Воинов Александр. Отважные

   - А в народе не приметили, кем и в каком направлении вывезены картины? - опять спросил Громов. - Люди ведь все замечают. Вы не расспрашивали?
   - Расспрашивал, - грустно ответил старик. - Но ведь это ночью было, а нам ночью выходить на улицу - верная смерть была. Сами знаете. Однако подглядел кое-кто, как этот мерзавец Блинов грузился. Запихивали к нему в машину какие-то тюки. А что там было - картины или шубы каракулевые, - это уж он один знает... А вот я знаю, что нет у нас теперь самых лучших картин. И все... - Он отвернулся и громко высморкался.
   Все минуту молчали.
   Морозов озабоченно потер темя.
   - Так, так... Ну что ж, Григорий Фомич, приходите завтра ко мне этак часам к двенадцати. Поговорим, подумаем...
   - Куда прийти-то? - спросил старик.
   - Известно куда, в горсовет. Он ведь уцелел.
   - На старое место? Это приятно. Приду. Непременно приду.
   Пожав худую холодную руку старика, все трое двинулись к выходу. А он, склонив голову набок, долго смотрел им вслед. И на лице у него было какое-то странное выражение - радостное и грустное одновременно.
   - В лагерь! - коротко приказал Стремянной, когда все снова сели в машину.
   Но в эту минуту из-за угла опять появился капитан Соловьев. Чтобы не сердить начальника штаба, он старался не бежать и шагал какими-то особенно длинными, чуть ли не полутораметровыми шагами.
   - Товарищ подполковник! - возбужденно начал он подойдя к машине и положив руку на ее борт. - Мы обнаружили местное казначейство...
   - Казначейство? - с интересом переспросил Морозов и с непривычной для него живостью стал вылезать из машины. - Где же оно? А ну-ка, проводите меня туда!..
   - Да что там, в этом казначействе? - Стремянной с досадой пожал плечами. - Какие-нибудь гитлеровские кредитки, вероятно... - Ему не хотелось отказываться от решения ехать в лагерь.
   - Нет, там и наши советские деньги есть, огромная сумма, - их сейчас считают. Но, главное, знаете, что мы нашли? - Соловьев вытянул шею и сказал таинственным полушепотом: - Наш несгораемый сундук! Помните, который под Воронежем при отходе пропал?..
   - Да почему вы думаете, что это тот самый?
   - Ну как же!.. Разве я один его узнал? Все наши говорят, что это сундук начфина Соколова.
   Стремянной недоверчиво покачал головой:
   - Сомневаюсь. А где он стоит, этот ваш знаменитый Соколовский сундук? В казначействе, говорите?
   - Никак нет. Он тут, рядом.
   - Рядом? Как же он сюда попал?
   - Очень просто, товарищ подполковник. Немцы его вывезти хотели. Погрузили уже... Вы, может, заметили - там, на углу, автобус стоит с драконами. Так вот, в этом самом автобусе... Ох, и махина! Едва вытащили...
   - Интересно, - сказал Стремянной. - Неужели и вправду тот самый сундук? Не верится...
   - Тот самый, товарищ подполковник. - Соловьев для убедительности даже приложил руку к сердцу. - Все признают. Да вы сами поглядите! Или сначала прикажете в казначейство?
   Стремянной, словно советуясь, посмотрел на Громова и вышел из машины.
   - Хорошо... Посмотрим, пожалуй, сначала на казначейство, а потом и на сундук, - сказал он. - Только побыстрее. Надо успеть еще до темноты осмотреть концлагерь.
   Глава тридцать пятая
   СНОВА КОВАНЫЙ СУНДУК
   Казначейство гитлеровцы устроили в том же трехэтажном каменном доме, где до войны располагалось городское отделение Государственного банка.
   Когда Стремянной и Громов вошли в операционный зал, первое, что они увидели, был большой письменный стол, заваленный грудами денег. Рядом стоял часовой, а вокруг - за соседними столами - штабные писари считали ассигнации и тут же заносили подсчитанные суммы в ведомости.
   Над кассой висело еще не сорванное объявление бургомистра: "Господа налогоплательщики! Помните, ваш долг вносить налоги в установленные городским управлением сроки. Уклоняющиеся будут рассматриваться немецким командованием как саботажники, подлежащие отдаче под суд".
   Соловьев бодро, слегка выпятив грудь, шагал впереди Стремянного. Он был очень доволен, что тот отозвался на его приглашение осмотреть казначейство. Что ни говори, а приятно показать начальству, как четко организовано у тебя дело и в каком безупречном порядке происходит учет трофеев.
   - Деньжищ-то, деньжищ! - высоко подняв светлые брови и оглядев столы, сказал Морозов. - Сколько же их тут примерно? - спросил он у старого усатого писаря, очевидно из счетных работников.
   Старик ловко управлялся с делом - ассигнации так и мелькали у него в руках, - и стопка туго перевязанных шпагатом пачек росла прямо на глазах.
   - Да уж миллион семьсот тысяч, - усмехнулся писарь, обвязывая веревкой очередную пачку сотенных бумажек. - А вообще-то не очень много - всего миллионов пять-шесть будет.
   - Нечего сказать - мало! - удивился Морозов. - Да это же целый бюджет!
   Громов обошел вокруг стола, взял сотенную бумажку в руки и стал ее пристально рассматривать.
   - А не кажется ли вам подозрительным, - обратился он к Стремянному, что здесь так много совершенно новых, даже неизмятых денег?
   - Что ты хочешь сказать, Артем Данилыч? - спросил Морозов и тоже взял одну из новеньких ассигнаций. - Думаешь, деньги фальшивые?
   - Возможно.
   - Думаешь, нарочно их сюда подбросили?
   - Это надо проверить, - ответил Громов.
   - Гм!.. - Морозов взял в руки несколько ассигнаций и, склонив голову набок, будто любуясь, стал их рассматривать.
   - Что ж, устроим экспертизу, - предложил Стремянной. - Разумеется, так пускать их в обращение не следует.
   - Никакой экспертизы не надо, - сказал Морозов. - И так ясно - деньги фальшивые.
   - Почему ты так уверен, Сергей Филиппыч? - повернулся к нему Громов.
   - Да уж уверен... Ну-ка, посмотри еще разок, да повнимательнее, и ты сейчас уверишься.
   Громов вытащил из пачки одну ассигнацию и стал пристально ее разглядывать. Он вертел ее и так и этак, смотрел на свет, пробовал плотность бумаги пальцами. По его примеру Стремянной тоже взял одну сотенную, вытащил из кармана другую и стал тщательно сличать обе ассигнации. Так прошло несколько минут.
   - Нет, - наконец сказал Громов. - Ничего не вижу. Деньги как деньги!..
   - Ну, а ты, Стремянной, что скажешь?
   - Да что сказать? Выдай мне этими деньгами зарплату - возьму без всяких сомнений.
   - Эх вы, эксперты!.. Давайте-ка сюда! - Морозов отобрал у них ассигнации и сложил вместе. - Смотрите!.. Видите?.. Номера и серии на них одинаковые!.. На этой бумажке серия ВС 718223 и на другой тоже. Я просмотрел целую пачку новых денег - и все с одним номером...
   - Ай да Сергей Филиппыч! - воскликнул Громов. - Смотри, как просто, а?.. И ведь не догадаешься...
   - Что же нам с этими деньгами делать? - озабоченно спросил Стремянной.
   - Сжечь, понятно, - сказал Громов, - а несколько кредиток пошлем в Москву для изучения...
   - Правильно!.. Капитан! - Стремянной подозвал к себе капитана Соловьева, который в эту минуту складывал плотно увязанные пачки денег в брезентовый мешок. - Проверьте деньги как можно тщательнее. Если есть настоящие, отделите их.
   - А у нас это уже сделано, товарищ подполковник, - доложил Соловьев. Начфин Барабаш с самого начала распорядился новые бумажки пересчитать отдельно. А как прикажете поступить с настоящими деньгами?
   - Сколько их, кстати?
   - Сто пятьдесят шесть тысяч.
   - Сдайте их в нашу финансовую часть, товарищ Соловьев. Майору Барабашу.
   - Слушаюсь, товарищ подполковник! Будет сделано.
   - Ну, а теперь давайте поглядим на сундук, - сказал Стремянной и направился к двери, подав знак Соловьеву следовать за ним.
   На этот раз им не пришлось ехать на машине.
   Соловьев провел их какими-то проулками, дворами и огородами на соседнюю улицу. Несколько минут они шли мимо недавнего пожарища, среди обожженных, почерневших от пламени лип и берез. Перед ними беспорядочно громоздились обглоданные огнем балки, груды битого кирпича, искореженной утвари...
   - Постойте, товарищи! - сказал Стремянной оглядываясь. - Куда это вы нас ведете? Ведь это, если не ошибаюсь, было здание сельскохозяйственного техникума. А теперь и не догадаешься сразу! Какой тут сад был до войны красота!..
   - А гитлеровцы что здесь устроили? - спросил Громов.
   - Городское гестапо, - ответил Соловьев. - Место, понимаете сами, укромное, и участок большой...
   Громов молча кивнул головой.
   - Ну, а где же сундук? - спросил Стремянной.
   - А мы его вон в ту проходную будку внесли, где охрана гестапо была. Я около него человека оставил.
   - Ладно. Посмотрим, посмотрим...
   Они пересекли сад и вошли в небольшой деревянный домик у самых ворот, выходящих на улицу.
   Узенький коридорчик, фанерная перегородка с окошком, наглухо закрытым деревянным щитом, а за перегородкой - небольшая комната. В одном углу железная печка, в другом - грубо сбитый, измазанный лиловыми чернилами стол.
   Посредине комнаты стоял сундук. Присев на его край, боец в дубленом полушубке неторопливо скручивал козью ножку. При появлении Стремянного он встал.
   - Ну-ка, ну-ка, покажите мне этот сундук, - весело сказал Стремянной. - А ведь в самом деле наш!.. Никак не ожидал, что еще придется его увидеть.
   Он наклонился, внимательно осмотрел сундук, провел рукой по крышке, ощупывая железные полосы с частыми бугорками заклепок и целую россыпь затейливых рельефных бляшек, изображающих то звездочку, то ромашку, то морскую раковину.
   А в это время Морозов деловито осматривал сундук. Не видя никаких признаков замка и замочной скважины, он только по затекам сургуча на стенках установил, в каком месте крышка отделяется от ящика.
   - Не понимаю все-таки, как этот сундучище открывается? - спросил он.
   - А вот сейчас увидите, - ответил Стремянной, продолжая ощупывать крышку и что-то на ней разыскивая. - Ага!.. Вот ковш... А вот и ручка... Большая Медведица...
   - Какая еще медведица? - удивился Громов.
   - Минуточку терпения!..
   Стремянной нажал несколько заклепок, повернул какую-то ромашку налево, какую-то раковину направо и свободно поднял тяжелую крышку сундука.
   - Наш! - сказал он торжествующе. - Но содержимое не наше.
   Все заглянули в сундук. Он был доверху полон разнообразными ценными золотыми вещами, в лихорадке последних сборов кое-как засунутыми сюда.
   - Так! - сказал Громов.
   Соловьев нагнулся и вытащил газетный сверток, в котором оказалось двенадцать пар золотых часов, ручных и карманных, а затем и еще много самых разнообразных предметов; объединяло их между собой только одно качество их ценность.
   - Ничего себе нахапал, собака! - сказал Морозов. - А ты, Стремянной, еще говоришь: "содержимое не наше". Как это - не наше? Все наше! У нас наворовал. А что, больше там ничего нет?
   - Есть, - ответил Соловьев и извлек из сундука несколько папок с документами.
   - Все больше по-немецки, - сказал Громов, раскрыв одну из папок и просмотрев несколько документов. - А вот это интересно! Смотрите-ка, смотрите, тут есть один любопытный документик - предписание направлять народ на постройку военных укреплений. Забирай, товарищ Стремянной. Пускай сначала у вас в дивизии посмотрят, а потом нам вернут...
   Стремянной быстро взял протянутый Громовым документ и торопливо пробежал его глазами. Но первые же строки напечатанного на машинке текста разочаровали его. Это был русский перевод распоряжения Шварцкопфа, представителя Тодта, бургомистру города Блинову. В распоряжении предлагалось усилить подвоз рабочей силы в район строительства укреплений. Документ был уже двухмесячной давности и если представлял некоторую ценность, то лишь как свидетельство того, что противник не приостанавливал работ даже в самые лютые декабрьские морозы. Следовательно, гитлеровское командование возлагало на эти укрепления большие надежды. Ничего более существенного в двадцати строках найти было нельзя.
   Стремянной внимательно пересмотрел все остальные документы, лежавшие в папке, но ни одного, касавшегося укрепленного района, среди них не было.
   Он засунул документы в полевую сумку и повернулся к Соловьеву:
   - Ну, капитан, составляйте опись вещей, да смотрите, чтобы ничего не пропало. Потом по описи надо будет передать в горсовет. Может, и хозяева еще найдутся, если только живы. - И он захлопнул крышку опустевшего сундука. - Идем, товарищи.
   - Постой, постой, - сказал Морозов, - объясни сперва, как он открывается.
   - Это довольно мудреное дело. Надо немножко знать астрономию. Ну, представляете вы себе Большую Медведицу?
   - Нет, серьезно! - сказал Морозов. - Без магии, пожалуйста!
   - Да я без магии. Просто замок здесь устроен довольно своеобразно. Для того чтобы открыть сундук, надо нажать несколько заклепок. Их тут множество, и почти все заклепки как заклепки. А семь штук фальшивые. Это, по существу говоря, кнопки, а не заклепки. Их надо в определенном порядке нажать: сперва третью кнопку в первом ряду - вот здесь, в центре железной полосы, потом шестую - во втором, пятую - в третьем; потом вот эту, эту, эту, - как видите, все кнопки расположены по контуру Большой Медведицы. И никакой магии. Теперь, для того чтобы окончательно открыть замок, мы поворачиваем эту ромашку и эту раковину... Вот и все - сундук открыт.
   - Чудеса! - сказал Морозов. - И какой мудрец это выдумал! Ну скажи ты мне, зачем вы эту редкость в части держали? Не проще ли было завести обыкновенный сейф?
   - Проще-то проще, да начфин у нас, говорят, романтиком был. Я-то вместе с ним совсем немного проработал. А сундук этот к нам от испанцев как будто попал, когда наша дивизия прошлой весной на Ленинградском фронте действовала. Разбили одну их часть, а штаб захватили вместе с казначеем и его сундуком. Вот мы и получили этот сундук в качестве трофея...
   - Бывает... - Громов поглядел на сундук. - У вещей тоже есть своя судьба, как у людей. Интересно, как он сюда попал, в оккупированный город? Кому напоследок служил?..
   - Да я и сам хотел бы знать. Странная эта история, товарищи, - ответил Стремянной.
   И он вкратце рассказал Морозову и Громову о событиях под Воронежем и о той обстановке, в которой пропал сундук.
   - Действительно странно, - согласился Громов. - И вы о Соколове никогда больше не слышали?
   - Нет.
   - Погиб, вероятно...
   Стремянной покачал головой:
   - Может быть, может быть... Одного только я не могу взять в толк. Сундук-то ведь цел. Стало быть, гитлеровцы узнали его секрет. Не стали же они испанцев запрашивать!
   Все двинулись по тропинке обратно к машине. Вдруг между двумя обугленными деревьями проглянула стена соседнего дома. Стремянной невольно остановился - таким странным ему показался этот кусочек свежевыкрашенной зеленой стены рядом с унылой чернотой обгорелых развалин.
   - Это еще что такое? - спросил он. - Кто тут жил?
   - А бургомистр здешний, - ответил всезнающий Соловьев. - Прежде тут, говорят, ясли были, а потом он свою резиденцию устроил.
   - Резиденцию, говорите? - усмехнулся Громов. - Интересно, где-то у него теперь резиденция! Наверное, в овраге каком-нибудь!..
   - Да и то ненадолго, - бросил через плечо Стремянной и быстро зашагал вперед.
   Глава тридцать шестая
   КОНЦЛАГЕРЬ "ОСТ-24"
   К воротам концлагеря Стремянной подъехал один. Времени было мало, забот много, и, выбравшись на улицу из полуобгорелого сада, окружавшего развалины гестапо, Морозов и Громов простились со своим спутником.
   Громов поехал в железнодорожные мастерские, Морозов зашагал к себе в горсовет, с фасада которого уже была сорвана вывеска "Городская управа".
   Разыскать лагерь было не так-то просто.
   Сначала Стремянной уверенно указывал шоферу путь, но оказалось, что там, где прежде была проезжая дорога, теперь машину чуть ли не на каждом повороте задерживали то противотанковые надолбы, то густые ряды колючей проволоки, протянутой с угла на угол, то глубокие воронки от бомб...
   В конце концов Стремянной махнул рукой и предоставил шоферу добираться до места как знает. Шофер попросил у начальника папиросу, поговорил на ближайшем углу со стайкой мальчишек, вынырнувших из какого-то тупичка, а потом тихонько, ворча себе под нос и браня рытвины и ухабы, принялся петлять среди пустырей, улочек и проулков, руководствуясь не столько полученными указаниями, сколько безошибочным инстинктом опытного водителя, привыкшего в любых обстоятельствах, светлым днем и темной ночью, доставлять начальство куда приказано.
   Наконец шофер свернул в последний раз, нырнул в какой-то ухаб и опять вынырнул из него...
   - Приехали, товарищ подполковник.
   Так вот оно, это проклятое место!
   Широкие ворота раскрыты настежь. Рядом с ними к столбу прибит деревянный щит с немецкой надписью "Ост-24".
   Под концлагерь гитлеровцы отвели две длинные окраинные улицы и обнесли их высокой изгородью из колючей проволоки.
   Машина медленно въехала в ворота. Стремянной соскочил на землю и остановился, оглядываясь по сторонам. Год назад эти улицы были такие же, как соседние. Ничего в них не было особенного. Те же домишки, палисадники, дворы, летом заросшие травой, а зимой заваленные снегом... А теперь? Теперь все здесь стало совсем другим. Просто невозможно представить себе, что он, Егор Стремянной, когда-то уже ступал по этой земле. А ведь это было - и сколько раз было!..
   Помнится, как-то осенью перед войной он возвращался по этой самой улице домой с охоты. Был вечер. На лавочках у ворот сидели старушки. Мальчишки, обозначив положенными на землю куртками ворота, гоняли футбольный мяч. Его собака вдруг ни с того ни с сего кинулась навстречу мячу. Мяч ударился об нее и отлетел в сторону. Все засмеялись, закричали: "Вот это футболист!" А он шел враскачку, приятно усталый, и что-то насвистывал... Нет, не может быть! Как он мог свистеть на этой улице? Да ведь тут и слова сказать не посмеешь...
   Стремянной медленно обвел глазами серую шеренгу домиков с грязно-мутными, давно не мытыми окошками.
   Домики казались вымершими. Ни одного человека не было видно на пустынной дороге, ни один дымок не поднимался над крышами.
   Ему захотелось поскорее уйти отсюда, поскорее опять окунуться с головой в горячую и тревожную суматоху оставленной за воротами жизни. Но он сделал над собой усилие, снял руку с борта машины, пересек дорогу и, поднявшись по щелястым ступеням, вошел в ближайший к воротам дом.
   Его сразу же, как туман, охватил мутный сумрак и тяжелый дух холодной затхлости. В домике пахло потом, прелой одеждой, гнилой соломой. Большую часть единственной комнаты занимали двойные нары. В углу валялась куча какого-то грязного тряпья, закопченные консервные банки - в них, видно, варили пищу.
   Стремянной с минуту постоял на пороге, осматривая все углы: нет ли человека.
   - Есть тут кто-нибудь? - спросил он, чтобы окончательно удостовериться, что осмотр его не обманул.
   Ему никто не ответил. Он стал переходить из одного домика в другой. Всюду было одно и то же. Грязное тряпье, консервные банки, прелая солома на нарах... Иногда Стремянной замечал забытые в спешке вещи - солдатский котелок, зазубренный перочинный нож, оставленный на подоконнике огарок оплывшей свечи. Все это выдавало торопливые ночные сборы. Кто знает, чей это был нож, чей котелок, кому в последний вечер светила эта стеариновая оплывшая свеча...
   Входя в очередной домик, Стремянной всякий раз повторял громко: "Есть тут кто-нибудь?" И всякий раз вопрос его оставался без ответа. Он уже перестал думать, что кто-нибудь отзовется.
   И вдруг в одном из домиков, не то в пятом, не то в шестом, с верхних нар послышался слабый, тихий голос:
   - Я здесь!..
   Стремянной подошел к нарам, заглянул на них, но в полутьме ничего не увидел.
   - Кто там?
   - Я...
   - Да кто вы? Идите сюда!..
   - Не могу, - так же тихо ответил человек.
   - Почему не можете?
   - Ноги поморожены...
   В глубине на нарах зашевелилась, зашуршала солома и показалась чья-то всклокоченная голова, потом плечо в старой, порванной военной гимнастерке, и человек со стоном подполз к самому краю нар.
   - Подожди, я тебе помогу, - сказал Стремянной, встал на нижние нары, одной рукой ухватился за столб, на котором они держались, а другой обнял плечи человека и потянул его на себя.
   Человек застонал. Тогда Стремянной правой рукой обхватил плечи человека, левую подсунул ему под колени и снял его с нар. Человек почти ничего не весил - так он был изнурен и худ. Он сидел на нижних нарах, прислонившись спиной к стене, и тяжело дышал. В надвигавшихся сумерках Стремянной не мог ясно разглядеть его лицо, обросшее бородой. Натруженные, в ссадинах руки бессильно лежали на коленях. Ноги в черных сапогах торчали как неживые.
   - Вы кто такой? - спросил Стремянной.
   - Пленный я... На Тиме в плен попал, - ответил солдат. А руки его все время гладили колени, остро выступавшие из-под рваных брюк.
   - Ну, а с ногами-то у вас что? Сильно поморозили?
   - Огнем горят... Ломят... Терпенья нет. - Человек минуту помолчал, а потом, пересилив боль, сказал сквозь зубы: - Мы на строительстве укрепрайона были. Нас сюда цельные сутки по морозу пешком гнали. А обувь у нас какая? Никакой...
   - Послушайте, послушайте-ка, - сказал Стремянной, - какой это укрепрайон? Тот, что западнее города?
   - Да, как по шоссе идти...
   - Далеко это отсюда?
   - Километров сорок будет...
   - Что же вы там делали?
   - Да что... доты строили... рвы копали... Ох, товарищ начальник, сил у меня больше нет!..
   - Сейчас отвезу вас в госпиталь, - сказал Стремянной, - там вам помогут... А сумеете вы на карте показать, где эти доты?
   - Надо быть, сумею...
   - А как же вы здесь оказались?
   - А нас сюда назад пригнали - склады грузить!
   - Когда?
   - Да уж четверо суток скоро будет.
   "Четверо суток! - крикнул про себя Стремянной. - Значит, это было еще до наступления".
   - Где же остальные?
   - Увели. Ночью... А куда, не знаю... Ой, ноги, ноги-то как болят! - Он крепко обхватил свои ноги и замер, чуть покачиваясь из стороны в сторону.
   Стремянной вынул из кармана фонарик и осветил ноги солдата. Ему стало не по себе. То, что он принял за сапоги, на самом деле были босые ноги, почерневшие от гангрены...
   - Вот несчастье!.. Держись-ка, друг, за мои плечи. - Стремянной поднял солдата и, как ребенка, вынес его на крыльцо.
   Он посадил его на заднее сиденье машины, укрыл одеялом, которое всегда возил с собой, а сам сел рядом. Машина тронулась.
   - Ты из какой дивизии? - спросил Стремянной солдата, с щемящей жалостью рассматривая его всклокоченную рыжую бороду и лицо, изрезанное глубокими морщинами.
   Что-то похожее на улыбку промелькнуло по лицу солдата.
   - Да из нашей, из сто двадцать четвертой, - тихо ответил он.
   - А в какой части служил?
   - В охране штаба...
   Стремянной пристально взглянул на солдата.
   - Еременко! - невольно вскрикнул он, и голос у него дрогнул.
   В сидящем перед ним старом, изможденном, человеке почти невозможно было узнать того Еременко, который всего год назад мог руками разогнуть подкову.
   - Я самый, товарищ начальник, - с трудом выдохнул солдат.
   - А меня признаешь?
   - Ну как же!.. Сразу признал...
   Тут машина вздрогнула на выбоине дороги, Еременко ударился ногами о спинку переднего сиденья и тяжело застонал.
   - Осторожнее ведите машину! - строго сказал Стремянной шоферу.
   Машина замедлила ход. Теперь шофер старательно объезжал все бугры и колдобины. Еременко сидел, завалившись на сиденье, с закрытыми глазами, откинув голову назад.
   Так вот оно что! Теперь Стремянной вспомнил все. Еременко и был тем вторым автоматчиком, который исчез одновременно с начфином. По всей вероятности, он знает, куда делся и Соколов.
   Стремянной осторожно положил руку на плечо солдата.
   - Товарищ Еременко... А товарищ Еременко... Не знаете ли вы, что с Соколовым? Где он?
   Солдат молчал.
   Стремянной дотронулся до его руки. Она была холодна. И только по легкому облачку пара, вырывавшемуся изо рта, можно было догадаться, что он еще жив.
   Через четверть часа Еременко был доставлен в полевой госпиталь, занявший все три этажа каменного здания школы. Еще через полчаса его положили на операционный стол, и хирург ампутировал ему обе ноги по-колена.
   Глава тридцать седьмая
   ДВА БОЙЦА
   В холодных лучах солнца поблескивает белый кафель полуразрушенной печи. Она возвышается в хаосе обгорелых досок, рухнувших перекрытий, щебня. А двое людей стоят и смотрят на эти развалины с выражением суровой печали на лицах.
   Один из них - высокий, немолодой, в продымленном полушубке, потерявшем свой первоначальный цвет; когда-то полушубок был белым, а сейчас темно-коричневый, и вырванные клочья зашиты неумелыми руками; другой мальчик в стеганом ватнике, с острым, обветренным лицом; он держит в руках трофейный немецкий автомат, широкий ремень которого опоясывает тонкую шею, и от тяжести мальчик немного сутулится. Трудно узнать в этом не по возрасту серьезном пареньке того мальчугана, который когда-то рыдал в пустой голубятне.
   - Катя! Катя!.. - шепчет Алексей. - Ну, пойдем, Коленька! Пора...
   Они бросают последний взгляд на то, что когда-то было их домом, поворачиваются и идут вдоль разрушенной, сгоревшей улицы. Идут и молчат, думая о той молодой светловолосой женщине, которую одновременно звали и Катей и мамой.
   Партизанский отряд вышел из леса. На городской площади партизаны прошли сомкнутым строем мимо представителя обкома и командира дивизии Ястребова. Это был последний парад. Сегодня к вечеру решатся судьбы. Большинство станет солдатами, а другие начнут восстанавливать город.
   Алексей Охотников уже знал, что пойдет с армией, хотя Колесник и уговаривал его остаться в городе. Разрушена железнодорожная станция, разбито депо - много работы! Обком партии отбирает специалистов. Одно дело он, Колесник, кадровый офицер, - а Алексею Охотникову после всех испытаний и тяжелого ранения нужно вернуться к труду.