Страница:
– Господи, – выдохнула Энджи, – господи, как прекрасно! – и почувствовала, чуть не рассердившись, как на глаза у нее наворачиваются слезы; Александр увидел эти слезы и снова улыбнулся ей:
– Я очень рад, что вам здесь так понравилось. Этот дом придает смысл всему, что я делаю.
Вспоминая впоследствии эти его слова, Энджи поняла: они раскрыли ей Александра больше, чем все остальное, что он говорил ей в жизни, вместе взятое.
Они очень медленно проехали по Большой аллее, названной так еще самим Робертом Адамом, и, сделав поворот, остановились у нижней ступени лестницы; навстречу им бросились, радостно лая и стараясь лизнуть, две золотисто-рыжие охотничьи собаки, наскакивавшие на машину так, словно они не видели Александра долгие-долгие годы. Александр несколько раз прикрикнул на них, приказывая сидеть, однако собаки продолжали скакать, не обращая внимания на его команды, и он в итоге выбрался из машины, продрался через мелькающие со всех сторон когтистые лапы и лижущие языки, открыл с другой стороны машины дверцу для Энджи и жестом показал ей, чтобы она поднималась по лестнице. Энджи посмотрела вверх, испытав при этом прилив благоговейного страха и почувствовав – снова с некоторым раздражением, – что она здесь совершенно неуместна; и вдруг мгновенно повеселела, увидев, что наверху лестницы появилась улыбающаяся Вирджиния, которая махала ей рукой и кричала:
– Энджи, Энджи, как я рада, что ты приехала!
Энджи бросилась вверх по лестнице, обняла Вирджинию, потом, вспомнив, что лилии остались в машине, побежала опять вниз за ними (заметив там, несмотря на нервное возбуждение, в котором пребывала, что лежавшая на сиденье бутылка шампанского оказалась уже чем-то прикрыта, и почувствовав в связи с этим какое-то неясное беспокойство).
– Вот, – слегка задыхаясь, проговорила она, когда оказалась снова рядом с Вирджинией, – это вам. Поздравляю! Вы действительно прекрасно выглядите, Вирджиния, а я-то знаете что думала? Что вы лежите в постели, обложенная со всех сторон подушками.
– Я и в самом деле очень хорошо себя чувствую, – сказала Вирджиния, – я поднялась в первый же день, правда, Няня?
Позади Вирджинии возникла высокая, весьма основательная фигура; в ней не меньше пяти футов девяти дюймов росту, подумала немало удивленная Энджи, представлявшая себе всех нянечек низенькими и полными; серебристо-седые волосы были уложены сзади во впечатляющий пучок, кожа на лице была немного желтоватая, как будто болезненная, ярко блестели серые глаза, нос был маленький, но удивительно симпатичный, а рот, даже когда она была спокойна, привычно сжимался так крепко, что губ почти не было видно. Вопреки ожиданиям Энджи, одета Няня была не в форму, а в какую-то совершенно бесформенную юбку и столь же бесформенные шерстяной джемпер и блузу; все это было абсолютно одинакового оттенка бежевого цвета. Толстые бежевые чулки плотно обтягивали ноги, на удивление длинные и стройные; обута она была в добротные коричневые ботинки со шнуровкой. Няня посмотрела на Энджи и вдруг улыбнулась, коротко, но как-то очень тепло, после чего ее лицо снова мгновенно приняло привычное выражение почти неумолимого неодобрения.
– Няня, это Энджи Бербэнк, та самая, что работает у меня, и так здорово; я вам о ней говорила много-много раз. Энджи, это мисс Бэркуорт, но ты зови ее просто Няня, ее все так зовут, верно, Няня?
– Верно, мадам, и спасибо им всем хотя бы за это, – отозвалась Няня; ее ответ показался Энджи несколько странным, однако Вирджиния рассмеялась:
– Ну, Няня, вы много за что можете сказать спасибо, вот хотя бы за тех двух очаровательных девчушек, за которыми вы приглядываете; да, кстати, а где Шарлотта? Я хочу, чтобы Энджи с ней тоже познакомилась.
– Шарлотта на кухне, мадам, с миссис Тэллоу, но мы должны уже скоро идти с ней на прогулку. – По тону Няни было ясно, что даже всеобщая конференция всех Объединенных Наций безнадежно померкла бы по своему значению в сравнении с предстоящей прогулкой.
– Да, конечно, – ответила Вирджиния, – но мы успеем ее перехватить до этого, пойдем, Энджи, а потом попьем чаю. Ты, наверное, умираешь с голоду, Энджи?
– Да нет, но чашечку чая выпила бы с удовольствием.
– Миссис Тэллоу тебе заварит, она тоже любит такой же крепкий и густой чай, как и ты. Пошли.
Вирджиния пошла вперед, показывая дорогу, и через большие парадные двери они вошли в холл; он был просторный, высокий, квадратный и почти пустой, только возле одной из стен стоял большой стол, а на нем – очень внушительная ваза с цветами и лежала большущая и довольно потрепанная книга в кожаном переплете, на котором витиеватыми золотыми буквами было вытиснено: «Книга посетителей». Полы в холле были деревянные, стены выкрашены белым и голубым и украшены сложной лепниной – Энджи к этому моменту испытывала уже слишком сильное замешательство, чувствовала себя не в своей тарелке и потому не в состоянии была воспринимать детали, но уловила, что там было множество летящих куда-то нимф, урн и свисающих откуда-то кистей винограда, – а из холла вело неизвестно куда множество дверей. Вирджиния повела ее через одну из тех дверей, что находились в задней стене холла; за дверью оказался второй холл – как позднее узнала Энджи, называвшийся Ротондой, – огромный, наполненный льющимся сверху светом; взглянув вверх, она увидела, что они стоят прямо под стеклянным куполом, переплет которого напоминал отсюда по своему рисунку гигантскую паутину. И это помещение тоже было почти пустым, если не считать стоявших на противоположных его концах двух столов, окруженных креслами; комплекты были разные, но подобранные в тон друг другу; по стенам висело несколько картин; а в тыльной части Ротонды начиналась широкая, изящно изогнутая и необыкновенно красивая лестница, которая, насколько могла судить Энджи, совершенно ни на чем не держалась.
– Это и есть знаменитая парящая лестница, – кивнула на нее Вирджиния, – красивая, правда? Не спрашивай меня, на чем она держится, потому что я все равно не знаю, и Александра тоже не спрашивай, он тебе сам все расскажет. Пойдем пока сюда, на кухню, я тебе покажу мою милую Шарлотту.
Они вышли через дверь в тыльной части Ротонды на лестницу, ступеньки которой шли вниз и выводили в длинный коридор; от этого коридора вправо вел еще один, более длинный, освещенный падающими откуда-то лучами дневного света; в конце его была дверь; они свернули влево, вошли в другую дверь и оказались на кухне, в которой, как отметила про себя Энджи, легко поместился бы весь дом, где жили ее бабушка и дедушка. Пол кухни был выложен большими каменными плитами, стены были тоже из крупного камня, окна устроены довольно высоко, однако на улицу они выходили на уровне ног; в самом центре кухни стоял громадный стол из неполированной сосны, окруженный множеством стульев, а в дальнем конце был устроен большой камин, обвешанный щипцами и другими приспособлениями, которые напомнили Энджи разнообразные средневековые орудия пыток; возле камина стояли мехи, а за железной решеткой лежали аккуратно уложенные поленья.
Около противоположной стены располагалось несколько моек, казавшихся такими же старыми, как и каминные приспособления; там же стояли шкафы для посуды, а над мойками были устроены деревянные полки для сушки чашек и тарелок; рядом с мойками находилась большая плита, металлические прутья над которой были обвешаны чулочками и штанишками – по-видимому, это сушилась одежда Шарлотты, – а на самой плите вовсю кипел большой черный чугунный чайник.
Несмотря на размеры помещения и на то, что в таком каменном мешке в принципе могло бы быть достаточно промозгло, в кухне было тепло и уютно; по обе стороны плиты стояли два больших старых кресла, в одном из которых лежал огромный рыжий кот, а в воздухе навечно повисли чудесные запахи, в которых опьяняюще смешивалось что-то выпекаемое с чем-то жарящимся.
– Здравствуйте, миссис Тэллоу, это Энджи Бербэнк, она работает у меня. Няня сказала, что Шарлотта должна быть здесь.
– Она была, ваша светлость, но только что пошла с мистером и миссис Данбар посмотреть овечек. Они должны вот-вот вернуться.
Миссис Тэллоу улыбнулась Энджи; полная и миловидная, с темными волосами и светло-голубыми глазами, она была одета в белый халат и внешне гораздо больше походила на повариху, чем мисс Бэркуорт – на няньку.
– Рада познакомиться с вами, мисс. Хотите чаю и, может быть, пирога или чего-нибудь еще? Шарлотта мне помогает, ваша светлость, она уже прекрасно освоилась на кухне, и она испекла очень хороший маленький имбирный пирожок, я его только обмазала сверху маслом.
Энджи сидела в удобно провалившемся под ней большом и глубоком кресле, ощущая идущее от плиты приятное тепло, и пила очень крепкий и очень сладкий чай, заедая его пирогом. Вирджиния потягивала из довольно большого бокала, который она достала из холодильника, вино: «Не смотри на меня так, Энджи, это осталось от обеда» – и расспрашивала миссис Тэллоу о том, что та собирается приготовить на завтра, к приезду ее родителей: «Моя мама больше всего на свете обожает цыплят, нельзя ли сделать их?» – и тут из коридора до них донесся звук шагов по каменным плитам и в проеме кухонной двери появились мужчина и женщина, а между ними маленькая девочка, которую они держали за руки. Оба взрослых были очень высокого роста, особенно он; у него было узкое худое, похожее на ястребиное, лицо, небрежно свисающие светло-русые волосы и большие, слегка запавшие бледно-голубые глаза. Одет он был в сильно поношенный костюм из зеленовато-коричневого твида, воротничок его кремовой шерстяной рубашки заметно обтрепался. Руки у него были очень большие и, как заметила Энджи, исключительно красивые, тонкие, с длинными пальцами; ноги, угадывавшиеся под старыми, свободно болтающимися брюками, тоже были неимоверно длинны. Энджи подумала, что в нем должно быть не меньше шести футов шести дюймов росту. У жены его – или, вернее сказать, у вошедшей с ним вместе женщины, которую Энджи сочла за его жену, – было приятное и простое, испещренное веснушками лицо; она тоже была высокой, но более плотного телосложения и выглядела не так обтрепанно: на ней были шерстяная юбка и блузка, поверх теплая куртка-безрукавка на молнии, а пышные волосы прикрывал завязанный узлом платок. Шею ее украшала нитка жемчуга, и Энджи готова была поспорить на свою годовую зарплату, что жемчуг настоящий.
Вирджиния поставила на стол свой бокал и лучезарно улыбнулась вошедшим:
– Так мило с вашей стороны, что вы все время возитесь с Шарлоттой. Энджи, познакомься с Мартином и Катрионой Данбар. Катриона – моя лучшая подруга здесь, мы с ней много обо всем говорим, и она даже не осуждает меня за то, что я не люблю охоту; а Мартин – управляющий нашим имением и следит за тем, чтобы и наши дела, и мы сами были в полном порядке. Особенно Александр. А это Энджи Бербэнк, моя лондонская помощница. Столь же бесценный для меня человек.
Катриона и Мартин обменялись с Энджи рукопожатиями; сделали они это как-то нервно, словно соприкосновение с человеком, столь очевидно не принадлежащим к их здешнему миру, могло оказаться для них чем-то опасным.
– Здравствуйте, – сказала Катриона. – Добро пожаловать в Хартест. Мы всегда считали: то, что Вирджиния делает в Лондоне, очень талантливо, правда ведь, Мартин?
Очень странная она подруга для Вирджинии, подумала Энджи; ведь между ними даже отдаленно не может быть ничего общего.
Мартин Данбар взял ладонь Энджи в свою, большую и костистую. Рукопожатие его оказалось на удивление мягким.
– Здравствуйте, – произнес он, и необычайно приятная улыбка разом изменила его лицо, из сурового и ястребиного превратив в почти мальчишеское, ласковое. – Очень рад наконец-то с вами познакомиться, мы тут о вас много наслышаны.
Энджи робко улыбнулась им обоим, хотела было сказать что-нибудь подходящее к случаю, но так и не сумела найти нужных слов.
– Нам пора идти, Вирджиния, – проговорил Мартин. – Мне нужно еще увидеться с Александром, а Катриона отправляется по магазинам за покупками. Увидимся позже, если получится.
– Да, разумеется, – ответила Вирджиния, – заходите на чай, – и улыбнулась ему; как-то равнодушно, почти холодно, подумала Энджи. Данбары направились к задней двери; Вирджиния проводила их, а потом вернулась назад, на ходу протягивая руки к Шарлотте.
– Шарлотта, ангел мой, иди сюда, поздоровайся с моей самой лучшей подругой, мисс Бербэнк. Думаю, тебе можно называть ее Энджи. Ты не возражаешь, Энджи?
– Конечно нет. – Энджи тоже протянула руку. – Здравствуй, Шарлотта, рада с тобой познакомиться. – И тут же опять смутилась, вспомнив, как Сьюзи предупреждала ее: никогда не произноси этих слов.
Однако Шарлотта не очень еще освоилась с тонкостями английского этикета и ни капельки не обиделась; она улыбнулась, взяла протянутую Энджи руку, поздоровалась и изучающе уставилась ей в лицо.
– Ты очень красивая, – сказала она через минуту или две.
– Спасибо, – засмеялась Энджи, – ты тоже. – И это было правдой. Энджи не любила детей, считая их утомительными и слишком много требующими, но и она должна была признать, что Шарлотта очаровательнейшая малышка, пожалуй, чуть излишне полноватая, с копной блестящих темных кудряшек и личиком херувима, с ямочками на щечках и легкой россыпью веснушек; у нее были такие же, как у мамы, золотисто-коричневые глаза и ротик, похожий на маленький розовый бутон.
– А вы работаете вместе с мамочкой в Лондоне? – спросила девочка, и Энджи ответила, что да; тогда Шарлотта заявила, что ей надо переехать в Хартест и работать здесь, так было бы намного лучше; но тут в дверях кухни появилась Няня с маленьким байковым пальто и парой высоких красных резиновых сапожек в руках.
– Пора идти на прогулку, Шарлотта, – произнесла она.
– А можно, эта новая леди тоже с нами пойдет? – улыбнувшись Няне, с надеждой в голосе спросила Шарлотта. – Я ей овечек покажу. – Но рот Няни сжался в ответ еще крепче, чем обычно, и Вирджиния тоже сказала, что нет, не в этот раз, что Энджи приехала к ней посмотреть второго ребеночка и они будут сейчас говорить о работе, а это очень скучно, но если Шарлотта будет хорошо себя вести, то потом они смогут все вместе попить чаю.
– Пойдем наверх, в мою комнату, – предложила Вирджиния, когда Няня и Шарлотта ушли, – посмотришь Георгину, а потом поболтаем всласть. Не возражаешь, если я тебя проведу по задней лестнице?
Энджи с улыбкой ответила, что нет, не очень, и они поднялись на два пролета по темной винтовой лестнице, вошли в какую-то дверь и очутились в широком, залитом солнцем коридоре; Вирджиния прошла еще несколько ярдов вперед и резко распахнула одну из дверей:
– Вот это моя комната. – Она подошла к колыбели, стоявшей около большой кровати. – А вот это Георгина. Посмотри, ну разве она не чудо?
Георгина, неотличимая от любого другого младенца – такая же сморщенная, так же завернутая, как и все они, – крепко спала, сжав маленькие кулачки; Энджи повосхищалась ею так экспансивно, как только смогла, а потом повернулась к окну. Комната Вирджинии располагалась с тыльной стороны здания; из окна открывался вид на безбрежный лес, за которым далеко-далеко виднелись разливы таких же бескрайних полей; прямо под окном была длинная терраса, и ступени с нее вели в парк с тщательно подстриженными клумбами и растениями; дальше шла высокая живая изгородь, за которой явно тоже располагались сады и парк, настоящая изысканная симфония из зелени, а еще дальше шли круто спускающиеся вниз газоны, сплошь засаженные крокусами и ранними нарциссами; эти газоны обрывались у какой-то скрытой от взгляда черты («Это нечто вроде большущей канавы, – пояснила Вирджиния, – она защищает сады от оленей и овец»), вдоль которой сады снова соединялись с парком. Влево от дома шли выгоны, на которых паслись несколько лошадей; а за верхушками деревьев чуть виднелись какие-то строения, по-видимому конюшни. Энджи сделала сверхчеловеческое усилие над собой, чтобы сказать что-нибудь приличествующее случаю, что-нибудь достаточно умное и приятное, и тогда из самой глубины ее души заговорила Энджи Викс.
– Ну и повезло же тебе, дрянь ты этакая! – произнесла она и, поняв, что она только что сказала, мгновенно зажала себе рот рукой и в ужасе уставилась на Вирджинию. – Ой, Вирджиния, простите. Сама не знаю, как это у меня вырвалось.
– Ничего страшного, – расхохоталась Вирджиния. – Я не обиделась. Конечно, все это слишком много для одного человека, и я этого точно не заслужила. Я все время чувствую себя из-за этого виноватой: у меня здесь все есть… кроме разве что сына…
– Ну, он у вас тоже будет, тем более теперь, когда, как говорят, вы уже не против попробовать еще раз; или не так?
– Не совсем так. – В словах Вирджинии послышалось нечто похожее на потаенный вздох, впрочем, очень слабый. – Нет, конечно, я в принципе готова. Ох, Энджи, я действительно так рада тебя видеть, пусть даже тебе из-за этого и пришлось немножко помучиться завистью!
– Простите меня, – повторила Энджи, – и я нисколечки не завидую. Просто, наверное, все, что я увидела, выбило меня из колеи. А вы, я думаю, ждете не дождетесь приезда мамы, – осторожно добавила она, зная, что как только у женщины появляется ребенок, та начинает мечтать о приезде мамы; правда, что касается самой Энджи, она и представить себе не могла, чтобы лично у нее появилось бы подобное желание.
– Да, да, конечно. Хорошо было бы, если бы Малыш тоже смог приехать; но он все еще сидит в домашнем заключении у Мэри Роуз.
– А другая леди Кейтерхэм на этот раз приедет? Мать Александра? – снова осторожно спросила Энджи.
По лицу Вирджинии пробежала тень, но она сделала над собой усилие и улыбнулась:
– Нет, не приедет. Ну что ж, это ее потеря. Я ей на этот раз даже написала. Сообщила, что ребенка зовут Георгина, что второе ее имя – Алисия, в честь нее; приглашала приехать, познакомиться со мной и с обеими внучками, но она даже не ответила. Александр говорит, что она звонила и просила передать, что не сможет приехать. Ну и ладно, я ставлю точку.
Энджи подумала, что сама она тоже давно уже поставила бы точку. Чем больше она наблюдала семейство Кейтерхэмов, тем лучше понимала, как мало на самом деле о них знает. И как много ей нужно о них узнать.
Глава 5
– Я очень рад, что вам здесь так понравилось. Этот дом придает смысл всему, что я делаю.
Вспоминая впоследствии эти его слова, Энджи поняла: они раскрыли ей Александра больше, чем все остальное, что он говорил ей в жизни, вместе взятое.
Они очень медленно проехали по Большой аллее, названной так еще самим Робертом Адамом, и, сделав поворот, остановились у нижней ступени лестницы; навстречу им бросились, радостно лая и стараясь лизнуть, две золотисто-рыжие охотничьи собаки, наскакивавшие на машину так, словно они не видели Александра долгие-долгие годы. Александр несколько раз прикрикнул на них, приказывая сидеть, однако собаки продолжали скакать, не обращая внимания на его команды, и он в итоге выбрался из машины, продрался через мелькающие со всех сторон когтистые лапы и лижущие языки, открыл с другой стороны машины дверцу для Энджи и жестом показал ей, чтобы она поднималась по лестнице. Энджи посмотрела вверх, испытав при этом прилив благоговейного страха и почувствовав – снова с некоторым раздражением, – что она здесь совершенно неуместна; и вдруг мгновенно повеселела, увидев, что наверху лестницы появилась улыбающаяся Вирджиния, которая махала ей рукой и кричала:
– Энджи, Энджи, как я рада, что ты приехала!
Энджи бросилась вверх по лестнице, обняла Вирджинию, потом, вспомнив, что лилии остались в машине, побежала опять вниз за ними (заметив там, несмотря на нервное возбуждение, в котором пребывала, что лежавшая на сиденье бутылка шампанского оказалась уже чем-то прикрыта, и почувствовав в связи с этим какое-то неясное беспокойство).
– Вот, – слегка задыхаясь, проговорила она, когда оказалась снова рядом с Вирджинией, – это вам. Поздравляю! Вы действительно прекрасно выглядите, Вирджиния, а я-то знаете что думала? Что вы лежите в постели, обложенная со всех сторон подушками.
– Я и в самом деле очень хорошо себя чувствую, – сказала Вирджиния, – я поднялась в первый же день, правда, Няня?
Позади Вирджинии возникла высокая, весьма основательная фигура; в ней не меньше пяти футов девяти дюймов росту, подумала немало удивленная Энджи, представлявшая себе всех нянечек низенькими и полными; серебристо-седые волосы были уложены сзади во впечатляющий пучок, кожа на лице была немного желтоватая, как будто болезненная, ярко блестели серые глаза, нос был маленький, но удивительно симпатичный, а рот, даже когда она была спокойна, привычно сжимался так крепко, что губ почти не было видно. Вопреки ожиданиям Энджи, одета Няня была не в форму, а в какую-то совершенно бесформенную юбку и столь же бесформенные шерстяной джемпер и блузу; все это было абсолютно одинакового оттенка бежевого цвета. Толстые бежевые чулки плотно обтягивали ноги, на удивление длинные и стройные; обута она была в добротные коричневые ботинки со шнуровкой. Няня посмотрела на Энджи и вдруг улыбнулась, коротко, но как-то очень тепло, после чего ее лицо снова мгновенно приняло привычное выражение почти неумолимого неодобрения.
– Няня, это Энджи Бербэнк, та самая, что работает у меня, и так здорово; я вам о ней говорила много-много раз. Энджи, это мисс Бэркуорт, но ты зови ее просто Няня, ее все так зовут, верно, Няня?
– Верно, мадам, и спасибо им всем хотя бы за это, – отозвалась Няня; ее ответ показался Энджи несколько странным, однако Вирджиния рассмеялась:
– Ну, Няня, вы много за что можете сказать спасибо, вот хотя бы за тех двух очаровательных девчушек, за которыми вы приглядываете; да, кстати, а где Шарлотта? Я хочу, чтобы Энджи с ней тоже познакомилась.
– Шарлотта на кухне, мадам, с миссис Тэллоу, но мы должны уже скоро идти с ней на прогулку. – По тону Няни было ясно, что даже всеобщая конференция всех Объединенных Наций безнадежно померкла бы по своему значению в сравнении с предстоящей прогулкой.
– Да, конечно, – ответила Вирджиния, – но мы успеем ее перехватить до этого, пойдем, Энджи, а потом попьем чаю. Ты, наверное, умираешь с голоду, Энджи?
– Да нет, но чашечку чая выпила бы с удовольствием.
– Миссис Тэллоу тебе заварит, она тоже любит такой же крепкий и густой чай, как и ты. Пошли.
Вирджиния пошла вперед, показывая дорогу, и через большие парадные двери они вошли в холл; он был просторный, высокий, квадратный и почти пустой, только возле одной из стен стоял большой стол, а на нем – очень внушительная ваза с цветами и лежала большущая и довольно потрепанная книга в кожаном переплете, на котором витиеватыми золотыми буквами было вытиснено: «Книга посетителей». Полы в холле были деревянные, стены выкрашены белым и голубым и украшены сложной лепниной – Энджи к этому моменту испытывала уже слишком сильное замешательство, чувствовала себя не в своей тарелке и потому не в состоянии была воспринимать детали, но уловила, что там было множество летящих куда-то нимф, урн и свисающих откуда-то кистей винограда, – а из холла вело неизвестно куда множество дверей. Вирджиния повела ее через одну из тех дверей, что находились в задней стене холла; за дверью оказался второй холл – как позднее узнала Энджи, называвшийся Ротондой, – огромный, наполненный льющимся сверху светом; взглянув вверх, она увидела, что они стоят прямо под стеклянным куполом, переплет которого напоминал отсюда по своему рисунку гигантскую паутину. И это помещение тоже было почти пустым, если не считать стоявших на противоположных его концах двух столов, окруженных креслами; комплекты были разные, но подобранные в тон друг другу; по стенам висело несколько картин; а в тыльной части Ротонды начиналась широкая, изящно изогнутая и необыкновенно красивая лестница, которая, насколько могла судить Энджи, совершенно ни на чем не держалась.
– Это и есть знаменитая парящая лестница, – кивнула на нее Вирджиния, – красивая, правда? Не спрашивай меня, на чем она держится, потому что я все равно не знаю, и Александра тоже не спрашивай, он тебе сам все расскажет. Пойдем пока сюда, на кухню, я тебе покажу мою милую Шарлотту.
Они вышли через дверь в тыльной части Ротонды на лестницу, ступеньки которой шли вниз и выводили в длинный коридор; от этого коридора вправо вел еще один, более длинный, освещенный падающими откуда-то лучами дневного света; в конце его была дверь; они свернули влево, вошли в другую дверь и оказались на кухне, в которой, как отметила про себя Энджи, легко поместился бы весь дом, где жили ее бабушка и дедушка. Пол кухни был выложен большими каменными плитами, стены были тоже из крупного камня, окна устроены довольно высоко, однако на улицу они выходили на уровне ног; в самом центре кухни стоял громадный стол из неполированной сосны, окруженный множеством стульев, а в дальнем конце был устроен большой камин, обвешанный щипцами и другими приспособлениями, которые напомнили Энджи разнообразные средневековые орудия пыток; возле камина стояли мехи, а за железной решеткой лежали аккуратно уложенные поленья.
Около противоположной стены располагалось несколько моек, казавшихся такими же старыми, как и каминные приспособления; там же стояли шкафы для посуды, а над мойками были устроены деревянные полки для сушки чашек и тарелок; рядом с мойками находилась большая плита, металлические прутья над которой были обвешаны чулочками и штанишками – по-видимому, это сушилась одежда Шарлотты, – а на самой плите вовсю кипел большой черный чугунный чайник.
Несмотря на размеры помещения и на то, что в таком каменном мешке в принципе могло бы быть достаточно промозгло, в кухне было тепло и уютно; по обе стороны плиты стояли два больших старых кресла, в одном из которых лежал огромный рыжий кот, а в воздухе навечно повисли чудесные запахи, в которых опьяняюще смешивалось что-то выпекаемое с чем-то жарящимся.
– Здравствуйте, миссис Тэллоу, это Энджи Бербэнк, она работает у меня. Няня сказала, что Шарлотта должна быть здесь.
– Она была, ваша светлость, но только что пошла с мистером и миссис Данбар посмотреть овечек. Они должны вот-вот вернуться.
Миссис Тэллоу улыбнулась Энджи; полная и миловидная, с темными волосами и светло-голубыми глазами, она была одета в белый халат и внешне гораздо больше походила на повариху, чем мисс Бэркуорт – на няньку.
– Рада познакомиться с вами, мисс. Хотите чаю и, может быть, пирога или чего-нибудь еще? Шарлотта мне помогает, ваша светлость, она уже прекрасно освоилась на кухне, и она испекла очень хороший маленький имбирный пирожок, я его только обмазала сверху маслом.
Энджи сидела в удобно провалившемся под ней большом и глубоком кресле, ощущая идущее от плиты приятное тепло, и пила очень крепкий и очень сладкий чай, заедая его пирогом. Вирджиния потягивала из довольно большого бокала, который она достала из холодильника, вино: «Не смотри на меня так, Энджи, это осталось от обеда» – и расспрашивала миссис Тэллоу о том, что та собирается приготовить на завтра, к приезду ее родителей: «Моя мама больше всего на свете обожает цыплят, нельзя ли сделать их?» – и тут из коридора до них донесся звук шагов по каменным плитам и в проеме кухонной двери появились мужчина и женщина, а между ними маленькая девочка, которую они держали за руки. Оба взрослых были очень высокого роста, особенно он; у него было узкое худое, похожее на ястребиное, лицо, небрежно свисающие светло-русые волосы и большие, слегка запавшие бледно-голубые глаза. Одет он был в сильно поношенный костюм из зеленовато-коричневого твида, воротничок его кремовой шерстяной рубашки заметно обтрепался. Руки у него были очень большие и, как заметила Энджи, исключительно красивые, тонкие, с длинными пальцами; ноги, угадывавшиеся под старыми, свободно болтающимися брюками, тоже были неимоверно длинны. Энджи подумала, что в нем должно быть не меньше шести футов шести дюймов росту. У жены его – или, вернее сказать, у вошедшей с ним вместе женщины, которую Энджи сочла за его жену, – было приятное и простое, испещренное веснушками лицо; она тоже была высокой, но более плотного телосложения и выглядела не так обтрепанно: на ней были шерстяная юбка и блузка, поверх теплая куртка-безрукавка на молнии, а пышные волосы прикрывал завязанный узлом платок. Шею ее украшала нитка жемчуга, и Энджи готова была поспорить на свою годовую зарплату, что жемчуг настоящий.
Вирджиния поставила на стол свой бокал и лучезарно улыбнулась вошедшим:
– Так мило с вашей стороны, что вы все время возитесь с Шарлоттой. Энджи, познакомься с Мартином и Катрионой Данбар. Катриона – моя лучшая подруга здесь, мы с ней много обо всем говорим, и она даже не осуждает меня за то, что я не люблю охоту; а Мартин – управляющий нашим имением и следит за тем, чтобы и наши дела, и мы сами были в полном порядке. Особенно Александр. А это Энджи Бербэнк, моя лондонская помощница. Столь же бесценный для меня человек.
Катриона и Мартин обменялись с Энджи рукопожатиями; сделали они это как-то нервно, словно соприкосновение с человеком, столь очевидно не принадлежащим к их здешнему миру, могло оказаться для них чем-то опасным.
– Здравствуйте, – сказала Катриона. – Добро пожаловать в Хартест. Мы всегда считали: то, что Вирджиния делает в Лондоне, очень талантливо, правда ведь, Мартин?
Очень странная она подруга для Вирджинии, подумала Энджи; ведь между ними даже отдаленно не может быть ничего общего.
Мартин Данбар взял ладонь Энджи в свою, большую и костистую. Рукопожатие его оказалось на удивление мягким.
– Здравствуйте, – произнес он, и необычайно приятная улыбка разом изменила его лицо, из сурового и ястребиного превратив в почти мальчишеское, ласковое. – Очень рад наконец-то с вами познакомиться, мы тут о вас много наслышаны.
Энджи робко улыбнулась им обоим, хотела было сказать что-нибудь подходящее к случаю, но так и не сумела найти нужных слов.
– Нам пора идти, Вирджиния, – проговорил Мартин. – Мне нужно еще увидеться с Александром, а Катриона отправляется по магазинам за покупками. Увидимся позже, если получится.
– Да, разумеется, – ответила Вирджиния, – заходите на чай, – и улыбнулась ему; как-то равнодушно, почти холодно, подумала Энджи. Данбары направились к задней двери; Вирджиния проводила их, а потом вернулась назад, на ходу протягивая руки к Шарлотте.
– Шарлотта, ангел мой, иди сюда, поздоровайся с моей самой лучшей подругой, мисс Бербэнк. Думаю, тебе можно называть ее Энджи. Ты не возражаешь, Энджи?
– Конечно нет. – Энджи тоже протянула руку. – Здравствуй, Шарлотта, рада с тобой познакомиться. – И тут же опять смутилась, вспомнив, как Сьюзи предупреждала ее: никогда не произноси этих слов.
Однако Шарлотта не очень еще освоилась с тонкостями английского этикета и ни капельки не обиделась; она улыбнулась, взяла протянутую Энджи руку, поздоровалась и изучающе уставилась ей в лицо.
– Ты очень красивая, – сказала она через минуту или две.
– Спасибо, – засмеялась Энджи, – ты тоже. – И это было правдой. Энджи не любила детей, считая их утомительными и слишком много требующими, но и она должна была признать, что Шарлотта очаровательнейшая малышка, пожалуй, чуть излишне полноватая, с копной блестящих темных кудряшек и личиком херувима, с ямочками на щечках и легкой россыпью веснушек; у нее были такие же, как у мамы, золотисто-коричневые глаза и ротик, похожий на маленький розовый бутон.
– А вы работаете вместе с мамочкой в Лондоне? – спросила девочка, и Энджи ответила, что да; тогда Шарлотта заявила, что ей надо переехать в Хартест и работать здесь, так было бы намного лучше; но тут в дверях кухни появилась Няня с маленьким байковым пальто и парой высоких красных резиновых сапожек в руках.
– Пора идти на прогулку, Шарлотта, – произнесла она.
– А можно, эта новая леди тоже с нами пойдет? – улыбнувшись Няне, с надеждой в голосе спросила Шарлотта. – Я ей овечек покажу. – Но рот Няни сжался в ответ еще крепче, чем обычно, и Вирджиния тоже сказала, что нет, не в этот раз, что Энджи приехала к ней посмотреть второго ребеночка и они будут сейчас говорить о работе, а это очень скучно, но если Шарлотта будет хорошо себя вести, то потом они смогут все вместе попить чаю.
– Пойдем наверх, в мою комнату, – предложила Вирджиния, когда Няня и Шарлотта ушли, – посмотришь Георгину, а потом поболтаем всласть. Не возражаешь, если я тебя проведу по задней лестнице?
Энджи с улыбкой ответила, что нет, не очень, и они поднялись на два пролета по темной винтовой лестнице, вошли в какую-то дверь и очутились в широком, залитом солнцем коридоре; Вирджиния прошла еще несколько ярдов вперед и резко распахнула одну из дверей:
– Вот это моя комната. – Она подошла к колыбели, стоявшей около большой кровати. – А вот это Георгина. Посмотри, ну разве она не чудо?
Георгина, неотличимая от любого другого младенца – такая же сморщенная, так же завернутая, как и все они, – крепко спала, сжав маленькие кулачки; Энджи повосхищалась ею так экспансивно, как только смогла, а потом повернулась к окну. Комната Вирджинии располагалась с тыльной стороны здания; из окна открывался вид на безбрежный лес, за которым далеко-далеко виднелись разливы таких же бескрайних полей; прямо под окном была длинная терраса, и ступени с нее вели в парк с тщательно подстриженными клумбами и растениями; дальше шла высокая живая изгородь, за которой явно тоже располагались сады и парк, настоящая изысканная симфония из зелени, а еще дальше шли круто спускающиеся вниз газоны, сплошь засаженные крокусами и ранними нарциссами; эти газоны обрывались у какой-то скрытой от взгляда черты («Это нечто вроде большущей канавы, – пояснила Вирджиния, – она защищает сады от оленей и овец»), вдоль которой сады снова соединялись с парком. Влево от дома шли выгоны, на которых паслись несколько лошадей; а за верхушками деревьев чуть виднелись какие-то строения, по-видимому конюшни. Энджи сделала сверхчеловеческое усилие над собой, чтобы сказать что-нибудь приличествующее случаю, что-нибудь достаточно умное и приятное, и тогда из самой глубины ее души заговорила Энджи Викс.
– Ну и повезло же тебе, дрянь ты этакая! – произнесла она и, поняв, что она только что сказала, мгновенно зажала себе рот рукой и в ужасе уставилась на Вирджинию. – Ой, Вирджиния, простите. Сама не знаю, как это у меня вырвалось.
– Ничего страшного, – расхохоталась Вирджиния. – Я не обиделась. Конечно, все это слишком много для одного человека, и я этого точно не заслужила. Я все время чувствую себя из-за этого виноватой: у меня здесь все есть… кроме разве что сына…
– Ну, он у вас тоже будет, тем более теперь, когда, как говорят, вы уже не против попробовать еще раз; или не так?
– Не совсем так. – В словах Вирджинии послышалось нечто похожее на потаенный вздох, впрочем, очень слабый. – Нет, конечно, я в принципе готова. Ох, Энджи, я действительно так рада тебя видеть, пусть даже тебе из-за этого и пришлось немножко помучиться завистью!
– Простите меня, – повторила Энджи, – и я нисколечки не завидую. Просто, наверное, все, что я увидела, выбило меня из колеи. А вы, я думаю, ждете не дождетесь приезда мамы, – осторожно добавила она, зная, что как только у женщины появляется ребенок, та начинает мечтать о приезде мамы; правда, что касается самой Энджи, она и представить себе не могла, чтобы лично у нее появилось бы подобное желание.
– Да, да, конечно. Хорошо было бы, если бы Малыш тоже смог приехать; но он все еще сидит в домашнем заключении у Мэри Роуз.
– А другая леди Кейтерхэм на этот раз приедет? Мать Александра? – снова осторожно спросила Энджи.
По лицу Вирджинии пробежала тень, но она сделала над собой усилие и улыбнулась:
– Нет, не приедет. Ну что ж, это ее потеря. Я ей на этот раз даже написала. Сообщила, что ребенка зовут Георгина, что второе ее имя – Алисия, в честь нее; приглашала приехать, познакомиться со мной и с обеими внучками, но она даже не ответила. Александр говорит, что она звонила и просила передать, что не сможет приехать. Ну и ладно, я ставлю точку.
Энджи подумала, что сама она тоже давно уже поставила бы точку. Чем больше она наблюдала семейство Кейтерхэмов, тем лучше понимала, как мало на самом деле о них знает. И как много ей нужно о них узнать.
Глава 5
Вирджиния, 1965—1966
Она слишком много пила. Она понимала это, и понимала, что другим должно быть об этом известно, но она еще не решила для себя, действительно ли все это волнует ее настолько, чтобы что-нибудь предпринимать. Она никогда не напивалась, то есть не напивалась по-настоящему, но каждый день к вечеру бывала навеселе. И почти каждый день что-нибудь пила за обедом. По счастью, под градусом она не становилась безобразной: контролировала себя, ничего не опрокидывала и не сшибала на пол, только начинала гораздо свободнее говорить, слишком много хихикала и беззастенчиво флиртовала с любым мужчиной, который попадал в такой момент в ее поле зрения. Поскольку она принадлежала к привилегированному кругу, ее поведение ни с чьей стороны не вызывало особых нареканий: мужчинам все это нравилось, а их жены по большей части относились к подобным вещам терпимо.
Но каждое утро она просыпалась с жуткой головной болью, а нередко ее даже и тошнило; конечно, это было не настоящее похмелье, не такое, как у Малыша, когда он появлялся, нетвердо держась на ногах, с красными глазами и серым лицом, и со стонами смешивал себе какие-то омерзительные коктейли. Нескольких чашек кофе, а когда ей бывало действительно плохо, то освежающей таблетки за завтраком было вполне достаточно, чтобы она снова почувствовала себя хорошо. Так что неверно было бы говорить, что у нее какие-то проблемы на почве алкоголя. Если бы она только пожелала, то могла бы остановиться в любой момент; разумеется, могла бы. Ей просто доставляло удовольствие пить, особенно шампанское. Но если кто-нибудь высказывался в том смысле, что это занятие ей слишком уж нравится, она злилась и выходила из себя, становясь очень агрессивной.
За исключением сомнений, стоит ли ей столько пить, во всем остальном Вирджиния была очень счастлива. Георгина росла здоровым и крепким ребенком, и Вирджинии это доставляло огромную радость.
А гордость и удовлетворение, которые она испытывала, вспоминая свои легкие роды, подготовленные и проведенные при помощи психопрофилактики, многократно возросли, когда Вирджиния узнала, что Мэри Роуз своего второго ребенка рожала исключительно тяжело, вопила так, что все остальные женщины, находившиеся в больнице, стали жаловаться, и роды пришлось заканчивать в итоге хирургическим путем, под полным наркозом.
У Мэри Роуз родился мальчик, и она назвала его Кендриком. Все считали, что это жуткое имя, однако Мэри Роуз во время своей беременности изучала гэльский язык и наткнулась на него в процессе своих занятий; всем, кого она только могла заставить себя слушать, Мэри Роуз объясняла, что имя это восходит к двум словам: к имени Каин, означающему «королевский», и к слову «рик», что значило «власть», «сила». Малыш заявлял, что не видит тут никакой связи, но против имени сына не возражал; Вирджинии он сказал, что очень гордится мальчишкой, который похож на него гораздо больше, чем Фредди. Все они приезжали в Хартест на крестины Георгины.
Когда Георгине было еще только шесть месяцев, Вирджиния забеременела снова.
Она понимала, что немного поторопилась; однако все время твердила и Энджи, и Александру, и собственной матери, и вообще всем вокруг, что она стареет и что если у нее вскорости не появится мальчик, то потом будет уже поздно. Доказывать, что ей всего лишь двадцать семь и что впереди у нее масса времени, было совершенно бесполезно: она раздражалась, глаза у нее оказывались на мокром месте, и она начинала утверждать, что нет, ничего подобного. Если опять родится девочка, значит будут понапрасну потеряны целых два года; нет, на этот раз у нее непременно должен быть мальчик.
Лидия Пежо пробовала как-то успокоить и отговорить ее.
– При таком маленьком разрыве между родами, если ребенок снова окажется девочкой, вы опять угодите в очень серьезную послеродовую депрессию. Вам надо успокоиться, отвлечься и постараться вообще не думать о том, кто у вас будет, – твердила она, но тоже безуспешно.
Александр пришел на прием к Лидии вместе с Вирджинией – что само по себе было событием почти что неслыханным. Лидия истолковала это как показатель его беспокойства.
– Поверьте, я тоже пытался отговорить ее, миссис Пежо, – заявил Александр. – Мне кажется, жена придает этому обстоятельству гораздо большее значение, чем я сам. Я ей говорил множество раз, что не имею ничего против того, что Хартест окажется в руках дочерей, но она мне просто не верит. Или не хочет верить.
Лидия и Вирджиния молча уставились на него.
– Простите меня, лорд Кейтерхэм, – проговорила Лидия, – но если вы это говорили, то ваши слова, могу сказать вам с полной уверенностью, не дошли до цели. Ваша жена считает, что она вас подводит. Насколько я понимаю, за последние двести лет она первая графиня Кейтерхэм, у которой нет сына. До сих пор в вашей семье явно доминировала четко выраженная и сильная мужская линия.
– Да, – раздраженно произнесла Вирджиния. – Мне ужасно не везет. – Она чувствовала себя совершенно выбитой из колеи и очень жалела, что не может прямо сейчас выпить.
– Я не считаю, будто тебе не везет, – возразил Александр. – Мне просто жаль, что ты так думаешь. Честно говоря, меня все это мало интересует. Разумеется, я бы хотел, чтобы у меня был сын. Но еще больше мне хочется, чтобы ты была счастлива и чтобы беременность приносила тебе радость. Это куда более важно, правда ведь, миссис Пежо?
– Александр, – резко бросила Вирджиния, – по-моему, тебе незачем врать мне подобным образом.
– Я не вру. – Он улыбнулся самой нежной улыбкой, на какую был способен. – Я и в самом деле так думаю.
– Ну вот видите, леди Кейтерхэм. – Лидия тоже улыбнулась. – Теперь вы это услышали из первых уст. Постарайтесь отвлечься и не думать об этом.
– Не могу! – Вирджиния вдруг почувствовала себя преданной и страшно разозлилась. – Пошли, Александр, нам пора домой.
Эта беременность тянулась очень долго. Вирджиния работала мало; она неизменно приезжала в Лондон и приходила в их офис, но по большей части чувствовала себя очень уставшей и ее хватало лишь на несколько часов в день. С делами разбиралась Энджи и старалась как могла, но положение их фирмы ухудшилось. Однако Вирджинии это было безразлично. Ее все меньше и меньше интересовало что бы то ни было, кроме нее самой. Ей все надоело, она постоянно раздражалась, и с ней становилось все труднее. Дочек своих она совсем забросила. Общения с Александром почти не выносила. Вразнос ругала Энджи и все, что та делала. Александр постоянно уговаривал ее бросить работу и жить спокойно в Хартесте. Это доводило ее до бешенства, и каждый разговор на эту тему оканчивался безобразной сценой. С ней можно было как-то общаться только после того, как она выпьет два-три бокала вина.
Она слишком много пила. Она понимала это, и понимала, что другим должно быть об этом известно, но она еще не решила для себя, действительно ли все это волнует ее настолько, чтобы что-нибудь предпринимать. Она никогда не напивалась, то есть не напивалась по-настоящему, но каждый день к вечеру бывала навеселе. И почти каждый день что-нибудь пила за обедом. По счастью, под градусом она не становилась безобразной: контролировала себя, ничего не опрокидывала и не сшибала на пол, только начинала гораздо свободнее говорить, слишком много хихикала и беззастенчиво флиртовала с любым мужчиной, который попадал в такой момент в ее поле зрения. Поскольку она принадлежала к привилегированному кругу, ее поведение ни с чьей стороны не вызывало особых нареканий: мужчинам все это нравилось, а их жены по большей части относились к подобным вещам терпимо.
Но каждое утро она просыпалась с жуткой головной болью, а нередко ее даже и тошнило; конечно, это было не настоящее похмелье, не такое, как у Малыша, когда он появлялся, нетвердо держась на ногах, с красными глазами и серым лицом, и со стонами смешивал себе какие-то омерзительные коктейли. Нескольких чашек кофе, а когда ей бывало действительно плохо, то освежающей таблетки за завтраком было вполне достаточно, чтобы она снова почувствовала себя хорошо. Так что неверно было бы говорить, что у нее какие-то проблемы на почве алкоголя. Если бы она только пожелала, то могла бы остановиться в любой момент; разумеется, могла бы. Ей просто доставляло удовольствие пить, особенно шампанское. Но если кто-нибудь высказывался в том смысле, что это занятие ей слишком уж нравится, она злилась и выходила из себя, становясь очень агрессивной.
За исключением сомнений, стоит ли ей столько пить, во всем остальном Вирджиния была очень счастлива. Георгина росла здоровым и крепким ребенком, и Вирджинии это доставляло огромную радость.
А гордость и удовлетворение, которые она испытывала, вспоминая свои легкие роды, подготовленные и проведенные при помощи психопрофилактики, многократно возросли, когда Вирджиния узнала, что Мэри Роуз своего второго ребенка рожала исключительно тяжело, вопила так, что все остальные женщины, находившиеся в больнице, стали жаловаться, и роды пришлось заканчивать в итоге хирургическим путем, под полным наркозом.
У Мэри Роуз родился мальчик, и она назвала его Кендриком. Все считали, что это жуткое имя, однако Мэри Роуз во время своей беременности изучала гэльский язык и наткнулась на него в процессе своих занятий; всем, кого она только могла заставить себя слушать, Мэри Роуз объясняла, что имя это восходит к двум словам: к имени Каин, означающему «королевский», и к слову «рик», что значило «власть», «сила». Малыш заявлял, что не видит тут никакой связи, но против имени сына не возражал; Вирджинии он сказал, что очень гордится мальчишкой, который похож на него гораздо больше, чем Фредди. Все они приезжали в Хартест на крестины Георгины.
Когда Георгине было еще только шесть месяцев, Вирджиния забеременела снова.
Она понимала, что немного поторопилась; однако все время твердила и Энджи, и Александру, и собственной матери, и вообще всем вокруг, что она стареет и что если у нее вскорости не появится мальчик, то потом будет уже поздно. Доказывать, что ей всего лишь двадцать семь и что впереди у нее масса времени, было совершенно бесполезно: она раздражалась, глаза у нее оказывались на мокром месте, и она начинала утверждать, что нет, ничего подобного. Если опять родится девочка, значит будут понапрасну потеряны целых два года; нет, на этот раз у нее непременно должен быть мальчик.
Лидия Пежо пробовала как-то успокоить и отговорить ее.
– При таком маленьком разрыве между родами, если ребенок снова окажется девочкой, вы опять угодите в очень серьезную послеродовую депрессию. Вам надо успокоиться, отвлечься и постараться вообще не думать о том, кто у вас будет, – твердила она, но тоже безуспешно.
Александр пришел на прием к Лидии вместе с Вирджинией – что само по себе было событием почти что неслыханным. Лидия истолковала это как показатель его беспокойства.
– Поверьте, я тоже пытался отговорить ее, миссис Пежо, – заявил Александр. – Мне кажется, жена придает этому обстоятельству гораздо большее значение, чем я сам. Я ей говорил множество раз, что не имею ничего против того, что Хартест окажется в руках дочерей, но она мне просто не верит. Или не хочет верить.
Лидия и Вирджиния молча уставились на него.
– Простите меня, лорд Кейтерхэм, – проговорила Лидия, – но если вы это говорили, то ваши слова, могу сказать вам с полной уверенностью, не дошли до цели. Ваша жена считает, что она вас подводит. Насколько я понимаю, за последние двести лет она первая графиня Кейтерхэм, у которой нет сына. До сих пор в вашей семье явно доминировала четко выраженная и сильная мужская линия.
– Да, – раздраженно произнесла Вирджиния. – Мне ужасно не везет. – Она чувствовала себя совершенно выбитой из колеи и очень жалела, что не может прямо сейчас выпить.
– Я не считаю, будто тебе не везет, – возразил Александр. – Мне просто жаль, что ты так думаешь. Честно говоря, меня все это мало интересует. Разумеется, я бы хотел, чтобы у меня был сын. Но еще больше мне хочется, чтобы ты была счастлива и чтобы беременность приносила тебе радость. Это куда более важно, правда ведь, миссис Пежо?
– Александр, – резко бросила Вирджиния, – по-моему, тебе незачем врать мне подобным образом.
– Я не вру. – Он улыбнулся самой нежной улыбкой, на какую был способен. – Я и в самом деле так думаю.
– Ну вот видите, леди Кейтерхэм. – Лидия тоже улыбнулась. – Теперь вы это услышали из первых уст. Постарайтесь отвлечься и не думать об этом.
– Не могу! – Вирджиния вдруг почувствовала себя преданной и страшно разозлилась. – Пошли, Александр, нам пора домой.
Эта беременность тянулась очень долго. Вирджиния работала мало; она неизменно приезжала в Лондон и приходила в их офис, но по большей части чувствовала себя очень уставшей и ее хватало лишь на несколько часов в день. С делами разбиралась Энджи и старалась как могла, но положение их фирмы ухудшилось. Однако Вирджинии это было безразлично. Ее все меньше и меньше интересовало что бы то ни было, кроме нее самой. Ей все надоело, она постоянно раздражалась, и с ней становилось все труднее. Дочек своих она совсем забросила. Общения с Александром почти не выносила. Вразнос ругала Энджи и все, что та делала. Александр постоянно уговаривал ее бросить работу и жить спокойно в Хартесте. Это доводило ее до бешенства, и каждый разговор на эту тему оканчивался безобразной сценой. С ней можно было как-то общаться только после того, как она выпьет два-три бокала вина.