Столь разное психофизиологическое поведение в интимной жизни восходит к древним временам, когда мужчина выступал в роли охотника, а женщина собирательницы и хранительницы. Разделение по половому признаку привело к разделению социальному. Мужчина мог рассчитывать только на свое оружие (копье, дротик, нож), тогда как женщина рассчитывала лишь на саму себя. Мужчина-охотник и в сексе остается охотником; женщине достается роль жертвы. Зато и поражение чаще терпит мужчина, а не женщина. Если женщина не достигает оргазма, это не мешает ей ублажить мужчину; мужчина же при малейших признаках реальной или мнимой опасности сразу впадает в панику, и его «оружие», еще секунду назад готовое «поразить жертву», обмякает и становится бесполезным[44].
Чтобы вновь обрести уверенность, мужчина должен убедиться в своей безопасности. Уверенней всего мужчина чувствует себя в компании себе подобных (на трибунах стадионов, уличных митингах, любых массовых сборищах, где, ничем не рискуя, можно освистать судью или команду-соперницу, забросать камнями стражей порядка, избить или даже убить одинокого прохожего, который не в силах оказать сопротивления). Женщины, как правило, избегают больших скоплений народа, если только их не принуждают к этому чрезвычайные обстоятельства. До сих пор на собраниях, съездах и других официозах (если только, конечно, это не празднование Дня 8 марта) женщины присутствуют лишь как исключение, – основную массу участников разного рода собраний всегда составляют мужчины.
Особенно преуспели мужчины в «охоте» на женщин в Средние века. В это время Церковь повела самую разнузданную атаку на подавление в людях основного инстинкта, избрав в качестве главной жертвы женщину. Идеологическим обоснованиям этих зверств стала изданная в 1487 году книга католических монахов, членов доминиканского ордена Генриха Инститориса и Якова Шпренгера «Молот ведьм», а юридическим – специальная булла Римского папы Иннокентия VIII, в которой он потребовал свободы деятельности для обоих немецких инквизиторов.
На двухстах страницах этой женоненавистнической книги доказывается, будто женщины, вступив в сговор с дьяволом, насылают порчу, сглаз и болезни на людей и скот, оборачиваются в волков и превращают в животных безвинных людей. Авторы заявляют, что женщина «скверна по своей природе», у нее-де «недостаток разума», «по природе женщина лжива», что «из-за ненасытности женщин к плотским наслаждениям человеческая жизнь испытала неисчислимый вред», «мир и теперь страдает от женской злобы» и что, наконец, «почти все государства были разрушены из-за женщин». Заканчивается книга Инститориса и Шпренгера словами: «Цель настоящего труда заключается в том, чтобы мы, инквизиторы, по мере сил и с помощью Бога искоренили ведьм».
С позиций психоанализа ненависть инквизиторов к женщинам можно объяснить подавленным в них сексуальным инстинктом. Но можно ли насилием двух полоумных монахов над собственной природой оправдать гибель свыше девяти миллионов женщин от крошечных девочек, еще не отнятых от материнской груди, до глубоких старух, нашедших смерть на кострах, полыхавших на центральных площадях сотен больших и малых европейских городов? Так утверждалось на Земле «торжество истинной веры»[45]. Однако ничего и близко похожего не могло быть в России с ее укоренившимся в подсознании народа культом созидательного женского начала. Инквизиция, отравлявшая дымом костров Европу, а затем и Америку на протяжении восьми столетий, фактически полностью обошла Россию стороной[46].
Наконец, вывод пятый. Четырехгранный Збручский идол (квадратный в сечении) был ориентирован строго по сторонам света, что, по мысли скульптора или жрецов, руководивших его работой, указывало на всесилие Первобога-Рода, распространившего свою власть «на все четыре стороны» мироздания. Эти «четыре стороны» в представлении наших предков ассоциировались с восходом и закатом солнца, полуднем и полночью, т. е. олицетворяли рождение человека, достижение им зрелости, старость и, наконец, смерть, за которой следовало рождение новой жизни. Замкнутость этого цикла, переход из одного состояния в другое, образующий в совокупности животворящую вечность, и составил оптимистическую суть мировоззрения наших пращуров, символом чего являлся Род как неисчерпаемая потенция. К такому пониманию универсальной высшей силы, управляющий всеми процессами жизни на земле и в космосе, более всего подходит определение Бога, данное Плоховым, как Биологическая Организация Гармонии.
Эта универсальная жизненная сила, это внутреннее ощущение Биологической Организации Гармонии настолько укоренилось в мироощущении русских, что не могло не отразиться на архитектонике православных храмов, которые, как и Збручский идол, всегда ориентированы строго по сторонам света и увенчаны сферическим куполом (чего не увидишь в архитектуре католических храмов, но зато органическая связь с Первобогом в католических храмах угадывается в широком использовании колонн, разделяющих внутреннее пространство на нефы, а также скабрезных скульптурных изображениях, которыми уснащены Собор парижской Богоматери, капители соборов в Магдебурге и Страсбурге, подземный собор в Бурже и другие памятники религиозного зодчества, отразившие особенности существовавших некогда вакхических культов, которые католическая Церковь так и не сумела полностью изжить[47]).
Во взгляде на особенности архитектуры православных храмов доминируют две точки зрения. Согласно одной, православные храмы символизируют землю, которую венчает купол-небо. Согласно другой точке зрения, православный храм символизирует человека как высшее творение Бога (основная часть храма – его тело, а купол – голова). Обе эти точки зрения вполне согласуются с определением смысла и назначения храма, которое мы находим в Апокалипсесе: «И я, Иоанн, увидел святой город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего» (Отк. 21:2).
Но как раз это определение сходящего с неба святого города, как «скинии Бога с человеком», как среда соединения Бога с людьми, где «Он будет обитать с ними» (Отк. 21:3), в сущности, мало чем отличается от замысла создателя Збручского идола, да и основного назначения домашних идольчиков, символизировавших жизненную силу высшего божества: и Род-Святовит, и домашние идольчики освящали браки «невест с мужьями своими», другими словами, выполняли ту же функцию, какую намерен принять на себя в будущей жизни Христос, соединившийся со своей невестой-храмом: «И сказал Сидящий на престоле: свершилось! Я есмь Альфа и Омега, начало и конец…» (Отк. 21:5-6)[48].
Тем читателям, которым покажется мое сравнение Збручского идола с православным храмом кощунственным, рассчитанным на то, чтобы спровоцировать спор, я рекомендую еще раз задуматься над формулой человеческого тела, навязываемой нам (и во многом уже реализованной) нынешними сторонниками внедрения рыночных отношений во все сферы жизни, в том числе в самую сокровенную – интимную: «товар – тело – товар». Именно так переиначил марксову формулу один популярный молодежный журнал, присовокупив, что современной женщине не нужны деньги, «она сама неразменная купюра».
Глава 5
Чтобы вновь обрести уверенность, мужчина должен убедиться в своей безопасности. Уверенней всего мужчина чувствует себя в компании себе подобных (на трибунах стадионов, уличных митингах, любых массовых сборищах, где, ничем не рискуя, можно освистать судью или команду-соперницу, забросать камнями стражей порядка, избить или даже убить одинокого прохожего, который не в силах оказать сопротивления). Женщины, как правило, избегают больших скоплений народа, если только их не принуждают к этому чрезвычайные обстоятельства. До сих пор на собраниях, съездах и других официозах (если только, конечно, это не празднование Дня 8 марта) женщины присутствуют лишь как исключение, – основную массу участников разного рода собраний всегда составляют мужчины.
Особенно преуспели мужчины в «охоте» на женщин в Средние века. В это время Церковь повела самую разнузданную атаку на подавление в людях основного инстинкта, избрав в качестве главной жертвы женщину. Идеологическим обоснованиям этих зверств стала изданная в 1487 году книга католических монахов, членов доминиканского ордена Генриха Инститориса и Якова Шпренгера «Молот ведьм», а юридическим – специальная булла Римского папы Иннокентия VIII, в которой он потребовал свободы деятельности для обоих немецких инквизиторов.
На двухстах страницах этой женоненавистнической книги доказывается, будто женщины, вступив в сговор с дьяволом, насылают порчу, сглаз и болезни на людей и скот, оборачиваются в волков и превращают в животных безвинных людей. Авторы заявляют, что женщина «скверна по своей природе», у нее-де «недостаток разума», «по природе женщина лжива», что «из-за ненасытности женщин к плотским наслаждениям человеческая жизнь испытала неисчислимый вред», «мир и теперь страдает от женской злобы» и что, наконец, «почти все государства были разрушены из-за женщин». Заканчивается книга Инститориса и Шпренгера словами: «Цель настоящего труда заключается в том, чтобы мы, инквизиторы, по мере сил и с помощью Бога искоренили ведьм».
С позиций психоанализа ненависть инквизиторов к женщинам можно объяснить подавленным в них сексуальным инстинктом. Но можно ли насилием двух полоумных монахов над собственной природой оправдать гибель свыше девяти миллионов женщин от крошечных девочек, еще не отнятых от материнской груди, до глубоких старух, нашедших смерть на кострах, полыхавших на центральных площадях сотен больших и малых европейских городов? Так утверждалось на Земле «торжество истинной веры»[45]. Однако ничего и близко похожего не могло быть в России с ее укоренившимся в подсознании народа культом созидательного женского начала. Инквизиция, отравлявшая дымом костров Европу, а затем и Америку на протяжении восьми столетий, фактически полностью обошла Россию стороной[46].
Наконец, вывод пятый. Четырехгранный Збручский идол (квадратный в сечении) был ориентирован строго по сторонам света, что, по мысли скульптора или жрецов, руководивших его работой, указывало на всесилие Первобога-Рода, распространившего свою власть «на все четыре стороны» мироздания. Эти «четыре стороны» в представлении наших предков ассоциировались с восходом и закатом солнца, полуднем и полночью, т. е. олицетворяли рождение человека, достижение им зрелости, старость и, наконец, смерть, за которой следовало рождение новой жизни. Замкнутость этого цикла, переход из одного состояния в другое, образующий в совокупности животворящую вечность, и составил оптимистическую суть мировоззрения наших пращуров, символом чего являлся Род как неисчерпаемая потенция. К такому пониманию универсальной высшей силы, управляющий всеми процессами жизни на земле и в космосе, более всего подходит определение Бога, данное Плоховым, как Биологическая Организация Гармонии.
Эта универсальная жизненная сила, это внутреннее ощущение Биологической Организации Гармонии настолько укоренилось в мироощущении русских, что не могло не отразиться на архитектонике православных храмов, которые, как и Збручский идол, всегда ориентированы строго по сторонам света и увенчаны сферическим куполом (чего не увидишь в архитектуре католических храмов, но зато органическая связь с Первобогом в католических храмах угадывается в широком использовании колонн, разделяющих внутреннее пространство на нефы, а также скабрезных скульптурных изображениях, которыми уснащены Собор парижской Богоматери, капители соборов в Магдебурге и Страсбурге, подземный собор в Бурже и другие памятники религиозного зодчества, отразившие особенности существовавших некогда вакхических культов, которые католическая Церковь так и не сумела полностью изжить[47]).
Во взгляде на особенности архитектуры православных храмов доминируют две точки зрения. Согласно одной, православные храмы символизируют землю, которую венчает купол-небо. Согласно другой точке зрения, православный храм символизирует человека как высшее творение Бога (основная часть храма – его тело, а купол – голова). Обе эти точки зрения вполне согласуются с определением смысла и назначения храма, которое мы находим в Апокалипсесе: «И я, Иоанн, увидел святой город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего» (Отк. 21:2).
Но как раз это определение сходящего с неба святого города, как «скинии Бога с человеком», как среда соединения Бога с людьми, где «Он будет обитать с ними» (Отк. 21:3), в сущности, мало чем отличается от замысла создателя Збручского идола, да и основного назначения домашних идольчиков, символизировавших жизненную силу высшего божества: и Род-Святовит, и домашние идольчики освящали браки «невест с мужьями своими», другими словами, выполняли ту же функцию, какую намерен принять на себя в будущей жизни Христос, соединившийся со своей невестой-храмом: «И сказал Сидящий на престоле: свершилось! Я есмь Альфа и Омега, начало и конец…» (Отк. 21:5-6)[48].
Тем читателям, которым покажется мое сравнение Збручского идола с православным храмом кощунственным, рассчитанным на то, чтобы спровоцировать спор, я рекомендую еще раз задуматься над формулой человеческого тела, навязываемой нам (и во многом уже реализованной) нынешними сторонниками внедрения рыночных отношений во все сферы жизни, в том числе в самую сокровенную – интимную: «товар – тело – товар». Именно так переиначил марксову формулу один популярный молодежный журнал, присовокупив, что современной женщине не нужны деньги, «она сама неразменная купюра».
Глава 5
Корни
К середине первого тысячелетия, называемого на Запада средневековьем, а в отечественной историографии историей Древней Руси, обширная территория Восточной Европы была населена хотя и разными по происхождению, но немногочисленными племенами. Больше людей, естественно, жило на юге, меньше на севере. Всего в Восточной Европе на территории нынешней России насчитывалось не более 1 миллиона человек и лишь ко времени Ивана Грозного достигло 8 миллионов[49] (при этом население Московского княжества к середине XVI в. не превышало 500 тыс. человек). Но и эти незначительные по численности племена были слабо закреплены на местах, которые обжили, а под влиянием внешних (войны) и внутренних (раздоры внутри племен) причин мигрировали. Миграция ускорила образование новых этносов. В книге Б. Рыбакова «Мир истории» читаем: «Важнейшим событием конца V – середины VI века было начало великого расселения славян на юг, за Дунай, на Балканский полуостров, когда славянские дружины[50] отвоевали и заселили почти половину Византийской империи. Потоки колонистов шли как от западной половины славянства (”славены”, искаженное “склавины”), так и от восточной (“анты”)… Грандиозное по своим масштабам движение славян на Дунай и за Дунай перекрасило всю этническую и политическую карту раннесредневековой Европы и, кроме того, существенно видоизменило исторический процесс и на основной славянской территории…»
О «славенах», или «склавинах», равно как об антах и венедах, которые в своей совокупности и дали начало всем славянским племенам, отечественные ученые вспомнили в середине XIX века, когда вследствии горечи от поражения России в Крымской войне 1853 – 1856 годов возникла теория панславизма – течения в русской общественной мысли, базировавшегося на идее коренного отличия славянских народов от всех других народов Европы. Главная мысль этой теории сводилась к тому, что славянским государствам необходимо восстановить былое этническое единство с целью противостояния экспансии Запада, и лишь одна Польша исключалась из состава будущей «объединенной славянской Европы» как страна, утратившая свои национальные корни в силу обращения в католическую веру. (Поляки, замечу в скобках, не возражали против такой «дискриминации» со стороны панславистов; и тогда, и, тем более, сегодня они продолжают настаивать на своем особом месте в мире, что дает им дополнительные дивиденды в глазах западноевропейцев и американцев[51]).
О «славенах», или «склавинах», равно как об антах и венедах, которые в своей совокупности и дали начало всем славянским племенам, отечественные ученые вспомнили в середине XIX века, когда вследствии горечи от поражения России в Крымской войне 1853 – 1856 годов возникла теория панславизма – течения в русской общественной мысли, базировавшегося на идее коренного отличия славянских народов от всех других народов Европы. Главная мысль этой теории сводилась к тому, что славянским государствам необходимо восстановить былое этническое единство с целью противостояния экспансии Запада, и лишь одна Польша исключалась из состава будущей «объединенной славянской Европы» как страна, утратившая свои национальные корни в силу обращения в католическую веру. (Поляки, замечу в скобках, не возражали против такой «дискриминации» со стороны панславистов; и тогда, и, тем более, сегодня они продолжают настаивать на своем особом месте в мире, что дает им дополнительные дивиденды в глазах западноевропейцев и американцев[51]).
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента