Веста А.. Звезда волхвов

      – Двери церквей помечались этим знаком? Забавно...
      – Это всего лишь талисман, равносильный заклятью от темных сил, вроде подковы на счастье, и в то же время тайный знак, для посвященных. Коко Шанель сделала своей эмблемой две пересекающиеся дуги с несомненным намеком на «Веселую Шейлу».
      – Значит, Царевна-лягушка – это...
      – Да-да, именно то, о чем ты сейчас подумал.
      – А лягушачья шкурка?
      – Это грязь, которой облили Великую Богиню «исторические» религии. Но мало сжечь лягушачью шкурку, надо отвоевать Великую Богиню в бою с Кошем, хранителем времени... Но перед этим Иван-Царевич должен размотать красный клубок.
      – Дойти до сути?
      – Да, но это горькое знание, – усмехнулась Флора. – Оно терпкое, как молодое яблоко, и мало кому по зубам, но именно эта роль всегда отводится мужчине.
      Она выпустила жабу обратно в аквариум и быстро вернулась. Ласкаясь к Егору, Флора продолжила свою лекцию. Этот рискованный способ обучения, как ни странно, оказался очень успешным. Егор впитывал волшебные «веды» с волнением и вниманием.
      – В сказке о Царевне-лягушке есть и мужская руна: стрела «Тюрс». Вертикальная стрела с древности обозначает мужчину и его огненный Род. Каждое семя полно страсти , поэтому каждый мужчина – это стрела, пущенная в бесконечность. На русских свадьбах стрелой проводили пробор на голове невесты. Стрелой же отодвигали в сторону фату от ее лица.
      – Символическое посвящение в женщины?
      – Да... Сколько времени? – внезапно очнулась Флора.
      Севергин посмотрел на часы и застонал от острой боли, словно стрелки часов, копье Кощеево, добрались до его внутренностей. Уже два дня, как он должен быть дома. По утрам он звонил в Сосенцы, изворачивался перед начальством и врал жене, слушая, как в ее голосе растет тоскливая тревога.
      Алена все прочтет на его лице и в глазах: словно прелюбодеяние выжгло в них страшный иероглиф измены. Он поискал глазами зеркало, надеясь обмануть самого себя и встретиться глазами с тем прежним Севергиным, честным и чистым, как утренний снег. Теперь на этом свадебном покрове корчилась его ложь.
      – Почему у тебя в спальне нет зеркал? – спросил он у Флоры.
      – Образы любви не должны двоиться. Тебе нужно зеркало?
      Флора привстала и, гибко потянувшись, достала медное зеркальце с ручкой в виде сплетенных змей. «Лопатка» была тщательно отполирована с лицевой стороны. На другой проступали угловатые письмена в виньетке сложного орнамента.
      – Этрусское зеркальце? Откуда оно у тебя?
      – Подарок...
      – Это, должно быть, очень дорогой подарок... Кто же тебе его подарил?
      – Ты становишься слишком любопытным, мой Яхонт-Князь.
      – Здесь что-то написано, – Севергин попытался разобрать буквы, похожие на черты и резы.
      – Это руны... – объяснила Флора. – Золотое руно, за которым плавали аргонавты, на самом деле было золотом рун, книгой с золотыми листами.
      – Где-то я уже слышал об этой книге...
      Флора вынула зеркальце из его рук:
      – «Этрускан нон лигатур», то есть «этрусское не читается». На самом деле этрусское читается... через русские буквы, вот послушай:
       «Есть два зеркала, в которых блаженное отражено: первое зеркало есть море, над которым нет ни бурь, ни ветров, а второе есть ум, не знающий смятения».
      А знаешь, это зеркало показывает будущее. В нем я впервые увидела тебя.
      Сквозь сухой озноб Севергин смотрел в зеркало, в нем мелькнуло лицо Алены с закушенными от боли губами, и тусклая медная поверхность окрасилась кровью.
      Севергин положил зеркальце «лицом» вниз.
      – Мы больше не сможем встречаться, Флора. Я уезжаю... навсегда, – слова выползали, как шипящие змеи, словно в эту минуту он предавал самого себя. И это было уже второе предательство за вечер.
      – Ты свободен... Ты же знаешь, – пожала белоснежными плечами Флора.
      – Поверь, если бы я мог!
      – Оставь, не унижай себя. Мне было сладко с тобой, если это тебя утешит. Мне впервые было так хорошо и свободно.
      Она говорила пустые, ничего не значащие слова, но голос ее дрожал, и плечи были ледяными, как у мраморной статуи.
      – Я и вызвала-то тебя сегодня по делу...
      – По делу?
      – Да, мне нужна твоя помощь.
      – Даже так?
      – Ты согласен мне помочь?
      – В чем?
      – Скажем, мне нужна охрана для заключения сделки.
      – Ну что ж, ты авансом заплатила охраннику...
      – Не надо так шутить. Я знаю: ты не откажешь мне. – Флора как всегда успела прочесть его мысли. – Но нам надо торопиться, нас ждут.

* * *

      – Позволь, – едва касаясь шеи теплыми пальцами, Флора повязала Егору грубую, как кольчуга, повязку.
      Странный галстук походил на удавку, вязанную из серебряной проволоки.
      – Это настоящая сицилийская гарота – пропуск в высшее общество. Там, куда мы едем, нужно быть при полном параде.
      После душа Флора накинула искрящийся черный плащ. Вся ее одежда состояла из этого странного одеяния. Затканный звездами плащ шуршал, как сухой тростник, при каждом ее движении. Алые шелковые перчатки доставали до нежных мраморных локотков. Черные распущенные волосы плясали в такт походке. Они спустились в гараж, и Флора села за руль серебристого автомобиля.
      – Ты сказала, что предстоит сделка, – напомнил Севергин, поправляя жесткий узел между ключиц.
      – Объявился богатый коллекционер, он разыскивал Никаса и через общих знакомых вышел на меня. Предлагает за портрет Лады, тот самый, единственный, ни больше ни меньше, миллион. Но у меня такое чувство, что я имею дело с маньяком.
      – Миллион рублей?
      – Долларов.
      – Кто этот тайный Крез?
      – Курт Порохью – гражданин Германии. Он коллекционирует полотна с «историями». У него уже есть пророческий портрет сгоревшей актрисы, написанный ее мужем-художником. В его коллекции есть даже печально известное полотно Дали. Несколько лет назад немецкая полиция задержала убийцу, который из расчлененных тел своих жертв составлял копию этой картины. Похоже, Порохью не блефует и готов отвалить деньги.
      Егора насторожили сухость и равнодушие Флоры, и все эти странные переходы от страсти – к пространным лекциям, от признаний – к деловым расчетам. Она так и не ответила, почему теперь носит медальон, которого прежде на ней не было. Может, этот серебряный знак передается по тайной цепи, и она заменила свою сестру у незримого алтаря Великой Богини? Кто знает... Но миллион за портрет убитой девушки! Будь она жива, портрет не вырос бы в цене так высоко.
      – Ты собираешься продать портрет?
      – Я имею полное право им распорядиться, – уклончиво и жестко ответила Флора. – Но у меня такое чувство, что после смерти Лады частица ее жизни перешла в этот холст, и он налился опасной инфернальной силой. Когда я вижу это полотно, мне хочется его сжечь, – она смутилась, точно проговорившись, и добавила чужим хриплым голосом: – Прости, я не должна была этого говорить...
      – Откуда коллекционер узнал, что девушки уже нет в живых?
      – «Жуки» идут на запах смерти. На это у них особый нюх и, кроме того, обширная агентура. Так случилось и с Модильяни...
      Егор вспомнил узкие, струящиеся, вытянутые сверху вниз картины знаменитого итальянца, которые ему показывала жена. Женский образ, некрасивый, но чувственный, назвали «типом Модильяни».
      – Пока он был жив, его картины не брали даже за копейки. Все его полотна скупили за сотню-другую лир в ту ночь, когда Модильяни умер, а его жена еще не знала об этом. Смерть – лучшая легенда, она всегда в цене.
      Автомобиль скользил по ночному городу, как широкая ладья. В полночь золотисто подсвеченные улицы превратились в сияющие чертоги, а обычная городская суета исполнилась таинственным значением и торжественностью мистерии.
      – Смотри, мой Яхонт-Князь, как обреченно красив этот город, словно дни его уже сочтены. Он хрупкая корона на темени времени. Все земные города стоят молитвами праведников. Их лиц никто не знает, их голоса не слышны, но они держат на золотых цепях целый город над дымящейся бездной...
      – Куда мы едем, уж не к праведникам ли? – спросил Севергин.
      – Скорее к их антиподам. Это сборище можно назвать ночным праздником без всякого повода. Хотя на самом деле повод есть. Сегодня юбилей «Симболяриума».
      – Симболяриум? Странное слово.
      – Не более странное, чем другие. Симболяриум – это всего лишь символ символов. Красиво и непонятно...

   Глава 26    
Секретная доктрина

      Какой-нибудь лукавый чичисбей
      Под маской близ него проходит с ней...

М. Лермонтов

       Автомобиль Флоры затормозил у мраморной арки городского сада в старом районе Москвы. Высокие липы в сверкающей сетке из электрических лампочек, брызги фейерверка в ночном небе и мерцающие гирлянды вдоль аллей расцвечивали ночь ожиданьем чуда.
      Арка ворот была перекрыта. Монументальный швейцар, с достоинством склонив седую голову, пропустил Флору, но решительно преградил путь приотставшему Севергину.
      – Это охранник... Он со мной, – небрежно бросила Флора.
      И Севергин поежился, словно под рубашку скользнула льдинка. Недоверчиво окинув его с ног до головы, швейцар остановил взгляд на галстуке Егора и, значительно кивнув, пропустил. Похоже, именно этот узел на шее отделял князей от кметей , сюзеренов от вассалов, рыцарей от оруженосцев.
      В саду играл оркестр и чинно прогуливалась благородная публика. Кавалеры во фраках вели под руки дам в одинаковых черных плащах и в алых перчатках до локтей. Все женщины были молоды и красивы. Их распущенные волосы напоминали разноцветные конские гривы: рыжие, белые, темно-русые, вороные. У многих на груди светились угловатые серебряные знаки-руны. Эти навязчиво броские детали выдавали их принадлежность к некой тайной касте. И Севергин подумал, что в своем черном с искоркой камуфляже и алых перчатках Флора почти неотличима от других женщин, гуляющих в сопровождении спутников или охранников.
      На лужайках позировали «мраморные» доги. Положив тяжелые головы на передние лапы, они исподлобья наблюдали за гостями. А вот статуи, белеющие вдоль аллей, были отнюдь не «мраморными». Обнаженные тела языческих богов и богинь искрились алмазной пудрой. Ночной ветер играл золотистыми прядями. Венки из живых цветов, фрукты, золоченые щиты, мечи, луки и колчаны украшали их стройные тела.
      В пруду плавали зажженные свечи, позванивали в ветвях деревьев невидимые колокольчики, одуряюще пахли пышные тяжелые розы.
      Рядом с Флорой объявился распорядитель: пухлый живчик с маслянистыми глазками. Заметив интерес Севергина к оригинальному оформлению сада, он пояснил:
      – Говорят, первым этот садовый аттракцион придумал граф Демидов, сын знаменитого сибирского промышленника. Этот оригинал даже вошел в историю своими дорогостоящими чудачествами. В приятную летнюю пору барышни Демидовы чрезмерно увлеклись прогулками в античном парке и разглядыванием мужских статуй. Тогда строгий папаша приказал выбелить мелом голых крепостных мужиков и расставить вдоль аллей. В нужный момент «языческие боги» ожили и попробовали догнать визжащих девиц. Но будьте покойны: наши статуи вполне благовоспитанны.
      Севергин и Флора остановились возле изящной женской «статуи» с распущенными золотыми волосами в венке из белых лилий.
      – Не удивляйтесь, что вместо античной скуки наш сад украшают Лели и Лады. Сегодня мы отмечаем двухсотлетие нашего именитого братства. В нем было множество замечательных людей, что всех не упомнишь: Чаадаев, Тютчев, Гумилев... Еще Федор Глинка, большой патриот и член нашего общества, советовал украшать парки не греческой мертвечиной, а статуями родных языческих богов.
      Живчик по-хозяйски похлопал Ладу по «нижнему бюсту» и сделал знак оркестру. Тот бравурно сыграл «Славься...» великого композитора.
      – Принято считать, что тайные общества были навязаны русской элите с Запада. Но это не так. Братства, проникнутые местным колоритом, вспыхивали то тут, то там. Русские братства делились не на профанов, учеников, кандидатов и мастеров, как это было принято в Европе, а на мужей, боляр и князей.
      – Федор Глинка был членом тайного общества? – удивился Егор.
      – Все выдающиеся люди того времени входили в него, иногда даже сами того не ведая...
      Забыв про Флору и Севергина, распорядитель устремился навстречу новому гостю. По аллее, рассеянно отвечая на приветствия, шел высокий, стройный человек. Как все «князья», он был одет во фрак и рубашку с белой атласной «бабочкой». Седые пышные волосы, вдохновенно отброшенные с высокого лба, напоминали львиную гриву. С едва заметным беспокойством он оглядывал аллеи, словно искал кого-то среди яркой толпы.
      Флора нервно взглянула на седовласого и, уколов ладонь Егора кончиками ногтей, торопливо потянула его за собой, в темную аллею. Они почти бегом обогнули парк и очутились у летней эстрады. Оркестром скрипачей дирижировал толстый, жизнерадостный человечек.
      – Курт! – Флора помахала рукой.
      Немец трижды поцеловал руку Флоры в алой перчатке, намереваясь добраться до плеча, но Флора остановила его.
      – Вы ведь впервые здесь, как впечатления?
      – Я восхищен! Вы же знаете, я искусствовед, а любое искусство – это символ символов. Ну а ваш «Симболяриум» – есть символ в квадрате! Я не люблю реализм: человек пытается соперничать с Богом и Природой, но способен родить лишь бледные копии. Только символ – путь к обобщению и познанию!
      – Символы стоят между нами и Богом, они – всего лишь отражение Его законов, – с едва заметным лукавством добавила Флора.
      Севергин догадался, что этот псевдофилософский монолог был частью этикета. В воздухе запахло изысканными яствами. Демонстрируя отменные познания в русском языке, немец предложил:
      – Друзья, оставим худосочное любомудрие, чтобы хорошенько выпить и закусить...
      Они прошли под сень плюща, укрывшего маленький ресторанный павильон. Курт неожиданно раскрыл дипломат и выставил на стол запотевшую бутыль водки и банку соленых огурцов.
      Он ни словом не обмолвился о деле, ради которого все трое собрались жаркой ночью в маленьком парке посреди Москвы. В среде коллекционеров не принято демонстрировать нетерпение.
      – Если уж говорить о символах, то символ России не медведь и не балалайка, а огурец! – Немец достал из банки маленький пупырчатый корнишон. – Я мечтаю написать книгу о России! Русские – самая загадочная и непредсказуемая нация на планете. Вот хотя бы огурец... Вместо того, чтобы возделывать турнепс и брюкву, русские с великими хлопотами выращивают этот прихотливый овощ. Сеют на окнах рассаду, везут, надрываясь, за город, строят парники, поливают, укрывают, и все ради того, чтобы зимой было чем закусывать. «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить...» Я много путешествовал по России. Ценю местный колорит и коллекционирую не только редкие полотна, но и жадно впитываю впечатления. Однажды в далеком северном городе мне захотелось посмотреть на ночную жизнь в провинции. Я поймал такси и поехал к вокзальной площади, намереваясь познакомиться с местными жрицами любви. Лучше бы я сидел в ту ночь «на печи»! Меня обступили толстые, румяные женщины в платках и валенках, принялись хватать и тормошить. Самой молодой было лет пятьдесят. Я едва вырвался от них. Такого нет ни в Италии, ни в Финляндии! Русс экзотик!!! – восхитился Порохью.
      – Это, видимо, были торговки огурцами, – буркнул Севергин, – еще одна загадка русской души!
      – Странное слово «огурец», что оно значит? – спросил Порохью. – Я слышал, что вы изучаете древние языки, – обратился он к Флоре. – Что есть гуркен, по-русски огурец?
      – Это слово родственно слову «гуру», «авгур» и даже «жрец», в древней реконструкции «грец». Отсюда происходит и слово «игра», мистерия. Ур – санскритский корень, обозначающий божественные начала мира.
      – И даже культуру, – скромно добавил Севергин.
      – Ваш телохранитель разбирается в лингвистике? – удивился Порохью. – Еще одна загадка русской души!
      – На этот раз моя личная, – заметила Флора. – Но насчет древности русской культуры Егор прав. Рисунок на одежде «огурцами», похожий на капли с загнутыми хвостиками, это исконный индо-арийский мотив и один из «автографов» Великой Богини. Кстати, скоморохи носили одежду с таким рисунком.
      – Этот орнамент часто встречается на Павлово-Посадских платках, – возразил Порохью.
      – Такой рисунок на одежде обозначает жреца «высшей категории», который умеет соединять начала жизни и воскрешать мертвых. После крещения Руси заветы волхвов перешли к скоморохам. Скоморохи, игрецы Велесовы, долгое время были тайными жрецами Рогатого Бога, покровителя искусств и магии. Они и носили на одежде «капли-огурцы». Старины и былины, которые они пели на пирах и братчинах, на самом деле были хорошо законспирированными ведическими сказаниями. Они владели даром гипноза и даже практиковали различные виды йоги.
      – Я трепещу, как мальчишка, перед вашей красотой и перед странными познаньями, словно вы средневековая ведьма и одновременно доктор всех наук, – отвесил тяжеловесный комплимент Порохью. – По-моему, пора переименовать все поганки в «коммуняки», ведь идеология давно изменилась, и на язычников больше никто не обижается, чего нельзя сказать о бывших партийцах, – хохмил Порохью.
      Флора незаметно нашла руку Егора и пожала, словно ища поддержки или обещая награду.
      Курт увлеченно хрустел солеными огурцами.
      – Я все понял! – внезапно воскликнул он. – Соль есть символ солнца! Соленый огурец – это секретная доктрина Руси, символ вечной жизни, и русские настолько мудры, что хранят это знание в тайне. Кажется, я понял, почему в старину сжигали слишком умных и красивых женщин!
      – Не пора ли поговорить о деле, наша полночная трапеза похожа на собрание заговорщиков, – улыбнулась Флора.
      – Ну что ж, давайте, – согласился Курт. – Миллион в иностранной валюте за картину неизвестного художника вполне достаточно, чтобы мы завершили наши переговоры.
      Севергин ожидал, что скажет Флора. На миг ему показалось, что параллельно с любовной игрой и интеллектуальными композициями эта женщина строит хитрый расклад, где на кону стоят не деньги, а нечто большее.
      – Я не продам портрет сестры.
      – Хорошо, в таком случае я согласен даже на авторскую копию, разумеется, за меньшие деньги.
      – Вы хорошо знаете, что картину невозможно повторить.
      – Могу ли я увидеться с художником?
      – Он исчез.
      – Я подниму цену!
      – Нет, Курт... Картина не продается... Простите, я оставлю вас. – Флора встала и, шурша платьем, покинула террасу.
      Едва они остались одни, Порохью скакнул на стуле и зашептал на ухо Севергину:
      – Помогите мне выйти на спецслужбы. КГБ – три страшных буквы! Но в них сейчас вся моя надежда.
      – КГБ давно нет.
      – Я знаю. Но дух советской инквизиции неистребим! Только это сумрачное общество иезуитов, паладинов безумной красной мечты может помочь мне. Я должен разыскать художника на земле или под землей!
      – У меня нет связей в ФСБ.
      – Тогда помогите вы, вы! Вы рядом с Флорой. Рано или поздно информация о художнике всплывет, и я дорого заплачу вам.
      – Я не торгую информацией. Простите, я покину вас, как-никак, я охранник, а моя хозяйка слишком долго отсутствует.
      – Постойте, я не все сказал! – крикнул вдогонку Порохью.

   Глава 27    
Портик Цереры

      Там пели молоты и пилы —
      В ночи работали масоны.

Н. Гумилев

       Севергин насквозь простегал маленький парк, рассекая чинно прогуливающиеся пары, вызывая подозрение. За деревьями белел неосвещенный греческий портик. Повинуясь интуиции, он подошел ближе, заглянул за колонны и замер.
      Флора, опустившись на одно колено, говорила с седовласым патрицием, тем самым, что встретился им на аллее. Из-под распахнутого плаща светилось ее обнаженное колено. С выражением мольбы и боли она держала руку седовласого. Невозмутимый, как сфинкс, он покровительственно положил руку на ее темя.
      – Это же Черносвитов, – раздался над ухом хриплый шепот Порохью. – Ого, что я вижу?!
      Все так же стоя на одном колене, Флора поцеловала руку седовласого. Ее глаза были закрыты, на лице плавало выражение кошачьего блаженства.
      – Назревает интрижка. Ваша хорошенькая хозяйка, должно быть, хочет сбыть Черносвитову картину пропавшего художника или сдать ее на хранение. Но для этого вовсе не обязательно прятаться в портике Цереры и расстегивать ему брюки.
      – Пойдемте отсюда, Порохью.
      Стиснув зубы, Севергин тащил немца вдоль аллеи. Тяжело дыша, привалил его спиной к дереву.
      – Вы сказали, что знаете этого человека?
      – Прекрасно знаю, и не надо давить на мой живот. Это господин руководит реституцией, то бишь возвращением в Германию культурных ценностей, захваченных русскими во время войны. Пользуясь случаем, хочу сказать вам, как представителю русского народа, – ни за что не отдавайте этих шедевров! Обладая таким сокровищем, каждый русский богат, как нефтяной араб...
      Севергин выпустил немца из жесткого захвата.
      – ...А вы отдаете их задарма! – продолжал немец, задыхаясь от быстрой ходьбы. – Похоже, ваш народ просто не понимает, о чем идет речь, когда ему толкуют о возвращении культурных ценностей, за которые ваши отцы заплатили кровью. В пружинах реституции кроется тайна мировой политики. Судите сами, почти полвека в руках Москвы были масонские архивы, захваченные в Нюрнберге. А я напомню вам, что именно в Нюрнберге в конце сороковых годов Гитлер учредил музей масонства. В сорок пятом все бумаги отбыли в Москву, и за все эти годы никто не удосужился в них заглянуть. Что это? Беспечность? Нет! Это приказ не трогать спящих сфинксов . Черносвитов уже разбазарил гигантские ценности, а теперь собирается вернуть архивы тайных обществ: иллюминатов и розенкрейцеров, но не в Германию, как можно было подумать, а прямиком в Лондон! Чуете, откуда дует ветер?
      – Об этом кто-нибудь знает?
      – Разумеется! У вас же «гласность»! Об этом деликатно писали в газетах, в разделе «Новости культуры», но никто не обратил на это внимания. Почему русские столь невнимательны и пассивны? Опять загадка русской души, или для вас нет ничего важнее огурцов?
      – А вы-то что так переживаете?
      – Это и моя трагедия тоже, – вздохнул Порохью. – Я подозреваю, что я наполовину русский, – добавил он, точно сознаваясь в детской шалости.
      – На чем основаны ваши подозрения?
      – Судите сами – я до слез обожаю Россию, вашу народную музыку, все эти поля, березы и белые церкви на холмах, и если быть честным до конца, я мечтаю жить где-нибудь в глухой деревеньке, колоть дрова, копать картошку и коротать вечера под пение ветра в трубе и тульскую трехрядку.
      – Да, необъяснимые порывы для преуспевающего гражданина Объединенной Европы.
      – Сейчас вы все поймете. Я родился зимой сорок шестого года. Сразу же после моего рождения мать сдала меня в приют. Так поступали немки, изнасилованные в период русской оккупации. Я дитя войны, во мне примирилась кровь враждующих народов. После раздела Германии я оказался на западной стороне. Мне повезло, я даже стал богат. Я собрал коллекцию редких вещей и реликвий, я стал известен, но всегда и всюду я был одинок, точно сирота.
      Порохью по-детски шмыгнул носом. Они дошли до арки ворот. Севергин протянул руку для прощания.
      – И все же позвоните мне, если что-нибудь узнаете о художнике, – грустно попросил Порохью и сунул в карман Севергина визитку.
      Флора выскользнула из сада минут через сорок. Придерживая у горла плащ и нервно постукивая каблучками, прошла к припаркованному автомобилю. Севергин ждал ее у обочины.
      – Ты здесь? А я тебя искала! – Она благодарно и ободряюще коснулась его руки. – Садись скорей!
      Севергин сел на боковое сиденье. Флора завела машину и рванула с места, так, что взвизгнула резина.
      – Ты с кем-то встречалась?
      – С чего ты взял? У меня множество знакомых в «Симболяриуме». Перекинулась парой слов с двумя или тремя.
      – Возможно, так оно и было. Но то, что я видел в портике Цереры, не похоже на встречу друзей: ты стояла на коленях...
      Флора едва не выпустила руль, машину резко бросило в сторону. Флора затормозила у обочины и, опершись на руль, посмотрела с колючей насмешкой.
      – Я недооценила тебя, мой Яхонт-Князь!
      – Я больше не Князь. Это и есть твой учитель? Отвечай!
      – Если ты хочешь меня допросить, вызови повесткой.
      – На очную ставку с Черносвитовым, директором музея, он же расхититель государственной собственности?