Страница:
— Иди в дом, — велел хозяин, — собаки проводят.
Я сделал первый шаг не без робости, поскольку собачки очень серьезно рычали, но пока я оставался цел и невредим. Второй шаг тоже получился достаточно осторожным — и меня не съели. Так, с оглядкой на псов, я дошел до крыльца. Две псины вернулись, а остальные, по-прежнему скалясь, позволили мне взяться за ручку двери. Когда я ее открыл, один пес тут же вбежал внутрь, а второй неприятно заурчал у меня за спиной. Это означало, что я должен войти, а не торчать на крыльце, дожидаясь, пока подойдут хозяин с Кармелой. Само собой, дожидаться, пока мне порвут штаны, я не собирался, а потому вошел следом за первой собакой и очутился в довольно просторной прихожей, чем-то напоминающей ту, что была когда-то на старой даче Сергея Сергеевича, в те давние годы, когда я еще числился Николаем Коротковым, не подозревая о родстве со славным кланом Бариновых.
Две лестницы, справа и слева, вели на второй этаж. Кроме того, были две двери внизу, тоже по сторонам. Головной пес ткнулся мордой в правую дверь, отворил ее и пошел дальше, а тот, что конвоировал сзади, опять зарычал. Я понял, что надо идти, куда приглашают, и не пытаться повернуть налево или направиться к лестницам.
За правой дверью оказалась небольшая угловая комната с парой окон, закрытых решетками и ставнями. Тут хозяин держал мешки с комбикормом, а также какие-то доски, старый топчан типа тех, что бывают в поликлиниках, пару расшатанных стульев и самодельный колченогий стол. Свет здесь не горел
— из патрона лампочка была выкручена, поэтому я разглядывал обстановку при том свете, что шел из прихожей.
Я присел на топчан, а собачки улеглись у двери. Ясно было, что теперь они меня отсюда выпустят только по распоряжению хозяина.
А хозяин и Таня, судя по всему, разгружали «уазик». Невнятно переговариваясь, они пронесли что-то мимо закрытых ставнями окон. Судя по пыхтению, это было нечто тяжелое, вероятнее всего, ящик со взрывчаткой или «ПКТ». Так они прошлись мимо окон еще несколько раз, а потом наконец появились в прихожей.
— Чайку поставить? — спросил мужик.
— Поставь, — разрешила Таня. — Поговорить есть о чем. Налей заодно и Диме. Его мне придется кормить какое-то время.
— Сделаем и Диме.
Они вошли в дверь напротив, в кухню. Там забрякала посуда, зажурчала вода, наливаемая в чайник. Таня, видимо, опять превращалась из хладнокровной женщины-убийцы в добрую, хлопотливую хозяюшку. То, что мужик для нее явно не чужой, было видно невооруженным глазом. Долетали отдельные слова, смешки, видно было, что они явно радовались встрече друг с другом.
Никак я не мог вспомнить, где видел этого труженика сельского хозяйства с якорем на лапе. Якорь я не помнил, а вот голос где-то слышал, и рожа была
настолько выразительной, что не могла не запасть в память. Только вот в чью?Памятей у меня было много: коротковская, брауновская, бариновская, негритенка Мануэля, доньи Мерседес, капитана О'Брайена… Да еще пятнадцать неразархивированных ячеек, в которых, может быть, еще пятнадцать человек записано.
Тут я с легким сожалением подумал: «А ведь вы, мистер Баринов, скорее всего сами себя перехитрили. Не мог Чудо-юдо подложить вам бомбу, пока не узнал содержимого этих ячеек. Не его это почерк, уничтожать тайну, если сам ее не узнал. Он любит знать ВСЕ. А потому, не маясь дурью, надо было срочно бежать к родителю под крыло. Уж с потомками Джампа папочка как-нибудь сумел бы договориться. Ну а если бы не договорился, то жалеть пришлось бы самим джамповцам. Крепок русский мужик задним умом!»
Да, вспомни я вовремя об этих пятнадцати секретах, которые не распечатал Сергей Сергеевич, и не повело бы меня хрен знает куда. И Джек с ребятами были бы живы, и я, здоровая орясина, не стал бы объектом киднэппинга. И правда, самые опасные гадюки те, что похожи на ужей… Серая мышка-норушка обернулась тигрицей с окровавленной мордой и во-от такими клыками. Чуть-чуть сдавит — и все: прощай, Родина!
Вот теперь-то мой батюшка трижды подумает, брать ли ему сынка на поруки или дешевле отдать его «тигрице» на съедение… Конечно, напряги у Кармелы и ее прежнего руководства мне уже известны, но вот ведь обнаружился еще один друг…
— Толян, — услышал я голосок Кармелы, — варенье нашему гостю класть?
— А чего он, не человек, что ли? Клади…
Толян… Толян… Небось каждого второго Анатолия зовут «Толяном» в кругу друзей, и все же я почувствовал то же, что при игре в «горячо — холодно». Мы в такую играли, когда я детдомовцем был. Сейчас, когда кругом всякие электронные штучки, эту игру, может, уже и забыли. Прячешь чего-нибудь, а друг, которому надо это найти, ходит по комнате. Приближается к тому месту, где лежит спрятка, ты ему говоришь: «Теплее…», уходит от прятки — говоришь: «Холоднее…» Вот и я, услышав имя «Толян», словно бы почувствовал, что мне сказали: «Теплее…» Начал припоминать, какие же и где мне встречались Толяны. В детдоме? В армии? После армии? Стоп! Вагон электрички, Игорь, Лосенок… Афганцы! Этот был у них основным. Драку начал не он, но здорово долбанул Игоря, а меня мазнул по уху, прежде чем я вырубил его каблуком в подбородок. Потом мы вновь встретились в поселке, собирались
вместе подработать на шабашке у Чудо-юда, ходили на могилку их другана… Аждва раза: днем я был с ними открыто, а ночью следил прячась. Потом их забрали за надругательство над могилой и сопротивление милиции. «Горячо!» — угадал. Теперь надо думать, что из этого следует.
В принципе может ничего и не следовать. Хоть мы тогда и помирились, но все же начали с мордобоя. С годами человеку становится неприятно вспоминать те случаи, когда его метелили, и гораздо сильнее, чем прежде, хочется отомстить. Бывают такие ребята, особенно среди тех, кто прошел зону. Тогда уж лучше не напоминать о своем знакомстве. Тем более что ходка даже в места не столь отдаленные иногда очень круто меняет вполне приличного человека. Сам я таких уже немало видал, хотя меня лично от заезда на казенную дачу пока спасал Бог, Чудо-юдо и неведомая «руководящая-направляющая».
С другой стороны, если у Толяна остались от меня не самые плохие впечатления, то есть тема для беседы, общих воспоминаний, а заодно и для смягчения режима. Правда, все это было очень предположительно, как любит выражаться отец, «гипотетически».
Но все-таки я был рад тому, что узнал его. Одно дело — встретиться с совершенно незнакомым типом, которому натравить на тебя милых собачек все равно что раз плюнуть, а другое — с человеком, к которому в прошлом испытывал дружеские чувства, пусть даже и после предварительной драки. Ведь до самого ареста этих мужиков-афганцев мы с ними вроде ладили, на речку ходили, за жизнь толковали. Он, этот Толян, тоже ведь из детдома… Братан по жизни, можно сказать.
Из кухни появился Толян с подносом, на котором стояли кружка с чаем, тарелка с мятой картошкой и открытая банка бычков в томате из НЗ Кармелы, а также лежало пять кусков растворимого рафинада, три ломтя черного хлеба и две ложки: столовая и чайная.
— Кушать подано, давайте жрать, пожалуйста! — процитировал Толян из «Джентльменов удачи».
— Спасибо, гражданин начальник! — ответил я. — А ты меня не помнишь, Толян?
— Пойдем на свет, — предложил он, — может, и вспомню…
Он взял меня за локоть и вывел в прихожую — разглядывать. Теперь пришел его черед гадать, на кого я похож и где мы могли видеться.
— Вроде на зоне тебя не было… — прикинул он. — В Афгане? Нет…
— Теплее, — подбодрил я. — После Афгана виделись. Драку в электричке помнишь?
— А-а… — Толян наморщил лоб. — Было дело… Мы на могилу к Саньке ездили. — Горячее! Давай, вспоминай! Кто тебе каблуком в подбородок залепил?
— Колька! — воскликнул он с самой неожиданной для меня радостью в голосе, будто я ему тогда не по роже заехал, а миллион подарил. Вот удивительно…
— Точно, угадал! — у меня тоже появилось в голосе что-то вроде радости.
— А почему ж ты теперь Дима? — спросил Толян, бросив взгляд на Кармелу. — Ты, подруга, не ошиблась? Это точно Барин?
— Точно, точно, — уверенно заявила Татьяна. — Не знаю, кем он тебе представлялся и когда, но это — Баринов Дмитрий Сергеевич, он же Барин, он же Капрал и еще хрен знает кто.
— Однако… — помрачнел Толян. — Встреча друзей отменяется. Получается, что мы с тобой, как выражаются некоторые умные, «по разные стороны баррикад»…
— Оригинально, — вздохнул я, — Кольку Короткова ты был рад увидеть, а Димку Баринова — нет? А между прочим, я не виноват, что твой тезка, цыган Анатолий Степанович, с какой-то милой девушкой по имени Груша выкрали меня из коляски. И не виноват в том, что двадцать лет прожил как Коротков, мотаясь по детдомам, прежде чем у меня нашлись отец, мать и брат…
— Может, ты еще скажешь, что вообще чистый как стекло? — презрительно усмехнулась Кармела. — Ни в чем он, видишь ли, не виноват.
— А вы что, из Облуправления МВД? — спросил я с заметной злостью в голосе. — Или из ФСК, может быть? Что-то я не слышал, Танечка, чтоб там охотничьи лицензии выписывали! Особенно на людей. Ты только на моих глазах положила двадцать человек, вспомни! Плюс Костя Разводной и герр Адлерберг…
— Хорошая защита, Барин! По принципу: «Сами вы, Иван Иваныч, три дня не умывались!» — съехидничала Таня.
— Какая тут защита? — проворчал я. — Я — бандит, и вы — бандиты. Все права человека зависят от числа и калибра стволов. У вас есть стволы, а я — пустой. Стало быть, вы — люди, а я — дерьмо. Какие тут, к едрене фене, «баррикады»? Вам бабки нужны и паспорта с визами. Даст их вам мой папашка — может, и отпустите меня, не даст — шлепнете, как завещал Лаврентий Палыч.
— Дать бы тебе промеж рог, — задумчиво заметил Толян, — но как-то неудобно. Собаки набросятся, а потом скажешь, что я тебе эту драку в электричке не могу забыть. Классно у тебя тогда вышло, ничего не попишешь. Ладно, жорево тебе выдано, хавай на здоровье. Хотел было за стол с тобой сесть, но чего-то раздумал. С Колькой посидел бы, а с Барином — не хочу. Мы с Танюхой наверх пойдем. А ты тут сам по себе, в гордом одиночестве управляйся. Спать можешь на топчане. Сортир сразу за кухней — туда собаки пустят. На кухне ничего железного — типа ножей и вилок — не трогай. Собаки все это различают. На лестницы не суйся, а на двор — тем более. Начнут рвать
— могу не успеть, понимаешь?
— На, подсласти жизнь горькую, — добавила Кармела, ставя на стол рядом с чаем блюдечко с вишневым вареньем. — Не говори папочке, что с тобой плохо обращались…
Я остался трапезничать в гордом одиночестве. Жрать хотелось, но было тошно. Так глупо влететь! Вот оно, как говорил товарищ Сталин, «головокружение от успехов». Получалось, что это не я за Кармелой охотился, а она за мной? В памяти начал проматываться кадр за кадром весь «фильм», начиная с ликвидации Круглова, ибо именно в эту ночь я познакомился с Кармелой. На перекрестке стояли «КамАЗ» и «Запорожец», за нашим «Чероки» шла «девятка» «45-38 МКМ». Я подозревал облаву, но когда увидел, что там обычное ДТП, решил остановиться. Сам решил? Сам. По-моему, сам… Спросил гаишников, не нужна ли помощь, мне ответили, что не нужна, и мы с Лосенком собрались ехать дальше. Вот тут и появилась девушка со скрипкой. «Девятка» прошла мимо, но потом снова привязалась до тех пор, пока я не переговорил с отцом… Вроде бы все зависело только от меня. Не захотел бы остановиться — не остановился бы. А может, меня «руководящая и направляющая» заставила? Как все-таки хреново, когда толком не знаешь, что у тебя в мозгах творится! Биоробот Дима! Люди говорят: «Черт меня дернул…» А биоробота Диму вот уже десятый год неведомо что за мозги дергает… И хотя пока, тьфу-тьфу, удачно дергал, все равно как-то неприятно. Так сам я или не сам? Если сам, то все получилось спонтанно, случайно. «Мы странно встретились и странно разойдемся…» А если все-таки «руководящая и направляющая» дала мне команду, то выходит очень интересный узелок.
В этот узелок, получается, завязаны: а) «руководящая и направляющая»; б) Кармела с «Запорожцем», из которого она попросилась ко мне в «Чероки»; в) «девятка» с ментовским номером, посланная за мной наблюдателями с чердака; г) мой отец, который эту «девятку» от нашего хвоста отцепил.
«Руководящая и направляющая», стало быть, решила познакомить меня с Кармелой. Но «45 — 38 МКМ» и наблюдательно-огневая точка на чердаке, откуда в конце концов Кармела застрелила Адлерберга, — судя по всему, одна контора… И обалденно занятная, ибо ею управляет… Чудо-юдо. Тот самый, который вроде бы очень печалился по поводу смерти Адлерберга. Конечно, это может быть и что-то официально-милицейское, экс-кагэбэшное и т.д. Хотя вряд ли нынешние ребята в порядке простого исполнения служебного долга замочат импортного бизнесмена в столице нашей капиталистической Родины, городе-герое Москве. Конечно, мое дело — десятое, а номер — шестнадцатый, но… Выходит, и Кармела, и я работали на одну фирму? То есть на Сергея Сергеевича Баринова? Какая ему была от всего этого выгода — Аллах ведает. Ну и сам Чудо-юдо, естественно…
Тут мои размышления прервались. Сверху донеслись несколько скрипичных аккордов. Кармела пробовала инструмент, подтягивала струны. А потом заиграла… Чертова баба! Те же руки, что заставляют петь смычок и струны, всаживают пули. Не знаю, что она играла. Дальше чардаша мое музыкальное образование не распространялось. Лист, Брамс — для меня темный лес. Но очень уж здорово выходило. Мне даже стало стыдно за себя. Высшее образование получил, два языка знаю, а в музыке — нуль, полная темень, как глухая-преглухая деревня.
Я только слушал, не видя, как она держит скрипку, как плывет или, наоборот, мечется по струнам смычок. Я мог видеть только то, что сохранилось в памяти, запечатлевшись там, на даче старика Будулая, где она единственный раз играла для меня.
То и дело всплывало ее лицо, одухотворенное, отрешенное от земного, от прозы, от скверны, гадости и порока. Какая же она настоящая? Ведь всего полсуток назад я видел грязную, истекающую похотью, бесстыжую подстилку. В яви видел, не во сне, белым днем, при ярком солнце. На нее пялилась телекамера, сопели возбужденные мужики, глазели бабы, сами донельзя бесстыжие, но удивлявшиеся тому, что она их переплюнула… И еще была расчетливая, без сантиментов, жалости и снисхождения убийца. Та, которая спокойно расстреливала по одному голых и безоружных мужчин и женщин, а потом снимала их на видеопленку. Ни черта не пойму, хоть свихнись…
Конечно, любой человек, который слушал бы Кармелу впервые, не зная ничего о другой стороне ее натуры, поверил бы целиком и полностью тому, что выливалось в звуки. Он вообразил бы, что постиг истину, что перед ним открываются глубины души, что Таня выплескивает на него все свои благородные, высокие страсти, печали, эйфорическую радость, экстаз творчества и чуть ли не признается в некоей высшей, божественной любви, в которой нет ничего земного и плотского. Да и я, наверно, если б ушел с дачи Будулая сразу после того импровизированного концерта и не дождался приезда Таниных знакомых с автоматами, наверно, считал бы, что до конца понял душу ресторанной скрипачки. Хотя «руководящая и направляющая» уже открыла мне ее тайну…
Стоп! Она, эта сила, подвела меня к Тане, она же разоблачила ее как киллера, и все это при посредстве Чудо-юда, который заставлял меня искать убийцу Разводного даже после того, как были убиты заказчики… Значит, Чудо-юдо и «руководящая-направляющая» — заодно. И возможно, что вся эта самая сила генерируется какой-нибудь неизвестной мне установкой Центра трансцендентных методов обучения, а я и Кармела — подопытные кролики, которых эта сила заставляет действовать согласно программе эксперимента…
То есть все, что с нами происходит, и то, что может произойти, во многом зависит от моего отца. Он управляет нами, заставляя то сражаться, то любить. И никто не знает, чем он этот эксперимент закончит… Вот веселая жизнь пошла!
Таня вдруг перешла с мадьяро-цыганских мелодий на канкан. Может, и это по заказу Чудо-юда?
Отыграв, Таня сказала Толяну:
— Ну все, концерт окончен… Надо спать ложиться.
— А вон, застелено, — предложил тот, — укладывайся. Вдвоем поместимся…
Странно. До этого их разговор доносился до меня лишь как невнятные бухтящие фразы, а теперь я стал слышать все очень отчетливо, хотя говорили
они явно не в полный голос. Опять чье-то вмешательство? — Знаешь, — произнесла Таня смущенно, — я грязная, как свинья.
— Так у меня же ванна есть, — деловито предложил Толян. — Ополоснись, если надо. Колонка греет быстро…
Я лег на свой топчан, стараясь не слушать. Мне, в общем-то, было неинтересно, как там Кармела с Толяном будут развлекаться. Хотелось спать, день прошел самым сумасшедшим образом, однако вторая сигнальная работала вовсю: против своей воли я слушал их беседу.
— А ты мне спинку потрешь? — нежно спросила Танечка голосом даже не семнадцатилетней, а десятилетней девочки.
— Потру… — прогудел по-бугаиному Толян. — Пошли…
Их шаги заскрипели по лестнице. Проходя мимо моей двери, Толян прикрыл ее. Это был хороший тест. По идее, через плотно закрытую дверь я не должен был ничего слышать, кроме шума воды, но получилось все наоборот. Шум воды не поглощал звуки речи, а лишь служил слабым фоном. Это нельзя было списать на акустические эффекты. Теперь я окончательно убедился, что-то повысило чувствительность и селективность моего слуха. Причем тогда, когда я этого не хотел.
Не собирался я их подслушивать. Хотя, может быть, знать, что они там насчет меня замышляют, мне бы и не помешало. Но я-то понимал — в ванную они пошли не за тем, чтобы поговорить о делах. А эта дрянь, «руководящая и направляющая», словно бы назло меня дразнила.
Я услышал, как шелестит и с легким шорохом падает майка, как скрежещет «молния» джинсов, как с мягким щелчком расстегивается верх купальника и, шурша, сползают вниз трусики. И не только услышал. Мне увиделось все это. В моем мозгу, во внутреннем зрении появился образ раздевшейся, нагой Тани. Крепко сбитой, плотной, но не толстой женщины, той самой, что утром ухватила меня в объятия, так же, как следом за мной ныне покойного Кота и нетерпеливого Джека. А теперь с ней был Толян. Я видел его! Мощного, матерого, обвитого мышцами, с мохнатой грудью и синими наколками.
— Ну-ну, — строго сказала ему Таня, когда Толян положил ей руки на талию,
— не спеши. Я же сказала, мне помыться надо…
— Соскучился я… — виновато сказал он, и я УВИДЕЛ, как он убирает руки.
— Месяц терпел, а тут заторопился? Уж помучайся еще полчасика… Зато там, наверху, в чистенькой постельке… Верно?
— Давай, голову помою. Волосы у тебя красивые…
Нет, я не воображал эту сцену по звукам. Я ВИДЕЛ! Видел все воочию, будто стоял за спиной Толяна или заглядывал откуда-то сбоку.
Кармела перелезла через край ванны, осторожно опустилась в горячую зеленоватую воду, подставила свои слипшиеся, растрепанные волосы под струю воды, а Толян осторожно принялся намыливать ей голову, приговаривая:
— Подстриглась бы ты, Танюльчик. Такие волосы шикарные, но не по твоей работе. Вот, смотри, сено нашел. А вон иголка сосновая, смола…
— Ой! — пискнула Кармела. — Осторожней… Выдерешь волосы, я плешивой останусь. И вообще, ты мыться взялся или ласкаться… Ну потерпи, потерпи, пожалуйста…
Конечно, Толян, как видно, от избытка женской ласки не страдал. Я так понял, что жениться он еще не успел, а фермерская жизнь к поискам подруг не очень располагала. Да и не каждой понравится мужик, не вылезающий из свинарника. А тут приезжает раз в месяц такая вот звезда, позволяет себя мыть и любить… С ума сойдешь! Конечно, ему трудно было удержаться, чтобы ее не потрогать.
Но это ведь все ТАМ, в ванной, а я нахожусь в кладовке. Бог с ним, что я все слышу, но как я видеть могу? Добро бы я еще фантазировал, был сильно озабочен на сексуальную тему, тогда могло бы втемяшиться в голову, хотя со мной такого не бывало. А ведь я, наоборот, стараюсь отогнать эти видения. Не выходит. Хуже того, чем больше я противлюсь видению картинки из ванной, тем ярче она становится. Таня встала на колени, и Толян стал тереть ей спину, но мочалка у него как-то все время непроизвольно скатывалась с боков и подъезжала к Таниным грудкам… Я бы тоже на его месте не стал бы их обходить.
— Несносный ты поросенок… — прошептала Кармела. — Ты зачем меня кипятишь раньше времени?!
— Хочется… — просопел Толян. Но Таня строго сказала:
— Все. Иди наверх и жди. Мне надо самое главное в порядок привести… Топай, топай… Пять минуточек всего…
Толян был парень исполнительный. Он пошел на второй этаж, и я услышал, как он укладывается в постель. Это было где-то над моей головой. Но Толяна в постели я не увидел, да и звуки его шагов наверху слышались очень глухо. А вот Таню — продолжал видеть. Еще ярче, чем прежде. Эта самая «руководящая и направляющая» показала мне, как именно Таня приводит в порядок «самое главное», хотя я этого не просил.
Какие-то контрольные системы докладывали, что я никуда не уходил с топчана и лежу на нем с открытыми глазами. Мое нормальное зрение и слух воспринимали окружающий мир. Но все это было как бы второстепенное. Все сильнее и ярче виделось то, чего я не должен был и по идее не мог слышать. Глаза у меня сильно слипались, я вроде бы засыпал, то есть отключался от реального мира. Но то, что я воспринимал при посредстве «руководящей и направляющей», по мере отключения реальности начинало эту реальность подменять! Я словно бы оказался совсем рядом с Таней, но не видел себя. Я там был, но меня там не было. Мои глаза были уже закрыты, но я прекрасно видел, как Таня вылезает из ванной, встает на резиновый губчатый коврик, как капельки воды стекают по ее смуглым бедрам, капают с иссиня-черных волос, которые она взялась протирать махровым полотенцем… Я слышал, как она неровно дышит, торопясь закончить свой туалет, чтобы поскорее побежать к Толяну. Наконец, я ощутил ароматный запах мыла и шампуня, исходивший от ее свежевымытой кожи. Три дистанционных чувства — зрение, слух, обоняние, говорили мне: «Ты — ТАМ», и лишь два контактных чувства — осязание и вкус, возражали, утверждая: «Ты — ЗДЕСЬ!»
И умом я, кажется, понимал, что нахожусь ЗДЕСЬ, то есть в кладовке, где у двери дремлет на вахте обученная собака, которая не даст мне сделать лишнего шага. Но это было очень слабое, словно бы придуманное понимание. И память о прошедшем дне оказалась где-то глубоко — примерно там, где память о событиях, пережитых не мною, а Брауном.
Таня надела на голое тело халат, сунула ноги в шлепанцы и, выйдя из ванной, направилась к лестнице. Находясь в кладовке, я должен был услышать ее шаги, но не более того. Шаги я действительно услышал, однако самым странным и смешным, пожалуй, оказалось то, что следуя, как невидимка, за поднимавшейся по лестнице Таней, я отчетливо услышал из-за двери кладовки… свой собственный храп! Черт побери! Сплю я или нет?
Выходило, что реально — сплю. Но и не сплю тоже. Тело покоилось, а душа путешествовала. Фантомный Баринов, однако, бродил по материальному миру. Он не видел себя, не слышал своих шагов, но ощущал запах идущей впереди Кармелы, ее шлепанцы отчетливо притопывали по скрипучим ступенькам лестницы, а на волосах при свете лампочки, горевшей в прихожей, играли золотые волны. Нет, это был не сон. Такого состояния я еще не испытывал, хотя над моим бедным мозгом уже проделали немало экспериментов. И без спросу вселили американца, и воскресили из небытия жителей XVII столетия, без которых я прекрасно бы обошелся, и еще какой-то странный прямоугольник на томограмме обнаружился… Небось кто другой давно бы сидел в дурдоме, а я все еще числюсь нормальным. Ведь я даже толком не знаю, что со мной происходило на самом деле, а что я видел по воле всяких там «руководящих и направляющих», начиная с собственного отца и кончая незабвенным «Главным камуфляжником»…
Таня вошла в спальню. Я увидел, как Толян, животом лежавший на простыне, облапив подушку, встрепенулся и повернулся к ней передом… Интересно, как они называют то, что мы с Ленкой обозвали «главной толкушкой»?
— Заждался… — прошептала Таня. — Бедненький «пыжик»… На тумбочке у кровати горел ночничок в форме футбольного мяча. Они оба, и Толян и Кармела, смотрелись в этом желтоватом свете очень клево. Особенно когда Толян порывисто выхватил Таню из халата и притиснул к себе, бормоча:
— Попалась, мучилка моя?
— Попалась… — покорненько шепнула Кармела. — Никуда не денусь…
И цепко обвилась вокруг Толянова торса, всем телом прилипла к нему, а он начал бегло, жадно, будто кто-то вот-вот отберет, целовать эту не бог весть какую мордашку, крепкие плечики, большие, но висловатые груди…
— Какие мы голодненькие… — просюсюкала Таня. — Что ж ты «пыжика» раз в месяц кормишь? Неужели у тебя тут никакой коровницы нет, а?
— Нет, — прорычал Толян, скользя лапами по ее спине, поглаживая зад, ляжки, бедра… Мне даже показалось, что он проверяет, все ли в комплекте? Да все, все у нее в комплекте, братан! Утром проверяли аж втроем…
Любая другая баба после такого рабочего дня наверняка была бы сонной и квелой. Кроме траха перед видеокамерой — уже его должно было хватить для того, чтоб ничего больше дня два не хотеть, — а ведь была еще и стрельба, и автокросс по лесам. Ленка моя, как и Зинуля, исполнять супружеский долг может и не отказались бы, но ждать восторгов страсти от них не приходилось. А если их не попросить, то и продрыхли бы до утра.
Я сделал первый шаг не без робости, поскольку собачки очень серьезно рычали, но пока я оставался цел и невредим. Второй шаг тоже получился достаточно осторожным — и меня не съели. Так, с оглядкой на псов, я дошел до крыльца. Две псины вернулись, а остальные, по-прежнему скалясь, позволили мне взяться за ручку двери. Когда я ее открыл, один пес тут же вбежал внутрь, а второй неприятно заурчал у меня за спиной. Это означало, что я должен войти, а не торчать на крыльце, дожидаясь, пока подойдут хозяин с Кармелой. Само собой, дожидаться, пока мне порвут штаны, я не собирался, а потому вошел следом за первой собакой и очутился в довольно просторной прихожей, чем-то напоминающей ту, что была когда-то на старой даче Сергея Сергеевича, в те давние годы, когда я еще числился Николаем Коротковым, не подозревая о родстве со славным кланом Бариновых.
Две лестницы, справа и слева, вели на второй этаж. Кроме того, были две двери внизу, тоже по сторонам. Головной пес ткнулся мордой в правую дверь, отворил ее и пошел дальше, а тот, что конвоировал сзади, опять зарычал. Я понял, что надо идти, куда приглашают, и не пытаться повернуть налево или направиться к лестницам.
За правой дверью оказалась небольшая угловая комната с парой окон, закрытых решетками и ставнями. Тут хозяин держал мешки с комбикормом, а также какие-то доски, старый топчан типа тех, что бывают в поликлиниках, пару расшатанных стульев и самодельный колченогий стол. Свет здесь не горел
— из патрона лампочка была выкручена, поэтому я разглядывал обстановку при том свете, что шел из прихожей.
Я присел на топчан, а собачки улеглись у двери. Ясно было, что теперь они меня отсюда выпустят только по распоряжению хозяина.
А хозяин и Таня, судя по всему, разгружали «уазик». Невнятно переговариваясь, они пронесли что-то мимо закрытых ставнями окон. Судя по пыхтению, это было нечто тяжелое, вероятнее всего, ящик со взрывчаткой или «ПКТ». Так они прошлись мимо окон еще несколько раз, а потом наконец появились в прихожей.
— Чайку поставить? — спросил мужик.
— Поставь, — разрешила Таня. — Поговорить есть о чем. Налей заодно и Диме. Его мне придется кормить какое-то время.
— Сделаем и Диме.
Они вошли в дверь напротив, в кухню. Там забрякала посуда, зажурчала вода, наливаемая в чайник. Таня, видимо, опять превращалась из хладнокровной женщины-убийцы в добрую, хлопотливую хозяюшку. То, что мужик для нее явно не чужой, было видно невооруженным глазом. Долетали отдельные слова, смешки, видно было, что они явно радовались встрече друг с другом.
Никак я не мог вспомнить, где видел этого труженика сельского хозяйства с якорем на лапе. Якорь я не помнил, а вот голос где-то слышал, и рожа была
настолько выразительной, что не могла не запасть в память. Только вот в чью?Памятей у меня было много: коротковская, брауновская, бариновская, негритенка Мануэля, доньи Мерседес, капитана О'Брайена… Да еще пятнадцать неразархивированных ячеек, в которых, может быть, еще пятнадцать человек записано.
Тут я с легким сожалением подумал: «А ведь вы, мистер Баринов, скорее всего сами себя перехитрили. Не мог Чудо-юдо подложить вам бомбу, пока не узнал содержимого этих ячеек. Не его это почерк, уничтожать тайну, если сам ее не узнал. Он любит знать ВСЕ. А потому, не маясь дурью, надо было срочно бежать к родителю под крыло. Уж с потомками Джампа папочка как-нибудь сумел бы договориться. Ну а если бы не договорился, то жалеть пришлось бы самим джамповцам. Крепок русский мужик задним умом!»
Да, вспомни я вовремя об этих пятнадцати секретах, которые не распечатал Сергей Сергеевич, и не повело бы меня хрен знает куда. И Джек с ребятами были бы живы, и я, здоровая орясина, не стал бы объектом киднэппинга. И правда, самые опасные гадюки те, что похожи на ужей… Серая мышка-норушка обернулась тигрицей с окровавленной мордой и во-от такими клыками. Чуть-чуть сдавит — и все: прощай, Родина!
Вот теперь-то мой батюшка трижды подумает, брать ли ему сынка на поруки или дешевле отдать его «тигрице» на съедение… Конечно, напряги у Кармелы и ее прежнего руководства мне уже известны, но вот ведь обнаружился еще один друг…
— Толян, — услышал я голосок Кармелы, — варенье нашему гостю класть?
— А чего он, не человек, что ли? Клади…
Толян… Толян… Небось каждого второго Анатолия зовут «Толяном» в кругу друзей, и все же я почувствовал то же, что при игре в «горячо — холодно». Мы в такую играли, когда я детдомовцем был. Сейчас, когда кругом всякие электронные штучки, эту игру, может, уже и забыли. Прячешь чего-нибудь, а друг, которому надо это найти, ходит по комнате. Приближается к тому месту, где лежит спрятка, ты ему говоришь: «Теплее…», уходит от прятки — говоришь: «Холоднее…» Вот и я, услышав имя «Толян», словно бы почувствовал, что мне сказали: «Теплее…» Начал припоминать, какие же и где мне встречались Толяны. В детдоме? В армии? После армии? Стоп! Вагон электрички, Игорь, Лосенок… Афганцы! Этот был у них основным. Драку начал не он, но здорово долбанул Игоря, а меня мазнул по уху, прежде чем я вырубил его каблуком в подбородок. Потом мы вновь встретились в поселке, собирались
вместе подработать на шабашке у Чудо-юда, ходили на могилку их другана… Аждва раза: днем я был с ними открыто, а ночью следил прячась. Потом их забрали за надругательство над могилой и сопротивление милиции. «Горячо!» — угадал. Теперь надо думать, что из этого следует.
В принципе может ничего и не следовать. Хоть мы тогда и помирились, но все же начали с мордобоя. С годами человеку становится неприятно вспоминать те случаи, когда его метелили, и гораздо сильнее, чем прежде, хочется отомстить. Бывают такие ребята, особенно среди тех, кто прошел зону. Тогда уж лучше не напоминать о своем знакомстве. Тем более что ходка даже в места не столь отдаленные иногда очень круто меняет вполне приличного человека. Сам я таких уже немало видал, хотя меня лично от заезда на казенную дачу пока спасал Бог, Чудо-юдо и неведомая «руководящая-направляющая».
С другой стороны, если у Толяна остались от меня не самые плохие впечатления, то есть тема для беседы, общих воспоминаний, а заодно и для смягчения режима. Правда, все это было очень предположительно, как любит выражаться отец, «гипотетически».
Но все-таки я был рад тому, что узнал его. Одно дело — встретиться с совершенно незнакомым типом, которому натравить на тебя милых собачек все равно что раз плюнуть, а другое — с человеком, к которому в прошлом испытывал дружеские чувства, пусть даже и после предварительной драки. Ведь до самого ареста этих мужиков-афганцев мы с ними вроде ладили, на речку ходили, за жизнь толковали. Он, этот Толян, тоже ведь из детдома… Братан по жизни, можно сказать.
Из кухни появился Толян с подносом, на котором стояли кружка с чаем, тарелка с мятой картошкой и открытая банка бычков в томате из НЗ Кармелы, а также лежало пять кусков растворимого рафинада, три ломтя черного хлеба и две ложки: столовая и чайная.
— Кушать подано, давайте жрать, пожалуйста! — процитировал Толян из «Джентльменов удачи».
— Спасибо, гражданин начальник! — ответил я. — А ты меня не помнишь, Толян?
— Пойдем на свет, — предложил он, — может, и вспомню…
Он взял меня за локоть и вывел в прихожую — разглядывать. Теперь пришел его черед гадать, на кого я похож и где мы могли видеться.
— Вроде на зоне тебя не было… — прикинул он. — В Афгане? Нет…
— Теплее, — подбодрил я. — После Афгана виделись. Драку в электричке помнишь?
— А-а… — Толян наморщил лоб. — Было дело… Мы на могилу к Саньке ездили. — Горячее! Давай, вспоминай! Кто тебе каблуком в подбородок залепил?
— Колька! — воскликнул он с самой неожиданной для меня радостью в голосе, будто я ему тогда не по роже заехал, а миллион подарил. Вот удивительно…
— Точно, угадал! — у меня тоже появилось в голосе что-то вроде радости.
— А почему ж ты теперь Дима? — спросил Толян, бросив взгляд на Кармелу. — Ты, подруга, не ошиблась? Это точно Барин?
— Точно, точно, — уверенно заявила Татьяна. — Не знаю, кем он тебе представлялся и когда, но это — Баринов Дмитрий Сергеевич, он же Барин, он же Капрал и еще хрен знает кто.
— Однако… — помрачнел Толян. — Встреча друзей отменяется. Получается, что мы с тобой, как выражаются некоторые умные, «по разные стороны баррикад»…
— Оригинально, — вздохнул я, — Кольку Короткова ты был рад увидеть, а Димку Баринова — нет? А между прочим, я не виноват, что твой тезка, цыган Анатолий Степанович, с какой-то милой девушкой по имени Груша выкрали меня из коляски. И не виноват в том, что двадцать лет прожил как Коротков, мотаясь по детдомам, прежде чем у меня нашлись отец, мать и брат…
— Может, ты еще скажешь, что вообще чистый как стекло? — презрительно усмехнулась Кармела. — Ни в чем он, видишь ли, не виноват.
— А вы что, из Облуправления МВД? — спросил я с заметной злостью в голосе. — Или из ФСК, может быть? Что-то я не слышал, Танечка, чтоб там охотничьи лицензии выписывали! Особенно на людей. Ты только на моих глазах положила двадцать человек, вспомни! Плюс Костя Разводной и герр Адлерберг…
— Хорошая защита, Барин! По принципу: «Сами вы, Иван Иваныч, три дня не умывались!» — съехидничала Таня.
— Какая тут защита? — проворчал я. — Я — бандит, и вы — бандиты. Все права человека зависят от числа и калибра стволов. У вас есть стволы, а я — пустой. Стало быть, вы — люди, а я — дерьмо. Какие тут, к едрене фене, «баррикады»? Вам бабки нужны и паспорта с визами. Даст их вам мой папашка — может, и отпустите меня, не даст — шлепнете, как завещал Лаврентий Палыч.
— Дать бы тебе промеж рог, — задумчиво заметил Толян, — но как-то неудобно. Собаки набросятся, а потом скажешь, что я тебе эту драку в электричке не могу забыть. Классно у тебя тогда вышло, ничего не попишешь. Ладно, жорево тебе выдано, хавай на здоровье. Хотел было за стол с тобой сесть, но чего-то раздумал. С Колькой посидел бы, а с Барином — не хочу. Мы с Танюхой наверх пойдем. А ты тут сам по себе, в гордом одиночестве управляйся. Спать можешь на топчане. Сортир сразу за кухней — туда собаки пустят. На кухне ничего железного — типа ножей и вилок — не трогай. Собаки все это различают. На лестницы не суйся, а на двор — тем более. Начнут рвать
— могу не успеть, понимаешь?
— На, подсласти жизнь горькую, — добавила Кармела, ставя на стол рядом с чаем блюдечко с вишневым вареньем. — Не говори папочке, что с тобой плохо обращались…
Я остался трапезничать в гордом одиночестве. Жрать хотелось, но было тошно. Так глупо влететь! Вот оно, как говорил товарищ Сталин, «головокружение от успехов». Получалось, что это не я за Кармелой охотился, а она за мной? В памяти начал проматываться кадр за кадром весь «фильм», начиная с ликвидации Круглова, ибо именно в эту ночь я познакомился с Кармелой. На перекрестке стояли «КамАЗ» и «Запорожец», за нашим «Чероки» шла «девятка» «45-38 МКМ». Я подозревал облаву, но когда увидел, что там обычное ДТП, решил остановиться. Сам решил? Сам. По-моему, сам… Спросил гаишников, не нужна ли помощь, мне ответили, что не нужна, и мы с Лосенком собрались ехать дальше. Вот тут и появилась девушка со скрипкой. «Девятка» прошла мимо, но потом снова привязалась до тех пор, пока я не переговорил с отцом… Вроде бы все зависело только от меня. Не захотел бы остановиться — не остановился бы. А может, меня «руководящая и направляющая» заставила? Как все-таки хреново, когда толком не знаешь, что у тебя в мозгах творится! Биоробот Дима! Люди говорят: «Черт меня дернул…» А биоробота Диму вот уже десятый год неведомо что за мозги дергает… И хотя пока, тьфу-тьфу, удачно дергал, все равно как-то неприятно. Так сам я или не сам? Если сам, то все получилось спонтанно, случайно. «Мы странно встретились и странно разойдемся…» А если все-таки «руководящая и направляющая» дала мне команду, то выходит очень интересный узелок.
В этот узелок, получается, завязаны: а) «руководящая и направляющая»; б) Кармела с «Запорожцем», из которого она попросилась ко мне в «Чероки»; в) «девятка» с ментовским номером, посланная за мной наблюдателями с чердака; г) мой отец, который эту «девятку» от нашего хвоста отцепил.
«Руководящая и направляющая», стало быть, решила познакомить меня с Кармелой. Но «45 — 38 МКМ» и наблюдательно-огневая точка на чердаке, откуда в конце концов Кармела застрелила Адлерберга, — судя по всему, одна контора… И обалденно занятная, ибо ею управляет… Чудо-юдо. Тот самый, который вроде бы очень печалился по поводу смерти Адлерберга. Конечно, это может быть и что-то официально-милицейское, экс-кагэбэшное и т.д. Хотя вряд ли нынешние ребята в порядке простого исполнения служебного долга замочат импортного бизнесмена в столице нашей капиталистической Родины, городе-герое Москве. Конечно, мое дело — десятое, а номер — шестнадцатый, но… Выходит, и Кармела, и я работали на одну фирму? То есть на Сергея Сергеевича Баринова? Какая ему была от всего этого выгода — Аллах ведает. Ну и сам Чудо-юдо, естественно…
Тут мои размышления прервались. Сверху донеслись несколько скрипичных аккордов. Кармела пробовала инструмент, подтягивала струны. А потом заиграла… Чертова баба! Те же руки, что заставляют петь смычок и струны, всаживают пули. Не знаю, что она играла. Дальше чардаша мое музыкальное образование не распространялось. Лист, Брамс — для меня темный лес. Но очень уж здорово выходило. Мне даже стало стыдно за себя. Высшее образование получил, два языка знаю, а в музыке — нуль, полная темень, как глухая-преглухая деревня.
Я только слушал, не видя, как она держит скрипку, как плывет или, наоборот, мечется по струнам смычок. Я мог видеть только то, что сохранилось в памяти, запечатлевшись там, на даче старика Будулая, где она единственный раз играла для меня.
То и дело всплывало ее лицо, одухотворенное, отрешенное от земного, от прозы, от скверны, гадости и порока. Какая же она настоящая? Ведь всего полсуток назад я видел грязную, истекающую похотью, бесстыжую подстилку. В яви видел, не во сне, белым днем, при ярком солнце. На нее пялилась телекамера, сопели возбужденные мужики, глазели бабы, сами донельзя бесстыжие, но удивлявшиеся тому, что она их переплюнула… И еще была расчетливая, без сантиментов, жалости и снисхождения убийца. Та, которая спокойно расстреливала по одному голых и безоружных мужчин и женщин, а потом снимала их на видеопленку. Ни черта не пойму, хоть свихнись…
Конечно, любой человек, который слушал бы Кармелу впервые, не зная ничего о другой стороне ее натуры, поверил бы целиком и полностью тому, что выливалось в звуки. Он вообразил бы, что постиг истину, что перед ним открываются глубины души, что Таня выплескивает на него все свои благородные, высокие страсти, печали, эйфорическую радость, экстаз творчества и чуть ли не признается в некоей высшей, божественной любви, в которой нет ничего земного и плотского. Да и я, наверно, если б ушел с дачи Будулая сразу после того импровизированного концерта и не дождался приезда Таниных знакомых с автоматами, наверно, считал бы, что до конца понял душу ресторанной скрипачки. Хотя «руководящая и направляющая» уже открыла мне ее тайну…
Стоп! Она, эта сила, подвела меня к Тане, она же разоблачила ее как киллера, и все это при посредстве Чудо-юда, который заставлял меня искать убийцу Разводного даже после того, как были убиты заказчики… Значит, Чудо-юдо и «руководящая-направляющая» — заодно. И возможно, что вся эта самая сила генерируется какой-нибудь неизвестной мне установкой Центра трансцендентных методов обучения, а я и Кармела — подопытные кролики, которых эта сила заставляет действовать согласно программе эксперимента…
То есть все, что с нами происходит, и то, что может произойти, во многом зависит от моего отца. Он управляет нами, заставляя то сражаться, то любить. И никто не знает, чем он этот эксперимент закончит… Вот веселая жизнь пошла!
Таня вдруг перешла с мадьяро-цыганских мелодий на канкан. Может, и это по заказу Чудо-юда?
Отыграв, Таня сказала Толяну:
— Ну все, концерт окончен… Надо спать ложиться.
— А вон, застелено, — предложил тот, — укладывайся. Вдвоем поместимся…
Странно. До этого их разговор доносился до меня лишь как невнятные бухтящие фразы, а теперь я стал слышать все очень отчетливо, хотя говорили
они явно не в полный голос. Опять чье-то вмешательство? — Знаешь, — произнесла Таня смущенно, — я грязная, как свинья.
— Так у меня же ванна есть, — деловито предложил Толян. — Ополоснись, если надо. Колонка греет быстро…
Я лег на свой топчан, стараясь не слушать. Мне, в общем-то, было неинтересно, как там Кармела с Толяном будут развлекаться. Хотелось спать, день прошел самым сумасшедшим образом, однако вторая сигнальная работала вовсю: против своей воли я слушал их беседу.
— А ты мне спинку потрешь? — нежно спросила Танечка голосом даже не семнадцатилетней, а десятилетней девочки.
— Потру… — прогудел по-бугаиному Толян. — Пошли…
Их шаги заскрипели по лестнице. Проходя мимо моей двери, Толян прикрыл ее. Это был хороший тест. По идее, через плотно закрытую дверь я не должен был ничего слышать, кроме шума воды, но получилось все наоборот. Шум воды не поглощал звуки речи, а лишь служил слабым фоном. Это нельзя было списать на акустические эффекты. Теперь я окончательно убедился, что-то повысило чувствительность и селективность моего слуха. Причем тогда, когда я этого не хотел.
Не собирался я их подслушивать. Хотя, может быть, знать, что они там насчет меня замышляют, мне бы и не помешало. Но я-то понимал — в ванную они пошли не за тем, чтобы поговорить о делах. А эта дрянь, «руководящая и направляющая», словно бы назло меня дразнила.
Я услышал, как шелестит и с легким шорохом падает майка, как скрежещет «молния» джинсов, как с мягким щелчком расстегивается верх купальника и, шурша, сползают вниз трусики. И не только услышал. Мне увиделось все это. В моем мозгу, во внутреннем зрении появился образ раздевшейся, нагой Тани. Крепко сбитой, плотной, но не толстой женщины, той самой, что утром ухватила меня в объятия, так же, как следом за мной ныне покойного Кота и нетерпеливого Джека. А теперь с ней был Толян. Я видел его! Мощного, матерого, обвитого мышцами, с мохнатой грудью и синими наколками.
— Ну-ну, — строго сказала ему Таня, когда Толян положил ей руки на талию,
— не спеши. Я же сказала, мне помыться надо…
— Соскучился я… — виновато сказал он, и я УВИДЕЛ, как он убирает руки.
— Месяц терпел, а тут заторопился? Уж помучайся еще полчасика… Зато там, наверху, в чистенькой постельке… Верно?
— Давай, голову помою. Волосы у тебя красивые…
Нет, я не воображал эту сцену по звукам. Я ВИДЕЛ! Видел все воочию, будто стоял за спиной Толяна или заглядывал откуда-то сбоку.
Кармела перелезла через край ванны, осторожно опустилась в горячую зеленоватую воду, подставила свои слипшиеся, растрепанные волосы под струю воды, а Толян осторожно принялся намыливать ей голову, приговаривая:
— Подстриглась бы ты, Танюльчик. Такие волосы шикарные, но не по твоей работе. Вот, смотри, сено нашел. А вон иголка сосновая, смола…
— Ой! — пискнула Кармела. — Осторожней… Выдерешь волосы, я плешивой останусь. И вообще, ты мыться взялся или ласкаться… Ну потерпи, потерпи, пожалуйста…
Конечно, Толян, как видно, от избытка женской ласки не страдал. Я так понял, что жениться он еще не успел, а фермерская жизнь к поискам подруг не очень располагала. Да и не каждой понравится мужик, не вылезающий из свинарника. А тут приезжает раз в месяц такая вот звезда, позволяет себя мыть и любить… С ума сойдешь! Конечно, ему трудно было удержаться, чтобы ее не потрогать.
Но это ведь все ТАМ, в ванной, а я нахожусь в кладовке. Бог с ним, что я все слышу, но как я видеть могу? Добро бы я еще фантазировал, был сильно озабочен на сексуальную тему, тогда могло бы втемяшиться в голову, хотя со мной такого не бывало. А ведь я, наоборот, стараюсь отогнать эти видения. Не выходит. Хуже того, чем больше я противлюсь видению картинки из ванной, тем ярче она становится. Таня встала на колени, и Толян стал тереть ей спину, но мочалка у него как-то все время непроизвольно скатывалась с боков и подъезжала к Таниным грудкам… Я бы тоже на его месте не стал бы их обходить.
— Несносный ты поросенок… — прошептала Кармела. — Ты зачем меня кипятишь раньше времени?!
— Хочется… — просопел Толян. Но Таня строго сказала:
— Все. Иди наверх и жди. Мне надо самое главное в порядок привести… Топай, топай… Пять минуточек всего…
Толян был парень исполнительный. Он пошел на второй этаж, и я услышал, как он укладывается в постель. Это было где-то над моей головой. Но Толяна в постели я не увидел, да и звуки его шагов наверху слышались очень глухо. А вот Таню — продолжал видеть. Еще ярче, чем прежде. Эта самая «руководящая и направляющая» показала мне, как именно Таня приводит в порядок «самое главное», хотя я этого не просил.
Какие-то контрольные системы докладывали, что я никуда не уходил с топчана и лежу на нем с открытыми глазами. Мое нормальное зрение и слух воспринимали окружающий мир. Но все это было как бы второстепенное. Все сильнее и ярче виделось то, чего я не должен был и по идее не мог слышать. Глаза у меня сильно слипались, я вроде бы засыпал, то есть отключался от реального мира. Но то, что я воспринимал при посредстве «руководящей и направляющей», по мере отключения реальности начинало эту реальность подменять! Я словно бы оказался совсем рядом с Таней, но не видел себя. Я там был, но меня там не было. Мои глаза были уже закрыты, но я прекрасно видел, как Таня вылезает из ванной, встает на резиновый губчатый коврик, как капельки воды стекают по ее смуглым бедрам, капают с иссиня-черных волос, которые она взялась протирать махровым полотенцем… Я слышал, как она неровно дышит, торопясь закончить свой туалет, чтобы поскорее побежать к Толяну. Наконец, я ощутил ароматный запах мыла и шампуня, исходивший от ее свежевымытой кожи. Три дистанционных чувства — зрение, слух, обоняние, говорили мне: «Ты — ТАМ», и лишь два контактных чувства — осязание и вкус, возражали, утверждая: «Ты — ЗДЕСЬ!»
И умом я, кажется, понимал, что нахожусь ЗДЕСЬ, то есть в кладовке, где у двери дремлет на вахте обученная собака, которая не даст мне сделать лишнего шага. Но это было очень слабое, словно бы придуманное понимание. И память о прошедшем дне оказалась где-то глубоко — примерно там, где память о событиях, пережитых не мною, а Брауном.
Таня надела на голое тело халат, сунула ноги в шлепанцы и, выйдя из ванной, направилась к лестнице. Находясь в кладовке, я должен был услышать ее шаги, но не более того. Шаги я действительно услышал, однако самым странным и смешным, пожалуй, оказалось то, что следуя, как невидимка, за поднимавшейся по лестнице Таней, я отчетливо услышал из-за двери кладовки… свой собственный храп! Черт побери! Сплю я или нет?
Выходило, что реально — сплю. Но и не сплю тоже. Тело покоилось, а душа путешествовала. Фантомный Баринов, однако, бродил по материальному миру. Он не видел себя, не слышал своих шагов, но ощущал запах идущей впереди Кармелы, ее шлепанцы отчетливо притопывали по скрипучим ступенькам лестницы, а на волосах при свете лампочки, горевшей в прихожей, играли золотые волны. Нет, это был не сон. Такого состояния я еще не испытывал, хотя над моим бедным мозгом уже проделали немало экспериментов. И без спросу вселили американца, и воскресили из небытия жителей XVII столетия, без которых я прекрасно бы обошелся, и еще какой-то странный прямоугольник на томограмме обнаружился… Небось кто другой давно бы сидел в дурдоме, а я все еще числюсь нормальным. Ведь я даже толком не знаю, что со мной происходило на самом деле, а что я видел по воле всяких там «руководящих и направляющих», начиная с собственного отца и кончая незабвенным «Главным камуфляжником»…
Таня вошла в спальню. Я увидел, как Толян, животом лежавший на простыне, облапив подушку, встрепенулся и повернулся к ней передом… Интересно, как они называют то, что мы с Ленкой обозвали «главной толкушкой»?
— Заждался… — прошептала Таня. — Бедненький «пыжик»… На тумбочке у кровати горел ночничок в форме футбольного мяча. Они оба, и Толян и Кармела, смотрелись в этом желтоватом свете очень клево. Особенно когда Толян порывисто выхватил Таню из халата и притиснул к себе, бормоча:
— Попалась, мучилка моя?
— Попалась… — покорненько шепнула Кармела. — Никуда не денусь…
И цепко обвилась вокруг Толянова торса, всем телом прилипла к нему, а он начал бегло, жадно, будто кто-то вот-вот отберет, целовать эту не бог весть какую мордашку, крепкие плечики, большие, но висловатые груди…
— Какие мы голодненькие… — просюсюкала Таня. — Что ж ты «пыжика» раз в месяц кормишь? Неужели у тебя тут никакой коровницы нет, а?
— Нет, — прорычал Толян, скользя лапами по ее спине, поглаживая зад, ляжки, бедра… Мне даже показалось, что он проверяет, все ли в комплекте? Да все, все у нее в комплекте, братан! Утром проверяли аж втроем…
Любая другая баба после такого рабочего дня наверняка была бы сонной и квелой. Кроме траха перед видеокамерой — уже его должно было хватить для того, чтоб ничего больше дня два не хотеть, — а ведь была еще и стрельба, и автокросс по лесам. Ленка моя, как и Зинуля, исполнять супружеский долг может и не отказались бы, но ждать восторгов страсти от них не приходилось. А если их не попросить, то и продрыхли бы до утра.