Вернер Штайнберг. Шляпа комиссара

   Как бы то ни было, поломка в его машине пошла на пользу защите Марана. Он задумчиво улыбнулся и ответил Брумерусу:
   - Я тоже нахожу, что это в наших общих интересах - не поднимать лишнего шума. Во всяком случае, я сделаю все, что в моих возможностях.
   Брумерус одобрительно кивнул и сосредоточился на дороге. Он довел теперь скорость до 130.
   - Чудесная машина, - сказал адвокат, - податливая машина, можно сказать!
   Брумерус по-прежнему глядел вперед.
   - Развивает скорость мгновенно, - сказал он. - Есть, впрочем, свои капризы. Мотор иногда барахлит. Но если вначале пройти точно в срок все осмотры, то в общем-то опасаться нечего, а я в этом отношении очень аккуратен!
   Брумерус изящно вырулил на автостраду, сбросил газ и повернул к бензоколонке, где минувшей ночью Метцендорфер обшаривал свою машину в поисках денег.
   - Не далее как вчера, - добавил Брумерус, - я снова прошел техосмотр. Я пользуюсь всегда одной и той же станцией автосервиса, рядом с моей квартирой. Только будучи постоянным клиентом, можно рассчитывать на более или менее сносную работу!
   Он опустил боковое стекло.
   Метцендорфер подумал: от моей машины толка не будет. Адвокат решил обзавестись тоже «боргвард изабеллой».
   Заправщик стоял наготове, вежливо поздоровавшись, спросил:
   - Уже опять здесь, господин Брумерус? Быстрота! Сколько вам?
   - Полный, - ответил Брумерус, - как всегда. Рабочий удалился.
   Брумерус открыл дверцу и, вылезая, сказал:
   - Он меня знает! Я всегда заправляюсь здесь, когда езжу в Бернек, очень удобно. Сегодня утром я тоже был здесь.
   Метцендорфер, которого все сильнее соблазняла «боргвард изабелла», наклонился влево, чтобы рассмотреть щиток с приборами. Он оперся рукой о сиденье водителя, с удовольствием проверив заодно упругость пружин, потрогал все правым указательным пальцем, нагибаясь то вправо, то влево, и наконец даже слегка нажал на рычаг скоростей. Он полюбопытствовал, сколько километров прошла эта машина, и удовлетворенно кивнул головой, увидев на счетчике цифру 13017.
   Тут он встрепенулся от тихого качания кузова: обернувшись, он увидал, что Брумерус по обыкновению автомобилистов, любящих наполнять бак до краев, нажимает рывками на заднюю часть машины. Метцендорфер выпрямился на своем сиденье и увидел через левое боковое стекло, что Брумерус платит за восемнадцать литров бензина.
   Потом Брумерус уселся, захлопнул дверцу. Этот звук тоже понравился Метцендорферу. В нем была какая-то приятная полнота, от него веяло благополучием. Мотор завелся бесшумно, Брумерус включил скорость. Рабочий, который предупредительно подошел к дверце, улыбнулся, довольный щедростью Брумеруса, и спросил:
   - Подкачать, господин Брумерус?
   - Спасибо! Все колпачки на месте! - ответил тот, отъезжая; он показал Метцендорферу, как силен его мотор, и, осторожно выруливая на автостраду, заметил: - Она меня понимает, молодчина! - И добавил: - Лучше всего, наверно, доставить вас в Байрейт по восточному шоссе?
   - Очень любезно с вашей стороны! - ответил Метцендорфер и задумчиво прибавил: - Знаете, господин Брумерус, я, пожалуй, тоже куплю «изабеллу».
   Брумерус широко улыбнулся и, кивнув, сказал:
   - Поверьте мне, господин Метцендорфер, если уж я завожу какую-нибудь вещь, то на качество ее можно положиться. - Он нажал на педаль газа, задумчиво задрал подбородок и, вяло шевельнув веками, сказал:- Как и на качества фрау Маран!
   Метцендорфер сжал узкие губы и ничего не ответил на это, так что до Байрейта спутники доехали молча.
 

10

 
   Молчание царило и в расписном драндулете Грисбюля. Ассистенту, правда, хотелось многое обсудить с Гролем, но он помнил, что сзади сидит Маран, все в той же позе, уперев локти в колени и закрыв руками лицо - лицо обреченного. Может быть, Маран вообще не слышал их разговора, может быть, мысли его были так далеко, что он вообще не замечал ничего вокруг себя. Тем не менее, считал Грисбюль, одно неосторожное слово могло его насторожить и заставить прислушаться, а этого он, Грисбюль, хотел избежать. Поэтому он молча склонился над рулем и смотрел, как бежит навстречу машине дорога - серая, серая, серая, прерываемая лишь полыньями тумана, который постепенно сгущался, выползая из низин тонкими ручейками.
   Знак объезда убрали, Грисбюль отметил это с удовлетворением: можно не снижать скорости. Он украдкой поглядывал на комиссара: Гроль, казалось, дремал. Голова его была опущена, на большие глазные яблоки легли морщинистые веки. Грисбюль невольно подумал: если бы у него случился разрыв сердца и у врача тоже… Катафалк! И тут же подосадовал на себя за такие неуместные мысли.
   До самого Нюрнберга они не проронили ни слова. Уже наступила ночь. При свете, проникшем в машину сбоку, Грисбюль увидел, что Гроль поднял голову и приосанился. Но и после этого заговорил тот не сразу и заговорил не с ассистентом, а с доктором Мараном, правда не оборачиваясь. Под уличный шум, оглушавший их, он сказал очень ясно и громко:
   - Сейчас мы доставим вас в следственную тюрьму, господин доктор. Вскоре вы будете выслушаны следователем. Теперь у вас есть возможность держать связь со своим адвокатом. Вы можете попросить его приехать к вам. Наша задача теперь только написать рапорт.
   Чу #769;дная задача, подумал с неудовольствием Грисбюль и услышал, к своему изумлению, отчетливый ответ Марана.
   - Понятно, господин комиссар. Хорошо.
   Так и поступили; формальности были исполнены, Марана оставили в тюрьме, а Гроль и его помощник поехали к себе в учреждение, оба усталые, Грисбюль к тому же зверски голодный, что делало его обычно раздражительным и заставляло втайне проклинать свою профессию.
   Он ехал теперь медленно, внимательно глядя по сторонам, но вдруг оживился: в веренице оставленных у тротуара автомобилей открылся просвет и он, торжествуя, вписался в него.
   Гроль насмешливо спросил:
   - Это, видно, тоже имеет отношение к общественному престижу - находить место для стоянки?
   Грисбюль не удостоил его ответом. Он удалился, шагая, как на ходулях. Когда он вернулся, у него под мышкой был огромный пакет, который он бережно положил на заднее сиденье.
   Комиссар молча смотрел, как выводил Грисбюль свою машину на проезжую часть улицы - задним ходом, держа одну руку на руле, повернув голову назад, почти акробатически. Видно, эти способности свойственны молодому поколению, следующее поколение с ними родится, а внукам этой молодежи будет в костюме космонавта так же уютно, как в старом драповом пальто; Гроль почувствовал себя безнадежно старым. Он закашлялся.
   Как только Грисбюль завладел пакетом, у него сразу появились задор и энергия; с преувеличенной вежливостью распахнув перед комиссаром дверь их учреждения, он понесся вперед по лестницам, так что полы его расстегнутого замшевого пальто развевались; он перескакивал не меньше чем через две ступеньки и останавливался на площадках, чтобы подождать старика, который медленно переносил со ступени на ступень свое массивное тело.
   В кабинете комиссар, хоть и ворча, позволил ассистенту помочь ему снять пальто, но мятое свое сомбреро он любовно повесил на крючок сам, думая при этом, что такой преданности всем этим юным грисбюлям все равно не понять: их привязанности хватает самое большее на то, чтобы взять в новую машину коврик из старой, а это то же самое, что срезать локон с головы умершей возлюбленной и прикрепить его к волосам новой очередной подруги. Он не знал, что его ассистент, который сейчас аккуратно выкладывал содержимое белого пакета на свой письменный стол, на самом деле относился к нему, Гролю, с трезвым и насмешливым уважением. Белый пакет выдал наконец свою тайну: на столе, приглашая полакомиться, громоздилась гора бутербродов - с копченой и вареной ветчиной, с яйцами и сардельками, с салями, швейцарским сыром, камамбером, паштетом, тунцом, лососиной и икрой, украшенных кружочками редиски, помидора, петрушки, соленого огурца, красного перца. Указывая на них комиссару гостеприимным жестом, Грисбюль уже сам что-то жевал - с волчьим аппетитом и явно довольный.
   Тут Гролю и самому захотелось есть. Против собственного желания он улыбнулся ассистенту. Он сел в свое деревянное кресло, сгреб в сторону скопившиеся за день бумаги, прихлебнул противно холодного кофе из принесенной Грисбюлем фаянсовой чашки и сказал:
   - Вы напишете рапорт, Грисбюль!
   От хорошего настроения молодого человека не осталось и следа. Он ответил:
   - Труп не опознан. Мы же не можем так прямо и сказать это следователю!
   - Розыск, - возразил комиссар, - установит, кто это. Тут я спокоен. Кто-нибудь да знает его и не преминет объявиться, люди слишком падки на сенсации, чтобы молчать, они в таких случаях очень тщеславны, а это нам на руку. - Он подумал, откусил от бутерброда с ветчиной и заметил: - Не похоже, чтобы это был бандит и убийца или хотя бы просто грабитель!
   - Нет! - решительно сказал ассистент. - Даю голову на отсечение, я этот тип людей знаю!
   Гроль неодобрительно взглянул на него, доел бутерброд и воздержался от порицания.
   - Остается еще один вопрос, - сказал Грисбюль, - как он попал на дачу?
   - Через открытое окно, - небрежно ответил Гроль. - Ни подобранного ключа, ни отмычки мы не нашли, замок не был взломан, так что выскажите в своем рапорте предположение, что неизвестный влез в окно, которое нечаянно оставили открытым. - Он потянулся за следующим бутербродом. - И правда ведь, - сказал он, лукаво взглянув на Грисбюля, - трава под тем окном была порядком истоптана. Отдельных следов нельзя было различить.
   - Но там же стоял Маран, когда выстрелил! - ответил помощник. - Вот он и истоптал траву!
   - Верно, - согласился Гроль, - но почему вообще было открыто окно? При такой скверной погоде - зачем? Никакой нормальный человек не станет открывать окно в такое ненастье! И вдобавок еще этот, предположим, грабитель! Да, икра выше всяких похвал, и украшена мило! - Повертев бутерброд перед глазами, он снова взглянул на Грисбюля. - Нет, неизвестный забрался через окно, он оставил его открытым, чтобы через него же и вылезти, и Маран выстрелил туда! Это будет ясно любому следователю!
   Грисбюль скептически посмотрел на него.
   - Кроме того, - сказал комиссар, проглатывая последний кусок, - мы ничего больше не знаем.
   Грисбюль снова указал на бутерброды приглашающим жестом, но Гроль помотал головой. Ассистент же продолжал жевать с прежней энергией, и Гроль молча дивился тому, какое количество пищи способен поглотить этот молодой человек, на худом теле которого болтался костюм и чей цвет лица казался таким нездоровым.
   Грисбюль задумался, на лбу его появились глубокие поперечные складки, в сочетании с брехтовской прической они придавали его лицу особенно напряженное выражение.
   - Но почему этому Биферли, - сказал он наконец, - позвонили так поздно? Через несколько часов после убийства! Это ведь надо объяснить в рапорте!
   - Во-первых, - ответил Гроль, - мы этого не знаем, а во-вторых, положитесь хоть раз на старика! - Он наклонился вперед. - Верно, Грисбюль, здесь есть темные места: кто убитый? Как он попал в Бернек? Что ему нужно было на даче? Все это, спору нет, вопросы открытые.
   Пожав плечами, он снова отвалился к спинке стула, даже закинул непринужденно ногу на ногу и стал смотреть, как молодой человек продолжает начинять себя бутербродами.
   - Для дела как такового, - сказал Гроль, - все это несущественно. И следователь, и прокурор - люди опытные, а удовлетворить мы должны только их, и своим рапортом вы это сделаете. Ведь открытые вопросы существа дела не меняют. Речь идет вот о чем: Маран стрелял, Маран хотел убить, он в этом признается. Он признает, что владел и воспользовался автоматическим пистолетом «вальтер», калибр шесть тридцать пять. Завтра у нас будут данные вскрытия, я уверен, что выстрел был произведен из такого пистолета. Верно, он исчез, Маран ничего не смог сказать нам на этот счет, и сотрудники не нашли оружия. Объяснение: в панике Маран потерял его или бросил, а не все потерянное или брошенное отыскивается. Может быть, какой-нибудь прохожий, какой-нибудь хулиганистый мальчишка нашел его и спрятал. Раз есть признание Марана, то все это вещи второстепенные. И хотя Маран по неблагоприятному или счастливому - как вам угодно - стечению обстоятельств убил не того, юридический вопрос тут один: умышленное убийство или неумышленное? Все остальное выяснено, и за юридические тонкости пусть борется адвокат, а он, кажется, уже нашел общий язык с Брумерусом. Вот так! - Он положил обе руки на стол, наклонился вперед, приблизив к Грисбюлю свою могучую лысую голову, и посмотрел на него: - Что нам еще нужно? - спросил он. - Ведь прошли времена, когда служащие уголовной полиции не давали себе поблажек! Мы тоже чиновники, мы планомерно продвигаемся по службе, виды у нас небольшие, и бюрократизм торжествует. Нет, Грисбюль, если розыск доставит нам еще и фамилию убитого, а он ее доставит, все будут довольны: и следователь, и прокурор! - Он широко зевнул, прямо-таки разрывая челюсти, и лишь слегка прикрыл рот рукой; другой рукой он потер свою могучую голову. Проделав эти ритуальные действия, он покосился на свое сомбреро, решил подняться и, медленно двигаясь в сторону пальто и шляпы, сказал успокаивающе: - Не бойтесь, Грисбюль! Пишите наш рапорт. Дело выяснено!
   Он влез в драповое пальто и со смесью отчаяния и нежности поправил сомбреро на голове.
   Грисбюль съел все бутерброды. Он скомкал бумагу и со вздохом облегчения бросил ее в корзину.
 

Глава пятая

 

1

 
   При первом знакомстве с Зеппом Метцендорфером, рыжеволосым адвокатом, любой принял бы его за рассеянного чудака, поручать которому юридическое представительство крайне рискованно. Как мог такой нескладный во всех житейских делах, такой забывчивый, такой подчас нервный и несобранный человек успешно построить защиту, где надо тщательно и точно предусмотреть каждый ход?
   Думая о нем так, случайные знакомые ошибались. Коллеги Метцендорфера, а также судьи и прокуроры знали его с другой стороны. Они ценили его как блестящего оратора, чья защита всегда основывалась на глубоком знании дела, они неизменно восхищались его поразительной памятью, молча копившей второстепенные, казалось бы, события и замечания и лишь тогда ухватывавшейся за них, когда эти второстепенные подробности оказывались важными доказательствами, они никогда не посмеивались над его порой странными манерами, прекрасно понимая, что его несобранность, его забывчивость в быту - всего лишь следствие его чрезвычайной сосредоточенности на главном.
   В тот вечер, когда Метцендорфер, обремененный этим каверзным делом, вернулся из Бад Бернека, он просмотрел у себя в конторе список заседаний, назначенных на следующий день. Перечень их оказался длинным, но дела были сплошь, как он, к своему удовольствию, установил, самые заурядные. Он стряхнул со лба редкие рыжие волосы, нажал кнопку зуммера и положил список на середину стола.
   Появилась его секретарша, унылая пожилая особа, которую он прямо-таки любил, потому что работу свою она выполняла с величайшей добросовестностью.
   Она остановилась и внимательно поглядела на него.
   - Фрейлейн Гроссе, - сказал он, - завтра я не приду в контору. Мне надо поломать себе голову над делом Марана. Я должен найти какую-то линию. Сперва я думал, что это будет просто. Я убедился, что это не так просто. - Она ничего не ответила. Он ласково продолжал: - Мне пришлось, как вы знаете, оставить свою машину в Бернеке. Возможно, что я решу поехать за ней завтра. Будьте так любезны, соберите все документы по этому списку и передайте их моему заместителю. Это простые дела, все сводятся к отсрочке. Он разберется. - Метцендорфер помедлил: то, что теперь предстояло сказать, было ему неприятно. - И если бы вы согласились его известить… Вы же знаете, он не очень-то обрадуется.
   Фрейлейн Гроссе это знала: чтобы ознакомиться с делами, заместителю придется пожертвовать вечерними, а то и ночными часами; первая его реакция бывала обычно бурной. Она сказала:
   - Все сделаю, господин Метцендорфер.
   Он посмотрел на нее с благодарностью.
   - На вас я могу положиться, это прекрасно! - заметил он, и его слова обрадовали ее больше, чем если бы он преподнес ей букет красных или хотя бы желтых роз.
   Немного позднее Метцендорфер сидел в своей квартире. Он остался холостяком. С женщинами, считал он, слишком хлопотно, они бы его отвлекали. Сейчас он мельком подумал о Маргит Маран и утвердился в своем мнении о них.
   Он поднялся, достал из холодильника бутерброды, приготовленные, как обычно, его приходящей домашней работницей, вынул из буфета термос с черным кофе. Так ему было уютнее. Он сел за круглый курительный столик и стал читать бернекские протоколы, совмещая это занятие с ужином.
   Протокол показаний Марана он изучал, вчитываясь в каждую строчку; на одном месте он вдруг остановился: машинально отпив кофе, он потер себе висок и уставился глазами в пространство, как будто увидел что-то диковинное в этой темной комнате, освещенной только настольной лампой. Он снова заглянул в протокол и закусил сбоку нижнюю губу.
   Затем он поднялся, подошел к стенному шкафу, достал бумагу и карандаш и начал что-то чертить. Он пытался восстановить в памяти расположение дачи, калитки, окна, деревьев, кустов; он что-то поправил, явно недовольный своей работой, вздохнул, взял другой листок, набросал план комнаты, где произошло убийство. Этот план он заполнил предметами, которые помнил. Он искал что-то такое, что должно былотам быть, но никак не мог восстановить это в своем воображении. Он снова взял протокол, снова остановился на том же месте, потом подумал: и это тоже возможно, и это тоже возможно - и снова покачал головой. Он вел себя, как рыба, которая клюнула на наживку и пытается освободиться; от каждой такой попытки крючок только вонзается глубже и причиняет ей боль.
   В эту ночь Метцендорфер не спал; ему все мерещились невероятно громко скрежещущая гравийная дорожка и тело убитого.
 

2

 
   Придя на следующее утро в свой кабинет, сняв драповое пальто и любовно повесив сомбреро, Гроль увидел у себя на письменном столе телеграмму со свеженаклеенной лентой. Он прочел ее, потер свою лысину, взял телеграмму, отворил дверь в кабинет Грисбюля и остановился в дверном проеме.
   Помощник удивленно посмотрел на него, поднялся и почувствовал смущение, потому что комиссар только улыбнулся и даже не поздоровался с ним. Спрашивая себя, какую ошибку он, Грисбюль, мог допустить, молодой человек вдруг успокоился: наверняка ничего страшного нет, если Гроль так улыбается.
   Наконец Гроль протянул ему телеграмму.
   Грисбюль пробежал ее глазами и посмотрел на комиссара.
   Лишь тогда тот сказал:
   - Теперь вы можете писать ваш рапорт, Грисбюль. Мы знаем, кто убитый, а даму надо будет допросить дополнительно.
 

3

 
   Чуть позднее перед дачей остановился черный «мерседес». Окно уже закрыли, это было хорошо видно через калитку.
   Серая струйка сигаретного дыма задумчиво потянулась вверх из-за опущенного бокового стекла и над крышей машины сразу развеялась; дул сильный ветер, разогнавший туман и тучи.
   Но все было по-прежнему мокро, стволы и ветки казались от влажности темными, а газон походил на гниющую губку.
   Метцендорфер попытался определить, где должен был стоять убийца; он сверился с обоими своими набросками; на плане комнаты было обозначено положение трупа. Особенно широко, заключил он, окно открывать не требовалось, створки отворялись внутрь, пуля, следовательно, пролетела по комнате наискось.
   Он мог только представить себе, что все произошло быстро. Когда Маран стрелял - а тот ведь сам сказал, что вел себя как убийца, - он должен был опасаться, что через полуоткрытое окно его преждевременно увидят на фоне сада. Никаких укрытий поблизости не было.
   Метцендорфер вздохнул, стряхнул со лба жидкие рыжие волосы, спрятал эскизы в нагрудный карман и медленно поехал в сторону города. Ехал он медленно потому, что обдумывал следующий свой шаг. Было две возможности. Он откладывал решение. Он опять вздохнул, прибавил скорость и решил не отказываться даже от безнадежной попытки.
   Инспектор Биферли принял его с чванной самоуверенностью. Он уже давно забыл о своих промахах и старался произвести впечатление удачливого криминалиста.
   Сев на неудобный деревянный стул перед письменным столом, Метцендорфер вытянул свои длинные ноги, потер бедра руками, поросшими рыжими волосами, и сказал:
   - Я пришел не вовремя, господин инспектор, я знаю! Работы у вас по горло! Это мне знакомо. Если я все-таки осмеливаюсь вам докучать, - теперь он бросил хитрый взгляд через стол, - то лишь потому, что ваши коллеги, возможно, упустили кое-что из виду в этом трагическом деле! Вообще-то, - добавил он подчеркнуто, - расследованием руководит комиссар Гроль, и отвечает, стало быть, он.
   Биферли был хитрее, чем полагал Метцендорфер, и осторожнее; он сморщил лоб и поглядел на адвоката ничего не выражавшими глазами. Он явно хорошенько подумал, прежде чем ответил:
   - Если вы можете сообщить нам какие-либо важные сведения, мы будем вам очень благодарны, господин Метцендорфер. Погодите, я велю все это сразу запротоколировать, так мы сэкономим время.
   Он поднялся было, чтобы направиться к двери.
   Метцендорфер поспешил унять его:
   - Нет, нет! Я не то имел в виду. Сперва я хотел бы узнать… - Он решился выразиться яснее: - Я хотел бы попросить вас показать мне дачу еще раз.
   Биферли ответил сразу:
   - Нет!
   Объяснять свой отказ он не стал.
   Метцендорфер признал, что это ловкий ход: Биферли хотел заставить его выложить свои соображения. Но именно этого Метцендорфер не хотел делать, не убедившись, а убедиться опять-таки можно было, только если… Он криво усмехнулся.
   - Жаль, очень жаль, господин инспектор! - пробормотал он и, словно бы уйдя в свои мысли, умолк, чем подсунул Биферли карту, с которой тот пошел.
   Инспектор, выжидательно пяливший на него свои голубые глаза, постепенно пришел в беспокойство. Наконец он решился хоть как-то извиниться.
   - Поймите, что без очень уважительных причин, без причин прямо-таки первостепенной важности я не могу удовлетворить вашего ходатайства. - Фраза вышла такая же напыщенная, как сам Биферли. Тот почувствовал, что она ему удалась, и напыжился еще больше. - Вы, господин адвокат, - продолжал он важно, - берете на себя защиту доктора Марана. На данной стадии еще не законченного расследования я, стало быть, обязан не допускать никаких действий, которые могли бы нанести ущерб разбору дела.
   Адвокат, конечно, понимал: Биферли нарочно умалчивал о том, что дело давно ушло из Бернека. Инспектор, следовательно, уже ни за что не отвечал. Но Метцендорфер как раз на то и рассчитывал, что Биферли из тщеславия превысит свои полномочия.
   Однако Биферли этого не сделал.
   Опять возникла пауза.
   Чтобы сохранить свой престиж, Биферли должен был заговорить снова.
   - Но если бы вы, господин адвокат, могли указать мне… то есть совершенно неясно, например, зачем этот убитый явился на дачу!
   - Послушать музыку! - мгновенно ответил Метцендорфер.
   Биферли посмотрел на него как на сумасшедшего. Голубые глаза инспектора выкатились из орбит.
   - Да, - сказал Метцендорфер вроде бы лениво, - есть такие маниакальные любители. Они охотятся за определенными пластинками. Мне рассказывали о подобных случаях! Любопытнейший феномен! Кстати, господин инспектор, вы не помните, какой марки радио на этой даче?
   Тут у Биферли и вовсе голова пошла кругом.
   - Радио? - спросил он. - Послушать музыку? Любитель пластинок? Неужели вы в самом деле думаете, что… «Грундиг»! Или, кажется, «Менде»? - Он покачал головой, досадуя на себя.
   - Ах! - быстро сказал Метцендорфер и схватился за лоб, словно что-то забыл. - А где оно стояло?
   Биферли растерянно поглядел на него и с усилием над собой сказал:
   - Я не помню!
   - Большое спасибо, господин инспектор! - любезно ответил Метцендорфер и, собрав свои длинные конечности, поднялся. - Вы очень мне помогли!
   Он пошел к двери. У двери он обернулся.
   Биферли, как побитый, повис в своем круглом кресле.
   - Всего доброго! - сказал Метцендорфер и закрыл за собою дверь.
 

4

 
   За дверью участка Метцендорфер остановился. Такой уверенности в своей победе, какую он изобразил, у него не было. Он пребывал в нерешительности, больше того, он признался себе, что боится следующего визита.
   У него хватало воображения, чтобы представить себе теперешние чувства Маргит Маран. Говорить с ней сейчас было неприятно.