6
   К исходу восьмого дня Иуда Маккавей обнаружил, что войсковая казна полностью опустела. Нечем было платить жалованье солдатам и не на что приобретать провиант. Положение вызвался исправить Антипатр, которому к этому времени шел тринадцатый год.
   – Как ты собираешься это сделать? – поинтересовался Иуда.
   – Знаем, не проболтаемся, – уклончиво ответил подросток.
   – Мне нужно, чтобы ты как раз проболтался, – сказал Иуда и дал своему юному другу подзатыльник.
   Антипатр отшатнулся. С некоторых пор ему перестала нравиться фамильярность Иуды. Ему представлялось, что настоящая мужская дружба должна походить на кентавра – сильного, верного, любителя шумных попоек и женщин. Отношения же, сложившиеся между ним и его кумиром, больше напоминали дружбу всадника с лошадью, причем всадником всегда почему-то оказывался Иуда, а он, Антипатр, лошадью, удел которой без устали возить на себе седока, куда бы тот ни направился. О попойках и, тем более, женщинах и говорить не приходилось: в нечастые часы, когда Иуда с командирами своего войска оттягивался, как он сам говорил, с наложницами, пируя за обильно уставленными яствами и напитками столами, Антипатру в лучшем случае разрешалось пригубить вино до такой степени разбавленное водой, что в нем нельзя было уловить даже его запаха, во всех же остальных случаях ему отводилась роль виночерпия.
   – Впрочем, можешь не говорить, – сказал Иуда, принимаясь за какие-то свои очередные дела, которых у него всегда было невпроворот. – На свете нет ничего, что бы знал ты и чего не знал я.
   – Думаешь, ты самый умный, да?
   Тон, каким был задан вопрос, насторожил Иуду. Мальчишка явно что-то от него утаивал.
   – Самый умный в нашем роду Симон, – сказал он, пытливо глядя в глаза Антипатра. – Но и я не дурак.
   – Ты жестокий, – с вызовом произнес подросток. – Ты не щадишь даже детей, которые не сделали тебе ничего плохого.
   Это было что-то новое! Мальчишка явно повзрослел и позволяет себе в разговоре с Иудой, прозванному за свою решительность и прямоту Молотом, такое, за что любой другой на его месте мог лишиться головы.
   – Я поступаю так, как велит поступать мне Предвечный, – с плохо скрываемым раздражением произнес Иуда. – Да будет тебе известно, что точно так же, как поступаю со своими врагами я, поступал с врагами Израиля царь Давид.
   – За то твой Предвечный и запретил Давиду построить в Иерусалиме Храм, – сказал Антипатр. – Если ты забыл, я напомню, чтó сказал Предвечный Давиду: «Ты пролил много крови и вел большие войны; ты не должен строить дóма имени Моему, потому что пролил много крови на землю пред лицем Моим».
   Слова эти до такой степени удивили Иуду, что у него не нашлось сил даже рассердиться на дерзкого мальчишку.
   – Ты успеваешь читать наши священные книги? – спросил он.
   – Я много чего успеваю, – ответил Антипатр.
   – Присядь-ка, – приказал Иуда подростку, показав головой на место за столом. – Хочешь вина?
   – Я уже напился воды, – пробубнил Антипатр, но за стол сел.
   – Расскажи, где и как ты собираешься добыть деньги, – сказал Иуда. – Надеюсь, ты не собираешься их украсть?
   Злость Антипатра исчезла. Он снова обожал своего старшего друга. И чистосердечно поделился своим планом.
   Оказывается, в то время, когда иудеи весело отмечали праздник Хануку, в Иерусалим прибыл посланец нового царя Египта – Птолемея VIII[13] – некий Афинион, молодой человек лет двадцати. Иуда Маккавей, отложив на время праздника все дела, бражничал со своими командирами и наложницами, и когда ему доложили, что его хочет видеть приближенный фараона, он лишь отмахнулся: дескать, не сейчас, пусть придет через неделю. Между тем дело Афиниона не терпело отлагательства. Ему было велено передать Маккавеям крайнее недовольство Птолемея тем, что Иудея вот уже третий год не платит Египту налоги. С этим Птолемей VIII, остро нуждающийся в деньгах, мог еще мириться, пока Иудея воевала с Сирией, но сейчас, когда враг изгнан из пределов страны, выплату налогов следует возобновить.
   Иуда помрачнел.
   – Не забывай, что отец мой Маттафия, – сказал он, – поднял народ на восстание не для того, чтобы Иудея, избавившись от зависимости от Сирии, оказалась в подчинении у Египта.
   – Я помню об этом, – сказал Антипатр. – Но я помню и о том, что Иудея небольшая страна, окруженная со всех сторон хищниками, готовыми ее сожрать. Чтобы выжить в этих условиях, Иудее нужны союзники, а не враги. Сирия долго еще не станет нашим союзником, если вообще когда-нибудь станет. А вот Египет может и должен быть нашим союзником.
   – И ты предлагаешь… – начал было Иуда, но Антипатр перебил его.
   – Я предлагаю возобновить выплату дани Египту, – сказал он.
   – Как ты себе это представляешь? – насмешливо спросил Иуда. – Или ты думаешь, что все иудеи сидят на мешках с золотом?
   – Нет, я так не думаю, – ответил Антипатр. – Но я думаю, что какую-то небольшую часть своих доходов иудеи смогут платить Египту в виде дани.
   Из дальнейшего рассказа Антипатра Иуда узнал, что мальчишка в качестве доверенного лица Маккавеев принял Афиниона, всюду водил его, показывая египетскому посланнику раны, нанесенные Иерусалиму войной, входил с ним в дома богатых иудеев, многие из которых узнавали Афиниона и щедро угощали его. Ушлый Антипатр внушил посланнику царя Египта, что Иерусалим веселится не потому, что ему возвращен его Храм, а радуется приезду Афиниона, которого все иерусалимцы обожают как самого близкого и дорогого их сердцу человека. Точно так же и пиры с возлияниями немереного количества вина, песнями и плясками, вот уже какой день не прекращающиеся в каждом уцелевшем от пожаров доме, устраиваются не в честь нового праздника Хануки, о котором Афинион понятия не имел, а в честь именитого египетского гостя, причем устраиваются по личному указанию Иуды Маккавея и на его, Иуды, деньги. Между прочим, это богатые иудеи, когда речь заходила о возобновлении выплаты налогов Египту, предложили Афиниону передать Птолемею, чтобы тот созвал их, самых состоятельных граждан Иудеи, в Александрии, и устроил между ними торги на откуп налогов, а уж они позаботятся, чтобы налоги эти исправно поступали в царскую казну. Предложение богатых иудеев Афиниону понравилось, и когда они с Антипатром, оба пьяные, вышли из очередного дома, где вволю погуляли и повеселись, поинтересовался у юного представителя Маккавеев:
   – А ты не хочешь поучаствовать в торгах на право откупа налогов?
   – Я только об этом и мечтаю, – соврал Антипатр, который в эту минуту мечтал совсем о другом: как бы незаметно улизнуть от египетского гостя, найти укромный уголок и, засунув в рот пальцы, освободиться от мучившей его тошноты.
   – Приезжай и ты в Александрию, я замолвлю за тебя перед царем словечко.
   На следующий день, отправляясь на пир к очередному богатому иудею, который накануне сам пригласил их в гости, Афинион спросил Антипатра:
   – Ты не забыл о своем вчерашнем обещании приехать в Александрию на торги? Ты будешь моим личным гостем и, клянусь Исидой и Осирисом[14], я приму тебя в моем городе не хуже, чем принимаешь меня в Иерусалиме ты.
7
   Иуда Маккавей внимательно выслушал рассказ Антипатра. В рассуждениях мальчишки содержалась похвальная для его возраста рациональность. Нет, не даром Предвечный говорит о Своей силе и мощи устами младенцев и грудных детей: «Из уст младенцев и грудных детей Ты устроил хвалу, ради врагов Твоих, дабы сделать безмолвным врага и мстителя». Предложение Антипатра обрести союзников с тем, чтобы сделать Иудею сильнее, заслуживало всяческой поддержки. И Иуда в скором времени осуществил этот план, вступив в союз не с одним только своим ненадежным соседом Египтом, но и с Римом, могущество которого росло как на дрожжах. Текст этого первого союзнического договора, заключенного между Иудеей и Римом, хранился в архиве Ирода, и он полностью воспроизвел его в своем дневнике:
   ПОСТАНОВЛЕНИЕ СЕНАТА ПО ПОВОДУ ОБОРОНИТЕЛЬНОГО
   И НАСТУПАТЕЛЬНОГО СОЮЗА С НАРОДОМ ИУДЕЙСКИМ
   Никто из римских подданных не должен воевать с народом иудейским, равно как не доставлять тому, кто вступил бы в такую войну, ни хлеба, ни судов, ни денег. В случае, если кто-либо нападет на иудеев, римляне обязаны по мере сил помогать им, и наоборот, если кто нападет на римские владения, иудеи обязаны сражаться в союзе с римлянами. Буде же народ иудейский пожелает прибавить к этому договору что-либо или убавить, то это должно быть сделано с согласия всего римского народа; лишь в таком случае все дополнения считаются обязательными.
   Что же касалось предложения Антипатра заработать на налогах, выплачиваемых Египту, то оно больше смахивало на авантюру. Но и им не следовало пренебречь, и Иуда дал согласие на поездку своего юного друга в Александрию.
   Антипатр прибыл в Египет позже состоятельных иудеев. Окончание войны с Сирией они рассматривали как повод для быстрого личного обогащения. Соревнуясь друг с другом, они посредством щедрых даров Птолемею и взяток его министрам стремились выторговать себе право приобретения откупа налогов в Иудее. В Александрии, однако, Антипатр никого из этих опередивших его иудеев не застал, – все они сразу отправились в Мемфис, где в это время находился царь со своей юной женой и двором по случаю празднеств в честь покровителя фараонов великого бога Гора[15]. Как ни спешил Антипатр, но прибыл он в Мемфис с трехдневным опозданием, когда празднества уже завершились. Знакомые Антипатру иудеи, увидев подростка в более чем скромном одеянии, посмеялись над ним.
   – Что ты привез в подарок богу-царю? – поинтересовался один из них.
   – А что подарили вы? – в свою очередь спросил Антипатр.
   – Кто что, – ответил за всех Иасон – самый богатый купец если не во всей Иудее, то уж наверняка в Иерусалиме. – Бидекар, например, подарил царю и его молодой супруге десять талантов[16] золота, столько же подарил Илий, Зимфри расщедрился аж на пятнадцать талантов золота, ну а я, человек богобоязненный и радеющий о спасении нашего народа, не пожалел и пятидесяти талантов. Могу дать руку на отсечение, что ты, как человек, особенно близкий доблестному Иуде Маккавею, привез в подарок богу-царю и его молодой супруге никак не меньше ста талантов.
   – Больше, – по своему обыкновению соврал Антипатр. – Но все эти деньги я уже раздарил министрам Птолемея.
   Слова эти богатые земляки Антипы встретили дружным смехом. Как раз в это время на площади, где встретились иудеи с Антипатром, появилась царская колесница. Все, кто ни был на площади, пали ниц. Афинион, находившийся в колеснице рядом с царем и его юной женой, увидел стоящего разинув рот Антипатра и что-то сказал Птолемею. Тот коснулся жезлом спины возницы, колесница остановилась, и спрыгнувший с нее Афинион, подбежав к Антипатру, радостно приветствовал его.
   – Дорогой друг, – сказал он, – царь с царицей приглашают тебя в свою колесницу.
   Антипатр не без злорадства заметил, как вытянулись лица его богатых земляков.
   – Вот, о великие царь и царица, человек, о котором я рассказывал вам, – сказал Афинион, вспрыгивая с Антипатром в колесницу, и четверка резвых коней, повинуясь бичу возницы, понеслась дальше.
   – Почему ты приехал так поздно? – спросил Птолемей, ласково глядя на Антипатра маленькими заплывшими глазками. – Празднества закончились и ты пропустил все самое интересное.
   – По обычаю, существующему в моей стране, – ответил, не моргнув глазом, Антипатр, – прежде, чем предстать перед владыками Египта, я должен был принести жертву в твою, царь, и твоей прекрасной царицы, честь. Это единственная причина, которая задержала мой приезд.
   – Прекрасный обычай и достойная извинения причина задержаться с приездом на празднества, – похвалил Птолемей. – Где ты остановился?
   Антипатр растерялся, не зная, врать ли ему и дальше или положиться на волю случая.
   – Пока нигде, – сказал он. – Я только что с дороги, не успел даже переодеться.
   – Остановишься в моем дворце, – сказал Птолемей. – А ты, Афинион, позаботься о том, чтобы мой гость ни в чем не знал нужды.
   – Слушаюсь, – ответил Афинион и, хлопнув Антипатра по спине, подмигнул ему.
   Вечером того же дня Птолемей устроил роскошный ужин в честь прибывших из Иудеи гостей. Афинион, занятый организацией ужина, на время оставил Антипатра одного. Богатые иудеи заняли все самые почетные места рядом с царем и царицей, а Антипатра оттеснили на самый дальний край стола. Во время ужина они, объедая мясо, сбрасывали кости в блюдо перед Антипатром, у которого от волнения пропал аппетит. Антипатр не успел оглянуться, как перед ним выросла гора костей. Шут Птолемея, веселивший гостей, с удивлением посмотрел на эту гору, потом подскочил к царской чете и заорал во все горло:
   – Взгляните, о царь и царица, на эти кости! Совершенно так же, как Антипатр обглодал мясо с этих костей, Иуда Маккавей обглодал Сирию и теперь примется за нас!
   За столом грянул хохот. Смеялись и Птолемей с царицей.
   – У тебя завидный аппетит, – заметил Птолемей Антипатру. – Не в пример другим иудеям, сидящим за этим столом.
   – Он не иудей, Антипатр идумеянин! – продолжая хохотать, кричали иудеи. – Все идумеяне такие: если уж вцепятся кому в горло, то не отцепятся до тех пор, пока не обгладают до последней косточки!
   Дождавшись, когда смех за столом стихнет, Антипатр сказал, обращаясь к Птолемею:
   – Все верно, владыка, мы, идумеяне, такие. Потому что мы люди, а не собаки. Посмотри на тарелки этих иудеев. Ты не увидишь на них ни единой косточки. В отличие от нас, людей, они пожирают мясо вместе с костями.
   Теперь за столом смеялись одни только царь и царица: иудеи с ненавистью смотрели на Антипатра, не зная, как срéзать его, чтобы не остаться в долгу.
   Через два дня, заполненные знакомством с Мемфисом и пирами, которые Афинион устраивал в честь своего юного друга, состоялись торги на откуп налогов. Наилучшие шансы выиграть торги были у Иасона, который уже в течение двадцати лет контролировал сбор налогов с Иудеи, Самарии и Галилеи. Собственно, отчисления с этих налогов и сделали его баснословно богатым, а вовсе не торговля, которая шла у него с переменным успехом. Неплохие шансы были и у других иудеев. Лишь у Антипатра не было ни малейших шансов выиграть торги. Тем не менее Афинион подбадривал друга, уверяя, что Антипатр с его находчивостью обязательно станет держателем откупа. И вот, наконец, торги открылись. Все иудеи, прибывшие в Египет раньше Антипатра, чувствовали себя уверенно, и когда Птолемей обращался к ним, называли огромные суммы, которые вносились в качестве залога на право получения откупа. Когда очередь дошла до Антипатра, он не нашелся сказать ничего, кроме как то, что когда в Египет поступят первые налоги, собранные им в Иудее, любые суммы, которые называются сегодня, покажутся просто смехотворными. Птолемея удовлетворил такой ответ. Перешли к обсуждению кандидатур поручителей, которые станут гарантами победителя торгов. Иудеи не сомневались, что своим поручителем Антипатр назовет Иуду Маккавея, и потому сразу обратили внимание Птолемея на то, что жизнь даже прославленного полководца постоянно висит на волоске, а потому поручителем не может быть военный человек. Птолемей с таким доводом согласился.
   – А каких поручителей назовете вы? – спросил он.
   Иудеи наперебой стали называть своими поручителями людей хотя и менее известных, чем Маккавей, но достаточно богатых, чьи состояния послужат лучшей гарантией того, что царь и царица ни при каком неблагоприятном развитии событий в Иудее не останутся в накладе. Выслушав всех, Птолемей обратился к Антипатру:
   – Назови и ты своих поручителей, наш юный друг. Надеюсь, твоими поручителями станут люди не менее достойные, чем те, имена которых мы только что услышали?
   Антипатр поднялся. Глядя прямо в глаза Птолемею, сказал негромко, но внятно:
   – Царь! Если я правильно понимаю смысл назначения поручителей, то это должны быть люди не просто богатые, готовые по первому твоему требованию пожертвовать всем своим состоянием, а такие, которым ты доверяешь больше, чем кому бы то ни было.
   – Это так, – подтвердил Птолемей.
   – У меня есть такие поручители, – сказал Антипатр.
   В зале, где проходили торги, наступила тишина. Иудеи с интересом ожидали, что на этот раз выдумает мальчишка.
   – Назови их! – потребовал Птолемей.
   Антипатр оглядел иудеев, которые даже не пытались скрыть своего злорадства, и звонким мальчишеским голосом произнес:
   – Моими поручителями я назову двух людей. Это ты, царь, и это твоя прекрасная супруга – каждый в равной половине долей. Других более достойных поручителей, которым можно всецело доверять, у меня нет.
   От такой неслыханной дерзости юного наглеца брови участников торгов взлетели, как переполошившиеся птицы. Птолемей рассмеялся, как на ужине, когда Антипатр посрамил вздумавших подшутить над ним иудеев, и объявил его победителем торгов на откуп налогов без поручительства.

Глава третья
КРОВАВОЕ УЧЕНИЕ

1
   Вскоре после назначения Ирода наместником Келесирии и Самарии случилось событие, в корне переменившее всю его дальнейшую жизнь. В Антиохии[17] был убит его друг и шошбеним Секст Цезарь. Убит подло, задушен во время купания в бане. Самое же подлое состояло в том, что убийцами его стали свои же люди, римляне, которых возглавил некто Басс Цецилий, командующий войсками Секста, расквартированными в Сирии.
   Ирод во главе полуторатысячного конного отряда тотчас отправился в Антиохию, чтобы покарать убийц друга. Однако добраться до Антиохии ему не удалось: по дороге его отряд был встречен римлянами и на голову разбит. Сам Ирод, несмотря на отчаянную храбрость, проявленную в бою, был тяжело ранен и, потеряв много крови, лишился сознания. Вероятно, эта первая военная акция стала бы для Ирода последней, если бы не кавалеристы Юкунд и Тиранн. Два великана, наделенные огромной физической силой, с риском для собственной жизни отбили Ирода у римлян и укрыли его в безопасном месте. С остатками отряда, едва насчитывавшего сотню всадников, они вернулись в Сепфорис[18], где находилась резиденция Ирода.
   Вскоре сюда прибыли его отец и старший брат. Ирод был еще очень слаб. Его первый вопрос, обращенный к отцу, был:
   – Что я сделал не так?
   – Поговорим об этом позже, когда ты оправишься от ран, – ответил Антипатр. – А сейчас набирайся сил.
   Ирод благодарно улыбнулся отцу, и сознание снова покинуло его.
   Беспамятство продолжалось две долгие недели. А когда сознание снова вернулось к нему, он узнал, что отец и брат все это время находились рядом с ним в Сепфорисе, не предприняв никаких шагов по подавлению бунта в Сирии.
   – Почему вы здесь? – удивился Ирод. – Разве смерть Секста, который назначил меня наместником Келесирии и Самарии, не требует мести его убийцам? В этом я вижу сегодня свой главный долг солдата.
   – Твой главный долг сегодня, сын, – сказал Антипатр, – состоит не в мести, а в восстановлении законности и порядка. А для этого мало быть солдатом, надо быть еще и политиком. Улавливаешь, к чему я клоню?
   – Нет, отец, не улавливаю. Разве ты был политиком, а не солдатом, когда поспешил на выручку Цезарю в Александрию?
   – Солдатом, – подтвердил Антипатр и уточнил: – Солдатом, действиями которого руководил политик. Солдат и политик в одном лице – вот составляющие любой власти, даже если речь идет о власти наместника. Если ты этого не понимаешь, то всегда будешь оставаться марионеткой в руках других. А сейчас, когда к тебе снова вернулись силы, давай поедим – мы с Фасаилом страшно проголодались. За обедом я расскажу тебе о природе власти, чтобы впредь ты избегал ошибок, которые слишком часто совершают храбрые солдаты и плохие политики.
2
   Когда стол был накрыт и первый голод утолен, Антипатр стал рассказывать. Начал он издалека. На чем основываются мир и покой в семье? На авторитете отца и на том, что он является добытчиком средств существования семьи. Одно не может существовать в отрыве от другого. Лиши дом авторитета отца – и семья развалится, даже если она ни в чем не будет знать нужды. Лиши дом средств существования – и семья опять же развалится, даже если ее глава будет пользоваться непререкаемым авторитетом. То же самое происходит с государствами. Последний царь Лидии Крез обладал несметными богатствами, каких не было ни у одного из известных истории царей. Но у него не было такой сильной армии, как у персидского царя Кира II, и Кир разгромил Креза, а его царство присоединил к Персии. Итак, сила и деньги – вот движущие силы истории. Но и они ничто, если человек, вынесенный на гребень власти, не ставит перед собой ясной цели, которую разделяет большинство его подданных. Если у человека, достигшего высшей власти, нет такой цели, он берет под личный контроль государственную казну, которая пополняется за счет поступления налогов или завоевательных походов, а армии запрещает вмешиваться в дела политики. Такие государства наименее устойчивы, и часто они рушатся или под ударами извне, или начинают гнить изнутри не без участия той же отстраненной от вмешательства в политику армии. Если же у человека, находящегося на вершине власти, есть цель, ему не нужны ни большие деньги, ни сильная армия, – ему и без этих составляющих основу любой власти поверят и за ним пойдут многие. Лучший тому пример – Александр Македонский. Это был первый в истории человек, который поставил перед собой цель слить в единую нацию все народы земли, для чего стал устраивать на завоеванных им землях массовые смешанные браки, показав в этом личный пример, женившись одновременно на бактрийской царевне Роксане и персианке Статире, дочери разбитого им Дария. А ведь он начал строить свою мировую державу с войском, насчитывающим всего 30 тысяч пехотинцев и 4 тысячи всадников! При этом в казне у него было лишь 70 талантов, долг в 200 талантов, а запасы продовольствия были рассчитаны всего на тридцать дней похода. Конечно, немаловажную роль в успехе задуманного им дела сыграла личная скромность Александра, который презирал богатство. Он не понимал и не хотел понять страсти к роскоши, обуявшей его главного противника Дария, армия которого насчитывала миллион человек. Страсть к роскоши – худший из пороков, который погубил не одного властителя, а вместе с ним и их государства. Этой страсти, к сожалению, оказались подвержены полководцы Македонского. Один из них завел себе башмаки, подкованные серебряными гвоздями, другой привозил для своих гимнастических упражнений песок с берегов Нила, третий накопил такое количество сетей для охоты на зверей, что ими можно было опоясать границы огромной державы Александра Македонского, раскинувшейся от Дуная и Адриатики на севере, Египта на юге, Кавказа и Инда на востоке. Александр удивлялся, как это они, побывавшие в стольких жестоких боях, не помнят о том, что потрудившиеся и победившие спят слаще, чем обленившиеся и побежденные. «Разве, – выговоривал он своим полководцам, – не видите вы, что нет ничего более рабского, чем роскошь и нега, и ничего более царственного, чем труд?» Задумав поход в Индию, Александр обнаружил, что ему не сдвинуться с места из-за огромного обоза, доверху нагруженного сокровищами, добытыми в боях. Тогда он приказал сжечь обоз.