Вергасов Илья. В горах Таврии

   - Пора! - наконец, сказал командир и последним стал взбираться на кручу. Через пять минут началась стрельба. Она преследовала партизан, но не долго. Наверное, фашисты боялись углубляться в лес.
   Партизаны отошли благополучно по своим же следам.
   К вечеру Кривошта пришел в отряд. Его окружили, стали расспрашивать.
   - Ребята, все это не так уж страшно и гораздо лучше, чем сидеть вот в этой кошаре, - сказал за всех Смирнов. - Может, моя жена и дочь слышали наши выстрелы, почувствовали, что это я был там... Мне сейчас так хорошо, как будто я дома побывал!
   К следующему утру вернулась и группа комиссара, и тоже с большой удачей. Партизаны разбили пятитонную машину, уничтожили одиннадцать фашистов, захватили трофеи.
   - Как, командир, пойдут дела? - спросили мы у Кривошты.
   - Они уже пошли.
   Когда прощались с отрядом, на посту опять стоял бессменный часовой Зоренко.
   - Что ты, комиссар, морозишь у дверей Семена? Надо бы его в бой, а? спросил я провожавшего меня Кучера.
   - Да он и охрану-то нести как следует не умеет. Куда уж ему в бой?!
   - Прощай, Семен! Все охраняешь?
   - Охраняю. Надоело... Вот ребята фашистов побили, я бы тоже туда пошел...
   - Говорят, ты и здесь плохо несешь службу?
   - А чего же? Она мне в печенках сидит. Только и знаю, что воду на кухню таскаю да у дверей вечным часовым торчу.
   "Заело и его... Значит, дела поправляются", - подумали мы, в хорошем настроении направляясь в штаб района.
   ГЛАВА ПЯТАЯ
   С запада неумолчно доносится отдаленный гул Севастопольского участка фронта. Ранним морозным утром мы слышим даже пулеметные очереди...
   Наша одинокая, заваленная снегом штабная землянка едва заметна в лесном буреломе.
   Иван Максимович Бортников, теперь казначей района, копошится у железной печки, сушит собственной резки табак. Он без больших переживаний сдал Киндинову партизанский район, а сейчас возится с районными деньгами, дает дельные советы проводникам, отлично умеет выбрать место для стоянки штаба. У него поразительный слух. Стоит где-то далеко ветке шевельнуться, как Иван Максимович безошибочно определяет, кто прошел: человек, олень, муфлон или проскочила дикая коза.
   Старик с Киндиновым мало откровенен, недолюбливает его строгого военного нрава, хотя по мере сил и помогает начальнику района.
   Поскрипывая постолами по снегу, кто-то подошел к землянке.
   - Можно? - послышался знакомый голос.
   - Заходи, заходи, Айропетян, - приглашает Иван Максимович, поднимаясь с сидения и снимая с огня уже дымящуюся банку с табаком.
   - Здравствуйте, начальники. Ну и мороз! Не Крым, а Колыма, где сплошная зима и хорошей жизни нема...
   Сняв оледеневшую плащ-палатку, Айропетян присел в огню. Здорово он изменился, похудел, щеки впали, узенькие щеголеватые усики слились с давно не бритой бородой. Айропетяну дали стакан горячего чая с кизиловым настоем. Он пил долго и с наслаждением.
   - Спасибо, друзья, теперь хорошо стало, можно и поговорить. Айропетян посмотрел на меня, вынул из-за пазухи завернутый в тряпицу конверт: - Это вам.
   Я сразу узнал почерк Мокроусова из Центрального штаба.
   В конверте оказался приказ.
   Меня назначали командиром пятого партизанского района. Сознаюсь, невольно сжалось у меня сердце.
   Пятый Севастопольский партизанский район!
   О нем мы знали мало, только то, что рассказывал Айропетян, всегда проходивший через наш штаб.
   Знали, что отряды пятого района располагались почти на линии немецких войск, штурмовавших Севастополь. Сначала партизаны-севастопольцы воевали отлично, о них шла по лесу добрая слава. Но в последнее время все реже и реже стали поступать данные об их боевых делах, все чаще поговаривали в лесу о серьезных затруднениях в пятом районе.
   Через день я простился с товарищами. Жаль было расставаться - все мы сроднились за эти месяцы.
   - Привыкли... Ведь с первых дней... - Бортникав обнял меня.
   - Иван Максимович! Еще встретимся, лес-то наш! - успокаивал я старика, хотя самому было невесело.
   Впереди шестьдесят километров тяжелого пути по глубокому снегу. Который уже раз мы пересекаем яйлу - хорошо знакомые места.
   Мертвая пустынная яйла - гребень Таврических гор... от яркого солнца ослепительно сверкает снег, глазам больно смотреть...
   ...Огромный диск красного солнца таял в морозной дымке. Уж в сумерках, пройдя сорок километров, добрались мы до ветросиловой станции. В этих местах я не был с тех пор, как осенью простился с комиссаром истребительного батальона Поздняковым. Где он? Что с ним?
   Опустевшие бараки, каменный недостроенный дом. Все завалено снежными сугробами.
   Решили немного передохнуть. По очереди дежурили; выломав доски из пола, развели огонь. Айропетян рассказывал мне о положении в районе.
   - А сколько партизан в отрядах?
   - Если считать и переданный нам отряд ак-мечетцев - более четырехсот наберется.
   - Что же они делают?
   - Дел у них маловато. Только пограничники у ак-мечетцев не потеряли боевой дух.
   - Продбазы где? Гитлеровцы ограбили?
   - Нет. Базы целы, только они находятся между немцами и нашими, на нейтральной полосе или вблизи от нее.
   Айропетян взял горячий бурак, белые крепкие зубы впились в красную мякоть.
   - Я не доложил о главном: как раз перед моим уходом к вам Красников послал партизан на эти базы за продуктами.
   - Но базы же на линии фронта? А много народу пошло? - обеспокоился я такой новостью.
   - Пошли Пидворко со своим отрядом да начальник штаба района Иваненко. Наверное, больше ста человек... Только опасное дело надумал Красников. Ведь под самый фронт пошли, а фашистов там - ох, как много...
   С восходом луны, немного отдохнув, мы двинулись дальше.
   Слева сверкали зубцы Ай-Петри, точно высеченные из лунного камня. Усыпанные пушистым снегом ветви деревьев искрились в серебристом свете луны.
   На рассвете спустились к Чайному домику. Стояла удивительная тишина. Не верилось, что в тылу у врага.
   Пусто, партизан нигде нет.
   В отдаленной пещере обнаружили три трупа.
   - Айропетян, что это значит? Где же остальные?
   - Что-то случилось, - проговорил Айропетян, переворачивая застывшие тела. - Пойдемте-ка на Адымтюр, к Калашникову, - предложил он.
   Через два часа мы встретили патруль ак-мечетских партизан.
   Землянки отряда разбросаны в густом кизильнике, вдоль горной речушки. Командир отряда Калашников, осанистый, низкорослый, в серой кубанке, похож на заядлого кавалериста. Даже ноги немного кривые.
   Комиссар отряда Кочевой, - видать, человек исключительной аккуратности. Прямо-таки не верится, что он находится в лесу. Блестящие хромовые сапожки, отличная каракулевая капелюшка, гладкое без морщинок лицо. Глаза быстрые, живые.
   - Где Красников и что с отрядами? - спросил я.
   - Слыхал, что на них напали немцы, но точных сведений не имею, ответил Калашников, настороженно ожидая, что я скажу. "Какие причины привели меня в его отряд?" - наверное, это больше всего волновало его сейчас.
   - Да я сам по себе, а Красников действует отдельно, - добавил Калашников.
   - Теперь все будем вместе, - я протянул ему приказ Мокроусова, попросил немедленно разыскать Красникова.
   Калашников изменился в лице.
   - Трудно, всем вместе будет трудно, - недовольно сказал он и пошел выполнять приказ.
   Немного отдохнув, я познакомился с отрядом, о боевой деятельности которого знал до сих пор только из донесений.
   Основной состав Ак-Мечетского отряда во многом напоминал мне партизан Харченко из четвертого района. Народ здесь был преимущественно степной и в горах, в этих густых лесах чувствовал себя не очень по-домашнему. Из двухсот партизан более половины - коренные жители степного Ак-Мечетского* района. Есть еще боевая группа пограничников лейтенанта Черникова.
   _______________
   * Ныне Черноморский.
   В землянке пограничников Черников четко доложил:
   - Погрангруппа Ак-Мечетского партизанского отряда в составе тридцати человек на отдыхе после боевой операции.
   В землянке был образцовый порядок. У стоявших навытяжку пограничников я заметил даже белые подворотнички. Честно говоря, трудно было бы отличить пограничника-партизана от пограничника мирного времени.
   Присмотревшись, я узнал среди пограничников старого знакомого - деда Кравца. Занятный был старик. Не жадный, но очень любит производить всяческий обмен, случается при этом, что и надует, но так все обставит, что виновным ни в коем случае не окажется. Выдумщик страшный, и готов на все, лишь бы быть в центре внимания.
   Сейчас дед был в новой гимнастерке, подпоясанной узким гражданским ремнем. Чисто выбрит, седая бородка подстрижена утюжком.
   - Здравствуй, дед! Как попал сюда?
   - Из Ак-Мечетского отряда перевели за непослухание, - быстро ответил он.
   - Он у дружка, лесника Павлюченко, сапоги стащил, - пояснил шофер Малий, часто бывавший в штабе нашего района связным от ак-мечетцев.
   - А ну, давай, дед, расскажи, как сапоги оттяпал!
   Кравец спрятался в дальнем углу землянки, но как он ни упирался, партизаны вытащили его к столу.
   Только теперь я заметил на старике добротные, густо смазанные жиром юхтовые сапоги.
   - За эти сапоги и попал сюда?
   Дед смущенно кивнул.
   - Неужели украл?
   - Да он не крал, а так забрал их, - засмеялся Малий. - Видите ли, ему сапоги были нужны, но, чтобы достать их у немцев, на это, конечно, нервы у Кравца слабоваты. Раз послал комиссар его и еще двух партизан в разведку, в сторону Южного берега, а в той стороне живет старый знакомый Кравца лесник Павлюченко. Они двадцать пять лет знакомы, - подчеркнул Малий, поглядывая на сконфуженного деда. - Вот стучатся в домик, и, заметьте, двое наших ребят одеты в немецкую форму, а между ними - босой, связанный партизан. Кто бы это мог быть, а, дядя Федя?
   - Ну, чого ты прыстав, я сам можу розказаты. - Помолчав немного, Кравец решительно начал:
   - Ходыв я в постолах. Воно, конечно, привычно, но колы бачыш, шо други, особенно розвидчыкы, гарно одиваються, галихве там, чоботы, завидки ж беруть. Галихве достав, бушлат е, а чобит нэма, - вот, значить, идэмо. А тут домик Василия Ивановича Павлюченко. И вспомныв я, шо вин до вийны пошыв соби добри чоботы. "Э, - думаю, - колы б попросить, не дасть! Ни, скупый". Потом думаю: "Все равно отнимуть у нього нимци, так пусть уж лучше мэни достануться". Ну, пидговорыв хлопцив, - щоб воны - вроди фрицы. Вроди пиймалы мэне босого и ведуть. А у хлопцив мундирование пидходяще. Фрицы та и всэ. Ну, хлопци согласылысь. Вот, значить, стучимся, хлопци кричать:
   - Русс, хальт, майн гот, айн, цвай, драй. Ауф видерзеен.
   Павлюченко открыл двери - нимцы! Хлопцы так мэнэ втолкнулы, шо я аж розтягнувся на полу. Васыль Ивановыч посмотрел на мэнэ, на "нимцив", покачав головою.
   Вот, значить, я лежу на полу, а хлопци силы за стил и всэ мовчать. Потим, чую, жинка Васыля шепче на ухо внучке: "Смотри в окно. Может, партизаны придуть. Дай сигнал, а я картошку пиджарю, задержу фрицев. Надо Федю выручать". И так жалостливо вона подывылась на мэнэ, шо мэни плакать захотилось.
   Кравец попросил разрешения закурить, сел, затянулся самосадом.
   - Ну, вот, значить, пиджарылы картошку. Мои "фрицы" сыдять та так наворачивають, що у мэнэ слюны течуть, а колы Васыль налыв им по чарке самогону, я ужэ ничего не бачыв, голова ходуном пишла. Идять "фрицы" картошку, а мэни невтерпеж, тягне к столу и всэ. А Васыль Ивановыч пидсажуеться до мэнэ, дывыться на мои боси ногы, та и говорить: "Федя, сейчас тоби чоботы дам, хоть и жалко, да не страдать же тоби перед смертью от мороза". Дистав из сундука чоботы и дав мэни. Я натягую, дывлюсь на хлопцив, а воны пидмаргують и смиються. Тильки натягнув я чоботы, як пидбижала внучка и шепчэ бабушке: "Бабушка, идуть партизаны". Та так каже, щоб било чутно мэни. "Эх, думаю, нэладно дило, щэ пристукнуть". Глазами даю "фрицам" понять. Но воны ниякого на мэнэ внимания, продолжають налываться чаем; мабуть по десятому стакану. Тильки успели мы выйти, как и напоролись на своих.
   - Это я со своими ребятами возвращался по приказу комиссара в лагерь и, как всегда, проходя мимо Василия Ивановича, решил зайти погреться, рассказывал дальше командир группы Черников. - Смотрю, в снег воткнута метла. Сигнал! Означает - "опасно". Я рассыпал партизан и - туда. Ну и поймали двух "фрицев" с дедом. Повели в хату. Василий Иванович рассказал мне, что он пережил, когда подумал, что деда Кравца сцапали немцы, продолжал командир. - Я посмотрел на деда, а он сидит на полу, снимает сапоги и плачет, сам себя ругает: "Щоб тэбэ, старый гриховоднык, перва нимэцка пуля погубила! Щоб каминь с Ай-Петри на твою голову звалывся..."
   - А як жэ, я дурыть надумав, а воны жизнью рисковали, щоб мэнэ выручить, - вздохнул Кравец.
   - Сапоги, что ж, не отдал?
   - Василий Иванович от радости, что дружок к немцам не попал, подарил ему те сапоги. За всю эту историю дед зачислен на исправление, - закончил рассказ Черников.
   - Ну как, исправляешься? - спросил я, строго оглядывая деда.
   - Добре воюет, добре, - ответило сразу несколько голосов.
   ...Только к вечеру пришел Красников. Он уже знал о моем назначении.
   - Когда будете принимать отряды? - спросил он.
   - Отряды принимать буду с утра, - я крепко пожал ему руку. Выглядел он очень занятно: в красивой, лоснящейся армейской шинели, опоясанный всевозможными ремнями, и в пенсне в золотой оправе. Его многие зовут "комбригом". Позже я узнал, что он сам установил себе такой титул.
   - А где сейчас отряды?
   - Недалеко. Собственно, налицо около двухсот партизан. Первый Севастопольский с Пидворко еще не вернулся с задания.
   - Сколько дней прошло? Может, что случилось?
   - Я тоже обеспокоен их долгим отсутствием. Правда, народ там крепкий, надежный, пошли самые здоровые, и на них возложены все наши надежды...
   ...Дождливым туманным утром мы подошли к скале Орлиный залет, где расположилась стоянка партизан пятого района.
   Нас встретил высокий человек с крупными чертами лица, в красноармейском шлеме и ватнике, представился:
   - Я Виктор Домнин, комиссар района. Я прислан сюда шесть дней назад, - пояснил он. - Здесь придется все начинать снова.
   В это время послышались крики.
   - Товарищи, товарищ начальник, идут... идут!
   - Кто идет?
   - Иваненко, начальник штаба района, и с ним партизаны.
   - Значит, все в порядке! - потирая руки, обрадовался Красников.
   - Хорошего что-то не видно. Людей мало, и идут с пустыми руками, приглядевшись, встревоженно сказал комиссар.
   - Иваненко, где же люди? Где Пидворко? Где продукты? - посыпались вопросы.
   Начальник штаба Иваненко, низенький, худой, с мышиными глазками, отвечал тихим, до тошноты спокойным голосом:
   - Разрешите доложить. Мы два дня шли к Алсу, это почти на линии фронта... Благополучно добрались до базы. Если помните, там есть три ямы, вроде колодцев. Вернее, вход в ямы напоминает колодец, а внутри они расширяются до четырех метров в диаметре. Продукты были на месте. Я выставил часовых. До утра я не мог поднять людей. Устав от ходьбы, они спали. А на рассвете гитлеровцы напали на нас, - рассказывал Иваненко, словно докладывал о дебетах и кредитах на балансовой комиссии.
   - Что ты тянешь, где отряд? - не выдержав, крикнул Домнин.
   - Когда напали, да еще внезапно, понимаете, люди спросонья выскакивали кто куда... Многие, подбитые, падали... Мне удалось выскочить и ползком добраться до кустов. Три дня я потратил на то, чтобы уйти из этого ада. Три дня фашисты шарили кругом. На четвертый день я встретился у деревни Коклуз* вот с этими партизанами. Они сами могут рассказать, Иваненко замолчал, словно замок повесил на губы.
   _______________
   * Теперь с. Богатое Ущелье.
   Меня невероятно возмущало спокойствие этого человека. Но что я мог сказать, видя его впервые в жизни?
   - Возле базы наших убито много, а остальные с Пидворко пошли на запад, - рассказал партизан Божко. - Я слыхал, как Пидворко кричал: "Ребята, за мной, на Севастополь!" Я потерял их из виду и с тремя партизанами спрятался в кустах. Потом мы нашли ещё троих наших, а в лесу уже встретили начальника штаба.
   - Иваненко, значит, отряд погиб. Так, что ли? - прямо спросил Домнин, глядя в глаза начальнику штаба.
   У Иваненко судорожно передернулось лицо.
   - Я не могу сказать точно, но катастрофа очевидна...
   Сознаюсь, в первый момент я просто растерялся, не знал, что делать. Говорить? Обнадеживать? Но как? Чем? Я еще не разобрался во всем происходящем. Нужно все-таки время. Надо присмотреться как следует, посоветоваться с комиссаром.
   Некоторые партизаны поглядывали в мою сторону.
   - Товарищи, разрешите представить нового начальника района, - сказал комиссар Домнин.
   - А откуда он? - спросил охрипшим голосом худой, в прожженном ватнике партизан.
   - Я прислан Мокроусовым - командующим партизанским движением Крыма.
   - Это хорошо. А изменится что-нибудь?
   - Как будет с продуктами? - послышались вопросы.
   - Будем бить фашистов, товарищи, и попутно добывать у них все, что нам нужно. Вот пока все. До свидания! - круто повернувшись, я пошел от партизан к Красникову, стоявшему в стороне с начальником штаба Иваненко. Давно прервалась связь с Севастополем? - спросил я Красникова.
   - Месяц тому назад. Радиобатареи вышли... Посылали через линию фронта две группы, но безуспешно - не прошли. Впрочем, рация, кажется, в порядке. Да пусть сам радист доложит. Эй, радист, давай сюда! Позовите Иванова.
   Худой партизан в старом морском бушлате, в заячьей шапке с наушниками медленно подошел к нам.
   - Слушаю вас.
   - Рация в порядке?
   - Рация? Она в порядке, да толку... Батарей нет, - безнадежно отвечал радист. Видно было, что ему надоели эти расспросы.
   ГЛАВА ШЕСТАЯ
   После долгих и кровопролитных декабрьских боев в Севастополе наступило относительное затишье. Рассеялся горький дым, расстилавшийся над городом, заслонявший не только солнце, но и огромный купол южного неба.
   Февраль - предвесенний месяц. В это время на юге порой бывают ласковые дни, схожие с майскими. Утро. На Корабельной стороне рвутся редко снаряды. Прилетели вражеские пикировщики и пытались сбросить бомбы на линкор, серой громадой колыхающийся в Южной бухте. Зенитчики встретили пиратов огнем. Сбросив бомбы в воду, самолеты нырнули в пушистый слой облаков, которые плыли и таяли в синем небе.
   Улицы полны народа. Особенно шумно на Графской пристани.
   Здесь узнаются новости, встречаются друзья, земляки. Здесь же вывешивается сводка "На подступах к Севастополю". С военной лаконичностью она сообщает о положении на фронте за последний день.
   Расталкивая локтями толпу, к карте военных действий протискивается пожилая женщина, повязанная белой шалью домашней вязки.
   - Что там, милые, на фронте-то? - спрашивает она.
   - Не шуми, тетка, а слушай. "Вчера на фронте велась редкая, артиллерийская и ружейно-пулеметная перестрелка. Наши снайперы уничтожили 28 фашистов".
   - Ну и слава богу, - перекрестилась женщина. - Видать, спесь-то сбили идолам проклятым. - Она вытащила из-под шали тарелку с жареной рыбой и заголосила:
   - Ставридки! Кому свеженькой ставридки?!
   - Мне, отваливай с десяточек! - остановил ее старший лейтенант, широкоплечий, с раскосыми глазами.
   - Бери, миленький, бери. На вот, парочку даром отдам. Бери, своим ничего не жаль.
   Офицер с покупкой отошел, огляделся по сторонам и жадно набросился на свежую рыбу. После госпитальной пищи из сухарей и консервов рыба показалась очень вкусной.
   Это был Маркин, житель Севастополя. Он более месяца пролежал в подземном госпитале в Инкермане, истосковался по синему небу, морскому простору и улицам любимого города. Все ему было родное: мужественные лица матросов, "мирные" севастопольцы, которые, как и воины, совершали подвиги, дома, выстоявшие в урагане огня, солнце с веселым прищуром, греющее родные камни. Маркин шагал по городу, останавливался у заборов, смотрел, как жители складывали застоявшийся за зиму лед.
   - Идешь и, как солнце, сияешь! - до боли знакомый голос остановил офицера.
   - Товарищ Якунин! - бросился Маркин к бывшему секретарю Корабельного райкома партии. - Вы же партизанили?!.
   - Да, потом перешел линию фронта, а сейчас... - Якунин более внимательно посмотрел на Маркина, которого знал чуть ли не с детского возраста, - а сейчас снова собираюсь в лес... Обком партии направляет туда группу связи. Как ты на это смотришь? Нам нужен опытный проводник и подготовленный командир.
   Маркин, подумав, ответил:
   - Пошлет командование - пойду.
   ...За большим полированным столом сидят командующий Черноморским флотом Октябрьский, командующий Приморской армией Петров и секретарь Крымского обкома партии Меньшиков.
   - Связь с партизанами должна быть восстановлена, - говорит Октябрьский, водя карандашом по зеленым пятнам километровки.
   - Нужна надежная рация, нужен радист, - Меньшиков смотрит на командующего. Петров поправляет пенсне, задумывается.
   - Противник намечает перегруппировку войск, - тихим голосом говорит он, - партизаны обязаны помешать этому маневру. Рацию и радиста дадим. Как перебросить связь к партизанам?
   - Рекомендую катер-охотник, - предлагает Октябрьский...
   ...Бухта, сжатая с трех сторон отвесными берегами, все больше погружается в тьму. Тихо всплескивают прибрежные волны. Над заливчиком кочуют обрывки тумана. У маленького причала слегка вздрагивает катер.
   На берегу, вобрав в плечи голову, ходит Маркин, он вглядывается в темноту.
   До отплытия остаются считанные минуты. Маркин с тревогой смотрит на горку, с которой к причалу сбегает мало притоптанная дорожка. Наконец, его зоркие глаза в темноте замечают людей.
   - Эй, берег! - доносится крик.
   - Есть берег!
   Якунин, радист - молодой паренек в ватнике с ящиком за плечами, а за ним секретарь обкома Меньшиков попадают под луч электрического фонарика, направленного на них Маркиным.
   - У вас все готово? - спрашивает лейтенанта Меньшиков.
   - Все.
   Секретарь обкома отводит в сторону его и Якунина.
   - Обком партии и командование надеются на вас. Севастополь ждет связи с партизанами. Помните: с завтрашнего дня мы дни и ночи ждем вас в эфире. Передайте партизанскому командованию - пусть готовят посадочные площадки. Мы пошлем к ним самолеты с продуктами, медикаментами. По выполнении задания возвращайтесь в Севастополь, дайте знать по радио. Мы укажем вам район перехода линии фронта, встретим вас.
   - Будет сделано, товарищ секретарь обкома! - говорит Маркин.
   ...Катер отчалил от берега и вышел в открытое море. Небо спускалось ниже. Поднимался небольшой ветер.
   Маркин и Якунин стоят на палубе, прислушиваются к шуму мотора, к свисту холодного ветра.
   Темная южная ночь, и чем дальше в море, тем сильнее ветер. Он тугими порывами набрасывается на катер, клонит его к воде. Соленые волны гуляют по маленькой палубе.
   Катер уносит группу от родного города в неизвестность. Где, в каких ущельях или пещерах она найдет партизан, затерявшихся в лесах и, наверное, проявляющих очень большую осторожность?
   Море разыгрывается еще сильнее, уже большие волны гуляют по палубе.
   Маркин поднимается на командирский мостик.
   - Правее Голубого залива высадишь нас, - говорит он командиру. Бывал там?
   - А где я не бывал, разве у черта на рогах не сидел, - невесело ответил тот. - Там подводные камни.
   - Знаю. На берег шлюпкой доберемся.
   - Ладно.
   Командир затягивается трубкой, смотрит на компас.
   - Ну и ночка, прямо-таки для турецких контрабандистов, - беспокоится он за свое суденышко... Волны бросают его, как щепку.
   Неожиданно командир приказывает:
   - Лево руля, приглушить мотор!
   Становится тихо, ветер доносит до слуха отчетливый шум мотора.
   - Немецкие охотники, ищут, - говорит командир.
   Вскоре шум пропадает за кормой, катер меняет курс и на полном ходу приближается к Голубому заливу. Связные готовятся к высадке, на маленькую шлюпку укладывают самое необходимое.
   Буйным натиском катятся прибрежные волны, а вокруг стоят угрюмые каменистые громады.
   Шлюпку спускают на воду, прощаются. Волна подхватывает ее и поднимает на гребень. Но сильные руки Маркина налегают на весла, поворачивают шлюпку поперек волны и направляют ее к берегу.
   Высаживаются.
   Ветер гудит в расщелинах скал, подгоняет людей. Они торопливо покидают берег и идут по тропе через виноградники и огороды.
   Вдруг из-за соседней скалы взлетает в небо несколько ракет.
   - Ложись! - командует Маркин и первый падает на мерзлую землю.
   Свет вырывает из объятий ночи клочок бушующего моря, серую полосу земли и небо, испещренное редкими белыми точками падающего снега.
   За ракетами следуют трассирующие пули и доносятся пулеметные очереди.
   - Не спят, гады. Надо торопиться, - предлагает Маркин.
   Он идет впереди бесшумной походкой. Радист с первых шагов спотыкается и падает.
   - Ставь ноги крепче, - шепчет ему старший лейтенант.
   Через полчаса подкрались к Севастопольскому шоссе Южного берега Крыма.
   Маркин уходит на разведку, а Якунин и радист выжидают в кустах. От холода и тревог радист стучит зубами. Над самой головой трещат моторы, с полузатемненными фарами по шоссе проскакивают мотоциклисты.
   Возвращается Маркин.
   - Самое время переходить дорогу, патруль только проскочил.
   Первым перебегает дорогу Маркин, присматривается и дает сигнал радисту. Тот делает несколько шагов и... падает.
   - Батареи, батареи... разбил, эх... - кричит он истошным голосом.
   - Тихо, - Маркин подхватывает радиста и несет через дорогу, кладет под кустом. - Можешь идти?