Страница:
Рыжая борода всколыхнулась.
— Da hast du, Schwararshaffe, die Bescherung! (Прими подарочек, черножопая обезьяна! (нем.))
Тень длинного меча мелькнула у глаз, вознеслась ввысь, перечеркнув диск заходящего солнца, дрогнула…
И Большому Умару уже не довелось увидеть, как над пробитой крышей каземата, натужно гудя винтами, зависает маленькая сине-желтая машина, такая дряхлая, что не только сам он, но даже и самый последний из его джигитов погнушался бы воспользоваться ею для полета…
А пожилой морщинистый человек с не по возрасту тоненькими серебристыми усиками, не дожидаясь посадки, спрыгнул на щебенку с гудящего в двух метрах над землей вертолета, приблизился к металлической кровати, неумело провел ладонью по темным, пробитым частой сединой волосам и, кривовато улыбаясь, сказал:
— Ну, поехали!
Где-то у моря. 4 августа 2383 года.
Не надо ля-ля!
Что бы там ни шипело вслед завистливое бабье из канцелярии, Любочка вовсе не опоздала на работу. Что часы, что часы? Во-первых, она счастлива, ей не до часов, во-вторых, когда их чинили, эти часы?.. а в-третьих, шефа все равно еще нет в Управе. Вон площадка для VIP-экипажей забита, как всегда, только на его месте дырка, даже непривычно как-то.
Кстати, а почему?..
Звонко стуча потрясающими ерваальскими туфельками на высоченных шпильках по мраморным, в приторно-голубых размывах ступеням, Любочка взбежала на второй этаж, надменно игнорируя неприязненные взгляды канцелярских кануздр, промчалась по балюстраде, чуть не упала, но специально назло всем этим крысам удержалась на ногах, выпрямилась, пошла от бедра и по-хозяйски захлопнула за собой широкую резную дверь, выточенную из цельного комля настоящей марискульской березы.
Все.
Она на месте, и пусть будет стыдно тому, кто плохо о ней подумает!
Вытряхнув на пустынную кремовую столешницу обширную косметичку, Любочка принялась за работу.
Бровки ее при этом гневно трепетали.
Светка — лахудра. Однозначно. Нет, она, конечно. хорошая баба, хотя и с прибабахами, но что это за манера — заболевать с утра? Любаша, видите ли, подменит! Хорошо, Любаша безотказная, Любаша никуда не денется… А то, что у Любаши день расписан по минутам, об этом Светлана подумала? Между прочим, девять… нет, не девять, а одиннадцать…
Зуммер.
— Светик, шеф на месте? — включилась прямая связь с Каиром.
— Еще нет! — откликнулась Любочка. — А Света на больничном, Гамаль Абделевич!
— Любчик? — приятно удивился компофон. — Привет от Сфинкса, красота красивая. Не узнал, богатой будешь…
Отбой.
…да, одиннадцать лет назад, как раз четвертого апреля, в день рождения Руслана Борисовича, у Любочки куда-то делась помада с блестками и так потом и не нашлась, а в приемной, между прочим, не было никого, кроме Светланы Юрьевны… вот так вот… кстати, в обед не забыть бы звякнуть Светочке, как она там, не нужно ли чего… блин!.. неровно тени наложила… да что ж это такое, господи прости, в самом-то деле, к визажисту третий день дойти не могу с этой каторги… ну-ка, подзеленим левый глазик… так, так, еще чуть-чуть… а правый подмолодим желтеньким…
Класс!
Последний писк с Татуанги…
Ой-ой! Там же двадцать третьего карнавал начинается!
Зуммер.
— Хай! Дублин беспокоит…
— Не было пока, Брайан Патрикович! А Света на больничном!
Отбой. Зуммер.
— Да благословит Творец Брама…
— Занят, Раджагопалачария Венкатараманович. Не знаю…
Отбой.
Уф! Опасливо косясь на компофон, Любочка сгребла скляночки, тюбики, карандаши-кисти и прочее барахло в марафетницу и вытащила из-под стола большого плюшевого мишку. Когда-то, давно уже, шеф подарил его на именины Любочкиной дочери, и с тех пор девочка, сущее дитя, засыпала исключительно в обнимку с пушистым подарком планетарного головы…
А в этом году мишка Руслан был наконец-то конфискован Любочкой. Конечно, не без скандала, ну и что? В конце концов, дочь уже не ребенок, а вполне взрослый человек, и нечего ей возиться с игрушками…
Чмокнув мишку Руслана в круглый трогательный носик, Любочка водрузила его на секретер, придирчиво осмотрела и мечтательно улыбнулась.
Вы-ли-тый Руслан Борисович!
Только ты, мишенька, хоть и Руслан, все равно — лопоухий увалень, а шеф… шеф — это… м-м-м… ма-а-ачо. Таких больше нет, разве что на Багамах… Но куда тамошним мальчикам до настоящего му-ужчины!
Зуммер.
— Да… Ой, ну зачем вы, Ояма Хамагитович, ну я же не серьезно говорила… Да? Спасибо огромное… Да, конечно, не забуду, перезвоните ему лично, по новой линии, только не говорите, что я номер дала…
Вот так! Ояма узкоглазая билетик на карнавал прислала!
Ой, как шеф ругаться буде-ет!
Бедненький…
До визажиста так и не добежала, и черт с ним, с визажистом, не до него уже; если сегодня не вылететь — не успеть! Две недели скутером… У кого бы скутер одолжить? У Сержа? Не-е, его жаба задавит. Не будем ссориться… Вадик с Наташей вроде никуда не собирались… а на крайний случай… Да что она, скутера не найдет, в самом деле?
Да где же шеф?!
Любочка насторожилась.
Шаги за дверью… Его?
Кажется, да. Точно, его!
— Доброе утро, Руслан Бо…
Любочка, тихо ойкнув, поднесла к приоткрывшимся карминовым губкам сжатые кулачки.
Руслан Борисович, всегда такой импозантный, подтянутый и вальяжный, производил жалкое впечатление. Скрученный уродливым жгутом бархатисто-сиреневый галстук сбился набок, новый белоснежный костюм был выпачкан чем-то жирным и смят, будто владелец спал в нем несколько суток подряд. Не только под мышками, но и на бортах пиджака проступали темные влажные пятна пота. Любочке почудилось даже, что сквозь дурманящий аромат дорогого дезодоранта пробивается отчетливый неприятный запах.
И самое главное: Руслан Борисович был не брит! Брыластые, очень привлекательные на секретарский взгляд щеки его уродовала неопрятная щетина, подбородки студенисто тряслись, глаза блуждали. Двигался он, правда, достаточно ровно, но наметанный Любочкин взгляд отметил, как лихорадочно пульсирует синяя жилка над растерзанным воротом сорочки и как дрожит судорожно ухватившаяся за правый лацкан рука.
Либо планетарный голова был болен, либо пребывал в состоянии сильнейшего нервного стресса. В любом случае он нуждался в немедленной интенсивной помощи и опеке… Какие тут карнавалы!..
— Руслан Борисович, миленький!..
Глядя сквозь Любочку, господин Буделян (Быдляну в Управе не котировалось) досадливо мотнул головой. Потом, выпустив измочаленный лацкан, пошарил в кармане пиджака, выудил оттуда большой, насквозь мокрый красный платок, промокнул лоб и бормоча что-то нечленораздельное, скрылся за дверью кабинета.
Любочка вспыхнула.
За долгие годы совместной работы между ними случалось всякое, но чтобы вот так… Отмахнулся, как от мухи. Как от зеленой, назойливой мухи. Раньше небось не отмахивался. Она-то, дурища, к нему как к родному…
А какие, собственно, у него могут быть проблемы?
Все живы, это точно. Иначе замы бы уже на ушах стояли.
Здоровье бычье. Неделю назад обследовался.
Сверху наехали? Некому вроде.
Точно. С курвой очередной поругался.
Кончик Любочкиного носа заострился и побелел.
Ну уж извините. Если у кого-то седина в бороду — бес в ребро, то она, Любовь Алексеевна, давно уже не девятнадцатилетняя дурочка, с которой каждый перспективный бык при высшем физкультурном образовании мог обращаться как с личной собственностью!
— Обидели нас, мишенька? — Любовь Алексеевна щелкнула мишку Руслана по глупому носу-пуговке. — Ничего. Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет.
Она забросила плюшевую тварюшку под стол…
Схватила сумочку…
И остановилась.
Бросить приемную без присмотра было ка-те-го-ри-чес-ки невозможно.
Как быть? Просить о подмене некого: Светка хворает, Гизелла — та еще сука, Ананьевна — заслуженная сука со стажем. Завтра, кстати, ее день. А вот сегодня…
Любовь Алексеевна ткнула кнопку компофона.
Дочь, конечно, сущее дитя, зато все порядки знает. Вот пусть и посидит, пообслуживает своего любимого крестного.
У которого была тяжелая ночь.
С кур-рвами.
…Ах, как не права была Любочка, как жестоко ошиблась ее интуиция!
Не с курвами, далеко не с курвами провел эту ночь планетарный голова особого галактического дистрикта Старая Земля. А в большом, наполовину забитом всякой всячиной мусорном контейнере, куда, вдребезги пьяный, рухнул около половины третьего, да так и не смог выкарабкаться, сколько ни подпрыгивал. И не планировал он заранее столь неординарного мероприятия, а просто ровно в полночь сам собою включился в его загородной резиденции, семибашенном Сан-Жее, обесточенный визор. И говорили с ним те, чьи имена страшно не то что произнести вслух, но даже и помыслить. И сказали они ему, что он — поц. И было ему сделано предложение, от которого он не смог отказаться, хотя, видит бог, все бы отдал, чтобы смочь…
Предложенный ему выбор был нелегок, но желтые с искоркой тигриные глаза полуночного собеседника исключали пощаду, и господин Буделян, как и любой бы на его месте, не колебался ни секунды.
Когда экран погас, он достал из сейфа именное личное оружие, выщелкнул обойму, пересчитал патроны, зачем-то попробовав каждую пулю на зуб, хмуро кивнул и разбудил пилота. Который, впрочем, был отпущен сразу же по приземлении на одном из усеянных разноцветными огнями, никогда не пустующих городских пляжей.
Окончательное итого — так он решил! — должно было свершиться на лоне природы, мэй (Непереводимое, крайне эмоциональное восклицание, примерно соответствующее русскому «бля!..» (молд., гугаузск.)) матери всего сущего, под высоким звездным небом, озаряющим… и так далее.
Но напоследок Руслану Борисовичу захотелось просто пройтись по улицам, позволить себе маленькие радости маленьких людей, те незатейливые удовольствия, которых он был лишен долгие десятилетия витания в эмпиреях, слиться с народом, которому служил беззаветно.
Он слился с народом в «Космо».
Он начал позволять себе в «Анлантисе», продолжил в «Новой Жакерии», усугубил в «Домино» и добавил в подворотне около «Русского чая».
А вслед за тем решил тряхнуть стариной и пытался сплясать пламенный молдавский жок на подиуме «Ай-люлю», но был сброшен в оркестровую яму и крепко побит по причине исключительного сходства с планетарным головой…
После чего настоятельно потребовалось выпить.
Но неразлучная платиновая кред-карта куда-то исчезла, вместе с золотой, серебряной и медной. Конечно, предъяви господин Буделян визитку, ему, вполне возможно, поднесли бы на шару, но, с другой стороны, вполне ведь могли снова побить, потому что, как он уже окончательно понял, к руководящим работникам, гуляющим по ночам без охраны, маленькие люди относятся исключительно предвзято.
Хождение в народ исчерпало себя. Пора было идти на природу.
И он побрел. Но подлые ноги сами по себе пришли не к загодя, еще при посадке, облюбованному местечку, а в прокуренный безымянный паб, где мало что уже соображающего Руслана Борисовича побили вторично, когда, сделав и торопливо употребив заказ, он вывернул наизнанку карманы и предложил бармену-лилипуту принять в уплату пакет векселей планетарного займа.
Побили. Обоссали. Забросили в контейнер.
А мобилку отняли. И пистолет с одним патроном — тоже.
Тем самым лишив господина Буделяна естественного и неотъемлемого права каждого человека — права на выбор.
…Зажав ладонями виски, Руслан Борисович тихо застонал.
Выматывающе болела голова. Но голове было не до головной боли.
Трясущимся пальцем он ткнул кнопку прямой связи с Космическим Транспортным, слабо надеясь, что хотя бы малая часть ночного кошмара сейчас развеется.
— Слушаю, — энергичным баритоном отозвался Сам.
— Федя, это я…
— Говорите громче, вас не слышно!
— Это я-а-а!! — превозмогая дурноту, заорал Руслан Борисович, и от натуги перед глазами его поплыли радужные восьмерки.
— Вас не слышно. Перезвоните, — сообщил Сам.
И отключился.
Точно так же не слышали его и ночью.
Тринадцать раз подряд.
Значит, бесполезно.
Значит, сдали.
А может быть… все-таки связь барахлит? С ночных собеседников станется устроить такую пакость… В порядке давления на психику… Да, в общем, и без них могло обойтись. С тех пор, как изъяли Ворохаева, в земном хозяйстве идет накладка за накладкой. То канализацию на Цейлоне прорвет, то Одесский оперный в катакомбы провалится…
Хватаясь за соломинку, планетарный голова приказал включиться новостному экрану.
— …аша оценка ситуации, господин Виселец? — ударило в виски.
Возникший на экране в четверть стены юноша в клетчатой кепке, приятно улыбаясь, протягивал микрофон собеседнику, крупному мужичине перезрелых лет, более всего похожему на бездарно обтесанное бревно. .
— Вихри враждебные… э-э… веют над нами, друг мой, — с некоторым замедлением ответствовал интервьируемый. — Темные силы, как вы знаете, нас злобно гнетут, — голос его налился оркестровой медью. — Но Буделян мудр! Он ни на кого не обижается, никого не охаивает, ни на чьи креды не надеется. Ради всех нас он бросил себя на рельсы… — Говорящий всхлипнул и утерся обшлагом лимонно-лазурного фрака. — И вот, весь в синяках, но с чистой совестью, с открытой душой, с сердцем на ладони он бестрепетно идет навстречу объективным трудностям… Вы меня понимаете?
— Разумеется, — кепка вежливо кивнула, — но как все-таки насчет кризиса в коммунальном хозяйстве планеты?
— Молодой человек, — наставительно сказал фрачник, помахивая у носа юноши кряжистым пальцем с плохо обкусанным ногтем, — я не завхоз. Я журналист и поэт. Меня шибко интересует величие человеческого духа, превозмогающего все препоны… Вот, послушайте…
Он размашисто высморкался, возвел очи горе и принялся поспешно декламировать на малороссийской мове нечто пятистопное, особо выделяя тоном из строфы в строфу неизменные рифмы «Руслан» и «Буделян».
На остальных стереоканалах было примерно то же самое. Только на Первом Независимом крутили борьбу гагаузских мальчиков да вольнолюбцы с Общественного показывали повтор «Одинокой Звезды».
Быдло еще ничего не знало.
Руслан Борисович, хлюпнул носом, стряхнул с кустистых бровей соленые капли, норовившие попасть в глаза.
Он представил себе, какой вой поднимет вся эта свора, когда ее соизволят ввести в курс, и содрогнулся. Ведь разорвут же. На клочки. Вместе с семьей. Даже несчастную Оленьку не пощадят. Тот же Виселец одним из первых вылезет обличать. Хотя, конечно, многое зависит и от преемника. Хорошо, если это будет Алеша. Он все-таки мальчик культурный, вежливый, незлорадный, он заткнет пасти оголтелому стереоворонью, он постарается, чтобы условия предварительного заключения были цивилизованными.
А если — Ворохаев?
Господин Буделян отчетливо представил себе изящную узенькую клетку, подвешенную на указующем персте тридцатиметрового изваяния, царящего над Соборной площадью…
С Анатолия станется.
Он же дикарь. Да еще и куркуль.
Руслан Борисович скривился. Ему, хлебосолу и ухарю, были неприятны разговоры планетарного завхоза о том, где бы подзаработать кредчат. Чистое жлобство. Что пользы работающему от того, над чем он трудится? Зачем то есть работать, если хорошему человеку и так никогда не откажут? Ежели, конечно, просит для дела. А не на все эти дурные канализации, дороги, детсадики, зарплаты вовремя. Может, еще и долги по планетарному займу прикажете вернуть вкладчикам?..
Нет, не умел Анатолий мыслить стратегически.
Хоть и башковитый, а никак не мог уразуметь, что всему свое время и время всякой вещи под солнцем. И взрыв ценного объекта при определенных обстоятельствах может быть намного полезнее, нежели строительство оного. Полезнее и перспективнее. Так что не против абстрактной цепи случайностей пер буром уважаемый господин Ворохаев, а против объективной, политически осознанной необходимости, данной нам в финансово-реальных ощущениях…
За что и пострадал.
Да разве он один?
Ему как раз еще повезло.
Тех, кому не повезло, Руслан Борисович вспоминать не любил. И вовсе не потому, что чувствовал себя хоть сколько-то причастным к их проблемам. С чего бы? Он ни в кого не стрелял, ни на кого не накидывал удавку. Больше того, он наотрез отказался знать, куда делись похищенные. Его руки были чисты. Совесть — тоже. Разве что муторно и неловко делалось при нечастых встречах с высохшей, затянутой в траур госпожой Деревенко. Покойного Бориса он знал, и знал близко: на заре жизни оба служили срочную в Энском полку легкой кавалерии. И, откровенно говоря, никогда не сомневался, что при своем бурном темпераменте редактор «Вечерки» наживет неприятности.
Нет. Нельзя совать руку в жернова. Это вредно для здоровья.
В отличие от многих других, господин Буделян никогда не нарушал эту заповедь. Отчего и выходил из самых разных, порой очень и очень непростых передряг в белоснежном костюме без единого пятнышка.
Без единого доказанного пятнышка.
Руслан Борисович с отвращением осмотрел себя.
Для чего вообще он, такой опытный и осторожный, полез в эту сомнительную авантюру? Для себя? Чушь собачья. Пайку на старость он себе обеспечил, и немалую. Кредов достаточно. Недвижимость тоже имеется, и на Земле, и во Внешних Мирах. Дети, слава богу, давно уже самостоятельны, даже бедная Оленька. Есть связи. Есть интересные замыслы. Все есть.
Все!!!
Но Лох-Ллевенский Дед помрет не сегодня, так завтра. И тогда, сразу после торжественных похорон, начнется большой, очень большой кавардак, к которому все заинтересованные стороны уже совершенно готовы. Федерации так или иначе не уцелеть, ее растащат. Парни из Внешних Миров готовы на все ради, как они любят говорить, возрождения регионов. Они, конечно, до дрожи боятся Деда, но вообще-то им давно осточертело делиться с Центром. А Космический Транспортный, их основной спонсор, удовлетворится возвратом вложенных средств, процентами по кредиту и приятной ролью единственной на всю Галактику монополии, обеспечивающей (или не обеспечивающей) контакты между Мирами.
Это очень серьезная сила, и глупо совать ей палки в колеса.
Сомнет.
Господин Буделян приподнял руку и крутанул глобус Галактики, давно и гармонично украшающий его рабочее место. Темный шар, испещренный светящимися точками, медленно стронулся и побрел вокруг своей оси…
Да-а… жернова закрутились.
Их уже ничто не остановит.
Даже Лох-Ллевен.
Сам Дед, по слухам, сутками не вылезает из комы, сотрудники его давно отучились проявлять инициативу, а которые поумнее, те плавно вошли в долю и рубят «капусту», аж за ушами свистит, каждый на своей месте.
Лох-Ллевен не дернется.
Правда, есть еще и Компания. Но она обросла жирком, потеряла темп, и ей уже не затормозить разгон машины.
Значит, с машиной следует договариваться. Пока не поздно.
Это возможно? Да. Потому что машина — умная.
В чем ее интерес? В том, чтобы после кончины Деда Земля как можно дольше не могла помешать развитию событий во Внешних Мирах.
Выполнимо ли это? Безусловно. При условии быстрой и жесткой деструктуризации космофлота. Если будет гарантирована невозможность осуществления массированных перевозок живой силы и техники, машина тоже пойдет на соблюдение некоторого политеса. К примеру, на учреждение Галактической Конфедерации.
Что ж. Лучше расплывчатая Конфедерация, чем полный крах.
Пусть Земля утратит свой нынешний статус, из реального Центра превратится в символ формального единства, зато человечество избежит противостояния, чреватого колоссальными потерями, а то и, не приведи Господь, Четвертого Кризиса…
Ради этого можно было пойти на сделку даже с дьяволом. Диверсии на станциях и саботаж на верфях — мелочь по сравнению с мировой революцией. Да и кто их видел, этих диверсантов и саботажников? Лично он не видел ни одного. Его совесть чиста. Руки — тоже. Потому что он работал не для себя, не на партнеров, а во благо человечества.
Конечно, всякий труд должен быть оплачен. И грех жаловаться: партнеры не скупились. А что до президентства Конфедерации — так какая корысть в этом кукольном театре? Даром не надо! Хотя, положа руку на сердце, никто не мог бы послужить человечеству на столь ответственной должности лучше, чем он, мужчина видный, представительный и покладистый…
Невесть откуда залетевшая в кабинет зеленая мясная муха, злобно гудя, спикировала в самый центр жирного пятна, растекшегося по левому рукаву. Руслан Борисович покосился на нахалку и скорбно вздохнул.
Эх, как же комфортно, взаимовыгодно и на двести процентов безопасно было сотрудничать эксклюзивно с Компанией…
Стоп!
Компания.
Захочет ли совет директоров терять проверенного партнера, с которым так удобно работать? И лично Имаму тоже ни к чему неведомая зверушка на посту планетарного головы. А у Шамиля железный контакт с Лох-Ллевеном.
Только скорее!
Одна за другой на пульте прямой связи вспыхивали и гасли огоньки вызовов.
Длинные гудки. Длинные гудки. Длинные гудки.
Да где они все, бездельники, вымерли, что ли?
Длинный гудок.
Щелчок.
Наконец-то.
Лорд.
Не идеально, но лучше, чем ничего.
— Доброе утро, Вилли.
— Здравствуй, Эр-Бэ, здравствуй, дорогой, — радушно откликнулся компофон.
— Вилли, у меня проблемы. Нужно увидеться.
— О чем речь, дружище? С недельки и заезжай. Руслана Борисовича передернуло. Какая неделька?
— Надо сегодня.
— Сего-одня?
— Прямо сейчас. Компофон поскучнел.
— Знаешь что, Эр-Бэ? Подлетай после обеда. Мы тут на рыбалку собрались, коллективом. С ночевкой. Заодно и обсудим твои проблемы.
— Ты не по…
Длинный гудок. Длинный гудок. Дли-и-инный… Сдали.
Руслан Борисович вдруг отчетливо увидел эту картину: члены совета директоров, начиная от самого Имама и кончая придурком Прокопом, сидят перед разрывающимися компофонами. Все знают, кто звонит. Все молчат. Только Лорд не может отказать себе в удовольствии подразнить обреченного. Он всегда относился к планетарному голове с предубеждением…
Это конец.
Э-то-ко-нец.
Нет, только не паниковать. Жизнь не кончилась. Есть еще один вариант. Господа Смирновы не раз проявляли заинтересованность в укреплении дружеских отношений. Даже откровенно намекали. Он, конечно, особо их не поощрял… дур-рак.
Спокойно.
В земной политике «ССХ, Лтд» послабее Компании. Информацию получает позже. Значит, наверняка еще не в курсе. А космокатера ее туркомпаний самые скоростные в Федерации…
Звонить немедленно! Мол, врачами предписано рвануть куда-нибудь в глушь, поближе к природе, скажем, на Бомборджу. Нынче же. И попросить по-дружески. Им радость, и ему хоть какая-то отсрочка…
Жаль, прямой связи нет. Не беда. Вот она, визитка с тремя шпагами. Третьего дня на банкете Юрий Валерьевич лично вручил, с пятой попытки. И в глаза еще, помнится, ласково так заглядывал.
Длинный гудок.
И тотчас — приветливое, сопрано:
— Алле-у?
— Девонька, соедините с Юрием Валерьевичем…
— Прошу прощения, как вас представить?
— Планетарный голова на проводе, — с достоинством произнес Руслан Борисович. — По личному делу.
— Минуточку. Переключаю.
Несколько бесконечных секунд компофон исполнял «Болеро» Равеля.
Затем щелкнуло.
И в уши грянул медовый баритон, поддержанный a capella речитативом великолепно поставленных, плавно сливающихся воедино теноров.
Странная, тягучая и монотонная мелодия. Песня явно иностранная, хотя язык вроде бы славянский и кое-что понять можно. Во всяком случае, то и дело совершенно разборчиво поминаются какие-то Стенька Разин, Емелька Пугачев, Ивашка Мазепа, после чего, ни хера себе, звучат и его, планетарного головы, имя и фамилия…
Что за белиберда?
Не менее полуминуты понадобилось ошеломленному Руслану Борисовичу, чтобы понять: господа Смирнов, Смирнофф и Худис отвечают ему заранее записанной на автоответчик анафемой.
Теперь, когда все точки над i были расставлены, стало ясно: кроме личной охраны, надеяться не на кого.
Разве что на Любочку. Когда поступает приказ не допускать к телу никого без исключений, она умеет превращать приемную в самый настоящий укрепрайон.
Проверено.
«А что? — подумал голова, маясь в смертной истоме. —А вдруг?»
— Любаша!
Длинный гудок.
Хотя такого не могло быть ни при каких обстоятельствах, бесстрастный экран внутреннего визора подтвердил: приемная пуста.
Впрочем, уже нет.
Подпрыгивая на ходу и размахивая сумочкой, в помещение ворвалось сущее дитя. Скинуло курточку, повертелось перед зеркалом, припудривая востренький носик, уселось за секретарский стол и элегантно выпрямило спинку, всем видом своим выражая готовность плодотворно трудиться.
Руслан Борисович прослезился.
Торопливо распахнув сейф, встроенный в тумбу монументального рабочего места, он достал оттуда самую большую и вкусную шоколадку, шумно дыша, выпростался из кресла и почти побежал к двери — обнять, расцеловать, приласкать по-отечески это юное, наивное, замечательное создание, единственное живое существо, не предавшее законно избранного планетарного голову в роковую минуту.
Он не успел.
Бесшумно включился экран внешнего визора.
— Da hast du, Schwararshaffe, die Bescherung! (Прими подарочек, черножопая обезьяна! (нем.))
Тень длинного меча мелькнула у глаз, вознеслась ввысь, перечеркнув диск заходящего солнца, дрогнула…
И Большому Умару уже не довелось увидеть, как над пробитой крышей каземата, натужно гудя винтами, зависает маленькая сине-желтая машина, такая дряхлая, что не только сам он, но даже и самый последний из его джигитов погнушался бы воспользоваться ею для полета…
А пожилой морщинистый человек с не по возрасту тоненькими серебристыми усиками, не дожидаясь посадки, спрыгнул на щебенку с гудящего в двух метрах над землей вертолета, приблизился к металлической кровати, неумело провел ладонью по темным, пробитым частой сединой волосам и, кривовато улыбаясь, сказал:
— Ну, поехали!
Где-то у моря. 4 августа 2383 года.
Не надо ля-ля!
Что бы там ни шипело вслед завистливое бабье из канцелярии, Любочка вовсе не опоздала на работу. Что часы, что часы? Во-первых, она счастлива, ей не до часов, во-вторых, когда их чинили, эти часы?.. а в-третьих, шефа все равно еще нет в Управе. Вон площадка для VIP-экипажей забита, как всегда, только на его месте дырка, даже непривычно как-то.
Кстати, а почему?..
Звонко стуча потрясающими ерваальскими туфельками на высоченных шпильках по мраморным, в приторно-голубых размывах ступеням, Любочка взбежала на второй этаж, надменно игнорируя неприязненные взгляды канцелярских кануздр, промчалась по балюстраде, чуть не упала, но специально назло всем этим крысам удержалась на ногах, выпрямилась, пошла от бедра и по-хозяйски захлопнула за собой широкую резную дверь, выточенную из цельного комля настоящей марискульской березы.
Все.
Она на месте, и пусть будет стыдно тому, кто плохо о ней подумает!
Вытряхнув на пустынную кремовую столешницу обширную косметичку, Любочка принялась за работу.
Бровки ее при этом гневно трепетали.
Светка — лахудра. Однозначно. Нет, она, конечно. хорошая баба, хотя и с прибабахами, но что это за манера — заболевать с утра? Любаша, видите ли, подменит! Хорошо, Любаша безотказная, Любаша никуда не денется… А то, что у Любаши день расписан по минутам, об этом Светлана подумала? Между прочим, девять… нет, не девять, а одиннадцать…
Зуммер.
— Светик, шеф на месте? — включилась прямая связь с Каиром.
— Еще нет! — откликнулась Любочка. — А Света на больничном, Гамаль Абделевич!
— Любчик? — приятно удивился компофон. — Привет от Сфинкса, красота красивая. Не узнал, богатой будешь…
Отбой.
…да, одиннадцать лет назад, как раз четвертого апреля, в день рождения Руслана Борисовича, у Любочки куда-то делась помада с блестками и так потом и не нашлась, а в приемной, между прочим, не было никого, кроме Светланы Юрьевны… вот так вот… кстати, в обед не забыть бы звякнуть Светочке, как она там, не нужно ли чего… блин!.. неровно тени наложила… да что ж это такое, господи прости, в самом-то деле, к визажисту третий день дойти не могу с этой каторги… ну-ка, подзеленим левый глазик… так, так, еще чуть-чуть… а правый подмолодим желтеньким…
Класс!
Последний писк с Татуанги…
Ой-ой! Там же двадцать третьего карнавал начинается!
Зуммер.
— Хай! Дублин беспокоит…
— Не было пока, Брайан Патрикович! А Света на больничном!
Отбой. Зуммер.
— Да благословит Творец Брама…
— Занят, Раджагопалачария Венкатараманович. Не знаю…
Отбой.
Уф! Опасливо косясь на компофон, Любочка сгребла скляночки, тюбики, карандаши-кисти и прочее барахло в марафетницу и вытащила из-под стола большого плюшевого мишку. Когда-то, давно уже, шеф подарил его на именины Любочкиной дочери, и с тех пор девочка, сущее дитя, засыпала исключительно в обнимку с пушистым подарком планетарного головы…
А в этом году мишка Руслан был наконец-то конфискован Любочкой. Конечно, не без скандала, ну и что? В конце концов, дочь уже не ребенок, а вполне взрослый человек, и нечего ей возиться с игрушками…
Чмокнув мишку Руслана в круглый трогательный носик, Любочка водрузила его на секретер, придирчиво осмотрела и мечтательно улыбнулась.
Вы-ли-тый Руслан Борисович!
Только ты, мишенька, хоть и Руслан, все равно — лопоухий увалень, а шеф… шеф — это… м-м-м… ма-а-ачо. Таких больше нет, разве что на Багамах… Но куда тамошним мальчикам до настоящего му-ужчины!
Зуммер.
— Да… Ой, ну зачем вы, Ояма Хамагитович, ну я же не серьезно говорила… Да? Спасибо огромное… Да, конечно, не забуду, перезвоните ему лично, по новой линии, только не говорите, что я номер дала…
Вот так! Ояма узкоглазая билетик на карнавал прислала!
Ой, как шеф ругаться буде-ет!
Бедненький…
До визажиста так и не добежала, и черт с ним, с визажистом, не до него уже; если сегодня не вылететь — не успеть! Две недели скутером… У кого бы скутер одолжить? У Сержа? Не-е, его жаба задавит. Не будем ссориться… Вадик с Наташей вроде никуда не собирались… а на крайний случай… Да что она, скутера не найдет, в самом деле?
Да где же шеф?!
Любочка насторожилась.
Шаги за дверью… Его?
Кажется, да. Точно, его!
— Доброе утро, Руслан Бо…
Любочка, тихо ойкнув, поднесла к приоткрывшимся карминовым губкам сжатые кулачки.
Руслан Борисович, всегда такой импозантный, подтянутый и вальяжный, производил жалкое впечатление. Скрученный уродливым жгутом бархатисто-сиреневый галстук сбился набок, новый белоснежный костюм был выпачкан чем-то жирным и смят, будто владелец спал в нем несколько суток подряд. Не только под мышками, но и на бортах пиджака проступали темные влажные пятна пота. Любочке почудилось даже, что сквозь дурманящий аромат дорогого дезодоранта пробивается отчетливый неприятный запах.
И самое главное: Руслан Борисович был не брит! Брыластые, очень привлекательные на секретарский взгляд щеки его уродовала неопрятная щетина, подбородки студенисто тряслись, глаза блуждали. Двигался он, правда, достаточно ровно, но наметанный Любочкин взгляд отметил, как лихорадочно пульсирует синяя жилка над растерзанным воротом сорочки и как дрожит судорожно ухватившаяся за правый лацкан рука.
Либо планетарный голова был болен, либо пребывал в состоянии сильнейшего нервного стресса. В любом случае он нуждался в немедленной интенсивной помощи и опеке… Какие тут карнавалы!..
— Руслан Борисович, миленький!..
Глядя сквозь Любочку, господин Буделян (Быдляну в Управе не котировалось) досадливо мотнул головой. Потом, выпустив измочаленный лацкан, пошарил в кармане пиджака, выудил оттуда большой, насквозь мокрый красный платок, промокнул лоб и бормоча что-то нечленораздельное, скрылся за дверью кабинета.
Любочка вспыхнула.
За долгие годы совместной работы между ними случалось всякое, но чтобы вот так… Отмахнулся, как от мухи. Как от зеленой, назойливой мухи. Раньше небось не отмахивался. Она-то, дурища, к нему как к родному…
А какие, собственно, у него могут быть проблемы?
Все живы, это точно. Иначе замы бы уже на ушах стояли.
Здоровье бычье. Неделю назад обследовался.
Сверху наехали? Некому вроде.
Точно. С курвой очередной поругался.
Кончик Любочкиного носа заострился и побелел.
Ну уж извините. Если у кого-то седина в бороду — бес в ребро, то она, Любовь Алексеевна, давно уже не девятнадцатилетняя дурочка, с которой каждый перспективный бык при высшем физкультурном образовании мог обращаться как с личной собственностью!
— Обидели нас, мишенька? — Любовь Алексеевна щелкнула мишку Руслана по глупому носу-пуговке. — Ничего. Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет.
Она забросила плюшевую тварюшку под стол…
Схватила сумочку…
И остановилась.
Бросить приемную без присмотра было ка-те-го-ри-чес-ки невозможно.
Как быть? Просить о подмене некого: Светка хворает, Гизелла — та еще сука, Ананьевна — заслуженная сука со стажем. Завтра, кстати, ее день. А вот сегодня…
Любовь Алексеевна ткнула кнопку компофона.
Дочь, конечно, сущее дитя, зато все порядки знает. Вот пусть и посидит, пообслуживает своего любимого крестного.
У которого была тяжелая ночь.
С кур-рвами.
…Ах, как не права была Любочка, как жестоко ошиблась ее интуиция!
Не с курвами, далеко не с курвами провел эту ночь планетарный голова особого галактического дистрикта Старая Земля. А в большом, наполовину забитом всякой всячиной мусорном контейнере, куда, вдребезги пьяный, рухнул около половины третьего, да так и не смог выкарабкаться, сколько ни подпрыгивал. И не планировал он заранее столь неординарного мероприятия, а просто ровно в полночь сам собою включился в его загородной резиденции, семибашенном Сан-Жее, обесточенный визор. И говорили с ним те, чьи имена страшно не то что произнести вслух, но даже и помыслить. И сказали они ему, что он — поц. И было ему сделано предложение, от которого он не смог отказаться, хотя, видит бог, все бы отдал, чтобы смочь…
Предложенный ему выбор был нелегок, но желтые с искоркой тигриные глаза полуночного собеседника исключали пощаду, и господин Буделян, как и любой бы на его месте, не колебался ни секунды.
Когда экран погас, он достал из сейфа именное личное оружие, выщелкнул обойму, пересчитал патроны, зачем-то попробовав каждую пулю на зуб, хмуро кивнул и разбудил пилота. Который, впрочем, был отпущен сразу же по приземлении на одном из усеянных разноцветными огнями, никогда не пустующих городских пляжей.
Окончательное итого — так он решил! — должно было свершиться на лоне природы, мэй (Непереводимое, крайне эмоциональное восклицание, примерно соответствующее русскому «бля!..» (молд., гугаузск.)) матери всего сущего, под высоким звездным небом, озаряющим… и так далее.
Но напоследок Руслану Борисовичу захотелось просто пройтись по улицам, позволить себе маленькие радости маленьких людей, те незатейливые удовольствия, которых он был лишен долгие десятилетия витания в эмпиреях, слиться с народом, которому служил беззаветно.
Он слился с народом в «Космо».
Он начал позволять себе в «Анлантисе», продолжил в «Новой Жакерии», усугубил в «Домино» и добавил в подворотне около «Русского чая».
А вслед за тем решил тряхнуть стариной и пытался сплясать пламенный молдавский жок на подиуме «Ай-люлю», но был сброшен в оркестровую яму и крепко побит по причине исключительного сходства с планетарным головой…
После чего настоятельно потребовалось выпить.
Но неразлучная платиновая кред-карта куда-то исчезла, вместе с золотой, серебряной и медной. Конечно, предъяви господин Буделян визитку, ему, вполне возможно, поднесли бы на шару, но, с другой стороны, вполне ведь могли снова побить, потому что, как он уже окончательно понял, к руководящим работникам, гуляющим по ночам без охраны, маленькие люди относятся исключительно предвзято.
Хождение в народ исчерпало себя. Пора было идти на природу.
И он побрел. Но подлые ноги сами по себе пришли не к загодя, еще при посадке, облюбованному местечку, а в прокуренный безымянный паб, где мало что уже соображающего Руслана Борисовича побили вторично, когда, сделав и торопливо употребив заказ, он вывернул наизнанку карманы и предложил бармену-лилипуту принять в уплату пакет векселей планетарного займа.
Побили. Обоссали. Забросили в контейнер.
А мобилку отняли. И пистолет с одним патроном — тоже.
Тем самым лишив господина Буделяна естественного и неотъемлемого права каждого человека — права на выбор.
…Зажав ладонями виски, Руслан Борисович тихо застонал.
Выматывающе болела голова. Но голове было не до головной боли.
Трясущимся пальцем он ткнул кнопку прямой связи с Космическим Транспортным, слабо надеясь, что хотя бы малая часть ночного кошмара сейчас развеется.
— Слушаю, — энергичным баритоном отозвался Сам.
— Федя, это я…
— Говорите громче, вас не слышно!
— Это я-а-а!! — превозмогая дурноту, заорал Руслан Борисович, и от натуги перед глазами его поплыли радужные восьмерки.
— Вас не слышно. Перезвоните, — сообщил Сам.
И отключился.
Точно так же не слышали его и ночью.
Тринадцать раз подряд.
Значит, бесполезно.
Значит, сдали.
А может быть… все-таки связь барахлит? С ночных собеседников станется устроить такую пакость… В порядке давления на психику… Да, в общем, и без них могло обойтись. С тех пор, как изъяли Ворохаева, в земном хозяйстве идет накладка за накладкой. То канализацию на Цейлоне прорвет, то Одесский оперный в катакомбы провалится…
Хватаясь за соломинку, планетарный голова приказал включиться новостному экрану.
— …аша оценка ситуации, господин Виселец? — ударило в виски.
Возникший на экране в четверть стены юноша в клетчатой кепке, приятно улыбаясь, протягивал микрофон собеседнику, крупному мужичине перезрелых лет, более всего похожему на бездарно обтесанное бревно. .
— Вихри враждебные… э-э… веют над нами, друг мой, — с некоторым замедлением ответствовал интервьируемый. — Темные силы, как вы знаете, нас злобно гнетут, — голос его налился оркестровой медью. — Но Буделян мудр! Он ни на кого не обижается, никого не охаивает, ни на чьи креды не надеется. Ради всех нас он бросил себя на рельсы… — Говорящий всхлипнул и утерся обшлагом лимонно-лазурного фрака. — И вот, весь в синяках, но с чистой совестью, с открытой душой, с сердцем на ладони он бестрепетно идет навстречу объективным трудностям… Вы меня понимаете?
— Разумеется, — кепка вежливо кивнула, — но как все-таки насчет кризиса в коммунальном хозяйстве планеты?
— Молодой человек, — наставительно сказал фрачник, помахивая у носа юноши кряжистым пальцем с плохо обкусанным ногтем, — я не завхоз. Я журналист и поэт. Меня шибко интересует величие человеческого духа, превозмогающего все препоны… Вот, послушайте…
Он размашисто высморкался, возвел очи горе и принялся поспешно декламировать на малороссийской мове нечто пятистопное, особо выделяя тоном из строфы в строфу неизменные рифмы «Руслан» и «Буделян».
На остальных стереоканалах было примерно то же самое. Только на Первом Независимом крутили борьбу гагаузских мальчиков да вольнолюбцы с Общественного показывали повтор «Одинокой Звезды».
Быдло еще ничего не знало.
Руслан Борисович, хлюпнул носом, стряхнул с кустистых бровей соленые капли, норовившие попасть в глаза.
Он представил себе, какой вой поднимет вся эта свора, когда ее соизволят ввести в курс, и содрогнулся. Ведь разорвут же. На клочки. Вместе с семьей. Даже несчастную Оленьку не пощадят. Тот же Виселец одним из первых вылезет обличать. Хотя, конечно, многое зависит и от преемника. Хорошо, если это будет Алеша. Он все-таки мальчик культурный, вежливый, незлорадный, он заткнет пасти оголтелому стереоворонью, он постарается, чтобы условия предварительного заключения были цивилизованными.
А если — Ворохаев?
Господин Буделян отчетливо представил себе изящную узенькую клетку, подвешенную на указующем персте тридцатиметрового изваяния, царящего над Соборной площадью…
С Анатолия станется.
Он же дикарь. Да еще и куркуль.
Руслан Борисович скривился. Ему, хлебосолу и ухарю, были неприятны разговоры планетарного завхоза о том, где бы подзаработать кредчат. Чистое жлобство. Что пользы работающему от того, над чем он трудится? Зачем то есть работать, если хорошему человеку и так никогда не откажут? Ежели, конечно, просит для дела. А не на все эти дурные канализации, дороги, детсадики, зарплаты вовремя. Может, еще и долги по планетарному займу прикажете вернуть вкладчикам?..
Нет, не умел Анатолий мыслить стратегически.
Хоть и башковитый, а никак не мог уразуметь, что всему свое время и время всякой вещи под солнцем. И взрыв ценного объекта при определенных обстоятельствах может быть намного полезнее, нежели строительство оного. Полезнее и перспективнее. Так что не против абстрактной цепи случайностей пер буром уважаемый господин Ворохаев, а против объективной, политически осознанной необходимости, данной нам в финансово-реальных ощущениях…
За что и пострадал.
Да разве он один?
Ему как раз еще повезло.
Тех, кому не повезло, Руслан Борисович вспоминать не любил. И вовсе не потому, что чувствовал себя хоть сколько-то причастным к их проблемам. С чего бы? Он ни в кого не стрелял, ни на кого не накидывал удавку. Больше того, он наотрез отказался знать, куда делись похищенные. Его руки были чисты. Совесть — тоже. Разве что муторно и неловко делалось при нечастых встречах с высохшей, затянутой в траур госпожой Деревенко. Покойного Бориса он знал, и знал близко: на заре жизни оба служили срочную в Энском полку легкой кавалерии. И, откровенно говоря, никогда не сомневался, что при своем бурном темпераменте редактор «Вечерки» наживет неприятности.
Нет. Нельзя совать руку в жернова. Это вредно для здоровья.
В отличие от многих других, господин Буделян никогда не нарушал эту заповедь. Отчего и выходил из самых разных, порой очень и очень непростых передряг в белоснежном костюме без единого пятнышка.
Без единого доказанного пятнышка.
Руслан Борисович с отвращением осмотрел себя.
Для чего вообще он, такой опытный и осторожный, полез в эту сомнительную авантюру? Для себя? Чушь собачья. Пайку на старость он себе обеспечил, и немалую. Кредов достаточно. Недвижимость тоже имеется, и на Земле, и во Внешних Мирах. Дети, слава богу, давно уже самостоятельны, даже бедная Оленька. Есть связи. Есть интересные замыслы. Все есть.
Все!!!
Но Лох-Ллевенский Дед помрет не сегодня, так завтра. И тогда, сразу после торжественных похорон, начнется большой, очень большой кавардак, к которому все заинтересованные стороны уже совершенно готовы. Федерации так или иначе не уцелеть, ее растащат. Парни из Внешних Миров готовы на все ради, как они любят говорить, возрождения регионов. Они, конечно, до дрожи боятся Деда, но вообще-то им давно осточертело делиться с Центром. А Космический Транспортный, их основной спонсор, удовлетворится возвратом вложенных средств, процентами по кредиту и приятной ролью единственной на всю Галактику монополии, обеспечивающей (или не обеспечивающей) контакты между Мирами.
Это очень серьезная сила, и глупо совать ей палки в колеса.
Сомнет.
Господин Буделян приподнял руку и крутанул глобус Галактики, давно и гармонично украшающий его рабочее место. Темный шар, испещренный светящимися точками, медленно стронулся и побрел вокруг своей оси…
Да-а… жернова закрутились.
Их уже ничто не остановит.
Даже Лох-Ллевен.
Сам Дед, по слухам, сутками не вылезает из комы, сотрудники его давно отучились проявлять инициативу, а которые поумнее, те плавно вошли в долю и рубят «капусту», аж за ушами свистит, каждый на своей месте.
Лох-Ллевен не дернется.
Правда, есть еще и Компания. Но она обросла жирком, потеряла темп, и ей уже не затормозить разгон машины.
Значит, с машиной следует договариваться. Пока не поздно.
Это возможно? Да. Потому что машина — умная.
В чем ее интерес? В том, чтобы после кончины Деда Земля как можно дольше не могла помешать развитию событий во Внешних Мирах.
Выполнимо ли это? Безусловно. При условии быстрой и жесткой деструктуризации космофлота. Если будет гарантирована невозможность осуществления массированных перевозок живой силы и техники, машина тоже пойдет на соблюдение некоторого политеса. К примеру, на учреждение Галактической Конфедерации.
Что ж. Лучше расплывчатая Конфедерация, чем полный крах.
Пусть Земля утратит свой нынешний статус, из реального Центра превратится в символ формального единства, зато человечество избежит противостояния, чреватого колоссальными потерями, а то и, не приведи Господь, Четвертого Кризиса…
Ради этого можно было пойти на сделку даже с дьяволом. Диверсии на станциях и саботаж на верфях — мелочь по сравнению с мировой революцией. Да и кто их видел, этих диверсантов и саботажников? Лично он не видел ни одного. Его совесть чиста. Руки — тоже. Потому что он работал не для себя, не на партнеров, а во благо человечества.
Конечно, всякий труд должен быть оплачен. И грех жаловаться: партнеры не скупились. А что до президентства Конфедерации — так какая корысть в этом кукольном театре? Даром не надо! Хотя, положа руку на сердце, никто не мог бы послужить человечеству на столь ответственной должности лучше, чем он, мужчина видный, представительный и покладистый…
Невесть откуда залетевшая в кабинет зеленая мясная муха, злобно гудя, спикировала в самый центр жирного пятна, растекшегося по левому рукаву. Руслан Борисович покосился на нахалку и скорбно вздохнул.
Эх, как же комфортно, взаимовыгодно и на двести процентов безопасно было сотрудничать эксклюзивно с Компанией…
Стоп!
Компания.
Захочет ли совет директоров терять проверенного партнера, с которым так удобно работать? И лично Имаму тоже ни к чему неведомая зверушка на посту планетарного головы. А у Шамиля железный контакт с Лох-Ллевеном.
Только скорее!
Одна за другой на пульте прямой связи вспыхивали и гасли огоньки вызовов.
Длинные гудки. Длинные гудки. Длинные гудки.
Да где они все, бездельники, вымерли, что ли?
Длинный гудок.
Щелчок.
Наконец-то.
Лорд.
Не идеально, но лучше, чем ничего.
— Доброе утро, Вилли.
— Здравствуй, Эр-Бэ, здравствуй, дорогой, — радушно откликнулся компофон.
— Вилли, у меня проблемы. Нужно увидеться.
— О чем речь, дружище? С недельки и заезжай. Руслана Борисовича передернуло. Какая неделька?
— Надо сегодня.
— Сего-одня?
— Прямо сейчас. Компофон поскучнел.
— Знаешь что, Эр-Бэ? Подлетай после обеда. Мы тут на рыбалку собрались, коллективом. С ночевкой. Заодно и обсудим твои проблемы.
— Ты не по…
Длинный гудок. Длинный гудок. Дли-и-инный… Сдали.
Руслан Борисович вдруг отчетливо увидел эту картину: члены совета директоров, начиная от самого Имама и кончая придурком Прокопом, сидят перед разрывающимися компофонами. Все знают, кто звонит. Все молчат. Только Лорд не может отказать себе в удовольствии подразнить обреченного. Он всегда относился к планетарному голове с предубеждением…
Это конец.
Э-то-ко-нец.
Нет, только не паниковать. Жизнь не кончилась. Есть еще один вариант. Господа Смирновы не раз проявляли заинтересованность в укреплении дружеских отношений. Даже откровенно намекали. Он, конечно, особо их не поощрял… дур-рак.
Спокойно.
В земной политике «ССХ, Лтд» послабее Компании. Информацию получает позже. Значит, наверняка еще не в курсе. А космокатера ее туркомпаний самые скоростные в Федерации…
Звонить немедленно! Мол, врачами предписано рвануть куда-нибудь в глушь, поближе к природе, скажем, на Бомборджу. Нынче же. И попросить по-дружески. Им радость, и ему хоть какая-то отсрочка…
Жаль, прямой связи нет. Не беда. Вот она, визитка с тремя шпагами. Третьего дня на банкете Юрий Валерьевич лично вручил, с пятой попытки. И в глаза еще, помнится, ласково так заглядывал.
Длинный гудок.
И тотчас — приветливое, сопрано:
— Алле-у?
— Девонька, соедините с Юрием Валерьевичем…
— Прошу прощения, как вас представить?
— Планетарный голова на проводе, — с достоинством произнес Руслан Борисович. — По личному делу.
— Минуточку. Переключаю.
Несколько бесконечных секунд компофон исполнял «Болеро» Равеля.
Затем щелкнуло.
И в уши грянул медовый баритон, поддержанный a capella речитативом великолепно поставленных, плавно сливающихся воедино теноров.
Странная, тягучая и монотонная мелодия. Песня явно иностранная, хотя язык вроде бы славянский и кое-что понять можно. Во всяком случае, то и дело совершенно разборчиво поминаются какие-то Стенька Разин, Емелька Пугачев, Ивашка Мазепа, после чего, ни хера себе, звучат и его, планетарного головы, имя и фамилия…
Что за белиберда?
Не менее полуминуты понадобилось ошеломленному Руслану Борисовичу, чтобы понять: господа Смирнов, Смирнофф и Худис отвечают ему заранее записанной на автоответчик анафемой.
Теперь, когда все точки над i были расставлены, стало ясно: кроме личной охраны, надеяться не на кого.
Разве что на Любочку. Когда поступает приказ не допускать к телу никого без исключений, она умеет превращать приемную в самый настоящий укрепрайон.
Проверено.
«А что? — подумал голова, маясь в смертной истоме. —А вдруг?»
— Любаша!
Длинный гудок.
Хотя такого не могло быть ни при каких обстоятельствах, бесстрастный экран внутреннего визора подтвердил: приемная пуста.
Впрочем, уже нет.
Подпрыгивая на ходу и размахивая сумочкой, в помещение ворвалось сущее дитя. Скинуло курточку, повертелось перед зеркалом, припудривая востренький носик, уселось за секретарский стол и элегантно выпрямило спинку, всем видом своим выражая готовность плодотворно трудиться.
Руслан Борисович прослезился.
Торопливо распахнув сейф, встроенный в тумбу монументального рабочего места, он достал оттуда самую большую и вкусную шоколадку, шумно дыша, выпростался из кресла и почти побежал к двери — обнять, расцеловать, приласкать по-отечески это юное, наивное, замечательное создание, единственное живое существо, не предавшее законно избранного планетарного голову в роковую минуту.
Он не успел.
Бесшумно включился экран внешнего визора.