Страница:
Это были большие деньги и доставались легко! Поэтому бороться стоило!
- Ну и что же тут особенного? - спросил Метцендорфер.
- На этой наживаются! - сказал Даллингер, и в первый раз на его лице показалось подобие улыбки. - Тут пахнет не сотнями тысяч, а миллионами. Вся соль в том, чтобы стать главным подрядчиком.
- И ваш шеф хотел влезть в эту главную фирму? - спросил Метцендорфер.
- Думаю, что да, - осторожно ответил Даллингер. - Хотя наверняка не знаю.
- Но разве он смыслит в строительстве, - спросил Метцендорфер.
- Нет, - не задумываясь, ответил Даллингер, - но он знаком с министром!
Зепп Метцендорфер работал спокойно, словно ничего не случилось. Он принял дела у своего заместителя, выслушал его доклад - событий за это время произошло не очень много, - дал несколько указаний секретарше и начал набрасывать речь по делу о мошенничестве, от которого никакой радости не было.
И все-таки что-то случилось: до разговора с Венцелем Марией Даллингером у него еще была иллюзорная надежда на то, что он сможет каким-то неожиданным образом помочь своему клиенту Марану. Он сам задавался вопросом, откуда взялась эта надежда: возможно, говорил он себе теперь, объяснялась она просто тем, что он установил факт пребывания на даче двухчеловек, а не одного, как то по понятным причинам предположил Гроль. После разговора с Даллингером от этой иллюзии ничего не осталось.
Редактор предложил адвокату переночевать у него, если тот довольствуется более или менее примитивными удобствами, и Метцендорфер принял это приглашение. Он пригнал машину, которая стояла возле редакции, и с чемоданчиком в руке вернулся в квартиру Даллингера. Жены редактора он больше не увидел, но она оставила ему в ванной кое-какие необходимые предметы. Сам Даллингер расхаживал уже без пиджака и в домашних туфлях. Судя по его румяному лицу, он успел помыться и был готов отойти ко сну. Понизив голос, он показал Метцендорферу все, что требовалось. Затем исчез.
Постель была приготовлена на кушетке в гостиной, где они беседовали, окна открыли: в комнату вливался терпкий воздух безоблачного, прохладного осеннего дня.
На этот раз Метцендорфер долго не засыпал. Но прежде чем он уснул, ему стало ясно, что миссия, которую он сам возложил на себя, кончилась неудачей. Мнение Даллингера, что говорить с Хебзакером, ответственным редактором «Баварской стражи», бессмысленно, казалось убедительным. Даллингер метко охарактеризовал своего шефа, и, не зная его в лицо, Метцендорфер хорошо представлял себе Хебзакера. Этот тип наверняка собирает факты и слухи, но все, что ему удается узнать, как бы запирает в несгораемый шкаф. Таков его принцип: ведь неизвестно, как сумеет использовать это противник. К тому же в Хебзакере наверняка есть та баварская грубость, выпады которой лишь кажутся неуклюжими и вздорными, а в действительности помогают отвлечь внимание собеседника от существа дела.
Потом адвокат надумал было задержаться еще на один день в Пассау, чтобы изучить список местных фирм: возможно, полагал он, там найдется запись, из которой видно будет, кто еще причастен к сказочному проекту Альтбауэра. Но и эту мысль Метцендорфер оставил: Хебзакер еще никак не мог войти в дело, здесьновая фирма, безусловно, не зарегистрирована, и, даже если зарегистрирована - здесь или в другом городе, - какой смысл ее выкапывать? Никакого, решил адвокат, ведь все равно никуда не деться от того простого факта, что Маран стрелял, а Альтбауэр погиб.
Уже закрыв глаза, он признался себе, что теперь, всего через несколько дней, и сам пришел к тому же выводу, что и Гроль: относительно убийства все выяснено. Право же, не имеет никакого значения, почему Альтбауэр очутился на даче и кто тот другой, что оказался там одновременно с ним. Куда важнее было, спохватился Метцендорфер, позаботиться о Маране, - о Маране, который сидел в следственной тюрьме.
С этой мыслью он и уснул, спал он спокойно и крепко и рано утром почувствовал себя по-настоящему отдохнувшим. Услыхав шум в квартире, он встал и оделся, но в маленькой передней встретил только фрау Даллингер. Ее муж еще спит, сказала та, но на всякий случай она приготовила легкий завтрак, потому что не знала, когда он, Метцендорфер, собирается выехать.
Адвокат поблагодарил ее. У него было такое впечатление, что Даллингеру больше всего хотелось, чтобы он поскорее убрался из Пассау. Это одолжение он мог ему сделать; он съел всего одну булочку, выпил чашку кофе, к сожалению весьма жидкого, и, прощаясь, попросил поблагодарить Даллингера и передать ему привет. Когда он сел в машину и завел мотор, ему показалось, что на окне шевельнулась гардина.
Обратный путь протек без происшествий, и возвращение в контору прошло без драматизма: при такой секретарше никаких драм не бывало, она делала свое дело независимо от того, находился ли Метцендорфер на месте или его не было.
В конце того же дня он поехал в Нюрнберг, в следственную тюрьму, где, назвав себя, прошел через стальную дверь, которую, гремя ключами, открыл ему равнодушный служащий, в одну из трех комнатушек для свиданий. Пропуск Метцендорфера передали начальнику охраны, стоявшему на мостике, откуда просматривались три крыла с камерами. Послюнив палец, тот полистал какую-то книгу, ударил в неприятно громкий колокол и крикнул в один из коридоров:
- Б-два - сто шестьдесят два, подследственный Маран - к адвокату!
И охранник корпуса ответил:
- Б-два вас понял. Подследственный Маран - к адвокату!
Это прозвучало почти как антифонное песнопение.
Затем Марана привели в комнатушку. Охранник удалился. Маран продолжал стоять у двери.
Метцендорфер нашел, что вид у него нехороший.
Пояс у него, как водится, отобрали; на нем, правда, была его собственная одежда, но брюки сползали, и ему приходилось поддерживать их; может быть, это и было причиной его неуверенности, но Метцендорфер объяснял ее себе иначе.
Он встал, подошел к Марану, ласково взял его за локоть, подвел к убогому деревянному стулу, стоявшему у такого же убогого стола, и сказал:
- Садись, Вальтер. Нам надо кое-что обсудить.
Маран молчал. Но он смотрел на Метцендорфера, и глаза его выражали ужас.
Метцендорфер полистал бумаги, которые захватил с собой, хотя ничего важного в них не было: он знал, что адвокаты пользуются этим приемом, когда почему-либо не хотят встречаться глазами с клиентом. А ему сейчас не хотелось глядеть на Марана. Он вздохнул и сказал, уткнувшись в бумаги:
- Я заставил тебя долго ждать, Вальтер, я знаю; но я хотел навести кое-какие справки, надеясь снять с тебя обвинение. - Лишь теперь он взглянул на Марана. - Дела твои не очень хороши.
Маран оставался безучастен.
Метцендорфер решил, что тот не понимает всей тяжести обвинения.
- Я буду беспощаден, Вальтер. Дела твои не только не очень хороши, они просто из рук вон плохи. - Он поставил себя мысленно на место обвинителя и добавил: - Если бы ты хоть попал в Брумеруса… Тогда были бы как-никак мотивы, пусть не оправдывающие тебя, но по крайней мере понятные. А так из-за тебя погиб человек, ни в чем не повинный.
В лице Марана что-то дрогнуло. Он тихо сказал:
- Перестань, Зепп! Я это знаю! Я с тех пор почти не спал… то, что я натворил, ужасно. - Он умолк.
- Я пошел по следам Альтбауэра, - добавил Метцендорфер, - как он очутился на даче, до сих пор неясно…
Маран поднялся. Он посмотрел на своего друга.
- Оставь это, Зепп! - сказал он. - Ведь совершенно неважно, как он там оказался…
Адвокат прервал его:
- Но это могло бы дать какие-то доводы, чтобы тебя защищать!
Маран потерял самообладание. Он оперся руками о стол.
- Я не хочу, чтобы меня защищали! Жаль, что нет смертной казни! Честное слово, для меня это было бы лучше, чем всю жизнь жить с сознанием, что… - Он с трудом сказал: - Это был человек еще молодой, Зепп, сколько отпущенных ему дней я загубил!
- Тут уж ничего не изменишь, - возразил ему Метцендорфер, - подумай лучше о том, что и у других, у Маргит впереди еще много дней.
На это Маран не ответил. Он глядел на столешницу, словно пытаясь увидеть на грубом, щербатом дереве что-то способное помочь ему.
Адвокат тоже молчал.
Он слышал издалека, как гремел в гулких коридорах резкий, гортанный голос начальника охраны, слышал короткий, твердый звон сигнального колокола, слышал раскатистые крики охранников и невольно думал, что все это Марану придется слышать годами. И, поразмыслив, он понял, что Марану уже безразлично, приговорят ли его к пяти или к восьми годам тюрьмы, поскольку о большем сроке дело, по-видимому, не шло. Марану, конечно, ясно, что для его жены это не имеет значения - пять лет или восемь. Ведь и за пять лет, несомненно, решится, останется ли она с ним или покинет его, а все говорило за то, что она его бросит.
- Ты был у нее? - услыхал Метцендорфер голос Марана, который все еще глядел на столешницу.
- Нет, - солгал адвокат.
- Если ты хочешь сделать мне одолжение, оказать настоящую дружескую услугу, - попросил Маран, глядя теперь на него глазами раненого зверя, - съезди к ней и присмотри за ней, но не оказывай на нее никакого давления. Это ты должен мне обещать.
Адвокат молча кивнул. Он встал, подошел к Марану и положил руку ему на плечо.
- А если тебе здесь что-нибудь понадобится…
Затем он подошел к двери, отворил ее и сказал стоявшему за ней охраннику:
- Свидание окончено!
Метцендорфер испугался.
Оставив машину на правой стороне шоссе, он вошел в сад Марана через распахнутые ворота. Но на полпути, на середине узкой гравийной дорожки, он остановился.
Уже темнело; контуры дома понемногу расплывались. Но в осеннем небе еще держался последний, слабо мерцающий свет, которого как раз хватило, чтобы ему испугаться. Нижняя комната, где в ту ночь он говорил и ждал с Мараном, была освещена, прямоугольники окон желтели в стене. Адвокат спрашивал себя, что сейчас происходит за ними.
Он быстро зашагал; непроизвольно стараясь не шуметь. Торопливо спустившись по правой дорожке назад к воротам, он снова поднялся по левой, которая вела прямо к фасаду виллы. При этом он наблюдал за дверью и время от времени бросал взгляд на «боргвард изабеллу». Давно ли стоит здесь эта машина, думал он.
Он слышал резкий звон тюремного колокола, слышал раскатистые возгласы начальника охраны, и вот он ждал перед одним из освещенных окон и прислушивался - он, который терпеть не мог никакой скрытности, - мало того, он подошел поближе к стене, упер пальцы в шершавую, холодную штукатурку и склонил ухо, чтобы лучше слышать.
Сначала он долго вообще ничего не слышал. Потом он вдруг различил голос Брумеруса. Тот говорил тихо и ровно, словно бы ведя светскую беседу, любезным и приятным тоном. Фразы разделялись спокойными паузами, не слишком долгими, а как раз такими, чтобы рассказчик успел подготовить эффект следующей фразы невинного анекдота, которым он развлекает общество. Затем что-то сказала Маргит, это прозвучало как ответ. Всего несколько слов. Но их, видимо, Брумерусу было достаточно, он заговорил снова, и голос его, приглушенный закрытыми окнами, звучал усыпляюще монотонно.
Однако Метцендорфер не чувствовал сонливости, напротив - сердце его учащенно стучало. Он никак не мог угадать, что происходит в доме. Он знал Маргит Маран, ему казалось совершенно немыслимым, чтобы она болтала здесь с Брумерусом после таких ужасных событий; однако он опомнился: ведь несколько лет она была любовницей этого человека, так почему ей опять не покориться ему? Такой оборот дела показался адвокату даже вполне естественным. Но что ему сказать своему другу при следующем свидании? С другой стороны, как бы ни вела себя эта женщина, что заставило Брумеруса, человека образованного, явно избегавшего всякой огласки своих частных дел и всяких скандалов, - что могло заставить его совершить такую бестактность? Кто стал бы его всерьез осуждать за то, что он добился успеха у Маргит Маран и годами поддерживал эту связь? Он, адвокат, знал, как устроен сей мир.
Вдруг голос Брумеруса умолк. Маргит Маран не отвечала.
Метцендорфер прислушался: все было возможно, Брумерус мог даже через секунду-другую выйти из дому. Он оттолкнулся пальцами от влажной стены, в нерешительности подождал, огляделся.
На темнеющем небе стояла бледная, тусклая луна. Адвокат отошел на цыпочках к углу дома. Он увидел поблизости куст с остатками вялых осенних листьев. Он притаился за ним. Если Брумерус выйдет, он пойдет налево к машине и не увидит его, Метцендорфера. В тот же миг адвокат вспомнил, что на шоссе стоит его собственная машина, устаревший «мерседес», который ни с какой другой машиной не спутаешь и который выдаст его. Не было смысла прятаться за кустом. Но не было и смысла спешить к машине: как ни слабо светила луна, бегущего по газону сразу увидели бы.
Он принял другое решение и, выпрямившись, вернулся на дорожку. Шагая как можно громче, он подошел к двери. Он старался не глядеть на освещенные окна, старался даже тогда, когда нажал кнопку звонка.
Почти в тот же миг дверь отворилась.
Передняя была освещена. Брумерус в пальто стоял перед зеркалом. А на Метцендорфера испуганно глядела Маргит Маран, ему показалось, что она побледнела.
Он слышал, как она сказала:
- Вот так сюрприз! Нет, вас я сейчас никак не ждала! - Она была смущена. - Проходите же, господин Метцендорфер!
Брумерус улыбнулся адвокату и сказал:
- Мир тесен! Вот мы и встретились!
Он протянул Метцендорферу руку и крепко пожал протянутую в ответ руку адвоката, который тоже попытался улыбнуться.
- Вы привезли новости? - спросил Брумерус и, снимая пальто, прибавил: - Я тоже, пожалуй, послушал бы! - Он повернулся к адвокату: - Если это не секрет?
Тот, все еще растерянно, покачал головой и ответил:
- Нет, не секрет! - и, подумав, прибавил: - Я думаю, что и вам это будет интересно!
Брумерус - хотя было ясно, что он останется, - решил соблюсти форму, он спросил:
- Ты разрешишь, Маргит? Она кивнула;
Метцендорфер не знал, как ему вести себя, когда он наконец вошел в комнату и занял то кресло, в котором сидел тогда.
Глава девятая
Шляпа Гроля, висевшая на стоячей вешалке, начинала качаться, когда внизу по улице с грохотом проезжал грузовик, и слегка вздрагивала, как только кто-нибудь входил в пустой кабинет. А пустовал кабинет уже два дня. Гроль уехал в отпуск на три недели.
Грисбюль не знал его местопребывания, это с одинаковой вероятностью могли быть и Альпы, и Северное море. Дальше Гроль наверняка не поехал, он не поддавался туристской лихорадке. Порой Грисбюль, правда, подозревал, что комиссар по каким-то причинам остался дома - главной причиной могла быть и потеря шляпы, его любимого сомбреро с волнистыми, в жирных пятнах полями. Для такого маньяка по части шляп, как Гроль, этого было достаточно. Грисбюль представлял себе, как тот снова и снова обыскивает свою квартиру, беспокойно бродит по улицам и заходит в закусочные, высматривая, не забыл ли он там свою драгоценность. Но бывали минуты, когда Грисбюлю думалось, что Гроль просто хитрит, что, зная своего помощника и его желание действовать самостоятельно, комиссар нарочно оставил на вешалке шляпу ему в острастку, в знак того, что старик может в любой миг появиться, задать неприятные вопросы, заглянуть в документы.
Чертово сомбреро!
Уже дважды Грисбюль подбирался к этой засаленной шляпе, чтобы отправить ее куда следовало - в мусор. Однако оба раза он отступался - из отвращения, как убеждал себя молодой человек («Противно дотрагиваться до нее!»), на самом же деле потому, что не решался причинить комиссару такую боль.
И сейчас шляпа снова качалась от легкого движения воздуха, влившегося в чуть приоткрытую дверь.
Метцендорфер стучался несколько раз. Ему никто не отвечал. Тогда он позволил себе нажать на ручку. Увидев шляпу, он успокоился: значит, Гроль скоро появится. Даже ему, хотя он мало знал комиссара, казалось немыслимым, чтобы тот расстался со своим головным убором надолго. Он нерешительно огляделся. На столе ничего не было. Метцендорфера это удивило. Он слышал через закрытую дверь упорную дробь пишущей машинки в соседней комнате, и ему показалось, что оттуда доносится голос Грисбюля. Он постучал. Ни дробь, ни голос не смолкли. Тогда адвокат отворил дверь.
Грисбюль перестал диктовать, металлический стрекот прекратился.
- Скажите на милость, - без восторга сказал Грисбюль, - господин адвокат!
- Я ищу комиссара, - неприветливо ответил Метцендорфер.
- Н-да, - сказал ассистент, - нелегкие у вас поиски! Я тоже не знаю, где он. Он в отпуске. - Занятый своими мыслями, он прибавил: - Только шляпу, свою шляпу он нам оставил на память!
Метцендорфер не знал, как быть.
- Досадно! - сказал он. - Крайне досадно! Понимаете, господин Грисбюль, я кое-что выяснил, и мне хотелось бы довести это до сведения комиссара…
Грисбюль отрицательно покачал головой.
- Опоздали, - сказал он, - комиссар и слышать об этом не хочет. Рапорт ушел к следователю… Для нас этого дела больше не существует.
Адвокат пожал плечами.
- Знаю, - согласился он, - и, говоря по правде, ничего нового не выяснилось, во всяком случае ничего такого, что меняло бы состав преступления.
- Вот видите, - равнодушно отозвался ассистент и, повернувшись к секретарше, чуть приподнял лист бумаги в машинке, чтобы прочесть последнюю строчку и продолжить диктовку.
- Я говорил с этой Джиной Трициус, - добавил только Метцендорфер, собираясь уйти.
- Что? - сказал Грисбюль и прибавил на своем жаргоне: - Фифочка? Или что-нибудь другое?
Чтобы потом не разочаровать ассистента, адвокат сразу сказал:
- Но я не нашел тут ничего сенсационного, да и господин Брумерус тоже.
- Брумерус? - спросил Грисбюль.
- Да, - ответил Метцендорфер, - я застал его у фрау Маран.
- Ах, вот оно что, - удивился ассистент, - ну, это вам надо бы рассказать мне. - Поймав любопытный взгляд секретарши, он сказал: - Я имею в виду - насчет Трициус! - и прибавил:-Не здесь, господин Метцендорфер! Перейдемте в другую комнату.
Потом они сидели там, как уже было однажды, Грисбюль за столом комиссара, а Метцендорфер - напротив, и шляпа Гроля подрагивала на вешалке, когда по улице, сотрясая мостовую, катились грузовики.
- Я понимаю, - сказал Грисбюль, - что, собственно, краду у вас время, господин Метцендорфер. Ведь разговор у нас частный. Я, как и вы, прекрасно знаю, что в деле Марана вряд ли что-либо изменится. Но поймите меня: возникает какое-то странное чувство, когда тебе сообщают, что после попытки убийства потенциально убитый навещает супругу своего потенциального убийцы! - Он подумал и прибавил: - В людях очень легко ошибиться. Я иногда считал Брумеруса человеком холодным и равнодушным, вполне возможно, что он таков и есть, но вот его все-таки как-то задело, что женщина теперь осталась совсем одна.
Адвокат был того же мнения.
Он описал, в каком неловком положении оказался, появившись на вилле, и Грисбюль, игравший карандашом, не смог подавить улыбки.
Итак, они прошли в комнату. Метцендорфер с невольным подозрением ее осмотрел, но не обнаружил никаких признаков того, что в ней происходило что-либо, помимо беседы. Это его удовлетворило. Едва они сели, Маргит Маран спросила:
- Как мой муж?
- Я был у него сегодня, - ответил Метцендорфер и невольно взглянул на Брумеруса.
- Право, не обращайте на меня внимания, - заметил тот.
- Так вот, - решился заговорить адвокат, - боюсь, что он в скверном состоянии. Он апатичен. Он ничего не хочет. Он не замечает окружающего. Не думаю, - Метцендорфер отвергающе поднял обе руки, - чтобы он тешил себя пустыми надеждами относительно исхода процесса, вот уж нет! Но он отказывается от всякой защиты. Он еще доставит мне хлопот своим поведением. Собственно… - Метцендорфер помедлил, потом быстро продолжал: - Больше всего, по моему впечатлению, его угнетает то, что он убил ни в чем не повинного человека.
Возникла пауза. Маргит Маран молча глядела в одну точку. Брумерус постучал сигаретой по пепельнице, серый червячок пепла упал и рассыпался. Обессилевшая букашка билась о лампочку. Это вызывало безотрадный шорох, и так же безотрадно дрожала, замирала и снова дрожала ее тусклая тень на абажуре.
- Ни в чем не повинного! - задумчиво нарушил тишину Брумерус. - Это означает, что господин доктор хотел убить виноватого и что он и сейчас еще считает виноватым меня. Удивляет меня, - он снова постучал сигаретой по пепельнице, хотя пепла не было, - удивляет меня, собственно, лишь то, что такой интеллигентный человек не задается и в течение трех лет явно не задавался вопросом, где следовало бы искать вину, если уж ее вообще искать! Ведь ни с того ни с сего женщина не отворачивается от своего мужа!
- Рихард! - умоляюще сказала Маргит Маран, и Метцендорфера покоробило, когда он услыхал имя этого человека из уст жены своего друга.
Брумерус не взглянул на нее. Он пробормотал:
- Ладно, ладно, Маргит! Я не стану больше говорить об этом. Только меня это удивляет, и удивляет давно!
- Во всяком случае, - направил разговор адвокат, - это факт, и я должен буду с этим считаться. Сильнее всего угнетает его то, что он убил человека ни в чем не виновного, к тому же молодого, у которого добрая часть жизни еще впереди. Мне показалось сегодня, что он только и видит перед собой прекрасные дни загубленной им жизни и в ужасе от сознания, что лишил их Альтбауэра. Да, - сказал он, - так, видимо, обстоит дело.
В комнате опять воцарилась тишина. Наконец хриплым голосом Маргит Маран спросила:
- Может быть, он чего-нибудь хочет? Что я могу сделать, чтобы… - она запнулась, - облегчить ему пребывание там?
- Ничего, - сказу же ответил Метцендорфер и, подняв голову, посмотрел на Маргит, - решительно ничего! Он воспримет все только как обузу, нет, как добавочное бремя. По крайней мере сейчас - Он сделал неопределенное движение рукой. - Может быть, позднее! Нам надо подождать.
Маргит вздохнула, но промолчала.
- Он попросил меня, - сказал адвокат, - присмотреть за вами. Его огорчает то, что вы теперь всеми покинуты.
- Ну конечно, - взглянув на адвоката, включился в разговор Брумерус, - вам не следует говорить ему этого, господин Метцендорфер, но фрау Маран вовсе не покинута. Вы же видите, что я здесь, и я уже обо всем позабочусь. Понимаете, - он посмотрел мимо адвоката в полумрак комнаты, - я здесь на правах старого друга, если так можно выразиться. Что прошло, то прошло. Но тем ценнее, может быть, то, что осталось. Для обеих сторон, господин Метцендорфер. - Он говорил очень серьезно.
Маргит Маран внимательно глядела на него, адвокату даже показалась - голодными глазами. Когда Брумерус умолк, она неслышно вздохнула, кивнув, однако, головой, и Метцендорфер понял, что она действительно так и воспринимает приход Брумеруса. Он почувствовал облегчение. Обмана, казалось, тут не было, да и не могло быть. И он нашел утешительным, что какая-то человечность все-таки сохранилась.
Тема была, по-видимому, исчерпана, и Брумерус, кажется, тоже так думал. Он сел удобнее, закинул ногу на ногу и спросил Маргит Маран:
- Может быть, твой гость хочет поесть или выпить? Метцендорфер покачал головой в знак решительного отказа.
- Как угодно, - сказал Брумерус, словно он здесь хозяин. Он снова переменил тему: - Вы упомянули, что пошли по каким-то следам, господин Метцендорфер? Известно ли наконец, кто этот Альтбауэр и зачем он, собственно, забрался на мою дачу? - И, закурив новую сигарету, прибавил: - Ведь меня, как вы понимаете, это действительно интересует!
Метцендорфер прекрасно понимал это и потому рассказал о своих странствиях. Маргит Маран слушала его молча, глаза ее расширились и блестели. Брумерус слушал внимательно, то и дело задавая вопросы.
Букашка получила смертельный ожог. Упав на пол в круг света от лампы, она беспомощно трепыхалась перед кончиной.
Около полуночи Метцендорфер наконец поднялся. Он устал.
- Да, пошли! - сказал Брумерус и поднялся тоже. Он повернулся к Маргит Маран: - А ты не беспокойся больше чем нужно. Видишь ли, хотя поездки господина Метцендорфера и не дали ничего конкретного, у нас есть теперь уверенность, что к защите он относится с чрезвычайной серьезностью и что дело в надежных руках. Что же касается меня, - добавил он, - то ты знаешь, как я настроен, я это уже сказал тебе. На том и оставим. Что смогу сделать, чтобы тебе помочь, сделаю. Маргит Маран тихо сказала:
- Я знаю. И я благодарна тебе за это.
Затем Брумерус и адвокат стояли перед дверью, которую сразу же заперла за ними Маргит Маран. Луна походила теперь на круглую белую дыру в темном небе. Ее неверный свет лежал на жухлой, осенней траве как зыбкая пена.
Оба молча прошли несколько шагов направо. Брумерус достал ключ из кармана, но, отперев дверцу автомобиля, не сразу открыл ее, а обернулся к молчавшему Метцендорферу:
- Ну и что же тут особенного? - спросил Метцендорфер.
- На этой наживаются! - сказал Даллингер, и в первый раз на его лице показалось подобие улыбки. - Тут пахнет не сотнями тысяч, а миллионами. Вся соль в том, чтобы стать главным подрядчиком.
- И ваш шеф хотел влезть в эту главную фирму? - спросил Метцендорфер.
- Думаю, что да, - осторожно ответил Даллингер. - Хотя наверняка не знаю.
- Но разве он смыслит в строительстве, - спросил Метцендорфер.
- Нет, - не задумываясь, ответил Даллингер, - но он знаком с министром!
3
Зепп Метцендорфер работал спокойно, словно ничего не случилось. Он принял дела у своего заместителя, выслушал его доклад - событий за это время произошло не очень много, - дал несколько указаний секретарше и начал набрасывать речь по делу о мошенничестве, от которого никакой радости не было.
И все-таки что-то случилось: до разговора с Венцелем Марией Даллингером у него еще была иллюзорная надежда на то, что он сможет каким-то неожиданным образом помочь своему клиенту Марану. Он сам задавался вопросом, откуда взялась эта надежда: возможно, говорил он себе теперь, объяснялась она просто тем, что он установил факт пребывания на даче двухчеловек, а не одного, как то по понятным причинам предположил Гроль. После разговора с Даллингером от этой иллюзии ничего не осталось.
Редактор предложил адвокату переночевать у него, если тот довольствуется более или менее примитивными удобствами, и Метцендорфер принял это приглашение. Он пригнал машину, которая стояла возле редакции, и с чемоданчиком в руке вернулся в квартиру Даллингера. Жены редактора он больше не увидел, но она оставила ему в ванной кое-какие необходимые предметы. Сам Даллингер расхаживал уже без пиджака и в домашних туфлях. Судя по его румяному лицу, он успел помыться и был готов отойти ко сну. Понизив голос, он показал Метцендорферу все, что требовалось. Затем исчез.
Постель была приготовлена на кушетке в гостиной, где они беседовали, окна открыли: в комнату вливался терпкий воздух безоблачного, прохладного осеннего дня.
На этот раз Метцендорфер долго не засыпал. Но прежде чем он уснул, ему стало ясно, что миссия, которую он сам возложил на себя, кончилась неудачей. Мнение Даллингера, что говорить с Хебзакером, ответственным редактором «Баварской стражи», бессмысленно, казалось убедительным. Даллингер метко охарактеризовал своего шефа, и, не зная его в лицо, Метцендорфер хорошо представлял себе Хебзакера. Этот тип наверняка собирает факты и слухи, но все, что ему удается узнать, как бы запирает в несгораемый шкаф. Таков его принцип: ведь неизвестно, как сумеет использовать это противник. К тому же в Хебзакере наверняка есть та баварская грубость, выпады которой лишь кажутся неуклюжими и вздорными, а в действительности помогают отвлечь внимание собеседника от существа дела.
Потом адвокат надумал было задержаться еще на один день в Пассау, чтобы изучить список местных фирм: возможно, полагал он, там найдется запись, из которой видно будет, кто еще причастен к сказочному проекту Альтбауэра. Но и эту мысль Метцендорфер оставил: Хебзакер еще никак не мог войти в дело, здесьновая фирма, безусловно, не зарегистрирована, и, даже если зарегистрирована - здесь или в другом городе, - какой смысл ее выкапывать? Никакого, решил адвокат, ведь все равно никуда не деться от того простого факта, что Маран стрелял, а Альтбауэр погиб.
Уже закрыв глаза, он признался себе, что теперь, всего через несколько дней, и сам пришел к тому же выводу, что и Гроль: относительно убийства все выяснено. Право же, не имеет никакого значения, почему Альтбауэр очутился на даче и кто тот другой, что оказался там одновременно с ним. Куда важнее было, спохватился Метцендорфер, позаботиться о Маране, - о Маране, который сидел в следственной тюрьме.
С этой мыслью он и уснул, спал он спокойно и крепко и рано утром почувствовал себя по-настоящему отдохнувшим. Услыхав шум в квартире, он встал и оделся, но в маленькой передней встретил только фрау Даллингер. Ее муж еще спит, сказала та, но на всякий случай она приготовила легкий завтрак, потому что не знала, когда он, Метцендорфер, собирается выехать.
Адвокат поблагодарил ее. У него было такое впечатление, что Даллингеру больше всего хотелось, чтобы он поскорее убрался из Пассау. Это одолжение он мог ему сделать; он съел всего одну булочку, выпил чашку кофе, к сожалению весьма жидкого, и, прощаясь, попросил поблагодарить Даллингера и передать ему привет. Когда он сел в машину и завел мотор, ему показалось, что на окне шевельнулась гардина.
Обратный путь протек без происшествий, и возвращение в контору прошло без драматизма: при такой секретарше никаких драм не бывало, она делала свое дело независимо от того, находился ли Метцендорфер на месте или его не было.
В конце того же дня он поехал в Нюрнберг, в следственную тюрьму, где, назвав себя, прошел через стальную дверь, которую, гремя ключами, открыл ему равнодушный служащий, в одну из трех комнатушек для свиданий. Пропуск Метцендорфера передали начальнику охраны, стоявшему на мостике, откуда просматривались три крыла с камерами. Послюнив палец, тот полистал какую-то книгу, ударил в неприятно громкий колокол и крикнул в один из коридоров:
- Б-два - сто шестьдесят два, подследственный Маран - к адвокату!
И охранник корпуса ответил:
- Б-два вас понял. Подследственный Маран - к адвокату!
Это прозвучало почти как антифонное песнопение.
Затем Марана привели в комнатушку. Охранник удалился. Маран продолжал стоять у двери.
Метцендорфер нашел, что вид у него нехороший.
Пояс у него, как водится, отобрали; на нем, правда, была его собственная одежда, но брюки сползали, и ему приходилось поддерживать их; может быть, это и было причиной его неуверенности, но Метцендорфер объяснял ее себе иначе.
Он встал, подошел к Марану, ласково взял его за локоть, подвел к убогому деревянному стулу, стоявшему у такого же убогого стола, и сказал:
- Садись, Вальтер. Нам надо кое-что обсудить.
Маран молчал. Но он смотрел на Метцендорфера, и глаза его выражали ужас.
Метцендорфер полистал бумаги, которые захватил с собой, хотя ничего важного в них не было: он знал, что адвокаты пользуются этим приемом, когда почему-либо не хотят встречаться глазами с клиентом. А ему сейчас не хотелось глядеть на Марана. Он вздохнул и сказал, уткнувшись в бумаги:
- Я заставил тебя долго ждать, Вальтер, я знаю; но я хотел навести кое-какие справки, надеясь снять с тебя обвинение. - Лишь теперь он взглянул на Марана. - Дела твои не очень хороши.
Маран оставался безучастен.
Метцендорфер решил, что тот не понимает всей тяжести обвинения.
- Я буду беспощаден, Вальтер. Дела твои не только не очень хороши, они просто из рук вон плохи. - Он поставил себя мысленно на место обвинителя и добавил: - Если бы ты хоть попал в Брумеруса… Тогда были бы как-никак мотивы, пусть не оправдывающие тебя, но по крайней мере понятные. А так из-за тебя погиб человек, ни в чем не повинный.
В лице Марана что-то дрогнуло. Он тихо сказал:
- Перестань, Зепп! Я это знаю! Я с тех пор почти не спал… то, что я натворил, ужасно. - Он умолк.
- Я пошел по следам Альтбауэра, - добавил Метцендорфер, - как он очутился на даче, до сих пор неясно…
Маран поднялся. Он посмотрел на своего друга.
- Оставь это, Зепп! - сказал он. - Ведь совершенно неважно, как он там оказался…
Адвокат прервал его:
- Но это могло бы дать какие-то доводы, чтобы тебя защищать!
Маран потерял самообладание. Он оперся руками о стол.
- Я не хочу, чтобы меня защищали! Жаль, что нет смертной казни! Честное слово, для меня это было бы лучше, чем всю жизнь жить с сознанием, что… - Он с трудом сказал: - Это был человек еще молодой, Зепп, сколько отпущенных ему дней я загубил!
- Тут уж ничего не изменишь, - возразил ему Метцендорфер, - подумай лучше о том, что и у других, у Маргит впереди еще много дней.
На это Маран не ответил. Он глядел на столешницу, словно пытаясь увидеть на грубом, щербатом дереве что-то способное помочь ему.
Адвокат тоже молчал.
Он слышал издалека, как гремел в гулких коридорах резкий, гортанный голос начальника охраны, слышал короткий, твердый звон сигнального колокола, слышал раскатистые крики охранников и невольно думал, что все это Марану придется слышать годами. И, поразмыслив, он понял, что Марану уже безразлично, приговорят ли его к пяти или к восьми годам тюрьмы, поскольку о большем сроке дело, по-видимому, не шло. Марану, конечно, ясно, что для его жены это не имеет значения - пять лет или восемь. Ведь и за пять лет, несомненно, решится, останется ли она с ним или покинет его, а все говорило за то, что она его бросит.
- Ты был у нее? - услыхал Метцендорфер голос Марана, который все еще глядел на столешницу.
- Нет, - солгал адвокат.
- Если ты хочешь сделать мне одолжение, оказать настоящую дружескую услугу, - попросил Маран, глядя теперь на него глазами раненого зверя, - съезди к ней и присмотри за ней, но не оказывай на нее никакого давления. Это ты должен мне обещать.
Адвокат молча кивнул. Он встал, подошел к Марану и положил руку ему на плечо.
- А если тебе здесь что-нибудь понадобится…
Затем он подошел к двери, отворил ее и сказал стоявшему за ней охраннику:
- Свидание окончено!
4
Метцендорфер испугался.
Оставив машину на правой стороне шоссе, он вошел в сад Марана через распахнутые ворота. Но на полпути, на середине узкой гравийной дорожки, он остановился.
Уже темнело; контуры дома понемногу расплывались. Но в осеннем небе еще держался последний, слабо мерцающий свет, которого как раз хватило, чтобы ему испугаться. Нижняя комната, где в ту ночь он говорил и ждал с Мараном, была освещена, прямоугольники окон желтели в стене. Адвокат спрашивал себя, что сейчас происходит за ними.
Он быстро зашагал; непроизвольно стараясь не шуметь. Торопливо спустившись по правой дорожке назад к воротам, он снова поднялся по левой, которая вела прямо к фасаду виллы. При этом он наблюдал за дверью и время от времени бросал взгляд на «боргвард изабеллу». Давно ли стоит здесь эта машина, думал он.
Он слышал резкий звон тюремного колокола, слышал раскатистые возгласы начальника охраны, и вот он ждал перед одним из освещенных окон и прислушивался - он, который терпеть не мог никакой скрытности, - мало того, он подошел поближе к стене, упер пальцы в шершавую, холодную штукатурку и склонил ухо, чтобы лучше слышать.
Сначала он долго вообще ничего не слышал. Потом он вдруг различил голос Брумеруса. Тот говорил тихо и ровно, словно бы ведя светскую беседу, любезным и приятным тоном. Фразы разделялись спокойными паузами, не слишком долгими, а как раз такими, чтобы рассказчик успел подготовить эффект следующей фразы невинного анекдота, которым он развлекает общество. Затем что-то сказала Маргит, это прозвучало как ответ. Всего несколько слов. Но их, видимо, Брумерусу было достаточно, он заговорил снова, и голос его, приглушенный закрытыми окнами, звучал усыпляюще монотонно.
Однако Метцендорфер не чувствовал сонливости, напротив - сердце его учащенно стучало. Он никак не мог угадать, что происходит в доме. Он знал Маргит Маран, ему казалось совершенно немыслимым, чтобы она болтала здесь с Брумерусом после таких ужасных событий; однако он опомнился: ведь несколько лет она была любовницей этого человека, так почему ей опять не покориться ему? Такой оборот дела показался адвокату даже вполне естественным. Но что ему сказать своему другу при следующем свидании? С другой стороны, как бы ни вела себя эта женщина, что заставило Брумеруса, человека образованного, явно избегавшего всякой огласки своих частных дел и всяких скандалов, - что могло заставить его совершить такую бестактность? Кто стал бы его всерьез осуждать за то, что он добился успеха у Маргит Маран и годами поддерживал эту связь? Он, адвокат, знал, как устроен сей мир.
Вдруг голос Брумеруса умолк. Маргит Маран не отвечала.
Метцендорфер прислушался: все было возможно, Брумерус мог даже через секунду-другую выйти из дому. Он оттолкнулся пальцами от влажной стены, в нерешительности подождал, огляделся.
На темнеющем небе стояла бледная, тусклая луна. Адвокат отошел на цыпочках к углу дома. Он увидел поблизости куст с остатками вялых осенних листьев. Он притаился за ним. Если Брумерус выйдет, он пойдет налево к машине и не увидит его, Метцендорфера. В тот же миг адвокат вспомнил, что на шоссе стоит его собственная машина, устаревший «мерседес», который ни с какой другой машиной не спутаешь и который выдаст его. Не было смысла прятаться за кустом. Но не было и смысла спешить к машине: как ни слабо светила луна, бегущего по газону сразу увидели бы.
Он принял другое решение и, выпрямившись, вернулся на дорожку. Шагая как можно громче, он подошел к двери. Он старался не глядеть на освещенные окна, старался даже тогда, когда нажал кнопку звонка.
Почти в тот же миг дверь отворилась.
Передняя была освещена. Брумерус в пальто стоял перед зеркалом. А на Метцендорфера испуганно глядела Маргит Маран, ему показалось, что она побледнела.
Он слышал, как она сказала:
- Вот так сюрприз! Нет, вас я сейчас никак не ждала! - Она была смущена. - Проходите же, господин Метцендорфер!
Брумерус улыбнулся адвокату и сказал:
- Мир тесен! Вот мы и встретились!
Он протянул Метцендорферу руку и крепко пожал протянутую в ответ руку адвоката, который тоже попытался улыбнуться.
- Вы привезли новости? - спросил Брумерус и, снимая пальто, прибавил: - Я тоже, пожалуй, послушал бы! - Он повернулся к адвокату: - Если это не секрет?
Тот, все еще растерянно, покачал головой и ответил:
- Нет, не секрет! - и, подумав, прибавил: - Я думаю, что и вам это будет интересно!
Брумерус - хотя было ясно, что он останется, - решил соблюсти форму, он спросил:
- Ты разрешишь, Маргит? Она кивнула;
Метцендорфер не знал, как ему вести себя, когда он наконец вошел в комнату и занял то кресло, в котором сидел тогда.
Глава девятая
1
Шляпа Гроля, висевшая на стоячей вешалке, начинала качаться, когда внизу по улице с грохотом проезжал грузовик, и слегка вздрагивала, как только кто-нибудь входил в пустой кабинет. А пустовал кабинет уже два дня. Гроль уехал в отпуск на три недели.
Грисбюль не знал его местопребывания, это с одинаковой вероятностью могли быть и Альпы, и Северное море. Дальше Гроль наверняка не поехал, он не поддавался туристской лихорадке. Порой Грисбюль, правда, подозревал, что комиссар по каким-то причинам остался дома - главной причиной могла быть и потеря шляпы, его любимого сомбреро с волнистыми, в жирных пятнах полями. Для такого маньяка по части шляп, как Гроль, этого было достаточно. Грисбюль представлял себе, как тот снова и снова обыскивает свою квартиру, беспокойно бродит по улицам и заходит в закусочные, высматривая, не забыл ли он там свою драгоценность. Но бывали минуты, когда Грисбюлю думалось, что Гроль просто хитрит, что, зная своего помощника и его желание действовать самостоятельно, комиссар нарочно оставил на вешалке шляпу ему в острастку, в знак того, что старик может в любой миг появиться, задать неприятные вопросы, заглянуть в документы.
Чертово сомбреро!
Уже дважды Грисбюль подбирался к этой засаленной шляпе, чтобы отправить ее куда следовало - в мусор. Однако оба раза он отступался - из отвращения, как убеждал себя молодой человек («Противно дотрагиваться до нее!»), на самом же деле потому, что не решался причинить комиссару такую боль.
И сейчас шляпа снова качалась от легкого движения воздуха, влившегося в чуть приоткрытую дверь.
Метцендорфер стучался несколько раз. Ему никто не отвечал. Тогда он позволил себе нажать на ручку. Увидев шляпу, он успокоился: значит, Гроль скоро появится. Даже ему, хотя он мало знал комиссара, казалось немыслимым, чтобы тот расстался со своим головным убором надолго. Он нерешительно огляделся. На столе ничего не было. Метцендорфера это удивило. Он слышал через закрытую дверь упорную дробь пишущей машинки в соседней комнате, и ему показалось, что оттуда доносится голос Грисбюля. Он постучал. Ни дробь, ни голос не смолкли. Тогда адвокат отворил дверь.
Грисбюль перестал диктовать, металлический стрекот прекратился.
- Скажите на милость, - без восторга сказал Грисбюль, - господин адвокат!
- Я ищу комиссара, - неприветливо ответил Метцендорфер.
- Н-да, - сказал ассистент, - нелегкие у вас поиски! Я тоже не знаю, где он. Он в отпуске. - Занятый своими мыслями, он прибавил: - Только шляпу, свою шляпу он нам оставил на память!
Метцендорфер не знал, как быть.
- Досадно! - сказал он. - Крайне досадно! Понимаете, господин Грисбюль, я кое-что выяснил, и мне хотелось бы довести это до сведения комиссара…
Грисбюль отрицательно покачал головой.
- Опоздали, - сказал он, - комиссар и слышать об этом не хочет. Рапорт ушел к следователю… Для нас этого дела больше не существует.
Адвокат пожал плечами.
- Знаю, - согласился он, - и, говоря по правде, ничего нового не выяснилось, во всяком случае ничего такого, что меняло бы состав преступления.
- Вот видите, - равнодушно отозвался ассистент и, повернувшись к секретарше, чуть приподнял лист бумаги в машинке, чтобы прочесть последнюю строчку и продолжить диктовку.
- Я говорил с этой Джиной Трициус, - добавил только Метцендорфер, собираясь уйти.
- Что? - сказал Грисбюль и прибавил на своем жаргоне: - Фифочка? Или что-нибудь другое?
Чтобы потом не разочаровать ассистента, адвокат сразу сказал:
- Но я не нашел тут ничего сенсационного, да и господин Брумерус тоже.
- Брумерус? - спросил Грисбюль.
- Да, - ответил Метцендорфер, - я застал его у фрау Маран.
- Ах, вот оно что, - удивился ассистент, - ну, это вам надо бы рассказать мне. - Поймав любопытный взгляд секретарши, он сказал: - Я имею в виду - насчет Трициус! - и прибавил:-Не здесь, господин Метцендорфер! Перейдемте в другую комнату.
2
Потом они сидели там, как уже было однажды, Грисбюль за столом комиссара, а Метцендорфер - напротив, и шляпа Гроля подрагивала на вешалке, когда по улице, сотрясая мостовую, катились грузовики.
- Я понимаю, - сказал Грисбюль, - что, собственно, краду у вас время, господин Метцендорфер. Ведь разговор у нас частный. Я, как и вы, прекрасно знаю, что в деле Марана вряд ли что-либо изменится. Но поймите меня: возникает какое-то странное чувство, когда тебе сообщают, что после попытки убийства потенциально убитый навещает супругу своего потенциального убийцы! - Он подумал и прибавил: - В людях очень легко ошибиться. Я иногда считал Брумеруса человеком холодным и равнодушным, вполне возможно, что он таков и есть, но вот его все-таки как-то задело, что женщина теперь осталась совсем одна.
Адвокат был того же мнения.
Он описал, в каком неловком положении оказался, появившись на вилле, и Грисбюль, игравший карандашом, не смог подавить улыбки.
Итак, они прошли в комнату. Метцендорфер с невольным подозрением ее осмотрел, но не обнаружил никаких признаков того, что в ней происходило что-либо, помимо беседы. Это его удовлетворило. Едва они сели, Маргит Маран спросила:
- Как мой муж?
- Я был у него сегодня, - ответил Метцендорфер и невольно взглянул на Брумеруса.
- Право, не обращайте на меня внимания, - заметил тот.
- Так вот, - решился заговорить адвокат, - боюсь, что он в скверном состоянии. Он апатичен. Он ничего не хочет. Он не замечает окружающего. Не думаю, - Метцендорфер отвергающе поднял обе руки, - чтобы он тешил себя пустыми надеждами относительно исхода процесса, вот уж нет! Но он отказывается от всякой защиты. Он еще доставит мне хлопот своим поведением. Собственно… - Метцендорфер помедлил, потом быстро продолжал: - Больше всего, по моему впечатлению, его угнетает то, что он убил ни в чем не повинного человека.
Возникла пауза. Маргит Маран молча глядела в одну точку. Брумерус постучал сигаретой по пепельнице, серый червячок пепла упал и рассыпался. Обессилевшая букашка билась о лампочку. Это вызывало безотрадный шорох, и так же безотрадно дрожала, замирала и снова дрожала ее тусклая тень на абажуре.
- Ни в чем не повинного! - задумчиво нарушил тишину Брумерус. - Это означает, что господин доктор хотел убить виноватого и что он и сейчас еще считает виноватым меня. Удивляет меня, - он снова постучал сигаретой по пепельнице, хотя пепла не было, - удивляет меня, собственно, лишь то, что такой интеллигентный человек не задается и в течение трех лет явно не задавался вопросом, где следовало бы искать вину, если уж ее вообще искать! Ведь ни с того ни с сего женщина не отворачивается от своего мужа!
- Рихард! - умоляюще сказала Маргит Маран, и Метцендорфера покоробило, когда он услыхал имя этого человека из уст жены своего друга.
Брумерус не взглянул на нее. Он пробормотал:
- Ладно, ладно, Маргит! Я не стану больше говорить об этом. Только меня это удивляет, и удивляет давно!
- Во всяком случае, - направил разговор адвокат, - это факт, и я должен буду с этим считаться. Сильнее всего угнетает его то, что он убил человека ни в чем не виновного, к тому же молодого, у которого добрая часть жизни еще впереди. Мне показалось сегодня, что он только и видит перед собой прекрасные дни загубленной им жизни и в ужасе от сознания, что лишил их Альтбауэра. Да, - сказал он, - так, видимо, обстоит дело.
В комнате опять воцарилась тишина. Наконец хриплым голосом Маргит Маран спросила:
- Может быть, он чего-нибудь хочет? Что я могу сделать, чтобы… - она запнулась, - облегчить ему пребывание там?
- Ничего, - сказу же ответил Метцендорфер и, подняв голову, посмотрел на Маргит, - решительно ничего! Он воспримет все только как обузу, нет, как добавочное бремя. По крайней мере сейчас - Он сделал неопределенное движение рукой. - Может быть, позднее! Нам надо подождать.
Маргит вздохнула, но промолчала.
- Он попросил меня, - сказал адвокат, - присмотреть за вами. Его огорчает то, что вы теперь всеми покинуты.
- Ну конечно, - взглянув на адвоката, включился в разговор Брумерус, - вам не следует говорить ему этого, господин Метцендорфер, но фрау Маран вовсе не покинута. Вы же видите, что я здесь, и я уже обо всем позабочусь. Понимаете, - он посмотрел мимо адвоката в полумрак комнаты, - я здесь на правах старого друга, если так можно выразиться. Что прошло, то прошло. Но тем ценнее, может быть, то, что осталось. Для обеих сторон, господин Метцендорфер. - Он говорил очень серьезно.
Маргит Маран внимательно глядела на него, адвокату даже показалась - голодными глазами. Когда Брумерус умолк, она неслышно вздохнула, кивнув, однако, головой, и Метцендорфер понял, что она действительно так и воспринимает приход Брумеруса. Он почувствовал облегчение. Обмана, казалось, тут не было, да и не могло быть. И он нашел утешительным, что какая-то человечность все-таки сохранилась.
Тема была, по-видимому, исчерпана, и Брумерус, кажется, тоже так думал. Он сел удобнее, закинул ногу на ногу и спросил Маргит Маран:
- Может быть, твой гость хочет поесть или выпить? Метцендорфер покачал головой в знак решительного отказа.
- Как угодно, - сказал Брумерус, словно он здесь хозяин. Он снова переменил тему: - Вы упомянули, что пошли по каким-то следам, господин Метцендорфер? Известно ли наконец, кто этот Альтбауэр и зачем он, собственно, забрался на мою дачу? - И, закурив новую сигарету, прибавил: - Ведь меня, как вы понимаете, это действительно интересует!
Метцендорфер прекрасно понимал это и потому рассказал о своих странствиях. Маргит Маран слушала его молча, глаза ее расширились и блестели. Брумерус слушал внимательно, то и дело задавая вопросы.
Букашка получила смертельный ожог. Упав на пол в круг света от лампы, она беспомощно трепыхалась перед кончиной.
Около полуночи Метцендорфер наконец поднялся. Он устал.
- Да, пошли! - сказал Брумерус и поднялся тоже. Он повернулся к Маргит Маран: - А ты не беспокойся больше чем нужно. Видишь ли, хотя поездки господина Метцендорфера и не дали ничего конкретного, у нас есть теперь уверенность, что к защите он относится с чрезвычайной серьезностью и что дело в надежных руках. Что же касается меня, - добавил он, - то ты знаешь, как я настроен, я это уже сказал тебе. На том и оставим. Что смогу сделать, чтобы тебе помочь, сделаю. Маргит Маран тихо сказала:
- Я знаю. И я благодарна тебе за это.
Затем Брумерус и адвокат стояли перед дверью, которую сразу же заперла за ними Маргит Маран. Луна походила теперь на круглую белую дыру в темном небе. Ее неверный свет лежал на жухлой, осенней траве как зыбкая пена.
Оба молча прошли несколько шагов направо. Брумерус достал ключ из кармана, но, отперев дверцу автомобиля, не сразу открыл ее, а обернулся к молчавшему Метцендорферу: