Витаков Алексей. Домой не возвращайся!

   Оказавшись в указанном месте, закурил, выпуская дым зыбкими колечками в низкую синеву смеркавшегося неба. Не прошло и двух минут, как о стенку металлической урны громко брякнулаа стеклянная бутылка. Человек в длинном, ветхом пальто, пряча лицо за высоким воротником, развернулся на пятках и засеменил в распахнутый зев темнеющего двора. Мохов пошел следом, распуская позади себя шлейф табачного дыма. Дойдя до чернеющих тополиных стволов, проводник растворился, как не было. «Что еще за человек-невидимка?» Капитан ругнулся про себя и выплюнул окурок. Около минуты длилась вязкая, тянущая жилы тишина. Наконец, сзади, почти над ухом, скрипнул голос:
   – Здоров, мил человек.
   – И вам не болеть. Ну, вы конспираторы, хоть в ученики поступай!
   – Еще подумать надо, брать тебя или нет!
   – Палец в рот тебе, дед, не клади, по самые органы откусишь.
   – Оно и верно. Слушаю тебя, товарищ капитан.
   – Ну, полная наглость, кто кого слушать здесь должен?
   – Ты губу-то не трепли, служивый. Видали таких. Думаешь, не понял я, кто кого больше интересует. А насчет конспирации я тебе так скажу: на Бога надейся, да сам не плошай.
   – Хочешь сказать, что слежка за общагой ведется?
   – Экий ты догадливый. Не зря видать вас в институтах учат. Чего-то соображать можете.
   – Чего это ты, дед, на молодежь ругаешься?
   – А ты глянь по сторонам: может, и тебе веселиться не захочется.
   – Этот? – Мохов достал из кармана фотографию и щелкнул карманным фонариком.
   – Ох, вы глазоньки мои. Этот, как не этот: вон и усы седые, родинка опять же, глаза глубоко сидящие, нос ровный, породистый.
   У капитана сжалось сердце. Он проглотил горячий, горький ком, подкатившийся к горлу, кашлянул:
   – А что дальше было? Чем драка закончилась?
   – А с чего началась, не интересно?
   – Интересно.
   – Пожилой подошел к машине и, открыв дверцу, выстрелил в пса, кажется два раза. Пользовался, явно, служебным оружием. Пистолет был с глушителем: хлопнуло еле слышно. Заглянул внутрь и уже хотел, было, уходить, как сзади на него напал водитель. Почему знаю, что водитель? Видел не раз и не два за рулем: то отвезет, то привезет. Сцепились знатно: оба бойцы хорошие. В конечном счете седоусый нанес крепкий удар лбом. Соперник его отключился. А тот подобрал пистолет, втащил в машину поверженного и укатил. Больше я эту машину никогда не видел. Где она и что с ней сталось, вам, может, лучше знать? – Старик, прищурившись, посмотрел в глаза капитану.
   – А дальше этот джип, обгоревший до неузнаваемости, с двумя трупами был найден в нескольких километрах отсюда.
   – Нетрудно догадаться, что трупы – один собаки, другой – человека.
   – Правильно мыслишь, э…?
   – Филипп Васильевич Кондаков. – Старик окончательно убедился в процессе разговора, что с капитаном можно иметь дело.
   – Филипп Васильевич.
   – Ну, и какие мысли в твою головушку приходят после всего этого?
   – Будем искать. Надо вначале доложить и получить добро на дело. Следствие пошло не по тому пути. Драки-то никто не видел, зато многие видели, как накануне ротвейлер троих молодых людей потрепал, вот и решили, что месть.
   – Ты вот что, капитан, присядь-ка лучше и давай, не спеша, поговорим. А разговор у нас может получиться долгим. Все, что услышишь, придется держать в тайне и, не дай Боже, кому-то докладывать.

ГЛАВА 32

   – Сашка, я давно уже так не бегал, с войны, наверно, – говорил Бальзамов Александре, сидя за столом и обхватив руками голову.
   – Господи, да что же это такое творится? Замкнутый круг какой-то.
   – Бежать нельзя: верняк – убьют еще быстрее. Сегодня мне этот старый бомж крикнул: «Домой не возвращайся», значит, понял, что за мной следят. Кто он такой?
   – Неважно, кто, Вяч, главное: хотел тебе помочь. Постарайся вспомнить, с кем из подозрительных людей ты пересекался в последнее время возле общежития. Ведь если ты будешь знать, как он выглядит, то все уже будет проще. Можно будет заявить, поискать порядочных людей в органах. А пока все вилами по воде писано, поэтому с тобой серьезно никто не разговаривает.
   – Столько подробностей! Одна смерть Белоцерковского чего стоит. Даже Телятьев отравлен водкой из джипа, факт.
   – Где эта водка и где этот джип? Обгоревший металлолом с обугленными телами подтвердить твои слова не сможет.
   – Все-таки старик – молодец: как он быстро соединил все нити. Представь, в считанные секунды все понял, как только быков из омаровского центра увидел.
   – Да, он моментально оценил, что увидеть тебя лежащего в грязи из медицинского центра не могли, не будет же он тебя тыкать палкой на глазах всего честного народа. Поэтому понял, что в этот момент вас видит кто-то еще. Этот кто-то сообщил быкам. Я тоже восхищена его реакцией, но нужно найти того, кто следит. Ведь этот кто-то совсем рядом.
   – Бог неплохо устроил начинку твоей очаровательной головки. Меня еще очень заинтересовал напарник старика. Он рванул от хорошо известных ему людей. В противном случае, для чего охранникам разделяться. Вдвоем у них шансы возрастали в несколько раз. Подвела с одной стороны излишняя самоуверенность, с другой – жадность. К тому же, один назвал азиата «корешком», показывая пальцем в его сторону. И отнюдь не случайна азиатская внешность.
   – Не уходи в сторону. Начни с того, что старик хотел с тобой поговорить, поэтому «упал на хвост», чтобы улучить подходящий момент. И совершенно неожиданно нашел формальное местонахождение человека, про которого тебя спрашивал. Быки своим появлением помогли, как поется в известной песне, «зашухарить малину». Потому что напарнику старика эти быки известны. Все это мы с тобой, дорогой Вячик, проходили не по одному кругу. Что дальше?
   А дальше, как гром среди ясного неба, раздался телефонный звонок.
   – Сань, возьми, это мой проснулся. Скажи всем, что я занят.
   – Алло. – У Александры брови метнулись вверх: – Слав, тебя Вадим спрашивает. Что сказать? – спросила, зажимая аппарат ладонью.
   – Давай. Бальзамов слушает.
   – Добрый вечер, господин поэт. Готовитесь ко сну?
   – Все шутите, гражданин депутат. На моем месте впору к вечным снам готовиться.
   – Ладно, ближе к делу. Мы поискали интересующего тебя человека. Так вот: Саидов Шухратовичей в Средней Азии, как в России Николаев Ивановичей. Омаров тоже, почти что Иванов. Среди них сколько-нибудь выдающихся личностей не обнаружено, не брать же в расчет учителей, врачей и прочую бедноту интеллигентского сословия. Наткнулись даже на одного военного, кажется, десантника, но в списке живых он не числится, так как погиб в Афгане, труп обгорел, правда, сильно, но по медальону опознали сослуживцы. Его в плену пытали, а потом обгорелый труп подбросили в одну из наших частей. Вот, собственно, все, чем я располагаю. За сухость общения прошлой ночью, искренне прошу, не обижайся. Ты же мужчина: сам понимать должен – вырвался на пару часов расслабиться, а тут – ты, как Божья кара.
   – Премного благодарен, Вадим м-м…?
   – Вадим Сергеевич.
   – Премного благодарен, Вадим Сергеевич. Даже представить сложно, какая проведена работа.
   – Не стоит благодарностей. Обращайся, если что. – Вадим явно не спешил расставаться.
   – Ты знаешь, сегодня дважды пришлось отрабатывать бег с барьерами. Первый-то раз пустяк, а вот второй – только с помощью высших сил. Мало того, моему носу в общежитие путь отныне заказан.
   – Так ты не у себя?
   – Нет, конечно. Вадим, ты меня все больше удивляешь.
   – Прости, не подумал. А где ты? С жильем помочь не надо?
   – Спасибо, я, как мне кажется в очень надежном месте. – Бальзамов подмигнул Александре.
   – А-а, понимаю, большой секрет для маленькой такой компании. Ну, коль секрет, тогда я, пожалуй, больше не нужен. И все-таки, Бальзамов, сказал бы ты мне свое местонахождение, мало ли что! По телефону, например, недоступен будешь, а у меня срочная информация.
   – Вадим, я тебя боюсь, ты слишком мощное влияние оказываешь на женщин.
   – Чувство юмора не пострадало в процессе испытаний, рад, искренне рад. Теперь я спокоен, зная, что ты в надежных женских руках.
   – Вадим, еще раз спасибо за помощь. Мне на самом деле не по себе. Давай прощаться. Всего хорошего. Привет Маришке.
   Вячеслав отключился от линии и пересказал Александре разговор с Красносельцевым.
   – Давай сначала вернемся к нашим баранам, потом попытаемся переварить информацию депутата. – Саша явно была в ударе: – Старик преследует какой-то свой интерес. Для чего он ищет Омарова, нам пока знать необязательно, важно, что он его ищет. Я хочу понять другое, зачем ты изначально, до убийства Телятьева, понадобился этому монстру?
   – Им хотелось списать на меня какие-то преступления, связанные с наркотиками.
   – Почему именно на тебя? Только потому, что хотели отомстить за своих доноров, которых ты заставлял драить туалеты? Нет. Для этой цели подошли бы банальные быки с их кулаками и методами. Глубже копать нужно, господин поэт. Омаров появляется в общежитии, чтобы убрать Телятьева и неожиданно встречает тебя.
   – Что ему мешало убрать журналиста выстрелом снайпера, как Белоцерковского? Зачем такие сложности?
   – Господи, Бальзамов, соломенная голова, понятно, что не труп Эдика ему был нужен, а информация добытая им. А где ее можно найти? Ну конечно, в его комнате. Вот поэтому и проведена такая операция. Теперь в глазах общественного мнения Эдик тривиальный алкаш, почивший от перепоя, а все улики найдены и уничтожены. Это все просто. Но его сразу почему-то взволновал ты. Поэтому он решил сначала заняться тобой.
   – Ну.
   – Чего – ну! Баранки гну. За тебя на войне тоже женщина думала?
   – Сашка, убью сейчас.
   – Ладно, не обижайся, поплыли дальше. Он не просто хочет тебя убрать. Ему зачем-то нужно сломать, размазать твою личность, заставить поэта Бальзамова ползать на коленях и вымаливать смерть как избавление. Почему? У меня такое ощущение, что вы раньше встречались, и твоя персона очень сильно задела его самолюбие. А вот где?
   – Саш, Вадим коснулся Афгана, а я сразу вспомнил про запах. Этот чертов запах опять появился.
   – Вяч, я все хорошо понимаю, но запахи хороши для сочинителей психологических романов. Нам нужны факты, реальные факты, понимаешь? Напрягись, вспомни, где и когда бомж мог видеть тебя в обществе человека хорошо тебя знающего. Причем совсем недавно, буквально, накануне смерти Эдика.
   – Я уже думал об этом. Видел одного пожилого азиата недели две назад, когда выходил из общежития, но так спешил, что не обратил внимания на то, кто еще находился рядом с ним в тот момент.
   – Если вдруг увидишь, вспомнишь?
   – Наверно, да. У меня мороз по коже. Почему нельзя шлепнуть меня обычным способом. Нормальная месть, если насолил где-то.
   – Совершенно очевидно, что Омаров садист. Представь, вот он приходит на седьмой этаж, чтобы оценить обстановку и разработать операцию по уничтожению зарвавшегося журналиста. А тут ты, да еще в роли надзирателя, заставляющего его людей зубными щетками чистить туалеты. Да за одно это с тебя следует семь шкур спустить. Внешне вполне рядовой случай, ведь в общежитии своя жизнь. Дал задание охранникам: привести в чувство лихого воспитателя и дело с концом. Но он тебя узнает. Теряет сон. Испытывает невыносимую жажду мести, сродни состоянию маньяка, которому мало убить: хочется увидеть своего врага потерявшим человеческий облик у себя в ногах. Вообще, маньяки любят иногда поговорить со своими жертвами перед тем, как отправить к праотцам. Вот зачем ты ему нужен. Иначе убрал бы с помощью снайпера, и шабаш. Поэтому тебе необходимо вспомнить, кого и когда ты крепко зацепил.
   – Но почему Омаров не захотел нанять профессионалов, чтобы кончить с Эдькой? Почему сам? Ведь он большой, солидный человек, мало ли кто под ногами мешается.
   – А вот сейчас в дело вступает психология. Можно предположить, что Телятьев бросил личный вызов, это «а»; «б» – Саид Омаров сам считает себя непревзойденным профессионалом, к тому же большим любителем помучить жертву; «с» – он крайне недоверчив и хочет лично убедиться в том, что комната досмотрена тщательно. Уф-ф.
   – Сашка, я готов с тобой на паях открыть частное сыскное агентство.
   – Брось шутить, Вяч. Самое время нашел. Хочу тебя еще немного постращать. После той садыковской камеры пыток, ты в покалеченном виде не сразу на зону идешь, а сначала – к Саиду Шухратовичу, предстать пред светлыми очами, или какие они там у него, чтобы он мановением руки решил твою судьбу. Уж тогда бы Омаров напомнил, где вы в последний раз пересекались. Он мечтает о том сладком дне своей жизни, когда сможет увидеть Бальзамова до омерзения жалким. А наглый поэт лишает его такого удовольствия, всякий раз проскальзывая между шестеренками мясорубки живым и невредимым, а в последнее время еще и непозволительно много знающим. Насколько же злой ум бывает изощренным, представить страшно. А что ты мне про запах сказать пытался?
   – Ну, это же из области психологии и иметь отношение к делу, по мнению серьезных аналитиков, не может.
   – Чувствую в голосе обиду. На тот момент нашего разговора реминисценция с запахом мешала. А сейчас нет. К тому же опять этот чертов Афган, где воевал некий Саид Омаров.
   Бальзамов рассказал Саше о случае с вырезанным взводом.
   – И все? – спросила девушка, когда Вячеслав закончил: – Не вижу здесь того, из-за чего могли возникнуть серьезные проблемы у тебя лично, кроме, конечно, психической травмы.
   – Потом снова была война. Я дрался, мстил, убивал. Нужны подробности?
   – Они нужны тебе, Слава. Хочешь, не хочешь, а вспомнить многое придется, иначе до истины докопаться будет невозможно. Сам же сказал, что азиатский крен здесь не случаен.
   – Есть за мной один грех, который отмаливать всю жизнь буду.
   – Какой?
   – Сашка, это не для женских ушей.
   – Не упирайся, Вяч. Постарайся выдохнуть из души, самому же легче будет. А нам с тобой, так или иначе, до утра сидеть: всю твою жизнь по крупице перебирать.
   – В общем, противостояла нам одна банда: днем обычные крестьяне, а ночью духи, не знающие пощады. Столько ребят на тот свет отправили. Ладно бы убивали – на войне, как на войне, так нет, то кожу живьем с наших, попавших в плен, в основном раненых, снимают, то лицо уродуют до неузнаваемости. А мы сделать ничего не можем, не знаем, кто именно ночью воевать выходит. Всех подряд убивать же не будешь. Во время зачисток банда растворяется среди мирных жителей или кем-то предупрежденная в горы уходит: не люди – черти. И все-таки, накрыли мы их: уничтожили всех, одного только в плен взяли. Я его внешне даже не запомнил, дух, как дух: худой, изможденный войной, лицо до глаз бородищей заросло, голова, по обычаю, бритая до блеска. Ну, два моих воина подходят ко мне, так и так, мол, товарищ сержант, отдай его нам. А я им: «Да, забирайте». Дух почувствовал или речь понимал, но так дико глазами повел: меня даже передернуло. Отложили мои солдаты оружие, сбили с духа чалму в пыль, руки за спиной скрутили и повели к склону. Там подвесили ему на грудь гранату, а к чеке длинную веревку привязали, и сказали: «прыгай». Он прыгнул, но граната не взорвалась. Пока мои служивые за автоматами бегали, ушел дух. Вот, вроде и нет на мне его крови, но осадок горький остался. Казню себя, что позволил ребятам низменный инстинкт наружу выпустить, и перед тем душманом чувство вины осталось.
   – Да, Вяч, здесь только ты виноват. – Александра нехорошо поежилась и задернула шторы: – Ты мне о себе совсем ничего не рассказываешь. Ты как-то обмолвился, что тебе иногда снится отец. Хочешь еще чаю?
   – Давай. Спасибо. Он покончил с собой, когда мне было всего семь лет. Я видел его в петле: жутко, особенно для семилетнего ребенка. Но когда его не стало, вокруг образовалась тянущая пустота. Ему на тот момент исполнилось всего сорок лет, но мне до сих пор кажется, что мудрее и сильнее его никого нет. Что-то было в моем отце, вызывавшее уважение окружающих, даже тех, кто намного опережал по возрасту. Я и сам толком не знаю его биографию. Мать говорит всегда путано и очень туманно. Поэтому лучше всего начать именно с нее. Окончив педагогический институт, она получила распределение, кстати, по собственной инициативе, в одно из северных вольных поселений. Это там, где живут расконвоированные зеки. В сих романтических местах и повстречалась с отцом, который отмотал к тому времени по тюрьмам и лагерям в общей сложности десять лет. За что он был осужден, я тоже выяснить не смог: все говорили разное. А в семь лет, понятное дело, вообще не задумывался. Через полтора года у них родился я. Это особая история. Никаких роддомов в той деревне, конечно, не существовало, поэтому мать, когда у нее начали отходить воды, срочно повезли на дрезине до ближайшего райцентра. Можешь себе представить расстояния в тайге. Конечно же, никуда не довезли, и мать начала рожать меня прямо на ходу. Может, еще поэтому у меня на всю жизнь сохранилась страсть к дорогам? На рычагах дрезины потел, что хватало сил друг моего отца, физик-атомщик, ставший потом известным ученым, а в то время такой же расконвоированный зек. В шестидесятые довольно много интеллигенции жило на севере, понятно, что в принудительном порядке. Отец же находился на линии связи и осуществлял безопасность движения: не дай Бог, навстречу в это же время и по этой же дороге поехало бы какое-нибудь транспортное средство. Пришлось этому несчастному физику стать на время акушеркой.
   – А ты знаешь, Вяч, раньше, до революции, роды принимали мужчины, так как считалась такая работа очень тяжелой и ответственной.
   – Деталей его подвига не знаю, но, одним словом, справился достойно. С ближайшего телефона позвонил отцу, поздравил и покатил дальше. Вот так началась моя жизнь, первые три года которой прошли в местах лишения свободы. В шестьдесят девятом отцу дали вольную, и семья переехала из Коми в Архангельскую область в городок Вельск, на родину матери. Вот почему я иногда называю себя уроженцем архангельских северов. Почти сразу после переезда родилась сестра. Но именно тогда, когда жизнь встала на нормальные рельсы, отец вдруг сломался: начал пить. На самом деле, конечно, это было не банальное бытовое пьянство. Дала о себе знать травма головы, полученная во время отсидки. Нестерпимые боли он начал глушить водкой. Зарабатывал более чем прилично, поэтому хватало на семью и на «лекарство». Естественно, появились друзья-собутыльники, которые немало посодействовали тому, чтобы он пил больше, чем ему на самом деле требовалось. Вскоре у отца появилась алкогольная зависимость и, как следствие, деградация личности, отразившаяся на семейной жизни. Дома начались жуткие скандалы с битьем посуды. В такие периоды мы с сестрой и матерью прятались у соседей. Долго такая жизнь продолжаться не могла. Первого сентября, перед тем как отправить меня в первый класс, отец поклялся, что больше пить никогда не будет. Он сдержал слово, но чего это ему стоило, я хорошо помню: голова почти все время была обмотана тугим полотенцем. Тогда какие-то серьезные обезболивающие средства достать было невозможно, да и отсутствовали они как таковые. Иногда от боли он глухо мычал в подушку, это могло продолжаться часами. В конце концов, в последний день октября отец повесился на потолочном крюке. Он избавил от страданий себя и нас. Самоубийство порицается, особенно церковью, но я абсолютно убежден, что, если бы у него был хоть малейший шанс на избавление от мук, он не сделал бы этого. На похороны пришло очень много людей. Такого количества собравшихся в одном месте наш небольшой город, пожалуй, никогда не видел. Но я заметил еще тогда какую-то неуловимую схожесть между ними. Спустя много лет, понял, в чем заключалась эта схожесть: все они были ранее судимы. Печать неволи, лежавшая на их лицах, роднила их. Неискушенный человек вообще мог подумать, что это многочисленные родственники. Вот так тюрьма может внешне сближать, но только, слава Богу, внешне.
   – А что было дальше?
   – А дальше началась совсем другая жизнь. Приходя из школы, я таскал воду из колонки, колол дрова, словом, делал по дому мужскую работу. Мать тянула нас, как могла, но все же ей пришлось отправить меня в деревню к бабушке, потому что одной вырастить двоих не представлялось возможным. А через три года она вновь вышла замуж, и я смог вернутся домой.
   – Твой отец кем был до того, как попал за решетку?
   – Летчиком. Что-то произошло именно там, на его работе. Я смутно припоминаю, как однажды слышал разговор отца с матерью о каком-то генерале, который погиб при неудачной посадке машины, когда за штурвалом находился отец. Дело давнее и темное, сейчас уже никто ничего не скажет.
   – Расскажи про маму.
   – О, ее вполне можно причислить к ареопагу символов своей эпохи. Подумать только, закончила с красным дипломом институт и напросилась работать в лесхоз, где трудились, как я уже говорил, бывшие зеки. Рассказывала, что какой-то замполит, проникнувшись к ней симпатией, пытался отговорить ее от легкомысленного замужества и даже отправил в другое место. Но мать, встав на лыжи, снова появилась на вольном поселении моего отца. Вот такая была у них любовь. Разница в возрасте: пятнадцать лет. Ей очень многое пришлось вынести, живя с моим отцом, но ни о каком разводе она даже не помышляла. Наоборот, обивала пороги различных медицинских учреждений вместе с ним, пытаясь до последнего быть рядом с мужем. Добивалась аудиенций у светил эскулапского дела, чтобы еще и еще раз услышать, что ушиб головного мозга ничем не лечится: надежда только на чудо. Но тот и другой от веры в Бога были далеки, поэтому ни на какие чудеса не рассчитывали.
   – Действительно, дети своей эпохи.
   – Сама мама из деревни, что находится под Вельском. В четырнадцать лет уже работала сучкорубом в тайге под началом бабушки. В сорок первом, когда почти всех мужчин забрали на фронт, бригады лесоповальщиков и лесосплавщиков формировались из женщин. После войны тоже, потому что с войны мало кто вернулся. И так вплоть до конца пятидесятых. Упрямство и настойчивость в мою мать заложила тайга. Отцу не просто повезло с матерью, это была самая главная удача в его жизни.
   Чай давно остыл, так и оставшись нетронутым. Бальзамов, щелкнув зажигалкой, стал молча смотреть на огонь. За окном заводила свою тягучую песню ночная вьюга, иногда ударяя ветками тополя по жести водосточной трубы.

ГЛАВА 33

   Капитан Мохов под впечатлением от рассказа старика гнал свою «Ниву» на запредельной скорости, почти не обращая внимания на светофоры. Кузов машины гремел, как пустая кастрюля с оставленной внутри ложкой. Предчувствие беды ворочалось в грудной клетке лохматым зверем, доставало до горла горячим першением. Алексей курил сигарету за сигаретой, пытаясь избавиться от навязчивого ощущения. Показались знакомые дома. «Нива» влетела во двор и, едва не снеся ограду перед детской площадкой, остановилась как вкопанная, содрогнувшись напоследок всем своим существом. Он вбежал в подъезд и, не дожидаясь лифта, понесся на четвертый этаж пешком. На площадке увидел, что дверь в квартиру приоткрыта. Влетел:
   – Настя! Где ты! – Метнулся по коридору в комнату и увидел черный силуэт жены. Та, согнувшись, сидела на стуле около окна:
   – Алеша…
   – Настя, что случилось? – Зажег свет. На него смотрели испуганные, полные слез глаза. – Что, черт возьми, произошло?
   – Приходили люди какие-то, – женщина еле выговаривала слова, пытаясь унять дрожь, – и сказали, чтобы ты больше туда не ходил. А если пойдешь, то они… – Рыдания не дали ей договорить.
   – Они что-нибудь сделали тебе? – Алексей осторожно тряс жену за плечи.
   – Нет, только ножом возле лица поводили, а так – больше ничего. Я умоюсь пойду. – Настя, пряча глаза, запахнула халат на ногах и встала, чтобы пойти в ванную комнату.
   – Когда это случилось?
   – Прошло чуть больше часа после того, как ты уехал. Я в театр решила не ходить, тебя дождаться хотела. – Она снова заплакала.
   – Чуть больше часа, говоришь? Значит, за общежитием следят. Вот почему старик перенес нашу встречу в другое место, – вслух обронил капитан.
   – Что ты говоришь? Какое место? Ну, я… – Женщина, пошатываясь, вышла из комнаты.
   – Настя, давай ты поживешь пока у Вахида Азеровича. Так надо, милая. Я, похоже, серьезно вляпался.
   – Я не знаю, Алеш, кого ты все время ловишь и кого защищаешь, но собственную жену надо лучше оберегать. – Шелест воды помешал продолжить.
   Алексей выдохнул, понял, что жена приходит в себя.
   Они вышли из квартиры уже около полуночи. Мохов взял под локоть Анастасию и повел к «Ниве».
   – Почему на твоей машине, Алеш? А-а, поняла: машина бравого капитана засвечена уголовными личностями!
   – Ну вот, Настен, ты уже шутишь и, мало того, все понимаешь. Несколько дней ты поездишь на моей «Ниве», а я – на твоей «Ауди».
   – Хорошо, как скажешь. Почему же твой старик о себе подумал, а о нас не захотел?
   – Все предусмотреть невозможно. Он понял только, что за зданием следят, и если бы не додумался организовать нашу встречу в другом месте, то меня бы рядом с тобой сейчас не было.
   – Меня бы тоже могло не быть. Ну, да ладно. Ты хочешь сказать, что за неким зданием, куда ты наведывался, ведется слежка и находится оно в часе езды от нашего дома. Стоило тебе там появиться, как тут же было передано распоряжение попугать зарвавшееся семейство.
   – Правильно, Настя. Но жену Мохова просто так не запугаешь.