Виталий Лозович. Теща для всех

   – Ай! – крикнула жена.
   Михаил пренебрежительно бросил инструменты в шкаф. Потом закрылся в ванной, скоро там зажурчала вода. Через пять минут он вышел без рубашки и чисто выбритый.
   – Что это ты тут расходился? – Ирина бродила за ним по пятам, как будто пытаясь вернуть себе место хозяйки положения, хозяйки в доме. Михаил без слов прошёл в спальную, где бросил свой кейс. Открыл платяной шкаф и достал свежую сорочку, потом новый галстук. Ирина подошла сзади, вставила руки в свои необъятные бока и разразилась:
   – Что это ты тут раскомандовался? Что это ты тут… что, мало ночевал как собака на улице?.. Мало тебе, сучонку паршивому…
   – Заткнись, – сказал Михаил тихо, не поворачиваясь к ней и каким-то иным голосом.
   – Что это я заткнись?! Что это я должна тут заткнуться? Я вот сейчас…
   И здесь произошло уже совсем непонятное. Михаил развернулся и закатил жене оплеуху с плеча да наотмашь, да с размаху, да больно… Стокилограммовая масса супруги мигом, как шарик, улетела к шкафу, ровно вошла в открытые дверцы и села там на какие-то коробки из-под обуви. Потом эта масса спросила у себя:
   – Что это?..
   Глаза у неё были непомерно выпучены, рот открыт, и весь вид её говорил о совершенно для неё не свойственном положении и месте. Сразу же супруга ещё раз поинтересовалась у кого-то:
   – Что это?..
   Здесь она догадалась посмотреть на мужа. Он как ждал этого и пояснил ласково и мило:
   – Это оплеуха. Будешь рычать – ещё получишь. Быстро на кухню! Чай мне налей!
   Ирина более чем поспешно, резво, по-молодецки поднялась из шкафа и улетела в кухню. Там что-то сразу застучало, зазвенело. Ласково так, по-домашнему. Когда Худяков завязал галстук, из кухни донеслось:
   – Миша! Иди чай пить!
   Миша быстро позавтракал, потом попросил жену принести в кухню напольные бытовые весы с двумя площадками для ног. Ирина принесла весы и осторожно поставила перед мужем.
   – Встань, – сказал он ей.
   – Зачем? – только спросила она, но Миша поднял на неё глаза, и Ирина послушно встала на весы. Циферки выскочили за сто килограммов.
   – Сто два, – сказал муж, как приговор прочитал, – через полгода должно быть шестьдесят, критическая масса – семьдесят. Всё. Начинаешь сегодня. Врач, тренажёр, голодовка, к хирургу пластическому… как хочешь. Больше говорить не буду.
   – А домом кто будет заниматься? – только и спросила Ирина, как последний шанс.
   – Дети! – вдруг отрезал муж.
   – Как ты их заставишь?
   – Попрошу помочь матери прийти в нормальный человеческий облик. А ты!.. – Михаил ткнул в неё пальцем и Ирина отшатнулась, – не сбросишь вес… разведусь!.. Думай.
   Он поднялся со стула, прошёл в прихожую и, обувшись, договорил:
   – И не стой колом, как снежная баба перед Новым годом во дворе. На работу пора!
   Дверь хлопнула, и муж ушёл. Ирина постояла немного, всплеснула руками, спохватившись, и побежала к зеркалу.
   – Ах, боже мой! – заверещала она, – лицо-то, лицо… надо замазать, красное какое… так. Первый урок в одиннадцать, успею. Тренажёр, голодовка, что это он? С ума спятил? Ой, не стоило его так домой не пускать! Вот же дура!..
   По дороге на работу – а Михаил всегда ходил пешком – он встретил свою студентку, что обожала поэзию Некрасова, и получил от неё комплимент за здоровый цвет лица.
   – Просто спать надо на свежем воздухе, – раскрыл секрет Михаил.
   – Да, конечно, – согласилась та, – спать, Миша, спать и ещё раз спать! И не в одиночку! Ты сегодня как?..
   На работе в институте его встретил друг Сушняков, в одну секунду оценил его состояние и тоже похвалил:
   – Хорошо выглядишь. Спишь с открытой форточкой?
   – На улице сплю, – ответил весело Михаил, – как Репин Илья Ефимович.
   – У него что – дома своего не было? – удивился Сушняков.
   – Просто привычка такая. Полезная. Восемьдесят шесть лет прожил.
   – У тебя даже блеск в глазах другой, – заметил Сушняков.
   – Я знаю. Это там до сих пор восход солнце горит.
   – Чего восход? – совсем запутался сорокалетний Сушняков.
   – Сегодня наблюдал восход солнца. Вынужденно. Но красиво. Никогда не видел.
   – А-а, – как понял тот, – бывает. Надо пива выпить с утра. Пройдёт. Обедаешь где?
   – Не придумал.
   – Идём со мной в «Белые ночи»? Пельмени, пиво.
   Худяков обещал подумать. Для себя он решил никуда не ходить, где может быть пиво. По крайней мере, в ближайшие дни.
   Первый рабочий день прошёл скромно и целомудренно. К обеду заболела голова, но вместо положенных ста граммов чего-нибудь крепкого Худяков выпил таблетку анальгетика. Со студентками не шутил в перерывах и вёл себя так, словно видел их всех впервые. Пара выпускниц была этим несколько обескуражена. Обе девчонки уже «шли» на красный диплом, и у обеих предмет Худякова был профилирующим. Плюс ко всему Худяков был не простым преподавателем русской словесности, а завкафедрой русского языка с кандидатской степенью. И вдруг такая отстранённость от женского пола, да ещё в самый первый день. Целое лето не виделись! И обе ещё дуры такие – обе в мини-юбках припёрлись на занятия. А если сложить время обеих девушек, что они провели утром у зеркала, так вообще рабочая смена получится. Вот и рисуй себе потом лицо, страдай от недосыпа, когда мужики эти… так-то ничего не соображают, да ещё и носом крутят.
 
   Более часа Ирина мазала кремами свою упитанную мордашку, скрывая следы оплеухи. Наконец грим удался, и она, глянув на часы, стала торопливо одеваться.
   Перед самым выходом из дома, когда она уже обувалась, в дверь позвонили. Ирина моментально открыла и увидела за порогом женщину с пачкой телеграмм в руке. Женщина улыбнулась: «Вам заказное письмо». Ирина расписалась, поблагодарила, глянула на обратный адрес и взвизгнула от восторга. Письмо было от её матери. На остановке, ожидая автобус, она прочитала: «Здравствуй дочка! Соскучилась я по вам всем. Это я имею в виду тебя и детей наших. Не спрашиваю у тебя разрешения, знаю что обрадуешься, да и дети тоже рады будут. Я еду. В Северск поезд приходит третьего сентября, думаю, письмо успеет дойти. Встречайте, вагон первый, поезд скорый. Ваша мама и бабушка».
   Ирина взвизгнула внутри себя ещё раз. Приедет мама, всё устроится и станет как и раньше. Мама всегда умела обуздать этого хама. У мамы всегда хватало напора и жёсткости поставить любые условия Мишке-поганцу! Он всегда при ней пасовал. Ну теперь погоди! Она спрятала письмо в сумочку и стала себе представлять, с каким наслаждением сообщит ему эту прекрасную новость, с каким удовольствием она посмотрит на его вытянувшееся лицо… нет, морду! С каким восторгом она выслушает его бя-бя-бя, или что он там сразу заблеет? С каким…
   Здесь Ирина осеклась. А вдруг он… вдруг он и в самом деле так переменился, что… Вдруг и в самом деле что-то произошло в его жизни, чего она пока не знает? Раньше ведь он не дрался? Раньше он её даже где-то побаивался… её громкого голоса, её истерик… А вдруг он и маму… по морде? Она даже отшатнулась – по лицу! Нет. Смелости не хватит. Мама может ведь и в суд, в прокуратуру. Она и сама может ему по сусалам надавать. Как двинет по роже его самодовольной… Ка-ак даст!.. Ирина представила себе, как Мишка-поганец летит с опухшими сусалами через весь их зал, и падает где-нибудь в угол, и бьётся мордой о порог… нет, не насмерть, конечно, так… побольнее. Потом Мишка встаёт и побитой собачонкой бежит к ним в комнату и там поскуливает, кобелюга поганый! А она входит и говорит – ладно, мол, не скули, заживёт…
   К автобусной остановке подошёл рейсовый автобус марки ПАЗ. Автобус ПАЗ имеет довольно высокую посадку, и первая его ступенька расположена довольно далеко от земли, так что приходится ногу просто задирать, а потом уже подтягиваться на поручнях. Ирина такие автобусы терпеть не могла, потому как громко кряхтела при посадке и один раз её кто-то сзади подтолкнул. Она уже в салоне развернулась, хотела двинуть наглеца по мордам, но увидела перед собой лишь юную, хрупкую девушку. Парень же остался на остановке, он, похоже, ехать и не собирался. Просто посмеялся над ней, и всё. Она запомнила его лицо и потом очень долго искала на улицах города, но так больше нигде, никогда не встречала этого нахала. В другой раз кто-то ещё более мерзкий толкнул её в то же место шилом… Она точно сказать не могла, но ощущение, что в тебя тыкают больно большой иголкой, присутствовало. Она тогда пулей влетела в салон с матерной бранью, наглеца опять-таки не нашла. И город вроде у них небольшой, а когда надо, так словно все в мегаполисе живут.
   В салоне Ирина села, и рядом уже больше никто не сел… может, и не поместился. Ирина отвернулась к окну и всю дорогу смотрела в сторону. Ростом Ирина пошла не в мать, а в отца. Отец был небольшой – метр шестьдесят. Мать была высокая, статная, крупная женщина. Рядом они всегда смотрелись немного комично, особенно для прошлых лет. Отец умер рано. Ей ещё и восемнадцати не было. Какая-то врождённая неизлечимая болезнь. Дедом и тестем ему так и не удалось побыть. Мама с лихвой возместила детям всё и всех. Иногда Ирине казалось, что там, где живёт её мать, совсем не обязательно иметь участкового милиционера. Прошло восемнадцать лет, и Ирина до сих пор не могла понять: любят её дети свою бабушку или нет? Чего-то не хватало в их отношениях. То ли трогательности, то ли ласковости, семейности… или просто обычного обожания своей бабушки… Всё слишком по-деловому. Сделал – получи. Не сделал – тоже получи. Может, просто мало было в отношениях искренности, чего так хотят и так остро чувствуют все дети?.. Ответить на все эти вопросы она не могла до сих пор.
 
   После уроков по дороге домой Оксану Худякову окликнула её одноклассница Ритка Пузырёва и, когда та обернулась, помахала своим стильным ранцем, что означало – постой, сейчас догоню, есть разговор. С Риткой Оксана не дружила особенно – так, несколько раз бывали в одной компании, на дискотеках толкались, у подружек на днях рождения… Ритка была девка ничего, надёжная. Говорили, что у Ритки был парень – то ли тридцать лет ему, то ли двадцать три. У Ритки во всех вещах, от школьных принадлежностей до чисто дамских, всегда есть в запасе презерватив, причём не просто китайская ерунда, а фирма… английский, например. Что ей говорили родители на это – никто никогда не знал. Все знали, что родители у Ритки с деньгами, этого было достаточно.
   Ритка догнала её возле школы и, зашагав рядом, озабоченно заозиралась по сторонам, словно боялась, что их мог кто-то подслушать. Потом интригующим голосом спросила:
   – Новость хочешь?
   – Какую? – равнодушно глянула на неё Оксана, ожидая что-либо из школьной жизни, там беременный кто-нибудь опять или кого в тюрягу упекли… А может, кто триппер подхватил.
   – Мы с тобой почти родственницы!
   – Как это? – остановилась Оксана.
   – Тише! – подхватила её Ритка под руку и увлекла за собой дальше. – Мы с тобой почти родственницы!.. Сама чуть не рехнулась! Смотри никому не проболтайся. Тебе тоже невыгодно. Поняла?
   – Нет.
   – Твой папаша… твой отец, – Ритка улыбнулась самодовольно, – трахает мою старшую сестру!
   – Что? – как квакнула Оксана, чуть слюной не подавившись.
   – Что, что… – вытаращила на ходу глаза Ритка. – Трахает мою Любку, как хочет, и прекрасно себя чувствует. Ты не знала?
   – Не-ет.
   – И я не знала. А тут, – она вновь оглянулась, – а тут слышу как-то по телефону – ах, Михал Иваныч, ах, ах!..
   – Откуда она его знает?
   – От верблюда. Она же у него в институте учится!
   – Так, может, она по делу звонила?.. По учёбе.
   – Ага! – даже остановилась Ритка. – Будет эта старая шлюха по делу звонить!
   – Сколько ж ей лет?
   – Любке? – Ритка задумалась. – Так сколько же ей лет?.. Первые месячные у меня пошли, ей двадцать стукнуло… ага, представляешь, я мучаюсь там, а она коньяк в своей комнате с подружками и хахалями жрёт! Сестра называется. Значит, сейчас ей двадцать три, шкидла старая! А всё туда же – под кого бы улечься!
   – Что делать? – потерялась от такой новости Оксана.
   – Молчать, конечно! У тебя папаша хоть куда! Молодец мужик! Вот бы посмотреть, как они в кровати крутятся, как он её там обрабатывает!.. Представляешь?
   – Что?
   – То! Как скачут друг через друга.
   – С чего ты взяла?
   – Что, я свою сестру не знаю? Она же… как это?.. Как в публичном доме родилась. Ну… Это природное. Врождённое. Что молчишь?
   – Думаю.
   – Что тут думать. Отцу не проболтайся.
   – Нет, конечно.
   – Мы с тобой теперь как две сестры… ага, по несчастью.
   – Ладно.
   – Пива хочешь?
   – Можно.
   – Я угощаю. Пошли. В тот вон киоск.
   – Там баба вредная. Нам не дадут.
   – Дадут. Она меня знает.
   – Откуда?
   – От верблюда. Этот киоск мой парень держит.
   – Он у тебя бизнесмен?
   – Стала бы я с другим водиться! Он при деле и с деньгами!
 
   После работы, вечером, Худяков задержался у себя на кафедре, обдумывая создавшуюся ситуацию. Состояние бравады прошло, состояние алкогольного подъёма настроения – тоже. Через полчаса он может быть дома. К этому времени обычно собирались уже все в семье. Дети – это нормально. Сегодня утром он с ними виделся, и они всё поняли. Ксюша, правда, выглядела немного перепуганной – папа дома не ночевал, а пришёл и строго стал интересоваться, в школу ли они идут… С детьми он поговорит, если что – извинится. А с супругой надо вести себя по-прежнему, по-боевому. Настроения, правда, совсем нет, усталость какая-то присутствует. Придётся через силу. Приду, спрошу, как дела с лишним весом. Вот так! А если выкобениваться начнёт? Уже наверняка в себя пришла, придумала что-нибудь. По ряшке ещё раз заехать? А дети?.. Нет. Да… настрой не тот сейчас. Что делать? Выпить? Опасно. Одному тем более. Восхититься жизнью на земле? Захотеть жить прекрасно? Как? Восхода солнца вечером не предвидится. Кстати, надо завтра утром обязательно проснуться пораньше, туч не предвидится, можно ещё раз посмотреть, как солнце встаёт. А то, может, ему сегодня утром всё показалось таким прекрасным по той причине, что он в таких условиях оказался, когда восприятие всего вокруг обостряется? Михаил невольно вспомнил сегодняшнее утро – густые сумерки, растворявшие в себе ночь, прибывающий свет, светло-синюю полосу на востоке, оранжевое ожерелье на небе и первый пронзительный луч солнца… Всё так непривычно, так необычно, как никогда не видел и не знал. Нет ничего вокруг, кроме темноты, и вдруг на тебе!.. Да будет свет! Когда к этому прикасаешься, то слова эти звучат совсем иначе, совсем в другой эмоциональной окраске. Это же из Библии выражение?.. Михаил быстро поднялся. Библию он не читал уже лет двадцать. Читал в юности, чтоб похваляться необычными знаниями. Он достал с полки книгу в чёрном переплёте, открыл в нужном месте и прочёл:«… И увидел Бог свет…», так… дальше… «и назвал…», дальше… вот! «…Да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды». Ишь ты! Вот как. Тверди-то у него в жизни и нет. Потому и отделить одно от другого он не может. Всё как в течении стремительном несёт по жизни. Твердь мне и нужна. Начинать надо с дома родного..
   На кафедру заглянул Сушняков. Сушняков по образованию был юрист. По социальному положению Сушняков был мент. Даже преподавая в институте, он оставался ментом. Слишком въелась его бывшая работа в уголовном розыске. Потому как юрист и мент он всегда давал Худякову советы: это противоправно, это административно наказуемо, а это уголовно наказуемо.
   – «Белые ночи», – сказал он с порога, – два бутерброда, два пива и два «сто грамм». Только чтоб не дёргаться ночью в абстиненции.
   «Верно, – согласился Худяков внутри себя, – сто граммов мне сейчас и нужно, для вечернего домашнего самоутверждения. Тогда тормозить не буду в поступках. Раз уж взялся наводить новый порядок, так наводить надо до конца. Только вперёд!»
   – «Белые ночи»? – переспросил он, как будто сомневаясь. – Это можно. Сто граммов никогда не вредили после трудового дня настоящему мужчине и главе рода!
   Сушняков вытянулся лицом, что-то заподозрил, но смолчал: Худяков как-то видоизменился, но ему нужен был напарник.
   В кафе «Белые ночи» они заказали пиво, бутерброды и водку. Всё, как задумали. Не выходя за рамки дозволенного. Ожидая, когда официантка принесёт упоительную влагу, Александр Сушняков ненавязчиво напомнил в дружеских оборотах:
   – Миша, а что ты мне сегодня перед занятиями про восход солнца плёл?
   Михаил пожал плечом и просто ответил, обыденно:
   – Случайно сегодня утром наблюдал восход солнца. Весь. От начала и до конца…. как ночь постепенно превращается в утро через растекающиеся сумерки, через гаснущие звёзды, через неуловимую прозрачность воздуха… Темнота как растворяется в свете. Очень красиво, оказывается. Никогда раньше такого не видел.
   – Ну да, – согласился понятливо тот, – дома не ночевал?.. Дома-то как?
   Принесли бутерброды и пиво с водкой. Друзья отпили по глотку пива, и Худяков ответил:
   – Дома замечательно. Чинно. Благородно. Тепло и ласково. И… как бы это… порядок нынче.
   – Плохо верится. Говоришь странно.
   – Хочу начать новую жизнь.
   – Один?
   – Нет. Со всеми. Если получится. Как раньше больше не могу.
   – У вас вроде нормально всё было? Как у людей.
   – А как у людей? – спросил в упор Михаил. – Ты знаешь, как должно быть у людей?
   – Так… А теперь у тебя как?
   – Теперь у меня пора становления новых отношений. Думаю, не всё пройдёт гладко. Слушай, Саша, ты же мент, бандитов ловил, кулаками махал, верно? Подскажи мне пару точек на теле человека, куда можно стукнуть, чтоб… человеку лицо не портить, но чтобы он понял.
   Сушняков остановился. Поставил кружку с пивом на стол.
   – Ты кого лупить начал? Жену или детей?
   – Пока никого. Но мало ли? Вдруг слушаться не будут?
   – Не подскажу, – твёрдо сказал Александр, – ты ненормальный. С твоей силищей человека уродом сделать можно.
   – Я тихонько.
   – Нет. Никаких тихонько. Никаких точек. Если надо лупить – отвешивай оплеухи… ладошкой… и ничего больше. За остальное сесть можно.
   – А за оплеуху?
   – Практически нет.
   – Ладно, – сказал Худяков, как к сведению приняв, и взял свой стакан с водкой. – Хочу из дома уйти, да некуда. Жить больше со своей не могу. Не хочу. Так жить нельзя!
   – Драться тоже нельзя, – поднял стакан и Сушняков, – давай за мир!
   Когда они выпили, Александр пожевал свой бутерброд и иронично сообщил:
   – Знаешь, как мужики называются в зоне, которых жёны за мордобой сажают? Кухонный боксёр. Это смешно.
   – Она меня провоцирует постоянно. Всё через крик, через вопли, через каждодневное сквернословие.
   – А ты не виноват, – твёрдо договорил за него Сушняков.
   – Я виноват, поэтому я и хочу уйти.
   – Куда? К студенткам своим?
   – Не знаю. К студенткам не хочу, – сказал он так, словно его звали, – придумаю. В крайнем случае, разменяю квартиру. Может ещё по сто?..
   – Куда тебе? – разумно отказался Сушняков. – Ты же на разборки идёшь? Нужна трезвая голова.
   С такой трезвой головой и пришёл Худяков – глава рода, отец и муж, виноватый и не желающий больше мириться со сложившимся положением, – к себе домой в родительскую квартиру. Дверь за ним закрылась, замок щёлкнул и… началась новая жизнь. Торможений в поведении и мышлении не наблюдалось. «Сто грамм» сделали своё дело.
   В квартире Худяковах было четыре комнаты, раздельный санузел, кухня, аж девять квадратных метров, и большой, длинный коридор. Коридор начинался в прихожей, тут же были туалет и ванная, дальше уходила кухня, за ней отдельная комната-спальная. Коридор заканчивался залом, из которого выходили ещё две комнаты поменьше и где проживали отдельно сын и дочь. В зале, как в обычной семье со средним достатком, стояла мебель: большой телевизор, диван, кресла и так далее. Дети в своих комнатах имели свои телевизоры, а сын ещё и компьютер, не говоря о прочих «музыкальных» удобствах, потому встречалась семья лишь за ужином, который всегда накрывали в зале. Также в зале обычно во время приезда тёщи жили Михаил с Ириной, теснясь вдвоём на раскладном диване.
   Первым Михаилу попался сын, вышедший из кухни с ароматом сигаретного дыма. Курить ему Михаил разрешил сразу после поступления в институт. Это было как признание его взрослым.
   Владимир сказал:
   – Привет, пап!
   И удалился через зал к себе в комнату. Тут же из зала в обратном направлении выскочила дочь и, пробегая мимо отца, выкрикнула то же. Потом остановилась и спросила:
   – Пап, ничего не случилось? У тебя лицо какое-то…
   – Нет, – задумчиво и оттого длинно произнёс Худяков, – у меня всё в порядке. Даже лучше, чем когда-либо.
   Дочь на это ничего не сказала, только как-то симпатично ему улыбнулась, вроде поддержала. Снимая куртку, Худяков услышал, как зазвонил телефон в спальной. Ему вторил аппарат из зала. Трубку сняли и голос жены произнёс:
   – … нет, его ещё нет. Должен быть на работе. Нет, мы не сможем, у нас скоро прибавление, мама моя приезжает. Письмо получила. У нас все готовятся к встрече… Ждём не дождёмся. До свидания!
   Худяков открыл дверь в спальную и вошёл. Прикрывать дверь за собой не стал. Супруга сказала:
   – Ой, ты дома? Я не заметила. Ты стал так тихо ходить…
   Михаил глянул на её щёку, ничего особенного не увидел, вспомнил слова Сушнякова «кухонный боксёр», после этого спросил несколько небрежно:
   – Как у нас разрешается проблема с лишним весом?
   Настроение у него после посещения «Белых ночей» было приподнятым, это его радовало и слегка делало игривым. Он прикинул: если понадобится, сможет ли он сейчас залепить ещё одну оплеуху супруге?.. «Сможешь! – уверенно сказал ему внутренний голос. – Ещё как сможешь!»
   – С каким ещё лишним весом? – нервно переспросила та. – Если в этой квартире и есть что-либо лишнее, так это…
   На этих словах она замолчала, но понять было можно. Худяков повесил в шкаф костюм, переоделся в домашний спортивный с гордым именем «Адидас», потёр правую руку о левую, заметив, что супруга за ним наблюдает, и дунул на раскрытую ладонь.
   – С тем лишним весом, – сказал он размеренно, – о котором разговор был утром. Забыла?
   – У меня нет времени для твоих дурацких шуток, – отрезала жена, – мама приезжает. Как бы тебе вес не сбросить часом, – предостерегла она сладким голосом, – надо ей нашу комнату освободить. Завтра утром переселяйся в зал, а я наведу здесь чистоту-порядок.
   – Во-первых, я никуда не собираюсь переселяться, – ответил неподобающе жёстко Худяков, – поспит твоя мама и на диване. Во-вторых, вес свой я сбрасываю в тренажёрном зале. И, в-третьих, в своём доме я распоряжаюсь сам. И раз уж она приезжает, со мной это не согласовав, то постарайся ей разъяснить, чтоб она поменьше мне попадалась на глаза и поменьше крутилась под ногами… А то я могу привыкнуть… к утренним разминкам в доме своём!
   Ирина постояла, как оплёванная, с минуту, после подняла упавшую до пола и удивлённую саму по себе нижнюю челюсть и попыталась восстановить прежнее статус-кво.
   – Ты это с кем… ты это на кого?.. Это что ты здесь сегодня вытворяешь? А?.. – И замахнулась на Михаила какой-то кофтой, что попалась под руку. Худяков выстоял, глядя ей в глаза, и насмешливо спросил:
   – Всё? Драться не будем? А то встретишь маму с неподобающим личиком.
   – Хам! – бросила супруга.
   – Сам удивляюсь, – ответил, не дрогнув, тот.
   – Нет, а что произошло? – вдруг запричитала она гневно, не понимая такого неповиновения мужа, – Что за строптивость такая? Сучку себе новую нашёл? Первокурсницы появились?! Поэтично настроенная душа на факультете народилась? Что это ещё за мода такая новая, потаскун поганый?
   – Не ори, – сказал Худяков безразлично.
   – Ах, не ори?! Ах, мы испугались сразу! Так вот, сиди здесь тихо и не…
   – Заткнись, – повернулся к ней Михаил, и супруга замолчала на полуслове.
   Худяков посмотрел ей в глаза и уже чуть ли не зловеще проговорил:
   – Утренний разговор остаётся в силе. Не станешь за собой следить – разведусь. Квартиру тебе не оставлю. Детям, кстати, насколько я знаю, тоже всё это надоело. Вопросы?.. Замечательно. Тёща твоя… э-э, моя… приедет, пусть располагается в зале. Так и скажи – я распорядился. Там и к внукам ближе. И ты уж лучше сама с ней поговори… скажи, что у меня неприятности. А будет ко мне лезть со своими… Зашибу! Всё.
   Развернулся и вышел вон. Жена инстинктивно провела ладошкой по лицу, как будто стирая что-то нехорошее и запоминая это нехорошее на будущее.
   Выйдя из зала, Худяков прошёл в кухню и встретился там с дочерью. Оксана наливала себе из пакета какой-то фруктовый сок. Михаил открыл воду, взял в руки мыло и несколько флегматично спросил:
   – Что мы едим на ужин?
   – Котлеты, отварной картофель, зелёный лук, – стала быстро перечислять Оксана, – хлеб…
   – Белый?
   – Есть салат, – остановилась она, – папа, что-то случилось?
   – А что мы пьём?
   – Мы пьём сок, – подняла она свой стакан, – а есть чай.
   – А почему тогда, – подошёл к ней отец, вытирая руки о полотенце, – от тебя так пивом пахнет?
   – Папа, – потерялась Оксана на мгновение, – а от тебя пахнет водкой.
   – Папа взрослый.
   – Папа, мы с Риткой выпили всего одну маленькую бутылочку. Что за трагедия?
   – С Риткой? – переспросил он. – На двоих?.. Запомни, дочка, всё начинается с маленьких бутылочек. И всё начинается очень девственно безобидно.