Вергасов Илья. В горах Таврии

   Началась новая полоса в жизни партизан Крыма. Севастопольское командование еще раз напомнило нам об Ай-Петринской магистрали, предлагая всеми силами помешать немцам перебрасывать их войска через горы.
   Я решил немедленно выйти к дороге. Нагрузившись взрывчаткой, с запалами, газетами и продуктами, мы за тридцать часов добрались до домика Василия Ивановича Павлюченко - дружка деда Кравца.
   У Василия Ивановича мы застали Амелинова. Щеки комиссара ввалились и почернели, но глаза блестели еще решительнее. Оглядев мельком наши лица и груз, Амелинов закричал радостно:
   - Есть связь из Севастополя?
   - Есть, Захар, есть! Вот вам и подарочки!
   Раскрыв вещевые мешки, мы высыпали их содержимое на снег. Комиссар схватил два куска тола, запал и банку консервов и побежал к спуску.
   - Куда, постой!!
   - Я к партизанам... обрадую!
   Когда по его следу спустились вниз и мы, Вася Кулинич, держа на вытянутых руках кусок тола, кричал:
   - Вот это дело! Вот так шарарахнем!
   Немного успокоившись, партизаны попросили, чтобы мы подробно рассказали им обо всем, что произошло в лагере за время их отсутствия. Ведь более десяти дней они были оторваны от своих баз, находились в непосредственном соседстве с немцами, подготавливая небывалую по размерам диверсию в горах Крыма.
   Просматривая принесенные мною документы, комиссар прочел вслух указание севастопольского командования о взрыве дороги.
   - Вот видите, товарищи, я говорил вам, что, собирая снаряды, мы делаем большое дело! Севастополь просит об этом.
   Внизу на дороге послышался шум машины.
   - Слышите? Немцы тоже спешат. Так давайте: кто кого? Пойдем, посмотрите, что мы успели сделать, - и комиссар начал спускаться по пробитой в сугробах тропе к первому крутому повороту.
   На повороте были заложены хорошо замаскированные сотни разнокалиберных снарядов. Они предназначались для взрыва опорной стены высотой в двенадцать метров.
   - Вот они смеются, что я бросился к толу, - объяснял мне Вася Кулинич, - а не понимают, - даже комиссару я не говорил, что хоть и таскали мы снаряды за десятки километров, а без запала и тола все это было ни к чему. А теперь, - Кулинич поднял перед собой тол, - вот этими штуковинами с запалами, заложенными под штабеля снарядов, мы так ахнем! Уж и не знаю, как сами-то будем потом восстанавливать.
   Работа действительно была проделана невероятная. Партизаны таскали снаряды от самого Гурзуфа, проваливаясь по пояс в подтаявший снег, питаясь раз в день затиркой, которую варила им Мария Павловна - жена лесника.
   Штабеля снарядов были заготовлены в шести местах. Только за последние дни шестьдесят партизан во главе с комиссаром принесли на своих плечах 600 снарядов. Ежедневно они ходили по маршруту Гурзуф - Ай-Петри. Значит, каждый партизан прошел за это время более двухсот километров.
   - Но ты, таская снаряды, знал, что без тола и запалов дорогу нельзя взорвать? - спросил я комиссара, когда мы остались одни.
   - Знал, но таскал, и они за мной. Мне одно было ясно: мы должны взорвать, выполнить приказ Севастополя. А раз должны, значит - взорвем. Я наблюдал за Кулиничем. Он так ломал голову, изобретая разные способы взрыва, что, мне кажется, он и без запала придумал бы что-нибудь.
   Мы долго молча смотрели на расстилавшуюся перед нами безбрежную морскую даль и бухту в оранжевых лучах заходящего солнца. С моря долетал теплый солоноватый ветерок.
   Уже стемнело, когда мы вошли в накуренную комнату лесника. Три старика собрались в комнате. Беседуя с хозяином дома, Харченко лежал на кровати, а дед Кравец ползал на коленях по полу, что-то искал.
   Увлеченные разговором, старики не заметили нашего прихода.
   Федосий Степанович Харченко, глядя на Кравца, простуженным голосом ворчал:
   - И чого ото ты лазиш на карачках, старый чорт?
   - Чого, чого?.. Того, шо Мария Павловна выгонэ мэнэ з хаты, як узнае, що я послидню иголку загубыв, - отвечал тот, продолжая осматривать затоптанный пол.
   - Здравствуйте, деды! - низко поклонился я каждому в отдельности. Персональный привет вам от Севастополя в знак глубокого уважения. Сидеть бы вам на печи да кости греть, а вы ни себе, ни людям покоя не даете.
   - За добрые слова дай вам бог здоровья, за добрые вести - счастья, за уважение - удачных боев с фашистами, - встал и тоже поклонился Василий Иванович.
   Я положил на стол стограммовую пачку душистого "дюбека".
   - Ну, деды, балуйтесь пахучим, из Севастополя!
   Деды с наслаждением нюхали душистый табак. Довольно улыбаясь, Харченко набил закопченную трубку. Все понимали, что значит курильщику, да еще такому, как Федосий Степанович, затянуться хорошим табачком.
   На столе выросла куча севастопольских продуктов. Харченко не выпускал изо рта трубки, ходил вокруг стола, шлепая босыми ногами и приговаривая:
   - От добре, от добре... таки добре!..
   Партизаны собирались в домик, смертельно усталые от работы, но веселые от хороших севастопольских вестей.
   Дед Кравец кричал больше всех:
   - Вася, а Вася, сховай свои штуковыны, а то нам всим и костей нэ собрать. Будь они прокляти, я став их бояться, - держа в руках черные, похожие на сигары "штуковины", дед искал глазами часового мастера Кулинича - изобретателя разных мин.
   - Какой ты нежный стал, дядя Федя! Ведь спал с ними, а то и под голову подкладывал, а сегодня боишься, - забирая свои "сигары", смеялся часовщик.
   - Чудак ты, кому же охота сейчас взрываться, когда Севастополь и Большая земля авиацию посылают и на довольствие берут.
   Мария Павловна с большой чашкой в руках обходила партизан, накладывая каждому положенную порцию горячей пшенной каши из концентратов.
   Федосий Степанович, плотно укладывая в вещевые мешки концентраты, высыпал их, снова стал перекладывать. Потом подозвал меня:
   - Товарищ начальник, я думаю трошки поделиться со стариками. Воны дуже добри люди, и нема у них ничого. Як думаете?
   Конечно, я согласился.
   - Мария Павловна, пидить сюды! - позвал Харченко хозяйку.
   - Ну, что?
   Федосий Степанович подал ей в руки туго набитый вещевой мешок.
   - Вот вашим внучкам подарочек из Севастополя.
   - Да что вы, как можно, когда вы сами раз в день кушаете! Да бог меня накажет! - запричитала старуха.
   Все мы начали уговаривать ее. Она долго не соглашалась, но партизаны настояли. Наконец, растроганная, со слезами на глазах, она взяла мешок.
   Наступила тишина. Усталые партизаны уснули, а я все не мог заснуть, ворочаясь на кровати. Три старика тоже не спали, тихо разговаривая при свете прикрученной лампы. Я невольно прислушался.
   - Тоби, Василий Иванович, треба перебираться отсюда в Ялту, а то, як взорвем, немец не пожалеет, - говорил Федосий Степанович.
   - Вижу, что придется, хотя, по правде сказать, не лежит сердце к Ялте при немцах. Я до войны и то только раз в год бывал в городе.
   - Дуже добра Ялта? - спросил Харченко.
   - А вы не были там? - удивился Василий Иванович. - Добрый город, дуже добрый.
   - А до революции який вин був?
   - Тоже гарный, только чужой... Пойдешь из леса, бывало, за покупками, что ни шаг, то и пан. Да какие паны! Не чета другим панам. Или царской фамилии, или графы да князья... Идешь по набережной - не зевай. Или кнутом огреют, или пятак бросят, як кость собаци. Шо ни лето, то сам царь жаловал на курорт... Тогда простому человеку ни по тропе пройти, ни по дороге проехать... Мой товарищ, да ты его знаешь, Федя, Назара-то... Хороший маляр був. В царском дворце такие картины малював, что из-за границы люди дивовались... Состарился он, прихворнув. И вздумалось ему перед смертью на свое малювание подывиться. Он в комендатуру, просит пропустить во дворец. Так куда там, выгнали старика, и баста. Задело Назара. А человек он был серьезный, настырный... Пришел в мою сторожку, сказал: "Як там хотят, а я свой труд хочу видеть, может, перед смертью, в последний раз". Отсоветовал я ему, вроде послухал... А через недельку такое случилось, шо и вспомнить страшно... Назар тайно пробрался во дворец, в белый зал зашел, снял шапку и все стоял, на картину смотрел... Его заметили, хотели задержать... Назар не дался, побежал. Ну и прихлопнули моего дружка под каменным забором... Вот как оно было... После революции сам Владимир Ильич Ленин интерес к дворцам проявил, дал декрет. Все дворцы, белокаменные палаты, княжеские да графские поместья отдать народу навсегда, чтобы в них никто никогда не барствовал, не прятался за каменными стенами и штыками от глаз народа. Чтобы добро принадлежало тому, кто создал его.
   Василий Иванович замолчал.
   - Не дождался Назар хорошего часа, убили, как собаку... Только одно и осталось, что народ его добрым словом вспоминает... Дуже с тех пор изменилось. Подобришала Ялта людьми... Да и багато шо понастроили теперь, при Советской власти.
   - Та там ничего нового и нэ построилы за ци дэсять рокив. Уси дома, дворцы стари, як мы з тобою, - перебил Кравец.
   - Погано примечав, Федя. Да куда ж тоби, колы каждую недилю - в город и, кроме горилки да винного магазина, ничего не бачил. Может скажешь, что не строили морской вокзал, а? Молчишь. Или не строили санаторий для совхозных в Курпатах? А Золотой пляж? Для кого дворец построили? А "Артек" для пацанят?.. Откуда все взялось?
   - Правильно! Мы и не замечаем, як все меняется, - поддержал старого лесника Харченко. - Вот у нас на Украине, в Скадовском районе, выедешь в поле, так поля, - як ваше Черное море: хлиба, хлиба, и плывут по ним комбайны, идут тракторы и машины. А мы кажем: ничего нового. Так привыкли, шо и не пытаем, откуда все берется...
   Старики замолчали. Кравец облокотился на стол и, склонив на руку всклоченную голову, похрапывал. Федосий Степанович вынул кисет и начал набивать остывшую трубку...
   - Шо в Ялте курортники - народ був подходящий? - спросил он.
   - Хороший народ. Я и сам думав, шо рабочего да крестьянского брата в наших краях мало бувае. Потом у водопада Учан-Су разговорился с народом. Люд наш, большинство - рабочие: токари, шахтеры, железнодорожники, ткачи, есть и учителя, колхозники, всякого трудового человека можно встретить. Курортники - разговорчивые. Я привык к ним. Бывало, объезжаю лес на лошадке и все норовлю встретиться с курортниками. Рассказывал им о лесе, о "пьяной роще", - есть такая - корявые сосны покачнулись от оползней и похылылись в разни стороны - туды, сюды, - як пьяни. А то показував сосны. Эх, и сосны тут, - прямые, высокие. Рубят, проклятые фашисты, наши сосны, будто в душу мою гвозди вколачивают. До войны я все деревья знал наперечет. Боже упаси погубить такую сосну! Берегли красоту пуще глаза, все для добрых людей, а теперь...
   Больше я ничего не слыхал, уснул.
   Утром из города пришла дочь Василия Ивановича - Анна Васильевна. Она принесла тревожные новости: недалеко от санатория "Тюзлер" ей встретились вооруженные немецкие группы. На некоторых поворотах и высотах фашисты строят оборону.
   Анна Васильевна работала в Ялте. Боясь за оставшихся в лесу и связанных с нами родителей, она часто посещала их и настаивала на переселении стариков в Ялту. Павлюченко все оттягивал переезд до весны. Зимой непроходимые снега хорошо защищали лесника от частых наездов немцев, но с наступлением тепла вот-вот должна была открыться дорога, и теперь Павлюченко с женой, пожалуй, в самом деле было лучше уйти из этих обжитых мест. Находиться в партизанском отряде семидесятилетним старикам было бы, разумеется, физически слишком тяжело.
   Начав подготовку к взрыву, мы сами предложили старикам уйти в город. Ведь после взрыва каратели непременно заподозрят лесника и не задумываясь расстреляют всю семью.
   Утром мы прощались со славными стариками. Партизаны тепло провожали их, каждый старался засунуть в мешок Марии Павловны кусочек сахара - свою дневную норму, полученную от Федосия Степановича.
   Мы энергично взялись за закладку взрывчатки. Кучер и Кулинич опутывали телефонным кабелем места взрыва и соединяли кабель в одну сеть, концы которой тянулись к домику Василия Ивановича, где был установлен индуктор от старого телефона.
   Автоматчики прикрывали дорогу на семнадцатом километре.
   В штаб прибежал разведчик Малий, взволнованно доложил:
   - Из района санатория "Тозлер" направляются к нам каратели.
   - Много?
   - Две колонны.
   - Задержать!
   - Есть!
   Мы спешили. Весь штаб стал помогать подрывникам.
   Оставив вместо себя старшего, я отправился к саперам.
   Бурные потоки снеговой воды, текущей со склонов скалы Шишко, очень мешали работе наших диверсантов. Промокшие насквозь, партизаны торопились закончить подготовку.
   - Как, Кулинич?
   - Проклятая вода задерживает, давно бы все закончили.
   - Сколько заложили?
   - В пяти местах.
   Мы осмотрели штабеля снарядов. Места для взрыва были подобраны удачно. Взрыв на любом повороте разрушал все нижние опорные стены, и от обвала верхней части дороги неминуемо должна была обрушиться и нижняя часть.
   Встретил Захара Амелинова. Он шел ко мне торопливо, был взволнован.
   - Гитлеровцы рядом, надо взрывать! Собирай народ в домик лесника.
   Дали команду. Партизаны собрались. У ручки индуктора - начальник штаба ялтинцев Кулинич. Напряженная тишина.
   - Вася, приготовиться!
   Послышался лай собак.
   - Взрывай!
   Кулинич резко повернул ручку, крутнул - тишина. Еще раз... Ни звука.
   - Что случилось? Взрывай! - крикнул я, весь вспотевший от волнения.
   - Не знаю, - Кулинич еще раз повернул ручку, - ни звука. Он бросился к проводам, попробовал на искру.
   - Здесь все в порядке... надо идти ниже, где-то разрыв. А может, фрицы оборвали?!
   Вдруг совсем близко затрещали автоматы.
   В комнату вбежал старик Харченко:
   - Фашисты! Кругом фашисты. Идут сюда!!
   - Комиссар, дорога за тобой, в случае чего, жди нас на скале Шишко, выбегая, крикнул я.
   Кучер, Кравец, Кулинич и Малий, намотав провод, скрылись вслед за комиссаром. Мы с автоматчиками сосредоточились за домиком в крутой балке.
   Вдруг мы услышали стрельбу внизу. Она была сильная и приближалась к нам. Там - дорога, коммиссар, люди... Неужели их обнаружили?
   Группа партизан бросилась вниз. Стрельба все усиливалась. В промежутках я четко слышал крики, потом - частая дробь наших автоматов... Опять крики...
   - Скорише, скорише! - торопил всех Харченко, нагруженный до отказа партизанскими продуктами.
   Прыгая со скалы на скалу, мы через несколько минут встретили раненного в плечо комиссара и Малия.
   - Ну, что?
   - Кравец и Кучер вдоль провода пошли, а мы немцев отогнали.
   - Идем, Малий! - позвали мы партизана и стали спускаться к диверсантам.
   Малий скрылся за каменной глыбой. Мы ждали.
   - Нашел Кучера, а обрыва так и не обнаружили, - вскоре доложил мне Малий.
   Мы проползли еще метров пятнадцать. Скала стояла почти вертикально. Каким-то чудом мы спустились по ней.
   Увидели Кулинича.
   - Что, Вася?
   - Ничего не понимаю. Все в порядке... Крутил, крутил, а взрыва нет.
   Наверху снова раздалась стр1льба.
   - Скорее, скорее!
   - Сашко... Гэй-гэй... Круты, найшов! - послышался внизу крик деда Кравца...
   - Уходи сам, дя-дя Фед-я-я...
   - Круты, кажу, круты!
   - Я к Кравцу, а то взорвется, - кинулся Малий.
   Не успел Малий вскочить на ноги, как стрельба и крики: "Хальт, хальт!" раздались метрах в двадцати от нас, именно там, где орудовал Кравец. В этой трескотне мы четко расслышали взволнованный голос старика:
   - Круты, мать твою сто чертей, фрицы рядом!
   - Что делать? - чуть не плакал Кулинич.
   - Крути! - приказал я.
   Все мысли мои были сконцентрированы на одном: дорога! Отдавая команду, я как-то не думал о том, что и Кравец и мы можем взорваться... Ведь заложены тысячи килограммов взрывчатки!
   - Ложитесь скорее! - кто-то потянул меня к земле.
   - Рот, рот откройте! - вот все, что я успел услышать.
   Нельзя назвать взрывом то, что затем произошло. Что-то титаническое сжало голову, блеснуло пламя, какие-то черные предметы бесшумно летели в воздухе. Я был в полном сознании, глаза видели, но мир стал иным. Воцарилась абсолютная тишина. Я увидел, как Кучер выбрался из-под груды камней, видел косяк луны, вылезший из темной тучи, на снегу появились новые пятна. Кучер жестами объяснял что-то, я отвечал ему громко, но он меня явно не понимал. Тогда я понял: не слышу.
   Не знаю, сколько мне пришлось находиться в таком состоянии, но постепенно слух возвращался. Какой-то шорох. Посторонился. Ниже затемнели тени.
   - Кто?
   Тихо. Спустился ниже. Луна ярко светила сквозь сосны. Темные прогалины. Хорошо. Взорвали-таки!
   По тропе идут двое... точнее, идет один, а на его спине раненый. Пригляделся, узнал - Малий.
   - Что случилось?
   - Деда ранили, - ответил Малий.
   Через несколько часов, собравшись на скале Шишко, мы медленно двинулись по яйле к Заповеднику.
   Взрывом убило двух партизан, семерых ранило. Кравца - тяжело. Его несли на руках.
   К рассвету далеко за нашими спинами показался столб черного дыма. Это гитлеровцы жгли дом Василия Ивановича Павлюченко.
   Кравец поправлялся медленно. За ним ухаживали. Дед томился бездельем - выдумывал сказки, смешные истории и, чем мог, развлекал партизан. Глухота наша прошла, только у двух партизан продолжались еще головные боли и рвота.
   Однажды, когда дед уже начал ходить по лагерю и помогал по хозяйству, нося воду с речушки, с ним встретился Малий. У них состоялся короткий, но самый приятный в жизни старого лесника разговор:
   - Как, дядя Федя, насчет заявления в партию? - спросил Малий.
   - Куды там, мэни надо щэ выкинуть дурь! - безнадежно махнул рукой дед.
   - Напрасно. Я уже приготовил рекомендацию, - и Малий отдал деду листок, на котором за боевые подвиги рекомендовал товарища Кравца в ряды Коммунистической партии.
   Дорога была нами взорвана хорошо, основательно. Фашисты даже в 1944 году могли пользоваться ею очень редко, а восстановить ее капитально им так и не удалось.
   ГЛАВА СЕДЬМАЯ
   Враг подтягивал новые и новые части под Севастополь. Обстановка осложнялась, но авиационная связь наша с городом была регулярной, и как кровеносная система питает самые отдаленные органы тела, так и нас связь с Севастополем питала героизмом.
   Мы не только развернули массовые операции, но, что особенно важно, эти все операции теперь тщательно подготавливались. Отряды прошли суровую боевую школу. Они стали малочисленнее чем прежде, зато намного боеспособнее и закаленнее. Люди научились вести борьбу с минимальной затратой сил. Началась специализация боевых групп, появились "изобретатели", изыскивающие различные методы борьбы с фашистами. Эти методы чаще всего рождались в отрядах третьего района и с удивительной быстротой перенимались всеми другими отрядами.
   Начальник штаба нашего района подполковник Щетинин стянул все отряды к штабу. Это диктовалось, в частности, необходимостью лучшей организации охраны. Так как большинство боевых групп было на операциях, в отрядах оставалось не более 15 - 20 партизан, - количество, явно недостаточное для охраны. Лесной массив Заповедника давал возможность противнику внезапно подойти к тому или другому отряду. Поэтому целесообразней было охранять дальние подступы, самый вход в лес, а отдельно взятый отряд, разумеется, не в силах был это сделать. Сама обстановка требовала от нас создания общей охраны, исключавшей возможность внезапного нападения.
   В апреле - мае 1942 года, после неудавшегося плана "вывода партизан из леса голодом", фашисты систематически посылали на борьбу с нами особые усиленные отряды, но ни один из них не причинил нам большого вреда. Время нас научило многому.
   Вдоль бурной речушки раскинулись шалаши Ялтинского отряда. Лагерь безлюден. После диверсии на дороге Федосий Степанович Харченко совсем сдал. Ноги у него опухли, отекло лицо. Старик не выходил из землянки. Вася Кулинич по-прежнему возился с взрывчаткой. Придя как-то в отряд, я застал Кулинича и Харченко за довольно-таки бурным разговором.
   - Ох, слухай, часовщик, еще раз говорю, пишов бы ты к бису со своими цацками, до добра не докопаешься! - сердито ворчал Харченко. Вася молчал и весь отдался какому-то приспособлению, изобретенному им к партизанской мине.
   - Чего же боитесь, Федосий Степанович? Думаете, мне самому жизнь не дорога? - отшучивался он, продолжая свое дело.
   - Послухайте, товариш начальник района! - обрадовался моему появлению Харченко. - Вин цилый день травит мэнэ. Я боюсь. Хочь бы вернувся кто скорише. Дуже скучно стало. Тильки и радуешься, колы хлопци придут с дила и начнут наперебой рассказывать. Эх, як бы було мэни годкив на двадцять поменьше, не лежав бы я тут и не ругався б с часовщиком, а гуляв бы по дорогам, та фашистов бил, - жаловался Харченко на свою судьбу.
   - А что, разве вы мало врагов уничтожили на своем веку, Федосий Степанович?
   - Оно-то немало, тильки теперь сердце болит - не способно мне лежать, не способно. Вот читав сегодни в севастопольской газете про дивчину Людмилу Павличенко. Вона двести фашистов убила. И пишут, шо сама красива, мабуть и руки нежны, и сердце добре, а на фашистов зла. Вот и думаю про себя: старый ты чорт, мало ты успив зробыть для своих, дуже мало, колы дивчатам надо врага лупить. Воны должны хлопцив любить да дитей рожать.
   ...К вечеру вернулись диверсанты группы Зоренко после многодневного похода по немецким тылам.
   - Как наши запалы, Семен, не подвели? - поинтересовался Кулинич.
   - Ничего, действовали, не отказывали, спасибо.
   - На что же употребил? - торопил Семена я, желавший, как и все, поскорее узнать результаты рейда.
   - На дело. На мосты. - Семен встал и уже по-военному, обращаясь ко мне, отрапортовал:
   - Товарищ начальник района, диверсионная группа Ялтинского отряда под командованием комиссара отряда Кучера взорвала мост с проходившим по нему танком, захватила радиостанцию, уничтожила одну зенитную установку, заминировала дорогу и вернулась без потерь.
   Я заметил, что Семену как-то не по себе.
   - Ты, Зоренко, чего-то не договариваешь?
   - Разрешите мне пойти за Кучером. Что-то его долго нет.
   Зоренко, взяв автомат, быстро вышел из землянки.
   - Чудной он який-то и влюбчивый: пришелся ему комиссар по душе, сказал Харченко и попросил диверсанта зоренковской группы Анатолия Серебрякова: - Ты, хлопче, расскажи, що там наробылы со своим скаженным Семеном, бо дуже богато вин рапортував: и мосты, и танк, и радио, и еще чего-то... Та тильки не бреши.
   - Вышло нас семь человек, - начал рассказывать молодой партизан. Впереди шел, конечно, Семен, рядом наш комиссар. Продвигались быстро, теперь и на яйле снег растаял. К вечеру были у самой дороги. Семен сказал мне шепотом: "Толя, ты с Васильевым будешь патрулировать дорогу". "Как патрулировать?" - спрашиваю. "Васильев знает", - ответил и ушел с комиссаром.
   Я помню, мы зимой ходили на дороги, так тогда - боялись, все прятались куда-то. А тут так просто... Рядом гудят машины, фашисты едут, а мы как дома. Только потом я понял, что не так уж просто воюют Кучер и Семен: они тоже осторожны, только виду не показывают.
   Мы с Васильевым вышли в темноте на дорогу. "Ну, Анатолий, смена патрулей произведена, - говорит мне Васильев. - Гитлеровцы смылись в домики, ночь не для них, будут до утра похрапывать на постели".
   Мы два часа ходили по шоссе, при редком движении машин прятались в кустах. Потом нас отозвали, и мы поднялись в лес. "Вот, говорят, и все дело сделано".
   - Значит, заложили, - перебил Вася.
   - Да, под мост, двадцать штук толовых кирпичей. Ждали часа три. После рассвета пошли машины, но все было спокойно. Потом вдруг слышим лязг. Ка-ак взорвет! Нас бросило на землю, а в горах такой гул пошел!.. Гитлеровцы подняли стрельбу. И в нашу сторону и выше: "Ну, - думаю, - туго будет выходить". Смотрю на своих начальников, а они не спешат подниматься в горы. Начали спускаться еще ниже, прямо к дороге...
   - Вот сукины сыны! - с удовольствием заметил Харченко. У старика по-мальчишески озорно загорелись глаза, он даже с места привстал.
   - Мы ползком спустились по кустам к большой водосточной трубе, продолжал рассказ партизан. - Семен полез в нее, мы - за ним. Кругом стрельба, над нами охранники бегают... А когда стемнело, вылезли и пошли... еще ниже, к Гурзуфу. В кустах остановились, перекусили. Семен говорит: "Товарищ комиссар, а помните, Кривошта говорил, что вражеские зенитки в Гурзуфе обстреливают самолеты, которые нам продукты возят?" Комиссар ответил: "Да, не мешает пугнуть их. Они на Балгатуре. Как думаешь, Семен?"
   - Вот який ненасытный! - пришел Харченко в восторг, вся кровь в старике заиграла.
   - ...Ну, пошли мы на Балгатур. Влезли на гору, а там машина с пятиствольной пушкой. Мы сняли патруль, в пушку заложили три гранаты, а четвертой взорвали. Тут кинулись на нас фашисты, что были поблизости. Мы побежали через какие-то заборы, потом парком, долго шли по виноградникам. Под Никитой Зоренко куда-то ушел, а через полчаса вернулся и говорит: "Можно переночевать".
   Мы пошли в казарму Мартьян, к другу Зоренко. И что было интересно - в двадцати метрах от нас жило шестьдесят охранников из деревни Никиты. Так от них пошел слух, что красные под Гурзуфом сбросили пятьдесят десантников.
   Мы здорово смеялись - это же о нас шла речь.
   После обеда охранников отправили на прочес леса, а мы ушли к Никитским воротам и там отлеживались в кустах.
   В общем гитлеровцы нас искали по ту сторону дороги, что ближе к лесу, а мы забрались, можно сказать, к ним в глубокий тыл, чуть не к самому морю.
   Да... Лежим, значит... Вдруг, уже в сумерках почти что, над нами спускается на парашюте какая-то штуковина. На шоссе сейчас же появилась машина, фашисты побежали к месту падения парашюта.