научной организации здесь, в Лондоне, для исследования жив[ого]
вещ[ества]; были получены средства на помощников (англичанин и М.
И.) и было поставлено продолжение киевских работ в Фарад[еевской]
лаборатории] или другой какой-то. По приглашению Брит[анской]
ас[социации] выступил с огромным успехом на ее заседании с общим
докладом (О свойствах жив[ого] вещ[ества]) и с изложением
эксп[ериментальных] результатов в Киеве, Плимуте, Лондоне (О
нахож[дении] и значении металлов в ж[ивом] вещ[естве]). Этот
доклад, где я указал на необходимость и важность создания
Инст[итута] жив[ого] вещ[ества], вызвал интерес и в Амер[ике]. Я
указывал на необходимость создания такого института в Америке.
Все это создало известную атмосферу около моей книги и когда она
через несколько месяцев после - через год почти после моего
приезда в Лондон - вышла в свет - она имела огромный успех. И
в результате в Америке создали Комитет для организации
Инст[итута] жив[ого] вещ[ества] и сбора средств. Издание книги
дало и материальную независ[имость]. Она вышла одновременно и на
русск[ом] яз[ыке] и была быстро переведена на другие языки. Я
стал известностью.
Такова схема первых успехов. В течение болезненных мечтаний на
этой почве шли разнообразные более мелкие картины, иногда очень
яркие и полные подробностей: новые дружеские связи, сношения с
Россией и Америкой и т. п., напр[имер], указания на то, что для
выработки приборов (о которых дальше) я нашел главн[ого]
помощника в Плимуте среди химиков, а среди переписки, вызванной
изданием "Мыслей о жив[ом] вещ[естве] с геохим[ической] точки
зрения", среди немецких зоологов - нашел друга, который явился
одним из главных помощников и организаторов биологической] части
будущего института в Америке. Все это ярко и очевидно, все это
художественные создания той формы охвата явлений, в какие
вылилось мое сознание, а не сущности этим процессом открываемого.
После выхода книги, потребовавшей новые издания, я немедленно
принялся за написание курса минералогии, который переводила
Наташа, и в котором я как бы переносил в мировое научное сознание
всю ту работу, которую я проделал во время долгих лет московской]
университетской] деятельности. Я подводил итоги своей жизненной
работе, и кроме того, считал издание этой книги, которая должна
была внести в мировую культуру результаты русской культурной
работы, для себя обязательным и с этой точки зрения. Книга,
изданная в двух томах, имела тоже большой успех, особенно в
Америке, а затем я непрерывно, до 80-летнего возраста, ее
изменял, дополнял и перерабатывал. Одновременно вышло русское
оригинальное издание и она была переведена на другие языки.
В промежутках между изданием двух томов первого издания я
отправился на несколько месяцев в Соединенные Штаты] Ам[ерики]
по приглашению образовавшегося там Комитета] для создания
Инст[итута] жив[ого] вещ[ества], собравшего большие средства, и
прочел ряд лекций с большим успехом, особенно в Балтиморе,
пропагандируя идею о необходимости изучения жив[ого] вещ[ества].
В лекциях - около 8-10 - я развивал части учения, не
затронутые в моих "Мыслях", как бы заменяя этим большой труд,
начатый в Шишаках, рукопись которого была доставлена мне из
Киева.
Скажу сразу, что этот труд как будто был мной оставлен, кроме II
тома (биогеохим[ическая] ист[ория] хим[ических] элементов]),
которая была мной позже издана - а остальное вошло в "Мысли" и
отдельные речи и очерки. Среди американских речей имела успех
особенно одна - о ближайших задачах и целях Института] жив[ого]
вещ[ества] и необходимости его создания в Америке, вызвавшая
приток денежных пожертвований, позволивший довести нужный капитал
до нескольких десятков миллионов долларов (до 70!). В конце
концов, уже во время этой поездки, было выбрано место для
создания Института и началась выработка его плана.
Место было выбрано на берегу моря, Атлантического] ок[еана],
аналогично морским биологическим] станциям в южных штатах
С[еверной] Амер[ики]. К постройке и организации Института было
приступлено немедленно. Основы его организации были мной
продиктованы Нат[аше] и я их здесь оставляю. При Институте
площадь земли с лесом, которая является неприкосновенной для
сохранения нетронутой культурой природы.
После возвращения в Европу, в Лондон, и издания 2-го тома
"Минералогии" я отправился в европ[ейскую] поездку - в Берлин,
Петроград, Москву, Киев, Прагу, Мюнхен, Париж, Лондон, как бы
прощаясь с Европой и заканчивая свои дела и подбирая сотрудников,
вырабатывая и заказывая инструменты. В России я прочел три речи с
новыми разъяснениями уч[ения] о жив[ом] вещ[естве], причем, речь
в Петрограде - "О будущности человечества" - позволила
коснуться глубоких вопросов философского характера, к которым я
вернулся в конце жизни.
Я сейчас не мог найти слов для логического выражения ее
содержания - но во время болезни я переживал это содержание.
Исходя из идеи автотрофности человечества как результата мирового
- геологического - процесса, идущего с неизбежной
необходимостью во времени - и непроходимой пропастью между
живым и мертвым - я пытался подходить к научному изучению
сознания и резко выступал против его смешения с материей. Мне не
удалось в Петрограде выяснить эти мои переживания - но мне
казалось, что я еще раз в Америке после десятилетия Института с
большой глубиной и успехом коснулся этих вопросов. Об этом позже.
Во время поездки, среди встреч и прощаний с друзьями, среди
всяких успехов в отношении научных достижений, я энергично
подбирал сотрудников, выговорив себе право самостоятельного
решения этого подбора, не стесняясь национальностью и приглашая
много немцев и славян. В Институте до 50-70 постоянных научных
сотрудников.
1/14. III. [1]920
Во время этой поездки я как бы прощался с друзьями и хорошие
беседы с Сергеем [Ольденбургом], Ферсм[аном] в Петрограде, как
будто с Иваном [Гревсом], хотя фигура Ивана как бы в тумане.
Е. Д. [Ревуцкая] решила ехать. Линденер не решился.
Вернувшись в Лондон, я в течение ряда месяцев заканчивал свою
работу - второй том каталога силикатов Британского музея, в
котором дал полную монографию этой главнейшей группы минералов и
издал на англ[ийском] (и русск[ом] яз[ыке]) "Основы геохимии".
Постройка Института шла усиленным темпом. Мы переехали туда,
когда было все готово, месяца за два до официального открытия.
Я видел каким-то внутренним зрением весь институт - огромное
здание, расположенное недалеко от океана. Кругом дома для
научного персонала и служащих среди парка и цветов. Для директора
отдельный дом недалеко от Института. В Институте огромная
библиотека. Его организацию я в общих чертах продиктовал Наташе.
Неясно и спорно было для меня объединение его с геохимическим
институтом, необходимость которого неизбежно вытекала по ходу
работ Инст[итута] жив[ого] вещ[ества].
Когда мы переехали - все было готово; там уже был весь
Инстит[ут], организовывавший соответственные отделения -
из старых сотрудников и друзей - Е. Д. [Ревуцкая], Ирина
[Старынкевич], М. Ив. [Бессмертная], Добржанский. Е. Д. явилась
моим личным секретарем и помощником; секретарь другой -
американец, с которым я уже вошел в близкие отношения несколько
лет раньше, еще в момент организации. Е. Д. вела иностранную (не
англо-амер[иканскую]) корр[еспонденцию] и помогала мне в моей
работе. Ир. и М. Ив. - в лаборатории, Д[обржанский] -
помощн[ик] у немца-зоолога. Во главе отделов стояли лица разных
национальностей. Работа [с] 9-12 и от 2-5 часов, официально
все, от директора - фактически совещания. Спектроск[опический]
отдел - американец, т. к. Линденер отказался.
Я ясно себе представил торжество открытия; прибыло много гостей;
пароход из Европы (и русские). Удивительно ярко и несколько раз
рисовалось мне действие двух больших приборов, разлагавших
организмы в количестве десятков тысяч кило. Описания и принципы
приборов продиктовал Наташе. Первая проба была сделана над
морскими рыбами (какими-то колючими) и сразу дала результаты
(будто бы открыт в значительном количестве галлий). По идее
работа этих приборов - одного для сухопутных, другого для
морских организмов, должна была идти непрерывно, и штат химиков
- по специальностям (Ир. [Старынкевич] - редкие земли)
работал так, как работают астрономы в обсерваториях. Материал
накапливается десятками лет.
Я не буду здесь касаться тех научных тем, которые здесь
подымались. Ясно стало, что множество вопросов химического
характера могут быть разрешены этим путем и многое из того, что я
запомнил - продиктовал Нат[аше] (открытие хромовых,47
и др[угих] аналогичных] организмов, роль ванадия, галлия и
т. д.). В течение немногих лет были получены числа состава
семейств и групп организмов, подобранных по известному порядку,
и, в конце концов, работа Института сразу поставила ряд новых
задач для физиологии и биологии организмов, стала могущественно
влиять на ее приложение - в области медицины, техники,
агрохимии. К сожалению, я запомнил только часть мелькавших
передо мной открытий и новых явлений, и их я продиктовал
Нат[аше]. Поразительно, как быстро исчезают из сознания эти
освещающие, как молния темноту, создания интуиции, и как много их
помещается в единицу времени. Ясно одно - что здесь область
бесконечно великая нового. В связи с подымаемыми здесь вопросами
в разных отделах института все время шла непрерывная работа над
отдельными задачами, причем, уже в течение ближайших лет
выяснилось, что миллионные затраты окупались новыми источниками
богатства благодаря открытию руд неотделимых ранее элементов
(йод, редкие земли и т. д.), новым их приложениям, изложению
учения об удобрении, новым средствам от болезней. Огромную
область нового дало изучение автотрофных организмов 2-го рода,
явившееся одним из специальных созданий Института и связанное с
новыми методами микробиологии. Об этих организмах, особенно в
связи с автотрофностью человечества, я много думал и многое стало
мне ясным - но я не все запомнил и лишь кое-что записал через
Наташу. Но работа сделана, и забытое, вероятно, выплывет позже в
сознании моем. Или есть мысли, догадки, достижения интуиции,
которые промелькнут, и если не будут зафиксированы, исчезают
навсегда? Весьма возможно, т. к. область познания и созерцания
бесконечна.
Помимо любопытнейших вопросов химического характера,
одновременно велась работа и в другом направлении. Прежде всего,
над весом организмов, причем пришлось вырабатывать методы и
приемы. Этот вопрос вырешен. Затем, над количеством живого
вещества в разных площадях земной поверхности. Тут встретилось
много неожиданного и получились интересные приложения к жизни в
смысле подъема урожайности и полей, и морей. Выяснилась
неожиданная роль некоторых элементов в этом отношении. К
сожалению, я здесь помню немногое из моих мечтаний. Луг, лес,
поле были изучены с точки зрения количества жизни в разных
местах. При помощи южноам[ериканских] частных средств через
несколько лет, когда авторитет института стал высоко, была
снаряжена специальная экспедиция в девственные места Ю[жной]
Америки и для океана произведен учет скопления Саргассова моря в
сравнении с обычными океаническими скоплениями живого вещества.
Во время этой экспедиции много нового для биологии и
систематических ее отделов. В обработке материала Саргассова моря
я принимал деятельное участие, когда мне было уже за 70 лет...
В чем состояла работа в области познания энергии, вносимой живым
веществом, я почему-то почти ничего не помню, хотя и эта сторона
работы института стала передо мной в своих новых достижениях.
2/15. III. [1]920
Внимание было обращено на энергетический учет сознания (работы
человечества) и результаты этой работы, сравнимые с таким же
учетом автотр[офных] организмов 2-го рода, составляли предмет
моей речи в день первого десятилетия Института. Выдвигались и
энергия светящихся организмов, и энергетический анализ разных
групп строения живого вещества по классам (автотр[офность]
1[-го] и 2[-го] р[одов], пара[зиты], травоядн[ые], клещи,
сапроф[иты] и т. д.), в разных сгущениях и т. д.
Жизнь шла в непрерывной работе. Институт много издавал работ и
много работ моих было тут помещено. В новых открытиях и среди
новых вопросов шла вся моя жизнь, постоянно стремясь вперед. А
вопросов и задач, все более крупных, являлось все больше. В
свободное время по окончании работ я читал по философии, общим
вопросам и великих поэтов. Почему-то не раз мне представлялось,
что я углубился в испанскую литературу, как новую, так и старую.
Здесь я набрасывал мысли для последнего сочинения "Разм[ышления]
перед см[ертью]".
Очень редко выезжал в Америку. Благодаря изданию книги, в
частности "Минералогии", и содержанию в качестве дир[ектора]
Инст[итута] (President of Institute) я имел возможность
располагать значительными средствами, которые, м[ежду] пр[очим],
тратил на подбор книг по истории науки (после смерти - в
Киев[скую] библиотеку]) и приобретение] минералов (для
Петрогр[адской] Акад[емии] и силикаты - в Британский] музей).
Книги по минер[алогии] и геол[огии] по-прежнему - в
Геол[огический] музей Акад[емии] наук.
Рисовались и частности прогулок, экскурсий, дружеских
разговоров, приезда детей, друзей и т. д. - но мне кажется, это
все те поэтические надстройки, которые всегда в такой форме
переживания создаются фантазией. Среди событий - юбилей,
10-летний, Инст[итута], когда был съезд, речи и т. д. Очень
яркая рисовалась картина.
Так шла жизнь почти до конца. Я как будто бы стал во главе
Института, когда мне было 61-63 года и оставался им до 80-84,
когда ушел из него и поселился доживать свою жизнь в особом
переданном мне здании с садом, не очень далеко. Здесь я всецело
ушел в разработку того сочинения, которое должно было выйти,
после моей смерти, где я в форме отдельных мыслей и отрывков
(maximes) пытался высказать и свои заветные мысли по поводу
пережитого, передуманного и перечитанного, и свои философские и
религиозные размышления. Частию это были те наброски, которые я
делал в часы досуга и стороннего чтения, частию вновь написанные.
Ярко пробегали в моей голове во время болезни некоторые из этих
мыслей, которые казались мне очень важными и обычно фиксировались
в моем сознании краткими сентенциями и какими-то невыраженными
словами, но прочувствованными моим внутренним чувством, моим "я",
и очень мне тогда ясными впечатлениями. Сейчас я почти ничего из
этого не помню, и мне как-то не хочется делать усилий для того,
чтобы заставить себя вспоминать. К некоторым из этих, закрытых
мне теперь, но бывших, а может быть, и сейчас бессознательно для
меня живущих мыслей, у меня есть какое-то внутреннее не то
стыдливое, не то священное чувство уважения, и мне не хочется их
касаться, а хочется их ждать, ждать того нового порыва
вдохновения, когда они появятся все целиком или когда они будут
понемногу выявляться в моей жизни. Такие состояния в гораздо
меньшей ясности мне приходилось переживать и раньше. Я помню,
однако, что некоторые из этих мыслей имели характер гимнов
(которых я никогда не пробовал раньше писать), и в одной из
мыслей я касался в переживаниях, мне думалось очень глубоко,
выяснения жизни и связанного с ней творчества как слияния с
Вечным Духом, в котором сливаются или которые слагаются из таких
стремящихся к исканию истины человеческих сознаний, в том числе и
моего. Выразить ясно я это не могу, и то, что я только что
написал, меня не удовлетворяет, но я не хочу глубже вдумываться
в эту формулировку, по причине только что указанной. Умер я между
83-85 годами, почти до конца или до конца работая над
"Размышлениями]". Я писал их по-русски и очень заботился, чтобы
одновременно вышел точный английский перевод.
Заботу об издании этой книги я завещал Ниночке и еще нескольким
лицам, в том числе Е. Д. [Ревуцкой] (и той англ[ийской] поэтессе,
о которой будет речь ниже), с тем, чтобы был образован Комитет,
который бы весь возможный доход русского] и англ[ийского]
изданий, всех последующих изданий и переводов, употреблял на
помощь, людям безвозвратную - но непременно личную помощь,
личную в том смысле, как это делают некоторые христианские
общины, стараясь поставить людей вновь на ноги или же сгладить им
жизнь, если положение их безнадежное. Помощь должна была идти без
различия национальности и веры, и каждый раз сумма целиком должна
быть истрачена: не ожидая больших несчастий давать тем, про кого
известно.
Книга будто бы имела успех, хотя она была очень пестрая -
частию легкая и доступная, частию туманная местами, т. к. мысль
не всегда выливалась в ясную форму; как будто из-за этого я
кое-где переходил к образам (гимны).
Сейчас вспомнил об одной мысли, которая ярко выливалась мне во
время болезни, но к которой я подходил еще в Киеве, во время
работы над первой главой своей книги о жив[ом] вещ[естве] в связи
с чтением работы Мечникова (в Полтаве) и Кащенко (в
Киеве),48
но которые я тогда же не смог изложить в удовлетворяющей меня
форме. Это мысль о возможности прекращения смерти, ее
случайности, почти что бессмертия личности и будущего
человечества. Меня интересовали последствия этого с
геохимической точки зрения. Сейчас, во время болезни, целый рой
идей с этим связанных прошел через мое сознание. Но здесь я их
касаться не хочу и, д[олжно] б[ыть], не смог бы.
Так закончилась моя жизнь. Мне хочется здесь сказать несколько
слов по поводу этих "Размышлений] перед смертью". Для меня именно
это настроение является наиболее странным. Я совершенно ни о чем
подобном не думал за эти долгие месяцы и годы.
Однако необходимо сказать следующее. С молодости меня привлекает
форма изложения своих мыслей в виде кратких изречений, свободных
набросков и отдельных, более длинных, но отрывочных размышлений.
Я не раз пробовал это делать, но бросал, т. к. убеждался, как
трудно уловить мысль, изложить ее так, чтобы это удовлетворяло;
наконец, подымалась критика того, что стоит ли это записывать. А
иногда не хотелось передавать в логических выражениях те,
казавшиеся мне важными понимания сущего, которые я испытывал: как
будто они были очень интимны. Были случаи, когда приходившие мне
мысли, как будто верно выражавшие мое убеждение, внушали мне
страх своими неизбежными логическими выводами, раз они станут
общим достоянием (таковы мысли о семье и о значении половой
морали). Но, как бы то ни было, стремление к такой форме книги
очень меня всегда привлекало, т. к. оно давало большую свободу
изложения, а чрезвычайная свобода в выборе тем и форм изложения, их
чередование без всякого порядка, казались мне отвечающими
естественному ходу мыслей живого думающего человека. Такая форма
лучше дневника - особенно если она идет без системы, а так или
иначе подобрано то, что казалось данной личности важным и нужным
сказать человечеству, внести в мировую литературу. В последнее
время, в связи с чтением уже здесь мыслей Ля Рошфуко, Вовенарга,
Гете, очевидно, эти старые стремления вновь оживились. Но то, что
они вылились в такую форму "Размышлений перед смертью", чтобы эта
форма так или иначе определила их, повлияла на их состав и
характер - известной строгости мысли
(3/16. III. [1]920)
изложения, подбора тем - если можно сказать, элемента
торжественности, лицом к лицу все время с Вечной загадкой, столь
многих пугающей и столь могущественной в своем влиянии на
сознание человека - это элемент совершенно для меня
неожиданный. И он дает единство бесконечному разнообразию тем и
форм, какие может принять творчество этого рода.
Точно также совершенно неожиданна была для меня идея
употребления дохода этой книги. Как будто она хотела связать ее с
интимнейшими переживаниями моего духа. Я живу всегда - при всей
отвлеченности моей природы - в сознании, что рационализирование
охватывает небольшую часть духовных проявлений человеческой
личности, что разум охватывает далеко не все и нельзя даже
считать его главным и основным решателем жизненных проявлений
личности. Через всю мою жизнь проходит этот элемент и в том
чувстве дружбы и братства, который так красит жизнь, и, я бы
сказал, дает большую, чем что бы то ни было, возможность
развернуться человеческой личности. И странным образом, эта
способность дружбы, создания новых дружеских связей, глубоких и
крепких - не исчезла у меня теперь, в старости, т. к. в Киеве
зародились у меня глубокие дружественные связи с Васил[енко],
Тимош[енко], Личк[овым]. Это все разные проявления эроса и эроса
настоящего, связанного не с абстрактным человеком рационалистов,
а с живой человеческой личностью. В связи с религиозными
аспектами этого явления я много понял в общении с Нюточкой
[Короленко], и ее идея христианской помощи - как помощи
индивидуальной и личной - в отличие от социальной и
государственной - целиком отразилась в этом моем потенциальном
предсмертном распоряжении.
Неужели действительно охватившее меня во время болезни состояние
позволило почувствовать предсмертное состояние сознательно
умирающего человека, когда выступают перед ним основные элементы
его земной жизни?
Любопытно, что, сколько помню, ни разу во время болезни и по
сейчас, область этих переживаний не переходила в сны, и я мог
засыпать и могу засыпать только тогда, когда замирают образы,
связанные с этим построением моей жизни. Сон иной, не глубокий,
без сновидений или с такими, где бессвязно и бессмысленно
вспоминаются среди каких-то чуждых созданий фантазии, давно
ушедшие близкие, в формах, чуждых их настоящей сущности.
Мне хочется еще добавить несколько впечатлений о близких среди
множества картин, которые проходили тогда и которые, если бы я
выразил их в словах - дали бы целый фантастический роман, где
моя потенциальная будущая жизнь была бы центром.
Совершенно два разных представления о будущем Ниночки. И обе эти
картины шли как бы исключая друг друга. По одной - ее брак с
Ф. Т. [Сердюком], сперва жизни в Шишаках - но поездка к нам в
Америку. В конце концов Ф. Т. и Нин[а] решили переселиться в
Ам[ерику], т. к. условия жизни в новом аграрном строе на Украине
были тяжелы и не давали простора для свободного личного
агрономического строительства при огромных налогах: надо было
иметь или большие творческие способности и капитал или же входить
в ассоциацию с другими людьми, когда личность многих
подавляется. В Америке они получили агрономическое образование,
купили достаточный кусок земли и стали вести хозяйство, уходя в
эту сторону человеческой деятельности. Дети - 2 сына и дочь -
значительную часть были с Наташей у нас. И жили они и после на
расстоянии нескольких часов езды по жел[езной] дор[оге].
Любопытно, что по отношению к одному сыну я совершенно
определенно видел рост его как талантливого натуралиста-зоолога,
связавшегося с Инст[итутом] еще в детстве. Он принял нашу
фамилию, как бы продолжая традицию рода, который терял свое
продолжение Вернадских благодаря безалаберности Н[ины]
В[ладимировны], жены Георгия (см. впрочем ниже). Вместе с сыном
немца, помощника по зоологии, и южноамериканца, испанца, на
средства или влиянием которого была снаряжена экспедиция в
Ю[жную] Америку. Эти юноши составили дружную группу будущего. Мне
даже казалось, что судьба его благодаря дружбе с молодым
испанцем, южноамериканцем отбросила его позже туда, где он
создал свою будущую судьбу. Женившись, эти юноши приняли участие
в южноамериканской экспедиции.
Рядом с этим рисовалась совершенно другая картина - опять-таки
как-то чередуясь, без всякого порядка. В Лондоне Ниночка вошла в
художественные круги и уже во время заседания] Брит[анской]
ассоциации ее наброски - в том числе и мой эскиз меня во время
речи - обратили на себя внимание - она вошла в сношение с
одним из крупных анг[лийских] иллюстрированных] изданий. На этой
почве создался ее роман с молодым англ[ийским] художн[иком],
связанным с этим журналом. С ним она объехала и обошла Украину,
славянские] земли, после посещая разные страны и создавая
совместно своеобразный новый тип иллюстраций жизни и поездок.
Эти поездки захватили и Америку, и они часто гостили у нас. Все,
что раньше писалось о детях, целиком сохраняется. Дочь -
радость и счастье Наташи, другой сын - энергичный практический
работник.
Жизнь сына, которого будущее рисуется мне очень видным, всецело
шла в России - но несколько раз он приезжал и долго жил у нас
на берегу океана.
Наташа все время помогала мне в работе. После издания "Геохимии"
она вначале неизменно помогала мне, а затем занялась нашей
библиотекой и семейным архивом (перевез частию из СПб.), который
давал материал для работы. Когда я ушел от управления Институтом
и начал работу над "Размышлениями] перед смертью" - общение на
почве этой работы было в начале мне очень ясно, но после моей
смерти в Комитете я ее не видел. Мне казалось, что ее смерть была
близка по времени с моей - раньше или позже, неясно. Внуки дали
ей то счастие, которого она лишена сейчас в браке сына.
Я записываю эти подробности по желанию Ниночки. Но мне кажется,
они являются чисто фантастическими построениями, связанными с той
формой, в какую вылилась эта странная работа моего сознания. Но,
м[ожет] б[ыть], и в этой форме есть отблески прозрений в
будущее?
Я хочу здесь - уже никому не читая, из предыдущего] я почти все
- кроме ( ) для Нин[ы] и Н[аташи] - читал Нин[е] и Нат[аше],
прочту Георгию и, м[ожет] б[ыть], кому-нибудь из друзей. Но два
странных эпизода я записываю пока только для себя. Они слишком
интимны и слишком мало связаны с теми чертами моей личности,
которые я свободно более или менее - оставляю в своей жизни.
Наконец, если это чистые фантазии, зачем о них говорить?
Во-первых, будто бы мне пришлось пережить такое состояние, что