Ирина ВОЛКОВА
БЮРО УБОЙНЫХ УСЛУГ
— Что скажет история?
— История, сэр, как всегда, солжет.
Джордж Бернард Шоу
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Как ни больно признавать сей нелицеприятный факт, история человечества, точнее, некая традиционно сложившаяся версия, преподносимая нам под видом истории человеческого рода, по большей части основывается на непроверенных и весьма сомнительных слухах.
Именно поэтому исследования столь уважаемых ученых, как профессор Саламанкского университета де Арсилья и иезуитский историк и археолог Жан Гардуин, научно обосновавших гипотезу, что древняя история была сочинена в Средние века, всячески замалчиваются и дискредитируются приверженцами классической хронологии.
Аналогичная участь постигла и немецкого приват-доцента Роберта Балдауфа, доказавшего на основании чисто филологических соображений, что не только древняя, но даже ранняя средневековая история — не более чем фальсификация эпохи Возрождения и последующих за ней веков.
«Эпоха Возрождения? — возможно, удивится читатель. — Куда это автора занесло? Да на хрен мне сдалась эпоха Возрождения! Клал я на эту вашу эпоху вкупе с древней иронией средневековой историей».
Подумав так, он будет совершенно прав. Действительно, какое дело до эпохи Возрождения или древней истории задолбанному хроническим безденежьем, бытовыми проблемами и кровавыми криминальными разборками рядовому российскому гражданину?
Неужто наш бравый инспектор ГИБДД уступит тупоголовому римскому центуриону? А наши депутаты? Куда их пресловутому Бруту до русского слесаря Шандыбина! Разве мог бы какой-нибудь Цицерон или Катон-старший заявить с трибуны, что «западный пылесос сосет рабоче-крестьянскую кровь всего мира»?
«Да ни в жисть!» — как выражается депутат Шандыбин.
И правильно! В задницу всех их кесарей, патрициев и сенат!
Но раз так, к чему вообще было трогать эту тему?
Всего лишь с целью наглядно продемонстрировать читателю, что ни падение Карфагена, ни крушение Римской империи, ни развал Советского Союза никоим образом не повлияли на подход летописцев к отражению действительности — история как лгала, так и лжет, и столь прискорбное положение вещей вряд ли изменится, до того самого момента как грозные трубы архангелов известят горстку выживших после ядерной войны мутантов о наступлении Страшного суда.
Иными словами, события, описанные как в этой книге, так и в прочих творениях автора, прямо или косвенно касающихся знаменитого Безумного Магазинчика № 666, основываются на сомнительных и непроверенных слухах ни в большей ни в меньшей степени, чем вся история человечества.
Не исключено, что через несколько столетий ученые будут спорить о том, существовал ли на рубеже двадцатого и двадцать первого веков пресловутый апокалиптический магазинчик, действительно ли автор истории Магазинчика отоваривался в нем кефиром и колбасой, перекидывался шуточками с продавцами, сиживал в баре «Космос-2» в теплой компании ментов и бандитов и вздрагивал при звуке автоматных очередей на заднем дворе.
Может, все было именно так, а возможно, и нет. Да и что нам до историков будущего? Какой бы ни оказалась реальность, история все равно вывернет ее наизнанку. А для любопытствующих современников автор, следуя традиции, напоминает, что любое совпадение имен и событий этого произведения с реальными именами и событиями является чисто случайным.
Именно поэтому исследования столь уважаемых ученых, как профессор Саламанкского университета де Арсилья и иезуитский историк и археолог Жан Гардуин, научно обосновавших гипотезу, что древняя история была сочинена в Средние века, всячески замалчиваются и дискредитируются приверженцами классической хронологии.
Аналогичная участь постигла и немецкого приват-доцента Роберта Балдауфа, доказавшего на основании чисто филологических соображений, что не только древняя, но даже ранняя средневековая история — не более чем фальсификация эпохи Возрождения и последующих за ней веков.
«Эпоха Возрождения? — возможно, удивится читатель. — Куда это автора занесло? Да на хрен мне сдалась эпоха Возрождения! Клал я на эту вашу эпоху вкупе с древней иронией средневековой историей».
Подумав так, он будет совершенно прав. Действительно, какое дело до эпохи Возрождения или древней истории задолбанному хроническим безденежьем, бытовыми проблемами и кровавыми криминальными разборками рядовому российскому гражданину?
Неужто наш бравый инспектор ГИБДД уступит тупоголовому римскому центуриону? А наши депутаты? Куда их пресловутому Бруту до русского слесаря Шандыбина! Разве мог бы какой-нибудь Цицерон или Катон-старший заявить с трибуны, что «западный пылесос сосет рабоче-крестьянскую кровь всего мира»?
«Да ни в жисть!» — как выражается депутат Шандыбин.
И правильно! В задницу всех их кесарей, патрициев и сенат!
Но раз так, к чему вообще было трогать эту тему?
Всего лишь с целью наглядно продемонстрировать читателю, что ни падение Карфагена, ни крушение Римской империи, ни развал Советского Союза никоим образом не повлияли на подход летописцев к отражению действительности — история как лгала, так и лжет, и столь прискорбное положение вещей вряд ли изменится, до того самого момента как грозные трубы архангелов известят горстку выживших после ядерной войны мутантов о наступлении Страшного суда.
Иными словами, события, описанные как в этой книге, так и в прочих творениях автора, прямо или косвенно касающихся знаменитого Безумного Магазинчика № 666, основываются на сомнительных и непроверенных слухах ни в большей ни в меньшей степени, чем вся история человечества.
Не исключено, что через несколько столетий ученые будут спорить о том, существовал ли на рубеже двадцатого и двадцать первого веков пресловутый апокалиптический магазинчик, действительно ли автор истории Магазинчика отоваривался в нем кефиром и колбасой, перекидывался шуточками с продавцами, сиживал в баре «Космос-2» в теплой компании ментов и бандитов и вздрагивал при звуке автоматных очередей на заднем дворе.
Может, все было именно так, а возможно, и нет. Да и что нам до историков будущего? Какой бы ни оказалась реальность, история все равно вывернет ее наизнанку. А для любопытствующих современников автор, следуя традиции, напоминает, что любое совпадение имен и событий этого произведения с реальными именами и событиями является чисто случайным.
* * *
— Господи, какая срань! — взглянув на родные пенаты из окна будки поста ГИБДД, майор Зюзин сморщился, как от зубной боли.
Поздний октябрь, подобно неопохмелившемуся алкашу-рогоносцу, пребывал в на редкость похабном настроении. В такую ночь даже наиболее рьяному патриоту-русофилу не пришло бы в голову петь дифирамбы золотой русской осени. Пронизывающий до костей ветер гнал вдоль сумрачного полотна шоссе мелкий колючий снег, смешанный с дождем.
Машин было немного, а погода выдалась настолько отвратительной, что даже жадные до денег, закаленные российским климатом «гиббоны» не решались выйти на улицу, чтобы «срубить» десяток-другой баксов с подвернувшейся под руку иномарки.
— Как упоительны в России вечера, — кривляясь, пропел сержант Курочкин. — Хотел бы я знать, какой кретин сподобился написать такое. Попадись он мне сейчас, я бы ему такой штраф впаял, что мало бы не показалось.
— Стоило бы заменить «упоительны» на «охренительны», — заметил Паша Зюзин. — «Охренительный» в отличие от «упоительный» — понятие растяжимое. Вечер может быть как охренительно упоительным, так и охренительно отвратительным.
— «Охренительно» — это еще мягко сказано, — вздохнул Федя Курочкин. — Я бы выразился: ox..тельно.
— Ну зачем же так, — возразил Зюзин. — Матом ругаться неинтеллигентно.
— А я и не ругаюсь, — пожал плечами Федор. — Российские граждане матом не ругаются, они им разговаривают.
— Точно подмечено, — хохотнул сержант Швырко, круглолицый усатый хохол. — Как говорят поэты, русский язык без мата превращается в доклад. Кстати, раз уж речь зашла о любимой родине… Вчера брат жены из-за кордона вернулся — в Турцию за шмотками гонял, так такой анекдот рассказал…
— Что еще за анекдот? — майор Зюзин поднял на подчиненного затуманенный осенней грустью взор.
— В заднице ползут два глиста, ну, в смысле, в прямой кишке, как им и положено, — со смаком начал пересказывать Макар Швырко. — Отец и сын, значит. Сын отцу и говорит:
«Знаешь, пап, ходят слухи, что там, снаружи — светло, красиво, пахнет приятно. Говорят, там такие здоровенные штуковины растут — деревьями называются, а на них повсюду еда висит, круглая, ароматная — яблоки. Вку-у-усно…»
«И что с того?» — без особого интереса спрашивает отец.
«А то, что в этих самых яблоках тоже червяки живут, такие же, как мы. Вот я и хочу понять — почему они там, а мы тут?»
«Так ведь здесь, сынок, наша Родина», — вздыхает отец.
— Родина, мать ее так, — мрачно кивнул окончательно впавший в депрессию Паша Зюзин. Майору безумно хотелось выпить.
— Эх, выпить бы, — словно прочитав мысли начальника, мечтательно вздохнул сержант Швырко.
— Может, чайку? — предложил сержант Курочкин и, не дожидаясь ответа, воткнул в розетку вилку электрочайника.
Зюзин и Швырко с глубокой тоской наблюдали за ним.
— Чай — не водка, много не выпьешь! — снова вздохнул сержант Швырко и покосился на майора.
— Не трави душу, — страдальчески поморщился Зюзин. — И без того тошно.
— Зря ты, так, Паш, — укорил начальника Макар. — И себя терзаешь, и людей. Я понимаю, карьерой своей дорожишь, но ведь так тоже нельзя. Изведешь ты себя, майор. Был бы ты по жизни праведником, тогда другое дело — слова бы тебе не сказал, но когда нормальный человек ни с того ни с сего в трезвенники подается — это уже серьезно.
— Да какая там карьера! — безнадежно махнул рукой Зюзин, — Я после того скандала на работе чудом удержался. Генерал Запечный так прямо и сказал, по-мужски: «Еще раз, Павел, облажаешься — вылетишь из органов, как пробка из задницы. Последний раз предупреждаю. Одно нарушение дисциплины — и тебе конец». Где это видано, чтобы майора простым дежурным на пост отправили? В жизни такого не было! А ведь могли и выгнать. Что тогда делать? Не в мафию же идти!
— Да уж! — сочувственно вздохнул сержант Курочкин.
— Так ведь, Паша, в питье меру надо знать, — укоризненно покачал головой Швырко. — Но у тебя все крайности — или наклюкиваешься в стельку, или. трезвенник.
— А ведь Макар дело говорит, — согласился Федор. — Мы же тебе не предлагаем оргию тут устроить. Примем тихонько по стаканчику для сугрева души и тела, лавровым листиком заедим, чтобы запаха не было — и все. Даже если проверка нагрянет, никто ничего не заметит.
На лице Зюзина отразилась идущая в его душе мучительная борьба. Два сержанта с надеждой смотрели на него.
— Нет, — покачал головой майор. — Не тот случай. Нельзя мне рисковать. Никаких нарушений дисциплины на службе. Сухой закон — и точка. Все. Тема закрыта.
На несколько минут в будке воцарилось гнетущее молчание.
Взвизгнув тормозами, перед постом лихо затормозила белая «девятка».
Дверь будки приоткрылась, и в нее заглянула облаченная в коричневую дубленку пухленькая и весьма энергичная крашеная блондинка.
— Скучаете, мальчики?
Лица загрустивших было «гиббонов» озарились восторженными улыбками.
Бойкую, взбалмошную и разбитную лоточницу Галочку знало и любило все отделение, причем «любило» более чем в прямом смысле. Неутомимая хохлушка, переспав чуть ли не со всеми его сотрудниками, с каждым ухитрилась сохранить хорошие отношения.
— Мальчики, готовьте шампанское! Я не одна! — распахнув дверь пошире, Галя пропустила вперед двух подружек. — Сюрприз!
— Привет, девочки! — распахнул объятия майор Зюзин. — Вот уж действительно сюрприз так сюрприз! Галчонок, где ты нашла таких красавиц?
— Места знать надо, — лукаво подмигнула Паше хохлушка. — Как насчет ночи безумной любви? Докажете моим подружкам, что в дорожной полиции служат только настоящие мужчины? Не подведете?
— Никак нет, не подведем, — с энтузиазмом заверили сержанты.
— Ночь любви? Что, прямо сейчас? Здесь? — растерялся майор Зюзин.
— В чем дело, Пашенька? — скинув дубленку, зазывно повела пышными белыми плечами Галя. — Нам ведь с тобой не впервой, а?
От воспоминаний майора бросило в жар.
— Паш, ну будь же человеком, — простонал сержант Швырко, уже успевший подхватить под ручку аппетитную грудастую брюнетку с губами пухлыми и яркими, как запрещающий сигнал семафора.
Искушение было слишком велико. Майор сглотнул слюну, чувствуя, как его недавняя решимость вести праведный образ жизни стремительно тает.
— Паша, ну!!!
— Нет, — голос Зюзина предательски дрогнул. — Я бы рад, но не могу. Ей-богу, не могу. У меня последнее предупреждение. Одно нарушение дисциплины — и конец, вылечу с работы.
— Он ввел здесь сухой закон, — пожаловался сержант Курочкин.
— Сухой закон? — изумилась Галя. — Паша, да что с тобой? Ты часом не заболел?
— Да говорю же, нагрянет проверка — с работы меня турнут!
— Насчет работы — это серьезно, — согласилась Галя. — Слушайте, у меня идея. Давайте завалимся ко мне! Это рядом, вы же знаете! Дома у меня полный комплект — и водка, и закуска, и соседи тихие — никто и слова не скажет. Ненадолго, а? Девочки так хотели с вами познакомиться!
— Я ведь объяснил — проверка может нагрянуть, — простонал Паша Зюзин. — Мы же на работе.
— Да не будет никакой проверки, рано еще! — всплеснула руками Галина. — Проверяющие ближе к утру приезжают, да и то не чаще, чем раз в неделю. Паш, ну что с тобой случилось? Работа не сайгак, за бархан не убежит. Успеешь еще своей палкой намахаться. Мы быстренько, к тому же праздник сегодня, у Люськи вот день рождения, — хохлушка кивнула на прильнувшую к сержанту Швырко брюнетку. — Паш, ну не будь занудой!
— Господи, что ж вы со мной делаете? — застонал майор. — Под монастырь подвести хотите?
— Соглашайся, Паш! — твердо сказала Галя.
— Паша, соглашайся! — умоляющими голосами вторили ей сержанты.
Майор Зюзин не выдержал — да и кто бы на его месте не поддался искушению?
— Только на двадцать минут! — решительно заявил он. — Туда и обратно. Ни секундой больше!
— Ах, Пашечка! Ах, ты моя умница! — восторженно залопотала Галя, пачкая щеки инспектора губной помадой.
Усаживаясь за руль патрульной машины, майор полностью отдавал себе отчет в том, что двадцать минут — это совершенно нереально. Водка, закуска, девочки, дорога туда и обратно — хоть тресни, а не уложатся они в этот срок. Даже без дороги не уложатся… С другой стороны, проверка сегодня может и не нагрянуть, а если и нагрянет, так ближе к утру. Ну ладно, за двадцать минут не успеют, но за час… Час, ну, от силы полтора — это уже реально. В конце концов, что может случиться за какой-нибудь час на пустынном шоссе в глухую ночную пору?
Лихо рванув с места, патрульная машина стремительно понеслась вслед за Галочкиной «девяткой».
По тому самому шоссе, на котором, согласно предположению майора Зюзина, ничего не должно было случиться, словно подтверждая его мысли, чинно и плавно двигалась сверкающая черная «Ауди».
Редкие машины, шедшие по трассе, обгоняли ее так, будто она стояла: кроме водителя «Ауди», всем было глубоко плевать на сиротливо торчащий у обочины знак ограничения скорости. Престижный автомобиль тем не менее упрямо придерживался правил, опровергая расхожее мнение о лихачестве владельцев иномарок.
Тонированные стекла не позволяли рассмотреть пассажиров, но даже если бы некий бдительный «гиббон» и заглянул в салон, ему не к чему было бы придраться: все, включая сидящих сзади, были пристегнуты ремнями безопасности.
— Слушай, Рэмбо, — обратился к водителю сидящий рядом с ним пассажир. — Кончай эту бодягу. Будешь и дальше так тащиться, менты точно нас остановят. Спросят, как в анекдоте: «А куда это мы так крадемся?»
— Тише едешь, дальше будешь, — заметил тот.
— Есть и другая пословица: «Тише едешь — меньше русский», — возразил его сосед. — Русский человек, как известно, любит быструю езду. Продолжишь в том же духе — менты нас точно за террористов примут. Как пить дать, обшмонают.
— Отвали, Клоп, — отмахнулся водила, но тот не унимался и продолжал приставать:
— Да езжай ты нормально, как обычный честный гражданин. Остановят — пару баксов им сунем — и все дела. Знаешь же, как расшифровывается ГИБДД: «гони инспектору бабки, двигай дальше».
— А ну, кончайте базар! — вмешался с заднего сиденья Фугас, крепкий темноволосый парень в кожанке. — Лучше подумайте, куда груз сваливать будем.
— До леса доедем — и дело с концом, — пожал плечами Клоп. — А может, речка какая подвернется, тоже сойдет.
— Атас, братцы. Впереди пост ГИБДД! — предупредил Фугас.
— Вижу, — кивнул Рэмбо.
«Ауди» дополнительно сбавила скорость. Клоп на всякий случай достал из кармана набитый долларовыми купюрами бумажник.
— Странное дело! — заметил Клоп. — «Гиббонов» — то нет. Ни одного. А я уж и баксы приготовил.
— Может, в кустах прячутся? — предположил родитель.
— Ночью? В такую погоду? В кустах? — Рэмбо выразительно покрутил пальцем у виска. — На шоссе и машин-то нет. На улице такая срань, что даже гибэдэдэшнику баксы срубать не в кайф покажется. Здоровье дороже.
— Ну-ка, притормози и сдай назад! — осененный неожиданной идеей, скомандовал Фугас.
— Зачем? — удивился Рэмбо. — «Гиббонов» — то нет.
— Именно поэтому.
— Сдурел, что ли?
— Останови тачку, я сказал.
Недовольно ворча, водитель нажал на тормоз, сдал назад и вновь притормозил, остановив «Ауди» прямо перед будкой.
— И куда ж они, кровососы, подевались? — задумчиво осведомился Клоп.
— Пьют небось, — пожал плечами Рэмбо. — А может, по бабам пошли.
— Пьют, говоришь? А проверка как же?
— По фигу им проверка, — пожал плечами водитель. — А может, пьют вместе с проверяющими. Так какого рожна мы здесь отсвечиваем?
— Да идейка одна у меня возникла, — усмехнулся Фугас. — Давайте здесь его скинем!
— Спятил? — вытаращился на приятеля Рэмбо.
— Скинуть? Здесь? — Клоп на мгновение задумался, а потом восхищенно прищелкнул языком:
— Ну, ты даешь, братан! Гениальная мысль!
— А если «гиббоны» вернутся? Вдруг застукают? — занервничал водила.
— Не застукают, мы все быстро сделаем. Клоп, вылезай. Открывай багажник. Рэмбо, давай, помоги ему. В темпе.
— Ой, умру, — умиленно причитал Клоп, выполняя распоряжение. — Вот это прикол так прикол! Умоем «гиббонов» по первому разряду! Будут знать, падлы ненасытные, как баксы с нас ни за что срубать.
— А свечка-то тебе зачем? — удивился Рэмбо, с нарастающим интересом наблюдая за манипуляциями шефа.
— Для романтики, — хохотнул Фугас. — Хочу организовать «гиббонам» «хэппи бездэй ту ю».
— Шоб я сдох! — согнувшись от смеха Клоп хлопнул себя руками по коленям. — Ей-богу, Фугас, тебе только в цирке работать!
— Мы в цирке живем, а не работаем, — заметил тот, отступая на шаг и удовлетворенно разглядывая дело своих рук. — Ну все, линяем!
— А может, останемся? — предложил Клоп, усаживаясь в машину. — Полжизни бы отдал, чтобы взглянуть на морды «гиббонов», когда они наш подарочек обнаружат. Ей-богу решат, что допились до белой горячки!
— Полжизни ты не отдашь, а проведешь в тюрьме, — ухмыльнулся Фугас. — А нары, как известно, не Канары.
— Да уж, — согласился Рэмбо, лихо нажимая на газ. — Ну что, прокатимся с ветерком, по-русски?
— Э-ге-гей, залетные! — восторженно заорал Клоп. Стремительно набирающая скорость «Ауди» вонзилась в ночную мглу, растаяв в ней без следа.
Название романа было впечатляющим: «Все грехи мира». Впрочем, название, как и афоризм о бессмертии мафии, которым книга не только заканчивалась, но и начиналась, были придуманы не Денисом, а Психозом — авторитетом синяевской преступной группировки по заказу которого молодой выпускник факультета журналистики, собственно, и накатал сей грандиозный пятисотстраничный труд, героем коего стал криминальный авторитет по кличке Скрипач; во многом списанный с самого Психоза.
Психоз, в миру — Михаил Губанов, был сыном участкового милиционера-алкоголика и страдающей неизлечимым романтизмом приемщицы химчистки. От матери Миша унаследовал живое воображение, артистизм, чувствительность и сентиментальность, а от отца — яростную холодную жестокость, безразличие к боли и смерти, а заодно и столь необходимую для любого уважающего себя мафиози неразборчивость в средствах при достижении цели.
Любимым писателем криминального авторитета был Марио Пьюзо. Искренне убежденный в том, что его преступная биография ничуть не уступает жизнеописанию всесильного дона Корлеоне, Губанов уже давно лелеял мысль отыскать в России писателя, способного заткнуть за пояс автора «Крестного отца», создав правдивый и в то же время притягательный образ могущественного российского мафиози, прототипом которого, естественно, должен был стать сам Психоз. В конце концов, выбор Губанова пал на Дениса.
Странная дружба криминального авторитета и вполне законопослушного молодого журналиста началась чуть больше года назад, когда Денис, уставший кропать вульгарно-похабные статейки для «Мега-СПИД-Экспресса», решил на свой страх и риск расследовать загадочное убийство генерала Красномырдикова, случившееся в Рузаевке[1] — небольшом дачном поселке, вошедшем в состав разросшейся за последние десятилетия Москвы.
Генерал, как, впрочем, многие российские военные, не гнушался сотрудничеством с мафией, и Психоз был лично заинтересован в выяснении обстоятельств его смерти.
Примыкающая к Кольцевой дороге Рузаевка, как и весь Синяевский район, «ходила под Психозом», а принадлежащий ТОО «Лотос» небольшой рузаевский магазинчик с апокалиптическим номером 666, около которого, собственно, и зарубили топором злосчастного генерала, успешно процветал под прочной «двускатной» крышей — бандитской и ментовской.
Устроившись в магазин лоточником, Денис близко познакомился как с ментами, так и с бандитами и даже ухитрился напроситься в напарники к Колюне Чупруну — оперу с Петровки, расследовавшему убийство генерала.
Энергичный журналист пришелся по душе синяевскому авторитету, и он приблизил паренька к себе, пожаловав ему должность «придворного писателя». Некоторое время Губанов даже баловался идеей купить для Дениса газету и назвать ее «Голос синяевцев». Личного печатного органа до сих пор не имела ни одна преступная группировка, а Психозу нравилось «опережать свое время», да и вообще, будучи личностью неординарной, он являлся неиссякаемым источником весьма оригинальных идей.
Дружба криминального авторитета, несомненно, льстила Зыкову, но в то же время журналист понимал, что излишнее сближение с боссом синяевской мафии может повлечь за собой непредсказуемые, а то и весьма печальные последствия, и старался соблюдать осторожность.
До сих пор Денису удавалось отбрыкиваться от руководства «Голосом синяевцев» под предлогом того, что все его силы брошены на работу над «Всеми грехами мира». Теперь, когда книга закончена, повод для отказа исчез, и следовало в срочном порядке придумать новый предлог.
«Ладно, как-нибудь выкручусь», — засовывая в принтер стопку бумаги, решил журналист"
«Все зло от водки, — думал блаженно раскинувшийся на заднем сиденье майор Зюзин. — Но до чего же хороша, проклятая!»
Пашины губы все еще ощущали пряный жар поцелуев пылкой и горячей, как выхваченный из кипящего масла чебурек, крутобедрой Галочки, в паху млела сладкая истома, а желудок приятно согревала щедро принятая внутрь «Перцовка».
Сидящий за рулем наиболее трезвый из «святой троицы» сержант Курочкин, мелодично и, главное, совершенно искренне напевал об «упоительных в России вечерах». Макар Швырко, раскатисто похрапывая, дремал на переднем сиденье.
Ночь была прекрасна, жизнь была прекрасна, погода была… ну, если и не совсем прекрасна, то, по крайней мере, не так уж и плоха.
«Подумаешь, выпили, подумаешь, расслабились немного, — размышлял благодушествующий Зюзин. — Нельзя же прямо так, в одночасье, взять и стать праведником. Можно подумать, что другие не пьют. Все пьют, без исключений. Министра МВД, и того застукали в бане с водкой и девочками. Тут главное — не попадаться. Не облажаться, как говорит генерал Запечный».
Паше Зюзину, в отличие от его отнюдь не святых, но более удачливых коллег, по какой-то непонятной причине катастрофически не везло. Из одного переплета он неизменно попадал в другой. Приключения бравого майора давно успели стать притчей во языцех, а среди сотрудников дорожной полиции он даже стал своеобразной легендой.
Сладкое бремя сомнительной славы майор впервые ощутил после вошедшей в анналы ГИБДД знаменитой истории о том, как он, наклюкавшись в доску, едва не протаранил на своем «Вольво» машину Ельцина в бытность того президентом, за что и получил кличку «ТТ» или «трезвый террорист».
Руководство замяло скандал, но почти на полгода оторвало Пашу от теплой кормушки в конторе по выписыванию прав, переведя его на патрульную машину.
Затем были новые пьянки и новые неприятные инциденты, которые, впрочем, не влекли за собой ничего более серьезного, чем взыскания и привычные матюги начальства.
Самым обидным было то, что на пост ГИБДД Зюзина сослали даже не за пьянку, да и вообще, во всем происшедшем не было его вины, если, конечно, не считать виной отказ майора купить своей любовнице Гульнаре модную итальянскую юбку за полторы тысячи рублей.
С типичным для восточных женщин коварством мстительная и деловитая казашка Гуля обиду стерпела, но не забыла.
— Вот ведь стерва злопамятная, — жаловался потом Паша коллегам. — Прямо как в анекдоте про физиолога Павлова, того, что собачек мучил под предлогом, что рефлексы у них изучает. Слышали этот анекдот? Нет? Так вот, когда Павлов был маленьким, его укусила собака. Собака укусила — и забыла. А Павлов вырос — и не забыл…
Итак, Гульнара не забыла.
Улучив подходящий момент, мстительная казашка напоила любовника и, уложив его спать, вытащила Пашино служебное удостоверение. В карман Зюзина удостоверение вернулось с некоторыми изменениями. На месте срезанной Пашиной фотографии красовалось на редкость непристойное изображение голой девицы, с вызывающим видом демонстрирующей всему миру свои первичные и вторичные половые признаки.
Выбранная Гульнарой секс-бомба представляла собой даму пик в колоде миниатюрных порнографических карт, которые майору Зюзину пару лет назад подарил Колюня Чупрун, опер с Петровки, реквизировавший их при обыске у «нового русского», проходившего по делу об изнасиловании.
К даме пик у Гули были свои, вполне обоснованные, претензии. Когда у майора с похмелья или после тяжелого трудового дня случались небольшие заминки с «исполнением мужского долга», он доставал из кармана форменного мундира колоду карт, отыскивал в ней ту самую развратную пиковую шлюшку, с минуту восторженно похрюкивал и причмокивал, созерцая ее безразмерные арбузные груди и подстриженные в форме сердечка белокурые волосы, курчавящиеся между непристойно раздвинутыми ляжками. В результате этой процедуры «жезл» бравого «гиббона» обретал твердость и мощь милицейской дубинки.
Гульнара, как и следовало ожидать, злилась, завидовала и ревновала. Несколько раз она порывалась отнять и уничтожить ненавистную бумажную соперницу, но майор был бдителен и тщательно оберегал пиковую даму его сердца от любых посягательств на ее жизнь и достоинство.
Поздний октябрь, подобно неопохмелившемуся алкашу-рогоносцу, пребывал в на редкость похабном настроении. В такую ночь даже наиболее рьяному патриоту-русофилу не пришло бы в голову петь дифирамбы золотой русской осени. Пронизывающий до костей ветер гнал вдоль сумрачного полотна шоссе мелкий колючий снег, смешанный с дождем.
Машин было немного, а погода выдалась настолько отвратительной, что даже жадные до денег, закаленные российским климатом «гиббоны» не решались выйти на улицу, чтобы «срубить» десяток-другой баксов с подвернувшейся под руку иномарки.
— Как упоительны в России вечера, — кривляясь, пропел сержант Курочкин. — Хотел бы я знать, какой кретин сподобился написать такое. Попадись он мне сейчас, я бы ему такой штраф впаял, что мало бы не показалось.
— Стоило бы заменить «упоительны» на «охренительны», — заметил Паша Зюзин. — «Охренительный» в отличие от «упоительный» — понятие растяжимое. Вечер может быть как охренительно упоительным, так и охренительно отвратительным.
— «Охренительно» — это еще мягко сказано, — вздохнул Федя Курочкин. — Я бы выразился: ox..тельно.
— Ну зачем же так, — возразил Зюзин. — Матом ругаться неинтеллигентно.
— А я и не ругаюсь, — пожал плечами Федор. — Российские граждане матом не ругаются, они им разговаривают.
— Точно подмечено, — хохотнул сержант Швырко, круглолицый усатый хохол. — Как говорят поэты, русский язык без мата превращается в доклад. Кстати, раз уж речь зашла о любимой родине… Вчера брат жены из-за кордона вернулся — в Турцию за шмотками гонял, так такой анекдот рассказал…
— Что еще за анекдот? — майор Зюзин поднял на подчиненного затуманенный осенней грустью взор.
— В заднице ползут два глиста, ну, в смысле, в прямой кишке, как им и положено, — со смаком начал пересказывать Макар Швырко. — Отец и сын, значит. Сын отцу и говорит:
«Знаешь, пап, ходят слухи, что там, снаружи — светло, красиво, пахнет приятно. Говорят, там такие здоровенные штуковины растут — деревьями называются, а на них повсюду еда висит, круглая, ароматная — яблоки. Вку-у-усно…»
«И что с того?» — без особого интереса спрашивает отец.
«А то, что в этих самых яблоках тоже червяки живут, такие же, как мы. Вот я и хочу понять — почему они там, а мы тут?»
«Так ведь здесь, сынок, наша Родина», — вздыхает отец.
— Родина, мать ее так, — мрачно кивнул окончательно впавший в депрессию Паша Зюзин. Майору безумно хотелось выпить.
— Эх, выпить бы, — словно прочитав мысли начальника, мечтательно вздохнул сержант Швырко.
— Может, чайку? — предложил сержант Курочкин и, не дожидаясь ответа, воткнул в розетку вилку электрочайника.
Зюзин и Швырко с глубокой тоской наблюдали за ним.
— Чай — не водка, много не выпьешь! — снова вздохнул сержант Швырко и покосился на майора.
— Не трави душу, — страдальчески поморщился Зюзин. — И без того тошно.
— Зря ты, так, Паш, — укорил начальника Макар. — И себя терзаешь, и людей. Я понимаю, карьерой своей дорожишь, но ведь так тоже нельзя. Изведешь ты себя, майор. Был бы ты по жизни праведником, тогда другое дело — слова бы тебе не сказал, но когда нормальный человек ни с того ни с сего в трезвенники подается — это уже серьезно.
— Да какая там карьера! — безнадежно махнул рукой Зюзин, — Я после того скандала на работе чудом удержался. Генерал Запечный так прямо и сказал, по-мужски: «Еще раз, Павел, облажаешься — вылетишь из органов, как пробка из задницы. Последний раз предупреждаю. Одно нарушение дисциплины — и тебе конец». Где это видано, чтобы майора простым дежурным на пост отправили? В жизни такого не было! А ведь могли и выгнать. Что тогда делать? Не в мафию же идти!
— Да уж! — сочувственно вздохнул сержант Курочкин.
— Так ведь, Паша, в питье меру надо знать, — укоризненно покачал головой Швырко. — Но у тебя все крайности — или наклюкиваешься в стельку, или. трезвенник.
— А ведь Макар дело говорит, — согласился Федор. — Мы же тебе не предлагаем оргию тут устроить. Примем тихонько по стаканчику для сугрева души и тела, лавровым листиком заедим, чтобы запаха не было — и все. Даже если проверка нагрянет, никто ничего не заметит.
На лице Зюзина отразилась идущая в его душе мучительная борьба. Два сержанта с надеждой смотрели на него.
— Нет, — покачал головой майор. — Не тот случай. Нельзя мне рисковать. Никаких нарушений дисциплины на службе. Сухой закон — и точка. Все. Тема закрыта.
На несколько минут в будке воцарилось гнетущее молчание.
Взвизгнув тормозами, перед постом лихо затормозила белая «девятка».
Дверь будки приоткрылась, и в нее заглянула облаченная в коричневую дубленку пухленькая и весьма энергичная крашеная блондинка.
— Скучаете, мальчики?
Лица загрустивших было «гиббонов» озарились восторженными улыбками.
Бойкую, взбалмошную и разбитную лоточницу Галочку знало и любило все отделение, причем «любило» более чем в прямом смысле. Неутомимая хохлушка, переспав чуть ли не со всеми его сотрудниками, с каждым ухитрилась сохранить хорошие отношения.
— Мальчики, готовьте шампанское! Я не одна! — распахнув дверь пошире, Галя пропустила вперед двух подружек. — Сюрприз!
— Привет, девочки! — распахнул объятия майор Зюзин. — Вот уж действительно сюрприз так сюрприз! Галчонок, где ты нашла таких красавиц?
— Места знать надо, — лукаво подмигнула Паше хохлушка. — Как насчет ночи безумной любви? Докажете моим подружкам, что в дорожной полиции служат только настоящие мужчины? Не подведете?
— Никак нет, не подведем, — с энтузиазмом заверили сержанты.
— Ночь любви? Что, прямо сейчас? Здесь? — растерялся майор Зюзин.
— В чем дело, Пашенька? — скинув дубленку, зазывно повела пышными белыми плечами Галя. — Нам ведь с тобой не впервой, а?
От воспоминаний майора бросило в жар.
— Паш, ну будь же человеком, — простонал сержант Швырко, уже успевший подхватить под ручку аппетитную грудастую брюнетку с губами пухлыми и яркими, как запрещающий сигнал семафора.
Искушение было слишком велико. Майор сглотнул слюну, чувствуя, как его недавняя решимость вести праведный образ жизни стремительно тает.
— Паша, ну!!!
— Нет, — голос Зюзина предательски дрогнул. — Я бы рад, но не могу. Ей-богу, не могу. У меня последнее предупреждение. Одно нарушение дисциплины — и конец, вылечу с работы.
— Он ввел здесь сухой закон, — пожаловался сержант Курочкин.
— Сухой закон? — изумилась Галя. — Паша, да что с тобой? Ты часом не заболел?
— Да говорю же, нагрянет проверка — с работы меня турнут!
— Насчет работы — это серьезно, — согласилась Галя. — Слушайте, у меня идея. Давайте завалимся ко мне! Это рядом, вы же знаете! Дома у меня полный комплект — и водка, и закуска, и соседи тихие — никто и слова не скажет. Ненадолго, а? Девочки так хотели с вами познакомиться!
— Я ведь объяснил — проверка может нагрянуть, — простонал Паша Зюзин. — Мы же на работе.
— Да не будет никакой проверки, рано еще! — всплеснула руками Галина. — Проверяющие ближе к утру приезжают, да и то не чаще, чем раз в неделю. Паш, ну что с тобой случилось? Работа не сайгак, за бархан не убежит. Успеешь еще своей палкой намахаться. Мы быстренько, к тому же праздник сегодня, у Люськи вот день рождения, — хохлушка кивнула на прильнувшую к сержанту Швырко брюнетку. — Паш, ну не будь занудой!
— Господи, что ж вы со мной делаете? — застонал майор. — Под монастырь подвести хотите?
— Соглашайся, Паш! — твердо сказала Галя.
— Паша, соглашайся! — умоляющими голосами вторили ей сержанты.
Майор Зюзин не выдержал — да и кто бы на его месте не поддался искушению?
— Только на двадцать минут! — решительно заявил он. — Туда и обратно. Ни секундой больше!
— Ах, Пашечка! Ах, ты моя умница! — восторженно залопотала Галя, пачкая щеки инспектора губной помадой.
Усаживаясь за руль патрульной машины, майор полностью отдавал себе отчет в том, что двадцать минут — это совершенно нереально. Водка, закуска, девочки, дорога туда и обратно — хоть тресни, а не уложатся они в этот срок. Даже без дороги не уложатся… С другой стороны, проверка сегодня может и не нагрянуть, а если и нагрянет, так ближе к утру. Ну ладно, за двадцать минут не успеют, но за час… Час, ну, от силы полтора — это уже реально. В конце концов, что может случиться за какой-нибудь час на пустынном шоссе в глухую ночную пору?
Лихо рванув с места, патрульная машина стремительно понеслась вслед за Галочкиной «девяткой».
По тому самому шоссе, на котором, согласно предположению майора Зюзина, ничего не должно было случиться, словно подтверждая его мысли, чинно и плавно двигалась сверкающая черная «Ауди».
Редкие машины, шедшие по трассе, обгоняли ее так, будто она стояла: кроме водителя «Ауди», всем было глубоко плевать на сиротливо торчащий у обочины знак ограничения скорости. Престижный автомобиль тем не менее упрямо придерживался правил, опровергая расхожее мнение о лихачестве владельцев иномарок.
Тонированные стекла не позволяли рассмотреть пассажиров, но даже если бы некий бдительный «гиббон» и заглянул в салон, ему не к чему было бы придраться: все, включая сидящих сзади, были пристегнуты ремнями безопасности.
— Слушай, Рэмбо, — обратился к водителю сидящий рядом с ним пассажир. — Кончай эту бодягу. Будешь и дальше так тащиться, менты точно нас остановят. Спросят, как в анекдоте: «А куда это мы так крадемся?»
— Тише едешь, дальше будешь, — заметил тот.
— Есть и другая пословица: «Тише едешь — меньше русский», — возразил его сосед. — Русский человек, как известно, любит быструю езду. Продолжишь в том же духе — менты нас точно за террористов примут. Как пить дать, обшмонают.
— Отвали, Клоп, — отмахнулся водила, но тот не унимался и продолжал приставать:
— Да езжай ты нормально, как обычный честный гражданин. Остановят — пару баксов им сунем — и все дела. Знаешь же, как расшифровывается ГИБДД: «гони инспектору бабки, двигай дальше».
— А ну, кончайте базар! — вмешался с заднего сиденья Фугас, крепкий темноволосый парень в кожанке. — Лучше подумайте, куда груз сваливать будем.
— До леса доедем — и дело с концом, — пожал плечами Клоп. — А может, речка какая подвернется, тоже сойдет.
— Атас, братцы. Впереди пост ГИБДД! — предупредил Фугас.
— Вижу, — кивнул Рэмбо.
«Ауди» дополнительно сбавила скорость. Клоп на всякий случай достал из кармана набитый долларовыми купюрами бумажник.
— Странное дело! — заметил Клоп. — «Гиббонов» — то нет. Ни одного. А я уж и баксы приготовил.
— Может, в кустах прячутся? — предположил родитель.
— Ночью? В такую погоду? В кустах? — Рэмбо выразительно покрутил пальцем у виска. — На шоссе и машин-то нет. На улице такая срань, что даже гибэдэдэшнику баксы срубать не в кайф покажется. Здоровье дороже.
— Ну-ка, притормози и сдай назад! — осененный неожиданной идеей, скомандовал Фугас.
— Зачем? — удивился Рэмбо. — «Гиббонов» — то нет.
— Именно поэтому.
— Сдурел, что ли?
— Останови тачку, я сказал.
Недовольно ворча, водитель нажал на тормоз, сдал назад и вновь притормозил, остановив «Ауди» прямо перед будкой.
— И куда ж они, кровососы, подевались? — задумчиво осведомился Клоп.
— Пьют небось, — пожал плечами Рэмбо. — А может, по бабам пошли.
— Пьют, говоришь? А проверка как же?
— По фигу им проверка, — пожал плечами водитель. — А может, пьют вместе с проверяющими. Так какого рожна мы здесь отсвечиваем?
— Да идейка одна у меня возникла, — усмехнулся Фугас. — Давайте здесь его скинем!
— Спятил? — вытаращился на приятеля Рэмбо.
— Скинуть? Здесь? — Клоп на мгновение задумался, а потом восхищенно прищелкнул языком:
— Ну, ты даешь, братан! Гениальная мысль!
— А если «гиббоны» вернутся? Вдруг застукают? — занервничал водила.
— Не застукают, мы все быстро сделаем. Клоп, вылезай. Открывай багажник. Рэмбо, давай, помоги ему. В темпе.
— Ой, умру, — умиленно причитал Клоп, выполняя распоряжение. — Вот это прикол так прикол! Умоем «гиббонов» по первому разряду! Будут знать, падлы ненасытные, как баксы с нас ни за что срубать.
— А свечка-то тебе зачем? — удивился Рэмбо, с нарастающим интересом наблюдая за манипуляциями шефа.
— Для романтики, — хохотнул Фугас. — Хочу организовать «гиббонам» «хэппи бездэй ту ю».
— Шоб я сдох! — согнувшись от смеха Клоп хлопнул себя руками по коленям. — Ей-богу, Фугас, тебе только в цирке работать!
— Мы в цирке живем, а не работаем, — заметил тот, отступая на шаг и удовлетворенно разглядывая дело своих рук. — Ну все, линяем!
— А может, останемся? — предложил Клоп, усаживаясь в машину. — Полжизни бы отдал, чтобы взглянуть на морды «гиббонов», когда они наш подарочек обнаружат. Ей-богу решат, что допились до белой горячки!
— Полжизни ты не отдашь, а проведешь в тюрьме, — ухмыльнулся Фугас. — А нары, как известно, не Канары.
— Да уж, — согласился Рэмбо, лихо нажимая на газ. — Ну что, прокатимся с ветерком, по-русски?
— Э-ге-гей, залетные! — восторженно заорал Клоп. Стремительно набирающая скорость «Ауди» вонзилась в ночную мглу, растаяв в ней без следа.
* * *
— Мафия бессмертна, потому что смертны все мы, — устремив сияющий торжеством взор на экран компьютера, Денис Зыков произнес вслух последнюю фразу только что законченного романа и щелкнул мышью, занося текст в память.Название романа было впечатляющим: «Все грехи мира». Впрочем, название, как и афоризм о бессмертии мафии, которым книга не только заканчивалась, но и начиналась, были придуманы не Денисом, а Психозом — авторитетом синяевской преступной группировки по заказу которого молодой выпускник факультета журналистики, собственно, и накатал сей грандиозный пятисотстраничный труд, героем коего стал криминальный авторитет по кличке Скрипач; во многом списанный с самого Психоза.
Психоз, в миру — Михаил Губанов, был сыном участкового милиционера-алкоголика и страдающей неизлечимым романтизмом приемщицы химчистки. От матери Миша унаследовал живое воображение, артистизм, чувствительность и сентиментальность, а от отца — яростную холодную жестокость, безразличие к боли и смерти, а заодно и столь необходимую для любого уважающего себя мафиози неразборчивость в средствах при достижении цели.
Любимым писателем криминального авторитета был Марио Пьюзо. Искренне убежденный в том, что его преступная биография ничуть не уступает жизнеописанию всесильного дона Корлеоне, Губанов уже давно лелеял мысль отыскать в России писателя, способного заткнуть за пояс автора «Крестного отца», создав правдивый и в то же время притягательный образ могущественного российского мафиози, прототипом которого, естественно, должен был стать сам Психоз. В конце концов, выбор Губанова пал на Дениса.
Странная дружба криминального авторитета и вполне законопослушного молодого журналиста началась чуть больше года назад, когда Денис, уставший кропать вульгарно-похабные статейки для «Мега-СПИД-Экспресса», решил на свой страх и риск расследовать загадочное убийство генерала Красномырдикова, случившееся в Рузаевке[1] — небольшом дачном поселке, вошедшем в состав разросшейся за последние десятилетия Москвы.
Генерал, как, впрочем, многие российские военные, не гнушался сотрудничеством с мафией, и Психоз был лично заинтересован в выяснении обстоятельств его смерти.
Примыкающая к Кольцевой дороге Рузаевка, как и весь Синяевский район, «ходила под Психозом», а принадлежащий ТОО «Лотос» небольшой рузаевский магазинчик с апокалиптическим номером 666, около которого, собственно, и зарубили топором злосчастного генерала, успешно процветал под прочной «двускатной» крышей — бандитской и ментовской.
Устроившись в магазин лоточником, Денис близко познакомился как с ментами, так и с бандитами и даже ухитрился напроситься в напарники к Колюне Чупруну — оперу с Петровки, расследовавшему убийство генерала.
Энергичный журналист пришелся по душе синяевскому авторитету, и он приблизил паренька к себе, пожаловав ему должность «придворного писателя». Некоторое время Губанов даже баловался идеей купить для Дениса газету и назвать ее «Голос синяевцев». Личного печатного органа до сих пор не имела ни одна преступная группировка, а Психозу нравилось «опережать свое время», да и вообще, будучи личностью неординарной, он являлся неиссякаемым источником весьма оригинальных идей.
Дружба криминального авторитета, несомненно, льстила Зыкову, но в то же время журналист понимал, что излишнее сближение с боссом синяевской мафии может повлечь за собой непредсказуемые, а то и весьма печальные последствия, и старался соблюдать осторожность.
До сих пор Денису удавалось отбрыкиваться от руководства «Голосом синяевцев» под предлогом того, что все его силы брошены на работу над «Всеми грехами мира». Теперь, когда книга закончена, повод для отказа исчез, и следовало в срочном порядке придумать новый предлог.
«Ладно, как-нибудь выкручусь», — засовывая в принтер стопку бумаги, решил журналист"
* * *
Неуверенно двигающаяся по мокрому шоссе патрульная машина мчала удовлетворенных во всех отношениях «гиббонов» сквозь промозглую сырость ночи к уютной и светлой, надежно защищенной от непогоды будке поста ГИБДД.«Все зло от водки, — думал блаженно раскинувшийся на заднем сиденье майор Зюзин. — Но до чего же хороша, проклятая!»
Пашины губы все еще ощущали пряный жар поцелуев пылкой и горячей, как выхваченный из кипящего масла чебурек, крутобедрой Галочки, в паху млела сладкая истома, а желудок приятно согревала щедро принятая внутрь «Перцовка».
Сидящий за рулем наиболее трезвый из «святой троицы» сержант Курочкин, мелодично и, главное, совершенно искренне напевал об «упоительных в России вечерах». Макар Швырко, раскатисто похрапывая, дремал на переднем сиденье.
Ночь была прекрасна, жизнь была прекрасна, погода была… ну, если и не совсем прекрасна, то, по крайней мере, не так уж и плоха.
«Подумаешь, выпили, подумаешь, расслабились немного, — размышлял благодушествующий Зюзин. — Нельзя же прямо так, в одночасье, взять и стать праведником. Можно подумать, что другие не пьют. Все пьют, без исключений. Министра МВД, и того застукали в бане с водкой и девочками. Тут главное — не попадаться. Не облажаться, как говорит генерал Запечный».
Паше Зюзину, в отличие от его отнюдь не святых, но более удачливых коллег, по какой-то непонятной причине катастрофически не везло. Из одного переплета он неизменно попадал в другой. Приключения бравого майора давно успели стать притчей во языцех, а среди сотрудников дорожной полиции он даже стал своеобразной легендой.
Сладкое бремя сомнительной славы майор впервые ощутил после вошедшей в анналы ГИБДД знаменитой истории о том, как он, наклюкавшись в доску, едва не протаранил на своем «Вольво» машину Ельцина в бытность того президентом, за что и получил кличку «ТТ» или «трезвый террорист».
Руководство замяло скандал, но почти на полгода оторвало Пашу от теплой кормушки в конторе по выписыванию прав, переведя его на патрульную машину.
Затем были новые пьянки и новые неприятные инциденты, которые, впрочем, не влекли за собой ничего более серьезного, чем взыскания и привычные матюги начальства.
Самым обидным было то, что на пост ГИБДД Зюзина сослали даже не за пьянку, да и вообще, во всем происшедшем не было его вины, если, конечно, не считать виной отказ майора купить своей любовнице Гульнаре модную итальянскую юбку за полторы тысячи рублей.
С типичным для восточных женщин коварством мстительная и деловитая казашка Гуля обиду стерпела, но не забыла.
— Вот ведь стерва злопамятная, — жаловался потом Паша коллегам. — Прямо как в анекдоте про физиолога Павлова, того, что собачек мучил под предлогом, что рефлексы у них изучает. Слышали этот анекдот? Нет? Так вот, когда Павлов был маленьким, его укусила собака. Собака укусила — и забыла. А Павлов вырос — и не забыл…
Итак, Гульнара не забыла.
Улучив подходящий момент, мстительная казашка напоила любовника и, уложив его спать, вытащила Пашино служебное удостоверение. В карман Зюзина удостоверение вернулось с некоторыми изменениями. На месте срезанной Пашиной фотографии красовалось на редкость непристойное изображение голой девицы, с вызывающим видом демонстрирующей всему миру свои первичные и вторичные половые признаки.
Выбранная Гульнарой секс-бомба представляла собой даму пик в колоде миниатюрных порнографических карт, которые майору Зюзину пару лет назад подарил Колюня Чупрун, опер с Петровки, реквизировавший их при обыске у «нового русского», проходившего по делу об изнасиловании.
К даме пик у Гули были свои, вполне обоснованные, претензии. Когда у майора с похмелья или после тяжелого трудового дня случались небольшие заминки с «исполнением мужского долга», он доставал из кармана форменного мундира колоду карт, отыскивал в ней ту самую развратную пиковую шлюшку, с минуту восторженно похрюкивал и причмокивал, созерцая ее безразмерные арбузные груди и подстриженные в форме сердечка белокурые волосы, курчавящиеся между непристойно раздвинутыми ляжками. В результате этой процедуры «жезл» бравого «гиббона» обретал твердость и мощь милицейской дубинки.
Гульнара, как и следовало ожидать, злилась, завидовала и ревновала. Несколько раз она порывалась отнять и уничтожить ненавистную бумажную соперницу, но майор был бдителен и тщательно оберегал пиковую даму его сердца от любых посягательств на ее жизнь и достоинство.