Владислав Князев. Русская комедия (сборник)

   По словам легендарного эллина, его мамаша Алкмена, законная супруга царя Амфитриона, блистала дивной красотой. Так неосторожно блистала, что ослепила самого Зевса. Стал он ей в любовном ослеплении подарки мешками засылать: бриллианты, золото, платину. Не за просто так, конечно, а под гарантию успеха своих сексуальных домогательств. Однако Алкмена на такую честь не польстилась. Дескать, я другому отдана и буду век ему верна. Короче, обломилось Зевсу. Тогда он пошел на хитрость. Устроил так, что соседние племена увели у царя Амфитриона стадо – не то коров, не то свиней. Царь испытал припадок праведного гнева. «За Зевса, за свиней!» – вскричал он, потрясая мечом, и повел свои роты на войну. Ну а Зевс не растерялся – и шасть к прекрасной недотроге. Причем на сей раз по-хитрому: приняв образ Амфитриона. Все вышло о’кей. «Милый, – говорит Алкмена Зевсу, сочтя его за мужа, – ты уже управился с врагами? Как быстро! Теперь прошу управиться со мной. Только тут уж не торопись».
   – И вот представь себе, волжский краб, – возбужденно заливался (а может быть, и заливал) Геракл, – родились у Алкмены враз два сына-близнеца: один от супруга, другой – от Зевса. Во чудеса были в наши времена в наших краях! Замри и ляг!
   – Слов нет, я испытываю восторг и ликование по поводу описанных удивительных событий, – отвечал Лука Самарыч. – И все же вы как скептик не можете уяснить: что еле по плечу богам, то колдыбанцам по колено… Если прекрасная дочь Эллады сделала отцами враз двоих, то в моем зачатии участвовали в роли отцов не меньше ста истинных колдыбанцев. Причем не таясь, совершенно открыто, в обстановке энтузиазма и дружеского соревнования.
   – Ты слышала, богиня Афина? – поднял очи к небу благородный эллин. – Теперь нам понятно, как было произведено это колдыбанское чудище. Самым извращенным способом.
   – Фу, какой вы циник, – обиделось колдыбанское «чудище». – Я произведен самым естественным, общепринятым у нас способом. Открытым поименным голосованием. Между прочим, единогласно. Как в целом, так и с поправками. Всё чин чином. А протокол – даже с круглой печатью.
   – Это разве естественно? – полубог был натурально ошарашен.
   – Чему вы, собственно, удивляетесь? – пожал плечами колдыбанец. – В недавнюю советскую эпоху таким образом производились тысячи героев.
   – Впрочем, я – герой нового типа, – продолжал он. – Поэтому при моем производстве было применено особое новшество. Отцом моим мог стать только тот, кто превзошел самого Зевса.
   – Да, да. Зевс ведь превращался из бога в простого смертного. Это в общем-то раз плюнуть. А вот каждый из колдыбанцев при моем сотворении совершил несравнимо большее чудо. Из простого смертного стал богом. Нет, не потому, что швырял золотом и платиной. Эка жертва, если у тебя этих драгметаллов – что грязи в нашем микрорайоне.
   – Каждый, кто хотел родить героя Самарской Луки, снимал с себя последнюю рубашку. Зачем? Чтобы поставить… бутылку. Хочешь быть отцом героя – гони на «Волжскую особую»! Ну а тогда – добро пожаловать, присоединяйся к коллективу…
   Легенды, былины, а равно сказания утверждают, что после этих слов Геракл завопил: «О богиня Афина! Дай мне твои мозги, чтобы понять эту белиберду!»
   Ну а мы от красивой легенды переходим к Колдыбанской действительности.

* * *

   Стояла чудесная майская погода. Злые колдыбанские собаки еще продолжали весенние любовные игры и почти не кусали своего друга – человека. Не менее злые колдыбанские комары еще только собирали несметные полчища, чтобы искусать своего недруга – того же человека. Что касается абсолютно свирепых колдыбанских мух, то у них клыки еще только прорезались, и они пока только точили их. Чтобы осенью уж наверняка закусать тех, кто уцелеет после собак и комаров.
   В одну из этих майских суббот истинные колдыбанцы по своему обыкновению собрались в ПОП-сарае «Утес».
   В канун жаркого летнего сезона нас томила усиленная жажда. Разумеется, не простая, как в Элладе или в Москве-столице, а истинная. То есть жажда истины.
   – Не кажется ли вам, друзья, – молвил Самосудов после второго стакана, когда часы начали отсчет истинного времени, – что на весенний разлив матушки Волги мы обязаны откликнуться небывало широким разливом мысли?
   – Как пить дать, – с большой готовностью откликнулся Молекулов.
   – А дать пить – еще лучше, – отозвался Безмочалкин.
   – Совсем хорошо – дать в кредит, – завершил Профанов.
   – До следующей субботы, – подхватил зал. – Еще лучше – до получки. Совсем хорошо – до квартальной премии.
   Все воззрились на хозяина барной стойки в полной уверенности, что тот уже наполняет стаканы, дабы в честь предстоящего разлива мысли устроить образцово-показательный розлив «Волжской особой». Но, увы, нам открылась картина неожиданная и не совсем отрадная. Юрий Цезаревич почему-то не расцвел, подобно кусту майской сирени или черемухи. Напротив, он имел вид абсолютно бесцветный.
   – Юрий Цезаревич, вы в курсе наших последних удивительных и особых замыслов? – попытались мы пробудить его от зимней спячки.
   Но на сей раз Подстаканников не вздрогнул даже при магическом слове «особые». Он только взял молча свою амбарную книгу и раскрыл ее там, где была сделана закладка. Между прочим – ножом. Зловещий знак.
   – Удивительные и особые замыслы клиентов ПОПа «Утес»… Превзойти Рембрандта. До следующей субботы… Опровергнуть Эйнштейна. До получки… Переплюнуть Колумба. До квартальной премии… Затмить Баха, Бетховена, Гайдна. До отпускных… – бесцветным голосом зачел Подстаканников свои иезуитские записи и демонстративно поджал губы.
   Мы смекнули, что в преддверии жаркого летнего сезона барменская скупость достигла твердости волжского льда в лютые январские морозы.
   – Мне открывается кое-какая истина, – мрачно изрек наш бармен. – Ни рембрандтами, ни эйнштейнами, ни колумбами, ни бахами, ни прочими знаменитостями вам не стать. Ни вторыми, ни третьими, ни сто тринадцатыми. Видать, не судьба.
   Такого от Подстаканникова мы еще не слышали. Может быть, в нем накопилась обида всех семи барменских поколений, которые получили от наших предков несметные богатства лишь в виде долговых расписок. Или же Юрия Цезаревича укусила какая-то шальная колдыбанская зверь-муха. Или же очередной инспектор, побывавший в «Утесе», написал заключение, что ПОПу № 13 не место на этой земле…
   – Что с вами, Юрий Цезаревич? – забеспокоились мы. – Вы рассуждаете как-то по-московски.
   – Действительно, мы не стали пока знаменитостями. Но… дело тут совсем не в нас. Это истина, не требующая доказательств.
   – Разумеется. И сейчас мы вам откроем новую истину, которая ставит все и вся на свои места. Виноваты не мы, виноваты… те знаменитости, которых мы выбрали своими соперниками.
   – Не те это знаменитости. Рембрандт, Эйнштейн, Бах, Колумб… Все это для нас, очевидно, мелковато. А где мелко, там истинные колдыбанцы не плавают.
   – Вот именно. Но сейчас мы немедленно найдем более подходящие кандидатуры для творческого состязания. Можно считать, дело в шляпе.
   – Как пить дать! – подтвердил зал.
   Флагманский столик нахмурил лоб и зачесал темечко. Все остальные завсегдатаи старательно уперли кулак в подбородок. Ну точно роденовский «Мыслитель».
   Но озарение почему-то не приходило. Не могли вспомнить колдыбанцы никаких других подходящих знаменитостей, и все тут.
   – Может, вы, наш юный друг, тряхнете юностью? – обратился к жениху-романтику Ухажерову Профанов. – Почему бы вам не стать вторым Ромео? Правда, придется заколоть себя кинжалом, но надеюсь, такие пустяки не испугают вас.
   – Что мне кинжалы! – возражал храбрый Роман. – Рогнеда вот уже месяц отрабатывает на мне искусство работы с опасной бритвой. О, это особое искусство! Теперь меня ничем не запугать. Но… как уговорить Рогнеду стать второй Джульеттой? То есть лечь в гроб и заснуть, словно убитая. Моя невеста очень мнительна и наверняка заподозрит, что я действую с целью соблазнить ее. Особое неудовольствие у щепетильной Рогнеды, я знаю, вызовет то обстоятельство, что акт соблазнения ее планируется осуществить в гробу…
   Вот такие, понимаете ли, дела. Ну не с кем соревноваться на равных. Некого превзойти, а точнее – обойти на повороте.
   Наверняка все знаменитости мира вошли в сговор с Подстаканниковым. Это явно вытекало из его слов, которыми он огорошил нас.
   – Короче, барная стойка закрывается, – объявил служитель источника истины. – До лучших времен. А лучше навсегда. Как пить не дать!
   Наступила долгая щемящая пауза, во время которой все дружно и горестно смотрели в сторону источника истины – как бы в последний раз…

* * *

   Легенды и былины утверждают, что завсегдатаи «Утеса», будучи в состоянии полного отчаяния, решили даже утопиться.
   – Не дать! Не пить! Тогда уж и не жить! – вскричали истинные колдыбанцы и дружно вышли на берег Волги, дружно повязали себе на шею по увесистому кирпичу и так же дружно двинулись в холодные майские воды. Стройной шеренгой, с левой ноги, как на демонстрацию. Разве что транспаранты не несли и здравицы в честь руководства не кричали.
   Раз-два, левой! Еще один шаг – и Волга-матушка примет в свои глубины отчаявшихся неудачников. И тут произошло… диво. Как только шеренга оказалась у кромки, река вдруг отступила ровно на шаг. Раз-два, левой! И снова матушка отодвинулась. На шаг, на два, на три. Раз-два, раз-два! Дружно марширует шеренга, но… посуху. Вот уже дошли колдыбанцы до середины Волги, вот по команде резво прибавили шагу. И все равно не могут догнать убегающие от них воды. Колдыбанцы перешли на трусцу. А потом – в галоп! А Волга, между прочим, в районе Колдыбана – километра полтора в ширину. А колдыбанцы, конечно же, не марафонцы. Упарились, уморились, умаялись.
   – О Волга, матушка родная! – взмолился участковый Самосудов. – Нету больше силы молодецкой. Ты же знаешь, у меня хронический колит. Давно пора принимать слабительное.
   – У меня радикулит и шейный остеохондроз, – завздыхал учитель Молекулов. – Каково мне с камнем на шее!
   – О Волга, я же страдаю аллергией, – застенал зав-баней Безмочалкин. – Мне нельзя так долго находиться у воды. Расчихаюсь, раскашляюсь, рассопливлюсь.
   – А я абсолютно здоров, – заныл просветитель Профанов. – На кой мне эта лечебная физкультура: мотаться туда-сюда?
   Подал голос и студент-недоучка Ухажеров.
   – Что, если несравненная Рогнеда захочет именно сейчас прильнуть к моей груди? – всхлипнул он. – Такой миг, а у меня – камень за пазухой.
   – Пошто не хочешь, Волга, принять нас навечно в свои материнские объятия? – вопрошали «истбанцы» хором.
   И тут послышалось колдыбанцам, что вздохнула Волга. Недовольно так вздохнула, сердито. И молвила с упреком:
   – Горюшко вы мое луковое! Аль не ведомо вам, что истину надо искать не на дне Волги, а совсем на другом дне? На дне «Волжской особой».
   – Знаем, матушка, ведаем, – отвечали страдальцы-мученики. – Но сколько уж мы уговорили и прикончили этих самых бутылок – не счесть! Да что толку? Так и не поняли: зачем живем и зачем так жить?
   – Ах вы, глупцы этакие! Ни дать ни взять – столичные умники! – совсем рассердилась Волга-матушка. – Много бутылок, видишь ли, они осушили. Ну и что? Никто не знает, не ведает, на дне какой именно бутылки находится истина. Может, надо выпить «Волжской особой» целую Волгу! И это еще только перед первой закуской. Что? Жизни вам не хватит? Значит, вашу эстафету должны принять дети, внуки и правнуки. И вы не имеете права уронить эту великую историческую эстафету.
   Вот как увещевала, наставляла колдыбанцев Волга.
   – Спасибо, матушка, что учишь уму-разуму, – отвечали колдыбанцы. – Теперь мы прозрели, в чем главный философский секрет. Но как бы теперь вновь и вновь припасть к источнику истины? Разумеется, не по-московски, а в долг. Пошли нам на этот предмет спасение.
   – Будет вам спасение! – заверила Волга. – Только свято выполняйте мой материнский наказ. До последнего дна и до… последнего дня! И постарайтесь все-таки закусывать. Хотя бы рукавом…

* * *

   Всхлипываешь, уважаемый читатель? Правильно делаешь. Колдыбанские легенды и былины надо слушать, обязательно всхлипывая. Потому не скупись на слезу, разумеется, слезу умиления и радости.
   А насчет колдыбанских былей – другая инструкция. Они должны вызывать обязательно восторг и ликование. Ну да сам убедишься. Переходим к были.
   Итак, тупица в седьмом поколении Ю. Ц. Подстаканников загнал нас в тупик и вынес безжалостный приговор:
   – Как пить не дать! Никогда!
   Над цитаделью истинного колдыбанского духа нависла смертельная опасность. Неужели не выплывем?
   И тут… с неба прозвучал пронзительный голос ангела:
   – Атас!
   Это проявился на чердаке Антоша Добронравов.
   – Вижу особую знаменитость! – ликовал он. – Вон она, за спиной у Юрия Цезаревича!
   Мы знаем, что устами младенца глаголет истина, но на сей раз, увы, почувствовали лишь разочарование. За спиной Подстаканникова на полке, между консервами «Килька особая» и знаменитыми колдыбанскими пряниками, которыми можно забивать гвозди, помещался абсолютно никчемный предмет. А именно увесистая книга. Подарочное издание «Мифы о Геракле».
   Сие удивительное издание, выпущенное Российской Академией наук, было заброшено в Колдыбан еще в советские времена. Его и сейчас можно видеть в витринах наших магазинов. Наверняка им смогут любоваться и наши правнуки. И неудивительно. Потому что этот академический сюрприз забросили к нам в количестве двух штук на каждого колдыбанца. И по цене в две колдыбанские зарплаты.
   На обложке этого опуса красовался Геракл. Он стоял, опершись на свою боевую палицу. Мускулы – как у наших качков-культуристов. Взгляд – такой же туповатый. Но главное, что поразило колдыбанцев, очень чутких к хорошему тону: Геракл был абсолютно голый. Не то что на штаны или плавки – даже на фиговый лист древний создатель скульптуры поскупился.
   Главный шутник Колдыбана мэр Поросенков, взглянув на скульптурный шедевр, выдал свой очередной каламбурный шедевр. Ткнув древнего эллина ниже пояса, изрек:
   «А что это у Геракла фига без фиги?» После того как поросенковское окружение надорвало животы от смеха, мэр добавил: «Ну ладно, фиг с ним, с бесфиговым Гераклом». Тут уж, сами понимаете, приближенным пришлось прямо умирать от смеха…
   И вот на каком-то предпраздничном торжественном собрании наш остряк мэр взял да и вручил торжественно «Геракла» управляющему дорожным трестом, провалившему свои полугодовые обязательства. При этом с торжеством сказал: «Ты нам – фиговый лист, а мы тебе – фигу».
   Так родилась новая колдыбанская традиция: премировать «Гераклом» провинившихся.
   Удивительным презентом были поощрены, то бишь наказаны, и все завсегдатаи «Утеса». Однажды пришла очередь и хозяина торговой точки № 13. Такой чести он подвергся за обсчет ревизора из областного центра.
   «Не учуять областного ревизора! – гремел на расширенном совещании начальник городского общепита заслуженный работник торговли Шнапсов. – Недовесить ему пряников, за которые покупателю надо приплату давать! Ну спасибо, Юрий Цезаревич, ну прославил нас! За такой подвиг награждаем тебя голым Гераклом. Как говорится, деньги – к деньгам, олух – к олуху».
   Помнится, на Подстаканникова смотреть было так же больно, как на пациентов колдыбанской стоматологической больницы, где никогда нет наркоза, зато хирург всегда под кайфом.
   – Меня, бармена в седьмом поколении, уподобили голому Гераклу! – горестно восклицал Юрий Цезаревич, потрясая ненавистным изданием, выданным ему начпитом Шнапсовым в качестве свидетельства о профбездарно-сти. – Как после этого я буду смотреть в глаза своим детям и внукам – барменам в восьмом и девятом поколениях?
   Мы утешали его.
   – Полно вам, Юрий Цезаревич! – говорил Профанов. – Меня Сократов тоже голым Гераклом обзывал. Даже хотел публично раздеть донага, да у меня зад оказался незагорелым.
   – Подумаешь, Геракл! – утешал Молекулов. – Дайте этого чемпиона мускулов в мой класс – он у меня к концу четверти дистрофиком станет.
   – Подумаешь, голый! – вторил Безмочалкин. – Еще удобнее: в любой момент можно попросить, чтобы тебе спину потерли.
   – Я вас понимаю, Юрий Цезаревич, – посочувствовал Самосудов. – При исполнении служебных обязанностей желательно быть не голым, а в полной парадной форме. Но не беда. Главное – была бы в руках хорошая дубинка.
   Тонкий юмор, по-колдыбански. Но сейчас, в такой трагический момент, шутки крайне неуместны.
   – Сгинь, трижды второгодник! – рявкнул на Антошу учитель Молекулов. – Чего ты нас нервируешь каким-то голодранцем?
   – Геракл – не голодранец! – горячо и дерзко возразил учителю трижды второгодник. – Он самый великий герой! Мне Ухажеров рассказывал.
   – Ну да? – изумился зал.
   – Почему же вы до сих пор замалчивали правду о Геракле? – обратились мы к Роману Ухажерову.
   – Из ревности, – повинился тот. – Моя Рогнеда почему-то обожает всяких героев. Даже если они в железных латах. А Геракл – супергерой, да еще совсем голый…
   – Надеюсь, никто не выдаст меня Рогнеде, – взмолился тут же жених-отелло. – Моя невеста предупредила, что если я буду ревнивцем, она подстрижет меня «под болвана». Сами понимаете, как это обидно.
   В другой раз мы непременно и с удовольствием разъяснили бы вечному «неуд»-студенту, что если уж кому обижаться, то именно болвану, с которым Рогнеда изволит равнять Ухажерова. Но сейчас нам было не до мелких удовольствий. К нам прямо в руки шла огромная удача. Можно сказать, спасение.
   Замигал бакен, сиречь левый глаз, одного из завсегдатаев ПОПа № 13. Потом второй, третий… Все ясно: идем на вираж, на полной скорости.
   – Объявляется общее собрание коллектива по месту жажды. Истинной жажды – жажды истины, – гаркнул во всю силу своей луженой глотки Профанов.
   Зал ответил одобрительным гулом, напоминающим прибой Жигулевского моря.
   Высокая честь вести протокол этого исторического собрания выпала Лещеву-Водолееву. Четким каллиграфическим почерком на фирменном бланке ПОПа «Утес» он записал все волнующие перипетии классической процедуры «Слушали-постановили».
   – Друзья! – радостно воскликнули наши капитаны. – Нам открывается простая, но удивительная истина.
   – Почему герой всех времен и народов Геракл бежал из столицы и попал именно сюда? – вопросил, прямо как следователь московского УГРО, Самосудов.
   – Сама судьба как бы дает особый намек: в «Утесе» суждено родиться второму Гераклу, – подхватил Безмочалкин.
   – Естественно, – изрек Молекулов. – Ведь мы – потомки бесстрашных волжских атаманов.
   – Породить второго Геракла – наш прямой долг, – безапелляционно заявил Профанов. – Ради этого я готов временно отложить исполнение своего грандиозного замысла стать вторым Колумбом.
   Аналогичную готовность выразили Безмочалкин, Молекулов и Самосудов. Хотя Колдыбану и пора уже иметь второго Рембрандта, второго Эйнштейна и второго Баха-Бетховена, но… успеется. Второй Геракл – куда хлеще. А потому он нужен в первую очередь. Точнее вне очереди.
   – Быть на Волге второму Гераклу! – заключает флагманский столик.
   Возбужденные реплики посыпались со всех сторон:
   – Уже вижу у входа в «Утес» беломраморную мемориальную доску с золотыми буквами: «Достопримечательность континентального значения»…
   – …и толпы восторженных туристов, которые хлынут сюда со всех концов страны, а также из-за рубежа…
   – …и баснословные доходы в евро, фунтах, долларах, которые просто некуда будет девать.
   – Как пить дать!
   – Дать!
   – Пить!
   – В кредит!
   Но будущий колдыбанский Рокфеллер прилавка почему-то замешкался. Очевидно, на радостях.
   – Стоп, граждане-удальцы! – остановил он нас обеими руками. – Вы, как всегда, немного увлеклись.
   Он демонстративно пощелкал костяшками своих прадедовских бухгалтерских счетов.
   При звуках этого ужасного инструмента у нас всегда перехватывает дыхание. Ну что там еще затеял наш палач?
   – Скажите мне, пожалуйста, – сладко залепетал палач, – а кто же из вас будет вторым Гераклом?
   – Кто будет вторым Гераклом? – саркастически передразнил бармена Самосудов. – Совершенно нелепый вопрос. Мне как офицеру даже неловко отвечать на него.
   – Юрий Цезаревич! Неужели вам не ясно, – подхватил Безмочалкин, – что любой из нас в любое время готов стать легендарным супергероем. Сегодня – один, завтра – другой. И так далее.
   – Хоть по конкурсу. Хоть по жребию. Хоть лично по вашему, Юрий Цезаревич, усмотрению и указанию, – продолжил Молекулов.
   – Колдыбанский Геракл – это мы. А мы – это он. Все как один, – завершил Профанов.
   И, не тратя время, гаркнул:
   – Кто готов стать вторым Гераклом?
   – Я! Я! Я! – раздались возгласы со всех сторон.
   Вверх взметнулся лес рук. Хороший, крепкий лес. Мачтовый, как сказали бы судостроители. Сто мачт – сто вторых Гераклов!
   Всех охватил небывалый, ну прямо советский энтузиазм. Как-то само собой все как один оказались у барной стойки.
   Ульк?
   А то бы… Игра, а точнее, схватка истины с человеческой косностью и ограниченностью только еще начинается. Подстаканников нырнул под прилавок, но вытащил оттуда не долгожданную «Волжскую особую», а какой-то диковинный предмет, напоминающий старый сапог. Но это был не старый сапог, а допотопный фотоаппарат Подстаканникова-прадедушки. Знаменитая династия буфетчиков в свое время завела это чудо раньше всех в Колдыбане. Разумеется, не с целью запечатлеть красоты Жигулей, а для того чтобы иметь четкие фотопортреты всех своих злостных должников…
   – Прошу под юпитеры, – пригласил бармен, настраивая свою диковинную машину. – Первым – Демьян Иванович.
   – Но я уже есть в вашей картотеке, – напомнил Самосудов. – Анфас и профиль. Хоть сейчас в розыск.
   – Я хочу сфотографировать вас всех для других целей, – возразил бармен. – Для культурного обслуживания туристов.
   – Каких туристов? – удивились мы.
   – Которые хлынут в «Утес», – охотно пояснил колдыбанский Меркурий. – Буду вывешивать ваши увеличенные портреты у входа. По жребию, по конкурсу, по своему усмотрению. Уже сейчас вижу под каждым портретом старославянскую вязь: «Второй Геракл любит выпить. А вы?» Ну, и портрет будет просто диво. Представьте: мощная обнаженная фигура Геракла, а лицо – Самосудова. Насчет фигового листа не волнуйтесь: мы прикроем интимное место милицейской кобурой, как бы нечаянно съехавшей вперед. Можно изобразить и милицейские погоны. Прямо на голых плечах. Диво! Не так ли, Демьян Иванович?
   – Так точно, – молвил грозный страж порядка, но таким унылым голосом, будто с него снимали погоны. – Однако боюсь, мне придется временно отказаться от высокой чести исполняющего обязанности второго Геракла.
   По его лицу было видно, что он действительно боится такой высокой чести как огня. Явно были в испуге и его соседи по флагманскому столику. Не подумайте только, что истинным колдыбанцам не хватает храбрости. Храбрости у нас всех столько, что мы можем одолжить ее любому герою в кредит. Хоть до получки, хоть до премии, хоть вообще без отдачи. Но…
   Все живо представили свои увеличенные портреты в стиле Подстаканникова на фасаде «Утеса». Голый качок-культурист с милицейской кобурой вместо фигового листа – это еще ничего. Все-таки милицейская кобура устрашает: вдруг там, и вправду, пистолет! Небось не всякий осмелится хихикать и острить по поводу. А вот голый с физиономией Безмочалкина будет прикрывать стыд, очевидно, как в бане: тазом. Или же мочалкой. Голый Молекулов – классным журналом. Или букварем. Туристы действительно будут в восторге. Но что скажут начальник «бытовки» Неумывакин и директриса Рогаткина, увидев такой образ своих подчиненных? А хуже всех – голому Профанову. Надо бы прикрыться Большой Энциклопедией, но наш просветитель и Малую-то никогда в руках не держал. Придется ему красоваться, словно в кабинете уролога. Есть тут, конечно, и свой плюс: впервые аудитория Профанова не заснет. От смеха. Но последним-то будет смеяться шеф Сократов. И хорошо ли он будет смеяться?
   – Ну? – затеребил призадумавшегося Самосудова садист-бармен. – Почему вы не готовы стать вторым Гераклом?
   – Готов! – горячо возразил отважный мент. – И обязательно стану им, вторым Гераклом. Буквально сию минуту! Но… Только не сейчас. Вы же знаете, у меня – хронический колит. Врачи требуют, чтобы я принимал слабительное регулярно, не пропуская ни одного раза. Боюсь, что действие слабительного совпадет с торжественной церемонией чествования. Комментарии излишни.
   – Ну ладно, – согласился Подстаканников. – Значит, второй Геракл – вы. – Он ткнул в сторону Безмочалкина.
   – С огромным удовольствием! – аж привстал на цыпочки Валериан Владимирович. – Но… не сейчас. Как назло разыгралась моя аллергия. И особенно почему-то на лаврушку. Представляете? На меня водружают лавровый венок, а я чихать на него хочу. Как верблюд.
   Для убедительности Безмочалкин шмыгнул носом и промокнул его двумя платками, сначала одним, потом другим.
   – Вы? – перст бармена повернулся в сторону Молекулова.
   – К сожалению, я тоже попрошу отсрочку, – отвечал Самсон Сергеевич. – У меня сейчас радикулит, и тяжести категорически противопоказаны. Не выдержу бремени славы. Согнусь до положения «на четвереньках».