Страница:
Потом Екатерина самокритично писала: "Сказать по правде, я никогда не считала себя чрезвычайно красивой, но я нравилась, и думаю, что в этом моя сила". Вероятно, их подкупал здоровый цвет лица молоденькой великой княгини, ее великолепные белые зубы и прекрасные глаза. Кстати, насчет цвета глаз Екатерины спорили даже ее современники, видавшиеся с ней чуть ли не каждый день. Половина из них была уверена, что у Екатерины голубые глаза, а другая половина с возмущением утверждала: дескать, какая чушь, глаза у нее карие! Какие же замечательные должны были быть глаза у Екатерины, чтобы, глядя в них, не замечать их цвета.
То же самое касается и ее роста. Одни писали, что она небольшая, другие же утверждали, что Екатерина была выше среднего. Сейчас трудно установить, какая она была на самом деле, но хорошо известно, что если маленькая женщина держится прямо, это заметно прибавляет ей роста. Впрочем, когда речь идет не о простых женщинах, а о венценосных особах, все остальные невольно смотрят на них как бы снизу вверх.
По словам француза Рюльера, который лично видел молодую Екатерину и оставил для потомства, пожалуй, самый беспристрастный рассказ о юности будущей русской императрицы, у Екатерины был "приятный и благородный стан, гордая поступь, прелестные черты лица и осанка, повелительный взгляд - все возвещало в ней великий характер". Забавно, что сама Екатерина, прочтя записки Рюльера много лет спустя признавалась в интимной переписке со своим первым возлюбленным графом Понятовским, что ею, напротив, легко было управлять, она очень склонна была подпадать под чужое влияние. Единственная черта ее характера, которую все окружающие, видимо, и принимали за необычайную силу воли, была чисто немецкая практичность молоденькой девушки. Даже в ранней юности она рассуждала, как взрослая женщина, которая трезво оценивает последствия своих поступков и наперед рассчитывает, какие выгоды она может получить от того или иного человека.
Описывая внешность молодой Екатерины, Рюльер продолжает: "Возвышенная шея, особенно со стороны, образует отличительную красоту, которую она движением головы тщательно обнаруживала. Большое открытое чело и римский нос, розовые губы, прекрасный ряд зубов, нетучный, большой и несколько раздвоенный подбородок. Волосы каштанового цвета отличной красоты, черные брови и таковые же прелестные глаза, в коих отражение цвета производило голубые оттенки, и кожа ослепительной белизны. Гордость составляла отличительную черту ее физиономии. Замечательные в ней приятность и доброта для проницательных глаз суть не что иное, как действие особого желания нравится, и очаровательная речь ее ясно открывает опасные ее намерения. Живописец, желая изобразить сей характер, аллегорически представил ее в образе прелестной нимфы, представляющей одной рукой цветочные цепи, а в другой зажженный факел".
* * *
Однако шли годы, но эта красавица никак не могла забеременеть. Царица Елизавета Петровна запретила ей ездить верхом в мужском седле, думая, что это - причина бесплодия жены ее племянника. Однако не Екатерина была виновата в бесплодии их брака. Ее современникам, особенно при дворе Елизаветы Петровны, где царили отнюдь не пуританские нравы, и в голову не могли прийти, что молодая великая княгиня все это время оставалась девственницей. Ее муж об этом не говорил, а ей было стыдно признаться, что во время ежедневных дневных уединений с юным мужем, тот заставлял свою молоденькую жену выполнять упражнения прусского армейского артикула стоять смирно, делать повороты направо, налево и кругом, маршировать по спальне. Петр был помешан на прусской военной дисциплине, будучи еще маленьким ребенком он вызывался стоять под ружьем в родительском дворце и, не меняя позы, молча глотал слезы, когда слуги проносили мимо него какое-нибудь лакомство. Таким же ребенком он по сути оставался еще многие годы, потому что радости телесной любви были для него недоступны. Никто в Петербурге не мог предположить, что у выписанного из Германии наследника престола окажется фимоз - прирастание крайней плоти.
Вообще-то эта врожденная особенность, довольно распространенная у мужчин, легко лечится с помощью несложной операции. Так, наверное, и сделали бы, будь Петр наследным принцем при каком-нибудь европейском дворе. Но он был в России, где никому в голову не пришло поинтересоваться, в чем же дело.
А дела складывались не самым лучшим образом. Наследников у великокняжеской пары не предвиделось. Императрица начала нервничать, несколько раз заседал тайный совет, обсуждая, как поступить. Заменить наследника было некем, а чтобы при его восшествии на трон не случилось очередного дворцового переворота, ему самому был необходим наследник, которого можно было бы продемонстрировать всему русскому народу и всем европейским дворам. Посему из высших государственных интересов на тайном совете у Елизаветы Петровны было решено: раз у Петра не получается, значит, надо найти ему тайную замену. Пусть Екатерина родит, а дальше будет видно.
* * *
Сам же Петр тем временем стал окончательно невыносим для его молодой жены. Он стал мучить жену сворой собак, поселившихся в их спальне. Императрица Елизавета запретила ему держать собак во дворце, и Петр прятал их в супружеских апартаментах, причем обращался с ними довольно жестоко. Днем здесь стоял постоянный лай и визг избиваемых животных, круглые сутки висел отвратительный запах псарни. Кроме того, Петр любил производить как можно больше шума, когда ему было нечего делать, он брал свою скрипку и ходил с ней, пиликая, по всем комнатам. Собаки подвывали его музыкальному таланту. А в довершении ко всему он пристрастился к спиртному и был почти время вполпьяна. Домашняя жизнь Екатерины превратилась в постоянную пытку.
Летом она вставала с зарей и в сопровождению слуг убегала из дома на охоту. Вечерами старалась уехать на какой-нибудь бал, благо недостатка в них при правлении Елизавету не ощущалось. Потом историки подсчитали, что на увеселения петербургский двор тратил в семь раз меньше денег, чем Версаль, но французский двор был в пятнадцать раз больше по численности, чем русский, так что на самом деле в Петербурге тратилось гораздо больше денег на маскарады, балы, охоты и прочие увеселения.
Екатерина любила танцевать. Только на балах и охотах она могла встретиться с молодыми мужчинами, и только здесь у нее был шанс завязать какую-нибудь интрижку. Но великую княгиню держали в большой строгости. На придворных увеселениях она была постоянно у всех на виду, а дома за каждым ее шагом днем и ночью следили приставленные Елизаветой камердинер и служанка. Ни о каких амурных приключениях не могло быть и речи. Хотя сплетен насчет молодой царицы ходило много и даже в Версале обсуждали, с кем она переглянулась, с кем перебросилась парой слов на последнем балу в Петербурге, если бы у Екатерины и появился любовник, то только - с согласия императрицы и назначенный самой императрицей Елизаветой Петровной.
* * *
Между тем Елизавета уже выбрала друга сердечного для Екатерины. Им был назначен молодой красавец Сергей Салтыков. Ему было двадцать шесть лет, он был "красив как день" и женат, причем по любви. Но с приказом императрицы не поспоришь, а кроме того, сам Сергей Салтыков наперегонки с другими придворными красавцами уже давно вовсю любезничал с Екатериной на балах.
Салтыкова пригласил к себе канцлер Бестужев и объяснил ситуацию. Жена была тут же забыта, Сергей Салтыков начал уверять великую княгиню, что сошел с ума от любви к ней в первый же момент, как только увидел ее. Но к удивлению всех, Екатерина, когда ей объявили монаршую волю, вовсе не обрадовалась. Более того, она наотрез отказалась от адюльтера с Салтыковым. Никто из современников Екатерины и позднейших историков не озаботился тем, чтобы понять причину этого, как казалось всем, странного поведения великой княгини. Муж у нее скотина скотиной, супружеских обязанностей не выполняет, ей предлагают самого блестящего красавца из знатного рода, а она отказывается!
Ирония судьбы заключалась в том, что предложение императрицы передала Екатерине одна из дам, уже давно приставленная к великой княгине в качестве соглядатая. Она следила за нравственностью Екатерины. И она же предложила ей завести любовника. Екатерина, естественно, возмутилась и отказалась. Более того, понимая, что это могла быть провокация, затеянная, чтобы развести ее, бездетную, с мужем, она пообещала пожаловаться императрице. Но в ответ услышала, что жаловаться бесполезно, ибо это приказ самой императрицы и государственные соображения должны одержать верх над всеми остальными желаниями великой княгини, даже над ее законным желанием сохранить верность мужу.
Как бы ни относилась Екатерина к своему супругу, подобной приказ не мог не оскорбить ее. Но и отказаться было нельзя, даже сославшись, например, на то, что Салтыков ей не нравится как мужчина. Дама тут же предложила еще несколько кандидатур на выбор. Однако согласиться на почти официальную измену наследнику российского трона тоже означало поставить крест на своем будущем.
Екатерина попала в безвыходную ситуацию.
* * *
То, как она вышла из этой ситуации, кажется чудом. Никакого более или менее вразумительного объяснения на сей счет ни сама Екатерина в своих "Интимных записках", ни ее современники, ни позднейшие историки не дали.
Голые факты, в которых не приходится сомневаться, таковы: великая княгиня дала согласие на адюльтер с Сергеем Салтыковым, забеременела три раза подряд и после двух выкидышей родила сына, который много десятилетий спустя стал императором Павлом I.
При этом ни у кого не было и до сих пор нет ни малейшей тени сомнения, что Павел Петрович был родным сыном своего отца Петра III. Тут даже не нужна ДНК-скопия, фамильное сходство просто разительно. Все, кто видел Петра III, поражались тому, что Павел I просто его копия.
Вероятно, никто и никогда не узнает, от кого забеременела Екатерина первые два раза и почему у нее случились выкидыши. Вполне возможно, что от Сергея Салтыкова - приказ-то императрицы надо было исполнять.
Двор на лето переселился в Петергоф; великокняжеская чета последовала туда за императрицей. Несколько раз там устраивались большие охоты. Екатерина в них не участвовала, ссылаясь на нездоровье, хотя очень любила это развлечение. Не ездил на охоты и Салтыков, а муж Екатерины отсутствовал на охотах целыми неделями. Той осенью Екатерина забеременела в первый раз.
Но вот были ли у нее выкидыши случайными - это большой вопрос. Стать матерью бастарда означало крах всех надежд для молодой немочки при дворе Елизаветы Петровны. Ведь когда Елизавета умрет, моментально начнется драка вокруг трона, и тут же найдутся влиятельные люди, которые напомнят захудалой немецкой принцессе про сомнительность происхождения ее ребенка. И тогда не только в монастырь можно угодить до конца своих дней - тут до плахи недалеко.
Вероятно, Екатерина просто тянула время, в отчаянии стараясь найти выход и положения. И он нашелся!
Как это случилось, описал в своем донесении Шампо, один из дипломатических представителей Франции при дворе Елизаветы Петровны: "Однажды весь двор присутствовал на большом балу; императрица, проходя мимо беременной Нарышкиной, свояченицы Салтыкова, разговаривавшей с Салтыковым, сказала ей, что ей следовало бы передать немного своей добродетели великой княгине. Нарышкина ответила ей, что это, может быть, не так трудно сделать, и что если государыня разрешит ей и Салтыкову позаботиться об этом, она осмелится утверждать, что это им удастся".
И только тогда Елизавета наконец начала прозревать.
- В чем дело? - спросила она.
Нарышкина ей объяснила, что всем кроме матушки государыни давным-давно известен недуг ее племянника, который легко вылечить. Елизавета настолько опешила, что даже не поинтересовалась, откуда молодой барышне Нарышкиной известно об этом.
- Вы окажете нам большую услугу, - императрица бросила на Салтыкова и его свояченицу странный взгляд и прошла дальше.
Сергей Салтыков тоже был неглуп и понимал, чем для него может кончится его роман с великой княгиней. Умри завтра Елизавета и взойди Петр III на престол, и счастливому сопернику царя не сносить головы.
Салтыков принялся за дело с толком. Он долго уговаривал Петра согласиться на операцию, описывая политиче-скую необходимость хирургического вмешательства в самую интимную часть тела наследника российского трона, а когда это не помогло, стал расписывать перед Петром всю прелесть ощущений, которых тот лишен. Петр хоть и был страшным трусом, но заколебался. Видя это, Салтыков в тот же вечер устроил дружеский ужин, пригласив на него кроме Петра всех, кого Петр любил и кому доверял. После того, как великий князь уже порядком выпил, все наперебой начали доказывать ему, что это не больно. Тут же за дверью ждал условного знака лейб-медик Бургав с хирургом. Словом, операция была сделана в ту же ночь, а спустя неделю Сергей Салтыков скромно уступил место в постели Екатерины ее законному мужу. На этот раз у Екатерины выкидыша прочему-то не случилось, и 20 сентября 1754 года она родила мальчика, которого окрестили Павлом.
* * *
После родов надзор за великой княгиней усилился до неприкрытой круглосуточной слежки. А молодая женщина между тем созрела для настоящей чувственной любви, которой ее вечно пьяный муж ей, разумеется, не мог дать. К тому же Петр вошел во вкус нового для него удовольствия и воспылал страстной любовью к Елизавете Воронцовой. Девушка была довольно некрасивая и к тому же рябая. Они с Петром составляли комичную пару, но сердцу, как говорится, не прикажешь. Как показали дальнейшие события, рябая Воронцова была самой большой и единственной настоящей любовью несчастного Петра III.
И любовник Салтыков не мог дать Екатерине того, что потом приписывали ему историки. Современник Сергея Салтыкова, лично знавший и его, и его отношения с великой княгиней, уже упоминавшийся Шампо, писал в инструкции своему сменщику из Версаля маркизу Лопиталю: "Салтыков - человек пустой и русский petit-maitre, т.е. человек невежественный и недостойный, Великая княгиня его терпеть не может, и все, что говорят о ее переписке с Салтыковым, - лишь хвастовство и ложь".
По-видимому, Екатерина была слишком гордой женщиной, чтобы простить Салтыкову навязанную ей любовь. Сам же Салтыков еще до рождения Павла надолго исчезает из Петербурга, отправленный послом в Швецию. А настоящая любовь пришла к Екатерине чуть позже.
* * *
Графу Понятовскому было двадцать шесть лет, когда в 1755 году он отправился со своим другом и покровителем, английским послом Чарлзом Вильямсом в Россию. Об их нежной дружбе ходили анекдоты, вероятно, весьма близкие к истине, но для молодого графа Понятовского - это был единственный шанс проникнуть в высшее общество. Хотя он был племянником одной из самых богатых польских фамилий Чарторыйских, но по отцу был парвеню. Ход наверх был для него закрыт.
В Петербурге над приехавшей парочкой тоже зло издевались, и граф Понятовский долго отказывался от настойчивых приглашений друга посетить очередной императорский маскарад. Вильямс должен там быть по долгу службы, а застенчивому молодому человеку было всегда неуютно в окружении спесивой петербургской знати.
- Вы должны со мной пойти на маскарад, - настаивал Вильямс. - Я вас прошу как друга оказать мне эту небольшую услугу.
- Ну почему именно сегодня для вас это так важно, - пытался отговориться граф. - Я устал, и мне действительно не хочется идти на эту вакханалию, которая всегда происходит на пиршествах Елизаветы. И потом, мне не в чем идти, появляться второй раз в одной и той же одежде при российском дворе считается неприличным.
- Я заказал вам чудный кафтан. Граф, умоляю вас, пойдем. Сегодня я представлю вас великой княгине. Если даже вы этого не хотите, этого хочет Англия, да и Польша между прочим. В общем, ничего не хочу слышать, собирайтесь, - на повышенных тонах закончил разговор посол.
Вечером на маскараде Вильямс представил своего сердечного друга княгине:
- Ваше высочество Екатерина Алексеевна, позвольте представить: граф Понятовский, племянник Чарторыйских.
Екатерина с интересом посмотрела на родственника самых влиятельных польских вельмож. Аристократический, утонченный вид и приятное лицо молодого человека сильно отличались от характерных русских физиономий, окружавших Екатерину, и очень понравились княгине. Протанцевав с молодым человеком весь вечер, Екатерина вдруг почувствовала, что ни сегодня, ни завтра ей не хочется расставаться с этим вежливым и нежным поляком.
Граф был разносторонне образован, такого приятного и красивого собеседника Екатерина еще не встречала. Он говорил на языке Вольтера и мадам де Севинье, любимых авторов княгини. Он много путешествовал и бывал в Париже. Умел непринужденно поддерживать искрометную веселую беседу о самых отвлеченных материях и искусно затрагивать самые щекотливые темы. Он мастерски писал записочки и умел ловко ввернуть мадригал в банальный разговор. Он обладал искусством вовремя умилиться. Он был чувствителен и одновременно легкомыслен. Словом, Екатерина, никогда не видавшая настоящих европейских аристократов, не устояла перед молодым поляком. Впрочем, на графа она произвела не менее сильное впечатление.
* * *
Возвращаясь домой вместе с Вильямсом, Понятовский был неестественно оживлен, размахивал руками и возбужденно делился с другом впечатлением, произведенным Екатериной.
- Какие красивые черные волосы, и при этом какая ослепительно белая кожа. Греческий нос, черные брови дугой. Я не видел женщины красивее. У княгини такая тонкая талия и легкая походка, что кажется, она плывет по воздуху. Чарующий голос и проницательный ум. А характер такой же веселый, как и ее смех.
Вильямс со спокойным видом слушал молодого человека, тогда как внутри у него все торжествовало. С Екатериной можно иметь дело, собственно, только с ней и можно. Императрица явно придерживается профранцузской ориентации во внешней политике, а молодой князь Петр все еще играет в солдатики. От приятных размышлений английского посланника оторвал Понятовский, больно схвативший его за руку.
- Чарлз, я в большом затруднении. Вам как другу, я могу довериться.
- Вы стеснены в средствах? - спросил Вильямс. - Конечно же, я помогу вам, о чем речь!
- Нет, мне не нужны деньги. - Граф смущенно замолчал. Но, набравшись смелости, продолжил: - Дело в том, что я воспитывался в большой строгости. И... - Видно было, что он мучительно подыскивает слова. У Вильямса медленно поползли брови на верх, а рот растянулся в пошлой улыбке, он понял, о чем ему хочет сказать этот блистательный красавец. - Чарлз, - наконец выпалил граф, - в силу каких-то нелепых обстоятельств у меня никогда не было любовных связей.
Вильямс оторопел от такой откровенности, но быстро взял себя в руки. Как истинный дипломат он дал единственный верный совет в этом щепетильном деле:
- Станислав, при благоприятных обстоятельствах скажите об этом великой княгине. Я вас уверяю, что сей факт только украсит ваши достоинства, а может быть, станет одним из самых важных.
Так и вышло. Через несколько месяцев Понятовский вместе с новоприобретенным в Петербурге другом шведским графом Горном шли на званый ужин по приглашению княгини. Друзья уже шли по переходам дворца и вели непринужденную беседу, проходя мимо личных покоев принцессы, когда на Горна с бешеным лаем накинулась болонка Екатерины. Швед прервался на полуслове, пытаясь отвязаться от брехливой собачонки, вдруг она перестала лаять и бросилась к ногам Понятовского, весело махая хвостом. Горн некоторое время молча смотрел на собачку, а потом расхохотался.
- Друг мой, нет ничего ужаснее болонок. Когда я влюблялся, то первым делом дарил своей даме болонку, и с ее помощью всегда узнавал о существовании соперника.
Понятовский счел нужным промолчать, он открыл дверь и аккуратно запер маленькую предательницу в комнате. Впрочем, все ухищрения были напрасны. Об их романе уже говорили не только при дворе Елизаветы, но и в Европе.
* * *
Уже не раз иностранные послы, считая невыгодным союз Екатерины с поляком, пытались расстроить эту связь хитрыми интригами. Французские дипломаты никак не могли смириться с тем, что помимо политических отношений бывают и романтические. Английский посланник Чарлз Вильямс понимал, что рано или поздно слухи об амурных похождениях Понятовского и великой княгини дойдут до императрицы, и тогда он лишится своего агента при "молодом дворе". Поэтому, по совету Вильямса, Понятовский на время распрощался со свой возлюбленной и вернулся в Варшаву. Здесь стараниями английской дипломатии он получил звание министра польского короля и через три месяца вернулся в Петербург уже в дипломатическом ранге. Выслать польского министра было уже не так просто. Для этого нужен был нешуточный повод.
Между тем супруг Екатерины по-прежнему напивался почти каждый день и уже открыто жил с рябой фрейлиной Елизаветой Воронцовой, а Екатерине приходилось ловить моменты и встречаться со своим возлюбленным украдкой, чтобы об этом не узнала императрица. В отчаянии Екатерина шла на большой риск, убегая по ночам из дома. Она пользовалась тем, что ее муж по ночам безудержно пил. Екатерина переодевалась ко сну с помощью горничных, а потом, когда те уходили спать к себе, вставала, надевала мужское платье и тайком прокрадывалась через покои мужа, вздрагивая каждый раз от пьяных застольных криков его собутыльников. Но так долго продолжаться не могло, каждую ночь Екатерина рисковала наткнуться на улице на ночную стражу или, того хуже, на лихих людей. И она придумала хитрую уловку, чтобы можно было предаваться любви, не выходя из дворца.
- Мадам Владиславова, - как-то раз позвала Екатерина наблюдательницу, приставленную к ней императрицей. - Сейчас уже зима, как, я надеюсь, вы заметили. А в моей комнате жуткие сквозняки.
Это действительно было правдой. Деревянный дворец молодых князей, устланный дорогими коврами, где было много золотой посуды и прочих дорогих вещей, уже давно перекосился от времени, и в стенах маленькой комнате Екатерины зияли щели в палец.
- Мадам, я прошу вас принести мне с десяток ширм, с их помощью я хоть как-то смогу укрыться от сквозняков.
Пожилая камер-фрау не нашла в этом ничего предосудительного. Так в спальне Екатерины появились знаменитые потом ширмы, за которыми мог укрыться ее любовник, если кто-то случайно постучит в дверь. Широко известен анекдот про эти ширмы. Чтобы попасть в спальню Екатерины, Понятовскому приходилось по-прежнему каждый раз рисковать. Обычно он просто надевал чудовищных размеров напудренный парик и молча заходил во дворец через главный вход. Когда он пришел в нем в первый раз к Екатерине, то даже она не сразу поняла, кто это. Однако, пробираясь в очередной раз по коридору в покои княгини, граф наткнулся на вездесущую Владиславову. Сердце у него остановилась, грозная мадам могла поднять нешуточный скандал.
- Кто идет? - строго спросила надзирательница.
- Музыкант великого князя, - не своим от страха голосом ответил Понятовский.
В огромном парике он и вправду был похож на музыканта из свиты Петра III. Владиславова, презрительно фыркнув, пошла дальше по своим делам. Но в тот вечер судьба словно ополчилась против любовников. Не успел Станислав войти в комнату к своей пассии, как в коридоре послышались тяжелые мужские шаги. Екатерина толкнула Понятовского за ширму. В покои вошел граф Петр Шувалов с посланием от императрицы.
- Вас матушка к себе просит. - Граф Шувалов с подозрением посмотрел на перегородки. - А там что?
- Помилуйте, граф, что может быть в комнате молодой одинокой женщины, живущей затворнической жизнью, - почтительно проговорила Екатерина.
- Сударыня, я вынужден повторить свой вопрос, вы вынуждаете меня лично удостовериться, что мы одни. - Шувалов решительно направился к ширмам, за которыми, обмирая от страха, притаился Понятовский.
- Ах, граф, - взволнованно воскликнула Екатерина, преграждая собой дорогу. - Там стоит мое судно, знаете ли, у меня очень дует, и я обустроила его там.
Неожиданный ответ Екатерины смутил пожилого графа, и он отдернул руку, которой уже был готов отбросить ширму.
- Простите, великодушно. Ее величество просила вам передать, что ждет вас у себя к ужину, чтобы поговорить о ваших планах на дальнейшую жизнь. Граф коротко откланялся и поспешно вышел.
* * *
Впрочем, анекдоты анекдотами, но рано или поздно опасная связь Екатерины с польским министром должна была закончиться громким скандалом. Целых три года продолжалась тайная любовь Екатерины, но затем Версаль потребовал от Варшавы отозвать Понятовского из Петербурга. Однако граф не уехал, а сказался больным. Именно в это время Екатерина впервые попробовала свои силы в большой политике, хотя думала тогда вовсе не о политике, а о том, чтобы сохранить своего возлюбленного при себе. Сохранились документы о ее резком разговоре с канцлером Бестужевым, объявившем ей об отзыве Понятовского.
- Первый министр польского короля согласен лишить себя хлеба, чтобы сделать вам приятное, - ядовито сказала Екатерина Бестужеву.
То же самое касается и ее роста. Одни писали, что она небольшая, другие же утверждали, что Екатерина была выше среднего. Сейчас трудно установить, какая она была на самом деле, но хорошо известно, что если маленькая женщина держится прямо, это заметно прибавляет ей роста. Впрочем, когда речь идет не о простых женщинах, а о венценосных особах, все остальные невольно смотрят на них как бы снизу вверх.
По словам француза Рюльера, который лично видел молодую Екатерину и оставил для потомства, пожалуй, самый беспристрастный рассказ о юности будущей русской императрицы, у Екатерины был "приятный и благородный стан, гордая поступь, прелестные черты лица и осанка, повелительный взгляд - все возвещало в ней великий характер". Забавно, что сама Екатерина, прочтя записки Рюльера много лет спустя признавалась в интимной переписке со своим первым возлюбленным графом Понятовским, что ею, напротив, легко было управлять, она очень склонна была подпадать под чужое влияние. Единственная черта ее характера, которую все окружающие, видимо, и принимали за необычайную силу воли, была чисто немецкая практичность молоденькой девушки. Даже в ранней юности она рассуждала, как взрослая женщина, которая трезво оценивает последствия своих поступков и наперед рассчитывает, какие выгоды она может получить от того или иного человека.
Описывая внешность молодой Екатерины, Рюльер продолжает: "Возвышенная шея, особенно со стороны, образует отличительную красоту, которую она движением головы тщательно обнаруживала. Большое открытое чело и римский нос, розовые губы, прекрасный ряд зубов, нетучный, большой и несколько раздвоенный подбородок. Волосы каштанового цвета отличной красоты, черные брови и таковые же прелестные глаза, в коих отражение цвета производило голубые оттенки, и кожа ослепительной белизны. Гордость составляла отличительную черту ее физиономии. Замечательные в ней приятность и доброта для проницательных глаз суть не что иное, как действие особого желания нравится, и очаровательная речь ее ясно открывает опасные ее намерения. Живописец, желая изобразить сей характер, аллегорически представил ее в образе прелестной нимфы, представляющей одной рукой цветочные цепи, а в другой зажженный факел".
* * *
Однако шли годы, но эта красавица никак не могла забеременеть. Царица Елизавета Петровна запретила ей ездить верхом в мужском седле, думая, что это - причина бесплодия жены ее племянника. Однако не Екатерина была виновата в бесплодии их брака. Ее современникам, особенно при дворе Елизаветы Петровны, где царили отнюдь не пуританские нравы, и в голову не могли прийти, что молодая великая княгиня все это время оставалась девственницей. Ее муж об этом не говорил, а ей было стыдно признаться, что во время ежедневных дневных уединений с юным мужем, тот заставлял свою молоденькую жену выполнять упражнения прусского армейского артикула стоять смирно, делать повороты направо, налево и кругом, маршировать по спальне. Петр был помешан на прусской военной дисциплине, будучи еще маленьким ребенком он вызывался стоять под ружьем в родительском дворце и, не меняя позы, молча глотал слезы, когда слуги проносили мимо него какое-нибудь лакомство. Таким же ребенком он по сути оставался еще многие годы, потому что радости телесной любви были для него недоступны. Никто в Петербурге не мог предположить, что у выписанного из Германии наследника престола окажется фимоз - прирастание крайней плоти.
Вообще-то эта врожденная особенность, довольно распространенная у мужчин, легко лечится с помощью несложной операции. Так, наверное, и сделали бы, будь Петр наследным принцем при каком-нибудь европейском дворе. Но он был в России, где никому в голову не пришло поинтересоваться, в чем же дело.
А дела складывались не самым лучшим образом. Наследников у великокняжеской пары не предвиделось. Императрица начала нервничать, несколько раз заседал тайный совет, обсуждая, как поступить. Заменить наследника было некем, а чтобы при его восшествии на трон не случилось очередного дворцового переворота, ему самому был необходим наследник, которого можно было бы продемонстрировать всему русскому народу и всем европейским дворам. Посему из высших государственных интересов на тайном совете у Елизаветы Петровны было решено: раз у Петра не получается, значит, надо найти ему тайную замену. Пусть Екатерина родит, а дальше будет видно.
* * *
Сам же Петр тем временем стал окончательно невыносим для его молодой жены. Он стал мучить жену сворой собак, поселившихся в их спальне. Императрица Елизавета запретила ему держать собак во дворце, и Петр прятал их в супружеских апартаментах, причем обращался с ними довольно жестоко. Днем здесь стоял постоянный лай и визг избиваемых животных, круглые сутки висел отвратительный запах псарни. Кроме того, Петр любил производить как можно больше шума, когда ему было нечего делать, он брал свою скрипку и ходил с ней, пиликая, по всем комнатам. Собаки подвывали его музыкальному таланту. А в довершении ко всему он пристрастился к спиртному и был почти время вполпьяна. Домашняя жизнь Екатерины превратилась в постоянную пытку.
Летом она вставала с зарей и в сопровождению слуг убегала из дома на охоту. Вечерами старалась уехать на какой-нибудь бал, благо недостатка в них при правлении Елизавету не ощущалось. Потом историки подсчитали, что на увеселения петербургский двор тратил в семь раз меньше денег, чем Версаль, но французский двор был в пятнадцать раз больше по численности, чем русский, так что на самом деле в Петербурге тратилось гораздо больше денег на маскарады, балы, охоты и прочие увеселения.
Екатерина любила танцевать. Только на балах и охотах она могла встретиться с молодыми мужчинами, и только здесь у нее был шанс завязать какую-нибудь интрижку. Но великую княгиню держали в большой строгости. На придворных увеселениях она была постоянно у всех на виду, а дома за каждым ее шагом днем и ночью следили приставленные Елизаветой камердинер и служанка. Ни о каких амурных приключениях не могло быть и речи. Хотя сплетен насчет молодой царицы ходило много и даже в Версале обсуждали, с кем она переглянулась, с кем перебросилась парой слов на последнем балу в Петербурге, если бы у Екатерины и появился любовник, то только - с согласия императрицы и назначенный самой императрицей Елизаветой Петровной.
* * *
Между тем Елизавета уже выбрала друга сердечного для Екатерины. Им был назначен молодой красавец Сергей Салтыков. Ему было двадцать шесть лет, он был "красив как день" и женат, причем по любви. Но с приказом императрицы не поспоришь, а кроме того, сам Сергей Салтыков наперегонки с другими придворными красавцами уже давно вовсю любезничал с Екатериной на балах.
Салтыкова пригласил к себе канцлер Бестужев и объяснил ситуацию. Жена была тут же забыта, Сергей Салтыков начал уверять великую княгиню, что сошел с ума от любви к ней в первый же момент, как только увидел ее. Но к удивлению всех, Екатерина, когда ей объявили монаршую волю, вовсе не обрадовалась. Более того, она наотрез отказалась от адюльтера с Салтыковым. Никто из современников Екатерины и позднейших историков не озаботился тем, чтобы понять причину этого, как казалось всем, странного поведения великой княгини. Муж у нее скотина скотиной, супружеских обязанностей не выполняет, ей предлагают самого блестящего красавца из знатного рода, а она отказывается!
Ирония судьбы заключалась в том, что предложение императрицы передала Екатерине одна из дам, уже давно приставленная к великой княгине в качестве соглядатая. Она следила за нравственностью Екатерины. И она же предложила ей завести любовника. Екатерина, естественно, возмутилась и отказалась. Более того, понимая, что это могла быть провокация, затеянная, чтобы развести ее, бездетную, с мужем, она пообещала пожаловаться императрице. Но в ответ услышала, что жаловаться бесполезно, ибо это приказ самой императрицы и государственные соображения должны одержать верх над всеми остальными желаниями великой княгини, даже над ее законным желанием сохранить верность мужу.
Как бы ни относилась Екатерина к своему супругу, подобной приказ не мог не оскорбить ее. Но и отказаться было нельзя, даже сославшись, например, на то, что Салтыков ей не нравится как мужчина. Дама тут же предложила еще несколько кандидатур на выбор. Однако согласиться на почти официальную измену наследнику российского трона тоже означало поставить крест на своем будущем.
Екатерина попала в безвыходную ситуацию.
* * *
То, как она вышла из этой ситуации, кажется чудом. Никакого более или менее вразумительного объяснения на сей счет ни сама Екатерина в своих "Интимных записках", ни ее современники, ни позднейшие историки не дали.
Голые факты, в которых не приходится сомневаться, таковы: великая княгиня дала согласие на адюльтер с Сергеем Салтыковым, забеременела три раза подряд и после двух выкидышей родила сына, который много десятилетий спустя стал императором Павлом I.
При этом ни у кого не было и до сих пор нет ни малейшей тени сомнения, что Павел Петрович был родным сыном своего отца Петра III. Тут даже не нужна ДНК-скопия, фамильное сходство просто разительно. Все, кто видел Петра III, поражались тому, что Павел I просто его копия.
Вероятно, никто и никогда не узнает, от кого забеременела Екатерина первые два раза и почему у нее случились выкидыши. Вполне возможно, что от Сергея Салтыкова - приказ-то императрицы надо было исполнять.
Двор на лето переселился в Петергоф; великокняжеская чета последовала туда за императрицей. Несколько раз там устраивались большие охоты. Екатерина в них не участвовала, ссылаясь на нездоровье, хотя очень любила это развлечение. Не ездил на охоты и Салтыков, а муж Екатерины отсутствовал на охотах целыми неделями. Той осенью Екатерина забеременела в первый раз.
Но вот были ли у нее выкидыши случайными - это большой вопрос. Стать матерью бастарда означало крах всех надежд для молодой немочки при дворе Елизаветы Петровны. Ведь когда Елизавета умрет, моментально начнется драка вокруг трона, и тут же найдутся влиятельные люди, которые напомнят захудалой немецкой принцессе про сомнительность происхождения ее ребенка. И тогда не только в монастырь можно угодить до конца своих дней - тут до плахи недалеко.
Вероятно, Екатерина просто тянула время, в отчаянии стараясь найти выход и положения. И он нашелся!
Как это случилось, описал в своем донесении Шампо, один из дипломатических представителей Франции при дворе Елизаветы Петровны: "Однажды весь двор присутствовал на большом балу; императрица, проходя мимо беременной Нарышкиной, свояченицы Салтыкова, разговаривавшей с Салтыковым, сказала ей, что ей следовало бы передать немного своей добродетели великой княгине. Нарышкина ответила ей, что это, может быть, не так трудно сделать, и что если государыня разрешит ей и Салтыкову позаботиться об этом, она осмелится утверждать, что это им удастся".
И только тогда Елизавета наконец начала прозревать.
- В чем дело? - спросила она.
Нарышкина ей объяснила, что всем кроме матушки государыни давным-давно известен недуг ее племянника, который легко вылечить. Елизавета настолько опешила, что даже не поинтересовалась, откуда молодой барышне Нарышкиной известно об этом.
- Вы окажете нам большую услугу, - императрица бросила на Салтыкова и его свояченицу странный взгляд и прошла дальше.
Сергей Салтыков тоже был неглуп и понимал, чем для него может кончится его роман с великой княгиней. Умри завтра Елизавета и взойди Петр III на престол, и счастливому сопернику царя не сносить головы.
Салтыков принялся за дело с толком. Он долго уговаривал Петра согласиться на операцию, описывая политиче-скую необходимость хирургического вмешательства в самую интимную часть тела наследника российского трона, а когда это не помогло, стал расписывать перед Петром всю прелесть ощущений, которых тот лишен. Петр хоть и был страшным трусом, но заколебался. Видя это, Салтыков в тот же вечер устроил дружеский ужин, пригласив на него кроме Петра всех, кого Петр любил и кому доверял. После того, как великий князь уже порядком выпил, все наперебой начали доказывать ему, что это не больно. Тут же за дверью ждал условного знака лейб-медик Бургав с хирургом. Словом, операция была сделана в ту же ночь, а спустя неделю Сергей Салтыков скромно уступил место в постели Екатерины ее законному мужу. На этот раз у Екатерины выкидыша прочему-то не случилось, и 20 сентября 1754 года она родила мальчика, которого окрестили Павлом.
* * *
После родов надзор за великой княгиней усилился до неприкрытой круглосуточной слежки. А молодая женщина между тем созрела для настоящей чувственной любви, которой ее вечно пьяный муж ей, разумеется, не мог дать. К тому же Петр вошел во вкус нового для него удовольствия и воспылал страстной любовью к Елизавете Воронцовой. Девушка была довольно некрасивая и к тому же рябая. Они с Петром составляли комичную пару, но сердцу, как говорится, не прикажешь. Как показали дальнейшие события, рябая Воронцова была самой большой и единственной настоящей любовью несчастного Петра III.
И любовник Салтыков не мог дать Екатерине того, что потом приписывали ему историки. Современник Сергея Салтыкова, лично знавший и его, и его отношения с великой княгиней, уже упоминавшийся Шампо, писал в инструкции своему сменщику из Версаля маркизу Лопиталю: "Салтыков - человек пустой и русский petit-maitre, т.е. человек невежественный и недостойный, Великая княгиня его терпеть не может, и все, что говорят о ее переписке с Салтыковым, - лишь хвастовство и ложь".
По-видимому, Екатерина была слишком гордой женщиной, чтобы простить Салтыкову навязанную ей любовь. Сам же Салтыков еще до рождения Павла надолго исчезает из Петербурга, отправленный послом в Швецию. А настоящая любовь пришла к Екатерине чуть позже.
* * *
Графу Понятовскому было двадцать шесть лет, когда в 1755 году он отправился со своим другом и покровителем, английским послом Чарлзом Вильямсом в Россию. Об их нежной дружбе ходили анекдоты, вероятно, весьма близкие к истине, но для молодого графа Понятовского - это был единственный шанс проникнуть в высшее общество. Хотя он был племянником одной из самых богатых польских фамилий Чарторыйских, но по отцу был парвеню. Ход наверх был для него закрыт.
В Петербурге над приехавшей парочкой тоже зло издевались, и граф Понятовский долго отказывался от настойчивых приглашений друга посетить очередной императорский маскарад. Вильямс должен там быть по долгу службы, а застенчивому молодому человеку было всегда неуютно в окружении спесивой петербургской знати.
- Вы должны со мной пойти на маскарад, - настаивал Вильямс. - Я вас прошу как друга оказать мне эту небольшую услугу.
- Ну почему именно сегодня для вас это так важно, - пытался отговориться граф. - Я устал, и мне действительно не хочется идти на эту вакханалию, которая всегда происходит на пиршествах Елизаветы. И потом, мне не в чем идти, появляться второй раз в одной и той же одежде при российском дворе считается неприличным.
- Я заказал вам чудный кафтан. Граф, умоляю вас, пойдем. Сегодня я представлю вас великой княгине. Если даже вы этого не хотите, этого хочет Англия, да и Польша между прочим. В общем, ничего не хочу слышать, собирайтесь, - на повышенных тонах закончил разговор посол.
Вечером на маскараде Вильямс представил своего сердечного друга княгине:
- Ваше высочество Екатерина Алексеевна, позвольте представить: граф Понятовский, племянник Чарторыйских.
Екатерина с интересом посмотрела на родственника самых влиятельных польских вельмож. Аристократический, утонченный вид и приятное лицо молодого человека сильно отличались от характерных русских физиономий, окружавших Екатерину, и очень понравились княгине. Протанцевав с молодым человеком весь вечер, Екатерина вдруг почувствовала, что ни сегодня, ни завтра ей не хочется расставаться с этим вежливым и нежным поляком.
Граф был разносторонне образован, такого приятного и красивого собеседника Екатерина еще не встречала. Он говорил на языке Вольтера и мадам де Севинье, любимых авторов княгини. Он много путешествовал и бывал в Париже. Умел непринужденно поддерживать искрометную веселую беседу о самых отвлеченных материях и искусно затрагивать самые щекотливые темы. Он мастерски писал записочки и умел ловко ввернуть мадригал в банальный разговор. Он обладал искусством вовремя умилиться. Он был чувствителен и одновременно легкомыслен. Словом, Екатерина, никогда не видавшая настоящих европейских аристократов, не устояла перед молодым поляком. Впрочем, на графа она произвела не менее сильное впечатление.
* * *
Возвращаясь домой вместе с Вильямсом, Понятовский был неестественно оживлен, размахивал руками и возбужденно делился с другом впечатлением, произведенным Екатериной.
- Какие красивые черные волосы, и при этом какая ослепительно белая кожа. Греческий нос, черные брови дугой. Я не видел женщины красивее. У княгини такая тонкая талия и легкая походка, что кажется, она плывет по воздуху. Чарующий голос и проницательный ум. А характер такой же веселый, как и ее смех.
Вильямс со спокойным видом слушал молодого человека, тогда как внутри у него все торжествовало. С Екатериной можно иметь дело, собственно, только с ней и можно. Императрица явно придерживается профранцузской ориентации во внешней политике, а молодой князь Петр все еще играет в солдатики. От приятных размышлений английского посланника оторвал Понятовский, больно схвативший его за руку.
- Чарлз, я в большом затруднении. Вам как другу, я могу довериться.
- Вы стеснены в средствах? - спросил Вильямс. - Конечно же, я помогу вам, о чем речь!
- Нет, мне не нужны деньги. - Граф смущенно замолчал. Но, набравшись смелости, продолжил: - Дело в том, что я воспитывался в большой строгости. И... - Видно было, что он мучительно подыскивает слова. У Вильямса медленно поползли брови на верх, а рот растянулся в пошлой улыбке, он понял, о чем ему хочет сказать этот блистательный красавец. - Чарлз, - наконец выпалил граф, - в силу каких-то нелепых обстоятельств у меня никогда не было любовных связей.
Вильямс оторопел от такой откровенности, но быстро взял себя в руки. Как истинный дипломат он дал единственный верный совет в этом щепетильном деле:
- Станислав, при благоприятных обстоятельствах скажите об этом великой княгине. Я вас уверяю, что сей факт только украсит ваши достоинства, а может быть, станет одним из самых важных.
Так и вышло. Через несколько месяцев Понятовский вместе с новоприобретенным в Петербурге другом шведским графом Горном шли на званый ужин по приглашению княгини. Друзья уже шли по переходам дворца и вели непринужденную беседу, проходя мимо личных покоев принцессы, когда на Горна с бешеным лаем накинулась болонка Екатерины. Швед прервался на полуслове, пытаясь отвязаться от брехливой собачонки, вдруг она перестала лаять и бросилась к ногам Понятовского, весело махая хвостом. Горн некоторое время молча смотрел на собачку, а потом расхохотался.
- Друг мой, нет ничего ужаснее болонок. Когда я влюблялся, то первым делом дарил своей даме болонку, и с ее помощью всегда узнавал о существовании соперника.
Понятовский счел нужным промолчать, он открыл дверь и аккуратно запер маленькую предательницу в комнате. Впрочем, все ухищрения были напрасны. Об их романе уже говорили не только при дворе Елизаветы, но и в Европе.
* * *
Уже не раз иностранные послы, считая невыгодным союз Екатерины с поляком, пытались расстроить эту связь хитрыми интригами. Французские дипломаты никак не могли смириться с тем, что помимо политических отношений бывают и романтические. Английский посланник Чарлз Вильямс понимал, что рано или поздно слухи об амурных похождениях Понятовского и великой княгини дойдут до императрицы, и тогда он лишится своего агента при "молодом дворе". Поэтому, по совету Вильямса, Понятовский на время распрощался со свой возлюбленной и вернулся в Варшаву. Здесь стараниями английской дипломатии он получил звание министра польского короля и через три месяца вернулся в Петербург уже в дипломатическом ранге. Выслать польского министра было уже не так просто. Для этого нужен был нешуточный повод.
Между тем супруг Екатерины по-прежнему напивался почти каждый день и уже открыто жил с рябой фрейлиной Елизаветой Воронцовой, а Екатерине приходилось ловить моменты и встречаться со своим возлюбленным украдкой, чтобы об этом не узнала императрица. В отчаянии Екатерина шла на большой риск, убегая по ночам из дома. Она пользовалась тем, что ее муж по ночам безудержно пил. Екатерина переодевалась ко сну с помощью горничных, а потом, когда те уходили спать к себе, вставала, надевала мужское платье и тайком прокрадывалась через покои мужа, вздрагивая каждый раз от пьяных застольных криков его собутыльников. Но так долго продолжаться не могло, каждую ночь Екатерина рисковала наткнуться на улице на ночную стражу или, того хуже, на лихих людей. И она придумала хитрую уловку, чтобы можно было предаваться любви, не выходя из дворца.
- Мадам Владиславова, - как-то раз позвала Екатерина наблюдательницу, приставленную к ней императрицей. - Сейчас уже зима, как, я надеюсь, вы заметили. А в моей комнате жуткие сквозняки.
Это действительно было правдой. Деревянный дворец молодых князей, устланный дорогими коврами, где было много золотой посуды и прочих дорогих вещей, уже давно перекосился от времени, и в стенах маленькой комнате Екатерины зияли щели в палец.
- Мадам, я прошу вас принести мне с десяток ширм, с их помощью я хоть как-то смогу укрыться от сквозняков.
Пожилая камер-фрау не нашла в этом ничего предосудительного. Так в спальне Екатерины появились знаменитые потом ширмы, за которыми мог укрыться ее любовник, если кто-то случайно постучит в дверь. Широко известен анекдот про эти ширмы. Чтобы попасть в спальню Екатерины, Понятовскому приходилось по-прежнему каждый раз рисковать. Обычно он просто надевал чудовищных размеров напудренный парик и молча заходил во дворец через главный вход. Когда он пришел в нем в первый раз к Екатерине, то даже она не сразу поняла, кто это. Однако, пробираясь в очередной раз по коридору в покои княгини, граф наткнулся на вездесущую Владиславову. Сердце у него остановилась, грозная мадам могла поднять нешуточный скандал.
- Кто идет? - строго спросила надзирательница.
- Музыкант великого князя, - не своим от страха голосом ответил Понятовский.
В огромном парике он и вправду был похож на музыканта из свиты Петра III. Владиславова, презрительно фыркнув, пошла дальше по своим делам. Но в тот вечер судьба словно ополчилась против любовников. Не успел Станислав войти в комнату к своей пассии, как в коридоре послышались тяжелые мужские шаги. Екатерина толкнула Понятовского за ширму. В покои вошел граф Петр Шувалов с посланием от императрицы.
- Вас матушка к себе просит. - Граф Шувалов с подозрением посмотрел на перегородки. - А там что?
- Помилуйте, граф, что может быть в комнате молодой одинокой женщины, живущей затворнической жизнью, - почтительно проговорила Екатерина.
- Сударыня, я вынужден повторить свой вопрос, вы вынуждаете меня лично удостовериться, что мы одни. - Шувалов решительно направился к ширмам, за которыми, обмирая от страха, притаился Понятовский.
- Ах, граф, - взволнованно воскликнула Екатерина, преграждая собой дорогу. - Там стоит мое судно, знаете ли, у меня очень дует, и я обустроила его там.
Неожиданный ответ Екатерины смутил пожилого графа, и он отдернул руку, которой уже был готов отбросить ширму.
- Простите, великодушно. Ее величество просила вам передать, что ждет вас у себя к ужину, чтобы поговорить о ваших планах на дальнейшую жизнь. Граф коротко откланялся и поспешно вышел.
* * *
Впрочем, анекдоты анекдотами, но рано или поздно опасная связь Екатерины с польским министром должна была закончиться громким скандалом. Целых три года продолжалась тайная любовь Екатерины, но затем Версаль потребовал от Варшавы отозвать Понятовского из Петербурга. Однако граф не уехал, а сказался больным. Именно в это время Екатерина впервые попробовала свои силы в большой политике, хотя думала тогда вовсе не о политике, а о том, чтобы сохранить своего возлюбленного при себе. Сохранились документы о ее резком разговоре с канцлером Бестужевым, объявившем ей об отзыве Понятовского.
- Первый министр польского короля согласен лишить себя хлеба, чтобы сделать вам приятное, - ядовито сказала Екатерина Бестужеву.