Володарский Эдуард Яковлевич. Вольф Мессинг. Видевший сквозь время

   – Я эту кровать скоро выкину. Она мне надоела. Она нам мешает заниматься любовью.
   Аида выпростала полные руки из-под одеяла, обняла его за шею и плечи, вдруг сказала, серьезно:
   – Все собираюсь тебе сказать… все собираюсь и никак не могу собраться…
   – Зачем собираться? Говори, и все. Что там у тебя стряслось?
   – У меня не будет детей. – Она смотрела ему в глаза. – Я не могу иметь детей…
   – Почему? У нас есть отличные врачи. Кстати, наши хорошие знакомые.
   – Много лет назад я сделала аборт. Делала подпольно, боялась родителей… и все прошло очень неудачно… Вот с тех пор…
   – Это врачи так говорят или ты сама так решила? – спросил Мессинг.
   – Врачи… кстати, те самые… наши хорошие знакомые… Вольф, я давно хотела сказать, если ты… если ты решишь бросить меня, ты правильно сделаешь…
   – Ты уверена, что я без тебя смогу жить?
   – Почему нет? – она слабо улыбнулась. – Ты красивый мужичок… в самом соку. Женишься снова…
   – Да, женюсь снова… и снова на тебе. – Он вновь поцеловал ее в щеки и в нос, откинул прядь волос со лба, рассматривая ее лицо, будто видел впервые. – Я ведь однолюб, Аида, ты уж извини. И куда я пойду от тебя? У меня ни кола ни двора… В Польше дома тоже нет… Так что, чует мое сердце, будем мы вместе… навсегда, до самой смерти… – И он стал целовать ее в губы и обнимал все крепче и крепче.
 
   Василий лежал в кровати, прикрытый до пояса тонким серым одеялом, и смотрел в окно, выставив перед собой загипсованную руку. В глазах у него стояли слезы.
   Рядом двое раненых играли в шашки, азартно переговариваясь:
   – Ну, Прохор, один сортирчик я тебе обеспечил. Щас второй соорудим.
   – А я вот тута в дамки, во как, а!
   – Одна дамка – пустое место! Я тебе щас второй сортирчик обязательно устрою. Люблю я сортирчики устраивать…
   Еще на одной кровати лежал раненый с раскрытой книгой в руках и читал, хотя свет тусклой лампочки под потолком едва позволял различать буквы.
   Трое раненых спали на своих кроватях. Двое лежали, бездумно глядя в потолок.
   – Вот думаю, думаю – никак в толк не возьму, – проговорил один, средних лет, с рыжими усами. – Как же он угадывает-то? Ведь Васька-то ему ни словечка не сказал, он сразу к этой Настасье пошел… Как вот угадал, а?
   – А поди знай, – хмыкнул второй, пожилой, с обеими загипсованными ногами. – На то он и Мессинг…
   – А все же объяснение-то какое-никакое должно быть? Ведь марксистская наука чего нам говорит? Чудес на свете не бывает. Всему есть научное объяснение… Вот я и думаю, какое тут могёт быть объяснение?
   – Много не думай – мозги сломаются…
   Дверь в палату отворилась, и вошла медсестра
   Настасья. Все разом примолкли, уставясь на нее. Она, не глядя ни на кого, прошла к кровати Василия, обожгла его взглядом и бросила на одеяло сложенную вдвое бумажку.
   – Чё это? – Василий взял бумажку, развернул.
   – Товарищ Мессинг адрес тебе свой написал. И телефон, – сказала Настасья и посмотрела на Василия с ненавистью. – Зачем ты это сделал, Васька?
   – Да я ж как лучше хотел, Настя, – взмолился Васька, чуть не плача. – А он меня прибить грозился…
   – Он и щас грозится… и поделом тебе, дураку, – сказала Настасья.
   – Чего поделом? А чё ты его тогда мучаешь, а?
   – А твое какое дело? Чё ты в чужие дела нос суешь?
   – А вы все равно поженитесь! – злорадно улыбнулся Василий. – Товарищ Мессинг так сказал. И четверо детишков у вас будет.
   – Дурак твой Мессинг! – вспыхнула Настасья и пошла из палаты.
   – Товарищ Мессинг сквозь время видит! – в спину ей закричал Василий.
   Громко хлопнула дверь. Один из спящих проснулся, ошалело посмотрел вокруг и просипел:
   – Вы чё тут разорались? Поспать дайте… – и снова захрапел.
   – Товарищ Мессинг все видит, да, видать, теперь не скоро скажет, – задумчиво проговорил один из раненых, глазевших в потолок.
   – Только и знает, что дрыхнет, и все ему мало, – буркнул Василий.
   – А вот тебе и другой сортирчик, – довольно воскликнул один из игроков. – Какой у нас счет? Двадцать семь – один, во как! – и довольно рассмеялся. – Пятьдесят четыре сортира я тебе соорудил, хе-хе-хе…
 
   Поздним вечером Мессинг возился в маленькой комнате, которую они оборудовали под кухню. Она была без двери и соединялась сразу с большой гостиной. Здесь стояли керогаз и керосинка, на небольшой тумбочке теснились несколько кастрюль и сковородок. Надев поверх белой рубашки фартук Аиды Михайловны, Мессинг готовил ужин. На керогазе грелся чайник, а на керосинке шипела на сковороде яичница с колбасой.
   На столе были приготовлены тарелки, чашки, ножи и вилки. Уютно светила лампа под матерчатым бежевым абажуром. По радио негромко звучала музыка.
   В прихожей щелкнул замок входной двери.
   – Аидочка! Уже все готово! – громко проговорил Мессинг, выключая горелку под сковородой. – Не хватает только хлеба и карамелек к чаю!
   Послышались тяжелые шаркающие шаги, и на кухню вошла Аида Михайловна в расстегнутом габардиновом плаще и с пустой сумкой в руках. Вошла, обессилено опустилась на табуретку у двери. Мессинг с тревогой посмотрел на нее.
   – Что случилось, Аидочка? Я чувствую, тебя обокрали…
   – Да. Все продуктовые карточки… и на будущий месяц тоже… – Аида вдруг всхлипнула. – Я кошелек все время в руке держала, один раз в карман сунула, когда платок носовой доставала… как он успел, паразит, кошелек вытащить, ума не приложу..
   – Ну и хорошо… ну и наплевать. – Мессинг подошел, обнял жену. – У нас сухари есть… чай с сухариками – прекрасно!
   – И без сахара… – слабо улыбнулась Аида Михайловна, прижавшись всем телом к Мессингу.
   – Кусочек достанем – будем пить вприглядку, – улыбнулся Мессинг. – Я в детстве так часто чай пил… Кусок сахара лежит на блюдце на столе, и все пьют горячий чай и смотрят на этот кусок… Не поверишь, честное слово, было полное ощущение, что я пью сладкий чай…
   – Я себе такого внушить не смогла бы, – усмехнулась Аида Михайловна. – Ты действительно гений гипноза, Вольфушка…
   – А у нас, между прочим, весь следующий месяц сплошные гастроли… по воинским частям… на заводе «Красный пролетарий» – а там везде всегда накормят, – с облегчением в голосе проговорил Мессинг. – Так что и карточки не понадобятся…
   Из коридора раздались осторожный стук в дверь и слабое дребезжание звонка.
   – Я никого не жду! – громко сказал Мессинг, выходя в прихожую.
   Когда Вольф Григорьевич открыл дверь, то увидел толпившихся у двери Осипа Ефремовича, Дормидонта Павловича, Артема Виноградова, Артура Перешьяна и Раису Андреевну. Раздался многоголосый дикий визг и радостные крики:
   – Вот он! Вот он где окопался!
   – Бояре, а мы к вам пришли!
   – Не орите вы, ради Бога, сейчас вся администрация сбежится!
   – Смотрите, братцы, а он совсем не рад – рожа ки-и-ислая!
   – Не кислая, а обалдевшая! – засмеялся Мессинг. – Проходите же, проходите! Аидочка, смотри, кто к нам приехал!
   И скоро в номере стало тесно и шумно. Дормидонт, сидя за столом, быстро и ловко вскрывал банки с тушенкой и деликатесными шпротами, Артем Виноградов разделывал малосольного омуля, разложив его на старой газете. Аида Михайловна чистила картошку, Осип Ефремович складывал ее в большую кастрюлю и мыл под умывальником, а Артур тут же крошил ее на большущую сковороду. Раиса Андреевна на уголочке стола медленно, тонкими, почти прозрачными ломтиками нарезала сыр. И галдеж стоял невообразимый.
   – Умоляю, товарищи, тише! – просила Аида Михайловна. – Дежурная прибежит, орать будет как зарезанная.
   – А тут, понимаешь, начальником Москонцерта назначили Вадьку Свинопасова… – продолжал тараторить Осип Ефремович.
   – Отличная фамилия! – усмехнулся Дормидонт Павлович.
   – А то! А мы с ним старые знакомцы – в Тбилиси работали вместе, потом в Баку.. Вот он и звонит.
   как снег на голову – хочешь, говорит, в Москве работать? У меня дыханье сперло, даже ответить не могу. Все понял, говорит, бери с собой самых лучших и дуй в Москву… – рассказывал, заикаясь от торопливости, Осип Ефремович. – И вот мы здесь, Вольф Григорьевич! Пока поселили в общежитие на Трифоновской… ничего, прилично. В Новосибирске, помните, и похуже жили… В барак сами уголек таскали…
   – Я безумно рад! – ответил Мессинг. – Я просто счастлив!
   – А мы про ваши успехи там наслышаны были! – проговорил Артур Перешьян. – Как вы на заводах выступали! В воинских частях! Вы теперь знаменитость – на весь Советский Союз!
   – Что вы, Артур, скажете тоже… – отмахнулся Мессинг.
   – А это правда, что вы с товарищем Сталиным встречались? – со священным трепетом в голосе спросила Раиса Андреевна. – Говорят, что…
   – Сплетни, Раиса Андреевна, – заверил ее Мессинг, честно глядя в глаза пожилой женщине. – Я уже столько про себя сплетен слышал – иной раз волосы дыбом встают…
   – Братцы, пора за стол! – громыхнул басом Дормидонт.
   Артур Перешьян расставлял тарелки, Аида Михайловна раскладывала рядом ножи и вилки, ставила рюмки.
   – Подождите! Сейчас картошечка дойдет! – проговорил Осип Ефремович.
   – Закуски выше крыши! Омулечек! Тушеночка! Сыр-р-р! Прошу наполнить бокалы! – Дормидонт уже разливал водку по рюмкам. – Со свиданьицем, друзья дорогие Аида Михайловна и Вольф Григорьевич!

 
Милый друг, наконец-то мы вместе.
Ты плыви, моя лодка, плыви.
Сердцу хочется радостной песни
И хорошей большой любви-и-и! -
 

   пропела Раиса Андреевна.
   Все захохотали и стали чокаться.
   – Со свиданьицем, Вольф Григорьевич!
   – Со свиданьицем, мои дорогие!

Восточный фронт, 1944 год

   В безоблачном небе вели бой пять самолетов. Четыре «юнкерса» и один наш «Илюшин» выписывали замысловатые крути и петли, стараясь зайти друг другу в хвост. Четверо охотились за одним, и этот один, с красными звездами на крыльях, семью звездочками у кабины пилота и с большой надписью «ВОЛЬФ МЕССИНГ» на обоих боках, вертелся чертом, уходил от них, обрушиваясь в пике и взмывая свечой вверх. Глухо стучали пулеметы, и на фюзеляже «Илюшина» появлялись все новые и новые черные отверстия. Но вот он круто развернулся и успел зайти в хвост одному из «юнкерсов». Застучал пулемет, и немецкая машина вдруг задымила черным дымом, короткие хвосты пламени стали вырываться из-под крыльев, из мотора, и «юнкере», истошно воя, стремительно пошел к земле и вонзился в нее. Хлестанул короткий взрыв.
   А бой в небе продолжался. Осмелевший «Илюшин» снова выписал петлю в небе и нырнул под брюхо второму «юнкерсу». И хотя за «Илюшиным» по пятам шел еще один «юнкере», стреляя из пулемета, и трассирующие траектории снарядов пропарывали воздух вокруг русского самолета, тот все же вынырнул под брюхом у противника и чуть ли не разрезал его пополам очередями из пулемета в упор. И взмыл вверх, уходя в светлую синь неба.
   Второй «юнкере» загорелся сразу, черный дым окутал его, и раздался взрыв – обломки немецкого самолета закружились, завертелись в воздухе, падая вниз.
   Два оставшихся «юнкерса» отвалили в сторону, истошно воя, и скоро растворились в небе.
   «Илюшин» вынырнул из синевы, снизился и потянул над землей в другую сторону…
   …Израненный истребитель, кренясь на правый бок, все же удачно совершил посадку, подпрыгнул и покатился по полосе, поднимая тучу пыли. Остановился и замер. Все медленнее вращались винты мотора. И по всему фюзеляжу, по красным буквам «ВОЛЬФ МЕССИНГ» и звездочкам, означающим количество сбитых самолетов, были рассыпаны черные пулевые пробоины от пулеметных выстрелов. Винты остановились, медленно отодвинулся блистер, но пилот из кабины не вылез. Видимо, не мог сам выбраться.
   По краям летного поля тянулись ряды ангаров, перед которым стояли боевые самолеты, и вокруг них и внутри возились люди в комбинезонах. Они оглядывались на садящийся самолет, через некоторое время к нему уже бежали люди в бушлатах и гимнастерках.
   Приставив стремянку, здоровенный механик Коля поднялся на крыло:
   – Константин Сергеич? Ранен?
   – Ранен… черт бы ее… нога… в унту столько крови натекло – шевельнуть не могу.. – морщась от боли, ответил летчик Ковалев.
   – Смотри ты, первый раз тебя угораздило – все Мессинг берег…
   – Да там такая каша была, что никакой Мессинг не уберег бы.. – чертыхнулся Ковалев. – Четверо на одного, суки поганые…
   – Живой все же, – подмигнул механик Коля. – Значит, помог Мессинг…
   Механик закинул руку Ковалева себе на шею, обхватил его под мышки и стал вытаскивать из кабины.
   Ковалев, морщась и пыхтя, старался помочь. Наконец механик вытащил летчика на крыло, крикнул:
   – Давай, принимайте. По стремянке он не сможет – нога у него!
   Двое встали под крыло и протянули вверх руки. Механик Коля начал осторожно спускать грузное тело Ковалева вниз. Механики на земле подхватили его и так же бережно поставили, придерживая с двух сторон. Ковалев опирался на них, держа раненую ногу на весу, с мохнатого унта на землю стекали частые капли крови.
   – Гляди, как из унта льет… – пробормотал один из механиков.
   – Я ж говорю, полные крови… внутри хлюпает, – ответил Ковалев.
   В это время подбежали два санитара с носилками. Ковалева уложили на них, подняли и понесли.
   Механик Коля оглядел самолет, тихо присвистнул:
   – И-э-эх, латать нам не перелатать…
   Санитары понесли Ковалева к двухэтажному деревянному строению. У входа их поджидал командир полка, полковник Иван Суходрев в расстегнутом кожаном пальто, из-под которого виднелась гимнастерка с множеством орденов и медалей. Комполка курил папиросу и смотрел, как через поле на носилках тащат раненого. Рядом с ним стоял майор средних лет в перетянутой ремнями шинели. Комполка помахал рукой, и санитары поднесли Ковалева поближе к нему.
   – Ну что, Костя? – комполка двинулся навстречу носилкам, присел на корточки. – Куда зацепило? Ногу? Живот?
   – Да ногу, будь она неладна… – Ковалев приподнялся, усмехнулся. – Разрешите доложить, товарищ командир полка. В разведывательном полете нарвался на четверку «юнкерсов». Принял бой. Поджег две машины противника. У меня все в порядке. Много дырок в фюзеляже, и гашетку пулемета заклинило.
   – Слава Богу, бензобак не рванул, – ответил комполка Суходрев и ухмыльнулся. – А ведь точно, тебя этот Мессинг охраняет. Один против четверых и живой вернулся – я тебе говорю, точно охраняет!
   – Выходит, так… – тоже улыбнулся Ковалев. – Я его каждый день вспоминаю…
   Подошел майор в шинели, молча пожал Ковалеву руку.
   – Надо же – двоих сжег, – покачал головой Иван Суходрев. – Молодец. Считай, представление об очередной награде уже написал.
   – Служу Советскому Союзу! – Ковалев приложил руку к кожаной ушанке с большими очками-консервами.
   – Як тебе в госпиталь загляну. Держись, – сказал комполка Суходрев и поднялся. – Несите.
   – Когда выйду, чтобы машина была как новенькая, – сказал Ковалев, когда его уносили внутрь здания.
   – Будет, будет. Сам прослежу… – усмехнулся полковник Суходрев.

Москва, 1944 год

   А Вольф Мессинг в это время выступал в заводском цехе. Молчали ряды станков, и между рядами толпились рабочие и работницы, в промасленных телогрейках и брезентовых куртках. Головы женщин повязаны платками, видны только их лица, глубоко запавшие глаза, худые, провалившиеся щеки. Рядом со станками – раскладушки, иногда людям приходилось спать после смены прямо здесь, не уходя из цеха.
   Мессинг стоял на невысоком помосте вместе с заводским начальством, тремя мужчинами в полувоенных френчах и фуражках. Они держались чуть в сторонке, а Мессинг, выступив вперед, разговаривал с рабочими, вертя головой во все стороны, потому что слушатели окружили его плотной стеной. Вот он сказал какую-то фразу, и все рассмеялись, захлопали. Потом на помост взобрался шустрый подросток лет четырнадцати, тощенький, лопоухий, с худым личиком и большущими шустрыми глазенками. На нем была телогрейка, явно с чужого плеча, и большие, не по размеру, растоптанные сапоги. Мессинг поздоровался с ним за руку и о чем-то спросил, низко наклонившись. Подросток смущенно ответил, постреливая глазами по сторонам.
   Рабочие снова засмеялись и захлопали. Начальство, стоявшее на помосте, тоже улыбалось и сдержанно аплодировало. Потом подросток зажмурился и замер – по просьбе Мессинга он загадал желание. Мессинг поглядел на него, затем достал из кармана черную повязку и подошел к одному из начальников, протягивая повязку ему. Тот удивился, пожал плечами, завязал Мессингу глаза. Вольф Григорьевич осторожно спустился с помоста по перекладинам короткой лесенки и медленно пошел по цеху с закрытыми глазами. Рабочие расступались, глядя на Мессинга с суеверным страхом – человек с завязанными глазами уверенно шел по цеху, обходя станки, ящики, ведра, груды готовых деталей и стоящих перед ним людей.
   Вдруг Мессинг остановился перед девочкой лет пятнадцати, худенькой, с тонкими косичками, как рожки торчащими в разные стороны, с большим ртом на исхудалом лице и большими голубыми глазами. Вид у нее был такой же усталый, как у всех, и одета она была неказисто – телогрейка поверх ситцевого платьица и сапоги явно не по размеру. Мессинг протянул к девочке руку, и она испуганно попятилась. Но Мессинг успел взять ее за руку и повел обратно к помосту. Девчушка чуть сопротивлялась, но шла, с растерянной улыбкой глядя на лица рабочих.
   Мессинг подвел ее к помосту и жестом предложил ей подняться. Она стала отказываться и даже спрятала руки за спину. Мессинг что-то сказал ей на ухо, улыбнулся и снова предложил подняться на помост. Девочка нехотя повиновалась.
   Она взобралась по ступенькам и сердито зыркнула глазами на подростка. Начальники заулыбались и перекинулись парой фраз. Мессинг стоял перед молоденькой работницей, повернувшись к ней лицом, и она смотрела на него как завороженная. Потом Мессинг медленно снял повязку и взглянул прямо в глаза девочке. Она смущенно улыбнулась.
   В это время подросток медленно подошел к ней, взял за руку и тоже поглядел ей в глаза. Она замерла, а потом вдруг придвинулась к нему, продолжая улыбаться, и поцеловала подростка в щеку. На губах мальчишки появилась дурашливая улыбка, и он тоже поцеловал ее в щеку.
   И тут она пришла в себя. Стыд и гнев окрасили румянцем ее щеки, а глаза вспыхнули, как у разъяренной кошки. И девочка с силой хлестнула паренька по лицу ладонью.
   Цех разразился смехом, рабочие стали хлопать, что-то кричали. Это еще больше разозлило девочку, она бросилась с кулаками на Мессинга, и если бы он не перехватил ее тонкие ручки, то наверняка тоже получил бы по физиономии. Он наклонился к девочке, держа ее за руки, заглянул ей в глаза и стал что-то говорить, успокаивая…
   Паренек, поняв, что дело плохо, быстро спустился с помоста и юркнул в толпу рабочих. Он пробирался между людьми, получая со всех сторон тычки и подзатыльники от женщин.
   И тут взревела сирена. Начальники на сцене демонстративно повернулись к часам, висевшим на стене цеха. Рабочие и работницы нехотя начали расходиться к своим станкам. Девочка вырвалась из рук Мессинга и стала быстро спускаться по лесенке, топая большими сапогами. Спрыгнула на бетонный пол и побежала к станку. На бегу обернулась, посмотрела на Мессинга веселым взглядом и помахала ему рукой.
   И Мессинг, улыбнувшись, помахал ей рукой в ответ. Тут к нему подошел один из начальников, жестом пригласил куда-то и еще что-то сказал, улыбаясь.
 
   – Так где вы живете? – спросил Мессинг, сидя в машине рядом с шофером и повернувшись к заднему сиденью, где примостились паренек и девушка. Они были в тех же телогрейках и сапогах, что и в цеху. Парочка, улыбаясь, глазела на Мессинга.
   – В Марьиной роще… третья Мещанская, дом девять, во дворе барак стоит… – бойко ответил паренек.
   – Значит, в одном бараке живете?
   – В одном, – подтвердил паренек. – У нас коридор общий.
   – Зоя, ну ты больше на него не сердишься? – Мессинг глянул на девчонку.
   – Что с него взять? – вздохнула она. – Опозорил перед всеми…
   – Да ладно, опозорил… – обиженно протянул паренек. – А то ты ходишь, как эта… спящая красавица.
   – А ты Иванушка-дурачок, – ответила Зоя. – На весь цех посмешище… Тебя же ни один человек всерьез не воспринимает.
   – А тебя воспринимают, да? Воспринимают? Пигалица! – взъярился паренек.
   – Кажется, вы давно друг друга знаете? – спросил, улыбаясь, Мессинг.
   – Да мы родились в один день! – ответил паренек. – Ив школу вместе пошли, и до школы… в одном коридоре… и потом… даже рассказывать скучно.
   Мессинг тихо рассмеялся и спросил:
   – И до сих пор она ни разу тебя не поцеловала?
   – Да ну ее! Больно надо!
   – Он хотел меня поцеловать. Когда наши отцы на фронт уходили. Так я ему так дала – у него зуб сломался! – Зоя засмеялась.
   Мессинг тоже засмеялся, покачал головой:
   – Ну, какая ты суровая девушка!
   – Да я тогда выпимши был, – скривился паренек. – Не соображал… А так и не больно-то и надо!
   – Ах, не надо? – вскинулась Зоя. – А чего ж тогда такое желание товарищу Мессингу загадал? Какой ты все-таки подлый, Венька, видеть тебя не хочу! – и Зоя отвернулась, стала смотреть в окошко, за которым проплывала ночная темная Москва. Лишь в редких окнах домов светили огни.
   – Ну вот ваша третья Мещанская, – сказал водитель. – Где сворачивать?
   – А вон третий барак начнется, сразу за ним можно… – ответил Веня.
   – На работу когда вам? – спросил Мессинг.
   – В шесть утра.
   – Пять часов осталось, – посмотрел на часы Мессинг. – Ну хоть выспитесь…
   – Выспимся! – улыбнулся Веня. – Мы привыкли совсем мало спать.
   Газик, обтянутый брезентом, урча, свернул за бараком во двор, остановился. Окна длинного барака почти все были освещены. Ребята выбрались из машины.
   – Спасибо, товарищ Мессинг… До свидания, – сказал Веня.
   – Спасибо, что к нам приехали, – поблагодарила Зоя. – Все рабочие очень довольны.
   – Спасибо вам, – ответил Мессинг. – Вы золотые ребята… Да, чуть не забыл, когда поженитесь, на свадьбу обязательно позовите. Договорились?
   – Мы не поженимся… – покачала гол вой Зоя. – Ни за что…
   – Поженитесь! Это я вам говорю, Вольф Мессинг! – И он захлопнул дверцу.
   Газик взревел и дернулся с места, покатил. Зоя и Веня посмотрели друг на друга и побрели к бараку.
 
   И снова неутомимые артисты давали представления, и это происходило не только в Москве и Подмосковье, но и почти на всей освобожденной территории Советского Союза.
   Выступление перед рабочими танкостроительного завода уже подходило к концу. Крыша в цехе во многих местах была проломлена, сквозь нее виднелось темнеющее небо, и легкий дождичек накрапывал сквозь дыры прямо на ряды станков, ящики с продукцией, на рабочих, сгрудившихся вокруг сколоченного из досок помоста. Люди с азартом хлопали, провожая артистов, а те, взявшись за руки, кланялись, с усталыми и счастливыми лицами.
   – Так, товарищи, теперь у нас торжественный ужин, – сообщил артистам плечистый человек в военной фуражке, в шинели поверх полувоенного френча, на котором сверкали два ордена Красного Знамени, два ордена Красной Звезды и множество медалей. – Прошу следовать за мной. У нас там есть закуточек, где крыша целая и тепло – там мы и стол накрыли.
   – Нам бы до ночлега поскорей добраться, – жалобно проговорил кто-то из артистов. – Мы третью ночь не спим…
   – Вас проводят, товарищи, выспитесь, – улыбнулся человек в шинели и повел артистов с помоста в глубь цеха – там начинались еще какие-то строения. – Ну не могу же я отпустить вас без ужина! Вот особенно с товарищем Мессингом все инженеры по рюмочке выпить хотят – сами на стол собирали, из своих пайков. Отказываться никак нельзя…
   – А мы вам товарища Мессинга одного делегируем, а сами баиньки пойдем, – сказал кто-то.
   – Нет, нет, никак нельзя…
   Они вышли во двор завода – громадное пространство, тянувшееся в обе стороны от входа. Вдали виднелись остовы разрушенных снарядами зданий, груды кирпича и щебня, погнутых и искореженных металлических конструкций.
   – Бодренько идем за мной, товарищи! – скомандовал человек в шинели и первым пошел через двор.
   Артисты двинулись за ним. Мессинг шел и оглядывался по сторонам. Присмотревшись, он понял, что на развалинах работают не рабочие, а военнопленные. Небритые исхудавшие немцы в обгоревших рваных шинелях, русских телогрейках и вообще в каком-то немыслимом гражданском тряпье.
   Мессинг замедлил шаги и подошел ближе к развалинам. Немцы разбирали кирпичные завалы. Целый кирпич грузили на носилки и относили в глубь двора, где складывали в штабеля. Мессинг смотрел, как они работают, и вдруг увидел…
   Он даже вздрогнул… он увидел Генриха Канариса. Его трудно было узнать – похудевший, с черной густой щетиной, почти бородой, в солдатской немецкой кепке, натянутой на глаза, на шее грязный шерстяной шарф, и поверх свитера телогрейка, рваная во многих местах. На ногах – русские кирзачи.
   …Словно молния осветила прошлое, и Мессинг увидел Канариса в черной эсэсовской форме, стоящего у автомобиля. Он улыбался и что-то говорил Мессингу.
   А по варшавской улице бежали Цельмейстер и Лева Кобак, бежали тяжело, медленно. И вот прогремели выстрелы, и они попадали на булыжную мостовую… один за другим…