Страница:
— Не знаю я, что там эта микросхемка докладывает или закладывает, но я о ней помню. Слава Богу, дурой еще не стала. И помню, что Чудо-юдо мне к ней добавку поставил. Ну а о том, что вы меня можете в любую минуту превратить в такого же робота, как эти мальчики, и вовсе ежесекундно думаю.
— Так зачем же нарываешься? Неужели так уж охота, чтоб тебя в управляемую куклу превратили? Моя бы власть, я б давно это сделала. Но Чудо-юдо сказал: «Не надо!», и я слушаюсь. Хотя я для него сейчас — правая рука. Я его невестка, мать его внуков, не то что ты — спецсубъект.
— Дима тоже был спецсубъектом. Хотя и доводился ему сыном. А я, между прочим, по некоторым документам числюсь женой господина Дмитрия Баринова — Анхеля Родригеса.
— Радуйся. Но не царапайся, как кошка, и не пакости. В случае чрезвычайной необходимости я могу с тобой что угодно сотворить. Помни!
— Ну, теперь надо четвертую скорость поставить, — сказал Фрол, вновь вернувшись на исходную.
— Русаков! Проснись! — скомандовала Зина. — Поразить восемь бутылок.
— Есть! — ответил активизировавшийся Валерка. Ни один из патронов не был потрачен даром. Груда осколков на полу выросла быстро.
— А слабо на пятой так же? — вошел в азарт Фрол:
— Дай ему «стечкина», он и все десять расшибет, — сказала Таня-Вика, — это же робот, не видишь, что ли? Терминатор номер три.
Десять пуль — десять бутылок, появлявшихся в прорези диска только на одну секунду, разлетелись в куски.
— По-видимому, в моих услугах тут больше нет надобности, — сказала Вика. — Этих мальчиков учить нечему. Могу догадаться, что они начнут в рукопашном бою творить…
— Ошибаетесь, Вика! — почти нежным голосом произнесла Зинаида. — У вас здесь будет еще масса работы…
ВЗВОЛНОВАННЫЙ ПАПА
— Так зачем же нарываешься? Неужели так уж охота, чтоб тебя в управляемую куклу превратили? Моя бы власть, я б давно это сделала. Но Чудо-юдо сказал: «Не надо!», и я слушаюсь. Хотя я для него сейчас — правая рука. Я его невестка, мать его внуков, не то что ты — спецсубъект.
— Дима тоже был спецсубъектом. Хотя и доводился ему сыном. А я, между прочим, по некоторым документам числюсь женой господина Дмитрия Баринова — Анхеля Родригеса.
— Радуйся. Но не царапайся, как кошка, и не пакости. В случае чрезвычайной необходимости я могу с тобой что угодно сотворить. Помни!
— Ну, теперь надо четвертую скорость поставить, — сказал Фрол, вновь вернувшись на исходную.
— Русаков! Проснись! — скомандовала Зина. — Поразить восемь бутылок.
— Есть! — ответил активизировавшийся Валерка. Ни один из патронов не был потрачен даром. Груда осколков на полу выросла быстро.
— А слабо на пятой так же? — вошел в азарт Фрол:
— Дай ему «стечкина», он и все десять расшибет, — сказала Таня-Вика, — это же робот, не видишь, что ли? Терминатор номер три.
Десять пуль — десять бутылок, появлявшихся в прорези диска только на одну секунду, разлетелись в куски.
— По-видимому, в моих услугах тут больше нет надобности, — сказала Вика. — Этих мальчиков учить нечему. Могу догадаться, что они начнут в рукопашном бою творить…
— Ошибаетесь, Вика! — почти нежным голосом произнесла Зинаида. — У вас здесь будет еще масса работы…
ВЗВОЛНОВАННЫЙ ПАПА
Иванцов просматривал вырезки из областных и районных газет. Среди материалов пока еще не попадались такие, где кто-нибудь напрямую заявил: «Долой Москву, да здравствует независимая Береговия!» Все выглядело намного безобиднее, но эффект давало тот, который требовался.
Подборку для прокурора сделал помощник Главы администрации области по работе с прессой, часть материалов добавил Центр общественных связей облуправления ФСБ. Статьи и заметки были отксерокопированы и разложены на несколько групп по темам.
Первая, самая пухлая пачка вырезок именовалась «История». Тут содержалось несколько перепевов и сокращенных изложений доклада профессора Бреславского, которые доносили До простого и малограмотного обывателя «неискаженную правду» об отношениях Береговской земли с Москвой.
«Губернские вести», как и задумано, публиковали опровержения, но в основном московских историков. Из чего обыватель делал вполне естественный вывод о том, что Москва и сейчас не собирается приносить извинения береговичам за притеснения времен Калиты или Ивана Грозного. Кроме того, эти самые московские историки, как правило, были не Бог весть кто, в лучшем случае — кандидатами наук, а в худшем — обыкновенными школьными учителями или своими братьями-журналюгами. Поскольку им эти статьи особого дохода не приносили, то писали они их через пень-колоду и порой лепили в них ошибку за ошибкой и в датах, и в фактах, и в именах, чем вызывали великий восторг и злорадство въедливых областных краеведов, которые с усердием разоблачали столичное невежество в отношении Береговии, а заодно еще раз подтверждали, насколько завралась официальная историография.
Еще одна заметная часть исторической подборки, не забираясь во времена давние и стародавние, растолковывала народу, как решали всякие вопросы в Москве не так уж давно, а то и вовсе, можно сказать, вчера. Кто поминал коллективизацию и приводил список изъятых телков, поросят и курей, хотя изымала их вовсе не Москва, а какой-то местный самодур, кто рассказывал о том, как его дядьку ни за что посадили и отправили Беломор-канал строить. Были и новости посвежее, насчет не правильной электрификации, когда сломали внутриколхозные электростанции и подключили всех к энергосистеме, отчего из-за поломок ЛЭП то одна, то другая деревня без света сидит. Конечно, без неперспективных деревень не обошлось и без разрушения храмов. Два раза вспомнили про то, что, не спросясь береговских жителей, осваивали космос и атомные станции сооружали. Один щелкопер даже предложил вчинить иск федеральной казне за ту часть средств, которые были израсходованы на помощь коммунистическим и рабочим партиям, а также странам «третьего мира».
Помимо исторических несправедливостей, была пачка потоньше, в которой содержались «Материалы правового характера». Кавардак, царивший во всех вопросах, связанных с экономикой, стандартно, но упорно объяснялся тем, что Госдума, сидящая в Москве, никак не придумает нормальное законодательство, а налоги все уходят в Москву и ничего в области не оставляется.
Прошлись и по утечке мозгов. Вспомнили тех, кто был уроженцем Береговии, но прославил вне ее пределов. Таковых набралось немало. И ученые были, и писатели, и композиторы, и военные. Действительно, получалась прискорбная картина. Рождались эти таланты либо в своих родовых имениях, либо в рабоче-крестьянских семьях города и области, но потом, сукины дети, ехали прославляться в Москву или Питер. В результате большая часть цивилизованного мира понятия не имела о том, какая территория России является истинной родиной данного гражданина, а вся слава доставалась опять-таки центру.
Была еще пачка, не имеющая определенной тематики и именовавшаяся «Разное».
Действительно, как определить, например, то, что уроженец области, коренной берегович, студент Утребищев был задержан московской милицией за попытку рэкетировать коммерческую палатку? С одной стороны, факт почти исторический. С другой — правовая неясность. С третьей — утечка мозгов. Однако если признать, что Утребищев наехал на палатку не от хорошей жизни, а от того, что ему стипуху пятый месяц не давали, то это уже вопрос политический. Наврать с три короба — не проблема, да и подкрутить в нужном направлении любой материал можно…
Громадное большинство напечатанного было сущей ерундой, но кое-какое впечатление производило. То есть исподволь, но неуклонно читатель подводился к мнению, что Москва была всегда и за все в ответе.
Особенно понравились прокурору две вырезки в разделе «Разное».
Первая из них повествовала о том, как некими преступниками в областном центре был похищен ребенок, а затем увезен в Москву, и там, по некоторым данным, взятым с ближайшего потолка, его собирались продать за рубеж для разборки на органы для пересадки. При этом в облцентре следствие шло энергично и быстро, а Москва не мычала и не телилась. В финале с намеком утверждалось, что решающая роль в раскрытии преступления принадлежала не москвичам, присвоившим всю славу, а облуправлению во главе с полковником Тепловым и Прокуратуре во главе с Иванцовым.
Это был добротно сработанный и красиво поданный очерк за подписью «Иван Шаманов», который брал читателя за душу, Как крокодил за ногу. На самом деле автором опуса был молодой и перспективный парнишка, пришедший в отдел криминальной хроники «Губернских вестей», который возглавлял старый газетный волк Николай Михайлович Слуев. У него раньше работала некая Вера Авдеева, которая прошлым летом ушла в отпуск и бесследно исчезла. Вместо без вести пропавшей Веры взяли, что называется, «с улицы» пацана без образования, но с нюхом. Звали его действительно Иваном, а вот фамилия подкачала и годилась бы только для публикаций в отделе сатиры и юмора: Полусиськин. Решили выдать ему звучный и таинственный псевдоним, отчего юноша сам себя зауважал. Кроме того, Шаманов оказался на редкость толковым в том смысле, что быстро просек, чего хочет видеть на полосе Слуев, а также более высокое начальство. Ну а тенденцию нападать на центр он уловил намного быстрее, чем даже сам Слуев. Тот был человек консервативный и побаивался остроты, а Полусиськин — нет. Поэтому после того, как один из материалов «Шаманова», завернутый было Слуевым, был поставлен на полосу аж самим главным редактором, Николай Михайлович оценил своего сотрудника и стал подписывать его материалы почти не глядя.
Второй материал, который вызвал внимание Иванцова, просверкал в газете «Свободолюб», частично финансируемой фирмой «Русский вепрь» и неким «Крим-банком», которые, впрочем, в качестве учредителей не упоминались. Некий Вадим Веронский, заняв аж полполосы в четырехстраничной газете, порадовал народ своими путевыми заметками из Европы. На чьи шиши он туда ездил, в статье не поминалось, описания европейских стран вполне можно было составить, сидя в родном городе и выписав нужные места из туристских путеводителей, рекламных проспектов, а также Большой Советской Энциклопедии. Однако в заметках господина Веронского было несколько весьма занятных пассажей, которые Иванцов даже обвел красным карандашом.
«Не раз и не два, — писал Веронский, — я задумывался над тем, отчего же таким неустроенным и неприглядным выглядит наше Отечество в сравнении с Европой? Конечно, можно вспомнить о многочисленных нашествиях, войнах, восстаниях, революциях и о 70 годах того ада, который царил на 1/6 части суши. Но ведь и в Европе были войны, наводнения, землетрясения, восстания, революции, и почти половина ее без малого полвека воспитывалась по нашим учебникам. Однако даже Восточная Европа кажется более благоустроенной и приспособленной для жизни, чем наша матушка-Россия. Парадоксально, но ваш корреспондент пришел к выводу, что причина всей нашей неухоженности в изобилии земель и в подчиненности этих земель чудовищному единому центру.
Все прекрасно знают, что Москва и Питер — это еще не Pocсия. И цари, и генсеки, да и нынешняя власть сотни лет заботились о своих стольных градах. Украшали их дворцами и храмами, парками и метрополитенами, стремились, чтоб столичные обыватели были сыты и богаты. Отчего? Оттого, чтоб обыватель в столице не бунтовал, а любил предержащего правителя и его градоначальника и на виду иноземных послов возглашал им славу, демонстрируя единство власти и народа.
А вот провинцию, да еще и лежащую в стороне от торных маршрутов иноземцев, всегда держали в черном теле. С нее собирали дань, ее инспектировали, контролировали, ревизовали. Провинциальный руководитель должен был по неписаным законам ублажать ничтожнейших чиновников, присылаемых центром (вспомните «Ревизора»!). Так было всегда. Никогда ни губернатор, ни секретарь обкома не ощущали себя на подвластной территории Хозяином. Несмотря на широкие полномочия, он был лишь исполнителем воли высшей власти. Его мечтой было заполучить какой-либо чиновный пост в столице и бросить постылый край на руки какого-либо преемника. Столичный же чиновник, получая назначение на руководящий пост в провинции, пусть даже и в качестве повышения, всегда ощущал дискомфорт.
Большинство независимых европейских стран по размерам вполне сравнимы с нашими российскими «субъектами Федерации». Республика Саха (Якутия) по территории превышает вообще всю Западную Европу. Крохотная Калининградская область раза в три больше, чем Люксембург. Но разве сравнить ее, бывшую немецкую землю, хотя бы с землями бывшей ГДР? «
Второй отрывок, обведенный Иванцовым, располагался пониже, ближе к концу статьи:
«Как мне кажется, несмотря на создание Европейского Союза, открытие границ, всякие там Шенгенские соглашения, каждый европейский народ навеки останется самим собой. У них острое чувство малой Родины. Той страны, которую можно за день объехать на автомобиле, той страны, в которой нет серьезных Различий в климате и природе между севером и югом, западом и востоком. Но зато есть устойчивые давние обычаи, традиции, национальные костюмы, обряды, фольклор. И привязанность к ому маленькому — по нашим понятиям — кусочку земли, к своему языку и соплеменникам у них на порядок выше. Помноженное на животворящую силу частной собственности, чувство любви к своей маленькой Родине создает ту атмосферу, в которой европеец воспитывается. Оно поддерживает тот цивилизованный климат, при котором чисто убирают улицы, стригут газоны и не ломают троллейбусные остановки.
Что же касается русских провинциалов, то большинство из нас, восторгаясь величием своей страны, восхищаясь ее великой историей и разнообразием, преклоняясь перед общими святынями и имперскими столицами, не испытывают особо острой любви к родной области. И с превеликим удовольствием покидает Новгород или Тверь ради Петербурга, а Тулу или Калугу — ради Москвы. И обустраиваться, облагораживать малую Родину просто не хочет. Тем более что собственности как таковой у него не было долгие семь десятилетий».
Иванцов, когда все это читал, ощущал двойственное чувство. С одной стороны, этот самый Вадим Веронский, сделал вроде бы очень полезное дело. Накапал на мозги потенциальным береговичам о. том, что их малая Родина, превышающая по размерам Швейцарию или Австрию, вполне могла бы быть чистенькой и ухоженной, если б не чертова Москва со своими царями и генсеками, поборами и ревизиями. С другой стороны, уж очень презрительно этот писака высказывался о России и подобострастничал перед Западом. Ну, и насчет Советской власти, конечно, дерьмом исходил. Хотя бы расшаркнулся чуток насчет того, что она его предков от черты оседлости избавила…
И от этого, может, и праведного негодования Иванцову вдруг припомнилось, что Степа говорил о желательности сделать из областных журналюг одного живого героя и одного мертвого. Живым героем вполне мог бы стать Иван Шаманов, он же Полусиськин. А вот на роль мертвого Виктор Семенович с удовольствием утвердил бы Веронского.
В принципе все это было совсем несложно сделать. Но и Шаманов, и Веронский были пока еще малозаметными людьми. Их надо было предварительно раскрутить. Сделать это нужно было через посредство областной телерадиокомпании «Береговия», но, разумеется, не высвечиваясь. Лучше всего будет, чтобы мысль о раскрутке Шаманова и Веронского пришла на ТВ от самого Главы. То, что после месяца-полутора трепа с телеэкрана Шаманову придется угодить в тюрьму, допустим, за незаконное хранение оружия, а Веронскому — пасть жертвой таинственного убийства, ни Главе, ни гендиректору ТРК сообщать, конечно, необязательно. Но подать этих ребят Главе надо обязательно. Ц лучше если напрямую, а не через кого-то.
— Витюша, — позвала Ольга Михайловна, — тебя домогается господин Соловьев. Я сказала, что ты еще не пришел с работы,
— Лучше бы соврала, будто я в район уехал. В Сидоровский хотя бы. А то теперь через полчаса опять перезвонит и будет так трезвонить до полуночи.
— Не надо было давать домашний телефон.
— Я и не собирался, Тихонов удружил.
— Позволь, Витюша, дать тебе маленький совет. Этот взволнованный папа может наделать глупостей. Я знаю таких мужиков, они в том, что касается любимых детей, не менее эмоциональны, чем дамы. И столь же непредсказуемы в поведении. Помоги ему вернуть сына.
— Не суйся в эти вопросы, ради Бога! Надо будет — вернем.
— Как знаешь, — обиделась Ольга Михайловна, — я только посоветовала. Конечно, ты считаешь меня круглой дурой, но лучше уж я буду дурой, чем вдовой.
— Ты думаешь, что Соловьев псих? Если хоть волосок с моей головы по его вине упадет, он своего парня увидит в разобранном состоянии. И он это понимает.
— Ужас какой!..
— Пора бы привыкнуть, милая.
— Опять звонит.
— Сейчас подойду. Иванцов снял трубку.
— Алло.
— Виктор Семенович, это Соловьев вас беспокоит, из Москвы.
— Очень приятно, Антон Борисович, чем обязан?
— Хочу вас кое-чем порадовать. И в гости напроситься по этому случаю.
— А-а, так вы здесь, значит? А я думал, вы по междугородному…
— Нет, я здесь. Через четверть часа могу подъехать.
— Хорошо, подъезжайте.
Иванцов этому визиту не обрадовался. Соловьев в планы работы на сегодня не вписывался. Иванцову хотелось еще немножко поработать над вырезками и продумать операцию по представлению Главе потенциальных героев борьбы за независимость Береговии. Но просто послать Соловьева по известному адресу или сделать это с вежливостью Иванцов уже не мог.
После получения нескольких видеописем от Вани Антон Борисович, поразмыслив, сделал некоторые вложения в будущую экономику Береговии. Пока в размере одного миллиона долларов.
Конечно, сделал он это не только из отеческой любви к наследнику. Плохой он был бы бизнесмен, если б не попытался выторговать кое-какие выгоды по жизни.
Во-первых, ему продали по сходной цене контрольный пакет акций одного из самых доходных предприятий области — ликеро-водочного завода. Во-вторых, ввели в правление «Прим-банка». В-третьих, дали возможность создать риэлтерскую контору, чтоб вести операции с городской недвижимостью. Но самое главное — обезопасили дела Соловьева от наездов всяческих теневых структур. Степа, Фрол и ряд других авторитетных деятелей объяснили почтеннейшей публике, что трогать московского воротилу или забижать его людей строжайше запрещается, а те, кто это попробует игнорировать, будут уволены от жизни с выходным отверстием или без такового. Как всегда, конечно, нашлась борзота, которая не поняла с первого раза.
Некий невосприимчивый к словам рэкетмен по кличке Лысый, неоднократно предупреждавшийся криминальным сообществом за беспредельные действия, изобразив из себя жутко крутую инстанцию (это при наличии двух пистолетов и трех двуствольных обрезов на десять человек команды), самонадеянно предложил свою крышу соловьевским риэлтерам. Но тем уже был выдан телефон, по которому следовало позвонить в случае подобной неприятности. Они позвонили, объяснили суть проблемы Фролу. Тому и десяти минут не пришлось выяснять, кто именно наехал. Фрол проявил определенный гуманизм в отношении незрелой молодежи, входившей в группировку Лысого. Их отловили в родном подвале, где эти романтики квасили после трудового дня, и отметелили в лучшем виде, но не до смерти. Так, не больше, чем до разбитых носов и синяков на роже, обойдясь без переломов ребер, вывихов челюстей и разрывов селезенки. Даже почки никому не отбили. Наиболее серьезно пострадал только один поклонник Брюса Ли, который пытался отмахиваться ногами и кричать «Ки-я!». Ему сломали голень и обеспечили сотрясение мозга. Кроме того, разумеется, отобрали у шпаны все стреляющее: не фига пушки носить, если пользоваться не умеете. Ножи тоже забрали, чтоб не баловались попусту. В общем, юношество отделалось испугом. Но Лысому, как вполне совершеннолетнему и ранее судимому, то есть уже знакомому с нормами блатного права, пришлось куда хуже. Темной ночкой его вывезли на городскую свалку, где он и был поутру обнаружен местными бомжами без каких-либо признаков жизни и мужского достоинства. Причем судмедэкспертиза установила, что сначала он был лишен второго, а уж потом первого.
Был также неприятный случай, когда некий вполне легальный член правления «Прим-банка», то ли по наивности, то ли от недостатка опыта, вдруг решил выяснить, почему в его любимое заведение вписывается посторонняя фигура и что, собственно, «Прим-банк» будет с этого иметь. После того, как новенькая «тойота» этого любопытствующего господина пыхнула ярким пламенем, унося в небытие полста тысяч баксов — бедняга даже застраховать ее не успел! — член правления понял, что лишнее знание может оказаться вредным и для его личного здоровья.
Так что отношения между Соловьевым-папой и будущей Береговией неуклонно укреплялись.
Чем же Антон Борисович собрался порадовать Иванцова? Нынешний мир так устроен, что, когда тебе сообщают, будто желают порадовать, невольно возникает желание запастись валидолом или хотя бы валерьянкой. В это время позвонили с проходной поселка.
— Виктор Семенович, к вам тут приехал господин Соловьев из Москвы, а с ним те иностранцы, что летом приезжали. Сноукрофт и Резник. Пропустить? Иванцов замешкался. А этим чего надо?
— Пропустить. Только без машин. Пусть пешочком до дачи пройдут.
Это позволяло подумать пять-десять минут. И прикинуть, за каким лешим принесло сюда эту заокеанскую братию.
В прошлом году они приезжали в качестве потенциальных инвесторов и провели некоторое время в переговорах с Главой администрации, проживая в «Русском вепре» под крылышком Иванцова. Конечно, вкладывать что-либо всерьез они не собирались. Генри Сноукрофт был, по официальным документам, представителем зарегистрированной в США фирмы «Джемини-Брендан корпорейшн», а Лайон Резник (бывший Лев Моисеевич) числился его консультантом-переводчиком. Но Рындин имел другие сведения. Под крышей «Джемини-Брендан», как достоверно знали московские коллеги Андрея Ильича, пряталось частное агентство промышленного шпионажа. Оно содержалось весьма крутой международной мафиозной группировкой и активно торговало чужими промышленными секретами. Машиностроительный завод в облцентре имел такие секреты которые, как утверждалось, не имели аналогов в мире. Вот за ними-то и прикатил Сноукрофт. Впрочем, одновременно они с Резником пытались разыскать одну очень ценную вещь — икону Богородицы XIV века, в окладе из золота и бриллиантов, которая к тому же содержала в себе ключи от некоего сейфа в одном из швейцарских банков, а сама по себе была паролем, обеспечивающим доступ к сейфу. Это было задание частного заказчика, некоего Рудольфа фон Воронцоффа, потомка русских белоэмигрантов. Наконец, Лайон Резник собирался сделать совсем уж мелкий и чисто личный гешефтик, продав ныне покойному Курбаши давно устаревшую автоматическую линию для розлива водки в пластиковые бутылки.
Насчет последнего возражений не было. Сменивший Курбаши Фрол, однако, дерьмовую линию брать не стал, ему намного дешевле удалось купить отечественную, сварганенную, кстати, на том же машиностроительном заводе в порядке конверсии. Правда, и Фрол, и ныне покойный гендиректор АО «Белая куропатка» Портновский все время шутили, будто автоматической линии не хватает стволов, чтоб использовать ее как установку залпового огня или средство дистанционного минирования, но тем не менее она работала и давала производительность в три раза больше штатовской.
Что же касается остальных направлений действий американской парочки, то тут на их пути воздвиглись грозные фигуры Рындина и Иванцова. Припереть к стене Сноукрофта и Резника — они, видать, настолько поверили, что КГБ кончился, что конспирировались из рук вон плохо — оказалось нетрудно. Но брать их, сажать и устраивать показательный процесс смысла не было. Гораздо полезнее было приспособить их к продаже иконы, которая тогда была почти что в кармане у Иванцова. Но, увы, не повезло. Икона ушла совсем в другие руки, а Иванцов, хоть и усидел на своем месте, всецело попал в зависимость от Рындина и каких-то неясных, нечетко обозначавшихся сил, которые за ним стояли.
В начале сентября прошлого года Сноукрофт и Резник, хоть и несолоно хлебавши, но вполне благополучно свалили в Штаты. Казалось, возвращаться в эту область им не просто стремно, а очень стремно. Во-первых, потому, что Рындин мог их самым официальным образом арестовать по обвинению в шпионаже, а во-вторых, потому, что появление лишних людей, много знающих о роли Иванцова в истории с иконой, было для этих людей чревато самыми неприятными последствиями.
Но тем не менее рождественские каникулы Сноукрофт и резник опять провели в России. Правда, в область они не заявлялись, но побывали в Москве и там, как это ни прискорбно, законтачили с Соловьевым. Иванцов и Рындин об этом узнали незадолго до того, как Соловьев-младший попал в лапы Фрола. Информация — ее поставили Рындину его таинственные друзья — была отнюдь не утешительной. Американцы намеревались при помощи соловьевских связей в столице собрать кое-какие сведения по новым технологиям. В том числе вновь попытаться добраться до секретов машиностроительного. Соловьеву за посредничество должна была обломиться немалая сумма. Однако друзей Рындина волновало и кое-что еще. Прежде всего, не начнут ли Сноукрофт и Резник интересоваться фармацевтическими предприятиями и не полезут ли они носом в дела, связанные с наркотиками. Причем эти самые друзья что-то явно недоговаривали. Тогда, в январе. Сейчас все становилось яснее, особенно после появления неких «научных работников» на базе «Белой куропатки». Рындин и Степа знали много больше Иванцова — он все же ощущал себя несамостоя тельной фигурой, — но отнюдь не все. Ясно было, что люди, прибывшие к Фролу, делают нечто необычное и им надо помогать, ибо помощь будет хорошо оплачена. Нетрудно было догадаться, что исследования, которые развернулись на «оптовой базе», ведут люди, связанные с московскими друзьями Рындина.
Но это прояснилось только теперь. До этого все было покрыто мраком. Ясно было одно: в случае появления Сноукрофта, Резника и Соловьева на территории области их следует ликвидировать. Теперь все переигралось. Соловьев был крепко поддет на крючок, но вот насчет его заокеанских дружков у Иванцова никаких инструкций не было. Позвонить Рындину? Да, это лучший выход. В конце концов, если попытаться скрыть этот визит, то могут произойти крупные недопонимания с Андреем Ильичом. А это — чревато.
Подборку для прокурора сделал помощник Главы администрации области по работе с прессой, часть материалов добавил Центр общественных связей облуправления ФСБ. Статьи и заметки были отксерокопированы и разложены на несколько групп по темам.
Первая, самая пухлая пачка вырезок именовалась «История». Тут содержалось несколько перепевов и сокращенных изложений доклада профессора Бреславского, которые доносили До простого и малограмотного обывателя «неискаженную правду» об отношениях Береговской земли с Москвой.
«Губернские вести», как и задумано, публиковали опровержения, но в основном московских историков. Из чего обыватель делал вполне естественный вывод о том, что Москва и сейчас не собирается приносить извинения береговичам за притеснения времен Калиты или Ивана Грозного. Кроме того, эти самые московские историки, как правило, были не Бог весть кто, в лучшем случае — кандидатами наук, а в худшем — обыкновенными школьными учителями или своими братьями-журналюгами. Поскольку им эти статьи особого дохода не приносили, то писали они их через пень-колоду и порой лепили в них ошибку за ошибкой и в датах, и в фактах, и в именах, чем вызывали великий восторг и злорадство въедливых областных краеведов, которые с усердием разоблачали столичное невежество в отношении Береговии, а заодно еще раз подтверждали, насколько завралась официальная историография.
Еще одна заметная часть исторической подборки, не забираясь во времена давние и стародавние, растолковывала народу, как решали всякие вопросы в Москве не так уж давно, а то и вовсе, можно сказать, вчера. Кто поминал коллективизацию и приводил список изъятых телков, поросят и курей, хотя изымала их вовсе не Москва, а какой-то местный самодур, кто рассказывал о том, как его дядьку ни за что посадили и отправили Беломор-канал строить. Были и новости посвежее, насчет не правильной электрификации, когда сломали внутриколхозные электростанции и подключили всех к энергосистеме, отчего из-за поломок ЛЭП то одна, то другая деревня без света сидит. Конечно, без неперспективных деревень не обошлось и без разрушения храмов. Два раза вспомнили про то, что, не спросясь береговских жителей, осваивали космос и атомные станции сооружали. Один щелкопер даже предложил вчинить иск федеральной казне за ту часть средств, которые были израсходованы на помощь коммунистическим и рабочим партиям, а также странам «третьего мира».
Помимо исторических несправедливостей, была пачка потоньше, в которой содержались «Материалы правового характера». Кавардак, царивший во всех вопросах, связанных с экономикой, стандартно, но упорно объяснялся тем, что Госдума, сидящая в Москве, никак не придумает нормальное законодательство, а налоги все уходят в Москву и ничего в области не оставляется.
Прошлись и по утечке мозгов. Вспомнили тех, кто был уроженцем Береговии, но прославил вне ее пределов. Таковых набралось немало. И ученые были, и писатели, и композиторы, и военные. Действительно, получалась прискорбная картина. Рождались эти таланты либо в своих родовых имениях, либо в рабоче-крестьянских семьях города и области, но потом, сукины дети, ехали прославляться в Москву или Питер. В результате большая часть цивилизованного мира понятия не имела о том, какая территория России является истинной родиной данного гражданина, а вся слава доставалась опять-таки центру.
Была еще пачка, не имеющая определенной тематики и именовавшаяся «Разное».
Действительно, как определить, например, то, что уроженец области, коренной берегович, студент Утребищев был задержан московской милицией за попытку рэкетировать коммерческую палатку? С одной стороны, факт почти исторический. С другой — правовая неясность. С третьей — утечка мозгов. Однако если признать, что Утребищев наехал на палатку не от хорошей жизни, а от того, что ему стипуху пятый месяц не давали, то это уже вопрос политический. Наврать с три короба — не проблема, да и подкрутить в нужном направлении любой материал можно…
Громадное большинство напечатанного было сущей ерундой, но кое-какое впечатление производило. То есть исподволь, но неуклонно читатель подводился к мнению, что Москва была всегда и за все в ответе.
Особенно понравились прокурору две вырезки в разделе «Разное».
Первая из них повествовала о том, как некими преступниками в областном центре был похищен ребенок, а затем увезен в Москву, и там, по некоторым данным, взятым с ближайшего потолка, его собирались продать за рубеж для разборки на органы для пересадки. При этом в облцентре следствие шло энергично и быстро, а Москва не мычала и не телилась. В финале с намеком утверждалось, что решающая роль в раскрытии преступления принадлежала не москвичам, присвоившим всю славу, а облуправлению во главе с полковником Тепловым и Прокуратуре во главе с Иванцовым.
Это был добротно сработанный и красиво поданный очерк за подписью «Иван Шаманов», который брал читателя за душу, Как крокодил за ногу. На самом деле автором опуса был молодой и перспективный парнишка, пришедший в отдел криминальной хроники «Губернских вестей», который возглавлял старый газетный волк Николай Михайлович Слуев. У него раньше работала некая Вера Авдеева, которая прошлым летом ушла в отпуск и бесследно исчезла. Вместо без вести пропавшей Веры взяли, что называется, «с улицы» пацана без образования, но с нюхом. Звали его действительно Иваном, а вот фамилия подкачала и годилась бы только для публикаций в отделе сатиры и юмора: Полусиськин. Решили выдать ему звучный и таинственный псевдоним, отчего юноша сам себя зауважал. Кроме того, Шаманов оказался на редкость толковым в том смысле, что быстро просек, чего хочет видеть на полосе Слуев, а также более высокое начальство. Ну а тенденцию нападать на центр он уловил намного быстрее, чем даже сам Слуев. Тот был человек консервативный и побаивался остроты, а Полусиськин — нет. Поэтому после того, как один из материалов «Шаманова», завернутый было Слуевым, был поставлен на полосу аж самим главным редактором, Николай Михайлович оценил своего сотрудника и стал подписывать его материалы почти не глядя.
Второй материал, который вызвал внимание Иванцова, просверкал в газете «Свободолюб», частично финансируемой фирмой «Русский вепрь» и неким «Крим-банком», которые, впрочем, в качестве учредителей не упоминались. Некий Вадим Веронский, заняв аж полполосы в четырехстраничной газете, порадовал народ своими путевыми заметками из Европы. На чьи шиши он туда ездил, в статье не поминалось, описания европейских стран вполне можно было составить, сидя в родном городе и выписав нужные места из туристских путеводителей, рекламных проспектов, а также Большой Советской Энциклопедии. Однако в заметках господина Веронского было несколько весьма занятных пассажей, которые Иванцов даже обвел красным карандашом.
«Не раз и не два, — писал Веронский, — я задумывался над тем, отчего же таким неустроенным и неприглядным выглядит наше Отечество в сравнении с Европой? Конечно, можно вспомнить о многочисленных нашествиях, войнах, восстаниях, революциях и о 70 годах того ада, который царил на 1/6 части суши. Но ведь и в Европе были войны, наводнения, землетрясения, восстания, революции, и почти половина ее без малого полвека воспитывалась по нашим учебникам. Однако даже Восточная Европа кажется более благоустроенной и приспособленной для жизни, чем наша матушка-Россия. Парадоксально, но ваш корреспондент пришел к выводу, что причина всей нашей неухоженности в изобилии земель и в подчиненности этих земель чудовищному единому центру.
Все прекрасно знают, что Москва и Питер — это еще не Pocсия. И цари, и генсеки, да и нынешняя власть сотни лет заботились о своих стольных градах. Украшали их дворцами и храмами, парками и метрополитенами, стремились, чтоб столичные обыватели были сыты и богаты. Отчего? Оттого, чтоб обыватель в столице не бунтовал, а любил предержащего правителя и его градоначальника и на виду иноземных послов возглашал им славу, демонстрируя единство власти и народа.
А вот провинцию, да еще и лежащую в стороне от торных маршрутов иноземцев, всегда держали в черном теле. С нее собирали дань, ее инспектировали, контролировали, ревизовали. Провинциальный руководитель должен был по неписаным законам ублажать ничтожнейших чиновников, присылаемых центром (вспомните «Ревизора»!). Так было всегда. Никогда ни губернатор, ни секретарь обкома не ощущали себя на подвластной территории Хозяином. Несмотря на широкие полномочия, он был лишь исполнителем воли высшей власти. Его мечтой было заполучить какой-либо чиновный пост в столице и бросить постылый край на руки какого-либо преемника. Столичный же чиновник, получая назначение на руководящий пост в провинции, пусть даже и в качестве повышения, всегда ощущал дискомфорт.
Большинство независимых европейских стран по размерам вполне сравнимы с нашими российскими «субъектами Федерации». Республика Саха (Якутия) по территории превышает вообще всю Западную Европу. Крохотная Калининградская область раза в три больше, чем Люксембург. Но разве сравнить ее, бывшую немецкую землю, хотя бы с землями бывшей ГДР? «
Второй отрывок, обведенный Иванцовым, располагался пониже, ближе к концу статьи:
«Как мне кажется, несмотря на создание Европейского Союза, открытие границ, всякие там Шенгенские соглашения, каждый европейский народ навеки останется самим собой. У них острое чувство малой Родины. Той страны, которую можно за день объехать на автомобиле, той страны, в которой нет серьезных Различий в климате и природе между севером и югом, западом и востоком. Но зато есть устойчивые давние обычаи, традиции, национальные костюмы, обряды, фольклор. И привязанность к ому маленькому — по нашим понятиям — кусочку земли, к своему языку и соплеменникам у них на порядок выше. Помноженное на животворящую силу частной собственности, чувство любви к своей маленькой Родине создает ту атмосферу, в которой европеец воспитывается. Оно поддерживает тот цивилизованный климат, при котором чисто убирают улицы, стригут газоны и не ломают троллейбусные остановки.
Что же касается русских провинциалов, то большинство из нас, восторгаясь величием своей страны, восхищаясь ее великой историей и разнообразием, преклоняясь перед общими святынями и имперскими столицами, не испытывают особо острой любви к родной области. И с превеликим удовольствием покидает Новгород или Тверь ради Петербурга, а Тулу или Калугу — ради Москвы. И обустраиваться, облагораживать малую Родину просто не хочет. Тем более что собственности как таковой у него не было долгие семь десятилетий».
Иванцов, когда все это читал, ощущал двойственное чувство. С одной стороны, этот самый Вадим Веронский, сделал вроде бы очень полезное дело. Накапал на мозги потенциальным береговичам о. том, что их малая Родина, превышающая по размерам Швейцарию или Австрию, вполне могла бы быть чистенькой и ухоженной, если б не чертова Москва со своими царями и генсеками, поборами и ревизиями. С другой стороны, уж очень презрительно этот писака высказывался о России и подобострастничал перед Западом. Ну, и насчет Советской власти, конечно, дерьмом исходил. Хотя бы расшаркнулся чуток насчет того, что она его предков от черты оседлости избавила…
И от этого, может, и праведного негодования Иванцову вдруг припомнилось, что Степа говорил о желательности сделать из областных журналюг одного живого героя и одного мертвого. Живым героем вполне мог бы стать Иван Шаманов, он же Полусиськин. А вот на роль мертвого Виктор Семенович с удовольствием утвердил бы Веронского.
В принципе все это было совсем несложно сделать. Но и Шаманов, и Веронский были пока еще малозаметными людьми. Их надо было предварительно раскрутить. Сделать это нужно было через посредство областной телерадиокомпании «Береговия», но, разумеется, не высвечиваясь. Лучше всего будет, чтобы мысль о раскрутке Шаманова и Веронского пришла на ТВ от самого Главы. То, что после месяца-полутора трепа с телеэкрана Шаманову придется угодить в тюрьму, допустим, за незаконное хранение оружия, а Веронскому — пасть жертвой таинственного убийства, ни Главе, ни гендиректору ТРК сообщать, конечно, необязательно. Но подать этих ребят Главе надо обязательно. Ц лучше если напрямую, а не через кого-то.
— Витюша, — позвала Ольга Михайловна, — тебя домогается господин Соловьев. Я сказала, что ты еще не пришел с работы,
— Лучше бы соврала, будто я в район уехал. В Сидоровский хотя бы. А то теперь через полчаса опять перезвонит и будет так трезвонить до полуночи.
— Не надо было давать домашний телефон.
— Я и не собирался, Тихонов удружил.
— Позволь, Витюша, дать тебе маленький совет. Этот взволнованный папа может наделать глупостей. Я знаю таких мужиков, они в том, что касается любимых детей, не менее эмоциональны, чем дамы. И столь же непредсказуемы в поведении. Помоги ему вернуть сына.
— Не суйся в эти вопросы, ради Бога! Надо будет — вернем.
— Как знаешь, — обиделась Ольга Михайловна, — я только посоветовала. Конечно, ты считаешь меня круглой дурой, но лучше уж я буду дурой, чем вдовой.
— Ты думаешь, что Соловьев псих? Если хоть волосок с моей головы по его вине упадет, он своего парня увидит в разобранном состоянии. И он это понимает.
— Ужас какой!..
— Пора бы привыкнуть, милая.
— Опять звонит.
— Сейчас подойду. Иванцов снял трубку.
— Алло.
— Виктор Семенович, это Соловьев вас беспокоит, из Москвы.
— Очень приятно, Антон Борисович, чем обязан?
— Хочу вас кое-чем порадовать. И в гости напроситься по этому случаю.
— А-а, так вы здесь, значит? А я думал, вы по междугородному…
— Нет, я здесь. Через четверть часа могу подъехать.
— Хорошо, подъезжайте.
Иванцов этому визиту не обрадовался. Соловьев в планы работы на сегодня не вписывался. Иванцову хотелось еще немножко поработать над вырезками и продумать операцию по представлению Главе потенциальных героев борьбы за независимость Береговии. Но просто послать Соловьева по известному адресу или сделать это с вежливостью Иванцов уже не мог.
После получения нескольких видеописем от Вани Антон Борисович, поразмыслив, сделал некоторые вложения в будущую экономику Береговии. Пока в размере одного миллиона долларов.
Конечно, сделал он это не только из отеческой любви к наследнику. Плохой он был бы бизнесмен, если б не попытался выторговать кое-какие выгоды по жизни.
Во-первых, ему продали по сходной цене контрольный пакет акций одного из самых доходных предприятий области — ликеро-водочного завода. Во-вторых, ввели в правление «Прим-банка». В-третьих, дали возможность создать риэлтерскую контору, чтоб вести операции с городской недвижимостью. Но самое главное — обезопасили дела Соловьева от наездов всяческих теневых структур. Степа, Фрол и ряд других авторитетных деятелей объяснили почтеннейшей публике, что трогать московского воротилу или забижать его людей строжайше запрещается, а те, кто это попробует игнорировать, будут уволены от жизни с выходным отверстием или без такового. Как всегда, конечно, нашлась борзота, которая не поняла с первого раза.
Некий невосприимчивый к словам рэкетмен по кличке Лысый, неоднократно предупреждавшийся криминальным сообществом за беспредельные действия, изобразив из себя жутко крутую инстанцию (это при наличии двух пистолетов и трех двуствольных обрезов на десять человек команды), самонадеянно предложил свою крышу соловьевским риэлтерам. Но тем уже был выдан телефон, по которому следовало позвонить в случае подобной неприятности. Они позвонили, объяснили суть проблемы Фролу. Тому и десяти минут не пришлось выяснять, кто именно наехал. Фрол проявил определенный гуманизм в отношении незрелой молодежи, входившей в группировку Лысого. Их отловили в родном подвале, где эти романтики квасили после трудового дня, и отметелили в лучшем виде, но не до смерти. Так, не больше, чем до разбитых носов и синяков на роже, обойдясь без переломов ребер, вывихов челюстей и разрывов селезенки. Даже почки никому не отбили. Наиболее серьезно пострадал только один поклонник Брюса Ли, который пытался отмахиваться ногами и кричать «Ки-я!». Ему сломали голень и обеспечили сотрясение мозга. Кроме того, разумеется, отобрали у шпаны все стреляющее: не фига пушки носить, если пользоваться не умеете. Ножи тоже забрали, чтоб не баловались попусту. В общем, юношество отделалось испугом. Но Лысому, как вполне совершеннолетнему и ранее судимому, то есть уже знакомому с нормами блатного права, пришлось куда хуже. Темной ночкой его вывезли на городскую свалку, где он и был поутру обнаружен местными бомжами без каких-либо признаков жизни и мужского достоинства. Причем судмедэкспертиза установила, что сначала он был лишен второго, а уж потом первого.
Был также неприятный случай, когда некий вполне легальный член правления «Прим-банка», то ли по наивности, то ли от недостатка опыта, вдруг решил выяснить, почему в его любимое заведение вписывается посторонняя фигура и что, собственно, «Прим-банк» будет с этого иметь. После того, как новенькая «тойота» этого любопытствующего господина пыхнула ярким пламенем, унося в небытие полста тысяч баксов — бедняга даже застраховать ее не успел! — член правления понял, что лишнее знание может оказаться вредным и для его личного здоровья.
Так что отношения между Соловьевым-папой и будущей Береговией неуклонно укреплялись.
Чем же Антон Борисович собрался порадовать Иванцова? Нынешний мир так устроен, что, когда тебе сообщают, будто желают порадовать, невольно возникает желание запастись валидолом или хотя бы валерьянкой. В это время позвонили с проходной поселка.
— Виктор Семенович, к вам тут приехал господин Соловьев из Москвы, а с ним те иностранцы, что летом приезжали. Сноукрофт и Резник. Пропустить? Иванцов замешкался. А этим чего надо?
— Пропустить. Только без машин. Пусть пешочком до дачи пройдут.
Это позволяло подумать пять-десять минут. И прикинуть, за каким лешим принесло сюда эту заокеанскую братию.
В прошлом году они приезжали в качестве потенциальных инвесторов и провели некоторое время в переговорах с Главой администрации, проживая в «Русском вепре» под крылышком Иванцова. Конечно, вкладывать что-либо всерьез они не собирались. Генри Сноукрофт был, по официальным документам, представителем зарегистрированной в США фирмы «Джемини-Брендан корпорейшн», а Лайон Резник (бывший Лев Моисеевич) числился его консультантом-переводчиком. Но Рындин имел другие сведения. Под крышей «Джемини-Брендан», как достоверно знали московские коллеги Андрея Ильича, пряталось частное агентство промышленного шпионажа. Оно содержалось весьма крутой международной мафиозной группировкой и активно торговало чужими промышленными секретами. Машиностроительный завод в облцентре имел такие секреты которые, как утверждалось, не имели аналогов в мире. Вот за ними-то и прикатил Сноукрофт. Впрочем, одновременно они с Резником пытались разыскать одну очень ценную вещь — икону Богородицы XIV века, в окладе из золота и бриллиантов, которая к тому же содержала в себе ключи от некоего сейфа в одном из швейцарских банков, а сама по себе была паролем, обеспечивающим доступ к сейфу. Это было задание частного заказчика, некоего Рудольфа фон Воронцоффа, потомка русских белоэмигрантов. Наконец, Лайон Резник собирался сделать совсем уж мелкий и чисто личный гешефтик, продав ныне покойному Курбаши давно устаревшую автоматическую линию для розлива водки в пластиковые бутылки.
Насчет последнего возражений не было. Сменивший Курбаши Фрол, однако, дерьмовую линию брать не стал, ему намного дешевле удалось купить отечественную, сварганенную, кстати, на том же машиностроительном заводе в порядке конверсии. Правда, и Фрол, и ныне покойный гендиректор АО «Белая куропатка» Портновский все время шутили, будто автоматической линии не хватает стволов, чтоб использовать ее как установку залпового огня или средство дистанционного минирования, но тем не менее она работала и давала производительность в три раза больше штатовской.
Что же касается остальных направлений действий американской парочки, то тут на их пути воздвиглись грозные фигуры Рындина и Иванцова. Припереть к стене Сноукрофта и Резника — они, видать, настолько поверили, что КГБ кончился, что конспирировались из рук вон плохо — оказалось нетрудно. Но брать их, сажать и устраивать показательный процесс смысла не было. Гораздо полезнее было приспособить их к продаже иконы, которая тогда была почти что в кармане у Иванцова. Но, увы, не повезло. Икона ушла совсем в другие руки, а Иванцов, хоть и усидел на своем месте, всецело попал в зависимость от Рындина и каких-то неясных, нечетко обозначавшихся сил, которые за ним стояли.
В начале сентября прошлого года Сноукрофт и Резник, хоть и несолоно хлебавши, но вполне благополучно свалили в Штаты. Казалось, возвращаться в эту область им не просто стремно, а очень стремно. Во-первых, потому, что Рындин мог их самым официальным образом арестовать по обвинению в шпионаже, а во-вторых, потому, что появление лишних людей, много знающих о роли Иванцова в истории с иконой, было для этих людей чревато самыми неприятными последствиями.
Но тем не менее рождественские каникулы Сноукрофт и резник опять провели в России. Правда, в область они не заявлялись, но побывали в Москве и там, как это ни прискорбно, законтачили с Соловьевым. Иванцов и Рындин об этом узнали незадолго до того, как Соловьев-младший попал в лапы Фрола. Информация — ее поставили Рындину его таинственные друзья — была отнюдь не утешительной. Американцы намеревались при помощи соловьевских связей в столице собрать кое-какие сведения по новым технологиям. В том числе вновь попытаться добраться до секретов машиностроительного. Соловьеву за посредничество должна была обломиться немалая сумма. Однако друзей Рындина волновало и кое-что еще. Прежде всего, не начнут ли Сноукрофт и Резник интересоваться фармацевтическими предприятиями и не полезут ли они носом в дела, связанные с наркотиками. Причем эти самые друзья что-то явно недоговаривали. Тогда, в январе. Сейчас все становилось яснее, особенно после появления неких «научных работников» на базе «Белой куропатки». Рындин и Степа знали много больше Иванцова — он все же ощущал себя несамостоя тельной фигурой, — но отнюдь не все. Ясно было, что люди, прибывшие к Фролу, делают нечто необычное и им надо помогать, ибо помощь будет хорошо оплачена. Нетрудно было догадаться, что исследования, которые развернулись на «оптовой базе», ведут люди, связанные с московскими друзьями Рындина.
Но это прояснилось только теперь. До этого все было покрыто мраком. Ясно было одно: в случае появления Сноукрофта, Резника и Соловьева на территории области их следует ликвидировать. Теперь все переигралось. Соловьев был крепко поддет на крючок, но вот насчет его заокеанских дружков у Иванцова никаких инструкций не было. Позвонить Рындину? Да, это лучший выход. В конце концов, если попытаться скрыть этот визит, то могут произойти крупные недопонимания с Андреем Ильичом. А это — чревато.