Страница:
В огне, как ни в чем другом, пересекаются рождение и смерть, свет и тень, созидание и разрушение, общезначимое и глубоко личное, добро и зло. В широком значении слова символ – это не столько воспринимаемое нашими органами чувств некое физическое тело, сколько знак, наделенный чувственной конкретностью образа и неисчерпаемой многозначностью обозначаемого им явления. Содержание символа – это то, что существует здесь и нигде, в образе, который он олицетворяет, и повсюду, это энергия, которая дана миру от его начала и потому неисчерпаема. Одна из причин, приведшая к разрыву между Фрейдом и Юнгом, состояла в том, что Фрейд отождествлял символ с психопатологическими симптомами, тогда как Юнг выводил все богатство человеческой символики из неразложимой на элементы устойчивости архетипов, то есть, другими словами, считал символы «породообразующими» составляющими самых глубоких слоев человеческой психики.
Юнг был не одинок в таком понимании символов и их месте в жизни человека. Австрийские психоаналитики Ганс Сакс и Отто Ранк называли символ «последним средством выражения бессознательного», способом существования «многомысленности» и «зерном», из которого произрастают мифы и верования людей. В книге «Значение психоанализа в науке о духах», изданной в русском переводе в 1913 году, они писали: «…Мифы не создаются, как это можно было бы ожидать ввиду их многообразия, произвольно и индивидуально различно; творчество символов подчинено определенным законам, ведущим к типичному, общечеловеческому, стоящему вне времени и пространства, вне половых и расовых отличий, даже вне крупных лингвистических групп». Говоря современным языком, символ – это информационная матрица космоса, «речь Творца», как назвал эту матрицу Гаряев, или Иоаннов Логос, который был в начале начал и который предшествовал появлению Самого Творца.
«И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их» (Быт. 1:27). Это библейское утверждение верно постольку, поскольку верно и то, что человек сотворил Бога по образу своему. Как говорил древнегреческий философ Ксенофан: «Все создают себе богов по своему подобию: если бы быки и лошади умели ваять, они изобразили бы своих богов быками и лошадьми». Но то, что не под силу животным, оказалось доступно человеку, который хотя и видел разницу между собой и другими животными, между собой и разнообразными явлениями природы, тем не менее рассматривал себя как часть общего мира, в котором все взаимосвязано и неотторжимо одно от другого. Этим общим целостным миром в представлении первобытного человека управлял огонь. В огне, как мы видели, пересекаются противоположности. В том числе мужское и женское начала, изначально заложенные в природе, которым китайцы дали названия «инь» и «ян». И здесь начинается как бы обратный процесс: из понятия возникла религия, а религия, чтобы стать доступной восприятию человека, облеклась в конкретные чувственные образы.
Раскроем древнейший памятник индийской литературы, созданный в Х веке до н. э., сборник религиозных гимнов «Ригведа». Читаем: «Вот огниво; рождающее приготовлено! Принеси сюда госпожу племени. В общих кремнях покоится плод любви, который уже помещен в беременную женщину… В нее, которая уже раздвинула ноги, он входит как опытный и знающий». Так древнему человеку представлялось рождение огня. Для первобытного человека лежащий на земле кусок дерева с выдолбленной посредине лункой олицетворял женщину, а вертикально стоящий, который вставлялся в лунку, мужчину. Огонь, добытый трением двух таких кусков дерева, и стал для первобытного человека символом Прабога, олицетворявшим собой Эрос как божество, не имеющее родителей, или чувственную любовь[14]. Интересные наблюдения на этот счет можно найти и в работах немецкого этнографа и путешественника, автора теории культуры как социального организма Лео Фробениуса: «Добывание огня, совершающееся так же, как и у большинства народов (т. е. трением двух дощечек. – В. М.), символизирует у древних индусов половой акт. Я позволю себе указать на то, что древние индусы с этим своим представлением далеко не одиноки. То же воззрение мы встречаем у южных африканцев. Лежащее дерево называется у них “женскими половыми органами”, стоящее – “мужскими”…» Древние индусы и южные африканцы удалены друг от друга на огромное расстояние и вряд ли могли в те давние времена пересечься, чтобы поделиться друг с другом своим опытом добывания огня, равно как своими представлениями о половой противоположности предметов, с помощью которых зарождается этот огонь. У нас нет оснований не верить, что и все остальные древние люди, расселившиеся к тому времени достаточно широко по планете, воспринимали половой акт как условие возникновения огня.
Огонь, таким образом, стал символом Прабога, причем Прабога доброго, любящего, пекущегося о продолжении человеческого рода, Прабога, творящего Жизнь. Этот животворящий Прабог настолько укоренился в подсознании первобытных людей, включая наших предков, что практически в неизменном виде был унаследован всеми последующими религиями, в том числе христианством («Бог не есть Бог мертвых, но живых», Мф. 22:33[15]). Неудивительно поэтому, что место, где поддерживался огонь, стало называться очагом, пенатами[16], а затем и алтарем[17], то есть местом, на котором приносились жертвы.
В книге собирателя русских народных сказок, одного из самых ярких представителей отечественной мифологической школы Александра Николаевича Афанасьева «Древо жизни» читаем: «В отдаленное время язычества огонь, разведенный под домашним кровом, почитался божеством, охраняющим обилие дома, мир и счастье всех членов рода; вокруг него созидалась семейная жизнь. От огня, возжигаемого на очаге, обожение должно было перейти и на этот последний: оба эти понятия действительно слились в одно представление родового пената. Каждый род имел своего пената, которым был единый для всех очаг – знамение духовного и материального единства живущих при нем родичей. Если же род делался слишком велик и распадался на части, то такое раздробление видимым образом выражалось в устройстве нового, особого очага; одно или несколько семейств, отрешаясь от главного рода, выселялись на другое место и основывали свое собственное жилье, свой отдельный очаг… У славян при самом сватовстве невесты считают необходимым обращаться к ее очагу и, так сказать – от него получать разрешение на вывод девицы».
Огонь в очаге, как Прабог, созидавший семью и охранявший мир и счастье всех членов рода, был для наших пращуров попросту богом[18]. Он символизировал созидательную силу основного инстинкта и сам был этим инстинктом, или, правильнее сказать, универсальной мировой потенцией. Возникая из мрака (бессознательного) соединения мужского и женского начал, он на пике этого соединения превращался в свет (разум, сознание), который требовал к себе внимания и заботы, подобно тому, как требует внимания и заботы только что родившийся ребенок. Так возник обряд жертвоприношения, ставший непременным спутником всех последующих религий. «Огонь на домашнем очаге, – продолжает Афанасьев, – можно поддерживать только приношением ему разных сгораемых материалов; пожирая их, он живет, но тотчас же погасает (умирает), как скоро они превратятся в пепел. Так сама собою, простым и естественным путем, возникла жертва огню»…
Вера в Прабога-огонь, как мировую потенцию, помогла человеку решить двуединую задачу, сформулированную Кантом. В этом отношении огонь оказал человеку неоценимую услугу в осознании себя как части природы, сотворившей его, и в то же время существа, способного вырваться из ее плена и преобразовать себя, не нарушая при этом законов природы. Доверительные отношения, сложившиеся между Прабогом-огнем и человеком, как бы негласное соглашение, заключенное между ними – огонь будет оберегать человека, служить ему, а человек, дабы не дать огню погаснуть (умереть), будет приносить ему жертвы, – и стали условием союза между природой и человеком, стали тем, что мы понимаем сегодня под словом религия. (В Библии, которая, естественно, возникла не на пустом месте, а вобрала в себя все ценное, что возникло и закрепилось в виде обрядов, этот давний обычай приносить огню жертвы, чтобы он не погас, нашел новое толкование: через Моисея Бог повелел Своему народу: «Пусть не являются пред лице Мое с пустыми руками» (Исх. 23:15). Будь это не переосмысление древнего обычая поддержания в очаге огня, Бога следовало бы назвать первым коррупционером, который во исполнение своих прямых обязанностей потребовал от людей, приходящих к Нему за содействием по любому поводу и даже без повода, а только затем, чтобы засвидетельствовать Ему свое почитание, – взятки.)
Союз этот, однако, нуждался в новых символах, развивающих и еще более конкретизирующих представления о Прабоге как символе огня. И такие символы появились. С началом использования огня жизнь человека коренным образом изменилась: отпала необходимость в изнурительном оббивании камней, чтобы превратить их в острые орудия, – спекшийся в огне песок представлял собой готовое орудие, которому можно было без особых усилий придать любую желаемую форму; не нужно было долго обтачивать палку, чтобы превратить ее в копье, – достаточно было подержать ее конец над огнем, чтобы конец этот заострить; обожженная глиняная посуда оказалась прочней посуды, изготовленной из сырой глины, да и пища, приготовленная на огне, оказалась вкуснее и легче усваиваемой, чем сырая.
Усложнение хозяйственной деятельности избавило мужчину от необходимости проводить все дни напролет на охоте, а женщину тратить долгое время на поиски съедобных плодов, ягод и корений, – человек перешел к разведению скота и земледелию. Огонь и здесь продолжал оказывать человеку услугу: мужчине с его помощью стало легче расчищать от деревьев место для пахоты и изготавливать из их комлей плуги и другие сельскохозяйственные орудия, а женщина стала больше времени проводить дома, растить детей, доить коз и коров и поддерживать в очаге огонь.
Но вот все работы по подготовке земли к севу закончены и пора задобрить природу, чтобы она вознаградила человека за его труды будущим щедрым урожаем. Далее я снова обращаюсь к книге Сакса и Ранка «Значение психоанализа в науках о духе»: «Слишком общеизвестны… названия человеческих процессов зарождения из области земледелия (семя, оплодотворение и т. д.). Отождествление оплодотворения у человека и в природе, лежащее в основе этого лингвистического тождества, ясно сказывается в удержавшемся до последнего времени обычае при засеивании земли, заключающееся в том, что голая пара совершает на пахотной земле половой акт, чтобы побудить почву к подражанию. Интересно, что как в греческом и латинском, так и в восточном языке[19] слово “пахать” употребляется обычно в смысле “совершать coitus[20]” и что выражениями “сад”, “луг”, “поле” по-гречески шутя называют женский половой орган, который в “Песне песней” Соломона назван “виноградной горой”[21]. Символическое очеловечивание земли мы встречаем у индейцев Северной Америки, противодействие которых земледельческой культуре объясняется тем, что они не хотят наносить раны матери-земле…»
Нетрудно догадаться, что в случаях, подобных описанному, совокупление мужчины и женщины на вспаханной земле было не столько половым актом в буквальном значении этих слов, сколько символом, основанным на вере, что у природы и человека общие начала. А чтобы эти начала не нарушились, человек стал создавать идолов, которые в конкретно-чувственной форме, в виде материализованных тел символизировали единство признаков, одинаково присущих как человеку, так и всей природе.
Известно: не жрец, а поклонение создает идолов. В Эрмитаже представлена богатая коллекция женских фигурок, созданных первобытными людьми. Среди них привлекает внимание статуэтка, выточенная из бивня мамонта, как полагают специалисты, 40 – 30 тысяч лет назад, то есть на заре возникновения религии и выделения человека из окружающего мира. По месту находки статуэтки (село Костёнки, расположенное в 40 километрах от Воронежа) она получила название Костёнковской (или Воронежской) Венеры и рассматривается как прообраз всех последующих Венер и Афродит. Первоначально же женские фигурки олицетворяли верховную богиню практически всех древних народов – Великую Мать.
Однако куда как большее распространение на заре возникновения религии получило изображение мужского начала, которому первобытные люди придали форму фаллоса. Культ фаллоса оказался настолько живучим, что вытеснил культ огня, и если огонь мы назвали Прабогом, то фаллос стал поистине Первобогом, влияние которого сказалось на всех последующих религиях и культуре в целом.
(Этот же культ фаллоса, замечу в скобках, на заре своего возникновения потребовал, как любой другой культ, себе жертв, пободных жертвам огню в домашнем очаге, о которых писал Афанасьев. Полней всего эти жертвы выразились в обряде обрезания. Первыми из священнослужителей стали обрезать крайнюю плоть египетские жрецы, у которых этот обряд заимствовали евреи, а за ними арабы. В обмен на обещание 99-летнему Аврааму сделать его отцом множества народов и дать ему в удел всю землю Ханаанскую, Бог поставил условие: «Ты же соблюдай завет Мой, ты и потомки твои после тебя и в роды их. Сей есть завет Мой, который вы должны соблюдать между Мною и между вами и между потомками твоими после тебя: да будет у вас обрезан весь мужеский пол. Обрезывайте крайнюю плоть вашу: и сие будет знамением завета между Мною и вами» (Быт. 17:9-11). Авраам поступил в полном соответствии с указанием Бога: «И взял Авраам Измаила[22], сына своего, и всех рожденных в доме своем, и всех купленных за серебро свое, весь мужеский пол людей дома Авраама; и обрезал крайнюю плоть в тот самый день, как сказал ему Бог» (Быт. 17:23).
По поводу причин возникновения обряда обрезания высказывались разные точки зрения, в том числе приводились аргументы гигиенического и медицинского свойства. Однако единственно разумным объяснением смысла и назначения обрезания было и остается религиозное: признание человеком первичности созидательной силы вселенской прапотенции-огня, воплотившейся позже в образе Первобога-фаллоса, и своей от него зависимости. Любое другое объяснение оставляет открытым вопрос: почему обрезание, независимо от египетских жрецов, евреев и арабов и гораздо раньше них, нашло распространение у таких далеких друг от друга и не связанных между собой народов, как аборигены Австралии и Океании, мексиканские индейцы, а у ряда африканских племен обрезанию подвергались не только мальчики, но и девочки, у которых удалялись малые половые губы, а порой и клитор[23]?)
Впоследствии к Первобогу-фаллосу присоединились бог садов, полей и домашнего очага Приап, слившийся позже с образом Пана (римским Фавном), бог скотоводства и покровитель странников Гермес (ему посвящались вертикально поставленные вдоль дорог камни, или гермы, которые позже стали использоваться как дорожные вехи и верстовые столбы), бог виноградарства и виноделия Дионис, или Вакх (римский Бахус), культ которого распространился вплоть до Индии, бог солнечного света Аполлон и многие другие, включая сюда Зевса. Заметную роль играл фаллос и в культах богинь, прежде всего богини земледелия и плодородия Деметры (римская Церера), богини-матери Кибелы (ее культовым символом был черный камень в виде фаллоса, который римляне доставили в 204 году до н. э. в Рим, чтобы отвратить поражение во Второй Пунической войне против Карфагена[24]), множества малоазийских божеств, поклонение которым сопровождалось оргиастическими танцами и экстатичеческой музыкой. Напрямую с фаллосом был связан культ Гения (от ген – «род»), который олицетворял у римлян мужскую силу и был вначале духом-покровителем каждого отдельного мужчины (женщинам покровительствовала Юнона, отождествлявшаяся с греческой Герой), а затем защитником семьи, дома, общины, города и, наконец, государства.
Вера в магическую животворящую силу фаллоса была столь велика, а его изваяния, устремленные ввысь, столь многочисленны, что натолкнули древних зодчих на мысль, что эти изваяния должны стать опорой жилых домов и общественных зданий как символ надежности, долговечности и благополучия обитающих в них людей. Так возникла идея украшать дома колоннадами, к которым позже примешался мотив женского начала в виде богато украшенных капителей. Особенно преуспели в этом искусстве греки. У них мотив сочетания мужской силы (вертикально поставленный мощный каменный ствол) с вечной женственностью (украшенная орнаментом капитель) заимствовали римляне, а позже такая архитектура, названная «музыкой, застывшей в камне», распространилось по всему миру и получила название классической.
Эту «многомысленную» особенность античной символики проницательно разглядел отечественный искусствовед Лев Любимов в книге «Искусство древнего мира». Анализируя особенности перехода от дорической колонны с ее мощным стволом и вертикальными ложбинками-каннелюрами к колонне ионической, возникшей в Малой Азии и на островах Эгейского моря, где явственно ощущались веяния, идущие с Востока с присущим ему чувственным восприятием мира, он пишет: «Этой строгой геометричности, этой массивной простоте, исполненной внутренней силы, властному утверждению мужественного начала в искусстве дорического ордера ионический ордер противопоставляет стремление к декоративности, к легкости форм, плавность линий, свое более женственное вдохновение».
Наглядней всего фаллос как животворящая сила олицетворялся в камне из-за его твердости. Следы давнего почитания камня мы находим в Библии. Так, при заключении союза между отцом Лии и Рахили Лаваном и его будущим зятем Иаковом последний поставил камень и назвал его Галаад, или холм свидетельства (другое название этого памятника – Мицпа, или стража, при этом Лаван сказал Иакову: «Да надзирает Господь надо мною и над тобою, когда мы скроемся друг от друга», см. Быт. 31:45, 49). Тот же Иаков, которому привиделся во сне Бог, наутро полил камень, служивший ему изголовьем, елеем, а место ночлега назвал Вефилем, что значит Дом Божий (см. Быт. 28:11—19). Христос обещает дать побеждающему белый камень, на котором будет написано «новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает» (Отк. 2:17), да и Сам Христос называется краеугольным камнем, «на котором все здание, слагаясь стройно, возрастает в святой храм в Господе» (см. Ефес. 2:21).
Особое место культ камня занял в верованиях древних славян. Изучением этого вопроса занимался историк Андрей Топорков и сделал ряд открытий, представляющих интерес в рамках нашего разговора. Так, он установил, что культ камня нашел широкое распространение на территориях нынешнего русского Севера и в Белоруссии. «О древних истоках этого культа, – пишет он, – свидетельствует то, что почитаемые камни часто находятся рядом с остатками языческих святилищ. Например, у городища-святилища Кулишовка до сих пор лежит камень-валун с двумя овальными углублениями, которые местные жители называют “божьи ноги”. Грубо обработанный каменный четырехгранный столб, обнаруженный на святилище Ржавницы, в древности, по-видимому, стоял в центре городища и был объектом поклонения. Камнями подчас вымощены капища и окружены жертвенные площадки».
«Божьи ноги», о которых говорит Топорков, представляют собой углубления в камне естественного или искусственного происхождения, напоминающие по форме отпечатки ступней. Эти отпечатки приписывали Христу, Богородице или святым – Александру Невскому, Зосиме, Кириллу Белозерскому и др. Люди приходили к священному камню со всей округи, молились, купались в местном водоеме, развешивали ленточки, полотенца или одежду на окружающих деревьях, пили воду, накопившуюся в углублениях, обливались ею. Топорков продолжает: «В Дмитровском районе Московской области до недавнего времени пользовался почитанием большой камень-валун, который лежит в болотистой местности в нескольких шагах от реки Кимерши. К нему приносили тяжело больных детей, обливали камень водой из ручья, потом собирали ее в особую посудинку и обмывали ребенка. После этого на него надевали новое белье, а старое развешивали на деревьях. Считалось, что если ребенку суждено жить, то он сразу после омовения пойдет на поправку, а если суждено умереть, то быстро зачахнет».
Чем же так подкупал камень наших предков? В их сознании камень представлялся в виде основы мира, служил своего рода замкóм, скрепляющим небо и землю и сообщающим им животворящую силу. В одной из былин об Илье Муромце говорится:
Юнг был не одинок в таком понимании символов и их месте в жизни человека. Австрийские психоаналитики Ганс Сакс и Отто Ранк называли символ «последним средством выражения бессознательного», способом существования «многомысленности» и «зерном», из которого произрастают мифы и верования людей. В книге «Значение психоанализа в науке о духах», изданной в русском переводе в 1913 году, они писали: «…Мифы не создаются, как это можно было бы ожидать ввиду их многообразия, произвольно и индивидуально различно; творчество символов подчинено определенным законам, ведущим к типичному, общечеловеческому, стоящему вне времени и пространства, вне половых и расовых отличий, даже вне крупных лингвистических групп». Говоря современным языком, символ – это информационная матрица космоса, «речь Творца», как назвал эту матрицу Гаряев, или Иоаннов Логос, который был в начале начал и который предшествовал появлению Самого Творца.
«И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их» (Быт. 1:27). Это библейское утверждение верно постольку, поскольку верно и то, что человек сотворил Бога по образу своему. Как говорил древнегреческий философ Ксенофан: «Все создают себе богов по своему подобию: если бы быки и лошади умели ваять, они изобразили бы своих богов быками и лошадьми». Но то, что не под силу животным, оказалось доступно человеку, который хотя и видел разницу между собой и другими животными, между собой и разнообразными явлениями природы, тем не менее рассматривал себя как часть общего мира, в котором все взаимосвязано и неотторжимо одно от другого. Этим общим целостным миром в представлении первобытного человека управлял огонь. В огне, как мы видели, пересекаются противоположности. В том числе мужское и женское начала, изначально заложенные в природе, которым китайцы дали названия «инь» и «ян». И здесь начинается как бы обратный процесс: из понятия возникла религия, а религия, чтобы стать доступной восприятию человека, облеклась в конкретные чувственные образы.
Раскроем древнейший памятник индийской литературы, созданный в Х веке до н. э., сборник религиозных гимнов «Ригведа». Читаем: «Вот огниво; рождающее приготовлено! Принеси сюда госпожу племени. В общих кремнях покоится плод любви, который уже помещен в беременную женщину… В нее, которая уже раздвинула ноги, он входит как опытный и знающий». Так древнему человеку представлялось рождение огня. Для первобытного человека лежащий на земле кусок дерева с выдолбленной посредине лункой олицетворял женщину, а вертикально стоящий, который вставлялся в лунку, мужчину. Огонь, добытый трением двух таких кусков дерева, и стал для первобытного человека символом Прабога, олицетворявшим собой Эрос как божество, не имеющее родителей, или чувственную любовь[14]. Интересные наблюдения на этот счет можно найти и в работах немецкого этнографа и путешественника, автора теории культуры как социального организма Лео Фробениуса: «Добывание огня, совершающееся так же, как и у большинства народов (т. е. трением двух дощечек. – В. М.), символизирует у древних индусов половой акт. Я позволю себе указать на то, что древние индусы с этим своим представлением далеко не одиноки. То же воззрение мы встречаем у южных африканцев. Лежащее дерево называется у них “женскими половыми органами”, стоящее – “мужскими”…» Древние индусы и южные африканцы удалены друг от друга на огромное расстояние и вряд ли могли в те давние времена пересечься, чтобы поделиться друг с другом своим опытом добывания огня, равно как своими представлениями о половой противоположности предметов, с помощью которых зарождается этот огонь. У нас нет оснований не верить, что и все остальные древние люди, расселившиеся к тому времени достаточно широко по планете, воспринимали половой акт как условие возникновения огня.
Огонь, таким образом, стал символом Прабога, причем Прабога доброго, любящего, пекущегося о продолжении человеческого рода, Прабога, творящего Жизнь. Этот животворящий Прабог настолько укоренился в подсознании первобытных людей, включая наших предков, что практически в неизменном виде был унаследован всеми последующими религиями, в том числе христианством («Бог не есть Бог мертвых, но живых», Мф. 22:33[15]). Неудивительно поэтому, что место, где поддерживался огонь, стало называться очагом, пенатами[16], а затем и алтарем[17], то есть местом, на котором приносились жертвы.
В книге собирателя русских народных сказок, одного из самых ярких представителей отечественной мифологической школы Александра Николаевича Афанасьева «Древо жизни» читаем: «В отдаленное время язычества огонь, разведенный под домашним кровом, почитался божеством, охраняющим обилие дома, мир и счастье всех членов рода; вокруг него созидалась семейная жизнь. От огня, возжигаемого на очаге, обожение должно было перейти и на этот последний: оба эти понятия действительно слились в одно представление родового пената. Каждый род имел своего пената, которым был единый для всех очаг – знамение духовного и материального единства живущих при нем родичей. Если же род делался слишком велик и распадался на части, то такое раздробление видимым образом выражалось в устройстве нового, особого очага; одно или несколько семейств, отрешаясь от главного рода, выселялись на другое место и основывали свое собственное жилье, свой отдельный очаг… У славян при самом сватовстве невесты считают необходимым обращаться к ее очагу и, так сказать – от него получать разрешение на вывод девицы».
Огонь в очаге, как Прабог, созидавший семью и охранявший мир и счастье всех членов рода, был для наших пращуров попросту богом[18]. Он символизировал созидательную силу основного инстинкта и сам был этим инстинктом, или, правильнее сказать, универсальной мировой потенцией. Возникая из мрака (бессознательного) соединения мужского и женского начал, он на пике этого соединения превращался в свет (разум, сознание), который требовал к себе внимания и заботы, подобно тому, как требует внимания и заботы только что родившийся ребенок. Так возник обряд жертвоприношения, ставший непременным спутником всех последующих религий. «Огонь на домашнем очаге, – продолжает Афанасьев, – можно поддерживать только приношением ему разных сгораемых материалов; пожирая их, он живет, но тотчас же погасает (умирает), как скоро они превратятся в пепел. Так сама собою, простым и естественным путем, возникла жертва огню»…
Вера в Прабога-огонь, как мировую потенцию, помогла человеку решить двуединую задачу, сформулированную Кантом. В этом отношении огонь оказал человеку неоценимую услугу в осознании себя как части природы, сотворившей его, и в то же время существа, способного вырваться из ее плена и преобразовать себя, не нарушая при этом законов природы. Доверительные отношения, сложившиеся между Прабогом-огнем и человеком, как бы негласное соглашение, заключенное между ними – огонь будет оберегать человека, служить ему, а человек, дабы не дать огню погаснуть (умереть), будет приносить ему жертвы, – и стали условием союза между природой и человеком, стали тем, что мы понимаем сегодня под словом религия. (В Библии, которая, естественно, возникла не на пустом месте, а вобрала в себя все ценное, что возникло и закрепилось в виде обрядов, этот давний обычай приносить огню жертвы, чтобы он не погас, нашел новое толкование: через Моисея Бог повелел Своему народу: «Пусть не являются пред лице Мое с пустыми руками» (Исх. 23:15). Будь это не переосмысление древнего обычая поддержания в очаге огня, Бога следовало бы назвать первым коррупционером, который во исполнение своих прямых обязанностей потребовал от людей, приходящих к Нему за содействием по любому поводу и даже без повода, а только затем, чтобы засвидетельствовать Ему свое почитание, – взятки.)
Союз этот, однако, нуждался в новых символах, развивающих и еще более конкретизирующих представления о Прабоге как символе огня. И такие символы появились. С началом использования огня жизнь человека коренным образом изменилась: отпала необходимость в изнурительном оббивании камней, чтобы превратить их в острые орудия, – спекшийся в огне песок представлял собой готовое орудие, которому можно было без особых усилий придать любую желаемую форму; не нужно было долго обтачивать палку, чтобы превратить ее в копье, – достаточно было подержать ее конец над огнем, чтобы конец этот заострить; обожженная глиняная посуда оказалась прочней посуды, изготовленной из сырой глины, да и пища, приготовленная на огне, оказалась вкуснее и легче усваиваемой, чем сырая.
Усложнение хозяйственной деятельности избавило мужчину от необходимости проводить все дни напролет на охоте, а женщину тратить долгое время на поиски съедобных плодов, ягод и корений, – человек перешел к разведению скота и земледелию. Огонь и здесь продолжал оказывать человеку услугу: мужчине с его помощью стало легче расчищать от деревьев место для пахоты и изготавливать из их комлей плуги и другие сельскохозяйственные орудия, а женщина стала больше времени проводить дома, растить детей, доить коз и коров и поддерживать в очаге огонь.
Но вот все работы по подготовке земли к севу закончены и пора задобрить природу, чтобы она вознаградила человека за его труды будущим щедрым урожаем. Далее я снова обращаюсь к книге Сакса и Ранка «Значение психоанализа в науках о духе»: «Слишком общеизвестны… названия человеческих процессов зарождения из области земледелия (семя, оплодотворение и т. д.). Отождествление оплодотворения у человека и в природе, лежащее в основе этого лингвистического тождества, ясно сказывается в удержавшемся до последнего времени обычае при засеивании земли, заключающееся в том, что голая пара совершает на пахотной земле половой акт, чтобы побудить почву к подражанию. Интересно, что как в греческом и латинском, так и в восточном языке[19] слово “пахать” употребляется обычно в смысле “совершать coitus[20]” и что выражениями “сад”, “луг”, “поле” по-гречески шутя называют женский половой орган, который в “Песне песней” Соломона назван “виноградной горой”[21]. Символическое очеловечивание земли мы встречаем у индейцев Северной Америки, противодействие которых земледельческой культуре объясняется тем, что они не хотят наносить раны матери-земле…»
Нетрудно догадаться, что в случаях, подобных описанному, совокупление мужчины и женщины на вспаханной земле было не столько половым актом в буквальном значении этих слов, сколько символом, основанным на вере, что у природы и человека общие начала. А чтобы эти начала не нарушились, человек стал создавать идолов, которые в конкретно-чувственной форме, в виде материализованных тел символизировали единство признаков, одинаково присущих как человеку, так и всей природе.
Известно: не жрец, а поклонение создает идолов. В Эрмитаже представлена богатая коллекция женских фигурок, созданных первобытными людьми. Среди них привлекает внимание статуэтка, выточенная из бивня мамонта, как полагают специалисты, 40 – 30 тысяч лет назад, то есть на заре возникновения религии и выделения человека из окружающего мира. По месту находки статуэтки (село Костёнки, расположенное в 40 километрах от Воронежа) она получила название Костёнковской (или Воронежской) Венеры и рассматривается как прообраз всех последующих Венер и Афродит. Первоначально же женские фигурки олицетворяли верховную богиню практически всех древних народов – Великую Мать.
Однако куда как большее распространение на заре возникновения религии получило изображение мужского начала, которому первобытные люди придали форму фаллоса. Культ фаллоса оказался настолько живучим, что вытеснил культ огня, и если огонь мы назвали Прабогом, то фаллос стал поистине Первобогом, влияние которого сказалось на всех последующих религиях и культуре в целом.
(Этот же культ фаллоса, замечу в скобках, на заре своего возникновения потребовал, как любой другой культ, себе жертв, пободных жертвам огню в домашнем очаге, о которых писал Афанасьев. Полней всего эти жертвы выразились в обряде обрезания. Первыми из священнослужителей стали обрезать крайнюю плоть египетские жрецы, у которых этот обряд заимствовали евреи, а за ними арабы. В обмен на обещание 99-летнему Аврааму сделать его отцом множества народов и дать ему в удел всю землю Ханаанскую, Бог поставил условие: «Ты же соблюдай завет Мой, ты и потомки твои после тебя и в роды их. Сей есть завет Мой, который вы должны соблюдать между Мною и между вами и между потомками твоими после тебя: да будет у вас обрезан весь мужеский пол. Обрезывайте крайнюю плоть вашу: и сие будет знамением завета между Мною и вами» (Быт. 17:9-11). Авраам поступил в полном соответствии с указанием Бога: «И взял Авраам Измаила[22], сына своего, и всех рожденных в доме своем, и всех купленных за серебро свое, весь мужеский пол людей дома Авраама; и обрезал крайнюю плоть в тот самый день, как сказал ему Бог» (Быт. 17:23).
По поводу причин возникновения обряда обрезания высказывались разные точки зрения, в том числе приводились аргументы гигиенического и медицинского свойства. Однако единственно разумным объяснением смысла и назначения обрезания было и остается религиозное: признание человеком первичности созидательной силы вселенской прапотенции-огня, воплотившейся позже в образе Первобога-фаллоса, и своей от него зависимости. Любое другое объяснение оставляет открытым вопрос: почему обрезание, независимо от египетских жрецов, евреев и арабов и гораздо раньше них, нашло распространение у таких далеких друг от друга и не связанных между собой народов, как аборигены Австралии и Океании, мексиканские индейцы, а у ряда африканских племен обрезанию подвергались не только мальчики, но и девочки, у которых удалялись малые половые губы, а порой и клитор[23]?)
Впоследствии к Первобогу-фаллосу присоединились бог садов, полей и домашнего очага Приап, слившийся позже с образом Пана (римским Фавном), бог скотоводства и покровитель странников Гермес (ему посвящались вертикально поставленные вдоль дорог камни, или гермы, которые позже стали использоваться как дорожные вехи и верстовые столбы), бог виноградарства и виноделия Дионис, или Вакх (римский Бахус), культ которого распространился вплоть до Индии, бог солнечного света Аполлон и многие другие, включая сюда Зевса. Заметную роль играл фаллос и в культах богинь, прежде всего богини земледелия и плодородия Деметры (римская Церера), богини-матери Кибелы (ее культовым символом был черный камень в виде фаллоса, который римляне доставили в 204 году до н. э. в Рим, чтобы отвратить поражение во Второй Пунической войне против Карфагена[24]), множества малоазийских божеств, поклонение которым сопровождалось оргиастическими танцами и экстатичеческой музыкой. Напрямую с фаллосом был связан культ Гения (от ген – «род»), который олицетворял у римлян мужскую силу и был вначале духом-покровителем каждого отдельного мужчины (женщинам покровительствовала Юнона, отождествлявшаяся с греческой Герой), а затем защитником семьи, дома, общины, города и, наконец, государства.
Вера в магическую животворящую силу фаллоса была столь велика, а его изваяния, устремленные ввысь, столь многочисленны, что натолкнули древних зодчих на мысль, что эти изваяния должны стать опорой жилых домов и общественных зданий как символ надежности, долговечности и благополучия обитающих в них людей. Так возникла идея украшать дома колоннадами, к которым позже примешался мотив женского начала в виде богато украшенных капителей. Особенно преуспели в этом искусстве греки. У них мотив сочетания мужской силы (вертикально поставленный мощный каменный ствол) с вечной женственностью (украшенная орнаментом капитель) заимствовали римляне, а позже такая архитектура, названная «музыкой, застывшей в камне», распространилось по всему миру и получила название классической.
Эту «многомысленную» особенность античной символики проницательно разглядел отечественный искусствовед Лев Любимов в книге «Искусство древнего мира». Анализируя особенности перехода от дорической колонны с ее мощным стволом и вертикальными ложбинками-каннелюрами к колонне ионической, возникшей в Малой Азии и на островах Эгейского моря, где явственно ощущались веяния, идущие с Востока с присущим ему чувственным восприятием мира, он пишет: «Этой строгой геометричности, этой массивной простоте, исполненной внутренней силы, властному утверждению мужественного начала в искусстве дорического ордера ионический ордер противопоставляет стремление к декоративности, к легкости форм, плавность линий, свое более женственное вдохновение».
Наглядней всего фаллос как животворящая сила олицетворялся в камне из-за его твердости. Следы давнего почитания камня мы находим в Библии. Так, при заключении союза между отцом Лии и Рахили Лаваном и его будущим зятем Иаковом последний поставил камень и назвал его Галаад, или холм свидетельства (другое название этого памятника – Мицпа, или стража, при этом Лаван сказал Иакову: «Да надзирает Господь надо мною и над тобою, когда мы скроемся друг от друга», см. Быт. 31:45, 49). Тот же Иаков, которому привиделся во сне Бог, наутро полил камень, служивший ему изголовьем, елеем, а место ночлега назвал Вефилем, что значит Дом Божий (см. Быт. 28:11—19). Христос обещает дать побеждающему белый камень, на котором будет написано «новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает» (Отк. 2:17), да и Сам Христос называется краеугольным камнем, «на котором все здание, слагаясь стройно, возрастает в святой храм в Господе» (см. Ефес. 2:21).
Особое место культ камня занял в верованиях древних славян. Изучением этого вопроса занимался историк Андрей Топорков и сделал ряд открытий, представляющих интерес в рамках нашего разговора. Так, он установил, что культ камня нашел широкое распространение на территориях нынешнего русского Севера и в Белоруссии. «О древних истоках этого культа, – пишет он, – свидетельствует то, что почитаемые камни часто находятся рядом с остатками языческих святилищ. Например, у городища-святилища Кулишовка до сих пор лежит камень-валун с двумя овальными углублениями, которые местные жители называют “божьи ноги”. Грубо обработанный каменный четырехгранный столб, обнаруженный на святилище Ржавницы, в древности, по-видимому, стоял в центре городища и был объектом поклонения. Камнями подчас вымощены капища и окружены жертвенные площадки».
«Божьи ноги», о которых говорит Топорков, представляют собой углубления в камне естественного или искусственного происхождения, напоминающие по форме отпечатки ступней. Эти отпечатки приписывали Христу, Богородице или святым – Александру Невскому, Зосиме, Кириллу Белозерскому и др. Люди приходили к священному камню со всей округи, молились, купались в местном водоеме, развешивали ленточки, полотенца или одежду на окружающих деревьях, пили воду, накопившуюся в углублениях, обливались ею. Топорков продолжает: «В Дмитровском районе Московской области до недавнего времени пользовался почитанием большой камень-валун, который лежит в болотистой местности в нескольких шагах от реки Кимерши. К нему приносили тяжело больных детей, обливали камень водой из ручья, потом собирали ее в особую посудинку и обмывали ребенка. После этого на него надевали новое белье, а старое развешивали на деревьях. Считалось, что если ребенку суждено жить, то он сразу после омовения пойдет на поправку, а если суждено умереть, то быстро зачахнет».
Чем же так подкупал камень наших предков? В их сознании камень представлялся в виде основы мира, служил своего рода замкóм, скрепляющим небо и землю и сообщающим им животворящую силу. В одной из былин об Илье Муромце говорится:
По белорусским поверьям, мужчина рождается на камешке, а женщина – на черепке. Поэтому те, кто хочет сына, должны подложить под супружеское ложе камень, ну а те, кто хочет дочь, черепок от разбитой посуды. Во многих русских заговорах упоминается загадочный камень Алатырь, название которого восходит к латинскому алтарь. Топорков пишет: «Местоположение белого камня Алатыря в заговорах осмысляется неоднозначно. С одной стороны, камень удален в чужое, неведомое пространство, связанное с миром смерти и таинственных, сверхъестественных существ: на остров в море-океане или даже в морскую пучину. С другой стороны, камень занимает центральное место в пространстве, как бы сужающемся концентрическими кругами: море-океан – остров – камень. Более того, когда смысловое развертывание заговора доходит до образа камня, оно меняет свою направленность – из горизонтального становится вертикальным. Для символики камня исключительно важно то, что находится под или над ним. Снизу – существа, связанные с миром смерти: змей-скорпея, золотая щука с ключами и замками от заговора, три тоски рыдучие. Сверху – персонажи христианской или языческой мифологии: Михаил Архангел, расточающий вокруг свои стрелы, Богородица, возносящая к небу молитвы. Для людей и предметов, расположенных на камне, характерна устремленность вверх, экстенсивное освоение вертикали. В заговорах встречаются перечисления, в которых каждый последующий предмет или существо расположен выше, чем предшествующий, например: “У Окиана моря, на крутом берегу лежит Латырь[26] камень, на Латыре камне церковь соборная, в церкви соборной злат престол, на злате престоле сидит бабушка Соломония…” Таким образом, камень Алатырь связан и с небом, и с подземным миром, является как бы посредником между ними, находится на границе верхнего и нижнего мира, между пучиной морской и небом. Это сочетание предельной удаленности, пограничности, с одной стороны, и центрального положения – с другой, соответствует как общим принципам организации пространства в мифопоэтических текстах, так и реальной топографии священных камней (в глубине леса, у реки, болота или на меже, границе)[27]».
Зародился я от сырой земли,
Я от батюшки все от камешка,
От камешка да от горюцего[25].