Вергасов Илья. В горах Таврии

   - Я - Кобрин, из третьего партизанского района. Возвращаюсь из Севастополя. Если разрешите отдохнуть - будем благодарны.
   - Еще бы, пожалуйста... Раздевайтесь, сейчас чайком угостим.
   Едва партизаны узнали о прибытии связных из Севастополя, в землянках стало тесно. Все с восторгом и каким-то детским удивлением глядели на людей, прибывших "оттуда".
   - Каким же путем вы добрались в наши края? - расспрашивал Иван Максимович связных. - Ведь стрельба на фронте такая, что и в земле, кажется, не укроешься, а вы через такие укрепления прошли!
   - Помогли пограничники под Балаклавой. Там полк Рубцова стоит. Их разведчики так нас провели, что я, честно говоря, и не заметил, как перешел линию фронта. А на прощание пограничники сказали: "Привет партизанам, здорово они там духу фашистам дают". "Откуда же вы знаете?" спрашиваем мы. "Как откуда? Недавно мы притащили двух фрицев из Генуэзской крепости, так они только и кричат: "Партизаны, партизаны..." После допроса выяснилось, что вы их крепко напугали под Чайным домиком". Пограничники и подарки прислали: трубки и табачок.
   Расстегнув вещевой мешок, Кобрин передал Бортникову трубку.
   У Ивана Максимовича блеснули глаза. Видать, ни одному подарку в лесу не был он так рад, как этой обыкновенной трубке.
   - А как город, держится, товарищ Кобрин? - спросил старик.
   - Держится, да еще как держится! Там люди особенные - герои, и вопросов "А что если?.." не задают. А ребятишки? И те не боятся. С сумочками в школу ходят.
   - Неужели и школы есть? - поразились мы.
   - А почему же им не быть? Вы думаете, в городе нет жизни? Есть. Трудная, военная, но - большая и смелая жизнь. До семнадцатого декабря в кино ходили, у касс очередь была... Теперь, правда, труднее стало, но севастопольцы говорят: "Отобьем второй штурм, московских артистов к себе пригласим!"
   Мы совсем забыли, что гостям неплохо бы отдохнуть, и без конца расспрашивали их о жизни в осажденном Севастополе. Партизаны были рады, что рассеялись в прах их опасения и сомнения, неминуемо возникавшие под впечатлением ежедневных канонад, доносившихся с Севастопольского фронта.
   После непродолжительного отдыха Кобрин с нами попрощался. Я провожал его и, конечно, опять расспрашивал об обороне, о жизни в городе.
   - А что думают о нас, партизанах?
   - Командующий флотом принял меня перед уходом сюда и попросил поблагодарить крымских партизан. "Неплохо, - говорит, - помогают они городу. Но все же нам хотелось бы большего. Партизаны еще неумело организуют разведку, распыляют свои действия, не всегда чувствуют пульс севастопольских боев".
   - Верные слова, - сказал я, шагая рядом с Кобриным.
   Спустившись по крутой снежной тропе, мы увидели группу людей, переправлявшихся через речку по перекинутому на наш берег бревну.
   Кто бы это мог быть? Я присмотрелся. Да это же бахчисарайцы! Впереди идет Македонский, рядом Василий Васильевич, а за ним... кто-то высокий в немецкой шинели, руки связаны.
   - Эй, Македонский, кого ведешь?
   - Фашиста; под Бахчисараем взял, не то офицер, не то начальник какой-то, черт его поймет, - подойдя, весело улыбнулся Македонский, но, увидев Кобрина, забыл про пленного и бросился обниматься.
   - Неужели оттуда? Из самого Севастополя? Ну, как там? Рассказывай!
   Пришлось Кобрину снова начать свой рассказ о Севастополе.
   - Остальное тебе доскажут, - протянул руку Кобрин.
   - Подожди, что там в городе делается? - не отпускал его Македонский. - Фашисты напуганы, нервничают. Только дай очередь по машине, они драпака!
   - Это севастопольцы их по морскому способу обработали, - засмеялся Кобрин, вырываясь, однако ж, из цепких рук Македонского. - Вы извините, товарищи, я к Северскому спешу.
   Мы с Македонским, улыбаясь, молча смотрим Кобрину вслед. Как будто дышим героическим воздухом Севастополя.
   Давненько я не видел Македонского. Он мало изменился. Коренастый, смуглый, подвижный. Наверно, так же не терпит всевозможных "бумажек". Шапка сдвинута набок, на груди автомат. Большая пухлая рука привычно держит цевье оружия. Быстро привык к партизанской жизни Македонский!
   - Михаил Андреевич, рассказывай, как дела, куда ты направился со своим фрицем?
   - К вам. Интересный тип, вот, полюбуйтесь: молчалив и зол страшно. Думаю: прихвачу, пусть в штабе повозятся с ним, - весело говорил, поднимаясь за мной по тропе, Македонский.
   Мы сразу же принялись допрашивать фашиста. Он отвечал неохотно, с откровенной злобой глядя на нас.
   - Севастополь капут? - спрашиваю я.
   - Никс... Севастополь бастион... драй таузен артиллери...
   Допрашивали мы коллективно, собрав весь небольшой, имевшийся у нас запас немецких слов. Гельмут Верке, унтер, командовал взводом маршевого батальона, переброшенного на самолетах в Симферополь для пополнения обескровленной 32-й немецкой дивизии. Держался унтер весьма нахально, о партизанах говорил с ненавистью. Неудачи гитлеровцев под Севастополем объяснял исключительно оборонными сооружениями города. С гордостью сообщил, что сам Гитлер скоро пришлет сюда особые пушки, которые вдребезги разнесут севастопольские укрепления.
   После допроса пленному предложили поесть, но он решительно отвел рукой котелок:
   - Русиш партизан швайн...
   - Семенов! - позвал я. - Отведи этого нахала в землянку.
   Унтера увели. Македонский и его партизаны грелись в нашей штабной землянке. Мы рассказывали им все, что узнали сегодня о Севастополе.
   - Теперь понятно, почему гитлеровцы так трусят, - сказал Македонский. - Я с двумя группами партизан был недавно на дороге, пробрался под Бахчисарай. Охрана у врага жидковата. Наша Дуся проникла в одно село, люди хорошо ее встретили, рассказали, что всех гитлеровцев, даже обозников, гонят на фронт. Мы потом подобрались к самой магистрали. Ох, сколько раненых везли гитлеровцы с севастопольского участка... Мои партизаны бросились было к ним. "Шабаш, говорю, это не дело, мы не звери... Песня их спета, да и толку никакого". А вот ночью пошла машина за машиной на фронт. Мы оседлали дорогу от Бахчисарая до самого Дуванкоя. Довольно-таки удачно, машин пять разбили. Захватили пленных, вот одного из них вам прихватили, но пришел, конечно, не за этим. Прошу разрешения переменить место стоянки отряда.
   - Куда же?
   - Ближе к фронту. Сподручнее будет ходить на операции и к селу Лаки ближе. Там народ подходящий - наш. Обещают помочь.
   Штаб решил, что Македонскому действительно неплохо быть ближе к фронту.
   Группа Македонского ушла. Широкая спина бахчисарайского командира долго мелькала между деревьями. За ним цепочкой шли партизаны. Они были полны решимости ударить своим отрядом по фашистам, штурмующим Севастополь.
   Через три дня наступал новый, 1942 год. Что принесет он нам, что ждет нас впереди? Были горячие головы, мечтавшие произнести новогодний тост в освобожденной Ялте. Эта тема за последние дни часто обсуждалась партизанами. Неизвестно, из какого источника, но передавали даже подробности ожидаемого десанта на Ялту.
   Разумеется, точных сведений о подготовке крупных десантов на Керчь и Феодосию мы иметь не могли, но слухами полнилась крымская земля, дошли они и до нас, в лес, по каким-то неведомым каналам. Каждый высказывал свои предположения, каждый фантазировал, все ждали каких-то неизвестных, но больших событий.
   А тут еще связной Ак-Мечетского отряда шофер Малий принес ошеломляющие новости:
   - Москва приказала очистить Крым от врага к Новому году. На Кавказе стоят тысячи "катюш". Всюду будут высажены десанты. Ждут только приказа.
   - Откуда ты знаешь, Малий?
   - Народ говорит, - исчерпывающе ответил Малий. - По дороге сюда встретил женщин. Одна спрашивает: "Партизан, а правда, что скоро фашистов прогонят?" Я говорю: "Конечно, правда". Тогда другая перебивает: "И чего ты спрашиваешь, ведь весь народ говорит об этом".
   - А насчет тысячи "катюш" где ты слыхал?
   - А как же без "катюш"? Это уж первым делом! - удивился Малий.
   О "катюшах" в то время ходили целые легенды, авторами которых были защищавшие Одессу моряки. Кое-кто из этих матросов попал в партизанские отряды. Мы, между прочим, точно знали, что никто из них даже не видел этой самой "катюши". Но упаси бог признаться в этом. Наоборот, каждый чрезвычайно подробно описывал чудодейственную "катюшу". И все описания были различны, в зависимости от фантазии автора.
   Помню, в эти дни у всех нас появилась какая-то торопливость. Каждый партизан мысленно готовил личный отчет о жизни в лесу и о своих действиях. Мы старались использовать каждый день для помощи городу-герою.
   Штаб нашего района работал слабо. Во всем сказывались нерешительность Бортникова, отсутствие комиссара, да и я, и Витенко как-то не нашли еще своего настоящего места. Не мы вели отряды, а они нас подталкивали на те или иные действия. Конечно, такое положение долго продолжаться не могло, мы ждали перемен.
   Прошло рождество. Гитлеровцам так и не пришлось пить шампанское в Севастополе, как они надеялись. Да, вероятно, они и сами распростились уже с мыслью о легкой победе. Сотни раз уничтоженные в немецких сводках, но вновь и вновь оживающие в расщелинах Инкерманских скал огневые точки, меткие пули севастопольских снайперов, лихие атаки матросов могут отрезвить кого угодно.
   От нового, сорок второго года мы ждали много хорошего и встретили его как можно лучше. Не успели обменяться поздравлениями, как вбежал Петр Семенов, проверявший посты:
   - Заря, товарищи, красная заря на востоке!
   Все выскочили из землянок. Действительно в расщелине Бабуган-яйлы явственно виднелась полоса далекого, но яркого огня.
   Это был огонь нового направления - Крымского...
   Молча, не чувствуя холода, стояли мы и смотрели как зачарованные на свет с востока.
   Наши войска, захватив Керчь и Феодосию, вели наступление. Пришло то, о чем понаслышке давно уже шумел лес.
   Все изменилось в эти дни и в нашем штабе. Нам прислали новое командование. Маленький, с аккуратно подстриженными усиками человек отрекомендовался:
   - Начальник четвертого района капитан Киндинов.
   Я его сразу узнал: это от него я в свое время получил назначение в штаб четвертого района. Как это было недавно и как уже далеко! Прошло только два месяца, а кое-какую партизанскую школу мы за это время уже прошли.
   Был прислан и комиссар. Это был Захар Амелинов, тот самый представитель Центрального штаба, с которым я начал первый день лесной жизни. Он тепло пожал нам руки.
   ГЛАВА ВТОРАЯ
   В долине, сжатая двумя грядами высот, в пятнадцати километрах от Бахчисарая и в двадцати пяти километрах от Севастопольского фронта, приютилась маленькая деревня Лаки. Приветливая, чистенькая деревня славилась древностями. На высоком холме сохранились развалины старинной церкви. На табачных плантациях возле деревни в 1941 году нашли древние изображения на камнях и остатки старинных сооружений.
   Но Лаки славились не только стариной. Здесь был один из богатых колхозов Крыма. Трудолюбивые люди жили счастливо. Выращивали табак, обрабатывали виноградники. Окружающие деревню сады давали богатые урожаи ароматных крымских яблок "розмарин", прекрасных груш "бера".
   Деревня стояла вдали от больших дорог, и первые гитлеровцы появились со стороны татарской деревушки Керменчик* как-то неожиданно. Пробыли несколько часов, настреляли кур, выпили вина и ушли.
   _______________
   * Теперь с. Высокое.
   Но однажды в ясное декабрьское утро фашисты снова посетили Лаки. Вражеская машина остановилась у дома председателя колхоза Спаи.
   - Деревня... партизан есть? - пискливо спросил толстый фельдфебель.
   - Партизан нет, - ответил Спаи, высокого роста, черноусый, со спокойными светлыми глазами человек.
   - Как нет? Колхоз - миллионер и... нет партизан?
   - Колхоз был хороший, а партизан нет.
   Немец в сопровождении полицая обошел добротные постройки колхоза, заглянул в дома колхозников, в школу, в клуб, парники и даже в сад. Он все осмотрел внимательно, по-хозяйски, приговаривая:
   - Гут, гут... хорошо. Зер гут!
   Остановились у правления колхоза.
   - Вы есть кто? - спросил фельдфебель.
   - Колхозник.
   - Это председатель колхоза, - разъяснил полицай.
   - Глаз умный, хозяин гут. Да?
   - Мы все хозяева. Добро свое же.
   - Нет, колхоз плохо. Ты не хозяин. Да?
   Спаи молчал.
   - Ты будешь староста. Понимаешь? Бургомистр!
   - Я человек больной, куда уж мне в начальниках ходить...
   - Нет, ты есть назначенный немецким командованием староста. Саботаж фьют! - щелкнул пальцами перед носом Спаи фельдфебель и, указывая на холмы, покрытые мелким кустарником, спросил: "Там партизан есть?"
   - Нет. Партизан там, - полицай указал рукой на синеющие вдали горы.
   Фельдфебель вынул блокнот, что-то торопливо записал. Гитлеровцы уехали.
   ...Бухгалтер колхоза Григорий Александрович в коричневом пиджачке, в измятой фуражке, бледнолицый, с маленькой реденькой бородкой, в последние дни не покидал правления колхоза. Он что-то усердно считал, пересчитывал, ворочал старые конторские книги.
   После отъезда фельдфебеля он подхватил подмышки счеты, плотную конторскую книгу и постучался в дом председателя.
   Спаи встретил бухгалтера неприветливо, он не особенно доверял ему и терялся в догадках: "С чем же он пришел?"
   Сели за стол, выпили по стакану сухого вина, поговорили об обыденных и незначительных делах. Председатель чувствовал некоторую робость бухгалтера и сам задал вопрос:
   - Выкладывайте, что вас привело сюда?
   - Ты подсчитывал, сколько добра осталось в колхозе? - спросил у него Григорий Александрович.
   - Вы бухгалтер, вы и должны подсчитывать.
   - С колхозным добром так не поступают! - смелее сказал бухгалтер. Придут фашисты и все вчистую подберут, - он поставил перед председателем счеты и с профессиональной привычкой кривым узловатым пальцем начал пощелкивать косточками... - Считай. Первым делом табак. У нас на балансе двадцать тонн "дюбека", в производстве это двадцать миллионов штук первоклассных папирос. Вкруговую - на пять миллионов рублей, - Григорий Александрович резко стукнул по косточкам. - Вина на миллион да скота по нынешним ценам тоже на миллион, а всего добра на десять миллиончиков набирается! - крикнул бухгалтер и прямо посмотрел на председателя.
   - Десять миллионов! Как-то по-чудному вы считаете, - улыбнулся Спаи, все еще не понимая, к чему клонит старик. - У нас и на один миллион добра не наберется.
   - Считаю я по-государственному, а только, как я есть колхозный бухгалтер, то не позволю, чтобы добро пропало. Ты человек партийный, сам соображай.
   - Да что же вы-то предлагаете? - уже с волнением спросил Спаи.
   - Табак у нас в шнурах и сушилках. Не годится. Его надо затюковать да подальше спрятать. Вино из чанов перекачать в бочки и замуровать в пещере... Да что я, хозяин, что ли? - спохватился бухгалтер и сдвинул очки на самый лоб.
   "Неужели это тот самый Григорий Александрович?" - с удивлением смотрел на старика председатель.
   В мирное время бухгалтер вел замкнутый образ жизни, не проявлял большого интереса к общественным делам и только тогда был придирчив, когда нарушался конторский порядок.
   - За совет спасибо, - от души поблагодарил Спаи.
   - Правление соберешь или по-иному решать будешь?
   - Конечно, правление. А доклад сделаете вы, хорошо?
   - Сделать можно, - к удивлению председателя согласился бухгалтер и, захватив с собой счеты, конторские книги, вышел.
   Ночью в просторной квартире председателя собрались три члена правления и Григорий Александрович. Пока Спаи обходил село - он это делал ежедневно, выставляя колхозников на неприметную охрану, - в комнате шел разговор о приезде фельдфебеля, о боях под Севастополем. Здесь же поругивали друг друга за то, что не успели вовремя эвакуировать добро.
   Григорий Александрович сидел в сторонке, в разговоре не участвовал. Он был аккуратно причесан, подтянут и весь наполнен какой-то торжественной решимостью.
   Пришел Спаи и открыл внеочередное заседание правления. Председатель сразу же дал слово бухгалтеру.
   - Вот вы о колхозном добре говорили, ведь над нами беда висит. Фашисты не оставят нас в покое, дочиста обдерут... Что же делать?.. Я так думаю: работать, день и ночь работать. Табак - перебрать и затюковать. Вино перелить и спрятать.
   - На кого работать будем? - громко спросил завхоз колхоза, молчаливый, вечно насупившийся человек.
   - На себя, на наше Советское государство, - не задумываясь ответил Григорий Александрович.
   Правление одобрило план колхозного бухгалтера.
   Зима заглянула и в Лаки. Ранним утром серой массой с гор сползали туманы и окутывали деревню.
   Колхозные вестовые с первыми зорями оповещали людей о выходе на работу.
   Колхозники сопротивлялись:
   - На фашистов работать не пойдем, вы что - ошалели?!
   - Работать по приказу советской власти.
   На следующий день стар и мал спешили в бригады.
   ...Григорий Александрович по-прежнему засиживался за своим рабочим столом. К вечеру в контору забегал Спаи. Проделав немалую дорогу пешком по бригадам, он садился рядом с бухгалтером, покуривая цигарку, вчитывался в цифры.
   - Значит, дело идет к концу. С табаком, считай, справились.
   - А скот, картошка, вино? Все надо к рукам прибрать, - напоминал бухгалтер.
   - Есть у меня одна думка, - осторожно сказал Спаи. - Слыхал про партизан? Трудно им, предатели базы их выдали, в горах голод...
   - Знаю, и меня эти мысли тревожат, - как что-то обдуманное сказал старик. - Вчера я в Шуры ходил, там свояченица живет, учительница. Кое-что про партизан рассказала.
   - Да, надо в горы своего человека послать, - подумав, сказал председатель и значительно посмотрел на бухгалтера. Тот молча кивнул головой.
   Вскоре Спаи получил от немецкого коменданта из Керменчика предписание, адресованное ему, как немецкому бургомистру. Комендант предлагал направить на ремонт дорог пятнадцать колхозников. Этот приказ привезли фашисты с одним погоном на черных шинелях - эсэсовцы.
   Фашисты уехали. Улица заполнялась народом, колхозники шли к Спаи. Он был основателем колхоза, люди всегда прислушивались к его спокойному, сильному голосу, уважали и любили его.
   - Давай, председатель, в клуб, собирай народ, - заволновались колхозники.
   Через час все - от детей до стариков - собрались в большом колхозном клубе. Спаи, члены правления, как в мирное время, заняли свои обычные места. Молодежь на всякий случай выставила патрулей до самого Керменчика.
   - В эту трудную минуту, когда есть угроза для самой жизни нашей, будем такими же дружными, как и были всегда, постоим друг за друга, обратился Спаи к колхозникам.
   Говорил он просто, душевно и умело доносил до народа слово правды, слово колхозного вожака.
   - Не бывать нам рабами фашистов. Будем бороться, но нужно действовать разумно, ловко. Я думаю, необходимо немедленно установить связь с партизанами, - закончил Спаи свою краткую речь.
   - Правильно, правильно! Связь с партизанами! - кричали из зала.
   Колхозники обстоятельно обсудили создавшееся положение.
   - Немедленно сжечь деревню и всем - в лес, - предложил кто-то.
   - А дети, женщины? Не годится!
   - Не предпринимать ничего, ждать, что будет дальше!
   - Ну и жди, пока на шее веревку не затянут.
   На трибуну сквозь толпу протискивался маленький старик.
   - Тихо, тихо, пусть Григорий Александрович скажет!
   Бухгалтер снял очки, подышал на них, снова надел и сказал негромко:
   - У меня, граждане, есть предложение. Во-первых: этим самым бургомистром надо утвердить своего председателя. Иначе могут прислать какого-нибудь подлеца, будет хуже. Второе - все неспрятанные продукты закопать. Оставить на харчишки, не более. Потом связаться с партизанами, передать им под расписку колхозный скот. И правильно сказал председатель: "Хитрить с немцем". Это поручим ему, он мужик с головой. Так ли я говорю?
   Собрание приняло предложение бухгалтера, и только вопрос: "Как связаться с партизанами?" - вызвал много шума.
   - А где они? Кто знает?
   - Вчера под Бахчисараем кто-то машину подшиб!
   - А недавно в Шурах в школе фашистов до чертовой матери побили.
   - Это Македонский!
   - А где же его искать, Македонского?
   Толком никто не знал, где партизаны, где Македонский. Тогда старичок-бухгалтер опять поднялся на трибуну.
   - Товарищи, я Македонского лично знаю. Мы с ним по конторской части встречались. Он у меня на бухгалтерских курсах учился.
   - Ну и что с того?
   - Если вы мне доверите, я поищу его.
   - Доверяем, доверяем!
   Поздно закончилось собрание. Проходило оно под гул севастопольского боя, в тылу вражеской армии, осадившей город. Девушки до первых петухов сидели в клубе, тихо пели песни и вспоминали своих любимых, ушедших на защиту Севастополя.
   Фельдфебель Ферстер вскоре опять посетил деревню. На этот раз с ним было более десяти солдат из полевой жандармерии и несколько полицаев.
   Войдя в дом, немец по-хозяйски уселся за стол и указал места своим солдатам.
   Подали закуску, вино, холодную баранину. Спаи достал свежие яблоки.
   - Гут... молодец, председатель! - потирая руки, смеялся фельдфебель, внимательно следя, однако, за лицом Спаи. Председатель был спокоен и исполнителен.
   Долго ели фашисты. Фельдфебель старательно наливал вино в кружку, поднимая, говорил: "За здоровье" - и залпом опрокидывал. Спаи ждал.
   - Севастополь капут... Солдат много... кушать много... Немецкий командований частный собственность никс... брать не желает. Колхоз Лаки богатый... миллионер... Много общественный фонд? - спросил, наконец, фельдфебель.
   - Было много, но все эвакуировали, часть отдали Советской Армии. Так что, господин офицер, ничего нет.
   - Как нет? - фельдфебель изменился в лице. - Нам известно... Шестьсот барашка, сто коров, шнапс, фрукта, дюбек... Есть, да? - уже выкрикнул он.
   - Было, больше было... Сейчас нет. Все вывезли, - так же спокойно отвечал Спаи.
   Гитлеровец встал, подошел к нему. Они долго смотрели друг другу в глаза. Солдаты перестали жевать.
   - Ты - коммунист... партизан... тебя - фьют!
   Фельдфебель повернулся к солдатам и сказал что-то по-немецки. Солдаты бросились к оружию, выстроились и торопливо покинули дом. Один с автоматом встал у двери.
   Спаи смотрел на фельдфебеля и в душе торжествовал: "Шиш вам, один навоз найдете, ищите!"
   За последние дни скот перегнали в лес, картошку спрятали, вино закопали.
   Солдаты возвращались попарно и докладывали фельдфебелю одно и то же:
   - Никс, никс... пусто.
   Фельдфебель ходил из угла в угол, все чаще поглядывая на молчащего председателя.
   - Слушай! Партизан!
   - Я не партизан. Сам их не люблю, господин фельдфебель от жандармерии. Я мирный человек.
   - Не знать!.. Ты есть самый настоящий большевик... комиссар! - сунув кулак в лицо Спаи, гитлеровец разжал два пальца.
   - Два суток, два день, два вечер - двадцать пять коров, двести барашка, сто декалитров шнапс приготовить, - а нет! - фельдфебель ловким движением изобразил петлю, указывая вверх.
   - Нет у нас ничего, нет!
   - Молчать! - фашист ударил Спаи по лицу.
   Когда гитлеровцы уехали, Спаи оделся и пошел к домику Григория Александровича: "Может, вернулся старик?"
   Старая лесная дорога. По обочинам мелкий кустарник. Оттепель. На желто-буром снегу - ни единого следа. Тихо. Журчит талая вода.
   Оглядываясь по сторонам, устало плетется путник. Маленький, сгорбленный, с палочкой в руках, он едва передвигает ноги.
   Часовой, притаившись в густых зарослях, внимательно следит за ним, еще не решаясь остановить этого странного, неожиданно появившегося в глухом лесу прохожего.
   Дорогу перерезает тропа. Свежие следы. Старик нагнулся, стал присматриваться.
   - Стой! Руки вверх! Руки вверх, папаша! - парень в стеганке поднял автомат.
   - Убери-ка свою штуку. Скажи лучше, сынок, ты партизан?! - радостно, с надеждой спросил старик и попросил немедленно отвести его к командиру.
   В Бахчисарайском отряде слушали сводку Информбюро, когда привели задержанного.
   Старик подошел к партизанам, собравшимся у штабной землянки.
   - Здравствуйте, товарищи партизаны!
   - Здравствуйте, папаша, здравствуйте!
   Из землянки вышел Македонский.
   - Кто там пришел? Постой, постой... Неужели?! Григорий Александрович! - Македонский бросился к старику. - Вы ли это? Какими судьбами к нам?
   - Я, я... Видишь, я, - сквозь слезы проговорил колхозный посланец, обнимая Македонского.
   В теплой землянке Македонский принялся угощать ужином своего учителя. Несмотря на голод, старик не ел, любовно глядя на смуглое, дышащее здоровьем лицо командира.
   - Ешьте, Григорий Александрович, ешьте! - упрашивал Михаил Андреевич.
   - Говорил тебе я, Миша, помнишь, в Бахчисарае, на курсах? Когда же это было? Да в 1928 году: "Не выйдет из тебя настоящего бухгалтера!" Помнишь?
   - Ничего. Ведь работал больше десяти лет. Правда, каждый год говорил себе: "Это последний год". Не любил я бумажки, бухгалтерия в печенках сидела, - оправдывался Македонский.
   - Работать ты работал, да. Но настоящего порядка в бумагах не было. Помнишь, в 1939 году я от района проверку тебе делал? Здорово я ругал тогда, скажи, не обижаешься?
   - Ругали правильно, за что же обижаться. Но это дело прошлое. А вот неожиданность - встретить вас здесь, в лесу. Вы же, помню, боялись даже по Бахчисараю вечером ходить, все просили: "Проводите".
   - Да, Мишенька, боялся. Да и сейчас боюсь. А за эти пять дней такого труса дал, что под конец перестал понимать, где страх, а где нет. Следов ваших не найдешь, спросить не у кого.