Страница:
– Пожалуйста, не называй Энджи дешевкой. – Теперь Малыш уже по-настоящему рассердился, и его прежде бледное, как воск, лицо стало багроветь.
– Разумеется, она дешевка, кто же еще, – пожал плечами Фред. – Кстати, где она сама? Я бы хотел с ней встретиться. Мне есть что сказать и ей тоже.
– Послушай, – начал Малыш, – я знаю, ты думаешь, что заправляешь у нас в доме всем. Что все мы делаем только то, что ты велишь, и что…
– Я не просто думаю, Малыш. Это так и есть, – перебил Фред.
– Ну, может быть. Но весь остальной мир вертится не по твоей указке. – Малышу даже стало не по себе, когда он это произнес: никогда еще в жизни он не отваживался так противоречить отцу. – С чего ты взял, что Энджи станет поступать так, как ты скажешь?
– Она сделает то, что я ей скажу, – только и ответил Фред.
– Не думаю. И это совсем не то, что тебе кажется. Не легкое увлечение. Я люблю Энджи. А она любит меня.
– Правда? Ну вот и посмотрим. Где она сейчас?
– Она… ее нет в городе.
– Ну так, может быть, стоит ее разыскать?
Энджи появилась, объяснив, что прокатилась на три дня «с подругой» во Флориду развеяться; держалась она очень собранно, хорошо контролируя себя. Одета по такому случаю была продуманно и тщательное, весьма короткое, но неожиданно скромно выглядевшее серое фланелевое платье с белым воротничком, волосы были завязаны сзади черной бархатной лентой; она сидела, сложив руки на коленях, и внимательно слушала Фреда, не бросая ни единого взгляда в сторону Малыша.
Предложение, которое сделал ей Фред, было достаточно простое: в будущем между ней и Малышом не должно быть совершенно ничего общего, ни в какой форме и ни под каким предлогом. Она должна хранить полное молчание насчет того, что было в прошлом: ни одного слова ни прессе, ни вообще кому бы то ни было. Подругам, которые знали о ее отношениях с Малышом, надо будет сказать, что Малыш ее бросил.
– Было бы лучше всего, – продолжал Фред, – если бы вы вообще уехали из Нью-Йорка, вернулись бы назад в Англию. Как бы вам понравилось такое предложение?
– Это мне совершенно не подходит, – прямо ответила Энджи. – Мне здесь нравится. Нравится моя работа. У меня… у меня тут друзья. В Англии я теперь уже не хотела бы жить.
– Ну, посмотрим. Я был бы готов на компенсацию, если бы вы согласились вернуться назад.
Малыш почувствовал, как откуда-то из глубины в нем нарастают гнев и возмущение, настолько мощные, что ощущаются почти физически.
– Отец! – проговорил он. – Не смей так разговаривать с Энджи. Не смей!
– Почему? – взглянув на него, спокойно спросил Фред.
– Потому что она не привыкла, чтобы с ней так разговаривали. Ты… Это же оскорбление, страшное оскорбление. Энджи и я… мы были… глубоко привязаны друг к другу. И ты не имеешь права… ну, просто… откупаться от нее. Я тебе этого не позволю. И она не позволит.
Энджи бросила на него довольно странный взгляд. Потом снова повернулась к Фреду.
– Так… а что произойдет, если я не стану всего этого делать? Если Малыш и я решим по-прежнему быть вместе?
– Нет, – со всей решимостью и определенностью отчеканил Фред, – это совершенно исключено.
– Вот как?
– Совершенно.
– Малыш, – внезапно обратилась к нему Энджи, – а что ты насчет всего этого скажешь?
– Н-ну… – голос Малыша звучал неуверенно, – ну… я…
– О боже, – не выдержала Энджи, – так, значит, ты со всем этим согласен, да? Готов поступать так, как велит папочка. Как хороший послушный мальчик. Бедный Малыш. Бедненький маленький беззащитный Малыш.
– Энджи, – взмолился Малыш, – ты не понимаешь!..
– Да нет, – ответила она, – мне кажется, я все понимаю.
– Не совсем, – вмешался Фред, – не совсем. Дело в том, мисс Бербэнк, что если брак Малыша распадется и если эти… отношения будут продолжаться, то Малыш лишится своего положения в банке.
Энджи уставилась на него, в ее зеленых глазах ясно читалось недоверие. Потом она чуть улыбнулась.
– Не верю. Не верю, что вы фактически лишите его наследства только за то, что он немного потрахался на стороне! Мистер Прэгер, сейчас ведь уже XX век, пора бы кое к чему привыкнуть. Это же абсурд! Какая-то дремучая древность! Малыш, ты же не собираешься с этим мириться, правда? В конце концов, дело даже не во мне, просто тебе уже пора бы научиться хоть немного постоять за себя.
– Энджи, – совсем тихо и не глядя на нее проговорил Малыш, – Энджи, я вынужден с этим смириться. Я женат на Мэри Роуз и должен думать не только о своем будущем, но и о будущем сына, что гораздо важнее. Я не могу всем этим рисковать. Действительно не могу.
– Значит, таковы условия сделки, да? – спросила Энджи. – Ты перестаешь спать со мной, остаешься с Мэри Роуз, и тогда банк достается тебе и Фредди. А если нет? Если ты попытаешься постоять за себя, начнешь вести себя как взрослый?
– Тогда банка у него не будет, – спокойно сказал Фред. – Тогда я вынужден буду изменить структуру капитала и передать большую часть акций партнерам.
– И вы вправду это сделаете? – В голосе Энджи слышалось изумление.
– Да, безусловно. Завтра же. Мне небезразлична судьба их семьи. А Мэри Роуз великолепная жена, она готова и дальше оставаться с Малышом и помогать ему.
– Вы хотите сказать, что развод ей не нужен? Ну что ж, Малыш, выходит, ты уже фактически продался, верно? Честно говоря, могу тебя понять. Тебе сейчас уже сколько… почти тридцать пять, так? Наверное, немножечко поздно начинать с нуля: оказаться бедным, всеми отринутым, бороться. Лишиться всех этих прекрасных домов и модной одежды, всех этих слуг и людей, готовых по первому твоему сигналу мчаться куда угодно и выполнять твои прихоти. Наверное, такие потери невозможно восполнить ничем; я-то уж точно, мне кажется, их не стою.
Она мельком взглянула на Малыша, потом снова повернулась к Фреду; взгляд ее был холоден.
– А что же буду иметь я?
– Ну, – ответил Фред, – если вы вернетесь в Англию, я был бы готов остановиться… ну, скажем, на ста тысячах долларов. Чтобы вы могли создать собственную компанию. Купить себе дом. В общем, ваше дело, как израсходовать эти деньги. Меня это не волнует. Естественно, сумма поступала бы частями; я не хочу, чтобы вы передумали в тот самый момент, как только чек придет на ваш счет. Ну а если вы решите остаться в Нью-Йорке, тогда… ну, скажем так, поддержка… уменьшится вдвое: пятьдесят тысяч. Что выбирать, решать вам.
– Папа, ну нельзя же так, – нудно пробубнил Малыш. – Нельзя же подобным образом покупать людей. Это шантаж, и Энджи его не потерпит. Она тебе не банк и не биржа. То, что ты предлагаешь, просто аморально…
– Помолчи, Малыш, – вежливо перебила его Энджи. – По-моему, право решать принадлежит здесь мне. И твоя роль во всем этом мне тоже не кажется особенно моральной. Вопреки всему, что ты наговорил мне в прошлом, любовь тут вроде бы совсем ни при чем. Все дело в деньгах.
Потрясение, которое пережил Малыш, оказалось для него весьма болезненным. Крайне болезненным. Он безумно скучал по Энджи, скучал настолько, что это было почти непереносимо; ему приходилось терпеть презрительно-высокомерное всепрощение со стороны Мэри Роуз; он понимал, что, как совершенно верно заметила Энджи, целиком и полностью запродал душу отцу; но, в дополнение ко всему этому, чудовищную душевную боль доставляло ему сознание того, что Энджи все-таки взяла деньги Фреда, что она сама оказалась готова к тому, чтобы от нее откупились, и приняла это хладнокровно, даже весело, не бросив и прощального взгляда ни на него, ни на их отношения. Малыш понимал, что подобные переживания с его стороны нелогичны, что он не должен был бы чувствовать ничего подобного; но то, что сказал ему тогда, тем памятным утром, милый и ясный голосок, что он увидел и прочел в холодных зеленых глазах, – все это открыло ему совершенно иную Энджи, которую он, как выяснилось, никогда не знал. И все, что дали ему их взаимоотношения – душевное спокойствие, тепло, уверенность в себе, – все это покинуло его, но не сразу и до конца, а медленно, тяжко, и процесс этот был подобен страшной и мучительной смерти.
На протяжении долгого времени после этого вся семья каждый день со страхом разворачивала газеты и просматривала колонки светских сплетен; но нигде ничего так и не появилось, совсем ничего.
– Ты думаешь, – однажды утром, сидя у Малыша в кабинете, устало спросила Вирджиния, – ты думаешь, папе удалось все как-то уладить? Уговорить их ничего не печатать?
– Нет. – Малыш взглянул на нее, и Вирджиния никогда в жизни еще не видела в его глазах выражения такой неприязни к себе. – Нет, я так не думаю. Не думаю, что ему бы это удалось. Я начинаю склоняться к мысли, что все это было какой-то ужасной ошибкой. Розыгрышем. Или обманом, надувательством. И ты, Вирджиния, могла бы его предотвратить, если бы не так торопилась и хоть немного подумала.
– Ну прости меня, – в сотый, наверное, раз повторила Вирджиния. – Говорю же тебе, я считала, что поступаю так, как будет лучше. Мне очень жаль, Малыш; но и мама думала точно так же. Она не сомневалась, что звонил действительно журналист, и к тому же он говорил с очень сильным бруклинским акцентом. Он сказал…
– Ну конечно, – перебил ее Малыш, – раз говорит с бруклинским акцентом, значит журналист; так, что ли? Вот цена всем вашим размышлениям.
– Малыш, я…
– А что касается убедительности одного-единственного телефонного звонка, так ты, Вирджиния, просто запаниковала и кинулась действовать там, где еще ровным счетом ничего не произошло. Бросилась рассказывать отцу, совершенно ничего не перепроверив. Так только ненормальный мог поступить. Ненормальный. Я тебя абсолютно не понимаю. Ну ладно, этот роман все равно должен был когда-то кончиться; но зачем же с такой оглаской и с такой болью?
– Мне очень жаль, Малыш, очень, очень жаль, – снова повторила Вирджиния. У нее было такое ощущение, словно все это происходит в каком-то кошмаре, от которого она в любой момент может очнуться. – Ну хорошо, я не подумала. Поторопилась. Поступила неправильно. Я была не права. Извини.
– Честно говоря, никогда не ожидал от тебя ничего подобного.
Вирджиния посмотрела на брата долгим взглядом, глаза ее были грустными и отупевшими.
– Малыш, – произнесла она после паузы, – Малыш, я думала только о твоем благе. Честное слово. Мне казалось, что я могу тебе помочь.
– Ничем ты мне не помогла, – ответил он. – Занимайся лучше своими собственными делами. Надеюсь, там у тебя будет получаться лучше. – И он отвернулся от сестры.
Прошло немало месяцев, прежде чем он заговорил с ней снова.
Глава 8
– Разумеется, она дешевка, кто же еще, – пожал плечами Фред. – Кстати, где она сама? Я бы хотел с ней встретиться. Мне есть что сказать и ей тоже.
– Послушай, – начал Малыш, – я знаю, ты думаешь, что заправляешь у нас в доме всем. Что все мы делаем только то, что ты велишь, и что…
– Я не просто думаю, Малыш. Это так и есть, – перебил Фред.
– Ну, может быть. Но весь остальной мир вертится не по твоей указке. – Малышу даже стало не по себе, когда он это произнес: никогда еще в жизни он не отваживался так противоречить отцу. – С чего ты взял, что Энджи станет поступать так, как ты скажешь?
– Она сделает то, что я ей скажу, – только и ответил Фред.
– Не думаю. И это совсем не то, что тебе кажется. Не легкое увлечение. Я люблю Энджи. А она любит меня.
– Правда? Ну вот и посмотрим. Где она сейчас?
– Она… ее нет в городе.
– Ну так, может быть, стоит ее разыскать?
Энджи появилась, объяснив, что прокатилась на три дня «с подругой» во Флориду развеяться; держалась она очень собранно, хорошо контролируя себя. Одета по такому случаю была продуманно и тщательное, весьма короткое, но неожиданно скромно выглядевшее серое фланелевое платье с белым воротничком, волосы были завязаны сзади черной бархатной лентой; она сидела, сложив руки на коленях, и внимательно слушала Фреда, не бросая ни единого взгляда в сторону Малыша.
Предложение, которое сделал ей Фред, было достаточно простое: в будущем между ней и Малышом не должно быть совершенно ничего общего, ни в какой форме и ни под каким предлогом. Она должна хранить полное молчание насчет того, что было в прошлом: ни одного слова ни прессе, ни вообще кому бы то ни было. Подругам, которые знали о ее отношениях с Малышом, надо будет сказать, что Малыш ее бросил.
– Было бы лучше всего, – продолжал Фред, – если бы вы вообще уехали из Нью-Йорка, вернулись бы назад в Англию. Как бы вам понравилось такое предложение?
– Это мне совершенно не подходит, – прямо ответила Энджи. – Мне здесь нравится. Нравится моя работа. У меня… у меня тут друзья. В Англии я теперь уже не хотела бы жить.
– Ну, посмотрим. Я был бы готов на компенсацию, если бы вы согласились вернуться назад.
Малыш почувствовал, как откуда-то из глубины в нем нарастают гнев и возмущение, настолько мощные, что ощущаются почти физически.
– Отец! – проговорил он. – Не смей так разговаривать с Энджи. Не смей!
– Почему? – взглянув на него, спокойно спросил Фред.
– Потому что она не привыкла, чтобы с ней так разговаривали. Ты… Это же оскорбление, страшное оскорбление. Энджи и я… мы были… глубоко привязаны друг к другу. И ты не имеешь права… ну, просто… откупаться от нее. Я тебе этого не позволю. И она не позволит.
Энджи бросила на него довольно странный взгляд. Потом снова повернулась к Фреду.
– Так… а что произойдет, если я не стану всего этого делать? Если Малыш и я решим по-прежнему быть вместе?
– Нет, – со всей решимостью и определенностью отчеканил Фред, – это совершенно исключено.
– Вот как?
– Совершенно.
– Малыш, – внезапно обратилась к нему Энджи, – а что ты насчет всего этого скажешь?
– Н-ну… – голос Малыша звучал неуверенно, – ну… я…
– О боже, – не выдержала Энджи, – так, значит, ты со всем этим согласен, да? Готов поступать так, как велит папочка. Как хороший послушный мальчик. Бедный Малыш. Бедненький маленький беззащитный Малыш.
– Энджи, – взмолился Малыш, – ты не понимаешь!..
– Да нет, – ответила она, – мне кажется, я все понимаю.
– Не совсем, – вмешался Фред, – не совсем. Дело в том, мисс Бербэнк, что если брак Малыша распадется и если эти… отношения будут продолжаться, то Малыш лишится своего положения в банке.
Энджи уставилась на него, в ее зеленых глазах ясно читалось недоверие. Потом она чуть улыбнулась.
– Не верю. Не верю, что вы фактически лишите его наследства только за то, что он немного потрахался на стороне! Мистер Прэгер, сейчас ведь уже XX век, пора бы кое к чему привыкнуть. Это же абсурд! Какая-то дремучая древность! Малыш, ты же не собираешься с этим мириться, правда? В конце концов, дело даже не во мне, просто тебе уже пора бы научиться хоть немного постоять за себя.
– Энджи, – совсем тихо и не глядя на нее проговорил Малыш, – Энджи, я вынужден с этим смириться. Я женат на Мэри Роуз и должен думать не только о своем будущем, но и о будущем сына, что гораздо важнее. Я не могу всем этим рисковать. Действительно не могу.
– Значит, таковы условия сделки, да? – спросила Энджи. – Ты перестаешь спать со мной, остаешься с Мэри Роуз, и тогда банк достается тебе и Фредди. А если нет? Если ты попытаешься постоять за себя, начнешь вести себя как взрослый?
– Тогда банка у него не будет, – спокойно сказал Фред. – Тогда я вынужден буду изменить структуру капитала и передать большую часть акций партнерам.
– И вы вправду это сделаете? – В голосе Энджи слышалось изумление.
– Да, безусловно. Завтра же. Мне небезразлична судьба их семьи. А Мэри Роуз великолепная жена, она готова и дальше оставаться с Малышом и помогать ему.
– Вы хотите сказать, что развод ей не нужен? Ну что ж, Малыш, выходит, ты уже фактически продался, верно? Честно говоря, могу тебя понять. Тебе сейчас уже сколько… почти тридцать пять, так? Наверное, немножечко поздно начинать с нуля: оказаться бедным, всеми отринутым, бороться. Лишиться всех этих прекрасных домов и модной одежды, всех этих слуг и людей, готовых по первому твоему сигналу мчаться куда угодно и выполнять твои прихоти. Наверное, такие потери невозможно восполнить ничем; я-то уж точно, мне кажется, их не стою.
Она мельком взглянула на Малыша, потом снова повернулась к Фреду; взгляд ее был холоден.
– А что же буду иметь я?
– Ну, – ответил Фред, – если вы вернетесь в Англию, я был бы готов остановиться… ну, скажем, на ста тысячах долларов. Чтобы вы могли создать собственную компанию. Купить себе дом. В общем, ваше дело, как израсходовать эти деньги. Меня это не волнует. Естественно, сумма поступала бы частями; я не хочу, чтобы вы передумали в тот самый момент, как только чек придет на ваш счет. Ну а если вы решите остаться в Нью-Йорке, тогда… ну, скажем так, поддержка… уменьшится вдвое: пятьдесят тысяч. Что выбирать, решать вам.
– Папа, ну нельзя же так, – нудно пробубнил Малыш. – Нельзя же подобным образом покупать людей. Это шантаж, и Энджи его не потерпит. Она тебе не банк и не биржа. То, что ты предлагаешь, просто аморально…
– Помолчи, Малыш, – вежливо перебила его Энджи. – По-моему, право решать принадлежит здесь мне. И твоя роль во всем этом мне тоже не кажется особенно моральной. Вопреки всему, что ты наговорил мне в прошлом, любовь тут вроде бы совсем ни при чем. Все дело в деньгах.
Потрясение, которое пережил Малыш, оказалось для него весьма болезненным. Крайне болезненным. Он безумно скучал по Энджи, скучал настолько, что это было почти непереносимо; ему приходилось терпеть презрительно-высокомерное всепрощение со стороны Мэри Роуз; он понимал, что, как совершенно верно заметила Энджи, целиком и полностью запродал душу отцу; но, в дополнение ко всему этому, чудовищную душевную боль доставляло ему сознание того, что Энджи все-таки взяла деньги Фреда, что она сама оказалась готова к тому, чтобы от нее откупились, и приняла это хладнокровно, даже весело, не бросив и прощального взгляда ни на него, ни на их отношения. Малыш понимал, что подобные переживания с его стороны нелогичны, что он не должен был бы чувствовать ничего подобного; но то, что сказал ему тогда, тем памятным утром, милый и ясный голосок, что он увидел и прочел в холодных зеленых глазах, – все это открыло ему совершенно иную Энджи, которую он, как выяснилось, никогда не знал. И все, что дали ему их взаимоотношения – душевное спокойствие, тепло, уверенность в себе, – все это покинуло его, но не сразу и до конца, а медленно, тяжко, и процесс этот был подобен страшной и мучительной смерти.
На протяжении долгого времени после этого вся семья каждый день со страхом разворачивала газеты и просматривала колонки светских сплетен; но нигде ничего так и не появилось, совсем ничего.
– Ты думаешь, – однажды утром, сидя у Малыша в кабинете, устало спросила Вирджиния, – ты думаешь, папе удалось все как-то уладить? Уговорить их ничего не печатать?
– Нет. – Малыш взглянул на нее, и Вирджиния никогда в жизни еще не видела в его глазах выражения такой неприязни к себе. – Нет, я так не думаю. Не думаю, что ему бы это удалось. Я начинаю склоняться к мысли, что все это было какой-то ужасной ошибкой. Розыгрышем. Или обманом, надувательством. И ты, Вирджиния, могла бы его предотвратить, если бы не так торопилась и хоть немного подумала.
– Ну прости меня, – в сотый, наверное, раз повторила Вирджиния. – Говорю же тебе, я считала, что поступаю так, как будет лучше. Мне очень жаль, Малыш; но и мама думала точно так же. Она не сомневалась, что звонил действительно журналист, и к тому же он говорил с очень сильным бруклинским акцентом. Он сказал…
– Ну конечно, – перебил ее Малыш, – раз говорит с бруклинским акцентом, значит журналист; так, что ли? Вот цена всем вашим размышлениям.
– Малыш, я…
– А что касается убедительности одного-единственного телефонного звонка, так ты, Вирджиния, просто запаниковала и кинулась действовать там, где еще ровным счетом ничего не произошло. Бросилась рассказывать отцу, совершенно ничего не перепроверив. Так только ненормальный мог поступить. Ненормальный. Я тебя абсолютно не понимаю. Ну ладно, этот роман все равно должен был когда-то кончиться; но зачем же с такой оглаской и с такой болью?
– Мне очень жаль, Малыш, очень, очень жаль, – снова повторила Вирджиния. У нее было такое ощущение, словно все это происходит в каком-то кошмаре, от которого она в любой момент может очнуться. – Ну хорошо, я не подумала. Поторопилась. Поступила неправильно. Я была не права. Извини.
– Честно говоря, никогда не ожидал от тебя ничего подобного.
Вирджиния посмотрела на брата долгим взглядом, глаза ее были грустными и отупевшими.
– Малыш, – произнесла она после паузы, – Малыш, я думала только о твоем благе. Честное слово. Мне казалось, что я могу тебе помочь.
– Ничем ты мне не помогла, – ответил он. – Занимайся лучше своими собственными делами. Надеюсь, там у тебя будет получаться лучше. – И он отвернулся от сестры.
Прошло немало месяцев, прежде чем он заговорил с ней снова.
Глава 8
Вирджиния, 1973
Малыш первым сделал шаг к тому, чтобы отношения между ними восстановились; у Вирджинии никак не хватало силы духа заставить себя проявить инициативу. Однажды утром ее разбудил в Лондоне телефонный звонок; голос Малыша в трубке звучал громко и весело, заставляя ее проснуться до конца:
– Дорогая, это я. Послушай, не знаю, как ты, но я уже больше не могу это выносить. Давай опять будем дружить?
«Будем дружить» прижилось у них с детства; в тех редких случаях, когда они ссорились – обычно из-за того, что Малышу сходило с рук что-то, чего он не должен был делать, а все упреки доставались Вирджинии, – так всегда заканчивались их размолвки: Малыш прибегал к ней с глупым выражением на лице, размахивая белым платком, и кричал: «Перемирие! Мир! Будем дружить!» На что Вирджиния всегда отвечала ему: «Не хочу я с тобой дружить», а он начинал уговаривать, улещивать ее и в конце концов неизменно добивался своего; вот и в то утро, пытаясь сесть на кровати и одновременно и плача, и смеясь в трубку, она проговорила:
– Да, Малыш, да, конечно!
– Слава богу, – ответил он, и тут Вирджиния поняла, что он пьян, что язык у него заплетается и что вообще в Нью-Йорке сейчас два часа ночи. – Прекрасно, Вирджи. Великолепно. Наверное, я был в последнее время немного… ожесточившимся. Будешь в следующий раз здесь, заглядывай ко мне, ладно?
– Хорошо, Малыш. И по-моему, ты имел право побыть некоторое время… ожесточившимся. Ты сейчас где?
– А-а, дома. – Вслед за этим послышались старательно заглушаемый смех и какое-то бормотание.
– Дома? Малыш, не может этого быть.
– Нет, честное слово. Не у себя дома, конечно. А в гораздо более приятном местечке. В одном очень, очень хорошем доме. С очень приятными людьми. Ну, мне надо идти, Вирджи. До скорой встречи. Будь осторожна.
– Ты сам будь осторожен, Малыш.
Со времени этого разговора прошло уже больше года, и за этот период они стали ближе друг другу, чем когда-либо раньше; единственным негласным правилом в их взаимоотношениях было никогда не упоминать об Энджи и о том месте, которое она занимала в прошлой жизни каждого из них: Малыша это расстраивало, Вирджинию сердило, поэтому лучше всего было вообще не касаться этой темы.
– Ну так что, – спросил он, – чем я могу быть тебе полезен?
– Малыш, я тебе звоню за советом. Не для себя. Речь об Александре. У него… финансовые проблемы. Он просил узнать, не будешь ли ты возражать, если он зайдет к тебе посоветоваться.
– Да нет… пожалуйста. Конечно, пусть заходит. – Чтобы Александр вдруг захотел обсуждать с Малышом свои финансовые проблемы… это все равно что Малыш вознамерился бы обсуждать с ним свои грешки на любовной ниве; иными словами, это было нечто совершенно невероятное.
– Ты как-то… без особого энтузиазма это говоришь.
– Понимаешь, сейчас у нас трудное время. Но, Вирджи, я с удовольствием помогу, если смогу. Честное слово. Слушай, приходи ко мне… ну, скажем, в понедельник, пообедаем вместе. Сегодня у меня встреча с группой наших банковских аналитиков, и мне бы страшно не хотелось ее переносить. А в понедельник в двенадцать тридцать в «Четырех сезонах» – идет?
– Прекрасно. Спасибо, Малыш.
Малыш чудесно выглядит, подумала она, здоров и явно счастлив. Вирджиния не видела его с самого Рождества. Она с улыбкой поднялась ему навстречу; Малыш подошел к столику, потискал ее в объятиях – в отличие от других обедающих здесь же, которые, здороваясь, предпочитали целовать воздух – и широко улыбнулся ей в ответ.
– Великолепно выглядишь. Мне нравится это платье. И шляпка первый сорт!
На Вирджинии было бежевое шелковое платье от Валентино, нарочито небрежно подрубленное, и в тон ему шляпка-колпак. За последнее время она полностью сменила стиль и теперь казалась старше, более умудренной жизнью; глаза у нее были густо обведены темной краской, губы накрашены темной блестящей помадой вишневого цвета. Она сразу же поняла, что этот стиль пришелся не совсем по вкусу Малышу – он до сих пор отдавал предпочтение женщинам, выглядящим как типичная американская студентка (по иронии судьбы, Энджи была ходячим воплощением такого стиля), – но она привлекала к себе всеобщее внимание, и это ему должно было понравиться. Малыш любил внимание. Вирджиния не просто очаровывала и пленяла внешне, она была теперь известной фигурой в избранном нью-йоркском обществе, и все, кто обедал сейчас в «Четырех сезонах», знали, что она – крупный дизайнер. Несколько человек подошли к их столику, чтобы поздороваться с ней и показать, что они с ней знакомы; незадолго перед этим она перестроила прелестную гостиницу «Оксфорд», расположенную в районе верхних 80-х улиц, превратив ее внешне в подобие частного дома, очень строгого, но элегантного, оформленного в сдержанном стиле, но предельно роскошного, соединившего в себе европейский шик с нью-йоркским великолепием; эта ее работа получила широкий отзвук, о ней много писали, фотографии и статьи появились в журналах «Нью-Йорк» и «Дом и сад»; и теперь владелец этой гостиницы, разбогатевший на нефти техасец неподражаемой вульгарности, который, однако, умел отличать настоящее от всевозможных подделок, попросил Вирджинию оформить еще три его гостиницы – в Лос-Анджелесе, Палм-Бич и Сан-Франциско.
– Ну, – спросил Малыш, – что новенького? Расскажи-ка мне, что там за проблемы возникли у Александра.
Проблема была одна и называлась Хартест. Дом постепенно высыхал и разваливался, как бы гнил изнутри, объяснила Вирджиния. Все здание целиком было охвачено этим разрушением.
– Его ремонт обойдется по меньшей мере в шесть миллионов фунтов стерлингов.
– Да, в таком случае Александру действительно нужна помощь, – покачал головой Малыш. – Не знаю. Дела у нас сейчас идут плохо, как тебе известно. Биржа все еще чувствует на себе последствия спада. И очень многие потеряли массу денег.
– Я не думаю, чтобы папа понес большие потери.
– Папа-то нет. Он, как всегда, поднялся еще на ступеньку вверх. Переключил часть средств с биржи на то, чтобы купить живой лес, и много. На бумагу, – объяснил он, увидев удивление на лице Вирджинии. – Это очень перспективное дело. А при нашей опоре на издательский бизнес тем более. Да, и еще он купил несколько тысяч голов скота.
– А как с банком?
– С банком все в порядке. – Малыш слегка вздохнул.
Вирджиния внимательно посмотрела на него:
– А как папа?
– Папа тоже отлично; говорит, что с каждым днем чувствует себя все моложе. Говорит, что вот дождется конца спада и тогда уйдет.
– Малыш! Ты думаешь, он и правда уйдет?
– Нет, не думаю. – Он улыбнулся сестре, заставив себя говорить легко и весело. – Давай-ка закажем, а? По-моему, сегодня неплохие омары: видишь, почти все их заказывают?
– Давай. Но все-таки, твое мнение, Малыш? Ты бы дал Александру такие деньги?
– Нет, – ни секунды не раздумывая, автоматически ответил Малыш. Потом заговорил уже обдуманнее и осторожней: – Послушай, Вирджи, мне надо вначале поговорить с папой. Узнать его мнение. Он бы мог просто… да нет, вряд ли. В общем, я хочу сказать, предоставь это целиком и полностью мне. По крайней мере, Александру не придется унижаться и объяснять самому все неприятные подробности.
– Спасибо тебе, Малыш.
Малыш позвонил ей в тот же вечер и сказал, что мало чего смог добиться. Фред III отнесся к проблемам Александра с легким высокомерием и презрением.
– Ты же его знаешь, он никогда не был способен понять никого, кто живет иначе, чем он сам. – Малыш изо всех сил старался не обидеть ее. – Он совершенно не отдает себе отчета в том, как много работает Александр. Но он сказал, что, конечно, Александр должен приехать и поговорить с ним, он подумает, что мог бы предложить.
– Звучит не очень-то обнадеживающе.
– Да, боюсь, что не очень. Но с отцом всегда так: никогда не знаешь, чего от него ждать. Разумеется, Александру не стоит надеяться, что ему просто выпишут чек, и все.
– Ну, это понятно, – ответила Вирджиния. Она, однако, склонна была полагать, что Александр рассчитывал именно на это.
Александр позвонил Фреду III, и тот в разговоре с ним заявил, чтобы он приезжал как можно быстрее и прихватил бы с собой Шарлотту; Александр ответил, что предпочел бы оставить Шарлотту дома, но что в августе был бы счастлив приехать со всей семьей на Лонг-Айленд. Фред III сказал, что подумывает отправиться вместе с Бетси на Багамы – почему бы Александру со всей семьей не присоединиться к ним там? Когда Вирджиния услышала, как Александр говорит, что будет рад это сделать, она поняла: положение дел у него, должно быть, действительно серьезное.
Малыш предложил поехать вместе с Вирджинией встречать Александра в аэропорт Кеннеди, чтобы по пути в город, в контору Фреда, рассказать ему все самые последние новости: Фред потребовал, чтобы Александр прямо из аэропорта направился бы к нему на Пайн-стрит.
– Другое время у меня сегодня занято, – заявил он Вирджинии, – а завтра и послезавтра меня не будет в городе. Если ему необходимо мое внимание, пусть приезжает тогда, когда я могу его уделить.
Она вздохнула. Фред явно наслаждался сложившимся положением.
Вирджиния была потрясена и повергнута в ужас тем, что Александр говорил Фреду III. Время от времени она обменивалась с Малышом беспокойными взглядами. Фред захотел, чтобы Малыш присутствовал при разговоре – может быть, он что-то подскажет, – но сам Малыш понимал, что подлинной причиной этой просьбы было стремление еще сильнее унизить Александра. А унижение оказалось весьма значительным. Александр необдуманно вложил деньги в акции и потерял на этом несколько сот тысяч; еще несколько сот тысяч он потерял на неудачном проекте создания конного завода, который так и не был доведен до конца. Все это было не так уж страшно, доходы от сдачи в аренду земли и размеры его личного состояния позволяли пережить такие потери; но настоящей проблемой был Хартест.
– И во сколько это обойдется? – поинтересовался Фред.
– Первые прикидки указывают на что-то между пятью и шестью миллионами. Фунтов.
– О Боже, – произнес Фред.
– Да, но Он нам не поможет. Я Его уже просил, – попытался пошутить Александр, чтобы разрядить обстановку.
– Ну и откуда же вы собираетесь заполучить такие деньги? И что я могу вам посоветовать?
Вирджиния внимательно наблюдала за Александром. Она знала, на что он надеялся, и знала, что Фред это тоже понимает; быть может, Александр в конце концов получит то, на что рассчитывает, может быть, и нет, но в любом случае предстоит долгая и изощренная игра кошки с мышкой.
– Я пока еще не очень все это себе представляю, – ответил Александр.
– У вас же гигантские средства должны быть вложены в картины.
– Да. Около десяти миллионов.
– Ну вот вам и выход. Продайте несколько штук.
– Фред, я не могу. Ван Гог, Моне – я не могу с ними расстаться. Любая из этих картин – это часть дома.
– Странно будет смотреться эта часть, когда на нее начнет лить дождь. Продайте какую-нибудь одну, а остальные используйте как залог.
– Н-ну… пожалуй.
– А деньги Вирджинии? У нее должно быть немало. Разве она не может помочь? – Он говорил так, словно Вирджинии не было в комнате.
– Я и мысли не допускаю о том, чтобы воспользоваться деньгами Вирджинии, – мгновенно откликнулся Александр. – А кроме того, у нее нет таких денег, которые тут необходимы.
– Вот как? Мне помнится, я ей выделил неплохую долю.
– Да, но, папа, многое из нее уже потрачено, – быстро вставила Вирджиния, – а значительная часть тех вложений, что я сделала, пропала во время спада.
– Не надо было менять вложения, не проконсультировавшись со мной, – заявил Фред, холодно глядя на нее.
– Я… я понимаю.
– А кто тебе посоветовал? Какой-нибудь полудурок – выпускник Итона, у которого папочка работает в Сити? – резко спросил он.
– Нет.
– А кто?
– Ну… у меня действительно был английский брокер. Но он не полудурок…
– Я хочу знать, как его зовут. Чтобы никогда в жизни не иметь с ним дела. А твои капиталовложения здесь? У тебя ведь пока еще есть акции ранчо, верно? И акции Дадли?
– Да, конечно. Но, отец, все это не тянет на шесть миллионов фунтов стерлингов. Это же… ну, что-то около десяти миллионов долларов.
– Спасибо, я пока не разучился пересчитывать сам. Но мне кажется, что ты безусловно могла бы помочь.
– Да. Я, конечно же, могла бы помочь.
– И кстати, что ты вообще обо всем этом думаешь? У меня такое впечатление, что тебя немного удивило то, о чем здесь шла речь. Хорошая жена должна вменить себе в обязанность знать проблемы своего мужа. Твоя мать всегда знала, чем я живу, во всех подробностях.
Последнее заявление настолько вопиюще не соответствовало действительности, что Вирджиния не могла оставить его без ответа.
– Папа! Да она не знает даже названий всех твоих компаний!
– Она бы тут же узнала, если бы в любой из них что-то пошло не так, – отрезал Фред. – Ты меня удивляешь, Вирджиния.
– Но она очень загружена своей работой, – вступился Александр, – а потом, конечно, и детьми, и домом. Я не хочу ее зря беспокоить.
– Мне не кажется, что она слишком много занимается детьми, – возразил Фред, – дети вечно в одном доме, а она в другом. Ну да не об этом разговор. Мне представляется совершенно очевидным, что вы должны сделать. Откройте Хартест для публики. Устройте там какие-нибудь развлечения, что-нибудь в этом роде. Наймите несколько гидов. Организуйте музей старых автомобилей. Или лотерею. Или передайте его стране, в собственность королевы. В таком случае вы начнете получать государственные дотации, так ведь? Вот что вам надо делать.
Александр поморщился. Вирджиния ощутила волну сочувствия ему. Фред III откровенно смаковал ситуацию, наслаждаясь самим собой. Но она промолчала: отец и так был настроен резко против нее, и любые ее слова только ухудшили бы дело; однако она подошла к креслу, в котором сидел Александр, и встала у него за спиной. Ей казалось, что так она оказывает ему хотя бы моральную поддержку; он бросил на нее быстрый взгляд и улыбнулся слабой, едва заметной улыбкой.
– Ты хотела что-то сказать, Вирджиния? – спросил Фред.
– Нет. Благодарю.
– Ты вполне могла бы бросить эту свою дурацкую работу и помочь. Вам надо передать Хартест в Национальный фонд, или как он там называется. И ты сама могла бы водить по имению людей.
– Ну… пожалуй. Наверное, да, могла бы, – согласилась она, стараясь не раздражать его еще сильнее и надеясь повернуть разговор в конструктивную сторону.
Малыш первым сделал шаг к тому, чтобы отношения между ними восстановились; у Вирджинии никак не хватало силы духа заставить себя проявить инициативу. Однажды утром ее разбудил в Лондоне телефонный звонок; голос Малыша в трубке звучал громко и весело, заставляя ее проснуться до конца:
– Дорогая, это я. Послушай, не знаю, как ты, но я уже больше не могу это выносить. Давай опять будем дружить?
«Будем дружить» прижилось у них с детства; в тех редких случаях, когда они ссорились – обычно из-за того, что Малышу сходило с рук что-то, чего он не должен был делать, а все упреки доставались Вирджинии, – так всегда заканчивались их размолвки: Малыш прибегал к ней с глупым выражением на лице, размахивая белым платком, и кричал: «Перемирие! Мир! Будем дружить!» На что Вирджиния всегда отвечала ему: «Не хочу я с тобой дружить», а он начинал уговаривать, улещивать ее и в конце концов неизменно добивался своего; вот и в то утро, пытаясь сесть на кровати и одновременно и плача, и смеясь в трубку, она проговорила:
– Да, Малыш, да, конечно!
– Слава богу, – ответил он, и тут Вирджиния поняла, что он пьян, что язык у него заплетается и что вообще в Нью-Йорке сейчас два часа ночи. – Прекрасно, Вирджи. Великолепно. Наверное, я был в последнее время немного… ожесточившимся. Будешь в следующий раз здесь, заглядывай ко мне, ладно?
– Хорошо, Малыш. И по-моему, ты имел право побыть некоторое время… ожесточившимся. Ты сейчас где?
– А-а, дома. – Вслед за этим послышались старательно заглушаемый смех и какое-то бормотание.
– Дома? Малыш, не может этого быть.
– Нет, честное слово. Не у себя дома, конечно. А в гораздо более приятном местечке. В одном очень, очень хорошем доме. С очень приятными людьми. Ну, мне надо идти, Вирджи. До скорой встречи. Будь осторожна.
– Ты сам будь осторожен, Малыш.
Со времени этого разговора прошло уже больше года, и за этот период они стали ближе друг другу, чем когда-либо раньше; единственным негласным правилом в их взаимоотношениях было никогда не упоминать об Энджи и о том месте, которое она занимала в прошлой жизни каждого из них: Малыша это расстраивало, Вирджинию сердило, поэтому лучше всего было вообще не касаться этой темы.
– Ну так что, – спросил он, – чем я могу быть тебе полезен?
– Малыш, я тебе звоню за советом. Не для себя. Речь об Александре. У него… финансовые проблемы. Он просил узнать, не будешь ли ты возражать, если он зайдет к тебе посоветоваться.
– Да нет… пожалуйста. Конечно, пусть заходит. – Чтобы Александр вдруг захотел обсуждать с Малышом свои финансовые проблемы… это все равно что Малыш вознамерился бы обсуждать с ним свои грешки на любовной ниве; иными словами, это было нечто совершенно невероятное.
– Ты как-то… без особого энтузиазма это говоришь.
– Понимаешь, сейчас у нас трудное время. Но, Вирджи, я с удовольствием помогу, если смогу. Честное слово. Слушай, приходи ко мне… ну, скажем, в понедельник, пообедаем вместе. Сегодня у меня встреча с группой наших банковских аналитиков, и мне бы страшно не хотелось ее переносить. А в понедельник в двенадцать тридцать в «Четырех сезонах» – идет?
– Прекрасно. Спасибо, Малыш.
Малыш чудесно выглядит, подумала она, здоров и явно счастлив. Вирджиния не видела его с самого Рождества. Она с улыбкой поднялась ему навстречу; Малыш подошел к столику, потискал ее в объятиях – в отличие от других обедающих здесь же, которые, здороваясь, предпочитали целовать воздух – и широко улыбнулся ей в ответ.
– Великолепно выглядишь. Мне нравится это платье. И шляпка первый сорт!
На Вирджинии было бежевое шелковое платье от Валентино, нарочито небрежно подрубленное, и в тон ему шляпка-колпак. За последнее время она полностью сменила стиль и теперь казалась старше, более умудренной жизнью; глаза у нее были густо обведены темной краской, губы накрашены темной блестящей помадой вишневого цвета. Она сразу же поняла, что этот стиль пришелся не совсем по вкусу Малышу – он до сих пор отдавал предпочтение женщинам, выглядящим как типичная американская студентка (по иронии судьбы, Энджи была ходячим воплощением такого стиля), – но она привлекала к себе всеобщее внимание, и это ему должно было понравиться. Малыш любил внимание. Вирджиния не просто очаровывала и пленяла внешне, она была теперь известной фигурой в избранном нью-йоркском обществе, и все, кто обедал сейчас в «Четырех сезонах», знали, что она – крупный дизайнер. Несколько человек подошли к их столику, чтобы поздороваться с ней и показать, что они с ней знакомы; незадолго перед этим она перестроила прелестную гостиницу «Оксфорд», расположенную в районе верхних 80-х улиц, превратив ее внешне в подобие частного дома, очень строгого, но элегантного, оформленного в сдержанном стиле, но предельно роскошного, соединившего в себе европейский шик с нью-йоркским великолепием; эта ее работа получила широкий отзвук, о ней много писали, фотографии и статьи появились в журналах «Нью-Йорк» и «Дом и сад»; и теперь владелец этой гостиницы, разбогатевший на нефти техасец неподражаемой вульгарности, который, однако, умел отличать настоящее от всевозможных подделок, попросил Вирджинию оформить еще три его гостиницы – в Лос-Анджелесе, Палм-Бич и Сан-Франциско.
– Ну, – спросил Малыш, – что новенького? Расскажи-ка мне, что там за проблемы возникли у Александра.
Проблема была одна и называлась Хартест. Дом постепенно высыхал и разваливался, как бы гнил изнутри, объяснила Вирджиния. Все здание целиком было охвачено этим разрушением.
– Его ремонт обойдется по меньшей мере в шесть миллионов фунтов стерлингов.
– Да, в таком случае Александру действительно нужна помощь, – покачал головой Малыш. – Не знаю. Дела у нас сейчас идут плохо, как тебе известно. Биржа все еще чувствует на себе последствия спада. И очень многие потеряли массу денег.
– Я не думаю, чтобы папа понес большие потери.
– Папа-то нет. Он, как всегда, поднялся еще на ступеньку вверх. Переключил часть средств с биржи на то, чтобы купить живой лес, и много. На бумагу, – объяснил он, увидев удивление на лице Вирджинии. – Это очень перспективное дело. А при нашей опоре на издательский бизнес тем более. Да, и еще он купил несколько тысяч голов скота.
– А как с банком?
– С банком все в порядке. – Малыш слегка вздохнул.
Вирджиния внимательно посмотрела на него:
– А как папа?
– Папа тоже отлично; говорит, что с каждым днем чувствует себя все моложе. Говорит, что вот дождется конца спада и тогда уйдет.
– Малыш! Ты думаешь, он и правда уйдет?
– Нет, не думаю. – Он улыбнулся сестре, заставив себя говорить легко и весело. – Давай-ка закажем, а? По-моему, сегодня неплохие омары: видишь, почти все их заказывают?
– Давай. Но все-таки, твое мнение, Малыш? Ты бы дал Александру такие деньги?
– Нет, – ни секунды не раздумывая, автоматически ответил Малыш. Потом заговорил уже обдуманнее и осторожней: – Послушай, Вирджи, мне надо вначале поговорить с папой. Узнать его мнение. Он бы мог просто… да нет, вряд ли. В общем, я хочу сказать, предоставь это целиком и полностью мне. По крайней мере, Александру не придется унижаться и объяснять самому все неприятные подробности.
– Спасибо тебе, Малыш.
Малыш позвонил ей в тот же вечер и сказал, что мало чего смог добиться. Фред III отнесся к проблемам Александра с легким высокомерием и презрением.
– Ты же его знаешь, он никогда не был способен понять никого, кто живет иначе, чем он сам. – Малыш изо всех сил старался не обидеть ее. – Он совершенно не отдает себе отчета в том, как много работает Александр. Но он сказал, что, конечно, Александр должен приехать и поговорить с ним, он подумает, что мог бы предложить.
– Звучит не очень-то обнадеживающе.
– Да, боюсь, что не очень. Но с отцом всегда так: никогда не знаешь, чего от него ждать. Разумеется, Александру не стоит надеяться, что ему просто выпишут чек, и все.
– Ну, это понятно, – ответила Вирджиния. Она, однако, склонна была полагать, что Александр рассчитывал именно на это.
Александр позвонил Фреду III, и тот в разговоре с ним заявил, чтобы он приезжал как можно быстрее и прихватил бы с собой Шарлотту; Александр ответил, что предпочел бы оставить Шарлотту дома, но что в августе был бы счастлив приехать со всей семьей на Лонг-Айленд. Фред III сказал, что подумывает отправиться вместе с Бетси на Багамы – почему бы Александру со всей семьей не присоединиться к ним там? Когда Вирджиния услышала, как Александр говорит, что будет рад это сделать, она поняла: положение дел у него, должно быть, действительно серьезное.
Малыш предложил поехать вместе с Вирджинией встречать Александра в аэропорт Кеннеди, чтобы по пути в город, в контору Фреда, рассказать ему все самые последние новости: Фред потребовал, чтобы Александр прямо из аэропорта направился бы к нему на Пайн-стрит.
– Другое время у меня сегодня занято, – заявил он Вирджинии, – а завтра и послезавтра меня не будет в городе. Если ему необходимо мое внимание, пусть приезжает тогда, когда я могу его уделить.
Она вздохнула. Фред явно наслаждался сложившимся положением.
Вирджиния была потрясена и повергнута в ужас тем, что Александр говорил Фреду III. Время от времени она обменивалась с Малышом беспокойными взглядами. Фред захотел, чтобы Малыш присутствовал при разговоре – может быть, он что-то подскажет, – но сам Малыш понимал, что подлинной причиной этой просьбы было стремление еще сильнее унизить Александра. А унижение оказалось весьма значительным. Александр необдуманно вложил деньги в акции и потерял на этом несколько сот тысяч; еще несколько сот тысяч он потерял на неудачном проекте создания конного завода, который так и не был доведен до конца. Все это было не так уж страшно, доходы от сдачи в аренду земли и размеры его личного состояния позволяли пережить такие потери; но настоящей проблемой был Хартест.
– И во сколько это обойдется? – поинтересовался Фред.
– Первые прикидки указывают на что-то между пятью и шестью миллионами. Фунтов.
– О Боже, – произнес Фред.
– Да, но Он нам не поможет. Я Его уже просил, – попытался пошутить Александр, чтобы разрядить обстановку.
– Ну и откуда же вы собираетесь заполучить такие деньги? И что я могу вам посоветовать?
Вирджиния внимательно наблюдала за Александром. Она знала, на что он надеялся, и знала, что Фред это тоже понимает; быть может, Александр в конце концов получит то, на что рассчитывает, может быть, и нет, но в любом случае предстоит долгая и изощренная игра кошки с мышкой.
– Я пока еще не очень все это себе представляю, – ответил Александр.
– У вас же гигантские средства должны быть вложены в картины.
– Да. Около десяти миллионов.
– Ну вот вам и выход. Продайте несколько штук.
– Фред, я не могу. Ван Гог, Моне – я не могу с ними расстаться. Любая из этих картин – это часть дома.
– Странно будет смотреться эта часть, когда на нее начнет лить дождь. Продайте какую-нибудь одну, а остальные используйте как залог.
– Н-ну… пожалуй.
– А деньги Вирджинии? У нее должно быть немало. Разве она не может помочь? – Он говорил так, словно Вирджинии не было в комнате.
– Я и мысли не допускаю о том, чтобы воспользоваться деньгами Вирджинии, – мгновенно откликнулся Александр. – А кроме того, у нее нет таких денег, которые тут необходимы.
– Вот как? Мне помнится, я ей выделил неплохую долю.
– Да, но, папа, многое из нее уже потрачено, – быстро вставила Вирджиния, – а значительная часть тех вложений, что я сделала, пропала во время спада.
– Не надо было менять вложения, не проконсультировавшись со мной, – заявил Фред, холодно глядя на нее.
– Я… я понимаю.
– А кто тебе посоветовал? Какой-нибудь полудурок – выпускник Итона, у которого папочка работает в Сити? – резко спросил он.
– Нет.
– А кто?
– Ну… у меня действительно был английский брокер. Но он не полудурок…
– Я хочу знать, как его зовут. Чтобы никогда в жизни не иметь с ним дела. А твои капиталовложения здесь? У тебя ведь пока еще есть акции ранчо, верно? И акции Дадли?
– Да, конечно. Но, отец, все это не тянет на шесть миллионов фунтов стерлингов. Это же… ну, что-то около десяти миллионов долларов.
– Спасибо, я пока не разучился пересчитывать сам. Но мне кажется, что ты безусловно могла бы помочь.
– Да. Я, конечно же, могла бы помочь.
– И кстати, что ты вообще обо всем этом думаешь? У меня такое впечатление, что тебя немного удивило то, о чем здесь шла речь. Хорошая жена должна вменить себе в обязанность знать проблемы своего мужа. Твоя мать всегда знала, чем я живу, во всех подробностях.
Последнее заявление настолько вопиюще не соответствовало действительности, что Вирджиния не могла оставить его без ответа.
– Папа! Да она не знает даже названий всех твоих компаний!
– Она бы тут же узнала, если бы в любой из них что-то пошло не так, – отрезал Фред. – Ты меня удивляешь, Вирджиния.
– Но она очень загружена своей работой, – вступился Александр, – а потом, конечно, и детьми, и домом. Я не хочу ее зря беспокоить.
– Мне не кажется, что она слишком много занимается детьми, – возразил Фред, – дети вечно в одном доме, а она в другом. Ну да не об этом разговор. Мне представляется совершенно очевидным, что вы должны сделать. Откройте Хартест для публики. Устройте там какие-нибудь развлечения, что-нибудь в этом роде. Наймите несколько гидов. Организуйте музей старых автомобилей. Или лотерею. Или передайте его стране, в собственность королевы. В таком случае вы начнете получать государственные дотации, так ведь? Вот что вам надо делать.
Александр поморщился. Вирджиния ощутила волну сочувствия ему. Фред III откровенно смаковал ситуацию, наслаждаясь самим собой. Но она промолчала: отец и так был настроен резко против нее, и любые ее слова только ухудшили бы дело; однако она подошла к креслу, в котором сидел Александр, и встала у него за спиной. Ей казалось, что так она оказывает ему хотя бы моральную поддержку; он бросил на нее быстрый взгляд и улыбнулся слабой, едва заметной улыбкой.
– Ты хотела что-то сказать, Вирджиния? – спросил Фред.
– Нет. Благодарю.
– Ты вполне могла бы бросить эту свою дурацкую работу и помочь. Вам надо передать Хартест в Национальный фонд, или как он там называется. И ты сама могла бы водить по имению людей.
– Ну… пожалуй. Наверное, да, могла бы, – согласилась она, стараясь не раздражать его еще сильнее и надеясь повернуть разговор в конструктивную сторону.