Страница:
В то время как пять торпед устремились на запад, «У-230» рванулась на восток с тремя преследовавшими эскортами за кормой. При свете луны серые надстройки охотников сияли белизной. Через несколько минут частого сердцебиения у западного горизонта взметнулся ряд сполохов пламени. Два, возможно, три транспорта были поражены нашими торпедами. Часы показывали 22.25. К нашему изумлению, эскорты, находившиеся позади нас на дистанции броска камнем, неожиданно развернулись и понеслись назад к атакованному конвою.
«У-230» еще час продолжала идти на полных оборотах, затем Зигман позволил команде расслабиться. Через три часа после того, как англичане прекратили нас преследовать, Ридель сообщил в штаб об итогах наших атак: «Конвой БД-64. Курсом на запад. Три попадания. Без возможности проследить характер повреждений. Ранее потоплены четыре транспорта общим тоннажем 26 тысяч тонн. Все торпеды израсходованы. Возвращаемся на базу».
Вслед за передачей своей радиограммы мы взяли курс на Бискайский залив. Прежде чем первые лучи солнца смогли демаскировать нас, «У-230» ушла под воду.
Мы, как и прежде, двигались в надводном положении только ночью. Когда был пересечен невидимый барьер, которым оградили залив союзники, атаки с воздуха учащались с каждым часом. В постоянном напряжении мы следовали, держа свои палубы вровень с поверхностью моря; носовые и кормовые цистерны балласта были чуть затоплены водой для мгновенного погружения. Каждый час кошмарного перехода по этим опасным водам мог оказаться для нас последним.
На третью ночь после битвы с конвоем нас сотрясали взрывы от 16 сброшенных глубинных бомб. На четвертую ночь мы ныряли под воду шесть раз и уклонились от 24 довольно точно сброшенных кассет боезарядов. На пятую ночь нам были посланы вдогонку 28 бомб. На шестую лодка погружалась в глубину пять раз и уклонилась от 20 бомб. На седьмую ночь число атак с воздуха сократилось, но мы шли в район патрулирования группы охотников противника с совершенно пустыми торпедными аппаратами. Нам удалось перехитрить врага, двигаясь медленно и соблюдая молчание. Электромоторы лодки работали почти беззвучно. Затем, избавившись от опасности, лодка устремилась на восток, грохоча дизелями. К окончанию ночи мы смогли сообщить в штаб, что находимся всего в десяти часах перехода от места встречи с нашим эскортом.
5 ноября в 09.30 «У-230» совершила всплытие. Впервые за 18 дней мы увидели дневной свет. Два тральщика поджидали нас в бурном море недалеко от скалистого побережья Бретани. Один из них просигналил нам лампой: «Воздушная тревога. Расчеты – к зениткам!»
Мы немедленно отреагировали. Очевидно, поход еще не закончился. Сатанинская сила преследовала нас сверху до самого прибытия в порт.
Глава 16
Глава 17
«У-230» еще час продолжала идти на полных оборотах, затем Зигман позволил команде расслабиться. Через три часа после того, как англичане прекратили нас преследовать, Ридель сообщил в штаб об итогах наших атак: «Конвой БД-64. Курсом на запад. Три попадания. Без возможности проследить характер повреждений. Ранее потоплены четыре транспорта общим тоннажем 26 тысяч тонн. Все торпеды израсходованы. Возвращаемся на базу».
Вслед за передачей своей радиограммы мы взяли курс на Бискайский залив. Прежде чем первые лучи солнца смогли демаскировать нас, «У-230» ушла под воду.
Мы, как и прежде, двигались в надводном положении только ночью. Когда был пересечен невидимый барьер, которым оградили залив союзники, атаки с воздуха учащались с каждым часом. В постоянном напряжении мы следовали, держа свои палубы вровень с поверхностью моря; носовые и кормовые цистерны балласта были чуть затоплены водой для мгновенного погружения. Каждый час кошмарного перехода по этим опасным водам мог оказаться для нас последним.
На третью ночь после битвы с конвоем нас сотрясали взрывы от 16 сброшенных глубинных бомб. На четвертую ночь мы ныряли под воду шесть раз и уклонились от 24 довольно точно сброшенных кассет боезарядов. На пятую ночь нам были посланы вдогонку 28 бомб. На шестую лодка погружалась в глубину пять раз и уклонилась от 20 бомб. На седьмую ночь число атак с воздуха сократилось, но мы шли в район патрулирования группы охотников противника с совершенно пустыми торпедными аппаратами. Нам удалось перехитрить врага, двигаясь медленно и соблюдая молчание. Электромоторы лодки работали почти беззвучно. Затем, избавившись от опасности, лодка устремилась на восток, грохоча дизелями. К окончанию ночи мы смогли сообщить в штаб, что находимся всего в десяти часах перехода от места встречи с нашим эскортом.
5 ноября в 09.30 «У-230» совершила всплытие. Впервые за 18 дней мы увидели дневной свет. Два тральщика поджидали нас в бурном море недалеко от скалистого побережья Бретани. Один из них просигналил нам лампой: «Воздушная тревога. Расчеты – к зениткам!»
Мы немедленно отреагировали. Очевидно, поход еще не закончился. Сатанинская сила преследовала нас сверху до самого прибытия в порт.
Глава 16
Наконец «У-230» укрылась в бетонном убежище Бреста. Только там, под семиметровой толщей армированного бетона над нашими головами, мы были недосягаемы для самолетов противника. Как только я пересек сходни и сделал первые неуверенные шаги по твердой почве, бетонная дорожка передала ощущение безопасности от просоленных сапог до моей души и тела.
Я тяжело вздохнул. Только этим вздохом и можно было выразить мое отношение к нашим неудачам в подводной войне. Теперь все было против нас. Даже наша новая многообещающая самонаводящаяся торпеда не показала в бою тех превосходных свойств, которые она продемонстрировала в идеальных для испытаний условиях. Оставалось мало из того, чем мы могли пожертвовать. Два года назад линия фронта на западе проходила далеко в море. Минувшей весной она придвинулась на восток к континентальному шельфу. Теперь фронт проходил по самому побережью Франции. Многие подлодки, которым удавалось каким-то образом уцелеть в течение нескольких дней похода, были потоплены на глазах представителей наших береговых служб за несколько мгновений до того, как их экипажи могли вступить на бетонный пирс.
Сама бухта Бреста могла бы послужить наглядной иллюстрацией драматической разницы между прошлым и настоящим. Я заметил, что многие стоянки подлодок в бетонном бункере пустуют. Минувшей весной в каждой заводи теснились три подлодки, другие были вынуждены ожидать своей очереди снаружи у открытого причала. Я обратил внимание на то, что в сухом доке царила тишина. Не так давно в нем кипела работа. Там 24 часа в сутки ремонтировались подлодки. И если бы лодки охотились за конвоями! Нет, их осталось немного в Атлантике. Но каждая из них атаковала в одиночку просто для того, чтобы противник не сворачивал свою дорогостоящую противолодочную систему обороны. В октябре были потоплены 24 подлодки, одни из них погибли под градом авиабомб, другие – от новых, более совершенных боезарядов. Результаты нашего похода оказались на удивление большим вкладом в общий итог потерь союзников, понесенных от подлодок. Однако многие пустующие места в офицерской столовой не позволяли нам гордиться своими достижениями. Дыхание смерти ощущалось повсюду.
Мой первый завтрак в порту сопровождался не только ранними свежими овощами, но также и новыми дурными вестями. Штрахмейер, один из офицеров штаба, сообщил, что три моих сокурсника и близких друга погибли в море. Еще один нашел смерть на борту подлодки, когда взрыв разнес носовой комплект аккумуляторных батарей. Лодка вернулась в порт, но моего друга похоронили в Атлантике. Затем Штрахмейер ошарашил меня новостью о том, что Герлоф и Гебель, мои товарищи по службе на «У-557», погибли вместе со своими лодками летом. Удрученный тем, как косит коса смерти, я попрощался со Штрахмейе-ром и вышел в соседнее помещение.
В баре собралась компания наших «бессмертных». Ночь еще только начиналась, но они уже были навеселе. Ридель щеголял усами, отращивание которых считал основной своей заботой во время наших походов. Там были фон Штромберг, Бурк и другие. Я присоединился к обществу, пил и пел вместе с ними. Мы прошлись по всему репертуару морских песен, часть которых исполнялись на мотив мелодий Линке из «Жука-светляка». Затем мы горланили припев своей версии одной популярной песни, а Бурк подыгрывал нам на фортепьяно.
… Если мы уйдем на дно океана,
То все равно доберемся до берега,
К тебе, Лили Марлен,
К тебе, Лили Марлен…
Как это часто случалось, когда у нас истощались запасы шампанского, терпения или остроумия, мы решили навестить мадам и ее девиц в казино-баре. Не снимая морской формы, я втиснулся в переполненный автомобиль, который помчался по ночному городу.
В казино-баре было шумно, дымно и светло. Там уже находилось несколько приятелей из Первой флотилии. Нас встретили приветствиями и ликованием. Мадам была обворожительна, как всегда, а ее товар обладал свойствами, которые выгодно отличали казино-бар от других заведений подобного рода. Она приветствовала меня любезно, но с оттенком упрека:
– Месье, мы так долго не видели вас. Надеюсь, мои девочки не обошлись с вами дурно.
– Нет, их вины в этом нет, дело в том, что… – Я прервал свои объяснения, вспомнив, что ее заведение может быть центром шпионажа союзников. – Меня унес отсюда отлив, мадам, – закончил я свой ответ.
Она предлагала мне сделать выбор партнерши, но у меня не было особых планов на ночь. Я сидел в баре, потягивая напитки, слушал громкую музыку по фонографу, смотрел на своих друзей. Ни девицы, ни шампанское не воодушевляли меня, хотя забвение в развлечениях было нашим главным желанием в эти мрачные дни. Я понял, что казино-бар потерял для меня свою привлекательность.
Как только часы пробили полночь, начался вой сирен воздушной тревоги. Мои друзья поспешили покинуть заведение. Бомбы их не пугали, просто им не хотелось, чтобы какая-нибудь случайность задержала их надолго. Это повредило бы их репутации. Сирены продолжали выть, когда мы шли по улицам Бреста, прислушиваясь к глухим выстрелам зениток, бьющих за городом в направлении мыса Кесан.
Не располагая временем, чтобы вернуться в военный городок, большинство моих друзей воспользовались бомбоубежищем до того, как самолеты появились в небе над Брестом. Я смотрел на разрывы в небе и видел, что основной удар союзники наносили по южной части города. В следующие несколько минут семь или восемь бомбардировщиков загорелись, выпали из боевого построения и стали падать вниз в изящном пике, оставляя за собой искристый шлейф. Значительно усовершенствованная тяжелая зенитная артиллерия вокруг Бреста создала такое захватывающее зрелище, что я забыл укрыться в убежище. Впрочем, необходимость в этом отпала. Остатки воздушной армады союзников удалились.
Под впечатлением увиденного мы не хотели отходить ко сну и присоединились в баре к группе приятелей, чтобы выпить еще шампанского. Но, как только я разместился на высокой табуретке, дверь бара распахнулась и кто-то крикнул:
– Американцы идут!
Мы повскакивали со своих табуреток, недоверчиво переглядываясь, хотя после высадки союзников в Сицилии и Италии все было возможно. Однако молодой офицер из, штаба, принесший весть, поспешил добавить:
– Успокойтесь, господа. Я только имел в виду, что ведут пленных американских летчиков, чьи самолеты были только что сбиты. Большинство из них ранены. Не хотите ли взглянуть?
Ночь становилась все более интересной. Я бросился к морскому госпиталю, расположенному поблизости, чтобы посмотреть на чужеземцев из-за океана. Двор госпиталя был залит светом многочисленных ламп. Два или три раза через определенный промежуток времени в него въезжали грузовики или санитарные машины и останавливались в месте парковки. Вокруг них у входа столпились санитары, медсестры и просто зеваки. Жертв нашего зенитного огня, сильно обожженных, вносили на носилках. Доктор, с которым я был знаком, позволил мне заглянуть в приемную палату. Туда доставлялись новые пациенты, как только ранее доставленных американцев выносили для срочных операций. Один из янки, еще одетый в свою летную куртку, казалось, находился в лучшем состоянии, чем его товарищи, однако он закатывал глаза и вертел головой, будто в агонии. Когда я подошел к нему, то увидел, что у него ото лба к шее идет безобразный, но довольно поверхностный рубец, деливший его голову на две части. Он был коротко подстрижен в стиле прусского офицера. Увидев впервые своего врага на таком близком расстоянии, я не удержался, чтобы не поговорить с ним, сказав по-английски:
– Видишь, вот что тебе досталось за бомбежку нашей базы. Больно?
Он не отвечал. Тогда я продолжил:
– Скажи, откуда у тебя такая рана?
На этот раз он слегка пошевелил головой, как бы удивляясь, что противник интересуется его состоянием. Потом ответил:
– Я получил ее, когда выбросился из кабины. Самолет был подбит и горел. Другие члены экипажа уже выбросились на парашютах. Я не мог этого сделать, так как не открывался фонарь. Я уперся в него головой и выдавливал его до тех пор, пока не разбил его. Так, должно быть, и порезался. Как добрался до земли, уже не помню.
Меня заинтересовал его американский акцент. Что до меня, то я изучал чистый английский.
– Итак, – сказал я ему, – война для тебя закончилась. Ты рад этому?
– Пусть для меня война и закончилась, но очень скоро она закончится для вас, немцев, тоже.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты же уже слышал. Мы сотрем в порошок ваши военные базы и промышленность, причем за несколько месяцев, может, чуть подольше, не имеет значения.
– Да через месяц мы отплатим вам сполна, – возмутился я. – Послушай, не знаю, что вам там говорят о нашем военном потенциале, но в одном я уверен твердо: скоро в небе не останется ни одного вашего самолета, и это будет для вас окончанием войны.
Я подразумевал, конечно, использование нашего «нового оружия», включая радиацию и атомные бомбы, над которыми работали наши специалисты. Об этом много говорили.
– Ну да, – возразил американец саркастически. – Ты забыл, что случилось с вашими подлодками. Мы расколошматили большинство из них за шесть месяцев. И со всем остальным будет так же. Вы долго не продержитесь.
Меня поразила его осведомленность, но в то же время возмутило его высокомерие.
– Ты говоришь вздор. Кто тебе сказал, что у нас нет больше подлодок?
– А разве не так?
– Совсем не так. И я живое свидетельство тому. Только что вернулся из похода и могу заверить тебя, что в море осталось еще много подлодок. Скоро там будут сотни новых, более быстрых и более мощных. Мы вышвырнем ваш флот из океана.
От сказанного мне стало легче на душе.
Но янки скептически улыбнулся и сказал:
– Хорошенько выслушай, что я тебе скажу. Ты еще вспомнишь это, и очень скоро. Что бы вы, немцы, ни делали, теперь уже слишком поздно. Время работает на нас, и только на нас.
Решив, что он типичная жертва пропаганды союзников, я похлопал американца по плечу и сказал:
– Вы увидите, что немцы не так плохи, как их изображают ваши газеты. Желаю тебе скорого выздоровления. Придет день, и ты поймешь, что я прав.
Мы улыбнулись друг другу, и я ушел. Следующей остановкой янки был операционный стол и затем длительный отдых за колючей проволокой.
Когда я вернулся в военный городок, был уже день, неподходящее время для сна. Я вынул из чемоданов форму и гражданский костюм и повесил их в шкаф. Разложив на столе книги, выбрал одну из них и попытался читать. Текст не воспринимался, в ушах звучали слова американского пилота о том, что время работает на них. Меня охватило беспокойство. Я взялся перечитывать письма, которые получил из дома. Но голос американца продолжал звучать между строк. Воздушные налеты, писали родители, резко усилились. От них погиб один из приятелей отца по бизнесу. В письмах сообщалось также, что приезжал в отпуск муж Труди. Молодожены провели две недели в Шварцвальде, где еще не было налетов по ночам. Письма открыли мне тот горький факт, что даже дома обстановка становилась все хуже. Меня продолжали преследовать слова американца.
Рано утром я вывел «У-230» в Брестскую бухту, чтобы проверить ее состояние. Главный инженер флотилии определил минимум ремонтных работ и их сроки. Обстановка требовала быстрого возвращения на фронт немногих подлодок, еще находившихся на плаву. Нашу старую рабочую лошадку нужно было за две недели почистить, заправить горючим, покрасить и привести в порядок. Это означало, что времени для отпуска ни у кого не было. Я во второй раз поинтересовался возможностью обзавестись «шнеркелем», но никто на базе не мог дать мне вразумительного ответа на мой запрос. Вместо этого нам сказали, что мы получим усовершенствованные радары, способные пеленговать длину волн в нижнем сантиметровом диапазоне. Таким образом, мы будем идти вровень с быстрым прогрессом противника в электронной войне. В жестоком противостоянии на море мы были загнаны в глухую оборону. Союзники диктовали нам условия войны и виды вооружения.
На выходные дни первой недели я бросил свои дела на подлодке и в порту, отправившись в пятницу вечером экспрессом в Париж. Ночью я переоделся в туалете поезда в гражданский костюм. Согласно предварительной договоренности, я встретил Маргариту под ЭЙфелевой башней. На ней было голубое шелковое платье с вышитыми цветами. Мы обнялись, и я встретился глазами с проходившими мимо немецкими солдатами, завидовавшими несдержанному французу. Париж был теплым и благоухающим. В прозрачном воздухе смешались терпкие запахи опадающих листьев и воды в Сене, а также аромат духов. Над нами сияло солнце, ласковых лучей которого я так часто был лишен в море. Это было время, когда я забыл о бомбежках и смертях, когда мне казалось, что меня минует реальная перспектива отправиться на дно океана.
Вскоре после моего возвращения в Брест я уже был переодет в морскую форму и ничто не выдавало моего короткого посещения другого мира. Командиру было неожиданно приказано явиться с докладом к вышестоящему офицеру отделения «Запад» в штабе. Мы предположили, что его визит имеет какое-то отношение к нашему предстоящему походу. После дневного отсутствия Зигман вернулся и быстро вызвал Фридриха, Ри-деля и меня к себе. Без предисловий он сказал:
– Господа, я буду краток. Нам приказано прорваться сквозь Гибралтарский пролив в Средиземное море.
Зигман сделал паузу, чтобы наблюдать нашу реакцию. Я выдавил из себя улыбку, мои партнеры сохраняли мрачное выражение лица. Всем было ясно, что любая попытка пробиться сквозь тесный пролив имела минимальные шансы на успех. Но какая разница, куда нам идти? Везде было одно и то же – отчаянные попытки нанести противнику ущерб и избежать ран или гибели от бомбежек. Как в случае с медленным самоубийством. Везде смерть была неизбежна, изменилось бы только название моря, в котором мы пойдем на дно.
Было, однако, одно утешение: если нам посчастливится пройти пролив, районом наших операций будут спокойные воды Средиземного моря. Чтобы разрядить обстановку, я сказал:
– Все это напоминает мне экзотические места, которые хотелось бы посетить. Только вот как туда добраться?
Капитан быстро подхватил мой мрачный юмор:
– Господа, если вы сохраните в тайне цель нашего похода, нам удастся понежиться в январе на пляжах Италии.
Напряженность спала, и наш разговор оживился. Но затем Зигман снова охладил нас. Он сообщил, что в начале ноября англичане перехватили и потопили в проливе две наши подлодки: «У-742» и «У-340». Другие подлодки, направленные в пролив, погибли еще раньше, чем смогли добраться до него. 24 октября у побережья Испании была потоплена «У-566», та же судьба постигла 10 ноября «У-966». Ничего не было известно о судьбе «У-134» и «У-535», которых, видимо, потопили до того, как они успели передать радиограммы бедствия. Последние потери дали нам наглядное представление о том, что нас ожидает.
Пока мы готовились к походу, возрастала разница в потерях не в нашу пользу. К 25 ноября было уничтожено еще 15 наших подлодок. Наш внушительный подводный флот в Атлантике, которым когда-то гордились, почти перестал существовать. Все, что мы смогли противопоставить англо-американской технике, – это уничтожение торпедами нескольких судов из малых конвоев союзников тоннажем всего лишь 67 тысяч регистровых брутто-тонн.
Я тяжело вздохнул. Только этим вздохом и можно было выразить мое отношение к нашим неудачам в подводной войне. Теперь все было против нас. Даже наша новая многообещающая самонаводящаяся торпеда не показала в бою тех превосходных свойств, которые она продемонстрировала в идеальных для испытаний условиях. Оставалось мало из того, чем мы могли пожертвовать. Два года назад линия фронта на западе проходила далеко в море. Минувшей весной она придвинулась на восток к континентальному шельфу. Теперь фронт проходил по самому побережью Франции. Многие подлодки, которым удавалось каким-то образом уцелеть в течение нескольких дней похода, были потоплены на глазах представителей наших береговых служб за несколько мгновений до того, как их экипажи могли вступить на бетонный пирс.
Сама бухта Бреста могла бы послужить наглядной иллюстрацией драматической разницы между прошлым и настоящим. Я заметил, что многие стоянки подлодок в бетонном бункере пустуют. Минувшей весной в каждой заводи теснились три подлодки, другие были вынуждены ожидать своей очереди снаружи у открытого причала. Я обратил внимание на то, что в сухом доке царила тишина. Не так давно в нем кипела работа. Там 24 часа в сутки ремонтировались подлодки. И если бы лодки охотились за конвоями! Нет, их осталось немного в Атлантике. Но каждая из них атаковала в одиночку просто для того, чтобы противник не сворачивал свою дорогостоящую противолодочную систему обороны. В октябре были потоплены 24 подлодки, одни из них погибли под градом авиабомб, другие – от новых, более совершенных боезарядов. Результаты нашего похода оказались на удивление большим вкладом в общий итог потерь союзников, понесенных от подлодок. Однако многие пустующие места в офицерской столовой не позволяли нам гордиться своими достижениями. Дыхание смерти ощущалось повсюду.
Мой первый завтрак в порту сопровождался не только ранними свежими овощами, но также и новыми дурными вестями. Штрахмейер, один из офицеров штаба, сообщил, что три моих сокурсника и близких друга погибли в море. Еще один нашел смерть на борту подлодки, когда взрыв разнес носовой комплект аккумуляторных батарей. Лодка вернулась в порт, но моего друга похоронили в Атлантике. Затем Штрахмейер ошарашил меня новостью о том, что Герлоф и Гебель, мои товарищи по службе на «У-557», погибли вместе со своими лодками летом. Удрученный тем, как косит коса смерти, я попрощался со Штрахмейе-ром и вышел в соседнее помещение.
В баре собралась компания наших «бессмертных». Ночь еще только начиналась, но они уже были навеселе. Ридель щеголял усами, отращивание которых считал основной своей заботой во время наших походов. Там были фон Штромберг, Бурк и другие. Я присоединился к обществу, пил и пел вместе с ними. Мы прошлись по всему репертуару морских песен, часть которых исполнялись на мотив мелодий Линке из «Жука-светляка». Затем мы горланили припев своей версии одной популярной песни, а Бурк подыгрывал нам на фортепьяно.
… Если мы уйдем на дно океана,
То все равно доберемся до берега,
К тебе, Лили Марлен,
К тебе, Лили Марлен…
Как это часто случалось, когда у нас истощались запасы шампанского, терпения или остроумия, мы решили навестить мадам и ее девиц в казино-баре. Не снимая морской формы, я втиснулся в переполненный автомобиль, который помчался по ночному городу.
В казино-баре было шумно, дымно и светло. Там уже находилось несколько приятелей из Первой флотилии. Нас встретили приветствиями и ликованием. Мадам была обворожительна, как всегда, а ее товар обладал свойствами, которые выгодно отличали казино-бар от других заведений подобного рода. Она приветствовала меня любезно, но с оттенком упрека:
– Месье, мы так долго не видели вас. Надеюсь, мои девочки не обошлись с вами дурно.
– Нет, их вины в этом нет, дело в том, что… – Я прервал свои объяснения, вспомнив, что ее заведение может быть центром шпионажа союзников. – Меня унес отсюда отлив, мадам, – закончил я свой ответ.
Она предлагала мне сделать выбор партнерши, но у меня не было особых планов на ночь. Я сидел в баре, потягивая напитки, слушал громкую музыку по фонографу, смотрел на своих друзей. Ни девицы, ни шампанское не воодушевляли меня, хотя забвение в развлечениях было нашим главным желанием в эти мрачные дни. Я понял, что казино-бар потерял для меня свою привлекательность.
Как только часы пробили полночь, начался вой сирен воздушной тревоги. Мои друзья поспешили покинуть заведение. Бомбы их не пугали, просто им не хотелось, чтобы какая-нибудь случайность задержала их надолго. Это повредило бы их репутации. Сирены продолжали выть, когда мы шли по улицам Бреста, прислушиваясь к глухим выстрелам зениток, бьющих за городом в направлении мыса Кесан.
Не располагая временем, чтобы вернуться в военный городок, большинство моих друзей воспользовались бомбоубежищем до того, как самолеты появились в небе над Брестом. Я смотрел на разрывы в небе и видел, что основной удар союзники наносили по южной части города. В следующие несколько минут семь или восемь бомбардировщиков загорелись, выпали из боевого построения и стали падать вниз в изящном пике, оставляя за собой искристый шлейф. Значительно усовершенствованная тяжелая зенитная артиллерия вокруг Бреста создала такое захватывающее зрелище, что я забыл укрыться в убежище. Впрочем, необходимость в этом отпала. Остатки воздушной армады союзников удалились.
Под впечатлением увиденного мы не хотели отходить ко сну и присоединились в баре к группе приятелей, чтобы выпить еще шампанского. Но, как только я разместился на высокой табуретке, дверь бара распахнулась и кто-то крикнул:
– Американцы идут!
Мы повскакивали со своих табуреток, недоверчиво переглядываясь, хотя после высадки союзников в Сицилии и Италии все было возможно. Однако молодой офицер из, штаба, принесший весть, поспешил добавить:
– Успокойтесь, господа. Я только имел в виду, что ведут пленных американских летчиков, чьи самолеты были только что сбиты. Большинство из них ранены. Не хотите ли взглянуть?
Ночь становилась все более интересной. Я бросился к морскому госпиталю, расположенному поблизости, чтобы посмотреть на чужеземцев из-за океана. Двор госпиталя был залит светом многочисленных ламп. Два или три раза через определенный промежуток времени в него въезжали грузовики или санитарные машины и останавливались в месте парковки. Вокруг них у входа столпились санитары, медсестры и просто зеваки. Жертв нашего зенитного огня, сильно обожженных, вносили на носилках. Доктор, с которым я был знаком, позволил мне заглянуть в приемную палату. Туда доставлялись новые пациенты, как только ранее доставленных американцев выносили для срочных операций. Один из янки, еще одетый в свою летную куртку, казалось, находился в лучшем состоянии, чем его товарищи, однако он закатывал глаза и вертел головой, будто в агонии. Когда я подошел к нему, то увидел, что у него ото лба к шее идет безобразный, но довольно поверхностный рубец, деливший его голову на две части. Он был коротко подстрижен в стиле прусского офицера. Увидев впервые своего врага на таком близком расстоянии, я не удержался, чтобы не поговорить с ним, сказав по-английски:
– Видишь, вот что тебе досталось за бомбежку нашей базы. Больно?
Он не отвечал. Тогда я продолжил:
– Скажи, откуда у тебя такая рана?
На этот раз он слегка пошевелил головой, как бы удивляясь, что противник интересуется его состоянием. Потом ответил:
– Я получил ее, когда выбросился из кабины. Самолет был подбит и горел. Другие члены экипажа уже выбросились на парашютах. Я не мог этого сделать, так как не открывался фонарь. Я уперся в него головой и выдавливал его до тех пор, пока не разбил его. Так, должно быть, и порезался. Как добрался до земли, уже не помню.
Меня заинтересовал его американский акцент. Что до меня, то я изучал чистый английский.
– Итак, – сказал я ему, – война для тебя закончилась. Ты рад этому?
– Пусть для меня война и закончилась, но очень скоро она закончится для вас, немцев, тоже.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты же уже слышал. Мы сотрем в порошок ваши военные базы и промышленность, причем за несколько месяцев, может, чуть подольше, не имеет значения.
– Да через месяц мы отплатим вам сполна, – возмутился я. – Послушай, не знаю, что вам там говорят о нашем военном потенциале, но в одном я уверен твердо: скоро в небе не останется ни одного вашего самолета, и это будет для вас окончанием войны.
Я подразумевал, конечно, использование нашего «нового оружия», включая радиацию и атомные бомбы, над которыми работали наши специалисты. Об этом много говорили.
– Ну да, – возразил американец саркастически. – Ты забыл, что случилось с вашими подлодками. Мы расколошматили большинство из них за шесть месяцев. И со всем остальным будет так же. Вы долго не продержитесь.
Меня поразила его осведомленность, но в то же время возмутило его высокомерие.
– Ты говоришь вздор. Кто тебе сказал, что у нас нет больше подлодок?
– А разве не так?
– Совсем не так. И я живое свидетельство тому. Только что вернулся из похода и могу заверить тебя, что в море осталось еще много подлодок. Скоро там будут сотни новых, более быстрых и более мощных. Мы вышвырнем ваш флот из океана.
От сказанного мне стало легче на душе.
Но янки скептически улыбнулся и сказал:
– Хорошенько выслушай, что я тебе скажу. Ты еще вспомнишь это, и очень скоро. Что бы вы, немцы, ни делали, теперь уже слишком поздно. Время работает на нас, и только на нас.
Решив, что он типичная жертва пропаганды союзников, я похлопал американца по плечу и сказал:
– Вы увидите, что немцы не так плохи, как их изображают ваши газеты. Желаю тебе скорого выздоровления. Придет день, и ты поймешь, что я прав.
Мы улыбнулись друг другу, и я ушел. Следующей остановкой янки был операционный стол и затем длительный отдых за колючей проволокой.
Когда я вернулся в военный городок, был уже день, неподходящее время для сна. Я вынул из чемоданов форму и гражданский костюм и повесил их в шкаф. Разложив на столе книги, выбрал одну из них и попытался читать. Текст не воспринимался, в ушах звучали слова американского пилота о том, что время работает на них. Меня охватило беспокойство. Я взялся перечитывать письма, которые получил из дома. Но голос американца продолжал звучать между строк. Воздушные налеты, писали родители, резко усилились. От них погиб один из приятелей отца по бизнесу. В письмах сообщалось также, что приезжал в отпуск муж Труди. Молодожены провели две недели в Шварцвальде, где еще не было налетов по ночам. Письма открыли мне тот горький факт, что даже дома обстановка становилась все хуже. Меня продолжали преследовать слова американца.
Рано утром я вывел «У-230» в Брестскую бухту, чтобы проверить ее состояние. Главный инженер флотилии определил минимум ремонтных работ и их сроки. Обстановка требовала быстрого возвращения на фронт немногих подлодок, еще находившихся на плаву. Нашу старую рабочую лошадку нужно было за две недели почистить, заправить горючим, покрасить и привести в порядок. Это означало, что времени для отпуска ни у кого не было. Я во второй раз поинтересовался возможностью обзавестись «шнеркелем», но никто на базе не мог дать мне вразумительного ответа на мой запрос. Вместо этого нам сказали, что мы получим усовершенствованные радары, способные пеленговать длину волн в нижнем сантиметровом диапазоне. Таким образом, мы будем идти вровень с быстрым прогрессом противника в электронной войне. В жестоком противостоянии на море мы были загнаны в глухую оборону. Союзники диктовали нам условия войны и виды вооружения.
На выходные дни первой недели я бросил свои дела на подлодке и в порту, отправившись в пятницу вечером экспрессом в Париж. Ночью я переоделся в туалете поезда в гражданский костюм. Согласно предварительной договоренности, я встретил Маргариту под ЭЙфелевой башней. На ней было голубое шелковое платье с вышитыми цветами. Мы обнялись, и я встретился глазами с проходившими мимо немецкими солдатами, завидовавшими несдержанному французу. Париж был теплым и благоухающим. В прозрачном воздухе смешались терпкие запахи опадающих листьев и воды в Сене, а также аромат духов. Над нами сияло солнце, ласковых лучей которого я так часто был лишен в море. Это было время, когда я забыл о бомбежках и смертях, когда мне казалось, что меня минует реальная перспектива отправиться на дно океана.
Вскоре после моего возвращения в Брест я уже был переодет в морскую форму и ничто не выдавало моего короткого посещения другого мира. Командиру было неожиданно приказано явиться с докладом к вышестоящему офицеру отделения «Запад» в штабе. Мы предположили, что его визит имеет какое-то отношение к нашему предстоящему походу. После дневного отсутствия Зигман вернулся и быстро вызвал Фридриха, Ри-деля и меня к себе. Без предисловий он сказал:
– Господа, я буду краток. Нам приказано прорваться сквозь Гибралтарский пролив в Средиземное море.
Зигман сделал паузу, чтобы наблюдать нашу реакцию. Я выдавил из себя улыбку, мои партнеры сохраняли мрачное выражение лица. Всем было ясно, что любая попытка пробиться сквозь тесный пролив имела минимальные шансы на успех. Но какая разница, куда нам идти? Везде было одно и то же – отчаянные попытки нанести противнику ущерб и избежать ран или гибели от бомбежек. Как в случае с медленным самоубийством. Везде смерть была неизбежна, изменилось бы только название моря, в котором мы пойдем на дно.
Было, однако, одно утешение: если нам посчастливится пройти пролив, районом наших операций будут спокойные воды Средиземного моря. Чтобы разрядить обстановку, я сказал:
– Все это напоминает мне экзотические места, которые хотелось бы посетить. Только вот как туда добраться?
Капитан быстро подхватил мой мрачный юмор:
– Господа, если вы сохраните в тайне цель нашего похода, нам удастся понежиться в январе на пляжах Италии.
Напряженность спала, и наш разговор оживился. Но затем Зигман снова охладил нас. Он сообщил, что в начале ноября англичане перехватили и потопили в проливе две наши подлодки: «У-742» и «У-340». Другие подлодки, направленные в пролив, погибли еще раньше, чем смогли добраться до него. 24 октября у побережья Испании была потоплена «У-566», та же судьба постигла 10 ноября «У-966». Ничего не было известно о судьбе «У-134» и «У-535», которых, видимо, потопили до того, как они успели передать радиограммы бедствия. Последние потери дали нам наглядное представление о том, что нас ожидает.
Пока мы готовились к походу, возрастала разница в потерях не в нашу пользу. К 25 ноября было уничтожено еще 15 наших подлодок. Наш внушительный подводный флот в Атлантике, которым когда-то гордились, почти перестал существовать. Все, что мы смогли противопоставить англо-американской технике, – это уничтожение торпедами нескольких судов из малых конвоев союзников тоннажем всего лишь 67 тысяч регистровых брутто-тонн.
Глава 17
Вечером 26 ноября «У-230» вышла в последний раз из Брестской бухты. Она проследовала в кильватере эскорта мимо противолодочных заграждений и понеслась в открытое море на полных оборотах. Мы знали, что наш выход в море остался незамеченным противником, потому» что всеведущая британская радиостанция «Кале», которая передавала на немецком дурные вести, не адресовала нам особых пожеланий перед уходом.
Около полуночи мы повернули на юг и проследовали в 200 метрах от французского побережья вдоль линии континентального шельфа. Обойдя «долину смерти», взяли курс на северное побережье Испании. Ночью мы были вынуждены трижды погружаться под воду, но ухитрились все-таки встретить первые лучи солнца без потерь. Перед тем как лодка ушла под воду на долгий день, Зигман оповестил команду по системе внутренней радиосвязи о нашем рискованном походе. Ее реакцией были смешанные чувства удивления и сдержанного согласия. Наш экипаж уже не раз побывал в адских условиях боя, чтобы впасть в уныние от сообщения капитана.
Но были другие предсказуемые реакции. Многие из наших подводников, оставившие на берегу возлюбленных, внезапно осознали, что никогда их больше не увидят. Их разочарование в связи с вынужденной разлукой выразилось в забавной форме. Когда во время обычного обхода лодки я заглянул в носовой торпедный отсек, то увидел матроса, сидевшего на койке, и столпившихся вокруг него приятелей. Он держал в руках женский лифчик и трусики, взятые взаймы или украденные у своей подруги. Его приятели плотоядно улыбались и делали скабрезные замечания. Я присоединился к ним и посмеялся от души. Мужчины с таким чувством юмора становятся хорошими моряками.
Осторожно продвигаясь к испанскому побережью, мы прошли под водой после первого погружения основательно разрушенный бомбардировками Лорьян, а на следующую ночь оставили по левому борту порт Ла-Рошель. Когда мы увидели огни Сан-Себастьяна, то поднялись на поверхность, повернули на запад и пошли вдоль черного контура высоких гор на расстоянии четырех миль от побережья. Наше путешествие вдоль испанского побережья осталось незамеченным, и мы позволили себе полюбоваться алеющими на закате городами Сантандер и Хихон. На пятую ночь мы обогнули опасные утесы мыса Орте-гал и через 20 часов прошли мыс Финистерре, место, где недавно были потоплены четыре наши подлодки. На следующую ночь мы увидели мерцание отражавшихся в небе миллионов огней Лиссабона. Пока жители португальской столицы предавались ночным развлечениям или мирно спали под одеялами, мы пересекали Лиссабонскую бухту. На восьмой день похода подлодка часто поднималась на перископную глубину. Мы брали пеленги на мыс Сан-Висенти. 5 декабря незадолго до полуночи в погруженном положении приблизились к Кадисскому заливу. В это время Ридель пришел на мостик и сказал бесстрастным тоном:
– На твоем столе радиограмма. Она еще не дешифрована. Почему бы тебе не сделать это? Может, что-нибудь важное.
Ридель подменил меня на вахте, я же спустился в тесное помещение, чтобы дешифровать радиограмму. В ней передавались поздравления Вернеру и Риделю в связи с присвоением им очередного звания обер-лейтенанта.
Вскоре мы оставили за кормой Кадис и подобрались совсем близко к британской зоне насыщенной противолодочной обороны пролива. 6 декабря через два часа после полуночи мы проникли в залив Барбате-де-Франко, где заканчивалось наше крейсирование вдоль европейского побережья. Мы ушли под воду и посадили «У-230» на песчаный грунт. Частые разрывы глубинных бомб в этот день всего лишь в нескольких милях к востоку напоминали нам, что «томми» полны решимости не пропустить через пролив неприятеля. Пока команда отдыхала или делала вид, что отдыхает, я сидел с командиром и обсуждал план прорыва. После нескольких часов взвешивания разных вариантов Зигман решил пройти угол от нашей стоянки до североафриканского порта Танжер и оттуда в самую горловину пролива, где британцы готовят ловушку непрошеным гостям.
6 декабря вечером личному составу подлодки было приказано занять свои места и оставаться там три следующих дня. В 21.00 «У-230» всплыла на гладкую поверхность моря и помчалась на полных оборотах к африканскому побережью. Над нами простиралось безоблачное черное небо, усыпанное яркими звездами. Как только мы вышли из-под защиты испанского берега, радиолокационные импульсы стали барабанить по нам с возрастающей частотой. Доверившись оператору нащего радара, мы продолжали продвигаться вперед с бьющимися от волнения сердцами.
– Впереди объект – громкость три!
Предупреждение прозвучало в ночи, как звон бьющегося стакана. Мы бросились в рубку, и лодка немедленно нырнула в глубину. После того как напряжение спало, наступила тишина. Ободренные этим, мы снова всплыли. Однако после восьмимильной гонки настойчивый импульс снова загнал нас в глубину.
В 23.00 мы всплыли и, не обнаружив в небе самолетов, двинулись вперед. Во время крейсирования зарядили батареи достаточно, чтобы электричества хватило на три дня хода под водой. Лодка прошла значительное расстояние, извергая сверкающие фонтанчики вокруг своего корпуса и оставляя позади целую милю предательских пузырьков. Как ни удивительно, нас все же не обнаружили. Мы двигались вперед до тех пор, пока не увидели огни Танжера, затем повернули на восток и пошли к узкой горловине пролива между двумя континентами.
Вскоре мы смешались с флотилией африканских рыболовных судов, нахально лавируя между ними зигзагами. Постепенно лодка подошла ближе к проливу. Через 40 минут мы оставили позади ничего не подозревавших рыбаков и подошли к горловине на опасную дистанцию. Здесь радиолокационные импульсы били особенно громко. Не было никакой необходимости торопить нашу фантастическую удачу. Мы ушли под воду.
7 декабря в 00.45 «У-230» начала свое бесшумное движение под водой. На глубине 40 метров она шла с небольшим дифферентом, имевшим, однако, тенденцию к нарастанию. Установленная скорость лодки достигла полутора узлов. Это было достаточно только для того, чтобы лодка держалась на плаву. Однако течение на глубине погружения имело скорость три узла, что давало нам ускорение хода до четырех с половиной узлов. Ожидалось, что возле горловины пролива течение возрастет еще больше. В самой горловине оно достигало пика и составляло на выходе в Средиземное море восемь узлов.
Я устроился в помещении центрального поста в ожидании развития событий. Наш лучший акустик Кестнер вскоре услышал слабый шум винтов и импульсы «асди-ка» прямо курсу. Возникли и другие странные шумы, которых он никогда не слышал. Оставив за себя Фридриха, я пробрался в радиорубку, чтобы разобраться в этом феномене. Я надел другую пару наушников и стал слушать. Новые шумы явно отличались от знакомых назойливых импульсов «асдика». Кестнер предположил, что они исходят от британского радара нового типа. Это было что-то вроде посвистывания и писка резиновой детской игрушки, которую сжимают. Наконец я догадался:
– Это не новый радар, Кестнер, это разговаривают дельфины! Прислушайся, ты сможешь даже различить их голоса.
Около полуночи мы повернули на юг и проследовали в 200 метрах от французского побережья вдоль линии континентального шельфа. Обойдя «долину смерти», взяли курс на северное побережье Испании. Ночью мы были вынуждены трижды погружаться под воду, но ухитрились все-таки встретить первые лучи солнца без потерь. Перед тем как лодка ушла под воду на долгий день, Зигман оповестил команду по системе внутренней радиосвязи о нашем рискованном походе. Ее реакцией были смешанные чувства удивления и сдержанного согласия. Наш экипаж уже не раз побывал в адских условиях боя, чтобы впасть в уныние от сообщения капитана.
Но были другие предсказуемые реакции. Многие из наших подводников, оставившие на берегу возлюбленных, внезапно осознали, что никогда их больше не увидят. Их разочарование в связи с вынужденной разлукой выразилось в забавной форме. Когда во время обычного обхода лодки я заглянул в носовой торпедный отсек, то увидел матроса, сидевшего на койке, и столпившихся вокруг него приятелей. Он держал в руках женский лифчик и трусики, взятые взаймы или украденные у своей подруги. Его приятели плотоядно улыбались и делали скабрезные замечания. Я присоединился к ним и посмеялся от души. Мужчины с таким чувством юмора становятся хорошими моряками.
Осторожно продвигаясь к испанскому побережью, мы прошли под водой после первого погружения основательно разрушенный бомбардировками Лорьян, а на следующую ночь оставили по левому борту порт Ла-Рошель. Когда мы увидели огни Сан-Себастьяна, то поднялись на поверхность, повернули на запад и пошли вдоль черного контура высоких гор на расстоянии четырех миль от побережья. Наше путешествие вдоль испанского побережья осталось незамеченным, и мы позволили себе полюбоваться алеющими на закате городами Сантандер и Хихон. На пятую ночь мы обогнули опасные утесы мыса Орте-гал и через 20 часов прошли мыс Финистерре, место, где недавно были потоплены четыре наши подлодки. На следующую ночь мы увидели мерцание отражавшихся в небе миллионов огней Лиссабона. Пока жители португальской столицы предавались ночным развлечениям или мирно спали под одеялами, мы пересекали Лиссабонскую бухту. На восьмой день похода подлодка часто поднималась на перископную глубину. Мы брали пеленги на мыс Сан-Висенти. 5 декабря незадолго до полуночи в погруженном положении приблизились к Кадисскому заливу. В это время Ридель пришел на мостик и сказал бесстрастным тоном:
– На твоем столе радиограмма. Она еще не дешифрована. Почему бы тебе не сделать это? Может, что-нибудь важное.
Ридель подменил меня на вахте, я же спустился в тесное помещение, чтобы дешифровать радиограмму. В ней передавались поздравления Вернеру и Риделю в связи с присвоением им очередного звания обер-лейтенанта.
Вскоре мы оставили за кормой Кадис и подобрались совсем близко к британской зоне насыщенной противолодочной обороны пролива. 6 декабря через два часа после полуночи мы проникли в залив Барбате-де-Франко, где заканчивалось наше крейсирование вдоль европейского побережья. Мы ушли под воду и посадили «У-230» на песчаный грунт. Частые разрывы глубинных бомб в этот день всего лишь в нескольких милях к востоку напоминали нам, что «томми» полны решимости не пропустить через пролив неприятеля. Пока команда отдыхала или делала вид, что отдыхает, я сидел с командиром и обсуждал план прорыва. После нескольких часов взвешивания разных вариантов Зигман решил пройти угол от нашей стоянки до североафриканского порта Танжер и оттуда в самую горловину пролива, где британцы готовят ловушку непрошеным гостям.
6 декабря вечером личному составу подлодки было приказано занять свои места и оставаться там три следующих дня. В 21.00 «У-230» всплыла на гладкую поверхность моря и помчалась на полных оборотах к африканскому побережью. Над нами простиралось безоблачное черное небо, усыпанное яркими звездами. Как только мы вышли из-под защиты испанского берега, радиолокационные импульсы стали барабанить по нам с возрастающей частотой. Доверившись оператору нащего радара, мы продолжали продвигаться вперед с бьющимися от волнения сердцами.
– Впереди объект – громкость три!
Предупреждение прозвучало в ночи, как звон бьющегося стакана. Мы бросились в рубку, и лодка немедленно нырнула в глубину. После того как напряжение спало, наступила тишина. Ободренные этим, мы снова всплыли. Однако после восьмимильной гонки настойчивый импульс снова загнал нас в глубину.
В 23.00 мы всплыли и, не обнаружив в небе самолетов, двинулись вперед. Во время крейсирования зарядили батареи достаточно, чтобы электричества хватило на три дня хода под водой. Лодка прошла значительное расстояние, извергая сверкающие фонтанчики вокруг своего корпуса и оставляя позади целую милю предательских пузырьков. Как ни удивительно, нас все же не обнаружили. Мы двигались вперед до тех пор, пока не увидели огни Танжера, затем повернули на восток и пошли к узкой горловине пролива между двумя континентами.
Вскоре мы смешались с флотилией африканских рыболовных судов, нахально лавируя между ними зигзагами. Постепенно лодка подошла ближе к проливу. Через 40 минут мы оставили позади ничего не подозревавших рыбаков и подошли к горловине на опасную дистанцию. Здесь радиолокационные импульсы били особенно громко. Не было никакой необходимости торопить нашу фантастическую удачу. Мы ушли под воду.
7 декабря в 00.45 «У-230» начала свое бесшумное движение под водой. На глубине 40 метров она шла с небольшим дифферентом, имевшим, однако, тенденцию к нарастанию. Установленная скорость лодки достигла полутора узлов. Это было достаточно только для того, чтобы лодка держалась на плаву. Однако течение на глубине погружения имело скорость три узла, что давало нам ускорение хода до четырех с половиной узлов. Ожидалось, что возле горловины пролива течение возрастет еще больше. В самой горловине оно достигало пика и составляло на выходе в Средиземное море восемь узлов.
Я устроился в помещении центрального поста в ожидании развития событий. Наш лучший акустик Кестнер вскоре услышал слабый шум винтов и импульсы «асди-ка» прямо курсу. Возникли и другие странные шумы, которых он никогда не слышал. Оставив за себя Фридриха, я пробрался в радиорубку, чтобы разобраться в этом феномене. Я надел другую пару наушников и стал слушать. Новые шумы явно отличались от знакомых назойливых импульсов «асдика». Кестнер предположил, что они исходят от британского радара нового типа. Это было что-то вроде посвистывания и писка резиновой детской игрушки, которую сжимают. Наконец я догадался:
– Это не новый радар, Кестнер, это разговаривают дельфины! Прислушайся, ты сможешь даже различить их голоса.