Страница:
— Я в этом не так уж уверен, — тихо проговорил отец Билл.
— Что это значит?
Прежде чем священник успел ответить, в приемную вошел врач, один из тех безымянных, безликих белых халатов, что целыми днями шмыгали в палату Дэнни.
— Извините меня. Отец Райан? Я хочу обсудить некоторые процедуры, которые нам было бы желательно проделать с Гордоном.
Ренни заметил, как напружинилось тело священника, словно у зверя, изготовившегося к прыжку.
— Исследования? Опять исследования? Ведь он страдает! А вы проводите одни исследования, когда ребенок все еще агонизирует! Не подходите ко мне с просьбами об анализах, пока не залечите его раны и не прекратите его страдания!
— Мы испробовали все, что могли, — объяснил врач, — но ничего не помогает. Нам необходимы анализы...
Отец Билл сделал два быстрых шага к доктору и сгреб лацканы белого халата.
— В задницу ваши анализы! — завопил он. — Прекратите его страдания!
Ренни вскочил и оттащил священника от врача. Он выпроводил доктора из приемной и усадил отца Билла в кресло.
— Остыньте, отец. Просто остыньте, ладно?
Гнусная мысль мелькнула у Ренни в голове. В случае преступления без свидетелей, первыми подозреваемыми должны быть ближайшие жертве люди. Он помнит, как все, кого он опрашивал у Фрэнси, говорили о привязанности отца Райана к маленькому Дэнни. А что, если он был чересчур к нему привязан? Что, если он решил, что передача парнишки на усыновление будет означать для него чересчур тяжкую потерю? Что, если...
Иисусе! Выбрось это из головы, Аугустино! Он настоящий парень. Прибереги это для уличной мрази.
— Почему бы вам не пойти домой, — сказал он священнику. — Вы совсем развалитесь, если будете постоянно торчать в больничной палате.
Священник отвел глаза в сторону.
— Не могу я его оставить. Кроме того, это единственное известное мне место, где нет телефона.
Ах да. Еще один признак, что отец Билл может тронуться под напором всего этого сумасшествия. Он все толкует про телефонные звонки от Дэнни, когда малыш молит о помощи, упрашивает прийти и забрать его. Верный признак, что...
Священник подскочил, когда в комнате ожидания зазвонил телефон.
— Это он! — хрипло вскрикнул отец Райан, глядя на телефон так, словно тот собирался его укусить.
— Да? Откуда вы знаете?
— Он всегда так звонит, когда это Дэнни.
Телефон словно взбесился. Один долгий нескончаемый звонок, который все звенел и звенел. Но взбесился звонок или нет, Ренни знает, что никакой это не Дэнни Гордон. Он снял трубку.
— Алло!
Детский голосок, испуганный, визжащий.
— Отец, пожалуйста, придите и заберите меня! Придии-ите! Отец, отец, отец, я не хочу умирать. Пожалуйста, придите и заберите меня. Не позволяйте ему убивать меня. Я не хочу умирать!
Ренни почувствовал, как заколотилось сердце в ответ на измученный голосок. Ему захотелось выскочить в дверь, найти его, помочь ему, где бы он ни был.
Но Ренни знал, где он был. Дэнни был дальше по коридору, в палате, в постели, прикованный к полудюжине капельниц и мониторов.
— Это вы, леди? — заорал он в трубку. — Я — детектив сержант Аугустино из нью-йоркской полиции, и вы только что совершили крупнейшую ошибку в своей жизни!
Трубка была мертва. Он нажал на рычажок и вызвал оператора. Представился и спросил, не она ли сейчас соединяла абонента с добавочным 2579. Она ответила отрицательно и поинтересовалась у других телефонисток. Никто не помнил, чтобы сегодня за все утро соединял кого-нибудь с этим добавочным. Он швырнул трубку.
— Она где-то здесь, в больнице! — сказал он.
— Что? — священник снова вскочил на ноги, вытаращив глаза.
— Если звонок шел не через коммутатор, значит, он прямо отсюда. Она, может, сидит где-нибудь в уголке и крутит по телефону запись.
— Вам показалось, что это звучит как запись?
— Если рассудить, то... нет.
Отец Билл вдруг кинулся бежать по коридору.
— Дэнни! Она здесь, чтобы прикончить его!
Ренни последовал за ним. Ему страшно было подумать, чтобы войти к Дэнни в палату, услышать издаваемые им звуки, его безмолвный хрип, словно из проколотой шины выходит воздух. Бесконечный. Не прекращающийся никогда. Все время, пока ты в палате, хрипит и хрипит. Непонятно, как это выдерживает отец Билл. Но он вошел за священником следом. Он вошел бы куда угодно, хоть в ад, чтобы поймать суку, которая совершила такое с ребенком...
Но Дэнни был в том же положении, в каком они его оставили, корчась и ворочаясь с открытым ртом, в агонии. Ренни смог выдержать там одну-две секунды, после чего ему пришлось выскочить, оставив отца Билла одного у кровати.
Билл сел возле кровати, вытащил из кармана четки и начал перебирать их. Но не произносил полагающихся «Отче наш» и «Богородице, Дева, радуйся». Он не мог найти слов. Разум его был возмущен безбожными муками Дэнни. Безбожными. Вот подходящее определение. Где был Бог, когда в Нем нуждался Билл? Когда в Нем нуждался Дэнни? Где был Он в сочельник? В праздники?
И был ли вообще?
Такой вопрос показался бы немыслимым несколько дней назад. Но Билл отверг все оправдания.
Все они были ему известны. Все соображения, оправдывающие то, почему к добрым людям приходит беда и почему даже самые преданные, самые искренние, самые самоотверженные молитвы часто не получают ответа. Он знал, что обстоятельства нередко оборачиваются против лучших людей, против лучших их побуждений. Но это не означало, что тут действует Божественная длань, движет людьми, определяет события, проверяет список имен тех, кому жить дальше и тех, чье время истекло.
С точки зрения Билла, смерть, болезнь, насилие, убийства, несчастные случаи, голод, чума — все это имело земные причины и, значит, земные решения. Будучи созданиями Божьими, мы сами должны искать эти решения. Для этого Он дал нам руки, сердце и разум.
Ни Бог, ни мифический сатана не были причиною наших горестей; если виновниками становились не сами мы и не другие люди, значит, ими были время, обстоятельства, или природа.
По крайней мере, с точки зрения Билла.
Как же объяснить то, что произошло — что до сих пор происходит — с Дэнни?
По отношению ко всему, что узнал, по отношению ко всему, что повидал Билл за прошедшие несколько дней, ни одно из вышеперечисленных оправданий не годилось.
Ни одно.
Конечно, виновна та, которая под именем Сары вонзила нож в Дэнни. Она это все начала. Но как насчет остального? Бесконечные страдания, раны, отказывающиеся заживать, чувствительность к анестезии, к вливаниям — в Дэнни с момента приезда закачали почти пятьдесят литров, которые словно канули в черную дыру, навсегда, бесследно, — как насчет этого? Дэнни ничего не ел, почки его не работали, моча не выделялась, сердце билось, но крови, которую оно должно качать, не было. Он не мог жить — каждый взглянувший на него врач в любой момент повторил бы эти слова.
Не мог... но вот он лежит, живой.
А Герб Лом? Пустой — не только духовно, но без внутренних органов и нервной системы, — растекшийся в лужу, когда Билл пробил в его груди дыру.
Господи милосердный! Дыра в груди... холод... зловоние... слизь...
Как ни противилась его вера, как ни уверял разум, что это противоречит здравому смыслу, он не мог отделаться от ощущения, от крепнущего убеждения, что здесь творится что-то сверхъестественное.
Что-то сверхъестественное... и злое.
И цель всего этого — Дэнни.
Почему Дэнни? Что сделал этот ребенок, чтобы попасть живым в ад? Он был невинен, и какая-то непостижимая сила ввергла его в неимоверные страдания. Что-то темное и могучее завладело им и показало нос законам Божеским, человеческим и природным, держа Дэнни в недосягаемости для самых передовых и гуманных достижений медицинской науки.
А глубоко в душе Билл знал, что страдания будут длиться, пока Дэнни жив.
«Пока живу, надеюсь».
Билл прожил в согласии с этим изящным афоризмом четыре с половиной десятка лет. Он верил ему.
Но больше не верит. История бедного Дэнни опровергла его. Пока Дэнни живет, ему нечего надеяться на облегчение. Жизнь будет продолжаться...
Нет. Не жизнь. Существование — лучше сказать; то, что сейчас есть у Дэнни, это не жизнь. Существование будет продолжаться в той форме, какую оно обрело с сочельника, — незаживающие раны, непрекращающаяся боль и никакой надежды на облегчение.
И ничто в этом мире не может ему помочь.
Билл сунул четки в карман и начал произносить свою собственную безмолвную молитву.
Помоги ему, Господи. Нечто сверхъестественное ввергло его в эти муки, и лишь такое же сверхъестественное может избавить его от них. Это Ты, Господи. Мы способны уйти из-под любого удара, который обрушивает на нас мир Твой, но бессильны перед лицом мира иного. Поэтому Дэнни требуется Твое заступничество. Не за себя прошу — если так нужно, наложи на меня его раны. Только не позволяй ему больше страдать. Если можно что-нибудь сделать, что еще не было сделано, дай мне знать. Скажи мне, и я сделаю. Все равно что — я сделаю. Пожалуйста.
Шипящие стоны Дэнни смолкли, и он открыл глаза.
Билл, заледенев, смотрел, как Дэнни обводит глазами палату, что-то ища, потом взгляд его остановился, наткнувшись на Билла. Он схватил руку мальчика и сжал ее.
— Дэнни! — сказал Билл. — Дэнни, ты здесь? Ты меня слышишь?
Губы Дэнни пошевелились.
—Что? — спросил Билл, наклоняясь поближе. — Что?
Губы задвигались снова. Раздался шепот.
Билл склонился еще ближе. Почти приложил ухо к сухим губам, ощущая кисловатое дыхание из разверстого рта Дэнни.
— Что, Дэнни? Повтори!
— Похороните меня... в освященной земле... Это не кончится... пока вы меня не похороните...
Глава 19
— Что это значит?
Прежде чем священник успел ответить, в приемную вошел врач, один из тех безымянных, безликих белых халатов, что целыми днями шмыгали в палату Дэнни.
— Извините меня. Отец Райан? Я хочу обсудить некоторые процедуры, которые нам было бы желательно проделать с Гордоном.
Ренни заметил, как напружинилось тело священника, словно у зверя, изготовившегося к прыжку.
— Исследования? Опять исследования? Ведь он страдает! А вы проводите одни исследования, когда ребенок все еще агонизирует! Не подходите ко мне с просьбами об анализах, пока не залечите его раны и не прекратите его страдания!
— Мы испробовали все, что могли, — объяснил врач, — но ничего не помогает. Нам необходимы анализы...
Отец Билл сделал два быстрых шага к доктору и сгреб лацканы белого халата.
— В задницу ваши анализы! — завопил он. — Прекратите его страдания!
Ренни вскочил и оттащил священника от врача. Он выпроводил доктора из приемной и усадил отца Билла в кресло.
— Остыньте, отец. Просто остыньте, ладно?
Гнусная мысль мелькнула у Ренни в голове. В случае преступления без свидетелей, первыми подозреваемыми должны быть ближайшие жертве люди. Он помнит, как все, кого он опрашивал у Фрэнси, говорили о привязанности отца Райана к маленькому Дэнни. А что, если он был чересчур к нему привязан? Что, если он решил, что передача парнишки на усыновление будет означать для него чересчур тяжкую потерю? Что, если...
Иисусе! Выбрось это из головы, Аугустино! Он настоящий парень. Прибереги это для уличной мрази.
— Почему бы вам не пойти домой, — сказал он священнику. — Вы совсем развалитесь, если будете постоянно торчать в больничной палате.
Священник отвел глаза в сторону.
— Не могу я его оставить. Кроме того, это единственное известное мне место, где нет телефона.
Ах да. Еще один признак, что отец Билл может тронуться под напором всего этого сумасшествия. Он все толкует про телефонные звонки от Дэнни, когда малыш молит о помощи, упрашивает прийти и забрать его. Верный признак, что...
Священник подскочил, когда в комнате ожидания зазвонил телефон.
— Это он! — хрипло вскрикнул отец Райан, глядя на телефон так, словно тот собирался его укусить.
— Да? Откуда вы знаете?
— Он всегда так звонит, когда это Дэнни.
Телефон словно взбесился. Один долгий нескончаемый звонок, который все звенел и звенел. Но взбесился звонок или нет, Ренни знает, что никакой это не Дэнни Гордон. Он снял трубку.
— Алло!
Детский голосок, испуганный, визжащий.
— Отец, пожалуйста, придите и заберите меня! Придии-ите! Отец, отец, отец, я не хочу умирать. Пожалуйста, придите и заберите меня. Не позволяйте ему убивать меня. Я не хочу умирать!
Ренни почувствовал, как заколотилось сердце в ответ на измученный голосок. Ему захотелось выскочить в дверь, найти его, помочь ему, где бы он ни был.
Но Ренни знал, где он был. Дэнни был дальше по коридору, в палате, в постели, прикованный к полудюжине капельниц и мониторов.
— Это вы, леди? — заорал он в трубку. — Я — детектив сержант Аугустино из нью-йоркской полиции, и вы только что совершили крупнейшую ошибку в своей жизни!
Трубка была мертва. Он нажал на рычажок и вызвал оператора. Представился и спросил, не она ли сейчас соединяла абонента с добавочным 2579. Она ответила отрицательно и поинтересовалась у других телефонисток. Никто не помнил, чтобы сегодня за все утро соединял кого-нибудь с этим добавочным. Он швырнул трубку.
— Она где-то здесь, в больнице! — сказал он.
— Что? — священник снова вскочил на ноги, вытаращив глаза.
— Если звонок шел не через коммутатор, значит, он прямо отсюда. Она, может, сидит где-нибудь в уголке и крутит по телефону запись.
— Вам показалось, что это звучит как запись?
— Если рассудить, то... нет.
Отец Билл вдруг кинулся бежать по коридору.
— Дэнни! Она здесь, чтобы прикончить его!
Ренни последовал за ним. Ему страшно было подумать, чтобы войти к Дэнни в палату, услышать издаваемые им звуки, его безмолвный хрип, словно из проколотой шины выходит воздух. Бесконечный. Не прекращающийся никогда. Все время, пока ты в палате, хрипит и хрипит. Непонятно, как это выдерживает отец Билл. Но он вошел за священником следом. Он вошел бы куда угодно, хоть в ад, чтобы поймать суку, которая совершила такое с ребенком...
Но Дэнни был в том же положении, в каком они его оставили, корчась и ворочаясь с открытым ртом, в агонии. Ренни смог выдержать там одну-две секунды, после чего ему пришлось выскочить, оставив отца Билла одного у кровати.
Билл сел возле кровати, вытащил из кармана четки и начал перебирать их. Но не произносил полагающихся «Отче наш» и «Богородице, Дева, радуйся». Он не мог найти слов. Разум его был возмущен безбожными муками Дэнни. Безбожными. Вот подходящее определение. Где был Бог, когда в Нем нуждался Билл? Когда в Нем нуждался Дэнни? Где был Он в сочельник? В праздники?
И был ли вообще?
Такой вопрос показался бы немыслимым несколько дней назад. Но Билл отверг все оправдания.
Все они были ему известны. Все соображения, оправдывающие то, почему к добрым людям приходит беда и почему даже самые преданные, самые искренние, самые самоотверженные молитвы часто не получают ответа. Он знал, что обстоятельства нередко оборачиваются против лучших людей, против лучших их побуждений. Но это не означало, что тут действует Божественная длань, движет людьми, определяет события, проверяет список имен тех, кому жить дальше и тех, чье время истекло.
С точки зрения Билла, смерть, болезнь, насилие, убийства, несчастные случаи, голод, чума — все это имело земные причины и, значит, земные решения. Будучи созданиями Божьими, мы сами должны искать эти решения. Для этого Он дал нам руки, сердце и разум.
Ни Бог, ни мифический сатана не были причиною наших горестей; если виновниками становились не сами мы и не другие люди, значит, ими были время, обстоятельства, или природа.
По крайней мере, с точки зрения Билла.
Как же объяснить то, что произошло — что до сих пор происходит — с Дэнни?
По отношению ко всему, что узнал, по отношению ко всему, что повидал Билл за прошедшие несколько дней, ни одно из вышеперечисленных оправданий не годилось.
Ни одно.
Конечно, виновна та, которая под именем Сары вонзила нож в Дэнни. Она это все начала. Но как насчет остального? Бесконечные страдания, раны, отказывающиеся заживать, чувствительность к анестезии, к вливаниям — в Дэнни с момента приезда закачали почти пятьдесят литров, которые словно канули в черную дыру, навсегда, бесследно, — как насчет этого? Дэнни ничего не ел, почки его не работали, моча не выделялась, сердце билось, но крови, которую оно должно качать, не было. Он не мог жить — каждый взглянувший на него врач в любой момент повторил бы эти слова.
Не мог... но вот он лежит, живой.
А Герб Лом? Пустой — не только духовно, но без внутренних органов и нервной системы, — растекшийся в лужу, когда Билл пробил в его груди дыру.
Господи милосердный! Дыра в груди... холод... зловоние... слизь...
Как ни противилась его вера, как ни уверял разум, что это противоречит здравому смыслу, он не мог отделаться от ощущения, от крепнущего убеждения, что здесь творится что-то сверхъестественное.
Что-то сверхъестественное... и злое.
И цель всего этого — Дэнни.
Почему Дэнни? Что сделал этот ребенок, чтобы попасть живым в ад? Он был невинен, и какая-то непостижимая сила ввергла его в неимоверные страдания. Что-то темное и могучее завладело им и показало нос законам Божеским, человеческим и природным, держа Дэнни в недосягаемости для самых передовых и гуманных достижений медицинской науки.
А глубоко в душе Билл знал, что страдания будут длиться, пока Дэнни жив.
«Пока живу, надеюсь».
Билл прожил в согласии с этим изящным афоризмом четыре с половиной десятка лет. Он верил ему.
Но больше не верит. История бедного Дэнни опровергла его. Пока Дэнни живет, ему нечего надеяться на облегчение. Жизнь будет продолжаться...
Нет. Не жизнь. Существование — лучше сказать; то, что сейчас есть у Дэнни, это не жизнь. Существование будет продолжаться в той форме, какую оно обрело с сочельника, — незаживающие раны, непрекращающаяся боль и никакой надежды на облегчение.
И ничто в этом мире не может ему помочь.
Билл сунул четки в карман и начал произносить свою собственную безмолвную молитву.
Помоги ему, Господи. Нечто сверхъестественное ввергло его в эти муки, и лишь такое же сверхъестественное может избавить его от них. Это Ты, Господи. Мы способны уйти из-под любого удара, который обрушивает на нас мир Твой, но бессильны перед лицом мира иного. Поэтому Дэнни требуется Твое заступничество. Не за себя прошу — если так нужно, наложи на меня его раны. Только не позволяй ему больше страдать. Если можно что-нибудь сделать, что еще не было сделано, дай мне знать. Скажи мне, и я сделаю. Все равно что — я сделаю. Пожалуйста.
Шипящие стоны Дэнни смолкли, и он открыл глаза.
Билл, заледенев, смотрел, как Дэнни обводит глазами палату, что-то ища, потом взгляд его остановился, наткнувшись на Билла. Он схватил руку мальчика и сжал ее.
— Дэнни! — сказал Билл. — Дэнни, ты здесь? Ты меня слышишь?
Губы Дэнни пошевелились.
—Что? — спросил Билл, наклоняясь поближе. — Что?
Губы задвигались снова. Раздался шепот.
Билл склонился еще ближе. Почти приложил ухо к сухим губам, ощущая кисловатое дыхание из разверстого рта Дэнни.
— Что, Дэнни? Повтори!
— Похороните меня... в освященной земле... Это не кончится... пока вы меня не похороните...
Глава 19
Сколько может тянуться неделя?
Билл Райан думал над этим вопросом, сворачивая на даунстейтскую стоянку. Когда охранник пропустил его, к машине заспешила пара каких-то оборванцев, крича и размахивая руками. Они не походили на обычных пропойц, зарабатывающих протиркой стекол; казалось, они специально его поджидали. Билл проехал. Сегодня не время выяснять, чего им нужно.
Он поставил фургон не самым лучшим образом, так, что он мог помешать проезду, и вошел в больницу через служебный вход.
— Добрый вечер, отец, — улыбаясь, сказала черная женщина в униформе, встретившаяся за дверью. — Счастливого Нового года!
Билл не мог заставить себя выговорить те же слова. Невозможно, чтоб год, который начнется сегодня, был счастливым.
— И вам того же желаю, Глория.
Он провел здесь всего неделю и уже стал своим. Его знали охранники, он знал по именам практически всех сестер из всех трех смен на этаже Дэнни; совершая прогулки, чтобы размять ноги между дежурствами у постели, ознакомился с большинством помещений и зданий, в которых располагалось педиатрическое отделение. Все за одну неделю. За одну нескончаемую неделю. Слава Богу, отец Каллен смог заменить его у Фрэнси.
Но если семь дней с Рождества до Нового года стали вечностью для Билла Райана, он знает, что нечестивая сила сделала их еще дольше для бедного Дэнни.
«Похороните меня... в освященной земле... Это не кончится... пока вы меня не похороните...»
С этими словами глаза Дэнни закрылись, и он больше не говорил. Но эти слова, слова эти терзали Билла круглые сутки, эхом звуча в его голове каждую минуту бодрствования. Он попросил наставить его, но получил совет совершенно немыслимый.
По крайней мере, таким он выглядел поначалу.
С тех пор кое-что изменилось. Теперь Билл убедился, что современная медицина не может предложить помощь. Врачи оказались бессильными перед той силой, что мертвой хваткой держала Дэнни в своих объятиях. И за время пребывания Дэнни в больнице из-за этой беспомощности в самих докторах совершались медленные, но безошибочные перемены. Билл видел, как изменяется их отношение от глубокой озабоченности состоянием жестоко изувеченного ребенка до полного недоумения, а от полного недоумения до холодного и циничного восхищенного любопытства к научному нонсенсу. В какой-то момент Дэнни перестал быть пациентом и превратился в экспериментальный объект.
Пожалуй, Билл мог их понять. Врачи занимались лечением болезней, облегчением страданий, заживлением ран, постановкой диагнозов. Но они не могли исцелить Дэнни, ничем не могли ему помочь, не могли предложить ответов на вопросы Билла. Состояние Дэнни ставило под вопрос их навыки и познания, задевало профессиональную честь. Поэтому доктора отступились и принялись за другое дело. Если они не в силах помочь Дэнни, можно хотя бы на нем поучиться.
Беседуя с ними, Билл читал в их бесстрастных глазах — мальчик по имени Дэнни превратился в объект под названием «Дэнни». Им хотелось поэкспериментировать с Дэнни. Конечно, они называли это «анализами» и «исследовательской хирургией», но в действительности преследовали иную цель — покопаться в нем и посмотреть, что там происходит.
До сей поры Билл мог преграждать им путь к этой цели. Но послезавтра все переменится. Старшая медсестра из дневной смены сообщила ему, что утром второго января будет получено судебное постановление по передаче Дэнни под государственную опеку, которое предоставит больнице все законные права на его содержание. У больницы будет карт-бланш; доктора смогут экспериментировать над ним сколько душе угодно. Он станет предметом клинических конференций; они будут приводить сюда всех и показывать — вот мальчик, который должен быть мертв. А что они сделают, когда Дэнни умрет наконец? Когда это будет? Через пять лет? Через десять? Через пятьдесят? Билл представил, как Дэнни законсервируют и выставят в витрине, где новые и новые поколения едва оперившихся врачей будут разглядывать его незаживающие раны. А может, откроют его останки для всеобщего обозрения, наподобие «человека-слона».
Гм-гм. Нет, пока Биллу есть что сказать по этому поводу.
Весть о судебном постановлении подтолкнула его к решению. Немыслимое становилось неизбежным.
Сестры за рабочими столиками педиатрического отделения приветственно помахивали руками, когда Билл проходил мимо. Он отвечал на приветствия, потом остановился.
— А где все?
— Сегодня облегченная смена, — объяснила Филлис, старшая медсестра в смене с трех до одиннадцати. — Обождите, пока не увидите смену с одиннадцати до семи — один костяк. Все желают праздновать.
Билл обрадовался, услышав это. Он этого ждал, но с удовлетворением получил подтверждение.
— Понятно. Сегодня кругом суета.
Ее праздничное настроение, отражавшееся на лице, отчасти померкло.
— А вы? Мы все собираемся у Мерфи после смены. Если хотите...
— Спасибо, нет. Я останусь здесь.
Он постоял и поговорил бы подольше, но не стоило рисковать. Телефонные звонки раздавались теперь чаще. Стоило ему провести больше пяти минут на расстоянии в десять шагов от телефона, как заводился этот потусторонний звонок... и этот испуганный голосок... голосок Дэнни.
Он пошел дальше по коридору и обнаружил Ника, который сидел у двери палаты Дэнни и читал один из своих научных журналов. Он поднял глаза на подошедшего Билла.
—Ну, что? — спросил Билл.
Он знал ответ, но все равно спрашивал.
— Ничего, — отвечал Ник.
— Спасибо, что подменил меня, Ник.
Ник покосился на Билла.
— Вы должны были быть дома и спать. Были?
— Пытался. — Он надеялся избежать лжи, отделываясь односложными замечаниями.
— Вы выглядите еще больше уставшим, чем были, когда уходили.
— Мне не удалось как следует выспаться. — Это была не ложь.
— Может, вам надо принять снотворное или что-нибудь в этом роде, Билл? Вы совсем расклеитесь, если так будет продолжаться.
— «Я пытаюсь разгадать тайну, даже когда мы разговариваем».
— Со мной все будет в порядке.
— Я в этом совсем не уверен.
— Уверяю тебя. А теперь иди. Я заступаю на дежурство.
Ник встал и пристально посмотрел на Билла.
— Что-то происходит, о чем вы мне не рассказываете.
Билл выдавил из себя смешок.
— Ты становишься параноиком. Отправляйся сегодня на вечеринку на свой физический факультет и повеселись как следует. — Он протянул руку. — Счастливого Нового года, Ник.
Ник пожал ему руку и не выпустил.
— Для вас это был адский год, Билл, — мягко сказал он. — Сначала родители, потом Дэнни. Но вам надо усвоить, что хуже уже не будет. Следующий год будет лучше. Помните об этом сегодня ночью.
У Билла сжалось горло, и он не смог ничего вымолвить. Он обхватил Ника руками, приник к нему, подавляя рвущиеся из груди рыдания. Он хотел выплеснуть все, выплакать всю свою боль, страх, убийственное одиночество на плече молодого человека. Но не мог этого сделать. Такая роскошь не для него. Он — священник. Это на его плече должны плакать люди.
«Держись!»
Он отстранился и посмотрел на Ника, может быть, в последний раз. Они многое пережили вместе. Он практически вырастил его. Он видел, что глаза юноши увлажнились. Может, он знает?
— Счастливого Нового года, мальчик. Я горжусь тобой.
— А я горжусь вами, отец Билл. Следующий год будет лучше. Поверьте.
Билл только кивнул. Он даже не попытался сказать вслух, что верит в эту ложь.
Он посмотрел, как Ник уходит по коридору, потом повернулся к двери Дэнни. Помедлил, как всегда, как любой кто собирается переступить порог ада, и произнес заключительную молитву.
«Не заставляй меня делать это, Господи. Не проси меня делать это. Возьми это дело в Свои руки. Исцели мальчика или возьми его. Сжалься над нами обоими. Пожалуйста».
Но когда он толкнул дверь, то услышал хриплые свистящие стоны и нашел Дэнни по-прежнему корчащимся на постели.
Закрыв дверь за собой, Билл позволил вырваться рыданию. Один раз. Потом прислонился к стене и крепко зажмурился. Он чувствовал себя более одиноким, чем когда-либо, — одиноким в палате, одиноким в городе, одиноким в космосе. И не видел другого выхода, кроме одного — пройти через то, что он планировал целый день.
Он подошел к постели, взглянул на худенькое, искаженное, смертельно бледное личико Дэнни. На мгновение полные муки глаза мальчика прояснились, и Билл увидел промелькнувшую в них безнадежную мольбу о помощи. Он сжал тонкую маленькую ручку.
— Ладно, Дэнни. Я обещал помочь тебе и помогу. — Кажется, больше никто не мог или не хотел этого сделать — ни врачи, ни сам Бог. Так что все ложится на Билла. — Теперь остались лишь ты да я, малыш. Я тебе помогу.
Билл коротко переговорил с Беверли, старшей сестрой смены с одиннадцати до семи, когда она при первом своем обходе проверяла бесполезные системы жизнеобеспечения Дэнни. Потом подождал еще.
В 11.45 он обследовал коридор. Ни души. Даже столики дежурных сестер пустовали. В конце концов он их обнаружил. Вся смена собралась в палате одного из ребят постарше, двенадцатилетнего мальчика, поправлявшегося после удаления аппендикса, и все смотрели новогоднее шоу Дика Кларка, готовясь вместе с участниками к традиционному обратному отсчету времени, которое оставалось до падения иллюминированного яблока над Таймс-сквер.
Билл скользнул назад в служебное помещение, к контрольному пульту, и отключил монитор, следивший за сердечными сокращениями Дэнни. Потом поспешил обратно в его палату. Трудясь изо всех сил, он отсоединил провода двух мониторов от груди мальчика, вытащил из обеих рук трубки системы жизнеобеспечения и спустил их, а жидкость закапала на пол. Он отстегнул ремни от запястий Дэнни и освободил его худенькую до слез грудку. Потом завернул его в простыню и еще в одеяло из шкафа.
Снова выглянул в коридор. Пока еще пусто. Теперь самое время. Теперь или никогда. Он вернулся к постели, склонился, чтобы поднять Дэнни, и остановился.
Ну вот. Точка, откуда возврата нет. Если он сейчас осуществит свой план, возврата не будет, он не сможет сказать — извините меня, я ошибся, дайте мне еще один шанс. Его обвинят в страшном преступлении, будут называть чудовищем и охотиться за ним всю оставшуюся жизнь. Его лишат всего, над чем он трудился с тех пор, как вступил в Общество, все друзья, что когда-нибудь у него были, обратятся против него, все хорошее, что он сделал в своей жизни, будет запятнано навсегда. Стоит ли всего этого то, что он собирается сделать?
«Похороните меня... в освященной земле... — Эти слова жгли его мозг. — Это не кончится... пока вы меня не похороните...»
Другого пути нет.
Он поднял завернутое в одеяло, корчащееся тельце Дэнни.
«Господи Боже, он почти ничего не весит!»
Билл нес его через пустой коридор к черной лестнице, потом по ступенькам вниз, пролет за пролетом, молясь, чтоб никто не встретился. Он выбрал именно этот момент потому, что на эти четверть часа — едва ли не единственные в году, за исключением пика кризисных ситуаций, — почти все более или менее забывают о своей работе.
Добравшись до первого этажа, Билл положил Дэнни на лестничной площадке и посмотрел на часы. Почти полночь. Выглянул в холл. Пусто. В конце холла — дверь. Точно как он надеялся — без охраны. Место охранника пустовало. Почему бы и нет? Джорджи, обычно стоявший на дверях в эту смену, всегда выглядел абсолютно сознательным, но даже он посчитал, что, раз его долг — следить за теми, кто входит в больницу, а не за теми, кто выходит, и раз никто не войдет, если он не откроет дверь, нет ничего страшного в том, чтобы оставить на пару минут пост и поглядеть, как упадет яблоко.
Билл поднял Дэнни и направился к выходу. Спереди до него донеслись голоса из открытых дверей какого-то кабинета. Он помедлил. Он должен пройти мимо этих дверей. Обойти их нельзя. Но можно ли так рисковать? Если его поймают сейчас, с завернутым Дэнни на руках, другого шанса не выпадет никогда.
И тогда он услышал начало отсчета. Хор голосов, мужских и женских, принялся выкрикивать:
— Десять! Девять! Восемь!
Билл тронулся, бесшумно скользя ногами по полу, набрал скорость, пошел как можно быстрей, но стараясь не бежать.
— Семь! Шесть! Пять!
Он прошмыгнул мимо дверей кабинета и помчался.
— Четыре! Три! Два!
Добежав до входной двери, он задержался на полсекунды, чтобы толкнуть турникет в тот самый миг, когда голоса прокричат:
— Один!
Стук открывшейся двери утонул в долгом радостном хоре, а он очертя голову понесся к автомобильной стоянке. Он припарковал фургон Фрэнси не по правилам, рассчитывая, что священнический чин несколько оправдает его. Меньше всего на свете ему хотелось бы обнаружить сейчас, что автомобиль отогнали.
Он вздохнул с облегчением, увидев, что фургон стоит там, где стоял. Это была старая ржавая рухлядь, которая в данный момент казалась сверкающим лимузином. Он нежно уложил Дэнни на заднее сиденье и поправил на нем одеяло.
— Поехали, малыш, — шепнул он в складки ткани.
И услышал рядом невнятный голос.
— Это он? Он самый?
Билл резко обернулся и заметил двух оборванцев, которых встречал раньше, нынче вечером — один повыше, другой, хилый, поменьше. Как они пробрались на стоянку?
— Нет, это не он, — сказал маленький. — Ты, потише!
Высокий шагнул к Биллу поближе и заглянул ему в лицо.
От его бороды несло вином и прокисшей едой.
— Ты тот самый? — Еще момент пристально поглядел, потом заключил: — Нет. Не он.
Повернулся и пошел прочь. Маленький пробежал за ним несколько шагов.
— Уолтер! Уолтер, подожди! — Потом поспешил назад к Биллу. — Не делай этого! — торопливо прошептал он. — Что бы тебе ни сказали, не делай этого!
— Простите, — сказал Билл, пораженный настойчивостью оборванца, — я спешу.
Маленький схватил его за руку.
— Я тебя знаю. Ты — иезуит. Помнишь меня? Мартин Спано. Мы встречались, давно... в доме Хенли.
Билл дернулся, словно прикоснулся к обнаженному проводу.
— Господи, да, действительно! Что...
— Времени нет. Мне надо догнать Уолтера. Помогаю ему кое-кого отыскать. Уолтер когда-то был медиком. Он иногда исцеляет людей, но этого мальчика не исцелит. Никому не может помочь, когда пьян, а он теперь почти все время пьян. Только помни, что я говорю. Не делай этого. Тут сила дьявольская. Она тебя использует! И меня когда-то использовала — я знаю, как это бывает. Остановись сейчас же, пока не поздно!
И он убежал следом за своим приятелем.
Совершенно потрясенный, Билл забрался на переднее сиденье и посидел минуту. Мартин Спано — ведь это один из безумцев, что называли себя «избранными», когда вторглись в поместье Хенли в 1968 году? Спано и тогда был сумасшедшим, а теперь, явно, совсем свихнулся. Но что он имел в виду?..
Не имеет значения. Сейчас он не может позволить себе отвлекаться. Он отбросил все сомнения и выехал со стоянки, силясь улыбнуться и махнуть рукой охраннику в будке. Он ехал на север, к району Бейсайд в Куинсе, к месту, где провел большую часть нынешнего дня, совершая приготовления для Дэнни.
— Черт!
— Что случилось? — спросила Джоан из постели. Они встречали Новый год дома и улучили момент, чтобы заняться любовью.
— Мальчик исчез!
— Тот, из больницы?
— Угу, — буркнул он, натягивая брюки и свитер. — Дэнни Гордон. Сестра зашла пожелать отцу Биллу счастливого Нового года и нашла палату пустой.
Билл Райан думал над этим вопросом, сворачивая на даунстейтскую стоянку. Когда охранник пропустил его, к машине заспешила пара каких-то оборванцев, крича и размахивая руками. Они не походили на обычных пропойц, зарабатывающих протиркой стекол; казалось, они специально его поджидали. Билл проехал. Сегодня не время выяснять, чего им нужно.
Он поставил фургон не самым лучшим образом, так, что он мог помешать проезду, и вошел в больницу через служебный вход.
— Добрый вечер, отец, — улыбаясь, сказала черная женщина в униформе, встретившаяся за дверью. — Счастливого Нового года!
Билл не мог заставить себя выговорить те же слова. Невозможно, чтоб год, который начнется сегодня, был счастливым.
— И вам того же желаю, Глория.
Он провел здесь всего неделю и уже стал своим. Его знали охранники, он знал по именам практически всех сестер из всех трех смен на этаже Дэнни; совершая прогулки, чтобы размять ноги между дежурствами у постели, ознакомился с большинством помещений и зданий, в которых располагалось педиатрическое отделение. Все за одну неделю. За одну нескончаемую неделю. Слава Богу, отец Каллен смог заменить его у Фрэнси.
Но если семь дней с Рождества до Нового года стали вечностью для Билла Райана, он знает, что нечестивая сила сделала их еще дольше для бедного Дэнни.
«Похороните меня... в освященной земле... Это не кончится... пока вы меня не похороните...»
С этими словами глаза Дэнни закрылись, и он больше не говорил. Но эти слова, слова эти терзали Билла круглые сутки, эхом звуча в его голове каждую минуту бодрствования. Он попросил наставить его, но получил совет совершенно немыслимый.
По крайней мере, таким он выглядел поначалу.
С тех пор кое-что изменилось. Теперь Билл убедился, что современная медицина не может предложить помощь. Врачи оказались бессильными перед той силой, что мертвой хваткой держала Дэнни в своих объятиях. И за время пребывания Дэнни в больнице из-за этой беспомощности в самих докторах совершались медленные, но безошибочные перемены. Билл видел, как изменяется их отношение от глубокой озабоченности состоянием жестоко изувеченного ребенка до полного недоумения, а от полного недоумения до холодного и циничного восхищенного любопытства к научному нонсенсу. В какой-то момент Дэнни перестал быть пациентом и превратился в экспериментальный объект.
Пожалуй, Билл мог их понять. Врачи занимались лечением болезней, облегчением страданий, заживлением ран, постановкой диагнозов. Но они не могли исцелить Дэнни, ничем не могли ему помочь, не могли предложить ответов на вопросы Билла. Состояние Дэнни ставило под вопрос их навыки и познания, задевало профессиональную честь. Поэтому доктора отступились и принялись за другое дело. Если они не в силах помочь Дэнни, можно хотя бы на нем поучиться.
Беседуя с ними, Билл читал в их бесстрастных глазах — мальчик по имени Дэнни превратился в объект под названием «Дэнни». Им хотелось поэкспериментировать с Дэнни. Конечно, они называли это «анализами» и «исследовательской хирургией», но в действительности преследовали иную цель — покопаться в нем и посмотреть, что там происходит.
До сей поры Билл мог преграждать им путь к этой цели. Но послезавтра все переменится. Старшая медсестра из дневной смены сообщила ему, что утром второго января будет получено судебное постановление по передаче Дэнни под государственную опеку, которое предоставит больнице все законные права на его содержание. У больницы будет карт-бланш; доктора смогут экспериментировать над ним сколько душе угодно. Он станет предметом клинических конференций; они будут приводить сюда всех и показывать — вот мальчик, который должен быть мертв. А что они сделают, когда Дэнни умрет наконец? Когда это будет? Через пять лет? Через десять? Через пятьдесят? Билл представил, как Дэнни законсервируют и выставят в витрине, где новые и новые поколения едва оперившихся врачей будут разглядывать его незаживающие раны. А может, откроют его останки для всеобщего обозрения, наподобие «человека-слона».
Гм-гм. Нет, пока Биллу есть что сказать по этому поводу.
Весть о судебном постановлении подтолкнула его к решению. Немыслимое становилось неизбежным.
Сестры за рабочими столиками педиатрического отделения приветственно помахивали руками, когда Билл проходил мимо. Он отвечал на приветствия, потом остановился.
— А где все?
— Сегодня облегченная смена, — объяснила Филлис, старшая медсестра в смене с трех до одиннадцати. — Обождите, пока не увидите смену с одиннадцати до семи — один костяк. Все желают праздновать.
Билл обрадовался, услышав это. Он этого ждал, но с удовлетворением получил подтверждение.
— Понятно. Сегодня кругом суета.
Ее праздничное настроение, отражавшееся на лице, отчасти померкло.
— А вы? Мы все собираемся у Мерфи после смены. Если хотите...
— Спасибо, нет. Я останусь здесь.
Он постоял и поговорил бы подольше, но не стоило рисковать. Телефонные звонки раздавались теперь чаще. Стоило ему провести больше пяти минут на расстоянии в десять шагов от телефона, как заводился этот потусторонний звонок... и этот испуганный голосок... голосок Дэнни.
Он пошел дальше по коридору и обнаружил Ника, который сидел у двери палаты Дэнни и читал один из своих научных журналов. Он поднял глаза на подошедшего Билла.
—Ну, что? — спросил Билл.
Он знал ответ, но все равно спрашивал.
— Ничего, — отвечал Ник.
— Спасибо, что подменил меня, Ник.
Ник покосился на Билла.
— Вы должны были быть дома и спать. Были?
— Пытался. — Он надеялся избежать лжи, отделываясь односложными замечаниями.
— Вы выглядите еще больше уставшим, чем были, когда уходили.
— Мне не удалось как следует выспаться. — Это была не ложь.
— Может, вам надо принять снотворное или что-нибудь в этом роде, Билл? Вы совсем расклеитесь, если так будет продолжаться.
— «Я пытаюсь разгадать тайну, даже когда мы разговариваем».
— Со мной все будет в порядке.
— Я в этом совсем не уверен.
— Уверяю тебя. А теперь иди. Я заступаю на дежурство.
Ник встал и пристально посмотрел на Билла.
— Что-то происходит, о чем вы мне не рассказываете.
Билл выдавил из себя смешок.
— Ты становишься параноиком. Отправляйся сегодня на вечеринку на свой физический факультет и повеселись как следует. — Он протянул руку. — Счастливого Нового года, Ник.
Ник пожал ему руку и не выпустил.
— Для вас это был адский год, Билл, — мягко сказал он. — Сначала родители, потом Дэнни. Но вам надо усвоить, что хуже уже не будет. Следующий год будет лучше. Помните об этом сегодня ночью.
У Билла сжалось горло, и он не смог ничего вымолвить. Он обхватил Ника руками, приник к нему, подавляя рвущиеся из груди рыдания. Он хотел выплеснуть все, выплакать всю свою боль, страх, убийственное одиночество на плече молодого человека. Но не мог этого сделать. Такая роскошь не для него. Он — священник. Это на его плече должны плакать люди.
«Держись!»
Он отстранился и посмотрел на Ника, может быть, в последний раз. Они многое пережили вместе. Он практически вырастил его. Он видел, что глаза юноши увлажнились. Может, он знает?
— Счастливого Нового года, мальчик. Я горжусь тобой.
— А я горжусь вами, отец Билл. Следующий год будет лучше. Поверьте.
Билл только кивнул. Он даже не попытался сказать вслух, что верит в эту ложь.
Он посмотрел, как Ник уходит по коридору, потом повернулся к двери Дэнни. Помедлил, как всегда, как любой кто собирается переступить порог ада, и произнес заключительную молитву.
«Не заставляй меня делать это, Господи. Не проси меня делать это. Возьми это дело в Свои руки. Исцели мальчика или возьми его. Сжалься над нами обоими. Пожалуйста».
Но когда он толкнул дверь, то услышал хриплые свистящие стоны и нашел Дэнни по-прежнему корчащимся на постели.
Закрыв дверь за собой, Билл позволил вырваться рыданию. Один раз. Потом прислонился к стене и крепко зажмурился. Он чувствовал себя более одиноким, чем когда-либо, — одиноким в палате, одиноким в городе, одиноким в космосе. И не видел другого выхода, кроме одного — пройти через то, что он планировал целый день.
Он подошел к постели, взглянул на худенькое, искаженное, смертельно бледное личико Дэнни. На мгновение полные муки глаза мальчика прояснились, и Билл увидел промелькнувшую в них безнадежную мольбу о помощи. Он сжал тонкую маленькую ручку.
— Ладно, Дэнни. Я обещал помочь тебе и помогу. — Кажется, больше никто не мог или не хотел этого сделать — ни врачи, ни сам Бог. Так что все ложится на Билла. — Теперь остались лишь ты да я, малыш. Я тебе помогу.
* * *
Билл терпеливо дождался конца смены, когда сестры перед уходом быстро заглядывали к каждому пациенту, передавая их следующей бригаде. Доклады о состоянии больных были сделаны быстрее обычного, и с пожеланиями счастливого Нового года всем и каждому смена, работавшая с трех до одиннадцати, в рекордное время покинула здание. Для них наступил праздник.Билл коротко переговорил с Беверли, старшей сестрой смены с одиннадцати до семи, когда она при первом своем обходе проверяла бесполезные системы жизнеобеспечения Дэнни. Потом подождал еще.
В 11.45 он обследовал коридор. Ни души. Даже столики дежурных сестер пустовали. В конце концов он их обнаружил. Вся смена собралась в палате одного из ребят постарше, двенадцатилетнего мальчика, поправлявшегося после удаления аппендикса, и все смотрели новогоднее шоу Дика Кларка, готовясь вместе с участниками к традиционному обратному отсчету времени, которое оставалось до падения иллюминированного яблока над Таймс-сквер.
Билл скользнул назад в служебное помещение, к контрольному пульту, и отключил монитор, следивший за сердечными сокращениями Дэнни. Потом поспешил обратно в его палату. Трудясь изо всех сил, он отсоединил провода двух мониторов от груди мальчика, вытащил из обеих рук трубки системы жизнеобеспечения и спустил их, а жидкость закапала на пол. Он отстегнул ремни от запястий Дэнни и освободил его худенькую до слез грудку. Потом завернул его в простыню и еще в одеяло из шкафа.
Снова выглянул в коридор. Пока еще пусто. Теперь самое время. Теперь или никогда. Он вернулся к постели, склонился, чтобы поднять Дэнни, и остановился.
Ну вот. Точка, откуда возврата нет. Если он сейчас осуществит свой план, возврата не будет, он не сможет сказать — извините меня, я ошибся, дайте мне еще один шанс. Его обвинят в страшном преступлении, будут называть чудовищем и охотиться за ним всю оставшуюся жизнь. Его лишат всего, над чем он трудился с тех пор, как вступил в Общество, все друзья, что когда-нибудь у него были, обратятся против него, все хорошее, что он сделал в своей жизни, будет запятнано навсегда. Стоит ли всего этого то, что он собирается сделать?
«Похороните меня... в освященной земле... — Эти слова жгли его мозг. — Это не кончится... пока вы меня не похороните...»
Другого пути нет.
Он поднял завернутое в одеяло, корчащееся тельце Дэнни.
«Господи Боже, он почти ничего не весит!»
Билл нес его через пустой коридор к черной лестнице, потом по ступенькам вниз, пролет за пролетом, молясь, чтоб никто не встретился. Он выбрал именно этот момент потому, что на эти четверть часа — едва ли не единственные в году, за исключением пика кризисных ситуаций, — почти все более или менее забывают о своей работе.
Добравшись до первого этажа, Билл положил Дэнни на лестничной площадке и посмотрел на часы. Почти полночь. Выглянул в холл. Пусто. В конце холла — дверь. Точно как он надеялся — без охраны. Место охранника пустовало. Почему бы и нет? Джорджи, обычно стоявший на дверях в эту смену, всегда выглядел абсолютно сознательным, но даже он посчитал, что, раз его долг — следить за теми, кто входит в больницу, а не за теми, кто выходит, и раз никто не войдет, если он не откроет дверь, нет ничего страшного в том, чтобы оставить на пару минут пост и поглядеть, как упадет яблоко.
Билл поднял Дэнни и направился к выходу. Спереди до него донеслись голоса из открытых дверей какого-то кабинета. Он помедлил. Он должен пройти мимо этих дверей. Обойти их нельзя. Но можно ли так рисковать? Если его поймают сейчас, с завернутым Дэнни на руках, другого шанса не выпадет никогда.
И тогда он услышал начало отсчета. Хор голосов, мужских и женских, принялся выкрикивать:
— Десять! Девять! Восемь!
Билл тронулся, бесшумно скользя ногами по полу, набрал скорость, пошел как можно быстрей, но стараясь не бежать.
— Семь! Шесть! Пять!
Он прошмыгнул мимо дверей кабинета и помчался.
— Четыре! Три! Два!
Добежав до входной двери, он задержался на полсекунды, чтобы толкнуть турникет в тот самый миг, когда голоса прокричат:
— Один!
Стук открывшейся двери утонул в долгом радостном хоре, а он очертя голову понесся к автомобильной стоянке. Он припарковал фургон Фрэнси не по правилам, рассчитывая, что священнический чин несколько оправдает его. Меньше всего на свете ему хотелось бы обнаружить сейчас, что автомобиль отогнали.
Он вздохнул с облегчением, увидев, что фургон стоит там, где стоял. Это была старая ржавая рухлядь, которая в данный момент казалась сверкающим лимузином. Он нежно уложил Дэнни на заднее сиденье и поправил на нем одеяло.
— Поехали, малыш, — шепнул он в складки ткани.
И услышал рядом невнятный голос.
— Это он? Он самый?
Билл резко обернулся и заметил двух оборванцев, которых встречал раньше, нынче вечером — один повыше, другой, хилый, поменьше. Как они пробрались на стоянку?
— Нет, это не он, — сказал маленький. — Ты, потише!
Высокий шагнул к Биллу поближе и заглянул ему в лицо.
От его бороды несло вином и прокисшей едой.
— Ты тот самый? — Еще момент пристально поглядел, потом заключил: — Нет. Не он.
Повернулся и пошел прочь. Маленький пробежал за ним несколько шагов.
— Уолтер! Уолтер, подожди! — Потом поспешил назад к Биллу. — Не делай этого! — торопливо прошептал он. — Что бы тебе ни сказали, не делай этого!
— Простите, — сказал Билл, пораженный настойчивостью оборванца, — я спешу.
Маленький схватил его за руку.
— Я тебя знаю. Ты — иезуит. Помнишь меня? Мартин Спано. Мы встречались, давно... в доме Хенли.
Билл дернулся, словно прикоснулся к обнаженному проводу.
— Господи, да, действительно! Что...
— Времени нет. Мне надо догнать Уолтера. Помогаю ему кое-кого отыскать. Уолтер когда-то был медиком. Он иногда исцеляет людей, но этого мальчика не исцелит. Никому не может помочь, когда пьян, а он теперь почти все время пьян. Только помни, что я говорю. Не делай этого. Тут сила дьявольская. Она тебя использует! И меня когда-то использовала — я знаю, как это бывает. Остановись сейчас же, пока не поздно!
И он убежал следом за своим приятелем.
Совершенно потрясенный, Билл забрался на переднее сиденье и посидел минуту. Мартин Спано — ведь это один из безумцев, что называли себя «избранными», когда вторглись в поместье Хенли в 1968 году? Спано и тогда был сумасшедшим, а теперь, явно, совсем свихнулся. Но что он имел в виду?..
Не имеет значения. Сейчас он не может позволить себе отвлекаться. Он отбросил все сомнения и выехал со стоянки, силясь улыбнуться и махнуть рукой охраннику в будке. Он ехал на север, к району Бейсайд в Куинсе, к месту, где провел большую часть нынешнего дня, совершая приготовления для Дэнни.
* * *
Ренни грохнул телефонную трубку и отшвырнул одеяло.— Черт!
— Что случилось? — спросила Джоан из постели. Они встречали Новый год дома и улучили момент, чтобы заняться любовью.
— Мальчик исчез!
— Тот, из больницы?
— Угу, — буркнул он, натягивая брюки и свитер. — Дэнни Гордон. Сестра зашла пожелать отцу Биллу счастливого Нового года и нашла палату пустой.