Вилсон Фрэнсис Пол. Апостол зла

   И все еще не нашел ответов. Только столкнулся со множеством новых вопросов.
   Надо вернуться назад, к трактору. Старый «Джон Дир», одна из рабочих лошадок бригады — всю неделю припадал на ногу, покашливал, пофыркивал, то и дело замирал. Уилл вроде бы слышал звук, похожий на дребезжанье отсоединившейся проволочки. Он ее заменил. Теперь надо проверить.
   Мотор завелся с первого поворота ключа. Уилл стал сосредоточенно слушать. Он мог определить неполадки в моторе по характеру его урчания. Этот талант он приобрел давно, когда еще мальчишкой начал крутиться возле машин.
   — Привет, Уилли! Тарахтит что надо!
   Уилл поднял глаза и увидел, что перед ним стоит Джо Боб Хокинс, бригадир газонокосильщиков. Он был моложе Уилла — лет сорока или около того, — но из-за редеющих рыжих волос и огромного, заплывшего жиром тела выглядел старше.
   — Проводок отсоединился, — пояснил Уилл.
   — Руки у тебя золотые, это я тебе говорю. Сроду не видал чтоб парень так чуял мотор, как ты. Прямо профессор в машинной медицине, или как там ее звать.
   — Точно, Джо Боб. Я — «д-р» — доктор по ремонту.
   — И правда, дружище, — смеясь, отозвался он, — ты и есть этот самый доктор. Слушай, чего скажу. Толкни эту штуку в гараж и заходи ко мне в офис. Плесну тебе такой глоточек — язык проглотишь.
   Уилл задумался. Выпивка сейчас пришлась бы кстати, хотя он предпочитал крепким напиткам холодное пиво. И незамысловатая беседа с приветливым добрым малым вроде Джо Боба пошла бы на пользу. Но он не может так рисковать.
   — Мне бы очень хотелось, Джей-Би, но сразу же после работы придется отправляться в дорогу. Мать у меня приболела, так что я на уик-энд двину на север.
   — Плохо. И сильно она захворала, нет?
   — И да, и нет. Сердце. То работает, то дает сбой. Вот и теперь.
   Уилл ненавидел себя за то, с какой легкостью слетает с его языка ложь, но эта легенда была так хорошо отработана, что он сам ей почти верил.
   — Ну, ладно, — сказал Джо Боб. — Тогда давай поспешай. Надеюсь, она поправится. Если я для тебя чего-то могу сделать, ну, знаешь там, вдруг надо будет посидеть при ней лишнее время или еще что, ты мне только дай знать.
   — Надеюсь, до этого не дойдет, но все равно спасибо за предложение.
   Искренняя озабоченность Джо Боба тронула Уилла и заставила устыдиться лжи больше обычного. Но он никак не мог пойти и убить полчаса, болтая и выпивая в бригадирской конторе.
   Там стоял телефон.
   Уилл отвел трактор в гараж, запер его на уик-энд и отправился на автомобильную стоянку.
   По дороге домой сделал крюк, объезжая стороной Конвей-стрит, и начал вспоминать нынешний день. Сегодня он не общался с Лизл, так что, по крайней мере, не пришлось снова врать насчет перечитывания «Постороннего». Нельзя допустить, чтобы она узнала, что он на самом деле читает. Кроме того, она задает слишком много вопросов. Вопросов, на которые он не в силах ответить.
   До чего глупо брать книгу с собой на работу! Как будто ему даже хотелось, чтобы она ее увидела, хотелось, чтобы она начала расспрашивать. Так ли это? Неужели подсознание нарочно подталкивает его обнажать свое прошлое, заставляет сдвинуться с места, прийти в движение, вместо того чтобы торчать здесь год за годом?
   Может быть. Только не важно, чего хочет его подсознание. Уилл знает, что еще не готов вынырнуть на поверхность. Ему еще через многое надо пройти, прежде чем думать о возвращении.
   Может быть, он никогда не вернется. Ему нравится здесь, в Северной Каролине; он тут прижился и во многом обязан этим приятным ощущением Лизл. Она помогла ему почувствовать себя лучше. У нее, разумеется, есть свои пунктики и больше всего бросается в глаза то, что она себя недооценивает. Умная, добрая, настоящая, абсолютно лишенная претенциозности, она словно струйка свежего воздуха в кампусе «нового южного Гарварда». Ей не составило никакого труда убедить Уилла в своих блестящих талантах, в своей привлекательности. Неужели она этого не понимает? Кто-то здорово подкосил Лизл. Наиболее очевидным виновником выглядел ее бывший муж, но Уилл чувствовал, что проблема гораздо глубже. Что у нее за родители? Как они ее растили? Усаживали перед экраном телевизора? Лизл, вероятно, подобно многим другим, кого он встречал за последнее время, воспитывалась при полном отсутствии ценностей. Блестящие способности, которые не на чем сконцентрировать. Она осталась неполноценной, глубоко уязвимой, ей не хватает жизненно важного — объекта любви. Подходящий человек мог бы связать для нее все воедино. Неподходящий — все снова разбить и запутать. Уилл знает, что он — один из неподходящих.
   Ему хочется ей помочь, но он толком не представляет, как быть — сблизиться с ней или оттолкнуть, — желая открыться перед ней так, как она перед ним открывается, и зная, что он уже никогда, ни перед кем не сможет открыться по-настоящему.

* * *

   Лизл остановилась на отведенном для нее на парковке месте и вышла из машины. Солнце быстро клонилось к закату, но воздух в начале сентября был еще теплым и слегка туманным от влажности. Туманным настолько, чтобы приглушить и смешать богатые оттенки зеленой листвы деревьев с буйными вспышками красок в кустах цветущих кругом хризантем. Только старые многоквартирные дома в садах не позволяли превратить эту картину в мечту импрессиониста.
   Бруксайд-Гарденс представлял собой ряд двухэтажных кирпичных построек, занятых в основном молодыми семейными парами, многие из которых успели обзавестись детьми. По субботам здесь становилось шумно. Но Бруксайд вполне соответствовал требованиям Лизл. Квартирка, с одной спальней обеспечивала спокойствие и комфорт, прекрасно подходила по размерам и не обременяла банковский счет. Чего ей еще желать?
   Чего ей еще желать в данный момент? Может быть, небольшой компании. Хорошо, если б Уилл жил поблизости, а не в пригороде. Так хочется заскочить к кому-нибудь, плюхнуться в кресло, поболтать ни о чем за бокалом вина. Но здесь нет никого, с кем она была бы достаточно хорошо знакома для этого.
   Вот единственная проблема в Бруксайде. Тут у нее нет настоящих друзей. Живущим вокруг молодым женатикам она не подходит. Конечно, они приглашают ее на вечеринки и воскресные пикники, и она с ними выпивает, болтает, смеется, но никогда не чувствует легкости, никогда не ощущает себя своей среди них.
   Ну, к нынешнему вечеру это практически не относится. Она собирается принарядиться к вечеринке у доктора Роджерса.
   В прежние времена это назвали бы факультетским чаепитием. Теперь — вечеринкой с коктейлями. Собственно говоря, идти Лизл не хотелось. Она там никого не знает. В говоря, конце концов, собирается психологический факультет, а не математический. Они с Эвом всего-навсего помогли им решить летом несколько задачек. Не велико дело. Нет особых причин приглашать их на встречу. Безусловно, было бы легче, если бы Эв тоже пошел. Хоть было бы с кем поговорить. Но Эв никогда не ходит на вечеринки.
   Сама Лизл человек не компанейский. Она считала себя скучнейшей на свете личностью. Никчемная собеседница, неспособная сразу сообразить, что сказать, она принималась мямлить что-то о погоде или высказывать общие замечания о новых студентах, потом следовало долгое томительное молчание, и они с партнером, кем бы он ни был, незаметно расходились по разным комнатам.
   Удивительно, что ей никогда не составляет труда найти тему для разговора с Уиллом.
   Но Уилла там не будет, так что забудем об этом. Если и сегодня все пойдет заведенным порядком, она покрутится в одиночестве, постоит у книжных полок, потягивая из пластикового стаканчика слишком кислое шабли, поглядывая на часы и притворяясь, что ей интересно, какие книжки каких авторов гнездятся в шкафах. Подборка, как правило, оказывается именно такой неинтересной, как она ожидает.
   Прошедшее лето выдалось одиноким на редкость. Шесть Дней в неделю, практически без вариантов, она моталась между работой и домом. Во время длинных, проведенных в одиночестве выходных перед Днем труда она решила, что пора заставить себя окунуться в какую-нибудь общественную... что? Деятельность? Нет, ее общественная жизнь никогда не была деятельной. И она не уверена, что ей этого хочется. Общественное шевеление больше соответствовало бы темпам ее существования. И она это устроит. С радостью.
   Так что старушка Лизл вознамерилась стать другой Лизл обновленной, улучшенной, готовой к активной общественной жизни. Она не отвергнет ни одного приглашения на общественные мероприятия, какими бы жуткими они ни казались.
   Именно поэтому она и собралась явиться сегодня на вечеринку Кола Роджерса.
   Теперь самая насущная проблема состоит в том, что надеть. Обычно она выбирает что под руку подвернется, но сегодня не хочется выглядеть слишком небрежно. Почти вся удобная одежда относится именно к этой категории, а лучшие вещи фактически уже не годятся. За лето она набрала лишние фунты и весит теперь сто шестьдесят пять.
   «Ты — корова», — подумала она, глядя в зеркало.
   Она редко смотрелась в зеркало. Зачем? Проверить, как она выглядит? Это ее совершенно не интересует. После развода она не способна интересоваться ничем, кроме работы. И, разумеется, не интересуется мужчинами. После того, что устроил ей Брайан. Шесть лет прошло, а все еще больно.
   Брайан... Они встретились, будучи первокурсниками, в университете Северной Каролины на лекции по математике, оба нацеленные на получение степени бакалавра естественных наук; Брайана увлекла биология, Лизл — главным образом математика. Попытки ухаживания, крепнущая привязанность, из которой расцвела любовь, по крайней мере со стороны Лизл, потом сексуальная близость, впервые для Лизл Они поженились немедленно после выпускных экзаменов и переехали в Пендлтон, где Лизл пошла работать в школу учителем математики, а Брайан приступил к усердным занятиям в медицинской школе Дарнеллского университета. Лизл обеспечивала его почти все эти четыре года, готовя от случая к случаю по ночам свою магистерскую диссертацию. На четвертый год пребывания Брайана в медицинской школе, она узнала, что он завел интрижку с больничной медсестрой. Само по себе это было ужасно, но у другой сестры она выведала, что за время клинической практики в госпитале Брайан заваливал в койку каждую представительницу женского персонала, которая соглашалась иметь с ним дело.
   У Лизл горло перехватило от воспоминаний. «Господи, все еще больно. Столько времени утекло, а все больно».
   Лизл подала на развод. Брайан словно взбесился. Он явно желал в открытую вылить всю грязь на нее. Вполне возможно, объяснял Лизл ее адвокат, что он напуган, ибо недавно был юридический прецедент, когда жена, содержавшая мужа во время его стажировки в медицинской школе, потребовала доли в будущих доходах после того, как он получит диплом.
   Лизл не хотела ничего подобного. Она хотела только освободиться от него. И освободилась.
   Но Брайан пожелал оставить последнее слово за собой.
   Когда все было сказано и сделано, когда все бумаги были подписаны и заверены у нотариуса, он поймал ее на выходе из адвокатской конторы.
   — Я никогда тебя не любил, — бросил он и ушел прочь.
   Никакие физические страдания, бранные тирады, потоки обвинений, какими бы пространными, громкими, оскорбительными они ни были, не ранили Лизл так сильно, как эти с шипением выплюнутые пять слов. Хотя она ничего не сказала в ответ, а с холодным, спокойным видом пошла к машине, внутри нее что-то сломалось, полностью, окончательно и бесповоротно.
   «Я никогда тебя не любил».
   С тех пор слова эти эхом звучали в ее опустевшей душе.
   Даже сейчас она чувствует, как коленки слабеют от боли. И хуже всего, что он все еще здесь, поблизости. Живет на другом конце города, работает ортопедом в Медицинском центре графства.
   Перетряхивая воспоминания, Лизл глубоко влезла в шкаф в поисках подходящего наряда и остановилась, наткнувшись на показавшуюся знакомой коробку из-под обуви. Сняла крышку, обнаружила свою старую детскую коллекцию раковин и улыбнулась, припомнив, что когда-то хотела заняться биологией моря.
   Раковины. Всю свою жизнь она приписывала каждому встреченному человеку определенную раковину. Вытащила прекрасного, испещренного коричневыми полосками, витого наутилуса. Это Уилл — большой, таинственный, прячущий в каждом внутреннем завитке неведомо что, скрытный, замкнутый, накрепко захлопывающий панцирь, когда кто-то подходит чересчур близко. Острая двустворчатая венерка — это Эв: изящный, с отточенными краями, с гладкой поверхностью, без прикрас, что видишь, то и есть. А вот Брайан — морская звезда, с виду приятная и привлекательная, которая хватает щупальцами моллюсков и высасывает изнутри мягкую плоть, оставляя пустую шелуху
   — «А это я, — подумала Лизл, беря в руки раковину разиньки, обыкновенную, непригодную для коллекций, с тусклой скучной поверхностью, прогрызенной морской звездой. — Я».
   Она закрыла коробку и продолжила поиски одежды. С трудом влезла в кремовые слаксы, надела сверху навыпуск широкий легкий свитер. Ниже пояса весьма смахивает на сардельку, но с этим придется смириться. Легкий макияж, пять минут с щипцами для завивки волос, и готово. Остается лишь провести вечер так, чтобы не треснул ни один шов.
   В ближайшее время она займется этими лишними фунтами.
   Лизл заметила его, как только вошла в дверь. Она никогда раньше его не видела. Молодой, невысокий — по ее прикидке, не больше пяти футов десяти дюймов — и очень худой. Физически абсолютно не располагающий, и все же первый мужчина, на которого она обратила внимание. Движения плавные, свободные, грациозные. Со своими аккуратненькими усиками, латиноамериканским оттенком кожи, подчеркнутым идеально отглаженными белыми брюками и рубашкой, как будто — а может быть, и на самом деле — специально на него скроенными и сшитыми, он выделялся среди сборища пузатых, косматых ученых мужей с закатанными рукавами подобно принцу среди пейзан.
   У этого юноши есть стиль.
   Он предлагал напитки парочке факультетских жен, которые громогласно изливали ему свою признательность. Когда он от них отвернулся, его глаза скользнули по Лизл потом вернулись. Он улыбнулся, отвесил легкий поклон. Лизл невольно зарделась, радуясь, что удостоена специального приветствия.
   «Должно быть, кланяется каждой женщине, которая входит в дверь», — подумала она, когда он отошел в сторону и с кем-то заговорил.
   Лизл скользила через толпу гостей по гостиной, кивая, улыбаясь, здороваясь при виде знакомых лиц. Ближайшей ее целью был бар — карточный столик, заставленный пивом, графинами с вином, содовой, миксерами и немногочисленными бутылками крепкого ликера. Пила Лизл не много, но с наполовину налитым бокалом в руках чувствовала себя полноправным членом компании.
   По ходу движения краешком глаза примечала, что стильный молодой незнакомец вроде как бы высматривает ее. Кто он такой? Чей-нибудь сын?
   Возле бара она обнаружила Колвина Роджерса, хозяина, дородного жизнерадостного мужчину, смахивающего на постаревшего Пэка^[8], который отращивал эспаньолку, чтобы компенсировать лысину на макушке. Он взмахнул бокалом и улыбнулся.
   — Привет! Выпить хотите?
   По выражению его лица Лизл догадалась, что с виду он ее узнает, но имени точно не припоминает.
   — Конечно.
   — Вина, пива или чего-нибудь покрепче?
   — Белого вина, пожалуйста.
   — Замечательно! — Наливая из двухлитровой бутылки «Альмадена», он сообщил: — Общее правило в этом доме — первую наливаю я, потом управляйтесь сами.
   — Прекрасно, — сказала Лизл. — Без ограничений?
   Он поднял брови и ухмыльнулся.
   — О, тогда это будет та еще вечеринка, правда!
   — Надеюсь, что нет, — рассмеялась Лизл. Она секунду поколебалась, стоит ли спрашивать, а потом решила действовать. — По-моему, тут мелькают новые лица. Молодежь.
   — Да, я пригласил пару новеньких аспирантов.
   — Вижу, — продолжала она, бросая взгляд на смуглого юношу.
   — Это Лосмара, — объяснил Роджерс, проследив за ее взглядом. — Рафаэль. Пижон, правда? Но ум блестящий. Поистине блестящий. Приехал из Аризоны. В сущности, почва там не особо благоприятная для талантов в области психологии, но он мне прислал тезисы статьи с описанием кибернетической модели шизофрении, которая меня просто потрясла. Я тут же понял, что этот малый далеко пойдет. И, куда бы он ни пошел, мне бы хотелось, чтоб он стартовал отсюда. Я не мог предложить ему денег — я так понял, семейство его богато, как Крез, — поэтому скромненько посоветовал выбрать Дарнелл для докторской диссертации. Думаю, он способен еще до защиты всех нас чему-нибудь поучить. А сегодня позвал его и других аспирантов в надежде, что они не перепьются, а смогут освоиться и почувствовать себя на факультете как дома.
   — Как мило с вашей стороны.
   Он улыбнулся и протянул ей бокал вина.
   — А я вообще милый. По крайней мере, так мне студенты в глаза говорят.
   Лизл бродила по тесному пространству гостиной и столовой, разыскивая кого-нибудь из знакомых. Книжные полки пока обходила стороной, считая, что еще хватит времени обследовать их попозже. Сделала полный круг и обнаружила, что стоит в одиночестве у стеклянных раздвижных дверей, ведущих в задний дворик.
   Ничего не выходит. Она чувствует себя чужой, даже больше обычного, так как здесь нет ни единого человека с ее собственного факультета. Она оглядывалась вокруг и видела, что все люди прекрасно умеют вести беседу. Казалось, ни у кого с этим нет никаких проблем. Все демонстрируют, как это легко и просто. Почему же она не может остановиться возле какой-то компании, немножко послушать, а потом вступить в разговор?
   «Потому что я не могу».
   Она вышла в небольшой мощенный плитами дворик. Осмотрев в садике Кола несколько не объеденных жучком роз, повернулась, чтобы вернуться в дом.
   И увидела рядом с собой смуглого юношу.
   — Привет, — сказал он. Голос у него был бархатный и глубокий, но мягкий и мелодичный. Зубы белые-белые под темными усиками, глаза прямо светятся в темноте. — Я слышал, вы с математического?
   «Так просто. Так замечательно».
   Легкая болтовня. Для Рафа — так он представился — все это совершенно естественно. Раскованный, уверенный в себе, он дал ей понять, что с ним можно рассуждать на любую тему, и все будет кстати. Они немножко постояли бок о бок, потом направились к скамейке из красного дерева у столика для пикников. У Рафа скопилась масса вопросов о жизни в кампусе Дарнелла, особенно о том, что касается аспирантов. Лизл была полностью осведомлена на этот счет, поскольку сама защищала здесь докторскую.
   Он слушал. По-настоящему слушал. Что бы ни говорила Лизл, ее интуитивные догадки, ее мнения — все, казалось, было для него важным. Отчасти она оставалась настороже, готовая ретироваться, ожидая, что он улыбнется, извинится и испарится, выведав все, что хотел узнать. Но Раф сидел рядом, задавал новые вопросы, вызывал ее на разговор, приносил ей вина, а себе — бурбон с содовой. Он оставлял ее время от времени, но каждый раз не надолго.
   Хотя он был для нее слишком молод — года двадцать три, самое большее, — Лизл почувствовала, что он возбуждает ее. Он источал мужской дух, ощутимый почти как запах. Что бы это ни было, она сознавала, что реагирует на него. Из этого никогда ничего не выйдет, но ей приятно быть рядом с ним. Он скрасил ей вечер.
   В ходе всей вечеринки она замечала любопытные взгляды других женщин, когда они проходили туда-сюда через Двери во дворик. Лизл практически читала их мысли: что самый интересный в компании мужчина делает с распустехой, которая к тому же на добрый десяток лет его старше?
   Хороший вопрос.
   Она лениво выбирала крекер из вазы с ассорти посреди столика для пикников и потащила один, чтобы съесть.
   — Вы всегда так делаете? — спросил Раф, переводя взгляд с печенья в ее руке прямо в глаза и обратно.
   — Что делаю?
   — Выбираете сломанные?
   Лизл посмотрела на крекер, зажатый в пальцах. Половинка. Одна завитушка. Она смутно припомнила, что весь вечер, выбирала сломанные. Она всегда выбирает сломанные.
   — Пожалуй, да. Это имеет какое-то значение?
   Он улыбнулся. Теплой улыбкой, обнажившей белые крепкие зубы.
   — Возможно. Важно то, почему вы так делаете.
   — Ну, мне, наверно, не хочется, чтобы они пропадали. Все берут целые, а сломанные остаются. Они словно старые девы. Когда вечер кончится, их, может быть, выбросят. По этому я их беру.
   — Иными словами, вы существуете, подбирая за другими остатки.
   — Я бы не назвала это существованием...
   — Я тоже. — Раф вытащил из вазы целое тройное колечко и протянул ей. Тон его вдруг стал серьезным. — Никогда не довольствуйтесь остатками.
   Заинтригованная и восхищенная его вниманием, Лизл взяла крекер, засмеялась и тут же подумала — чересчур истерично.
   — Это всего-навсего крекер.
   — Нет. Это решение, заключение. Жизненная парадигма и ее выбор.
   — По-моему, вы делаете из этого слишком далекие выводы. — В конце концов, он ведь аспирант-психолог. — Жизнь немножко сложнее, чем вазочка с крекерами.
   — Вовсе нет. Это вазочка с вариантами выбора. Выстраивается ряд решений, которые вы с момента зарождения собственной воли до самой кончины время от времени принимаете и в каждом сделанном вами выборе, как в зеркале, отражается ваша внутренняя сущность. Они рассказывают и о том, через что вы прошли, и о том, куда идете.
   Его серьезность чуть-чуть пугала, но волновала и затрагивала в ней какую-то струнку.
   — Ладно, — заключила она, не желая спорить и не желая отпускать его, не добившись определенности. — Но ведь мы говорим о крекерах?
   Раф выбрал из вазы еще одно целое тройное колечко и откусил от него большой кусок.
   — О крекерах.
   Смеясь, Лизл отгрызла добрую половину от своего собственного.
   «Да. Весьма энергичный молодой человек».
   Компания начала редеть чересчур скоро. Люди стали расходиться чересчур рано. Это, пожалуй, самая короткая вечеринка, на которой доводилось бывать Лизл. Она посмотрела на часы и поразилась, ибо на циферблате было шесть минут второго.
   Немыслимо. Она только что пришла. Но каминные часы в гостиной показывали то же самое.
   — Я, наверно, пойду, — сказала она Рафу. — Простите, что я отнял все ваше время, — извинился он.
   «Отнял время — просто смех».
   — Не беспокойтесь. Вы у меня ничего не отняли.
   — Вы на машине?
   — Да. — На секунду ей захотелось быть без машины. Но как бы она ни желала продолжить длившуюся весь вечер беседу, совместный отъезд выглядел бы неприлично, и в понедельник утром, еще до ее появления на работе, об этом было бы известно всему математическому факультету.
   — Хорошо, — сказал он, — потому что я должен помочь доктору Роджерсу навести здесь порядок.
   — Конечно.
   Лизл с трудом представила себе Рафа Лосмару в белых одеждах за вытряхиванием пепельниц и мытьем посуды. Но его искреннее стремление помочь кое-что говорило о нем.
   Он проводил ее до дверей, взял за руку, чтобы пожать, но не выпустил.
   — Без вас тут была бы смертельная скука, — заявил он.
   Лизл улыбнулась. «Сам сказал то, что вертелось у меня на языке».
   — Вы в самом деле так думаете? — спросила она.
   — Абсолютно уверен. Можно вам как-нибудь позвонить?
   — Разумеется.
   «Ну конечно же позвони».
   — Прекрасно. До скорой встречи.
   «Вот именно».
   Лизл не надеялась снова услышать о нем. Не то чтобы это имело какое-то значение. Приятный вечер. Нет, более чем приятный — самый интересный, самый волнующий вечер, каких она не проводила давно, с тех пор как погрузилась в свои вычисления. Жалко, что он закончился, но ничего не поделаешь. Она вроде бы на самом деле заинтересовала Рафа, блестящего студента-аспиранта. Она. Лизл. И разговаривала с ним без особых усилий. Очень приятное ощущение. Но все кончилось. Прими все, что было, скажи спасибо и мотай отсюда. Она радовалась, что решила прийти. В конце концов, этот вечер укрепил ее намерение вести более активную светскую жизнь. «Лизл — душа общества, вот кем я стану».
   Вернувшись домой, Лизл с облегчением застонала, вылезая из слаксов, и приготовилась упасть в постель. Потянулась за янтарной плотно закупоренной трубочкой ресторила, но отдернула руку. Сегодня снотворное не понадобится. Лучше чуть-чуть полежать без сна и перебрать воспоминания о вечеринке.
   Она скользнула под простыни, и тут зазвонил телефон.
   — Привет. Это я, — произнес мягкий голос.
   Лизл моментально узнала его. И поразилась обдавшей ее волне тепла.
   — Привет, Раф.
   — Я удрал от доктора, Роджерса и уже добрался до дому, но все еще слегка на взводе. Не желаете поболтать?
   Конечно, желает. Похоже, она желает болтать всю ночь напролет. Что они почти, черт побери, и сделали.
   Прежде чем повесить трубку, он спросил, нельзя ли им завтра пообедать вместе. Лизл заколебалась — она все-таки факультетский преподаватель, а он аспирант, — но лишь на секунду. Сегодня вечером она чувствовала в себе больше жизни, чем за многие годы, и сейчас ей предлагают возможность еще раз пережить это ощущение. Зачем отказываться?
   — Разумеется, — сказала она. — Пока еще не везде расставили вазы с крекерами.
   Он мелодично засмеялся.