Страница:
Она в туалет забилась, в кабинку. Я по пятнам крови догадался, в какую. Никаких не было сомнений, она там или не она. Из-под дверцы кеды ее бейсбольные видны.
Ладно, спасибо еще, что труп не валяется. Прокричал я опять: «Уолтер это, чего ты боишься?» Тогда она задвижку отодвинула и открыла дверцу. Не нужно ей было по этим делам, просто сидит на стульчаке, как на табуретке. Хотя лучше бы уж по назначению попользовалась, до того чувствовала себя оскорбленной жизнью. Кровь из носа больше не идет, но вот усики у нее появились, прямо как у Адольфа Гитлера.
— Бедняжка ты моя, — говорю.
Похоже, не очень-то она и расстроилась, что так выглядит.
— Конечно, бедняжка, — отзывается. — И мать моя была бедняжка. — Вы ведь помните, ее мать умерла от заражения радием.
— Кто это тебя так?
Она мне про это такси рассказала. Только что, говорит, отослала письмо Арпаду Лину, подтвердив все свои распоряжения, сделанные по телефону.
— Давай я скорую вызову, — предложил я.
— Нет, не нужно. Не беспокойся.
— Но тебе же к врачу надо!
— Еще чего, давно к врачам не хожу.
— Так ведь сама же себе диагноз не поставишь?
— Умираю я, Уолтер, — говорит. — Какой еще диагноз?
— Последней умирает надежда, — сказал я и уж чуть было по лестнице наверх не кинулся.
— Не смей снова оставлять меня одну! — кричит она.
— Я жизнь тебе хочу спасти.
— Сначала послушай, что я тебе должна высказать, — остановила она меня.
— Сидела я вот тут, думала: Господи, после всего, что выпало пережить, после всего, чего добивалась, ни души рядом, чтобы выслушать мою последнюю волю. Побежишь сейчас за Скорой, так не с кем будет по-английски двумя словами переброситься.
— Дай я тебя поудобнее устрою, — предложил я.
— Мне и так удобно. — В общем-то так оно и было. Тряпья на ней много всякого понаверчено, согревает. А головкой прислонилась к стенке кабины, лоскутья подушкой служат.
Обитаемое пространство вокруг нас время от времени содрогалось от грохота. Что-то еще там, наверху, умирает, а именно — железнодорожный транспорт Соединенных Штатов. Полупараличные локомотивы волокут за собой совсем парализованные вагоны — отправляются, прибывают.
— Мне твоя тайна известна, — говорю я ей.
— Какая? У меня, знаешь, очень много тайн.
Ожидал, что у нее глаза на лоб полезут от удивления, когда я ей расскажу, что знаю: ей принадлежит контрольный пакет акций РАМДЖЕКа. Глупо, конечно. Она же мне сама про это сообщила, просто я мимо ушей пропустил.
— Ты что, оглох, Уолтер?
— Да нет, все слышу, говори.
— Мало всего остального, так еще мою последнюю волю во всю глотку проорать приходится.
— Зачем орать? — успокаиваю ее. — Только не хочу я про какую— то последнюю волю слушать. Ты же такая богатая, Мэри Кэтлин! Можешь целый госпиталь для себя одной нанять, если потребуется, так неужели они тебя на ноги не поставят?
— Я жизнь эту ненавижу, — говорит она. — Все, что было в моих силах, сделала, чтобы она стала для каждого лучше, да только, видно, в одиночку не больно чего добьешься. А у меня больше нет сил. Хочу уснуть, вот и все.
— Так зачем же тебе жить, как ты живешь! — возразил я. — Я вот для чего к тебе пришел, Мэри Кэтлин. Я тебя защитить хочу. Мы найдем людей, которым можно полностью довериться. Говард Хьюз[51], когда понадобилось, нанял мормонов, потому что у них моральные принципы такие твердые. И мы тоже мормонов наймем.
— О Господи, Уолтер, — сказала она — да неужели ты думаешь, что я с мормонами мало дела имела?
— Правда?
— Да было время, когда одни мормоны меня окружали. — И рассказывает мне печальную историю, до того печальную, я и не думал, что этакое на свете бывает.
Случилось это, когда она еще жила, окруженная роскошью, еще пыталась как-то своим огромным богатством пользоваться, чтобы хоть какое-нибудь в этом находить наслаждение. Странная она была, и многие все норовили снимок ее сделать, или захватить да всячески помучить — или убить. Охотно бы ее убили и из-за денег ее, и из-за связей, и просто из чувства мести. РАМДЖЕК уже очень много других компаний обобрал или пустил по ветру, даже навязывал свою волю правительству кое-каких стран поменьше да послабее.
Поэтому Мэри Кэтлин никому, кроме верных своих мормонов, не открывалась, кто она такая, и вынуждена была все время переезжать с места на место. Вот так и вышло, что однажды очутилась она в принадлежащем РАМДЖЕКу отеле в Манагуа, столице Никарагуа, на самом верхнем этаже. Там, на этом этаже, двадцать номеров люкс было, она их все и заняла. Две лестницы с этажа под нею были заложены кирпичом и замурованы, как ту перегородку со стеклянной дверью замуровали в гостинице «Арапахо». А лифт так ходил, что только одна кабинка на самый верх поднималась, и обслуживал эту кабинку лифтер из мормонов.
Считалось, что даже директор отеля не в курсе, кто это у него верхний этаж занимает. А на самом деле в Манагуа, конечно, все до одного догадывались, кто занял в гостинице верхний этаж.
И вот что произошло: она, не подумавши, как следует, решила по городу в одиночестве побродить, вспомнить захотела, как это оно обыкновенным человеком побыть, она же многие годы такого была лишена. Надела парик, затемненные очки и пошла.
Видит, в парке на скамейке сидит американка средних лет и плачет, ну, она и подсела к ней. Оказывается, американка эта из Сент-Луиса. Ее муж был пивовар, в объединении «Анхойзер-Буш» работал, которое в РАМДЖЕК входит. В Никарагуа они поехали серебряную свадьбу отметить, им в туристском бюро посоветовали — езжайте в Никарагуа. И нынче утром муж ее умер от дизентерии.
Ну, Мэри Кэтлин пригласила ее к себе в отель, номер свободный — у нее же их полно было — предоставила, а мормонам велела проследить, чтобы женщину эту и тело ее мужа доставили в Сент-Луис на принадлежащем РАМДЖЕКу самолете.
Распорядилась, заглядывает в номер к своей гостье, чтобы рассказать, что и как, а та лежит, задушенная шнурком от занавески. Особенно-то вот что ужасно: кто бы там эту женщину ни задушил, ясно ведь, что ее за Мэри Кэтлин приняли. У женщины обе руки обрублены. Так их и не смогли найти.
Мэри Кэтлин через несколько дней улетела в Нью-Йорк. И стала разглядывать в бинокль бродяжек с сумками, у нее тогда были апартаменты в гостинице «Уолдорф». Кстати, этажом выше жил генерал армии Дуглас Макартур.
Никуда она из своего небоскреба не выходила, никого у себя не принимала да и сама ни к кому не ездила. Из прислуги гостиничной никто к ней не допускался. Мормоны ей поесть приносили снизу, постель перестилали, делали всю уборку. Но все равно однажды получает она письмо с угрозами. Розовый надушенный конвертик, поверх бельишка ее дамского положен. И сказано в письме: автору известно, кто она такая, а ей придется держать ответ за то, что в Гватемале законное правительство свергли. Он, автор, весь этот небоскреб взорвет.
И тут Мэри Кэтлин не выдержала. Бросила своих мормонов, которые хоть преданы ей были, а защитить не могли. Решила самостоятельно защищаться, напяливая на себя тряпье, которое в мусорных баках находила.
— Послушай, — сказал я, — если ты из-за денег этих такая несчастная, почему ты от них не откажешься?
— Отказалась уже! — говорит. — Когда умру, ты, Уолтер, стяни с меня кеды. В левом завещание мое лежит. Корпорацию РАМДЖЕК я завещаю законному ее владельцу — американскому народу. — И она улыбнулась. Жуткое было зрелище: человек счастлив до небес и по этому случаю ощерился распухшими деснами, из которых торчат два— три гнилых зуба.
Я подумал: умерла, кажется. Ан нет, пока еще жива.
— Мэри Кэтлин, — окликнул я ее, — ты меня слышишь?
— Не умерла еще, — шепчет.
— Побегу кого-нибудь на помощь кликнуть, ты уж не удерживай.
— Если уйдешь, я тут же умру, — сказала она. — Точно тебе говорю. Я теперь как только захочу, так и умру. Время сама могу выбрать.
— Такого никто не может.
— А бродяжки могут, — говорит. — Такая вот у нас особенность — награда за все. Когда начнем умирать, этого мы тоже не знаем. Но уж коли начали, Уолтер, время можем сами выбрать, до минуточки. Хочешь, прямо сейчас умру, не успеешь до десяти досчитать?
— Ни сейчас, ни вообще, — сказал я.
— А тогда не уходи никуда.
Я и не ушел. А что мне оставалось делать?
— Спасибо, что ты меня обнял.
— Да я с радостью, только скажи.
— Хватит и одного раза в день, — сказала она. — Обнял сегодня, ну и спасибо.
— Знаешь, ты у меня была самая первая женщина. Не забыла, как у нас все вышло-то?
— Не забыла, как ты меня обнимал. Как говорил, что любишь. До тебя мне такого никто ни разу не сказал. Только мама все повторяла, что любит, но потом умерла.
Я снова почувствовал на глазах слезы.
— Ты не думай, я знаю, это ты просто так говорил.
— Да нет, что ты! — запротестовал я. — Господи, я ведь правда любил тебя!
— Ничего, ты не виноват, что родился без сердца. По крайней мере ты старался поверить в то, что дорого людям, у которых есть сердце, значит, все равно ты был хороший.
И перестала дышать. И глаза у нее остановились. И она умерла.
Ладно, спасибо еще, что труп не валяется. Прокричал я опять: «Уолтер это, чего ты боишься?» Тогда она задвижку отодвинула и открыла дверцу. Не нужно ей было по этим делам, просто сидит на стульчаке, как на табуретке. Хотя лучше бы уж по назначению попользовалась, до того чувствовала себя оскорбленной жизнью. Кровь из носа больше не идет, но вот усики у нее появились, прямо как у Адольфа Гитлера.
— Бедняжка ты моя, — говорю.
Похоже, не очень-то она и расстроилась, что так выглядит.
— Конечно, бедняжка, — отзывается. — И мать моя была бедняжка. — Вы ведь помните, ее мать умерла от заражения радием.
— Кто это тебя так?
Она мне про это такси рассказала. Только что, говорит, отослала письмо Арпаду Лину, подтвердив все свои распоряжения, сделанные по телефону.
— Давай я скорую вызову, — предложил я.
— Нет, не нужно. Не беспокойся.
— Но тебе же к врачу надо!
— Еще чего, давно к врачам не хожу.
— Так ведь сама же себе диагноз не поставишь?
— Умираю я, Уолтер, — говорит. — Какой еще диагноз?
— Последней умирает надежда, — сказал я и уж чуть было по лестнице наверх не кинулся.
— Не смей снова оставлять меня одну! — кричит она.
— Я жизнь тебе хочу спасти.
— Сначала послушай, что я тебе должна высказать, — остановила она меня.
— Сидела я вот тут, думала: Господи, после всего, что выпало пережить, после всего, чего добивалась, ни души рядом, чтобы выслушать мою последнюю волю. Побежишь сейчас за Скорой, так не с кем будет по-английски двумя словами переброситься.
— Дай я тебя поудобнее устрою, — предложил я.
— Мне и так удобно. — В общем-то так оно и было. Тряпья на ней много всякого понаверчено, согревает. А головкой прислонилась к стенке кабины, лоскутья подушкой служат.
Обитаемое пространство вокруг нас время от времени содрогалось от грохота. Что-то еще там, наверху, умирает, а именно — железнодорожный транспорт Соединенных Штатов. Полупараличные локомотивы волокут за собой совсем парализованные вагоны — отправляются, прибывают.
— Мне твоя тайна известна, — говорю я ей.
— Какая? У меня, знаешь, очень много тайн.
Ожидал, что у нее глаза на лоб полезут от удивления, когда я ей расскажу, что знаю: ей принадлежит контрольный пакет акций РАМДЖЕКа. Глупо, конечно. Она же мне сама про это сообщила, просто я мимо ушей пропустил.
— Ты что, оглох, Уолтер?
— Да нет, все слышу, говори.
— Мало всего остального, так еще мою последнюю волю во всю глотку проорать приходится.
— Зачем орать? — успокаиваю ее. — Только не хочу я про какую— то последнюю волю слушать. Ты же такая богатая, Мэри Кэтлин! Можешь целый госпиталь для себя одной нанять, если потребуется, так неужели они тебя на ноги не поставят?
— Я жизнь эту ненавижу, — говорит она. — Все, что было в моих силах, сделала, чтобы она стала для каждого лучше, да только, видно, в одиночку не больно чего добьешься. А у меня больше нет сил. Хочу уснуть, вот и все.
— Так зачем же тебе жить, как ты живешь! — возразил я. — Я вот для чего к тебе пришел, Мэри Кэтлин. Я тебя защитить хочу. Мы найдем людей, которым можно полностью довериться. Говард Хьюз[51], когда понадобилось, нанял мормонов, потому что у них моральные принципы такие твердые. И мы тоже мормонов наймем.
— О Господи, Уолтер, — сказала она — да неужели ты думаешь, что я с мормонами мало дела имела?
— Правда?
— Да было время, когда одни мормоны меня окружали. — И рассказывает мне печальную историю, до того печальную, я и не думал, что этакое на свете бывает.
Случилось это, когда она еще жила, окруженная роскошью, еще пыталась как-то своим огромным богатством пользоваться, чтобы хоть какое-нибудь в этом находить наслаждение. Странная она была, и многие все норовили снимок ее сделать, или захватить да всячески помучить — или убить. Охотно бы ее убили и из-за денег ее, и из-за связей, и просто из чувства мести. РАМДЖЕК уже очень много других компаний обобрал или пустил по ветру, даже навязывал свою волю правительству кое-каких стран поменьше да послабее.
Поэтому Мэри Кэтлин никому, кроме верных своих мормонов, не открывалась, кто она такая, и вынуждена была все время переезжать с места на место. Вот так и вышло, что однажды очутилась она в принадлежащем РАМДЖЕКу отеле в Манагуа, столице Никарагуа, на самом верхнем этаже. Там, на этом этаже, двадцать номеров люкс было, она их все и заняла. Две лестницы с этажа под нею были заложены кирпичом и замурованы, как ту перегородку со стеклянной дверью замуровали в гостинице «Арапахо». А лифт так ходил, что только одна кабинка на самый верх поднималась, и обслуживал эту кабинку лифтер из мормонов.
Считалось, что даже директор отеля не в курсе, кто это у него верхний этаж занимает. А на самом деле в Манагуа, конечно, все до одного догадывались, кто занял в гостинице верхний этаж.
И вот что произошло: она, не подумавши, как следует, решила по городу в одиночестве побродить, вспомнить захотела, как это оно обыкновенным человеком побыть, она же многие годы такого была лишена. Надела парик, затемненные очки и пошла.
Видит, в парке на скамейке сидит американка средних лет и плачет, ну, она и подсела к ней. Оказывается, американка эта из Сент-Луиса. Ее муж был пивовар, в объединении «Анхойзер-Буш» работал, которое в РАМДЖЕК входит. В Никарагуа они поехали серебряную свадьбу отметить, им в туристском бюро посоветовали — езжайте в Никарагуа. И нынче утром муж ее умер от дизентерии.
Ну, Мэри Кэтлин пригласила ее к себе в отель, номер свободный — у нее же их полно было — предоставила, а мормонам велела проследить, чтобы женщину эту и тело ее мужа доставили в Сент-Луис на принадлежащем РАМДЖЕКу самолете.
Распорядилась, заглядывает в номер к своей гостье, чтобы рассказать, что и как, а та лежит, задушенная шнурком от занавески. Особенно-то вот что ужасно: кто бы там эту женщину ни задушил, ясно ведь, что ее за Мэри Кэтлин приняли. У женщины обе руки обрублены. Так их и не смогли найти.
Мэри Кэтлин через несколько дней улетела в Нью-Йорк. И стала разглядывать в бинокль бродяжек с сумками, у нее тогда были апартаменты в гостинице «Уолдорф». Кстати, этажом выше жил генерал армии Дуглас Макартур.
Никуда она из своего небоскреба не выходила, никого у себя не принимала да и сама ни к кому не ездила. Из прислуги гостиничной никто к ней не допускался. Мормоны ей поесть приносили снизу, постель перестилали, делали всю уборку. Но все равно однажды получает она письмо с угрозами. Розовый надушенный конвертик, поверх бельишка ее дамского положен. И сказано в письме: автору известно, кто она такая, а ей придется держать ответ за то, что в Гватемале законное правительство свергли. Он, автор, весь этот небоскреб взорвет.
И тут Мэри Кэтлин не выдержала. Бросила своих мормонов, которые хоть преданы ей были, а защитить не могли. Решила самостоятельно защищаться, напяливая на себя тряпье, которое в мусорных баках находила.
— Послушай, — сказал я, — если ты из-за денег этих такая несчастная, почему ты от них не откажешься?
— Отказалась уже! — говорит. — Когда умру, ты, Уолтер, стяни с меня кеды. В левом завещание мое лежит. Корпорацию РАМДЖЕК я завещаю законному ее владельцу — американскому народу. — И она улыбнулась. Жуткое было зрелище: человек счастлив до небес и по этому случаю ощерился распухшими деснами, из которых торчат два— три гнилых зуба.
Я подумал: умерла, кажется. Ан нет, пока еще жива.
— Мэри Кэтлин, — окликнул я ее, — ты меня слышишь?
— Не умерла еще, — шепчет.
— Побегу кого-нибудь на помощь кликнуть, ты уж не удерживай.
— Если уйдешь, я тут же умру, — сказала она. — Точно тебе говорю. Я теперь как только захочу, так и умру. Время сама могу выбрать.
— Такого никто не может.
— А бродяжки могут, — говорит. — Такая вот у нас особенность — награда за все. Когда начнем умирать, этого мы тоже не знаем. Но уж коли начали, Уолтер, время можем сами выбрать, до минуточки. Хочешь, прямо сейчас умру, не успеешь до десяти досчитать?
— Ни сейчас, ни вообще, — сказал я.
— А тогда не уходи никуда.
Я и не ушел. А что мне оставалось делать?
— Спасибо, что ты меня обнял.
— Да я с радостью, только скажи.
— Хватит и одного раза в день, — сказала она. — Обнял сегодня, ну и спасибо.
— Знаешь, ты у меня была самая первая женщина. Не забыла, как у нас все вышло-то?
— Не забыла, как ты меня обнимал. Как говорил, что любишь. До тебя мне такого никто ни разу не сказал. Только мама все повторяла, что любит, но потом умерла.
Я снова почувствовал на глазах слезы.
— Ты не думай, я знаю, это ты просто так говорил.
— Да нет, что ты! — запротестовал я. — Господи, я ведь правда любил тебя!
— Ничего, ты не виноват, что родился без сердца. По крайней мере ты старался поверить в то, что дорого людям, у которых есть сердце, значит, все равно ты был хороший.
И перестала дышать. И глаза у нее остановились. И она умерла.
ЭПИЛОГ
Но это не все. Всего никогда не бывает.
Девять часов вечера, идет к концу мои первый день на воле. Осталось еще три часа. Я поднялся наверх и сообщил полицейскому, что там, в подвале, лежит труп бродяжки с сумками.
Привык он по службе ко всему на свете, циничным стал. Ответил мне: «А еще что новенького?»
Так что, пока не явились санитары со Скорой, пришлось мне самому дежурить у тела старой моей подруги, как поступило бы любое животное, для которого порядочность не пустой звук. Скорая не спешила, знали ведь, что она все равно уже умерла. Когда они наконец приехали, тело уже остывало. По этому поводу санитары друг с другом что-то заспорили. Пришлось выяснять, в чем дело, ведь говорили они не по-английски. Оказывается их родной язык — Урду. Оба они из Пакистана. По-английски еле могут связать два слова. Если бы Мэри Кэтлин не при мне умерла, а при них, они бы, конечно, сочли, что под конец у нее шарики за ролики зашли.
Подавляя рыдания, я попросил их немного рассказать, что это за язык такой — урду. И узнал, что на урду создана литература, не уступающая никакой литературе в мире, хотя поначалу это был убогий и некрасивый язык, искусственно выдуманный при дворе Чингисхана. Сперва его с военными целями использовали. Начальники и управители отдавали на урду распоряжения, которые могли понимать повсюду в Монгольской империи. А потом уже поэты придали этому языку красоту.
Век живи — век учись.
Я сообщил полиции девичью фамилию Мэри Кэтлин. И свою настоящую фамилию тоже. С полицией дурака валять я не собирался. Но пока еще не был готов оповестить всех и каждого о кончине миссис Джек Грэхем. Последствия, можно не сомневаться, будут подобны лавине или чему-нибудь такому.
А кроме меня, на целом свете некому эту лавину спровоцировать. Только спровоцировать ее я пока еще не был готов. И вовсе я тут не хитрил, как некоторые потом утверждали. Просто я от природы такой, что боюсь лавин.
Вот я и отправился к себе в отель «Арапахо», безвредный маленький эльф в чудесных бальных туфельках. Много было сегодня радости, смешавшейся с горем, много горя, перемешанного с радостью. И эта смесь лишь начинала бродить.
В вестибюле, понятное дело, дежурил новый ночной портье, поскольку Исраэла Эделя забрал к себе Арпад Лин. Этого портье прислали из конторы, где предоставляют работников по экстренному вызову. Вообще-то постоянная его должность — портье в «Карляйле», тоже одной из гостиниц, принадлежащих РАМДЖЕКу. Вышколенный такой, форма на нем с иголочки. Видно, чуть с ума не сошел, весь вечер имея дело с потаскухами, только что выпущенными уголовниками да психами.
Он мне сразу сказал: я служащий отеля «Карляйль», а здесь я только временно. То есть не думайте, что я всю жизнь в такой компании вращаюсь.
Я ему свою фамилию сказал, а он говорит: тут вам кое-что оставили, и записка есть.
Оказалось, полиция привезла мои башмаки, изъяла разобранные кларнеты из шкафа в моем номере. А записка была от Арпада Лина. От руки написана, как и завещание Мэри Кэтлин, которое теперь лежало у меня во внутреннем кармане — вместе с дипломом доктора миксерологии. А карманы плаща набиты были всем прочим, что я из кедов Мэри Кэтлин вытащил. Оттопырились карманы эти, словно сумки седельные.
Лин предупреждал, чтобы его записку я никому не показывал. Дело в том, что из-за всей этой суеты, когда мы у него дома были, он так и не успел предложить мне пост в корпорации. Полагает, мне больше всего подойдет тот отдел, которым раньше руководил он сам, — «Музыка для дома». В этот отдел теперь входят также «Нью-Йорк таймс», киностудия «Юниверсал пикчерс», фирма «Братья Ринглинг», система магазинов «Барнум и Бейли», а также издательство «Делл»[52] и много еще чего. Фабрика, которая делает консервы для кошек, тоже в этот отдел входит, но я пусть об этом не беспокоюсь. Ее переведут в подчинение другого отдела — «Продовольствие для всех». Фабрика эта прежде «Нью-Йорк таймс» принадлежала.
«Если вас эта работа не привлекает, — писал он, — предложим другую, которая устроит больше. Я бесконечно рад, что у нас будет сотрудничать человек, непосредственно общающийся с миссис Грэхем. Прошу передать ей мои самые теплые пожелания».
Еще был постскриптум. Там говорилось, что Лин взял на себя смелость договориться назавтра на одиннадцать утра о моей встрече с неким Морти Силлсом. Адрес такой-то. Видимо, этот Силлс в РАМДЖЕКе кадрами ведает или что-то такое, подумал я. Выяснилось, что это портной.
Нет, вы подумайте, как мультимиллионер об Уолтере Ф. Старбеке заботится, посылает его к своему личному портному, чтобы одеть, как подобает безупречному джентльмену.
В газетах о ее смерти ничего не было сказано. Да и с чего бы? Кому это не все равно? Был некролог, посвященный пациентке Сары Клюз, той женщине с никудышным сердцем. Осталось трое детей. Муж ее месяцем раньше погиб в автомобильной катастрофе, так что дети теперь сироты.
Пока Морти Силлс снимал с меня мерку для костюма, я все думал, какой ужас, что никому нет дела, как похоронить Мэри Кэтлин. Там, у портного, был и Клайд Картер, только что доставленный самолетом из Атланты. Ему тоже все шили новенькое, хотя Арпад Лин с ним еще и не встречался.
Клайд здорово трусил.
Я ему сказал: брось, все в порядке.
Ну, после ленча поехал я в морг и сказал, что беру на себя заботы о погребении. Это легко устроилось. Кому она нужна, эта ссохшаяся бродяжка? Родственников нет. Хорошо хоть я нашелся, приятель ее единственный.
Последний раз взглянул на тело. Больше в этой оболочке никто не обитает. «Никого нет дома».
Похоронная контора была по соседству, в следующем квартале. Попросил забрать тело из морга, набальзамировать, подобрать подходящий гроб. Ритуала не было. Я даже на кладбище не поехал, в Морристаун, штат Нью-Джерси, где этакий бетонный улей — крипта называется. Об этой крипте я прочел нынче утром в «Нью-Йорк таймс», где было рекламное объявление. Соты прикрыты изящным бронзовыми дверцами с именем занимающего вот этот вот ящичек.
И надо же так случиться, что гравер, который наносил имена на дверцы, года через два будет арестован за то, что вел автомобиль, находясь в нетрезвом состоянии, и при аресте его ужасно рассмешит фамилия полицейского, который произвел задержание. Такую фамилию он встречал всего раз, в мрачной своей мастерской. Фамилия этого полицейского — он помощник шерифа округа Моррис — была, ну, вы догадались, Фрэнсис Икс 0'Луни.
Этому O'Луни стало любопытно, не родственница ли ему женщина в крипте.
Полистал он в кладбищенской конторе тощую папочку с документами, выяснил, что Мэри Кэтлин доставили из нью-йорского морга. Под предлогом выяснения, не подвергалась ли покойная арестам или содержанию в лечебнице для душевнобольных, он отослал отпечатки пальцев в ФБР.
Во всей этой истории был еще один странноватый оттенок. Еще до того, как 0'Луни установил окончательно, кто была Мэри Кэтлин, он влюбился в тот ее образ, который себе придумал, воображая ее в молодости. Кстати, представлял он ее себе совершенно неверно. Думал, что она была высокая, пышная, темноволосая, а на самом деле была она худенькая, маленькая ростом и рыжая. Думал, она из недавно приехавших в Америку, была прислугой у миллионера — человека с большими странностями, жившего в особняке, по которому бродят привидения, — и что к этому миллионеру ее тянуло, но и страх разбирал, а миллионер грубо с ней обходился и довел до смерти.
Подробности эти выплыли на бракоразводном процессе, когда 0'Луни уходил от жены, с которой прожил тридцать два года. Целую неделю, если не больше, про этот процесс писали на первых полосах, помещая снимки крупным планом. 0'Луни к тому времени уже прославился. Газеты называли его «Человеком, который зажег красный свет перед РАМДЖЕКом», и прочее в том же роде. Жена подала в суд, утверждая, что он к ней охладел из-за призрака. Отказывался с нею спать. Перестал чистить зубы. Каждый день опаздывал на работу. Став дедом, словно этого и не заметил. На ребеночка хоть бы посмотрел.
И особенно отвратительно в его поведении вот что: даже точно узнав, как на самом деле выглядела Мэри Кэтлин, он все равно остался влюблен в ту свою фантазию.
— Никто у меня этого не отнимет, — говорил он. — Дороже у меня в целом мире ничего нет.
Слышал, его из полиции выгнали. А жена опять в суд на него подала, на этот раз хочет получить причитающееся ей с продажи прав на экранизацию его фантазии. Этакое маленькое состояние, если все подсчитать. Фильм будет снят в Морристауне, в старом особняке с привидениями. Не знаю, правду ли пишут в колонке слухов, но вроде как собираются объявить конкурсный просмотр девушек на роль молодой иммигрантки из Ирландии. Шерифа 0'Луни уже согласился играть Аль Пачино, а Кевин Маккарти сыграет миллионера со странностями.
Завещание это я спрятал в своем личном сейфе, который завел в банке Хэноверского промышленного треста, являющемся структурным подразделением корпорации РАМДЖЕК.
Попробовал вот сейчас растолковать своей собачке, что хозяину придется на некоторое время уехать, потому что он нарушил положение раздела 190.30. Понимаешь, говорю, законы для того и пишут, чтобы их соблюдать. А она ничего понять не может. Ей голос мой нравится. Что ни скажу, ей все приятно выслушать. Стоит, хвостиком помахивает.
У себя дома устраивал дружеские вечеринки, на которые собирались пишущие музыку для РАМДЖЕКа, исполнители, а также киноактеры и звезды цирка, ну там Исаак Башевис Зингер, Майк Джеггер, Джейн Фонда, Гюнтер Гебель-Уильямс и прочие[53]. А когда РАМДЖЕК приобрел в собственность галерею Мальборо и Объединение американских живописцев, на мои вечеринки стали приходить также художники, скульпторы и так далее.
Спрашиваете, как у меня в РАМДЖЕКе дела складывались? Пока я возглавлял свой отдел, руководя также различными структурами, открыто или тайно ему подчиненными, мы завоевали одиннадцать платиновых дисков и сорок два золотых плюс двадцать один Оскар, одиннадцать Национальных премий по литературе, два диплома «Американской лиги», и еще два — «Национальной лиги», и еще два — за победы в состязаниях «Всемирная серия», и еще пятьдесят три бронзовых граммофона[54], — а капитал каждый год приносил не меньше 23 процентов. Я даже ввязался в корпоративные дрязги, чтобы ни за что не допустить перевода фабрики, где делали консервы для кошек, под опеку отдела «Продовольствие для всех». Увлекательная была борьба. Осатанел, но своего добился.
Два раза мои сотрудники лишь самую малость не дотянули до Нобелевской премии. Но два лауреата у нас и так было — Сол Беллоу[55] и мистер Зингер.
А моя фамилия — первый раз мне такая честь — появилась в «Кто есть кто». Вообще-то не Бог весть какое достижение, поскольку моему отделу подчинено объединение «Галф и Вестерн», а им в свою очередь подчиняется «Кто есть кто». Их анкету я заполнил всю, только умолчал о своем тюремном сроке и о фамилии сына, а так — все что положено: место рождения, в каком учился колледже, какие занимал должности, девичья фамилия жены.
Нет, не ушел. Вообразили, поди, что он мне написал или хоть по телефону поздравил? Ничего подобного. А я, по-вашему, пытался с ним установить контакт? Один раз, действительно, попробовал. Сижу я у Леланда с Сарой в квартире на цокольном этаже. Выпиваем, хотя я это не люблю и со мной такое не часто случается. И подумалось: физически я совсем рядом со своим сыном. Его квартира всего в каких-то тридцати метрах у меня над головой. Сам бы не стал, Сара меня заставила ему позвонить. Ну, набрал я номер. Было часов восемь вечера. Трубку снял один из моих внуков, спрашиваю, тебя как зовут?
— Хуан, — говорит,
— А фамилия как?
— Станкевич. — Кстати, по завещанию моей жены Хуану и его брату Херальдо причитались западногерманские выплаты за конфискованную книжную лавку ее отца, которую отобрали, когда Вену в тысяча девятьсот тридцать восьмом заняли немцы, произведя аншлюс, то есть захват Австрии Германией. Завещание жена давно составила, когда наш Уолтер был еще ребенком. Ей адвокат посоветовал оставить свои деньги внукам, тогда сыну налогов платить не придется. Она старалась по-умному распоряжаться деньгами. Я тогда сидел без работы.
— А папа твой дома? — спрашиваю.
— В кино пошел.
Я вздохнул с облегчением. Не сказал ему, кто звонил. Сказал, перезвоню попозже.
Потом наступило пугающее молчание — но ведь и прежде бывали периоды пугающего молчания. Один такой период продолжался целых два года. И все это время Лин действовал согласно мандату в виде письма, которое Мэри Кэтлин направила ему в тысяча девятьсот семьдесят первом, ограничившись единственным распоряжением: «Приобретать, приобретать, приобретать».
Самого подходящего человека она нашла для этого дела, не сомневайтесь. Арпад Лин и родился на свет для того, чтобы приобретать, приобретать, приобретать.
Хотите знать, какая была моя самая большая ложь, когда мы с ним беседовали? Пожалуйста: что я каждую неделю миссис Грэхем вижу и что она в чудесном настроении, все у нее прекрасно, и она вполне удовлетворена тем, как идут наши дела.
В судебном заседании я показал под присягой: он, по всему судя, верил мне безоговорочно, что бы я ему про миссис Грэхем ни говорил.
Если же подойти со стороны теологии, странное у меня было с ним положение. Мне был известен ответ на все те фундаментальные вопросы, над которыми его заставляла размышлять избранная им жизнь.
Зачем ему все приобретать да приобретать? Затем, что его божеству угодно передать богатство Соединенных Штатов народу Соединенных Штатов. А где оно обретается, его божество? В Морристауне, штат Нью-Джерси. Удовлетворено оно тем, как выполняет он свои обязанности? Оно не может быть удовлетворено или не удовлетворено, оно мертво, как деревяшка какая-нибудь. Что ему дальше делать? Подыскивать новое божество, которому он станет служить.
Если подойти со стороны теологии, странное у меня было положение и с миллионами его подчиненных, поскольку для них-то он сам божество, которому положено знать, чего оно добивается и почему.
Девять часов вечера, идет к концу мои первый день на воле. Осталось еще три часа. Я поднялся наверх и сообщил полицейскому, что там, в подвале, лежит труп бродяжки с сумками.
Привык он по службе ко всему на свете, циничным стал. Ответил мне: «А еще что новенького?»
Так что, пока не явились санитары со Скорой, пришлось мне самому дежурить у тела старой моей подруги, как поступило бы любое животное, для которого порядочность не пустой звук. Скорая не спешила, знали ведь, что она все равно уже умерла. Когда они наконец приехали, тело уже остывало. По этому поводу санитары друг с другом что-то заспорили. Пришлось выяснять, в чем дело, ведь говорили они не по-английски. Оказывается их родной язык — Урду. Оба они из Пакистана. По-английски еле могут связать два слова. Если бы Мэри Кэтлин не при мне умерла, а при них, они бы, конечно, сочли, что под конец у нее шарики за ролики зашли.
Подавляя рыдания, я попросил их немного рассказать, что это за язык такой — урду. И узнал, что на урду создана литература, не уступающая никакой литературе в мире, хотя поначалу это был убогий и некрасивый язык, искусственно выдуманный при дворе Чингисхана. Сперва его с военными целями использовали. Начальники и управители отдавали на урду распоряжения, которые могли понимать повсюду в Монгольской империи. А потом уже поэты придали этому языку красоту.
Век живи — век учись.
Я сообщил полиции девичью фамилию Мэри Кэтлин. И свою настоящую фамилию тоже. С полицией дурака валять я не собирался. Но пока еще не был готов оповестить всех и каждого о кончине миссис Джек Грэхем. Последствия, можно не сомневаться, будут подобны лавине или чему-нибудь такому.
А кроме меня, на целом свете некому эту лавину спровоцировать. Только спровоцировать ее я пока еще не был готов. И вовсе я тут не хитрил, как некоторые потом утверждали. Просто я от природы такой, что боюсь лавин.
Вот я и отправился к себе в отель «Арапахо», безвредный маленький эльф в чудесных бальных туфельках. Много было сегодня радости, смешавшейся с горем, много горя, перемешанного с радостью. И эта смесь лишь начинала бродить.
В вестибюле, понятное дело, дежурил новый ночной портье, поскольку Исраэла Эделя забрал к себе Арпад Лин. Этого портье прислали из конторы, где предоставляют работников по экстренному вызову. Вообще-то постоянная его должность — портье в «Карляйле», тоже одной из гостиниц, принадлежащих РАМДЖЕКу. Вышколенный такой, форма на нем с иголочки. Видно, чуть с ума не сошел, весь вечер имея дело с потаскухами, только что выпущенными уголовниками да психами.
Он мне сразу сказал: я служащий отеля «Карляйль», а здесь я только временно. То есть не думайте, что я всю жизнь в такой компании вращаюсь.
Я ему свою фамилию сказал, а он говорит: тут вам кое-что оставили, и записка есть.
Оказалось, полиция привезла мои башмаки, изъяла разобранные кларнеты из шкафа в моем номере. А записка была от Арпада Лина. От руки написана, как и завещание Мэри Кэтлин, которое теперь лежало у меня во внутреннем кармане — вместе с дипломом доктора миксерологии. А карманы плаща набиты были всем прочим, что я из кедов Мэри Кэтлин вытащил. Оттопырились карманы эти, словно сумки седельные.
Лин предупреждал, чтобы его записку я никому не показывал. Дело в том, что из-за всей этой суеты, когда мы у него дома были, он так и не успел предложить мне пост в корпорации. Полагает, мне больше всего подойдет тот отдел, которым раньше руководил он сам, — «Музыка для дома». В этот отдел теперь входят также «Нью-Йорк таймс», киностудия «Юниверсал пикчерс», фирма «Братья Ринглинг», система магазинов «Барнум и Бейли», а также издательство «Делл»[52] и много еще чего. Фабрика, которая делает консервы для кошек, тоже в этот отдел входит, но я пусть об этом не беспокоюсь. Ее переведут в подчинение другого отдела — «Продовольствие для всех». Фабрика эта прежде «Нью-Йорк таймс» принадлежала.
«Если вас эта работа не привлекает, — писал он, — предложим другую, которая устроит больше. Я бесконечно рад, что у нас будет сотрудничать человек, непосредственно общающийся с миссис Грэхем. Прошу передать ей мои самые теплые пожелания».
Еще был постскриптум. Там говорилось, что Лин взял на себя смелость договориться назавтра на одиннадцать утра о моей встрече с неким Морти Силлсом. Адрес такой-то. Видимо, этот Силлс в РАМДЖЕКе кадрами ведает или что-то такое, подумал я. Выяснилось, что это портной.
Нет, вы подумайте, как мультимиллионер об Уолтере Ф. Старбеке заботится, посылает его к своему личному портному, чтобы одеть, как подобает безупречному джентльмену.
* * *
На следующее утро мне по-прежнему леденил душу страх перед лавиной. Денег у меня прибавилось на четыре тысячи долларов, но теперь я, строго говоря, стал вор. Мэри Кэтлин в виде стелек использовала для своих кедов четыре банкноты по тысяче долларов.В газетах о ее смерти ничего не было сказано. Да и с чего бы? Кому это не все равно? Был некролог, посвященный пациентке Сары Клюз, той женщине с никудышным сердцем. Осталось трое детей. Муж ее месяцем раньше погиб в автомобильной катастрофе, так что дети теперь сироты.
Пока Морти Силлс снимал с меня мерку для костюма, я все думал, какой ужас, что никому нет дела, как похоронить Мэри Кэтлин. Там, у портного, был и Клайд Картер, только что доставленный самолетом из Атланты. Ему тоже все шили новенькое, хотя Арпад Лин с ним еще и не встречался.
Клайд здорово трусил.
Я ему сказал: брось, все в порядке.
Ну, после ленча поехал я в морг и сказал, что беру на себя заботы о погребении. Это легко устроилось. Кому она нужна, эта ссохшаяся бродяжка? Родственников нет. Хорошо хоть я нашелся, приятель ее единственный.
Последний раз взглянул на тело. Больше в этой оболочке никто не обитает. «Никого нет дома».
Похоронная контора была по соседству, в следующем квартале. Попросил забрать тело из морга, набальзамировать, подобрать подходящий гроб. Ритуала не было. Я даже на кладбище не поехал, в Морристаун, штат Нью-Джерси, где этакий бетонный улей — крипта называется. Об этой крипте я прочел нынче утром в «Нью-Йорк таймс», где было рекламное объявление. Соты прикрыты изящным бронзовыми дверцами с именем занимающего вот этот вот ящичек.
И надо же так случиться, что гравер, который наносил имена на дверцы, года через два будет арестован за то, что вел автомобиль, находясь в нетрезвом состоянии, и при аресте его ужасно рассмешит фамилия полицейского, который произвел задержание. Такую фамилию он встречал всего раз, в мрачной своей мастерской. Фамилия этого полицейского — он помощник шерифа округа Моррис — была, ну, вы догадались, Фрэнсис Икс 0'Луни.
Этому O'Луни стало любопытно, не родственница ли ему женщина в крипте.
Полистал он в кладбищенской конторе тощую папочку с документами, выяснил, что Мэри Кэтлин доставили из нью-йорского морга. Под предлогом выяснения, не подвергалась ли покойная арестам или содержанию в лечебнице для душевнобольных, он отослал отпечатки пальцев в ФБР.
* * *
И вот так рухнула корпорация РАМДЖЕК.Во всей этой истории был еще один странноватый оттенок. Еще до того, как 0'Луни установил окончательно, кто была Мэри Кэтлин, он влюбился в тот ее образ, который себе придумал, воображая ее в молодости. Кстати, представлял он ее себе совершенно неверно. Думал, что она была высокая, пышная, темноволосая, а на самом деле была она худенькая, маленькая ростом и рыжая. Думал, она из недавно приехавших в Америку, была прислугой у миллионера — человека с большими странностями, жившего в особняке, по которому бродят привидения, — и что к этому миллионеру ее тянуло, но и страх разбирал, а миллионер грубо с ней обходился и довел до смерти.
Подробности эти выплыли на бракоразводном процессе, когда 0'Луни уходил от жены, с которой прожил тридцать два года. Целую неделю, если не больше, про этот процесс писали на первых полосах, помещая снимки крупным планом. 0'Луни к тому времени уже прославился. Газеты называли его «Человеком, который зажег красный свет перед РАМДЖЕКом», и прочее в том же роде. Жена подала в суд, утверждая, что он к ней охладел из-за призрака. Отказывался с нею спать. Перестал чистить зубы. Каждый день опаздывал на работу. Став дедом, словно этого и не заметил. На ребеночка хоть бы посмотрел.
И особенно отвратительно в его поведении вот что: даже точно узнав, как на самом деле выглядела Мэри Кэтлин, он все равно остался влюблен в ту свою фантазию.
— Никто у меня этого не отнимет, — говорил он. — Дороже у меня в целом мире ничего нет.
Слышал, его из полиции выгнали. А жена опять в суд на него подала, на этот раз хочет получить причитающееся ей с продажи прав на экранизацию его фантазии. Этакое маленькое состояние, если все подсчитать. Фильм будет снят в Морристауне, в старом особняке с привидениями. Не знаю, правду ли пишут в колонке слухов, но вроде как собираются объявить конкурсный просмотр девушек на роль молодой иммигрантки из Ирландии. Шерифа 0'Луни уже согласился играть Аль Пачино, а Кевин Маккарти сыграет миллионера со странностями.
* * *
Зажился я что-то вольной пташкой, а теперь, говорят, пора мне опять садиться. Как раз в том, что я останки Мэри Кэтлин обобрал, никакого преступления не было, потому что у трупов такие же права собственности, как у недоеденных сэндвичей. Однако мои действия подпадают под разряд предусмотренных главой «Е» разряда 190.30 уголовного кодекса штата Нью-Йорк, а эта глава трактует о противозаконном сокрытии завещания.Завещание это я спрятал в своем личном сейфе, который завел в банке Хэноверского промышленного треста, являющемся структурным подразделением корпорации РАМДЖЕК.
Попробовал вот сейчас растолковать своей собачке, что хозяину придется на некоторое время уехать, потому что он нарушил положение раздела 190.30. Понимаешь, говорю, законы для того и пишут, чтобы их соблюдать. А она ничего понять не может. Ей голос мой нравится. Что ни скажу, ей все приятно выслушать. Стоит, хвостиком помахивает.
* * *
Жил я на широкую ногу, уж не сомневайтесь. Взял ссуду под низкий процент и купил себе дом на две семьи. Акции приобрел текстильные и мебельные. Каждый вечер я то в «Метрополитен-опера», то в нью-йоркском балете «Сити-Бэлли», на лимузине туда езжу.У себя дома устраивал дружеские вечеринки, на которые собирались пишущие музыку для РАМДЖЕКа, исполнители, а также киноактеры и звезды цирка, ну там Исаак Башевис Зингер, Майк Джеггер, Джейн Фонда, Гюнтер Гебель-Уильямс и прочие[53]. А когда РАМДЖЕК приобрел в собственность галерею Мальборо и Объединение американских живописцев, на мои вечеринки стали приходить также художники, скульпторы и так далее.
Спрашиваете, как у меня в РАМДЖЕКе дела складывались? Пока я возглавлял свой отдел, руководя также различными структурами, открыто или тайно ему подчиненными, мы завоевали одиннадцать платиновых дисков и сорок два золотых плюс двадцать один Оскар, одиннадцать Национальных премий по литературе, два диплома «Американской лиги», и еще два — «Национальной лиги», и еще два — за победы в состязаниях «Всемирная серия», и еще пятьдесят три бронзовых граммофона[54], — а капитал каждый год приносил не меньше 23 процентов. Я даже ввязался в корпоративные дрязги, чтобы ни за что не допустить перевода фабрики, где делали консервы для кошек, под опеку отдела «Продовольствие для всех». Увлекательная была борьба. Осатанел, но своего добился.
Два раза мои сотрудники лишь самую малость не дотянули до Нобелевской премии. Но два лауреата у нас и так было — Сол Беллоу[55] и мистер Зингер.
А моя фамилия — первый раз мне такая честь — появилась в «Кто есть кто». Вообще-то не Бог весть какое достижение, поскольку моему отделу подчинено объединение «Галф и Вестерн», а им в свою очередь подчиняется «Кто есть кто». Их анкету я заполнил всю, только умолчал о своем тюремном сроке и о фамилии сына, а так — все что положено: место рождения, в каком учился колледже, какие занимал должности, девичья фамилия жены.
* * *
Интересуетесь, приглашал я или нет на вечеринки сына, чтобы он мог лично познакомиться с героями и героинями своих статей? Нет, не приглашал. Может, думаете, он ушел из «Таймс», когда я сделался его начальником?Нет, не ушел. Вообразили, поди, что он мне написал или хоть по телефону поздравил? Ничего подобного. А я, по-вашему, пытался с ним установить контакт? Один раз, действительно, попробовал. Сижу я у Леланда с Сарой в квартире на цокольном этаже. Выпиваем, хотя я это не люблю и со мной такое не часто случается. И подумалось: физически я совсем рядом со своим сыном. Его квартира всего в каких-то тридцати метрах у меня над головой. Сам бы не стал, Сара меня заставила ему позвонить. Ну, набрал я номер. Было часов восемь вечера. Трубку снял один из моих внуков, спрашиваю, тебя как зовут?
— Хуан, — говорит,
— А фамилия как?
— Станкевич. — Кстати, по завещанию моей жены Хуану и его брату Херальдо причитались западногерманские выплаты за конфискованную книжную лавку ее отца, которую отобрали, когда Вену в тысяча девятьсот тридцать восьмом заняли немцы, произведя аншлюс, то есть захват Австрии Германией. Завещание жена давно составила, когда наш Уолтер был еще ребенком. Ей адвокат посоветовал оставить свои деньги внукам, тогда сыну налогов платить не придется. Она старалась по-умному распоряжаться деньгами. Я тогда сидел без работы.
— А папа твой дома? — спрашиваю.
— В кино пошел.
Я вздохнул с облегчением. Не сказал ему, кто звонил. Сказал, перезвоню попозже.
* * *
Что до подозрений, которые насчет меня питал Арпад Лин: ну и пусть, каждый волен подозревать, что ему угодно и сколько угодно. Указаний от миссис Грэхэм с удостоверяющими отпечатками пальцев более не поступало. Последнее было просто письменным подтверждением, что надлежит сделать вице-президентами Клюза, меня, Убриако, Эделя, Лоуза, Картера и Фендера.Потом наступило пугающее молчание — но ведь и прежде бывали периоды пугающего молчания. Один такой период продолжался целых два года. И все это время Лин действовал согласно мандату в виде письма, которое Мэри Кэтлин направила ему в тысяча девятьсот семьдесят первом, ограничившись единственным распоряжением: «Приобретать, приобретать, приобретать».
Самого подходящего человека она нашла для этого дела, не сомневайтесь. Арпад Лин и родился на свет для того, чтобы приобретать, приобретать, приобретать.
Хотите знать, какая была моя самая большая ложь, когда мы с ним беседовали? Пожалуйста: что я каждую неделю миссис Грэхем вижу и что она в чудесном настроении, все у нее прекрасно, и она вполне удовлетворена тем, как идут наши дела.
В судебном заседании я показал под присягой: он, по всему судя, верил мне безоговорочно, что бы я ему про миссис Грэхем ни говорил.
Если же подойти со стороны теологии, странное у меня было с ним положение. Мне был известен ответ на все те фундаментальные вопросы, над которыми его заставляла размышлять избранная им жизнь.
Зачем ему все приобретать да приобретать? Затем, что его божеству угодно передать богатство Соединенных Штатов народу Соединенных Штатов. А где оно обретается, его божество? В Морристауне, штат Нью-Джерси. Удовлетворено оно тем, как выполняет он свои обязанности? Оно не может быть удовлетворено или не удовлетворено, оно мертво, как деревяшка какая-нибудь. Что ему дальше делать? Подыскивать новое божество, которому он станет служить.
Если подойти со стороны теологии, странное у меня было положение и с миллионами его подчиненных, поскольку для них-то он сам божество, которому положено знать, чего оно добивается и почему.