпел-таки и в беседе с одним жителем села проболтался: "Скоро, мол, придем к вам в гости".
   Иваненко арестовал деда и пришел с ним в штаб. Кравец, без оружия, печальный и осунувшийся, стоял рядом с Иваненко. В эту минуту он показался мне глубоким стариком.
   - Что же, Кравец? Ты своей болтовней сорвал операцию. Ты знаешь, что за этом следует? - спросил Иваненко.
   - Знаю, товарищ начальник. Я виноват. Погорячился, - тихо сказал старик.
   - Ты погорячился, а нас в каждом доме засада ждала. Виноват ты, дед. Пусть начальник и комиссар решают твою судьбу, - закончил Иваненко.
   Домнин все слушал молча. Что-то ему не нравилось в этом допросе. Больно ретив был Иваненко, от которого в другое время и слова не услышишь.
   Я тоже думал. Жаль мне было старика. Вспомнилось, как он дрался с фашистами на мосту... Правда, тут же всплывали в памяти злополучные сапоги. Дисциплина слабовата. Своеволен старик, болтлив. Надо подтянуть его, надо и в отрядах укрепить дисциплину... Но не может быть, чтобы такой человек сознательно предал.
   - Вот что, Иваненко. Отпусти деда. Пусть у нас при штабе побудет, приказал комиссар.
   - Как же так? Мы порядка не наведем, если такое прощать, разволновался Иваненко.
   - Отпусти, - коротко приказал я. - Верни ему оружие.
   Когда Иваненко отдал деду оружие, Кравец запрыгал от радости, как ребенок, крепко прижимая к груди автомат.
   Иваненко и дед ушли, Домнин посмотрел на меня.
   - Что ты думаешь? - спросил я его.
   - Думаю, что Иваненко особенно доверять нельзя.
   - Основание?
   - Пока подозрение, что трусоват, слабоват. Я анализировал его поход за продуктами, допрашивал партизан. Иваненко на базах показал себя безвольным командиром, спасал только свою шкуру...
   - Тогда надо его отстранить от штаба.
   - Да, надо.
   - А в данном случае почему старается? - спросил я.
   - Чувствует, что тучи над ним сгущаются, вот и выслуживается. Кравца наказать надо, но не методом Иваненко.
   ...Было только одно странно: почему нас не трогают фашистские каратели? Мы с Домниным решили дождаться связи с Севастополем и переходить в Заповедник.
   А пока комиссар неутомимо сколачивал партийные организации. Назначили парторгов, провели закрытые партийные собрания. В лесу действовал единый пароль.
   Двадцать третьего февраля радист Иванов наладил приемник и нам удалось принять приказ Верховного Главнокомандования. Как горды, как счастливы были мы, слушая слова, обращенные к нам, партизанам и партизанкам! Затерянные в крымских лесах, под носом у врага, все мы ощущали в этот ветреный февральский день горячее дыхание Родины: о нас помнят, о нас заботятся. Советская Армия и мы - одно целое.
   Я давно не чувствовал себя таким сильным, как в эти дни. И не я один. Об этом приливе бодрости и сил многие партизаны говорили и писали в своих боевых листках, выпущенных в день праздника в каждом отряде.
   Наконец каратели вспомнили о нас. К нашему району стали подтягиваться крупные силы. Наша разведка донесла, что в непосредственной близости от партизанских стоянок появились усиленные вражеские отряды. Эти сведения мы немедленно послали в Центральный штаб. Связной, прибывший от командующего, принес нам приказ о передислокации. Видимо, командование партизанским движением решило обезопасить наш район и приказало нам переходить на территорию Заповедника.
   Перед выходом в Заповедник штаб разработал план нападения на село Коккозы. Мы узнали, что там, в бывшем Юсуповском дворце, у гитлеровцев были богатые продовольственные базы.
   Разведку мы поручили ак-мечетцам, выделив им на помощь деда Кравца. Калашникова особо предупредили, чтобы Кангиева он в разведку не посылал, порекомендовали использовать для этой цели агронома Бекира Османовича Османова. Этот человек, хороший знаток Крыма, отличный проводник, был очень уравновешенным, спокойным, незаметным и оживал только тогда, когда получал боевое задание, к тому же никогда не подводил.
   Для рекогносцировки местности командиры отрядов собрались на скалу Орлиный залет.
   Я впервые попал на вершину этой поистине орлиной скалы. Какой горизонт! На юго-востоке тянется бесконечная цепь вершин самой высокогорной части Крыма; подернутые дымкой, еле проступают очертания высшей точки Таврии - Роман-Коша. На северных склонах яйлы - черные пятна букового леса, перемежающегося с горными пастбищами - чаирами. Под нами Большой Крымский каньон. На востоке - тройная цепь гор. Где-то там действуют отряды четвертого и третьего районов.
   Орлиный залет был до войны излюбленным местом экскурсантов. На скалах, деревьях вырезаны имена, пронзенные стрелами сердца. Но сейчас нам не до сердец. В восьмикратный бинокль рассматриваем объект нашего нападения - Юсуповский дворец. Тщательно изучаем подступы. Со скалы отлично виден рельеф. Ущелья, овраги, скалы. Кажется, намечаются удачные пути подхода.
   В операции должно участвовать более трехсот партизан.
   Исходной позицией для выхода в бой назначили лагерь Ак-Мечетского отряда. Завтра в 16 часов все командиры должны сосредоточиться в этом районе. Такой приказ был передан в штабы отрядов.
   Когда вернулась разведка, посланная Калашниковым в Коккозы, мы с комиссаром пошли лично выяснить обстановку. Каково же было наше удивление, когда перед нами предстал Кангиев!
   - В Коккозах около 250 немцев и полицаев, сегодня прибыла одна машина, забрала двух коров и уехала. В ближайшем селе Фоти-Сала до 1000 человек гарнизона, но вооружены слабо, ни минометов, ни пушек нет, спокойно доложил Кангиев.
   - Откуда данные?
   - Мы зашли на окраину к знакомому кузнецу. Он рассказал.
   - Вы ему ничего не говорили о наших делах?
   - Нет, что вы, товарищ комиссар!
   - Кто был с вами?
   - Кравец и Османов.
   - Позвать их сюда. Вы идите отдыхать.
   Мы с Домниным переглянулись: почему Калашников все-таки послал его?
   Правда, у нас никаких веских данных против Кангиева нет.
   Мы ждали Кравца и Османова. К последнему все относились с большим уважением, он всегда четко и толково докладывал о разведке, не болтал лишнего, аккуратно, без всякого шума выполняя ответственные задания.
   Османов повторил все сказанное Кангиевым.
   - Слушайте, Османов, вы не наблюдали за Кангиевым? Он все время был с вами?
   - С нами, никуда не отлучался.
   Мы предупредили Османова и Кравца, чтобы о разговоре нашем никому не проболтались.
   Отряды собирались в Ак-Мечетский лагерь. К двум часам дня сбор был закончен. Мы собрали в штабную землянку командиров. Не успел я слово сказать, как в землянку вбежал Черников.
   - Большая группа противника поднимается по тропе к Чайному домику, с волнением доложил он.
   Прибежал Якунин.
   - С Маркура идут гитлеровцы.
   - Тревога! Все в отряды!
   На одной заставе уже началась стрельба.
   - Немедленно возьмите под стражу Кангиева, да и всех разведчиков! приказал я.
   - По-моему, давайте арестуем одного Кангиева, - посоветовал комиссар.
   - Согласен! А вы, товарищ Красников, как с деньгами? - спросил у бывшего начальника района.
   - Сейчас спрячу в тайник, - очень спокойно ответил он.
   Выстрелы все ближе и ближе. Длинная очередь станкового пулемета - это наши, черниковцы.
   Завязался бой. По лагерю уже жужжали пули. Красников что-то замешкался.
   Признаться, я был удивлен спокойствием его. Видно, он не трус.
   При засадах Красников обычно с денежным мешком за плечами лежал, спокойно поглядывая на фашистов сквозь стекла своего пенсне, и ни один мускул не дрожал на его лице. Отходил он часто последним. Идет, бывало, с полуавтоматом в руках, не торопясь, словно поджидая отставших. Надо сказать, что такое спокойствие в бою очень благотворно действует на окружающих.
   Совершенно неожиданно фашисты показались метрах в ста от штабной землянки. Ко мне подбежали пограничники. Они окружили штаб и автоматными очередями отогнали врага.
   Кравец привел в штаб связанного Кангиева. Под прикрытием сильного огня пограничников мы отошли в заросли кизила.
   Севастопольский отряд, посланный на южные подступы к лагерю, контратаковал одну вражескую группу. Неся большие потери, фашисты ослабили натиск. По лесу все громче раздавалось партизанское "ура". Вечером после продолжительного боя враг отступил, но не ушел из леса. Вокруг нас, по высотам, зажглись костры.
   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
   Так началось крупное вражеское наступление на наш район. Фашисты, по-видимому, давно готовились к нападению.
   Они улучили удобный момент, когда партизанские отряды сконцентрировались в одном пункте, и, стянув к этому пункту значительные силы, намеревались взять нас в кольцо.
   Сильный организованный огонь и контратаки партизан нанесли неприятельскому авангарду потери и заставили его отступить.
   В ту же ночь мы допрашивали Кангиева.
   - Я никогда никому ничего не говорил, - утверждал Кангиев. - Это старик опять наболтал. Мне очень не хотелось идти с ним в разведку. Этот человек меняется, как хамелеон, - обвинял он Кравца.
   Дед действительно изменился. Побагровевший, с налитыми кровью глазами, Кравец подошел к Кангиеву:
   - Брэшеш! Теперь я з головою. Мэнэ за язык даже не наказувалы, и щоб я потим болтав?!. Ничего звалювати! Сам всэ кузнецу выдав.
   Комиссар в это время упорно возился с ватником Кангиева. Вдруг тот бросился к Домнину, как кошка.
   - Зачем пиджак портите, товарищ комиссар? Пригодится!
   - Ничего, залатаешь, - комиссар продолжал тщательно рассматривать каждую складочку. Вдруг он встал, бледный, с горящими глазами:
   - Есть! Попался, сволочь!!
   Лицо Кангиева стало неузнаваемо.
   - Читайте, - Домнин передал мне тоненькую, свернутую в трубочку бумажку. В глаза бросилась большая фашистская свастика. Это было удостоверение, выданное Мамуту Кангиеву гитлеровской контрразведкой.
   - Грубая работа! - крикнул Домнин. - Не новая. Они всех предателей снабжают такими документиками...
   - Теперь давайте рассказывайте, - приказал я Кангиеву.
   Он порывисто дышал. После длительного молчания он решительно поднял глаза.
   - Хорошо, я расскажу все... Могу надеяться на снисхождение?..
   - Видно будет, выкладывай.
   - Я пригожусь, я могу помочь, хорошо помочь...
   После трех часов допроса мы узнали следующие подробности о Кангиеве и его предательстве.
   Мамут Кангиев - виноградарь. Воспитывался в богатой семье. До коллективизации отец Мамута - Осман Кангиев фактически был хозяином села. Мамут учился в школе и посещал медрессе. В комсомол он не вступал, но учился примерно, участвовал в общественной работе. Получил высшее образование в сельскохозяйственном институте.
   Началась война. Мамут сумел увильнуть от призыва в армию и устроился в Куйбышевский истребительный батальон. Когда на базе батальона сформировался партизанский отряд, Мамут Кангиев попал в лес.
   Он тщательно собирал сведения о том, как гитлеровцы относятся к дезертирам, и, найдя удобный момент для отлучки, сам отправился к ним.
   В Коккозах, в Юсуповском дворце, тогда располагалась специальная контрразведывательная часть майора Генберга.
   Кангиев был принят самим майором.
   - Гутен таг, герр майор!
   - Мираба, мурза!
   Они могли изъясняться на двух языках.
   Мамут Кангиев обстоятельно изложил цель своего прихода.
   На этом свидании Мамуту Кангиеву было предложено выдать партизанский отряд, а самому, оставаясь в партизанах, работать на майора Генберга.
   - Ваш отец получит все свои 20 гектаров виноградников. Потом, помните: мы возьмем Севастополь, и вы свободны. А Севастополь мы возьмем!
   Кангиев согласился.
   Генберг разбрасывал широкую сеть агентуры специально для связи с Кангиевым, а тот пока выжидал... участвовал в операциях, даже делал видимость, что бьет фашистов смело.
   Кангиева чрезвычайно устраивал дед Кравец. Простоватый, добродушный, немного болтливый старик был неплохой ширмой для шпиона.
   Прошло довольно много времени, пока Генбергу удалось установить связь с Кангиевым.
   - Вы взвалили вину на Кравца?
   - Я подсказал Иваненко, что дед болтал лишнее.
   - Вы выдали партизан Севастопольского отряда на базах?
   - Нет, об этом я ничего не знал.
   - Вы встречались с Генбергом лично после вашей вербовки?
   - Да, встречался. В Маркуре и в доме кузнеца, на окраине Коккоз.
   - О выходе связи на Севастополь вы предупредили?
   - Да, я сообщил о выходе связи на Севастополь и указал намеченный район перехода - Итальянское кладбище.
   - А о новом выходе Маркина вы знаете что-нибудь?
   - Догадывался. Но куда ушел Терлецкий с Маркиным и Айропетяном - не знаю.
   - А о нападении, которое мы готовили на продовольственные склады в Юсуповском дворце, тоже вы сообщили?
   - Я.
   - Каким образом?
   - Я напросился на эту разведку, хотя Калашников долго не соглашался. Я уговорил, доказал, что лучше меня никто это не сделает. В доме кузнеца, пожимая ему руку, я передал заранее приготовленную записку.
   - Почему вы, зная о готовящемся нападении на нас, подвергли себя опасности быть разоблаченным или убитым во время боя?
   - Немцы должны были выступить в четыре часа дня, к моменту выхода на операцию, но выступили раньше. Я не успел своевременно уйти.
   - Вам известны силы, направленные против нас в данном наступлении, и его продолжительность?
   - Нет, этого я не знаю. Знаю только, что наступление будет решающим.
   Больше Кангиев ничего сказать не мог.
   Мы приняли решение - расстрелять его сейчас же. Не мешало бы, конечно, сохранить Кангиева для дальнейших допросов, но обстановка требовала его уничтожения. Трудно сказать, как сложатся наши дела завтра, может еще убежать.
   Поляна Орлиного залета. Полукругом выстроились триста партизан района, в центре горит костер, а над трехсотметровым обрывом стоит Кангиев с мертвенно бледным лицом.