Винченци Пенни. Греховные радости

   – Не говорите глупостей, – ответила Энджи. – Мы так хорошо поговорили. И никакое такси мне не нужно. Мы встречаемся с М. Визерли в «Карлтон-тауэрс», и я с удовольствием прогуляюсь пешком. Честное слово.
   Медленно идя по Слоан-стрит, Энджи думала о том, как странно, что Вирджиния, такая богатая и благополучная, лучшими своими подругами называет двух женщин, предельно далеких от нее и по возрасту, и по социальному положению.
 
   По мере того как шло время, Энджи стала замечать в Вирджинии все больше перемен. Она казалась все более уверенной в себе, все более счастливой; Энджи объясняла это ширившейся известностью Вирджинии и ее деловыми удачами; после успеха с оформлением той гостиницы, которую они делали для М. Визерли, заказы к ним стали приходить почти каждый день, и они даже всерьез обсуждали, не взять ли им кого-то третьего, чтобы справиться с растущим объемом работы (предложение, на которое Энджи отреагировала наполовину с удовлетворением, наполовину – с внутренним сопротивлением); но тут однажды, в самой середине августа, Вирджиния как-то сильно опоздала утром на работу, а когда пришла, то была очень бледная и заявила Энджи, что почти наверняка беременна.
   – У меня задержка уже больше чем три недели, а сегодня утром меня тошнило, – с гордостью произнесла она.
   – Ой, Вирджиния, как здорово! – воскликнула Энджи, и это прозвучало немного неловко. За свою жизнь она еще не имела возможности научиться поздравлять людей с предстоящим появлением ребенка. – А как вы себя чувствуете? Ой, что я, дура, спрашиваю, ведь вам же было плохо! Садитесь, я вам принесу воды. А может быть, еще чего-нибудь?
   – Ты просто ангел, Энджи. Сделай мне травяной чай, хорошо? Пожалуй, ромашку. Чувствую я себя не так уж скверно. Ничего. Я пока еще не имею окончательного подтверждения, то есть я не сдавала пока никаких анализов, но думаю, что это мне и не нужно. Вчера я была у своего гинеколога, я к нему ездила, а вовсе не к этой кошмарной леди Туайнэм. Вечером позвонила маме, чтобы рассказать ей, и она мне сказала, что Мэри Роуз тоже ждет ребенка. Странно, правда?
   – Действительно, – согласилась Энджи.
   – У нее беременность примерно на месяц больше моей. Я страшно рада. У меня в последнее время стало складываться впечатление, что Малыш… ну, что их брак угнетает его. Но мама говорит, что он сейчас просто на седьмом небе. Так что слава богу.
   – А… а Александр как отреагировал?
   – Я ему тоже сказала только вчера вечером. Он весь трепещет в ожидании. И уже молит Бога, разумеется, чтобы это был мальчик.
   – Ну конечно. На этот раз так и будет, я уверена.
   – Будем надеяться.
   – Будем надеяться, что на этот раз все пройдет хорошо, – проговорила Энджи.
   – Да.
   – По-моему, Вирджиния, вы очень смелая женщина.
   – Ну, должен же у Хартеста быть наследник. Конечно, я волнуюсь, но думаю, что на этот раз мне все удастся лучше. Я много читала о естественных родах и полагаю, что это как раз то, что мне нужно.
   – По-моему, это очень здорово, – повторила Энджи, – и давайте я вам помогу всем, чем только смогу. Может быть, нам действительно взять сейчас кого-то третьего – но только с условием, что ее положение будет не выше моего, – с усмешкой добавила она.
   – Нет, Энджи. Я об этом много думала в последнее время, и если… если у меня будет двое детей, наверное, я уже не смогу работать так, как я это делала в последнее время. Не смотри на меня такими глазами, я вовсе не собираюсь все тут сворачивать и заниматься только одними пеленками. И дел у тебя будет больше, чем раньше. Но мне кажется, нам надо немного сбавить обороты. По крайней мере, не расширяться. И потому я после всех этих размышлений решила, что на протяжении следующего года мы будем брать только те заказы, которые придутся нам по душе, и только у тех, кто нам понравится. Как тебе такой подход?
   – Прекрасно, – ответила Энджи, изо всех сил стараясь, чтобы голос ее звучал жизнерадостно.
 
   Несколькими днями позже на Итон-плейс приехал Александр. Когда он появился, Вирджиния была наверху, отдыхала после обеда. Как она ни храбрилась и ни отрицала, но чувствовала она себя с каждым днем все хуже и хуже. Александр же, напротив, прекрасно выглядел, был загорелым, счастливым и в игривом расположении духа.
   – Энджи, дорогая моя, привет, как поживаете? – Он неторопливо подошел к ее столу и стал небрежно перелистывать лежавшие на нем разноцветные альбомы. – Какое в большинстве своем безобразие эти образцы, а? Вирджиния как-то грозилась приложить все свое умение к Хартесту. По счастью, мне удалось отговорить ее. Надеюсь, я сделал это достаточно тактично.
   – Разве вам не нравится то, что она делает? – искренне удивилась Энджи.
   – Между нами говоря, как правило, нет. Я не сомневаюсь, что она очень много знает, но должен сказать, основная часть того, что она делает, крайне вульгарна. Или, скажем так, не в моем вкусе. Да, кстати, а где она сама?
   – Прилегла немного. Она не очень хорошо себя чувствует.
   – Да, боюсь, беременность – это не для нее, – со вздохом произнес Александр. – Будем надеяться, что теперь родится мальчик и она сможет больше об этом не думать.
   – А разве… разве девочка не может унаследовать Хартест? – спросила Энджи наполовину в шутку, наполовину всерьез.
   Александр повернулся к ней, и ее глубоко поразило выражение, появившееся у него на лице. Под улыбкой, которую он сумел из себя выдавить, улыбкой слабой и грустной, лицо было напряженным, почти свирепым, а рот сжат так плотно, что вокруг него образовалась тонкая бледная линия.
   – Ни в коем случае, – ответил он, – это абсолютно исключено. Дело не только в Хартесте, дело в титуле. Наследником должен быть мужчина, и только мужчина. Я… и Вирджиния, конечно… мы оба это сознаем. И в данный момент наша главная обязанность заключается в том, чтобы обеспечить наследника.
   – Я понимаю, – Энджи была искренне удивлена и заинтригована его столь эмоциональной реакцией, – я понимаю, что это было бы идеально… даже очень важно… но если у нее… у вас родится не мальчик, то что ж тут поделаешь? Ведь девочка, ну например Шарлотта, наверное, тоже могла бы унаследовать титул, разве нет? Или ее двоюродный брат, или кто-то еще?
   – Никаких двоюродных сестер и братьев, я не допущу, чтобы имя Кейтерхэмов исчезло из-за того, что оно будет унаследовано по женской линии. – Александр прилагал огромные усилия к тому, чтобы голос его звучал легко и непринужденно, и только глаза, смотревшие одновременно и грустно, и жестко, выдавали его. – По-моему, это завело бы женскую эмансипацию слишком уж далеко. Нет, у нас будет мальчик, разумеется, будет. У моего друга, лорда Дадли, сейчас уже пять дочерей. Мне кажется, он уверен, что следующим у него обязательно будет мальчик. Ну, так или иначе, не стоит вам забивать свою прелестнейшую головку такими проблемами. Пойду поднимусь к матери моего будущего сына и наследника и попробую уговорить ее уехать на несколько недель в Хартест, пока она не почувствует себя лучше.
   – Да, пожалуйста, – сказала Энджи. – Я здесь легко справлюсь одна, ничего особенного у нас сейчас нет. И я с удовольствием сделаю все, что будет необходимо, честное слово.
   – Не сомневаюсь. Спасибо вам. – Теперь он уже окончательно овладел собой и был таким же, как обычно: обаятельным и непринужденным; но Энджи все еще внутренне дрожала после их разговора, оставившего у нее в душе ощущение непонятной тревоги.
 
   В тот же день, некоторое время спустя, ей вдруг срочно понадобился один номер телефона: звонил рассерженный клиент, заявивший, что строители настаивают на перестилке полов, а в смете, которую составила Вирджиния, это не предусмотрено. Энджи хорошо знала, что они включили эти расходы в смету, и решила позвонить архитектору и попросить его, чтобы он сам подтвердил это клиенту. По какой-то причине нужного ей номера не оказалось ни в их картотеке, ни в тех бумагах, что у нее были; расстроенная, что ей придется беспокоить из-за этого Вирджинию, но думая, что та уже должна была к этому времени достаточно хорошо отдохнуть и что Александр, наверное, уже уехал, она вышла в холл и тихо поднялась по лестнице на просторную площадку, с которой был вход в спальню Вирджинии; противоположной своей стороной эта спальня выходила на фасадную часть здания, глядевшую прямо на площадь. Энджи остановилась перед дверью, прежде чем постучать, прислушиваясь, не раздастся ли в комнате какой-нибудь шум, не работает ли у Вирджинии радио – та обычно всегда слушала классическую музыку по третьей программе, – и вдруг услышала голос самой Вирджинии, капризный, немного раздраженный, но с теми стальными нотками, которые Энджи успела уже узнать очень даже хорошо. Не будучи человеком щепетильным в подобных вопросах, Энджи стояла и слушала.
   – Александр, пожалуйста, выслушай меня. Мне кажется, что ты не принимаешь меня всерьез. Я хочу рожать дома. Не здесь, а в Хартесте. Мне кажется… нет, я уверена, что на этот раз все будет лучше, у меня гораздо меньше страхов и опасений.
   – Что, в самом доме?!
   – Да, в доме.
   – Но, дорогая, по-моему, это не очень удачная мысль. А если что-то случится?
   – Я уверена, что ничего не случится. Я уже посоветовалась на этот счет с гинекологом.
   – С мистером Данвуди?
   – Нет, не с мистером Данвуди. Его я не желаю больше видеть.
   – Но, дорогая, он же самый лучший гинеколог.
   – Только не для меня. Нет, я нашла очень приятную женщину-гинеколога. Она всего лишь лет на пять старше меня, страшно благожелательная, симпатичная, и она сделает абсолютно все, что мне может понадобиться. Ее зовут Лидия Пежо.
   – Вирджиния, мистер Данвуди – это лучший гинеколог, какой только может быть.
   – Ничего подобного, Александр. Он устроил мне адские пытки. Мне не нравится ни он сам, ни его высокомерное отношение к пациенту. Лидия Пежо такая же, как я сама, и она меня понимает. Не смотри на меня так, Александр, сейчас уже XX век. И она не какая-нибудь деревенская повивальная бабка. Пусть она и женщина, но она специалист. Она консультирует в госпитале королевы Шарлотты. Ну, раньше консультировала. Сейчас она работает в больнице в Свиндоне и ведет собственную частную практику. И главное различие между ней и мистером Данвуди заключается в том, что у нее у самой есть ребенок. Даже два. Одного она рожала традиционным способом, а второго по-новому. И она говорит, что безусловно предпочитает современный подход. А она знает, что говорит и почему. К тому же она много занималась психологической профилактикой, самоконтролем процесса родов, естественным снятием болей и…
   – Господи, Вирджиния, только не надо этого рассчитанного на дешевый эффект американского жаргона…
   – Это не американский жаргон и не трескучие фразы, Александр, и самое большее, что от тебя требуется, это выслушать меня и постараться понять, что я чувствую. Я это все делаю только для тебя, если ты помнишь, но у меня складывается сильное впечатление, что тебе совершенно наплевать на мои чувства и страхи.
   – Не говори чепухи.
   – Это не чепуха. Я просто не понимаю, почему ты не хочешь согласиться. Я прошу не так уж много. Я хочу родить своего ребенка в Хартесте, в привычной для меня обстановке, и Лидия Пежо готова мне в этом помочь, принять у меня там роды и проследить за тем, чтобы я была к ним должным образом подготовлена.
   – Вирджиния, я просто не хочу, чтобы ты там рожала. Извини. Хорошо, пусть тобой занимается эта женщина, если тебе так нужно, при условии, что я смогу убедиться в ее должной квалификации, но я не хочу, чтобы ты рожала в Хартесте.
   – Ну почему нет? По-моему, тебе эта идея должна быть ближе и понятнее, чем кому бы то ни было. Я уверена, что все лорды Кейтерхэмы, вплоть до самого последнего времени, появлялись на свет именно там. Еще даже десять или двадцать лет назад.
   – Не спорю. Но мне эта идея не нравится. Я понимаю, это звучит странно, но я не нахожу в ней ничего привлекательного.
   – Александр, тебе не обязательно при этом присутствовать. Если не хочешь, тебе не обязательно даже быть в имении. Да даже и в стране. И потом, дом большой, так что никаких моих криков или воплей ты и не услышишь.
   – Не в этом дело. Я просто предпочитаю, чтобы ты рожала ребенка в больнице.
   – Александр, – в голосе Вирджинии появилась какая-то странная нотка, – или я буду рожать в Хартесте, или я не стану рожать этого ребенка вообще.
   – О господи! – застонал Александр, и Энджи услышала, как затрещали полы, когда он начал ходить взад-вперед по комнате; она молниеносно сбежала вниз по лестнице. Она была уже внизу и открывала дверь в их офис, когда Александр прокричал: – Хорошо, рожай этого проклятого ребенка в Хартесте. Но не вини потом меня, если что-то выйдет не так и тебе придется повторять все снова, и снова, и снова!
 
   – Энджи? Это Вирджиния. Извини, но я очень коротко. Мне хотелось, чтобы ты узнала самой первой. У меня родился ребенок. Полчаса назад. Все прошло великолепно. Да, немножко преждевременно, дней на десять раньше, чем должно было, я знаю. Но с ней все в порядке. Шесть фунтов. Она красавица. Настоящая красавица. Что? Нет, ни капельки не расстроена, что девочка. И все так легко прошло, я готова повторить снова хоть десять раз. Что? Нет, он отправился на верховую прогулку. Он еще даже ничего не знает. Я проснулась, и вдруг у меня началось, я сказала Александру, чтобы он позвонил миссис Пежо, она жила тут, в гостинице «Лодж», и когда она приехала, Александр сказал, что, раз она здесь, он, пожалуй, на время исчезнет, и примерно через полчаса после этого родилась малышка, как будто просто выскользнула из меня наружу, и все. Этот новый метод прямо изумителен. Абсолютно без всяких трудностей, почти без боли, только надо очень сильно стараться. Я даже улыбалась, когда она появлялась на свет. Ой, да, ее зовут Георгина. Очень, очень длинненькая и тощая. И совершенно не похожа ни на кого из нашей семьи. Послушай, мне хочется, чтобы ты меня навестила как можно раньше. Обещай, что приедешь. Я попрошу Александра встретить тебя на станции или даже привезти прямо из Лондона. Ой, Энджи, я так счастлива! А теперь мне надо позвонить маме. И знаешь, что самое приятное? Я все-таки обскакала Мэри Роуз. У нее ребенок должен родиться где-то на этой неделе, и я боялась, что она родит первой и опять начнет хвастаться. Энджи, дорогая, до свидания, увидимся через несколько дней!
 
   Десять дней спустя Энджи приехала в Хартест; стояла ранняя весна, день был изумительный; дневным поездом, который шел с вокзала Паддингтон, она доехала до Свиндона и теперь, с огромным букетом лилий и бутылкой шампанского в руках, стояла возле станции и неуверенно оглядывалась по сторонам, высматривая шофера, который, как ей сказали, обязательно ее встретит; тут-то она и услышала громкий гудок и увидела на противоположной стороне маленькой пристанционной площади довольно старый «бентли», за рулем которого сидел сияющий Александр. Он вышел из машины, радостно обнял ее, потом открыл другую дверцу и подержал, помогая ей сесть; одет он был очень необычно, Энджи никогда еще не видела его в таком облачении – коричневые брюки из рубчатого плиса, клетчатая рубашка и темно-синяя шерстяная фуфайка; светлые волосы его были растрепаны, и выглядел он не тем внутренне напряженным человеком, что приезжал к ним на Итон-плейс, а совсем другим – он улыбался, держался непринужденно и, казалось, помолодел не меньше чем лет на пять.
   – Вы прекрасно выглядите, – сказал он, трогая машину с места, – и очень хорошо сделали, что приехали. Какие великолепные цветы! Вирджиния обрадуется. О, и шампанское тоже! Очень мило. Но, если не возражаете, мы его лучше на несколько недель припрячем, миссис Пежо считает, что Вирджинии не надо сейчас пить или, во всяком случае, если и пить, то крайне мало, а она все время старается найти какой-нибудь предлог, чтобы глотнуть шампанского. Конечно, ей есть что праздновать, но все же… А вы успели пообедать? Потому что если нет, то миссис Тэллоу на всякий случай кое-что для вас держит.
   – Успела, спасибо. Я купила в поезде пирог со свининой.
   – Бедняжка, он же, наверное, был несвежий?
   – Нет, отличный, – возразила Энджи, которая была еще очень молода, мало что видела в детстве и потому любила почти все съедобное и никогда не могла понять, почему отталкивают от себя то или иное блюдо Вирджиния, М. Визерли и другие сверхсостоятельные люди – а они отталкивали добрую половину того, что им подавали, заявляя, что это отвратительно.
   – Ну и хорошо. Я приехал за вами сам, потому что Гарольд Тэллоу, который работает у нас дворецким, а заодно и шофером, страшно занят – завтра приезжают родители Вирджинии; а кроме того, я хочу сам показать вам Хартест в ваш первый приезд сюда. – Он говорил возбужденно, почти восторженно, как маленький мальчик, которому предстоит вот-вот получить какое-то удовольствие.
   – Спасибо большое, – ответила Энджи, – мне жаль, что пришлось вас беспокоить. Я не знала, что прибывают родители Вирджинии, я ведь могла бы приехать и на следующей неделе.
   – Энджи, Вирджиния сгорает от нетерпения увидеть вас и показать вам девочку. Она от вас без ума, вы же это знаете. Она даже собиралась сама приехать встретить вас…
   – Она что, настолько хорошо себя чувствует?
   – Да, настолько хорошо. Все прошло совершенно по-другому, чем в первый раз, это просто поразительно. Должен признаться, я возражал против всей этой… чуть было не сказал «чепухи»… против родов дома, естественного обезболивания и всего остального, но я был не прав. Она уже давно встала с постели, ходит по дому, чувствует себя сильной и здоровой, счастлива, сама кормит ребенка и уже говорит о том, как все будет в следующий раз.
   – Ну, это прекрасно, – сказала Энджи. – Я рада.
 
   После этих слов Александр замолчал и почти всю дорогу ничего не говорил. Они проехали через самый центр Мальборо, который Александр назвал классически идеальным типом маленького провинциального городка и который Энджи показался похожим скорее на детскую игрушку – распланированный по крупным квадратам, с совершенно одинаковыми жилыми домами и зданиями из красного кирпича; никто специально его таким не замышлял, просто так уж сложилось, – выехали из него и поехали по идущей слегка в гору дороге, у начала которой стоял щит-указатель с надписями «Долина Сэлсбери» и «Кэлн». Через несколько миль дорога раздваивалась: одна ее ветвь шла вниз, где виднелось огромное, унылое, пустое, казавшееся каким-то мрачным пространство – это и была долина; а другая устремлялась дальше вверх прямо перед ними. Александр поехал по той, что шла вверх, неопределенно помахав рукой в направлении Обэри и каких-то выложенных окружностями камней: «Видели когда-нибудь это место? Или то, что в Стоунхендже?»
   Энджи отрицательно помотала головой; у нее появилось какое-то странное ощущение, навеянное этой молчаливой поездкой; она никогда не думала, что в Англии могут быть подобные места – одновременно и величественные, и мрачно-торжественные, и чем-то бередящие душу, и теперь чувствовала себя словно околдованная; так они проехали еще минут пятнадцать, прежде чем Александр свернул на узкую дорогу, резко отходившую в сторону и вниз, и они сразу же словно погрузились в совершенно иной пейзаж, гораздо более мягкий и приятный, каким-то непостижимым образом изолированный от безмерных, будто бы уходящих в бесконечность пространств ровной травы и безбрежного неба. Дорога была очень узкая, она непрерывно петляла в разные стороны, ныряла то вверх, то вниз; мили через две Александр снова свернул; они въехали в большие ворота с каменными столбами по бокам и широко распахнутыми чугунными створками и оказались в еще более умиротворяющей обстановке, как бы в тоннеле, образованном деревьями, растущими так плотно, что даже сейчас, когда на ветвях не было листьев, внутри этого тоннеля царили полумрак и спокойствие, напоенные звуками весны, пением птиц, пронизанные косыми лучами солнца.
   – Господи, как все сразу изменилось, – сказала Энджи, и Александр повернулся к ней, улыбнулся и проговорил:
   – Да, как будто входишь в какую-то потайную дверь и видишь чудо.
   Их взгляды встретились, и на мгновение между ними словно возникло что-то очень теплое, приятное, возбуждающее, что-то такое, что Энджи, с ее жизненным и эмоциональным опытом, была бы совершенно не в состоянии объяснить. Она отвернулась и стала смотреть на открывавшуюся впереди дорогу; деревья немного отступили, стало светлее, дорога чуть расширилась, потом они въехали во вторые ворота, более широкие и величественные, чем первые, с небольшими домиками по обе стороны при въезде, изящными невысокими строениями из серого камня, и дорога, пройдя между ними, повернула вправо и пошла немного под уклон. Буквально через минуту Александр остановил машину и выключил мотор. Энджи встревоженно взглянула на него; он улыбнулся ей в ответ и, протянув руку, похлопал ее по маленьким, сложенным на коленях ладошкам:
   – Не бойтесь, я не собираюсь вас соблазнять. Просто хочу показать вам мое… – Он запнулся, потом поправился: – Одно из моих величайших наслаждений.
   – Наслаждений? – с сомнением в голосе переспросила Энджи. К чему это он, черт возьми, клонит, подумала она; все происходящее стало вдруг ей казаться немного противным.
   – Да, наслаждений. – Он замолчал и задумчиво посмотрел на нее. – Наслаждение ведь очень важный фактор в жизни человека, вам не кажется?
   – Н-ну… пожалуй, – осторожно ответила она.
   – Я всегда провожу различие между наслаждениями невинными и порочными, – Александр улыбнулся ей, – и Хартест для меня одновременно и величайшее, и самое невинное из всех моих наслаждений.
   Энджи опустила стекло, и в машину устремился приятный, сладкий, напоенный запахами земли воздух, весь звенящий от пения птиц; она выставила руку в окно, и у нее возникло ощущение, что можно физически потрогать этот чудесный день, наполненный золотыми лучами солнца и теплом недавно прошедшего весеннего дождя.
   – Правильно, – кивнул он, – мне всегда хочется, чтобы все именно так и поступали, чтобы человек почувствовал, впитал в себя все это, чтобы он подготовил себя к дальнейшему.
   – А что же будет в дальнейшем? – спросила Энджи, улыбаясь Александру и чувствуя, что он ей нравится как никогда раньше, зачарованная этой его детской радостью и гордостью за то, что у него есть, – за имение, за землю, за эту красоту, которые, как внезапно выяснилось, служат для него главным смыслом его существования.
   – Дом, – ответил Александр, посидел немного неподвижно, глядя прямо перед собой, с ничего не выражающим лицом, и только потом мягко, почти неохотно запустил двигатель и медленно, очень медленно тронул машину вперед.
   Энджи по-прежнему смотрела вбок, на деревья, мимо которых они проезжали; но тут машина довольно резко свернула влево, она повернулась, увидела Хартест и даже вскрикнула от неожиданности и радостного удивления; дом располагался примерно в четверти мили перед ними, внизу, в самом конце длинной и прямой аллеи, в обе стороны от которой отходили просторные лужайки, где паслись овцы и олени, а справа от дома было видно озеро, голубой овал, окруженный зарослями камыша; на берегу озера стояло какое-то старое деревянное строение с примыкающей к нему пристанью, где была привязана лодка. Еще дальше справа, за озером, был виден лес, а за ним, красиво изгибаясь, парк пересекала река, протекавшая под изящным трехарочным мостом, по оба конца которого стояли какие-то сооружения, показавшиеся Энджи просто развалинами.
   Энджи и до приезда сюда знала, как выглядит дом; она много раз видела на фотографиях и эти плавные изгибы широких ступеней, ведущие к просторному парадному входу, и линию колонн вдоль фасада, и цепь идеальных по своим пропорциям окон, и этот возвышающийся над самой серединой крыши купол; но теперь она собственными глазами убедилась, что фотографии не могли передать ничего, совершенно ничего; надо было воочию увидеть всю цветовую гамму: нежный бледно-серый цвет камня, словно инкрустирующего голубое небо, немного более темную окраску крыши, светло-серую, почти белую гравийную аллею, заканчивающуюся у нижних ступеней, мягкий блеск окон, в которых отражались все краски дня; надо было видеть все расположение дома, весь окружающий его неторопливо разворачивающийся пейзаж, как будто специально созданный для того, чтобы это здание было построено именно здесь.