Страница:
Лев ВЕРШИНИН
СЕЛЬВА УМЕЕТ ЖДАТЬ
И вот я спрашиваю: кто из вас подойдет и прикончит стаю волков-одиночек?
Лев Вершинин
От автора
Напоминаю и предупреждаю: это — фантастика.
Действие происходит в конце XXIV века от Р. X. Поэтому все имена и события являются исключительно плодом вымысла, а любые совпадения — безусловно и категорически случайны.
От всей души благодарю тех, без кого эта книга не состоялась бы:
Марию, жену и соавтора,
М. А. Булгакова, члена СП СССР (посмертно),
Хаджи-Мурата Мугуева, члена СП СССР (посмертно),
и любимого гаранта (пожизненно).
Действие происходит в конце XXIV века от Р. X. Поэтому все имена и события являются исключительно плодом вымысла, а любые совпадения — безусловно и категорически случайны.
От всей души благодарю тех, без кого эта книга не состоялась бы:
Марию, жену и соавтора,
М. А. Булгакова, члена СП СССР (посмертно),
Хаджи-Мурата Мугуева, члена СП СССР (посмертно),
и любимого гаранта (пожизненно).
Арчибальд Доженко и другие официальные лица
ГЛАВА ПЕРВАЯ,
которая вполне могла бы считаться прологом, не будь она такой длинной, или эпилогом, не располагайся она там, где обязан быть пролог, вводящая вдумчивого читателя в курс дел, происходящих в самых разных местах, но на первый взгляд совершенно не имеющая отношения к событиям на планете Валькирия.
Tamyama. 14 августа 2383 года.
Нынешний вечер Арчибальд Доженко намеревался уделить просмотру «Одинокой Звезды». Отчего и вернулся в отель пораньше, тактично отложив на потом всестороннее углубление многообещающе стартовавшего дискотечного знакомства. Увы, вместо сериала дали прямую трансляцию из зала суда, а подобную чернуху Арчи, как правило, вырубал мгновенно. Но сейчас почему-то промедлил. А присмотревшись, заинтересовался…
Там, на экране, царил небожитель в тщательно напудренном парике и тяжелой, пунцовыми волнами ниспадающей мантии. Очи его сверкали. Голос гремел и грохотал. И, лишь завершив зачтение многостраничного, суконным языком писанного документа, полубог сделался похож на себя самого, пожилого и усталого госслужащего.
Все смолкло.
Суровая, торжественная тишина затопила зал, а лица двадцати трех подсудимых, отделенных от публики невысоким, почти символическим барьерчиком, сделались в этот миг напряженно бледны. Они чистосердечно признались во всем, оказали необходимую помощь следствию и, похоже, надеялись на снисхождение.
Зря. Сенсации не случилось.
Всем двадцати трем подсудимым:
— по пункту первому обвинения («Коррупция») — в соответствии со статьей 44-прим Ординарного УК Галактической Федерации — восемь лет лишения свободы с отбыванием первой трети срока заключения (голос комментатора сбился на взвизг) в Винницком Федеральном централе.
Двадцати двум из двадцати трех:
— по пункту второму обвинения («Действия, объективно способствующие подрыву доверия населения в бескорыстную справедливость законной власти») — на основании статьи 3 Чрезвычайного УК Галактической Федерации — высшая мера наказания в течение суток с правом на свидание с семьей, правом ходатайствовать о желательной форме исполнения и правом апелляции к Его Высокопревосходительству Президенту.
Четверть минуты абсолютного безмолвия. Затем в громадном зале возникает, словно само по себе, неясное шуршание, ровно и неостановимо нарастающее. Так плещут волны, одна за другой накатывающие на берег.
Шорох. Шелест. Рокот.
Гром.
Бурные аплодисменты переходят в овацию.
Зал безумствует.
Сотни приглашенных — достойнейшие граждане федерации, представители трудовых коллективов, доблестных вооруженных сил и творческой интеллигенции — отбивают ладони, в едином порыве приветствуя решение Трибунала.
— Ворюг — к стенке — грохочет амфитеатр. Пунцовый громовержец покидает подиум, уступив председательское кресло тучному одышливому старику в черном сюртуке. Тот пытается говорить, но публика неистовствует, и Полномочному представителю Президента при Трибунале приходится трижды ударить молотком в медный гонг, чтобы вернуть в зал приличествующее моменту благочиние.
— Тише, тише… — лик его обращен к скамье за барьером, голос совершенно по-домашнему ворчлив. — В соответствии с законом «О высшем милосердии» право на апелляцию реализуется сразу же после вынесения приговора с немедленной передачей прошения по инстанциям и рассмотрением оного…
Быстрый взгляд в бумаги.
— Осужденный Буделян-Быдляну?
Свиноподобная туша натужно приподнимается с правого фланга скамьи подсудимых. На почти незаметном лобике — испарина. Тройной подбородок зябко трясется. И все же с подсиненных предсмертной истомой губ вполне отчетливо соскальзывает:
— От апелляции отказываюсь. Прошу расстрелять. Партер отзывается удивленным шепотком.
— Осужденный Пятка? — бесстрастно вопрошает судья.
— От апелляции отказываюсь, — дребезжащим тенорком откликается полненький черноусый карлик. — Прошу расстрелять.
— Осужденный Козька?
— От апелляции отказываюсь, — содрогаясь всем телом, всхныкивает квадратный мужичок с законспирированным выражением лица. — Прошу расстрелять. Или повесить. На усмотрение Трибунала.
Им страшно. Многие из них плачут.
Но в заоблачных высях, где совсем еще недавно летали осужденные, свои правила игры. Есть нюансы, не предназначенные для широкой аудитории. Их подразумевают, и только. Тот единственный, кто властен щадить и миловать, уже принял решение.
Значит, остается одно — дотянуть более-менее достойно.
Чтобы уберечь хотя бы семьи. И чтобы мера наказания — бесспорно, суровая, но не запредельно — не была, упаси господи, ужесточена.
А потому…
— Осужденный Василиу-Попа?
— Апеллировать не буду… — лепечет последний, захлебываясь от нечаянного счастья.
Его можно понять. Немногим из сидевших на этой скамье довелось услышать из уст пунцового полубога эти сладкие слова: пожизненное заключение без права на амнистию…
— Вот и хорошо, — на блеклых устах Полномочного представителя появляется благодушная улыбка. — А теперь, пожалуйста, хором.
— А-пел-ли-ро-вать-не-бу-ду! — скандируют приговоренные.
Кода.
Амфитеатр негромко гудит.
Откинувшись на спинку стула, глотает кардиостим государственный обвинитель. Адвокаты напоследок перешептываются с подзащитными, ободряюще похлопывают бедолаг по обвисшим плечам. Задумался о чем-то своем господин председатель.
Заставка.
Радужные пятна рекламы.
И во весь экран — кукольное личико диктора.
— Уважаемые зрители! Прямую трансляцию приведения в исполнение приговора Особого Трибунала вы сможете увидеть в полночь, по окончании выпуска новостей, — лучезарно улыбаясь, прощебетала стереодива и слегка посерьезнела. — А теперь, дорогие друзья, предлагаем вашему вниманию сто сорок первую серию фильма «Одинокая Звезда». Оставайтесь с нами!
Наконец-то.
Арчи расслабился, отхлебнул портеру из пузатой кружки, помеченной гербом отеля — тремя шпагами в обрамлении лавровых листьев, и приготовился к часу блаженства…
Именно в этот момент в дверь и постучали.
Вполне корректно. Весьма учтиво. Но крайне настойчиво.
Стук эхом прокатился по простору распахнувшихся в полстены прерий, дробно осыпался над старым ранчо… И Арчи, поморщившись, неохотно нажал кнопку на пультике.
Экран вспыхнул синеватым сполохом и погас, унося в небытие сериал. Без всяких выстрелов сгинула ошарашенная физиономия Эль-Койота, похожая на печеную картофелину, отмеченную печатью всех мыслимых пороков. И вместе с мексиканским негодяем исчез Честный Билл, чье мужественное лицо в последний миг выглядело не менее ошеломленным, нежели у бандита…
— Кто там? — спросил Арчи раздраженно. Разумеется, на суахили: легенда обязывала.
Ночной визит, в общем-то, не исключался. Однако попозже, где-то около полуночи, когда в парке отгремит дискотека. Прелестное дитя в прозрачном намеке на мини-юбочку, конечно, не забыло номер апартамента, но доплясать попросту обязано.
Случайность? Хотелось бы верить. В конце концов, почему бы и нет? Он оторвался от возможных «хвостов» чистенько, словно на госэкзамене, надежно залег на Дно, а ошибиться номером пьяненький постоялец может и в семизвездочном «Хилтоне». Тем паче здесь, на Татуанге, всегалактическом курорте, где как раз с выпивкой все в порядке, а трезвого встретить не легче, чем мебельный гарнитур работы мастера Гамбса в девственных джунглях целинной и залежной Бомборджи.
— Господин Мбвамба? — Бархатный голос ночного портье источал совершенную патоку. — Позвольте?
Арчибальд сосредоточился, принюхиваясь. Вроде бы никаких посторонних шумов. Но чутье подсказывало: повод для беспокойства все-таки есть, а своему чутью он привык доверять.
— Я отдыхаю, — сказал он капризным тоном, лучше всякого крика отгоняющим вышколенную прислугу. — Я не одет. Я с женщиной. С двумя. И вообще, я же просил до утра меня не беспокоить.
За дверью помолчали. Затем вновь поскреблись, несколько трепетнее.
— Господин Мбвамба, — голос портье звучал настолько естественно, что не встревожиться было бы просто непрофессионально. — Вам видеограмма…
— Подсуньте под дверь, — порекомендовал Арчи.
— Как? — изумился портье.
— А как хотите, милейший. Можно раком. Великое дело — умелое и своевременное хамство. В коридоре засовещались уже почти вслух. А спустя секунду-другую стало ясно: чутье, как всегда, не подвело Арчибальда.
— Откройте, полиция! — проявился новый голос. — Уррядник Грригорренко! Именем закона!
Опасаться провинциальных городовых у Арчибальда Доженко оснований не было. И быть не могло. Что бы ни случилось, он, кадровый сотрудник Конторы, подотчетен только родному ведомству.
— Я не умей понимай так, — сообщил Арчи, на этот раз по-английски, томно кокетничая безукоризненным йоркширским прононсом. — Я умей понимай swukhily. Only!
За дверью взрыкнули было, но тут же и взвизгнули, кажется, господина урядника прекрепко пнули.
— Суахили, козлы позорные, — уже откровенно резвясь, потребовал Арчибальд Доженко. — Поняли, нет, в натуре?
Подумал. И жеманно, несколько в нос, присовокупил:
— Р-расисты…
За дверью, подумав, заговорили по существу.
— Да где ж я вам, право слово, — ворчливо спросил новый голос, — на ночь глядя негра найду, господин Доженко? Открывайте уж, не томите…
Судя по интонациям, говорил далеко не урядник. Видимо, рычащее было приведено сугубо pro forma, разговорчивость же, себе на беду, проявилась исключительно по собственной инициативе.
Намечались проблемы.
Не будь это сто седьмой этаж. Арчи, пожалуй, ушел бы через окно. Нет, не в бега. Он умел проигрывать достойно. Но сгинуть сейчас и отсюда стоило хотя бы ради удовольствия полюбоваться из скверика напротив растерянной (почему-то она представилась обильно усатой) рожей доблестного урядника. Увы, увы! Сто седьмой есть сто седьмой. Всему есть границы.
— Ну что, Арчибальд Олегович, — уже с ноткой нетерпения осведомился тот, кто пнул Григоренку, — скоро вы там, или как?
— Уже, — сказал Арчи, жестом повелевая двери исчезнуть.
— Слушаю и повинуюсь, — отозвалась дверь, исчезая.
И обнаружилось, что урядник Григоренко таки усат, и не просто себе усат, а усат воистину. Можно сказать, по-генеральски. С трудом верилось, что обладатель подобной красы прозябает в чумичках-урядниках…
А еще был Григоренко крепок и широкоплеч, но в данную минуту это как-то не слишком бросалось в глаза, ибо, почтительно пропустив спутника, сам он смирнехонько замер у порога, потупившись и время от времени подрагивая левым ухом, необычайно большим и оттопыренным. Подавать голос он явно остерегался, памятуя недавнюю острастку.
Ночной же портье остался в коридоре, хотя глаза его, восьмиугольные от любопытства, восторженно искрились. Еще бы! Задержание особо опасного преступника — а в том, что господин Мбвамба именно ОСОБО опасный, портье не сомневался нисколько (простые люди не снимают «двойные люксы») — да еще и осуществленное не кем-нибудь, а лично его благородием самим господином урядником, явилось событием чрезвычайным, ярко расцветившим монотонно-чинные будни семизвездочного заведения. Трепеща и замирая, портье предвкушал, как нынче же в деталях, не упуская ни малейшей подробности, поведает об инциденте дома, под пологом супружеской постели, и пусть-ка теперь злобная стерва, заевшая двадцать три лучших года жизни, посмеет хоть раз обозвать мужа «гостиничной крысой».
— Добрый вечер, господин Доженко, — очень вежливо, с корректным полупоклоном сказал основной пришелец, громоздкий, куда внушительней Григоренки. — Немало наслышан. Рад познакомиться лично.
Замолчал, недвусмысленно ожидая ответа. Не дождавшись, пожал плечами и позволил себе улыбнуться.
— Что ж, и присесть не пригласите?
Зависла пауза.
— Будем понимать так, что молчание — знак согласия? — Улыбка сделалась шире. — А то ведь в ногах правды нет, в моем-то возрасте.
Незваный гость безбожно кокетничал. Безусловно не юноша, он при желании, пожалуй, мог бы пойти на кабана вручную и порвал бы бедную свинку в клочья еще до исхода первого раунда. Только волосы, густо битые сединой, и пронзительный взгляд угольно-черного левого глаза (правый, чуть более светлый, отливал неживым стеклянным блеском) указывали: этот серьезный мужчина давно уже не рвет противников лично, предпочитая отдавать соответствующие распоряжения.
Это был профессионал. Но не коллега. Коллег Арчи чуял за версту.
Армия? Слишком раскован.
Президентская гвардия? Тоже не похоже.
Полиция? Даже не смешно.
Скорее всего понемножку. И ничего конкретно. Странный, короче говоря, субъект. Опасный. Хотя — Арчибальд мог бы поручиться — пахло от гостя, уютно умостившегося в кресле, вполне мирно.
— Сейчас, когда мы с вами наедине… — начал гость. Арчи недоуменно вздернул брови.
— Наедине?!
— Ах, да… Простите старика, запамятовал. — Седовласый досадливо покивал и развернулся к двери: — А ты, любезный, как там тебя, поди, поди отсюда. — Голос его посуровел. — Ну, кому сказано? Погуляй, да смотри, далеко не уходи. Я скоро…
Выдающееся ухо незаслуженно позабытого урядника вздрогнуло, налилось густым багрянцем и в фиолетово-выпуклых, все понимающих глазах возник безмолвный вопрос.
Сидящий в кресле ухмыльнулся.
— Ну что ты, милый? Ну когда ж мы тебя обижали, хороший мой? Вот тебе за беспокойство…
Радужный овал кред-карты мелькнул в воздухе и, пойманный на лету, сгинул в недрах мешковатого мундира. Широкое, простоватое лицо Григоренки сделалось веселым и несколько озабоченным.
— Так я… мигом? — почти прошептал урядник. Одноглазый гигант добродушно кивнул, и спустя мгновение от него остался только дробный топот каблуков, угасающий на лестнице, ведущей вниз.
Интересно, подумал Арчи, а что, он сюда тоже пешком?
— Вы уж не судите его строго, — гость аккуратно покашлял, неспешно обминая толстую темно-коричневую сигару. — Он неплохой. А главное, честный. Другой на его месте сейчас, кредами обзаведясь, что бы делать стал? На биржу бы помчался, в банк какой-никакой, — малоподвижное лицо гостя передернула гримаса омерзения, — мироедом бы заделался. А урядник-то наш, простая душа, — угольное мерцание живого глаза потеплело, — он ведь все пропьет. Сейчас прямо и пропьет, можете поверить на слово. — Синеватый огонек чертиком выпрыгнул из золотой зажигалки, украшенной скрещенными платиновыми шпажками. — Вот я и говорю, достойный мужик, хоть по масти и подкачал. Настоящий, одним словом, офицер.
Кресло скрипнуло. Первый лепесток дыма ушел к потолку.
— И как хотите, а быть нашему Грыцю к Рождеству приставом. Потому что если не таких хлопцев, так кого вообще прикажете выдвигать? Но к делу… — Зрачок-уголек сделался ощутимо колюч. — Стерео нынче смотрели?
— Вскользь, — осторожно отозвался Арчи. — Я, знаете ли, вне политики. Грязное дело…
— Это да. Однако Молдаван с кодлой все же допрыгался… — Гость усмехнулся. — Ладно. У нас мало времени, Арчибальд Олегович…
Веско было сказано. Давяще. И очень зря. Поскольку не родился еще человек, способный давить на Арчи Доженко. Даже проигрывая, Арчи сражался до конца. Как в знаменитой стереошахматной партии, сыгранной на чемпионате юниоров Ерваан — Земля: ферзь и два коня в эндшпиле у белых, две пешки у черных и мат белым в семьсот три хода.
Впрочем, с тех пор, как маэстро Кашпарянц публично повесился, протестуя против решения своего лучшего ученика покинуть большой спорт. Арчи предпочитал простенький, безопасный для жизни преферанс.
— Арчибальд Олегович, да вы слушаете ли? — Раскат грома вырвал Арчи из светлой страны детских воспоминаний.
— Ар-чи-бляд? — недоуменно переспросил он. — О, нет, нет! Моя есть Мануэль Мбвамба, дьепутат…
После чего царственно указал на огромное, в полстены, зеркало.
Из бесстрастных стеклянных глубин на Арчибальда Доженко смотрел самый настоящий негр. Курчавый, щекастый и досиня, с густым фиолетовым отливом, черный. Специалисты из Генетического Центра не зря лупили с клиентов дикие гонорары за нелегальную работу. Дело свое они знали. А вот молчать, как выяснилось, не умели, и это с их стороны было предельно непорядочно. И крайне непредусмотрительно. Хотя, надо думать, бедняжек расспрашивали отнюдь не григоренкообразные. Отмалчиваться, беседуя с такими серьезными господами, как одноглазый гость, стал бы только псих, которому, впрочем, не одолеть архисложный курс техногенокосметики.
— Мануэль Мбвамба! — напористо повторил Арчи. Покатые плечи угольноглазого приподнялись.
— Как угодно. Мануэль так Мануэль, Мбвамба так Мбвамба. В любом случае, Арчибальд Олегович, мне необходимо с вами поговорить…
— А кто вы, собственно, такой? — прозвучал закономерный вопрос.
Именно сейчас обязано было выясниться: известно ли гостю, кто такой Арчибальд Доженко и каковы могут быть последствия визита?
Здоровяк, конечно, не знал. Просто был он мужчина солидный, опытный, всякие виды повидавший и оттого уверенный в себе беспредельно. В силу чего ему и надоело разводить турусы на колесах, обхаживая нахального юнца, еще и переделавшего себя в негра.
— Кто я такой? — раздумчиво повторил он врастяжку, словно бы пробуя каждое слово на вкус, и сделалось совершенно ясно, что всякая дипломатия завершена. — А тебе-то что, пацан? Буду я тут перед каждой, понимаешь, собакой отчитываться…
Ох, не стоило ему поминать собак. Тем более в подобном тоне. Но седая глыба, прошедшая огонь, воду и медные трубы, не имела допуска к документам Конторы. И не догадывалась, что только что сама подписала себе приговор.
Арчи вздрогнул. Мучительная судорога прошла по телу, ломая вбитые в подкорку мозга блоки. Инстинкт не выбьешь никаким аутотренингом.
Вздернув почерневшие, вмиг ставшие влажно-маслянистыми ноздри, обитатель номера «двойной люкс» хрипло заворчал. Ощерился. Кудлатые лохмы вздыбились на загривке, и в багровом провале хрустко раскрывшейся пасти сверкнули слегка искривленные белоснежные, с некоторым даже синеватым отливом клыки.
Затрещала ткань. Гигантский пес, быстро теряя остатки людского облика, резко встряхнулся и сбросил на пол обрывки махрового халата. Незваный гость подался назад. Он и впрямь был профессионалом высочайшего уровня. Он не попытался защитить лицо, а дернулся к кобуре, надеясь успеть…
Это было совершенно бессмысленно.
В минуты приступа сопротивление только озлобляло добродушного парня Арчибальда Доженко. До сих пор, попросив пощады, хам вполне мог бы отделаться ранениями. А теперь он был обречен. Как, впрочем, и Арчи — на месяц психотерапии в санатории строгого режима и, всенепременно, косые взгляды коллег. Впрочем, и к санаториям, и к пересудам Арчи привык. А вот строгач — это, знаете ли, чревато задержкой очередного звания, и тут уж не до шуток. Бог с ними, со звездочками, все равно мундир Арчи надевал дважды в жизни, но вот девочки — это совсем другое дело, девочками он пользовался гораздо чаще, а эти нежные и трепетные создания почему-то не любят парней, гуляющих в старших лейтенантах после двадцати пяти.
Превращение: две с половиной секунды.
И треть секунды — прыжок.
Но одноглазый пришелец успел раньше.
— Тубо, — негромко и строго скомандовал он. — Фу! И старлей Доженко, весь в поту, обрушился на козетку, постанывая от ломящей боли в затылке. Боль, непременная спутница неполного превращения, была невыносима, и слава богу, что хотя бы не задержалась, как бывало обычно, а исчезла быстро, минуты через полторы после приступа.
— Тяжко, Арчибальд? — участливо осведомился одноглазый здоровяк, с которым уже не хотелось шутить.
Тяжко? Не то слово! Арчи было плохо, муторно, тошно, омерзительно и — в придачу к перечисленному букету — невыносимо стыдно. Такой прокол! Не различить коллегу, общаясь почти полчаса… это, знаете ли, простительно первокурснику спецшколы, да и то не позже первой сессии.
Стыдоба мохнатая! Как можно было не учуять? Куда, к свиньям соба… кошачьим, черт возьми!.. подевался хваленный наставниками нюх Арчибальда Доженко?! Ответа не было. Была только сверлящая боль и мучительное желание горько заплакать — вот и все. Если бы он был не парнем из Конторы, а штатским, имеющим право на слабость, то, наверное, подумал бы: «Нет, так жить невозможно! Нужно застрелиться!»
Старшему лейтенанту мучительно хотелось провалиться под землю, и на как можно подольше, можно даже навсегда, лишь бы этот дядька забыл об имевшем место позорище.
Арчи попытался скрипнуть зубами.
Как же, такой забудет…
Нельзя не признать: одноглазый исполнил акцию филигранно. Отвлек болтовней, изящно спровоцировал и мастерски купировал приступ. Высший класс работы, до которого ему, Арчибальду Доженко, еще расти и расти.
— Пи-ить, — попросил Арчи.
— Пей, малыш, пей, — сурово и ласково прогудело над головой, и краешек бокала коснулся губ. Апельсиновый сок, отрада души всякого истинного вервольфа!
— Спа. Си. Бо.
— Не за что, дружок. — Одноглазый, все еще окутанный дымкой болезненного тумана, покачал головой: — Кто ж это с тобой сотворил-то?
Ответа не последовало.
Величайшей, заветнейшей мечтой офицера Доженко было лично встретиться хоть с кем-нибудь из авторов проекта «Вервольф», отдаленным следствием коего явился он, Арчи, старший лейтенант и по совместительству единственный оборотень Галактической Федерации. Вернее сказать, единственный полноценный оборотень; прочие продукты проекта (с некоторыми Арчибальд был знаком и даже дружен) отличались от обычных Homo лишь тем, что испытывали подчас сильнейшие позывы полаять на рабочем месте или оное место пометить. С самим Арчи такого, слава богу, не случалось, хотя лет до пяти и он, шаловливый, как всякое дитя, любил присесть в песочнице и почесать за ухом ножкой, обутой в кожаную сандалетку.
Временами он готов был бросить все, заняться физикой, изобрести машину времени, вернуться в прошлый век, пропахший смрадом пылающих космолетов, разыскать там ненавистных вивисекторов — и крепко, обстоятельно побеседовать с ними. Увы! Особых талантов в области естественных наук за Арчи не числилось, а Контора необычные способности офицера Доженко весьма одобряла и даже пыталась культивировать.
В сущности, глядя на себя со стороны, Арчибальд Доженко, как правило, испытывал чувство глубокого удовлетворения. Но мерзавку-наследственность не обманешь. Продажная девка генетика, выдуманная давным-давно помершим реакционным австрийским попом, брала свое, и подчас, особенно в лунные ночи, незаметное обычным людям, откуда-то из тьмы подкатывало нечто, вызывающее непреодолимую потребность повыть.
И тогда он, дипломированный юрист, остепененный политолог и полиглот, краса Конторы при медалях далеко не за один лишь экстерьер, тихо ненавидя себя, как последняя легавая, выл, запершись в клозете.
— Ну что, побеседуем? — Кажется, седой взглянул на часы. — У нас очень мало времени, господин Мбвамба.
— Не нужно, — Доженко уже мог говорить твердо. — Какой я, на фиг, Мбвамба…
— Вот и прекрасно!
Арчи ощутил быстрое прикосновение пальцев, похожих на рельсовые свайки. В ладони осталось нечто маленькое и круглое, напоминающее на ощупь древнюю металлическую монетку.
— Дело сделано! — сказал одноглазый. Маленький, теплый диск лежал в кулаке, и можно было ставить сто к одному, что он не лиловый и даже не фиолетовый, а черный-пречерный, нежно искрящийся изнутри. Контора дотянулась-таки до своего хоть и непослушного, но при том и незаменимого сотрудника, как ни путал он следы, и полноценный отпуск в этом году опять останется мечтой идиота.
Сейчас, вот в этот самый момент, в татуангийском офисе Конторы на экране высветился личный символ сотрудника Доженко А. О., вызываемого по категории «экстра». Сообщение пошло в Центр, а через двое суток, попрыгав от станции к станции, ляжет на стол к одному из заместителей Шефа.
Восхитительная игра в межпланетные прятки закончилась.
— Служу Федерации! — уставным, каркающе-металлическим голосом отрапортовал Арчи, отталкиваясь от подлокотника козетки и вытягивая руки по швам. — Разрешите привести себя в порядок?
— Валяйте, Арчибальд Олегович, — отозвался седой. — Только недолго, прошу вас. У нас есть минут двадцать, а нужно еще и поговорить… — Крепко затянувшись, он пыхнул в потолок. — И, кстати, позвольте представиться: Болгарин. Фамилия такая. — Вторая затяжка. Цепкий взгляд из-под кустистых бровей. — Но можно звать просто Сергеем Борисовичем. Прошу ознакомиться.
Tamyama. 14 августа 2383 года.
Нынешний вечер Арчибальд Доженко намеревался уделить просмотру «Одинокой Звезды». Отчего и вернулся в отель пораньше, тактично отложив на потом всестороннее углубление многообещающе стартовавшего дискотечного знакомства. Увы, вместо сериала дали прямую трансляцию из зала суда, а подобную чернуху Арчи, как правило, вырубал мгновенно. Но сейчас почему-то промедлил. А присмотревшись, заинтересовался…
Там, на экране, царил небожитель в тщательно напудренном парике и тяжелой, пунцовыми волнами ниспадающей мантии. Очи его сверкали. Голос гремел и грохотал. И, лишь завершив зачтение многостраничного, суконным языком писанного документа, полубог сделался похож на себя самого, пожилого и усталого госслужащего.
Все смолкло.
Суровая, торжественная тишина затопила зал, а лица двадцати трех подсудимых, отделенных от публики невысоким, почти символическим барьерчиком, сделались в этот миг напряженно бледны. Они чистосердечно признались во всем, оказали необходимую помощь следствию и, похоже, надеялись на снисхождение.
Зря. Сенсации не случилось.
Всем двадцати трем подсудимым:
— по пункту первому обвинения («Коррупция») — в соответствии со статьей 44-прим Ординарного УК Галактической Федерации — восемь лет лишения свободы с отбыванием первой трети срока заключения (голос комментатора сбился на взвизг) в Винницком Федеральном централе.
Двадцати двум из двадцати трех:
— по пункту второму обвинения («Действия, объективно способствующие подрыву доверия населения в бескорыстную справедливость законной власти») — на основании статьи 3 Чрезвычайного УК Галактической Федерации — высшая мера наказания в течение суток с правом на свидание с семьей, правом ходатайствовать о желательной форме исполнения и правом апелляции к Его Высокопревосходительству Президенту.
Четверть минуты абсолютного безмолвия. Затем в громадном зале возникает, словно само по себе, неясное шуршание, ровно и неостановимо нарастающее. Так плещут волны, одна за другой накатывающие на берег.
Шорох. Шелест. Рокот.
Гром.
Бурные аплодисменты переходят в овацию.
Зал безумствует.
Сотни приглашенных — достойнейшие граждане федерации, представители трудовых коллективов, доблестных вооруженных сил и творческой интеллигенции — отбивают ладони, в едином порыве приветствуя решение Трибунала.
— Ворюг — к стенке — грохочет амфитеатр. Пунцовый громовержец покидает подиум, уступив председательское кресло тучному одышливому старику в черном сюртуке. Тот пытается говорить, но публика неистовствует, и Полномочному представителю Президента при Трибунале приходится трижды ударить молотком в медный гонг, чтобы вернуть в зал приличествующее моменту благочиние.
— Тише, тише… — лик его обращен к скамье за барьером, голос совершенно по-домашнему ворчлив. — В соответствии с законом «О высшем милосердии» право на апелляцию реализуется сразу же после вынесения приговора с немедленной передачей прошения по инстанциям и рассмотрением оного…
Быстрый взгляд в бумаги.
— Осужденный Буделян-Быдляну?
Свиноподобная туша натужно приподнимается с правого фланга скамьи подсудимых. На почти незаметном лобике — испарина. Тройной подбородок зябко трясется. И все же с подсиненных предсмертной истомой губ вполне отчетливо соскальзывает:
— От апелляции отказываюсь. Прошу расстрелять. Партер отзывается удивленным шепотком.
— Осужденный Пятка? — бесстрастно вопрошает судья.
— От апелляции отказываюсь, — дребезжащим тенорком откликается полненький черноусый карлик. — Прошу расстрелять.
— Осужденный Козька?
— От апелляции отказываюсь, — содрогаясь всем телом, всхныкивает квадратный мужичок с законспирированным выражением лица. — Прошу расстрелять. Или повесить. На усмотрение Трибунала.
Им страшно. Многие из них плачут.
Но в заоблачных высях, где совсем еще недавно летали осужденные, свои правила игры. Есть нюансы, не предназначенные для широкой аудитории. Их подразумевают, и только. Тот единственный, кто властен щадить и миловать, уже принял решение.
Значит, остается одно — дотянуть более-менее достойно.
Чтобы уберечь хотя бы семьи. И чтобы мера наказания — бесспорно, суровая, но не запредельно — не была, упаси господи, ужесточена.
А потому…
— Осужденный Василиу-Попа?
— Апеллировать не буду… — лепечет последний, захлебываясь от нечаянного счастья.
Его можно понять. Немногим из сидевших на этой скамье довелось услышать из уст пунцового полубога эти сладкие слова: пожизненное заключение без права на амнистию…
— Вот и хорошо, — на блеклых устах Полномочного представителя появляется благодушная улыбка. — А теперь, пожалуйста, хором.
— А-пел-ли-ро-вать-не-бу-ду! — скандируют приговоренные.
Кода.
Амфитеатр негромко гудит.
Откинувшись на спинку стула, глотает кардиостим государственный обвинитель. Адвокаты напоследок перешептываются с подзащитными, ободряюще похлопывают бедолаг по обвисшим плечам. Задумался о чем-то своем господин председатель.
Заставка.
Радужные пятна рекламы.
И во весь экран — кукольное личико диктора.
— Уважаемые зрители! Прямую трансляцию приведения в исполнение приговора Особого Трибунала вы сможете увидеть в полночь, по окончании выпуска новостей, — лучезарно улыбаясь, прощебетала стереодива и слегка посерьезнела. — А теперь, дорогие друзья, предлагаем вашему вниманию сто сорок первую серию фильма «Одинокая Звезда». Оставайтесь с нами!
Наконец-то.
Арчи расслабился, отхлебнул портеру из пузатой кружки, помеченной гербом отеля — тремя шпагами в обрамлении лавровых листьев, и приготовился к часу блаженства…
Именно в этот момент в дверь и постучали.
Вполне корректно. Весьма учтиво. Но крайне настойчиво.
Стук эхом прокатился по простору распахнувшихся в полстены прерий, дробно осыпался над старым ранчо… И Арчи, поморщившись, неохотно нажал кнопку на пультике.
Экран вспыхнул синеватым сполохом и погас, унося в небытие сериал. Без всяких выстрелов сгинула ошарашенная физиономия Эль-Койота, похожая на печеную картофелину, отмеченную печатью всех мыслимых пороков. И вместе с мексиканским негодяем исчез Честный Билл, чье мужественное лицо в последний миг выглядело не менее ошеломленным, нежели у бандита…
— Кто там? — спросил Арчи раздраженно. Разумеется, на суахили: легенда обязывала.
Ночной визит, в общем-то, не исключался. Однако попозже, где-то около полуночи, когда в парке отгремит дискотека. Прелестное дитя в прозрачном намеке на мини-юбочку, конечно, не забыло номер апартамента, но доплясать попросту обязано.
Случайность? Хотелось бы верить. В конце концов, почему бы и нет? Он оторвался от возможных «хвостов» чистенько, словно на госэкзамене, надежно залег на Дно, а ошибиться номером пьяненький постоялец может и в семизвездочном «Хилтоне». Тем паче здесь, на Татуанге, всегалактическом курорте, где как раз с выпивкой все в порядке, а трезвого встретить не легче, чем мебельный гарнитур работы мастера Гамбса в девственных джунглях целинной и залежной Бомборджи.
— Господин Мбвамба? — Бархатный голос ночного портье источал совершенную патоку. — Позвольте?
Арчибальд сосредоточился, принюхиваясь. Вроде бы никаких посторонних шумов. Но чутье подсказывало: повод для беспокойства все-таки есть, а своему чутью он привык доверять.
— Я отдыхаю, — сказал он капризным тоном, лучше всякого крика отгоняющим вышколенную прислугу. — Я не одет. Я с женщиной. С двумя. И вообще, я же просил до утра меня не беспокоить.
За дверью помолчали. Затем вновь поскреблись, несколько трепетнее.
— Господин Мбвамба, — голос портье звучал настолько естественно, что не встревожиться было бы просто непрофессионально. — Вам видеограмма…
— Подсуньте под дверь, — порекомендовал Арчи.
— Как? — изумился портье.
— А как хотите, милейший. Можно раком. Великое дело — умелое и своевременное хамство. В коридоре засовещались уже почти вслух. А спустя секунду-другую стало ясно: чутье, как всегда, не подвело Арчибальда.
— Откройте, полиция! — проявился новый голос. — Уррядник Грригорренко! Именем закона!
Опасаться провинциальных городовых у Арчибальда Доженко оснований не было. И быть не могло. Что бы ни случилось, он, кадровый сотрудник Конторы, подотчетен только родному ведомству.
— Я не умей понимай так, — сообщил Арчи, на этот раз по-английски, томно кокетничая безукоризненным йоркширским прононсом. — Я умей понимай swukhily. Only!
За дверью взрыкнули было, но тут же и взвизгнули, кажется, господина урядника прекрепко пнули.
— Суахили, козлы позорные, — уже откровенно резвясь, потребовал Арчибальд Доженко. — Поняли, нет, в натуре?
Подумал. И жеманно, несколько в нос, присовокупил:
— Р-расисты…
За дверью, подумав, заговорили по существу.
— Да где ж я вам, право слово, — ворчливо спросил новый голос, — на ночь глядя негра найду, господин Доженко? Открывайте уж, не томите…
Судя по интонациям, говорил далеко не урядник. Видимо, рычащее было приведено сугубо pro forma, разговорчивость же, себе на беду, проявилась исключительно по собственной инициативе.
Намечались проблемы.
Не будь это сто седьмой этаж. Арчи, пожалуй, ушел бы через окно. Нет, не в бега. Он умел проигрывать достойно. Но сгинуть сейчас и отсюда стоило хотя бы ради удовольствия полюбоваться из скверика напротив растерянной (почему-то она представилась обильно усатой) рожей доблестного урядника. Увы, увы! Сто седьмой есть сто седьмой. Всему есть границы.
— Ну что, Арчибальд Олегович, — уже с ноткой нетерпения осведомился тот, кто пнул Григоренку, — скоро вы там, или как?
— Уже, — сказал Арчи, жестом повелевая двери исчезнуть.
— Слушаю и повинуюсь, — отозвалась дверь, исчезая.
И обнаружилось, что урядник Григоренко таки усат, и не просто себе усат, а усат воистину. Можно сказать, по-генеральски. С трудом верилось, что обладатель подобной красы прозябает в чумичках-урядниках…
А еще был Григоренко крепок и широкоплеч, но в данную минуту это как-то не слишком бросалось в глаза, ибо, почтительно пропустив спутника, сам он смирнехонько замер у порога, потупившись и время от времени подрагивая левым ухом, необычайно большим и оттопыренным. Подавать голос он явно остерегался, памятуя недавнюю острастку.
Ночной же портье остался в коридоре, хотя глаза его, восьмиугольные от любопытства, восторженно искрились. Еще бы! Задержание особо опасного преступника — а в том, что господин Мбвамба именно ОСОБО опасный, портье не сомневался нисколько (простые люди не снимают «двойные люксы») — да еще и осуществленное не кем-нибудь, а лично его благородием самим господином урядником, явилось событием чрезвычайным, ярко расцветившим монотонно-чинные будни семизвездочного заведения. Трепеща и замирая, портье предвкушал, как нынче же в деталях, не упуская ни малейшей подробности, поведает об инциденте дома, под пологом супружеской постели, и пусть-ка теперь злобная стерва, заевшая двадцать три лучших года жизни, посмеет хоть раз обозвать мужа «гостиничной крысой».
— Добрый вечер, господин Доженко, — очень вежливо, с корректным полупоклоном сказал основной пришелец, громоздкий, куда внушительней Григоренки. — Немало наслышан. Рад познакомиться лично.
Замолчал, недвусмысленно ожидая ответа. Не дождавшись, пожал плечами и позволил себе улыбнуться.
— Что ж, и присесть не пригласите?
Зависла пауза.
— Будем понимать так, что молчание — знак согласия? — Улыбка сделалась шире. — А то ведь в ногах правды нет, в моем-то возрасте.
Незваный гость безбожно кокетничал. Безусловно не юноша, он при желании, пожалуй, мог бы пойти на кабана вручную и порвал бы бедную свинку в клочья еще до исхода первого раунда. Только волосы, густо битые сединой, и пронзительный взгляд угольно-черного левого глаза (правый, чуть более светлый, отливал неживым стеклянным блеском) указывали: этот серьезный мужчина давно уже не рвет противников лично, предпочитая отдавать соответствующие распоряжения.
Это был профессионал. Но не коллега. Коллег Арчи чуял за версту.
Армия? Слишком раскован.
Президентская гвардия? Тоже не похоже.
Полиция? Даже не смешно.
Скорее всего понемножку. И ничего конкретно. Странный, короче говоря, субъект. Опасный. Хотя — Арчибальд мог бы поручиться — пахло от гостя, уютно умостившегося в кресле, вполне мирно.
— Сейчас, когда мы с вами наедине… — начал гость. Арчи недоуменно вздернул брови.
— Наедине?!
— Ах, да… Простите старика, запамятовал. — Седовласый досадливо покивал и развернулся к двери: — А ты, любезный, как там тебя, поди, поди отсюда. — Голос его посуровел. — Ну, кому сказано? Погуляй, да смотри, далеко не уходи. Я скоро…
Выдающееся ухо незаслуженно позабытого урядника вздрогнуло, налилось густым багрянцем и в фиолетово-выпуклых, все понимающих глазах возник безмолвный вопрос.
Сидящий в кресле ухмыльнулся.
— Ну что ты, милый? Ну когда ж мы тебя обижали, хороший мой? Вот тебе за беспокойство…
Радужный овал кред-карты мелькнул в воздухе и, пойманный на лету, сгинул в недрах мешковатого мундира. Широкое, простоватое лицо Григоренки сделалось веселым и несколько озабоченным.
— Так я… мигом? — почти прошептал урядник. Одноглазый гигант добродушно кивнул, и спустя мгновение от него остался только дробный топот каблуков, угасающий на лестнице, ведущей вниз.
Интересно, подумал Арчи, а что, он сюда тоже пешком?
— Вы уж не судите его строго, — гость аккуратно покашлял, неспешно обминая толстую темно-коричневую сигару. — Он неплохой. А главное, честный. Другой на его месте сейчас, кредами обзаведясь, что бы делать стал? На биржу бы помчался, в банк какой-никакой, — малоподвижное лицо гостя передернула гримаса омерзения, — мироедом бы заделался. А урядник-то наш, простая душа, — угольное мерцание живого глаза потеплело, — он ведь все пропьет. Сейчас прямо и пропьет, можете поверить на слово. — Синеватый огонек чертиком выпрыгнул из золотой зажигалки, украшенной скрещенными платиновыми шпажками. — Вот я и говорю, достойный мужик, хоть по масти и подкачал. Настоящий, одним словом, офицер.
Кресло скрипнуло. Первый лепесток дыма ушел к потолку.
— И как хотите, а быть нашему Грыцю к Рождеству приставом. Потому что если не таких хлопцев, так кого вообще прикажете выдвигать? Но к делу… — Зрачок-уголек сделался ощутимо колюч. — Стерео нынче смотрели?
— Вскользь, — осторожно отозвался Арчи. — Я, знаете ли, вне политики. Грязное дело…
— Это да. Однако Молдаван с кодлой все же допрыгался… — Гость усмехнулся. — Ладно. У нас мало времени, Арчибальд Олегович…
Веско было сказано. Давяще. И очень зря. Поскольку не родился еще человек, способный давить на Арчи Доженко. Даже проигрывая, Арчи сражался до конца. Как в знаменитой стереошахматной партии, сыгранной на чемпионате юниоров Ерваан — Земля: ферзь и два коня в эндшпиле у белых, две пешки у черных и мат белым в семьсот три хода.
Впрочем, с тех пор, как маэстро Кашпарянц публично повесился, протестуя против решения своего лучшего ученика покинуть большой спорт. Арчи предпочитал простенький, безопасный для жизни преферанс.
— Арчибальд Олегович, да вы слушаете ли? — Раскат грома вырвал Арчи из светлой страны детских воспоминаний.
— Ар-чи-бляд? — недоуменно переспросил он. — О, нет, нет! Моя есть Мануэль Мбвамба, дьепутат…
После чего царственно указал на огромное, в полстены, зеркало.
Из бесстрастных стеклянных глубин на Арчибальда Доженко смотрел самый настоящий негр. Курчавый, щекастый и досиня, с густым фиолетовым отливом, черный. Специалисты из Генетического Центра не зря лупили с клиентов дикие гонорары за нелегальную работу. Дело свое они знали. А вот молчать, как выяснилось, не умели, и это с их стороны было предельно непорядочно. И крайне непредусмотрительно. Хотя, надо думать, бедняжек расспрашивали отнюдь не григоренкообразные. Отмалчиваться, беседуя с такими серьезными господами, как одноглазый гость, стал бы только псих, которому, впрочем, не одолеть архисложный курс техногенокосметики.
— Мануэль Мбвамба! — напористо повторил Арчи. Покатые плечи угольноглазого приподнялись.
— Как угодно. Мануэль так Мануэль, Мбвамба так Мбвамба. В любом случае, Арчибальд Олегович, мне необходимо с вами поговорить…
— А кто вы, собственно, такой? — прозвучал закономерный вопрос.
Именно сейчас обязано было выясниться: известно ли гостю, кто такой Арчибальд Доженко и каковы могут быть последствия визита?
Здоровяк, конечно, не знал. Просто был он мужчина солидный, опытный, всякие виды повидавший и оттого уверенный в себе беспредельно. В силу чего ему и надоело разводить турусы на колесах, обхаживая нахального юнца, еще и переделавшего себя в негра.
— Кто я такой? — раздумчиво повторил он врастяжку, словно бы пробуя каждое слово на вкус, и сделалось совершенно ясно, что всякая дипломатия завершена. — А тебе-то что, пацан? Буду я тут перед каждой, понимаешь, собакой отчитываться…
Ох, не стоило ему поминать собак. Тем более в подобном тоне. Но седая глыба, прошедшая огонь, воду и медные трубы, не имела допуска к документам Конторы. И не догадывалась, что только что сама подписала себе приговор.
Арчи вздрогнул. Мучительная судорога прошла по телу, ломая вбитые в подкорку мозга блоки. Инстинкт не выбьешь никаким аутотренингом.
Вздернув почерневшие, вмиг ставшие влажно-маслянистыми ноздри, обитатель номера «двойной люкс» хрипло заворчал. Ощерился. Кудлатые лохмы вздыбились на загривке, и в багровом провале хрустко раскрывшейся пасти сверкнули слегка искривленные белоснежные, с некоторым даже синеватым отливом клыки.
Затрещала ткань. Гигантский пес, быстро теряя остатки людского облика, резко встряхнулся и сбросил на пол обрывки махрового халата. Незваный гость подался назад. Он и впрямь был профессионалом высочайшего уровня. Он не попытался защитить лицо, а дернулся к кобуре, надеясь успеть…
Это было совершенно бессмысленно.
В минуты приступа сопротивление только озлобляло добродушного парня Арчибальда Доженко. До сих пор, попросив пощады, хам вполне мог бы отделаться ранениями. А теперь он был обречен. Как, впрочем, и Арчи — на месяц психотерапии в санатории строгого режима и, всенепременно, косые взгляды коллег. Впрочем, и к санаториям, и к пересудам Арчи привык. А вот строгач — это, знаете ли, чревато задержкой очередного звания, и тут уж не до шуток. Бог с ними, со звездочками, все равно мундир Арчи надевал дважды в жизни, но вот девочки — это совсем другое дело, девочками он пользовался гораздо чаще, а эти нежные и трепетные создания почему-то не любят парней, гуляющих в старших лейтенантах после двадцати пяти.
Превращение: две с половиной секунды.
И треть секунды — прыжок.
Но одноглазый пришелец успел раньше.
— Тубо, — негромко и строго скомандовал он. — Фу! И старлей Доженко, весь в поту, обрушился на козетку, постанывая от ломящей боли в затылке. Боль, непременная спутница неполного превращения, была невыносима, и слава богу, что хотя бы не задержалась, как бывало обычно, а исчезла быстро, минуты через полторы после приступа.
— Тяжко, Арчибальд? — участливо осведомился одноглазый здоровяк, с которым уже не хотелось шутить.
Тяжко? Не то слово! Арчи было плохо, муторно, тошно, омерзительно и — в придачу к перечисленному букету — невыносимо стыдно. Такой прокол! Не различить коллегу, общаясь почти полчаса… это, знаете ли, простительно первокурснику спецшколы, да и то не позже первой сессии.
Стыдоба мохнатая! Как можно было не учуять? Куда, к свиньям соба… кошачьим, черт возьми!.. подевался хваленный наставниками нюх Арчибальда Доженко?! Ответа не было. Была только сверлящая боль и мучительное желание горько заплакать — вот и все. Если бы он был не парнем из Конторы, а штатским, имеющим право на слабость, то, наверное, подумал бы: «Нет, так жить невозможно! Нужно застрелиться!»
Старшему лейтенанту мучительно хотелось провалиться под землю, и на как можно подольше, можно даже навсегда, лишь бы этот дядька забыл об имевшем место позорище.
Арчи попытался скрипнуть зубами.
Как же, такой забудет…
Нельзя не признать: одноглазый исполнил акцию филигранно. Отвлек болтовней, изящно спровоцировал и мастерски купировал приступ. Высший класс работы, до которого ему, Арчибальду Доженко, еще расти и расти.
— Пи-ить, — попросил Арчи.
— Пей, малыш, пей, — сурово и ласково прогудело над головой, и краешек бокала коснулся губ. Апельсиновый сок, отрада души всякого истинного вервольфа!
— Спа. Си. Бо.
— Не за что, дружок. — Одноглазый, все еще окутанный дымкой болезненного тумана, покачал головой: — Кто ж это с тобой сотворил-то?
Ответа не последовало.
Величайшей, заветнейшей мечтой офицера Доженко было лично встретиться хоть с кем-нибудь из авторов проекта «Вервольф», отдаленным следствием коего явился он, Арчи, старший лейтенант и по совместительству единственный оборотень Галактической Федерации. Вернее сказать, единственный полноценный оборотень; прочие продукты проекта (с некоторыми Арчибальд был знаком и даже дружен) отличались от обычных Homo лишь тем, что испытывали подчас сильнейшие позывы полаять на рабочем месте или оное место пометить. С самим Арчи такого, слава богу, не случалось, хотя лет до пяти и он, шаловливый, как всякое дитя, любил присесть в песочнице и почесать за ухом ножкой, обутой в кожаную сандалетку.
Временами он готов был бросить все, заняться физикой, изобрести машину времени, вернуться в прошлый век, пропахший смрадом пылающих космолетов, разыскать там ненавистных вивисекторов — и крепко, обстоятельно побеседовать с ними. Увы! Особых талантов в области естественных наук за Арчи не числилось, а Контора необычные способности офицера Доженко весьма одобряла и даже пыталась культивировать.
В сущности, глядя на себя со стороны, Арчибальд Доженко, как правило, испытывал чувство глубокого удовлетворения. Но мерзавку-наследственность не обманешь. Продажная девка генетика, выдуманная давным-давно помершим реакционным австрийским попом, брала свое, и подчас, особенно в лунные ночи, незаметное обычным людям, откуда-то из тьмы подкатывало нечто, вызывающее непреодолимую потребность повыть.
И тогда он, дипломированный юрист, остепененный политолог и полиглот, краса Конторы при медалях далеко не за один лишь экстерьер, тихо ненавидя себя, как последняя легавая, выл, запершись в клозете.
— Ну что, побеседуем? — Кажется, седой взглянул на часы. — У нас очень мало времени, господин Мбвамба.
— Не нужно, — Доженко уже мог говорить твердо. — Какой я, на фиг, Мбвамба…
— Вот и прекрасно!
Арчи ощутил быстрое прикосновение пальцев, похожих на рельсовые свайки. В ладони осталось нечто маленькое и круглое, напоминающее на ощупь древнюю металлическую монетку.
— Дело сделано! — сказал одноглазый. Маленький, теплый диск лежал в кулаке, и можно было ставить сто к одному, что он не лиловый и даже не фиолетовый, а черный-пречерный, нежно искрящийся изнутри. Контора дотянулась-таки до своего хоть и непослушного, но при том и незаменимого сотрудника, как ни путал он следы, и полноценный отпуск в этом году опять останется мечтой идиота.
Сейчас, вот в этот самый момент, в татуангийском офисе Конторы на экране высветился личный символ сотрудника Доженко А. О., вызываемого по категории «экстра». Сообщение пошло в Центр, а через двое суток, попрыгав от станции к станции, ляжет на стол к одному из заместителей Шефа.
Восхитительная игра в межпланетные прятки закончилась.
— Служу Федерации! — уставным, каркающе-металлическим голосом отрапортовал Арчи, отталкиваясь от подлокотника козетки и вытягивая руки по швам. — Разрешите привести себя в порядок?
— Валяйте, Арчибальд Олегович, — отозвался седой. — Только недолго, прошу вас. У нас есть минут двадцать, а нужно еще и поговорить… — Крепко затянувшись, он пыхнул в потолок. — И, кстати, позвольте представиться: Болгарин. Фамилия такая. — Вторая затяжка. Цепкий взгляд из-под кустистых бровей. — Но можно звать просто Сергеем Борисовичем. Прошу ознакомиться.