Воинов Александр. Отважные

   - Смотрите-ка! И верно!.. А нет ли в нем консервов, ребятки?.. Очень уж я изголодался, сказать по правде... Так вы, говорите, самого Курта Мейера видели? - спросил он уже серьезно.
   - Видели, - усмехнулся Коля. - Не верите - посмотрите сами... Ну, нам домой пора!
   - Идите, идите, ребятки, - сказал Якушкин. - А я вот тут недалеко живу, поискать снарядных ящиков на дорогу вышел - топить нечем... Ну, бегите, бегите...
   Ребята пошли к городу, а Якушкин, кашляя, поплелся своим путем, высматривая, не темнеет ли где-нибудь на обочине дороги брошенный отступавшими гитлеровцами пустой снарядный ящик...
   Глава сорок пятая
   ЕЩЕ ОДНА ЗАГАДКА
   Дивизия получила приказ двигаться к Обояни и освободить ее. Ранним утром Ястребов собрал командиров полков и рассказал им о боевых задачах, которые должны решать полки.
   До выступления оставалось немногим более суток.
   Стремянной сидел у себя за столом и просматривал донесения, когда, слегка приоткрыв дверь, в комнату к нему заглянул штабной переводчик.
   - Товарищ подполковник, разрешите войти?
   - Заходите. У вас что-нибудь спешное? - не поднимая головы, спросил Стремянной.
   - Да вот перевел несколько немецких документов, товарищ подполковник. Пришел вам доложить.
   - Есть важные?
   - Нет. Разве что документ об укреплениях. Да и тот носит слишком общий характер; он касается главным образом распределения рабочей силы. Все остальное в том же роде. Есть, правда, еще один занятный документ, но он интересен скорее с точки зрения психологической, чем с военной.
   - Это что за документ?
   - Записная книжка начальника гестапо Курта Мейера. Та, что заведующая детским домом принесла... К сожалению, записей в ней мало и все они, так сказать, личного порядка...
   Стремянной оторвал глаза от лиловых строчек донесения и посмотрел на переводчика:
   - Что же, в таком случае, вы нашли в них интересного?
   - Характер, товарищ подполковник. Ход мышления. Это, я бы сказал, типичный гитлеровец старшего поколения. Но в двух словах это объяснить трудно. Вы лучше сами на досуге поглядите.
   - На досуге?.. - Стремянной усмехнулся. - Ладно, оставьте. Авось будет у меня когда-нибудь досуг...
   Он положил на пачку бумаг еще несколько перепечатанных на машинке листков, которые он взял у переводчика.
   Вечером, собирая со стола бумаги, Стремянной наткнулся на записки Курта Мейера. Он мельком, стоя у стола, проглядел несколько зажатых скрепкой страниц, и вдруг что-то привлекло его внимание. Он сел на стул и, положив перед собой листки, принялся перечитывать их сначала.
   Что ж, надо отдать справедливость этому Курту Мейеру, каждая его запись была черточкой, из которых постепенно складывался довольно выразительный портрет.
   Стремянной вспомнил фотографии, которые показал ему фотограф Якушкин, и другие, найденные в архивах гестапо. Белокурый плотный и плечистый человек. Крупная голова, широкий подбородок, короткий, чуть вздернутый нос... Лицо самодовольное, уверенное, грубое... Красноречивые снимки! И, однако же, убористые строчки записной книжки говорят еще больше, чем фотографии.
   Вот совсем лаконичные записи: "11 сентября 1942 года расстреляно 150 человек", "25 сентября - 176 человек. Двое сопротивлялись. Убиты на месте".
   Далее Курт Мейер подробно описывал октябрьское наступление. Восхищался необычайной живописностью боевого зрелища, но тут же отмечал, что русские летчики его скоро испортили, и ругал какого-то капитана Фрея, который пришел к нему с письмом от умирающей жены и попросил отпуск. Он пообещал Фрею послать его на передовую. "Слабость не для немецкого солдата. Умрет жена - будет другая. В Германии теперь много вдов".
   Несколько записей особенно привлекли внимание Стремянного.
   "4 ноября. Бургомистр начинает раздражать меня. Слишком много самомнения. Он уверен, что один на свете знает, как надо обращаться с русскими. Интриган! Однако в Берлине у него связи. Его признают одним из лучших специалистов по русскому вопросу. Я не возражаю. Пускай он останется в России до смерти и даже после смерти со всеми своими столами, мехами и диванами... Но надо отдать справедливость - у него удивительный нюх. Я не предполагал, что в таком маленьком городе можно так много набрать".
   "15 декабря. Эта свинья бургомистр! Поручил ему организовать на базаре облаву, а он и этого не сумел. Идиот!.. А еще уверяет, что расправится со всеми подпольщиками и партизанами и что будто бы скоро окончательно добьется их полного доверия.
   Сегодня опять был в местном музее. На мой взгляд, ничего интересного, но Митци сказала, что некоторые картины имеют большую ценность".
   Дойдя до этого места, Стремянной невольно остановился. Вот как! Значит, Курт Мейер уже давно приметил добычу. Интересно!
   Стремянной внимательно проглядел дневники до конца, выискивая записи, касающиеся военной обстановки. Нет, об этом ничего не было сказано. Зато все чаще и чаще попадались заметки о бургомистре. Очевидно, отношения этих двух гестаповцев портились с каждым днем.
   "Этому карьеристу решительно нельзя доверять! - писал Мейер. - Уверен, что, несмотря на союз, который мы с ним заключили, он каждый день пишет на меня доносы. Но мы еще посмотрим, кто кого".
   "На самом деле это просто дурак, - писал он в другом месте. Провинциал! Напускает на себя таинственность, говорит загадками. Обыкновенный шпион, от которого отрекаются, когда он больше не нужен. Разгадать его так же легко, как открыть сундук, которым он гордится. Я один раз видел, как он его открывал, и с меня довольно. Большая Медведица! Малая Медведица!"
   Стремянной вдруг поднял голову. Внезапная догадка заставила его встать с места и раза два пройтись из угла в угол.
   "А ведь Воронцов, наверное, прав: в ящике должно быть второе дно... Но как проникнуть в это потайное нижнее отделение?.."
   Теперь он точно вспомнил один давний, казалось бы, совсем незначительный разговор с Соколовым.
   Он, Стремянной, предложил заменить громоздкий кованый сундук обычной несгораемой шкатулкой. Соколов решительно отказался.
   - Зачем это? - сказал он. - Все у нас в финчасти привыкли к этому сундуку. Вы только посмотрите, какая работа. Искусство, можно сказать! А насчет прочности уж я за него ручаюсь! Из любого огня цел выйдет. Обратите внимание, какое у него дно, товарищ начальник, отличное железо, чуть ли не в палец толщиной!
   В самом деле, дно было какое-то необыкновенно толстое. В нем вполне могло поместиться секретное отделение.
   Теперь понятно, почему Соколов так не хотел заменить этот трофейный сундук обыкновенным денежным ящиком... Может быть, он даже нарочно испортил старый ящик, когда узнал, что захвачен сундук, в котором есть секретное устройство.
   Кто знает, что прятал он под вторым дном: ценности, важные документы?
   Конечно, упоминание о "Малой Медведице" может быть простой шуткой. Ирония, так сказать. Однако ведь "Большая Медведица" - не выдумка. Кнопки на сундуке расположены именно в этом порядке. А что, если "Малая Медведица" - ключ к потайному отделению? Следовало бы попробовать. Только надо поточнее узнать, как выглядит эта "Малая Медведица". Придется спросить метеоролога. А потом сразу к Воронцову - сундук-то ведь теперь у него стоит.
   Стремянной сунул в карман листки дневника и вышел, на ходу натягивая полушубок.
   Глава сорок шестая
   "ОПЕРАЦИЯ К В"
   В это утро Коля и Витя поднялись еще затемно. Тихо ступая, чтобы никого не разбудить, прошли в столовую и сели за стол. Они старались спорить негромко, но оба все больше и больше горячились.
   - Нет, - говорил Витя, слегка заикаясь от волнения. - Н-нет, н-никуда я б-больше не пойду. Достаточно позавчерашней истории. Ты что, в самом деле, хочешь, чтобы нас выгнали?
   Клавдия Федоровна, узнав, что они нарушили ее распоряжение и отправились на элеватор, не на шутку рассердилась.
   При такой дисциплине она не может нести ответственность за каждого из них. И потом, это прямое неуважение к ней. Клавдия Федоровна сказала это тихо и вышла из комнаты. И вот теперь Витя отказывается от поисков.
   - Никто нас не выгонит, - упрямо твердил Коля. - Это она просто так говорит. Ну за что нас выгонять! Ничего мы такого не сделали. А выгонит, так я в горком пойду!..
   В глубине же души Коля сам считал себя виноватым. Но больше всего Колю мучило то, что он не догадался окликнуть патруль. Подумать только - если бы ему пришло в голову послать Витьку вниз, в город, они бы взяли Курта Мейера живым. Он не успел бы застрелиться, другими словами - не ушел бы от суда и не унес бы с собой в могилу ценные сведения, какие от него можно было получить.
   Всю ночь Коля ворочался с боку на бок, мысленно споря с Клавдией Федоровной, представляя себе, как бы они принесли в комендатуру раненого Курта Мейера, если бы все было сделано как надо, и он бы не успел застрелиться. К утру в голове у него созрел новый план. Они с Витькой в полной тайне будут продолжать поиски. В городе еще немало закоулков. Даже здесь, рядом...
   Конечно, все это рискованно. Но если они найдут картины, то никто не скажет им ни слова. Больше того - и вчерашнее забудется..
   Предстоящий поход он решил назвать "операция КВ". Название это получилось от соединения начальных букв двух имен "Коля - Витя".
   После того как операция получила собственное название, ему стало даже весело, вчерашние события уже не казались такими огорчительными и ужасно захотелось поскорее все начать сначала. Улизнуть незаметно из дома - и айда!.. Был бы жив Геннадий Андреевич, он наверняка бы его похвалил. Действуй, Коля!..
   И вдруг все планы рушатся... Да еще из-за чего? Из-за рассудительного, скучного, благоразумного Витьки! Откуда это опять у него? Ведь еще совсем недавно был человеком! Врагов не боялся - гранаты в них кидал. А сейчас тюфяк тюфяком. Узнать нельзя!..
   Коля бранился, спорил, убеждал, уговаривал, но все было напрасно. Витя упрямо стоял на своем:
   - Сказал, что не пойду, и не пойду!
   Кончилось тем, что Коля крикнул:
   - Ну и оставайся! - накинул на плечи ватник и, хлопнув дверью, выбежал во двор.
   Витя минут десять молча сидел за столом. Пока они с Колей спорили, за окном уже совсем рассвело. Ночной сумрак понемногу растворился в солнечном морозном сиянии.
   А дом между тем просыпался. За стеной смеялись девочки. В сенях плескалась вода. Кто-то, топоча ногами, пробежал по коридору.
   "До завтрака еще добрых полчаса, а то и час, - подумал Витя. - Пойти, что ли, посмотреть - может, он и не ушел?.."
   Он надел свое пальтишко и вышел на крыльцо.
   Утро было тихое, безветренное. На перилах крыльца лежала полоска снега, нежного, пушистого и легкого.
   Витя медленно спустился по заснеженным ступеням. Под ногами похрустывало. Дышалось как-то удивительно глубоко и спокойно.
   Пройдя несколько шагов, Витя остановился, оглядываясь. Где же Колька? Он успел заметить, как в приоткрытую дверь высунулась голова Май и тут же исчезла.
   И вдруг он услышал откуда-то из-за погреба голос товарища:
   - Витя, Витька!.. Иди сюда!..
   Голос был не сердитый, в нем слышались только нетерпение и озабоченность.
   Довольный тем, что Коля здесь, во дворе, и никуда не ушел, Витя безропотно пересек двор.
   Он нашел своего друга в укромном углу, между погребом и сараем, на гребне высокого сугроба.
   Коля стоял, держась за остроконечные пики забора, и смотрел в соседний сад, туда, где совсем еще недавно среди старых лип и густых кустарников прятался страшный дом гестапо.
   - Вот что, Виктор, - сказал он деловито, - необходимо осмотреть пожарище.
   - Чего же там осматривать? - удивился Витя. - Все же сгорело.
   - А может, не все.
   - Ну ладно, пойдем, пожалуй.
   - Кругом обойдем или прямо через забор?
   - Прямо.
   Они быстро перелезли через забор и, спрыгнув, увязли по колено в глубоком снегу. Вблизи пожарище казалось еще страшнее и непригляднее, чем издали. От дома сохранился только каменный фундамент. На нем беспорядочной грудой лежали обгорелые балки, куски штукатурки, лопнувшие от жара кирпичи. Мальчики обошли вокруг и остановились. Перед ними были заваленные кирпичом ступеньки, ведущие в подвал, и низкая, обитая железом дверь с толстым не задвинутым засовом.
   Дверь была приоткрыта.
   - Войдем? - спросил Коля.
   Они потянули к себе тяжелую дверь, она медленно, но плавно отворилась, и мальчики оказались в узком каменном коридоре. Должно быть, он разрезал подвал на две части по всей длине дома, но сейчас им удалось пройти по этому коридору всего пять или шесть шагов. Дальше коридор был завален битым кирпичом, железом, осыпавшейся штукатуркой. Только одна дверь налево, ближайшая к входу, уцелела, хоть никакой надобности в ней уже не было. Рядом зиял пролом, вдвое более широкий, чем эта тюремная низкая, обитая железом страшная дверь. Мальчики молча осмотрели ее, пощупали, заглянули в окошечко. Им обоим было не по себе.
   - Уж если попадешься за такую дверь, так не выберешься, - тихо сказал Витя.
   - Бывает и выбираются, - ответил Коля.
   Они пролезли в пролом и теперь стояли посреди камеры с серыми бетонными стенами и полом из больших каменных плит. Два узких, закрытых решеткой окошка почти не возвышались над уровнем земли. Но в камере было совершенно светло. Бело-голубой зимний свет щедро лился сквозь разрушенный потолок.
   - Как ты думаешь, здесь расстреливали? - шепотом спросил Витя.
   - Нет, наверное. Уводили куда-нибудь, - так же тихо ответил Коля. Представляешь себе: ночь, люди спят вот на этих нарах. Вдруг открывается дверь, кричат "выходи" и ведут убивать... - И Коля вздохнул, вспомнив тот подвал, в котором он встретился с двумя стариками, сделавшими ему и Мае много добра. - Смотри, что это? - вдруг спросил он.
   - Где? Где? Ничего не вижу! - отозвался Витя.
   - Да вот, на стене! Над самыми нарами... Смотри, написано...
   - Верно.
   Мальчики взобрались на нары и стали внимательно разглядывать неровные, выцарапанные каким-то гвоздем или осколком стекла неуклюжие буквы.
   "Федя, молчи!" - приказывал кто-то кому-то.
   "Валечка, меня убили 27 окт. Расти детей..." - подпись. Только никак нельзя ее разобрать...
   - А вон там, выше, смотри, какая длинная надпись! Давай-ка прочитаем, - сказал Коля.
   И мальчики, привстав на цыпочки, принялись читать.
   Прошло добрых десять минут, пока они разобрались в этих неверных линиях, царапинах, щербинах, покрывающих бетон.
   "Товарищи, мы умираем, - было выведено на стене. - Осталось жить 3 часа. Боритесь, работайте, живите. Мы держались до конца". И фамилии: "Шубин, Фомичев, Коробов, Самохин, Кондратенко..."
   - Слушай-ка, - сказал вдруг Витя, - а ведь Шубин - это, наверное, отец нашей Май. Помнишь, он был арестован, да так и пропал...
   Коля, ничего не отвечая, повернул к Вите голову. Он смотрел на него большими потемневшими глазами. И Витя понял, что он думает о своей матери. Ведь и она, наверное, прошла через этот подвал, прежде чем погибла на виселице...
   Разыскивая новые надписи, Коля присел на корточки и с трудом стал разбирать почти скрытое тенью от нар слово, смысл которого полностью никак не мог до него дойти, а когда наконец дошел, Коля даже вздрогнул и невольно схватился за Витино плечо:
   - Витя, смотри, что здесь написано!..
   - Что? Что?
   - Написано - "Опасайтесь". Видишь?
   Виктор взглянул через его плечо, но так ничего и не увидел, кроме каких-то царапин на штукатурке.
   - Не вижу, - сказал он, вглядываясь до боли в глазах. - Хоть убей, не вижу!
   - Да ты посмотри внимательнее... Ну куда ты смотришь? Вот внизу, у самых нар: "О-па-сай-тесь". Последние буквы совсем вправо, под нары ушли. И дальше что-то написано. Наверное, имя того, кого надо опасаться. Только там темно. Не видать ничего... Где бы нам спички достать?..
   - Ребята, вы тут? - вдруг услышали они сверху голос Май.
   Подняв головы, они увидели в просвете между двумя балками ее раскрасневшееся на морозе лицо.
   - Как вы туда забрались - по лестнице или через потолок? Я сейчас тоже к вам спущусь.
   - Нет! - не сговариваясь, крикнули Коля и Витя и, соскочив с нар, стремглав выбежали во двор.
   - Куда же вы? - подозрительно спросила Мая. - Нашли небось что-нибудь и прячете...
   - Просто там ничего хорошего нет, Мая, - как-то по-новому, мягко и дружески, сказал Коля. - Пойдем лучше отсюда. В других местах поищем. - И он соскочил на землю с кучи битого кирпича.
   - Ага! Вот тут кто! - вдруг послышался откуда-то из-за трубы знакомый голос. - И всюду-то они бегают, всюду бегают...
   Ребята оглянулись. В нескольких шагах от них, на обгорелой балке, стоял Якушкин, зябко поеживаясь в своем стареньком пальто. В руках он держал неизменную треногу от фотоаппарата, а сам фотоаппарат в потертом кожаном футляре висел у него на ремне через плечо. Темные выпуклые глаза его смотрели сквозь треснувшие очки удивленно, встревожено и как будто недовольно.
   - Что это вы в подвалах делаете? - ворчливо сказал он, подходя к ним поближе. - Так и хочется вам, видно, на мине подорваться.
   - А мы только так - вошли посмотреть, - сказал Виктор.
   - Посмотреть? - усмехнулся Якушкин. - Когда мина взорвется, ничего не увидишь...
   - А вы знаете, что мы там нашли? - сказал Коля.
   - Ну что? Что? - не то покашливая, не то посмеиваясь, спросил Якушкин и поправил сбившиеся набок очки. - Цепи какие-нибудь страшные?
   - И вовсе не цепи, - сказал Виктор, - а стенку с надписями... Там осужденные на смерть свои имена оставили...
   Коля оттеснил Витю и взволнованно заговорил:
   - И еще там о каком-то предателе написано... На стене, под самыми нарами... Сказано - опасайтесь, а кого опасаться, я не разобрал, там темно. Спички у вас есть?.. Давайте посмотрим!
   Мая даже руками всплеснула.
   - Ну не стыдно вам: сами все видели, а меня не пускаете! - И она бегом бросилась к заваленной кирпичом лесенке.
   - Мая!.. Мая!.. Не ходи! - закричал Коля.
   Но девочка уже исчезла за дверью.
   - Вот проныры! - покачал головой Якушкин. - Ну ладно, пойду уж и я посмотрю, что там за надписи такие...
   Мелкими шажками, чтобы не зацепиться за какой-нибудь камень, он вслед за Маей, кряхтя, стал спускаться в подвал.
   Мальчики посмотрели друг на друга и медленно пошли вслед за ним.
   Они увидели Маю на нарах. Она стояла, вытянув шею, и читала выцарапанные на бетоне надписи. Лицо у нее было серьезное, а глаза почти не мигали. Она боялась пропустить хотя бы одно слово, которое могла разобрать на этой скорбной стене. "Хорошо, если бы не увидела", - подумал Коля, замирая от жалости и сочувствия. Но Мая уже все увидела, все прочитала и все поняла. Она вдруг схватилась руками за стену, как раз в том месте, где виднелось глубоко и четко выцарапанное в цементе родное ей имя.
   - Папа!.. Папа!.. - закричала она, и слезы ручьем потекли по ее лицу.
   Мальчики, побледнев, стояли рядом и не знали, что им делать, как утешить ее.
   - Ах, ребята, - сказал Якушкин, - вот горе-то, вот горе!..
   Он подошел к Мае, легонько приподнял ее и, сняв с нар, поставил на пол.
   - Ну, девочка, не плачь, - он погладил ее по плечу своей жесткой рукой с длинными узловатыми пальцами, коричневыми от табака, - слезами не поможешь... А я вот сейчас сфотографирую эту стенку и подарю тебе карточку... Ну, успокойся, успокойся! Мальчики, - обратился он к растерянно стоящим в стороне Коле и Вите, - отведите-ка вы ее домой. Не нужно ей тут находиться.
   - Пошли, Мая, - сказал Коля и взял девочку за руку.
   Всхлипывая, Мая послушно пошла между Колей и Витей, а Якушкин, расставив треножник, стал приспосабливать аппарат, чтобы навсегда запечатлеть для истории эти последние слова погибших за Родину людей.
   Когда ребята подходили к пролому в заборе, они не заметили, что за ними, стоя на пороге проходной будки, наблюдает какой-то солдат. Постояв немного и оглядев пожарище, солдат скрылся в будке и захлопнул за собой дверь.
   Дети вернулись домой и обо всем рассказали Клавдии Федоровне. Она посадила рыдавшую Маю рядом с собой и долго, ласково утешала девочку.
   А через некоторое время верный своему слову Якушкин принес Клавдии Федоровне большую, еще влажную фотографию. На снимке все надписи на стене были видны отчетливо и казались высеченными на граните.
   Клавдия Федоровна горячо поблагодарила Якушкина, хотела ему заплатить, но Якушкин от этого наотрез отказался и поспешил уйти, сказав, что он только выполнил свой долг перед дочерью погибшего за Родину человека.
   - Пусть у нее останется память об отце...
   Подумав, Клавдия Федоровна решила пока не отдавать карточку Мае. Потрясение было слишком сильным, пусть пройдет время.
   Раздобыв спички, Коля и Витя перед ужином, ни слова не сказав Мае, снова отправились в подвал гестапо. Было уже темно, но мальчики шли по протоптанной тропинке и быстро оказались в камере. Они стали на колени перед нарами, и Коля чиркнул спичку.
   Неровный желтый свет выхватил из темноты край черных нар, запрыгал по серой шершавой стене.
   - Теперь видишь? - спросил Коля.
   Витя смотрел туда, где Коля водил спичкой.
   - Ничего не вижу, - ответил он, - дай-ка я сам.
   Коля передал ему коробок, и Витя зажег вторую спичку. Теперь, водя ею у самой стены, он с трудом разобрал выцарапанное на ней слово: "Опасайтесь..."
   - Вижу, вижу, - взволнованно сказал он.
   - А теперь давай свети под самые нары. Что там?
   Тут спичка догорела и обожгла Вите пальцы. Но, не чувствуя боли, он взял из коробка сразу три спички, сложил их вместе и разом чиркнул. Спички с треском вспыхнули. Витя прикрыл их ладонью и нырнул под нары.
   - Ну, что там? Что там? - нетерпеливо спрашивал его Коля.
   Витя долго молчал, пыхтел, затем, когда огонь совсем сник и в камере опять стало темно, вылез обратно.
   - Ничего там не разобрать, - сказал он. - Имя, может, и было, да там штукатурка осыпалась. Ничего не разберешь.
   - Ври!
   Коля сам забрался под нары, исчиркал чуть ли не целый коробок спичек, но так ничего и не разглядел.
   Белая осыпь штукатурки грядкой лежала на бетонном полу, и от окончания надписи на стене почти ничего не осталось.
   - А это что? - вдруг спросил Виктор, взглянув в дальний, самый темный угол под нарами. - Посвети-ка туда!
   - Что там?
   - Какие-то палки!
   Коля чиркнул последнюю спичку, и в сумеречном, пляшущем свете ребята разглядели смутные очертания каких-то предметов. Витя протянул руку и вытащил один из них. Это был плотный рулон жесткой ткани.
   Через минуту перед ребятами лежало уже несколько рулонов разной длины и толщины.
   - Как ты думаешь, что это? - спросил Витя.
   - Не знаю, - сказал Коля. - А ведь раньше их тут не было!
   - Не было, - согласился Витя. - Я утром все углы осмотрел. И под нары даже лазил.
   - Кто же это сюда положил?
   Ребята помолчали, ощупывая рулоны.
   - Может быть, Якушкин? - сказал Коля.
   - Наверное, он, - согласился Витя. - А ты заметил, как он старался нас отсюда поскорее выпроводить?
   И тут в памяти Коли вдруг возникло воспоминание о встрече со старым фотографом на улице, когда Якушкин, узнав, что он убежал от дяди Никиты, приютил его у себя... Он вспомнил и то, как дядя Никита ворвался тогда в дом Якушкина, силой увел от него Колю и, как арестованного, запер в подвале... Он ни за что не хотел оставить его у Якушкина. Почему? Может быть, он знал что-то о старике?.. Да и майор из штаба армии, который приходил в детский дом после того, как они нашли Мейера, подробно расспрашивал их с Витей о фотографе, когда они сказали, что встретили его возле развалин элеватора. Странные подозрения вдруг закрались в душу Коли.
   Внезапно наверху, у входа, хрустнул камень, раздались шаги, под сводами подвала сразу же заплясал тонкий луч фонаря, и ребята услышали чьи-то голоса.
   - Идите за мной! Сюда, вниз! - громко произнес незнакомый голос.
   Ребята хотели бежать, но поняли, что поздно, выход им отрезан. Не сговариваясь, они оба сразу метнулись под нары и притаились.
   - Тут кто-то есть! - услышали они снова тот же голос.
   - Навряд ли. Это, наверное, крысы, - ответил ему другой голос.
   Шаги приближались. Звякнули об пол приклады винтовок. Пришедшие остановились.
   - Ну, быстрее показывайте, куда вы их запрятали! - снова услышали ребята.
   И тут в ответ раздался дрожащий голос Якушкина:
   - Да что вы! Не я запрятал! Я их нашел вот здесь, под нарами...
   Луч фонаря метнулся по сторонам и уперся в лежащие на полу рулоны.
   - Почему под нарами? - усмехнулся человек, державший фонарь. - Вот же они, на полу!..
   Коля, замерев, глядел, как луч осветил руки человека, перебиравшего свертки.
   - Один... второй... третий, - начал считать Якушкин. - Должно быть десять, а тут всего девять.
   - Может быть, просчитались?
   - Нет! - возразил Якушкин. - Одного не хватает.
   - Ладно, составим акт, - сказал человек.
   Щелкнула кожаная крышка полевой сумки; на некоторое время в подвале наступила тишина, только шелестела бумага.
   - Какая досада, сломался карандаш! - произнес тот же голос. - Нет ли у вас ножика?
   - Есть, - с готовностью ответил Якушкин. - Пожалуйста, возьмите.
   - Лукин, подержи-ка фонарь.
   Луч фонаря дрогнул и переместился на другое место. Ребята услышали царапанье ножа о карандаш.
   - Ну и зазубрины на вашем ноже! - сердито сказал человек. - Совершенно не чинит. К тому же он сломан... Заберите его назад. - И после небольшой паузы спросил: - Нет ли у кого-нибудь карандаша?
   - У меня, товарищ сержант, - отозвался голос, которого ребята еще не слышали.
   Значит, вместе с Якушкиным их здесь четверо! И одного называют сержантом. У них с собой винтовки. Как странно, почему Якушкина сопровождают вооруженные люди? Голос фотографа звучит так неуверенно, словно он очень испуган.
   Как быть? Вылезти из-под нар? Но те, которые пришли сюда с Якушкиным, могут подумать, что они заодно с фотографом...