Воронин Андрей Николаевич. Большая игра Слепого

   – Спокойной ночи, – он наклонился, взял руку девушки и поцеловал ее спокойно и сдержанно – так, будто делал это раз десять на дню. – И ничему не удивляйтесь, все будет хорошо, и никто ни о чем не узнает. Обещаю.
   – Надеюсь, – Тамара не нашла в себе сил, чтобы выдернуть руку из пальцев Сиверова.
   Но тот и сам не стал ее удерживать, мягко положил, словно вещь, туда, откуда взял – на учебник по психиатрии.
   – Занимайтесь, учитесь, не буду больше мешать, – он запахнул полы куртки и пошел к своей палате.
   В помещении воздух был спертый до такой степени, что казалось, его можно потрогать руками.
   – Эй, не проспи, – позвал Элькинда Глеб.
   Вдвоем они вышли в коридор, и Боря подмигнул Сиверову.
   – Вот уж не думал, что Тамару можно раскрутить!
   – А ты пробовал?
   – Пробовал, ничего не получилось.
   – Значит, не правильно действовал. К каждой замочной скважине есть свой ключ.
   – Так его еще найти надо.
   – А голова зачем?
   Они остановились возле двери, ведущей в кабинет заведующего отделением. На белой, ровно выкрашенной поверхности сияла медная табличка. Мелкие буквы терялись в темноте, зато крупные читались: «Притыцкий».
   – – А вы уверены, что здесь нет сигнализации?
   – Я уже был в этом кабинете и осмотрелся как следует.
   Тамара сидела за столом и, хоть слышала возню в коридоре, не поднимала голову от книги. От волнения она уже не видела, что там написано, буквы прыгали перед глазами. Руки ее подрагивали, чтобы совладать с собой, она принялась размешивать кофе в чашке.
   «Лишь бы только чертов старик вновь не вышел на запах!» – подумал Сиверов, глядя, как Тамара мешает кофе.
   Ключ легко провернулся в замке, щелкнула задвижка. Сиверов первым проскользнул в кабинет, следом за ним Элькинд. Дверь за ними закрылась.
   – Верхний свет не включай.
   – Ах, да, с улицы могут заметить.
   Сиверов подошел к окну и повернул планки жалюзи. Теперь можно было зажечь настольную лампу. Если во всей больнице мебель была старая, потертая, латаная-перелатаная, то кабинет доктора Притыцкого поражал добротностью обстановки.
   Удобная настольная лампа на кронштейне отозвалась щелчком, когда Глеб нажал кнопку выключателя.
   Маленькая галогеновая лампочка залила стол ровным светом, жестяной эмалированный абажур не давал лучам расходиться больше, чем надо.
   Элькинд напоминал голодного человека, прорвавшегося к праздничному столу раньше остальных гостей.
   Он любовно погладил аппаратуру, затем включил компьютер и факс-модем.
   – Если я правильно вас понял, хоть мы и не говорили об этом, то нужно уничтожить всякое упоминание о вас в базе данных, – Элькинд говорил, не отрывая взгляда от монитора.
   – Правильно понял.
   – Не знаю, как скоро мне удастся снять защиту.
   Элькинд извлек из кармана куртки коробку с компакт-диском.
   – Ты пока занимайся, а я тут поищу, – Сиверов присел на корточки возле металлического стеллажа с медицинскими карточками и принялся их перебирать.
   «Вот же черт, – думал он, – доктор-психиатр называется, никакого порядка! Расставил бы карточки по алфавиту, я бы мигом нашел».
   Книжки оказались расставленными без всякой системы. Временами среди них попадались старые, еще советских времен журналы. Глеб прошелся по верхней полке и тут понял, что ищет не правильно.
   «Моя карточка должна быть самой тонкой и самой новой».
   Таких набралось немного, и через две минуты Сиверов уже держал в руках канцелярскую книгу, на которой было написано: «Федор Молчанов». Сиверов встал, засунул ее за пояс брюк. На всякий случай он пролистнул и настольный календарь доктора, нашел день, когда он поступил в лечебницу. И точно, увидел запись с номером палаты и фамилией. Он вырвал три листка – надпись оказалась продавленной на мягком календаре – засунул их в карман куртки.
   Боря Элькинд состроил гримасу.
   – Ты чем-то недоволен?
   – Ну, нет, так нельзя, – сам к себе обращался Боря, а затем разочарованно протянул:
   – Вот козлы!
   – Что ты там нашел?
   – Да они вообще никакой защиты не поставили на базу данных. Хоть бы пароль вшивый – из трех букв.
   Сейчас вот возьму и все к чертям сотру, или свой пароль поставлю на вход.
   – Стирать не стоит, – Глеб положил ему руку на плечо. – Ты же и свои данные уничтожишь, тут-то военкомат тебя и сцапает.
   – Точно!
   Сиверов, достаточно хорошо умевший работать на компьютере, диву давался. Он даже не успевал заметить, какие таблички выскакивали на экране. Боря набирал быстрее, чем Сиверов читал. Прошло секунд двадцать, и курсор замигал под большой буквой "М" в фамилии Молчанов.
   – Стираем, копировать не будете?
   – К черту! – Глеб ухитрился-таки нажать клавишу раньше, чем это сделал Боря, и буквы одна за другой стали исчезать, поглощаемые мигающим курсором. – Уж не откажи мне в таком удовольствии.
   – Чего уж по одной букве, лучше было бы уничтожить блоком.
   – Не лучше, а быстрее, – поправил Элькинда Сиверов. – Но тогда удовольствия меньше. Пусти-ка меня на секунду.
   Глеб, уничтожив данные о себе, выровнял текст и набрал в рамке поиска фамилию Скуратович. Мигнул экран, и появилась больничная биография бывшего музейного хранителя.
   – Вот этого мне распечатай.
   – Плевое дело.
   Глеб бросил взгляд на принтер.
   «Слава Богу, струйный. Игольчатый визжал бы, как пилорама».
   Через минуту он положил в собственную историю болезни десять страниц убористого текста. Боря был явно разочарован. То, что он сделал сегодня, мог сделать и ученик четвертого класса лицея «Академический». К тому же предмет его гордости – компакт-диск с программами взлома защиты – не пригодился, а ему так хотелось поработать сегодня в полную силу.
   Глеб почувствовал это его желание и решил подыграть с пользой для дела.
   – Ну, что ж, спасибо, – он пожал руку Боре. – Рад был, что сумел доставить тебе удовольствие.
   – Это ерунда, – Боря махнул рукой. – Хотите посмотреть настоящую работу?
   – За то, что мы с тобой сегодня сделали, при желании можно дать тюремный срок.
   Элькинд расхохотался:
   – Да мы же все тут придурки, какой с нас спрос?
   Я вам сейчас такое покажу…
   – Уж не в ЦРУ ли ты решил забраться? – усмехнулся Сиверов.
   – Можно и в ЦРУ, но тогда соединение по телефонной линии с Америкой зафиксируют. А вот если в Москве, то можно успеть войти и выйти прежде, чем нас засекут. Куда хотите совершить путешествие – в ФСБ, в ФСК или МВД? Там о вас информацию уничтожить не надо?
   – К счастью, нет, в тюрьме не сидел, – ответил Глеб.
   – Я уже пару раз залезал в секретные базы данных, – выложил, охваченный азартом, Боря Элькинд, – но аккуратно, так, что меня не смогли вычислить. Они же там, в ФСБ, полные идиоты: засекли, что кто-то к ним залезал, и решили подсунуть мне на прежний вход липовую информацию. Я же не дурак, понимаю, у них пароли и системы защиты часто меняются…
   – Да?
   – Вот, вот, смотрите, мы сейчас туда и залезем. Ну что же вы мне, ребята, прежний пароль подсовываете, будто я не понимаю, что это липа? – Боря указывал пальцем на экран, а другой рукой продолжал стучать по клавишам. – Вот, мы прошли первую оболочку и выходим на правдивую информацию. Вот так, сейчас быстренько скопируем, пока они не заинтересовались, кто же это их на самом деле запрашивает… Дурдом вас запрашивает!
   Элькинд моментально, лишь только переписал файл, отключил факс-модем.
   – И не боишься ты в такие игры играть?
   – Риск – благородное дело, – самодовольно заявил Боря.
   – А если поймают?
   – Чего мне бояться – лишнее подтверждение, что у меня крыша поехала. Какой нормальный человек полезет в секретные документы для того, чтобы получить данные о размере командировочных сотрудников ФСБ?
   – Как знать…
   – Могу и это презентовать вам на память.
   Принтер зашуршал бумагой, и Глеб Сиверов получил в свое распоряжение сводку по командировкам сотрудников управления за минувший месяц.
   – А теперь уносим ноги.
   Элькинд хоть и хорохорился, но все-таки нервничал. Он достал носовой платок и аккуратно протер все, к чему прикасался – клавиатуру, мышь, край стола и подлокотники кресла.
   – Вы лампу включали?
   – Да, протри выключатель.
   Свет погас. Глеб вновь вернул планки жалюзи в прежнее положение и вышел с Борисом в коридор.
   – На все ушло пятнадцать минут.
   – Вы же на часы не смотрели.
   – Просто ты не заметил. Все, иди в палату, я скоро вернусь.
   Сиверов подошел к Тамаре. Та виновато посмотрела на него.
   – Честно говоря, я начинаю раскаиваться.
   – Поздно, – Сиверов положил перед ней ключ. – Вы-то понимаете, что я нормальный?
   – Об этом тяжело судить с первого взгляда. Есть такие отклонения в психике, которые легко можно маскировать.
   – Или симулировать, добавил Глеб.
   – Да.
   – Вы это в учебнике вычитали?
   – И в учебнике тоже.
   – Вы всю свою жизнь строите на учебниках, Тамара?
   – Нет.
   – Значит, не переживайте. Грань между сумасшествием и нормой неуловима, при желании каждого можно представить душевнобольным. И если мой начальник решил расправиться со мной именно таким способом, то вы совершили благое дело, дав мне уничтожить следы моего пребывания тут.
   – Вот еще одна бумага, которую вы забыли, – медсестра неуверенно принялась перебирать в фанерных ящичках карточки, на которых значились процедуры, прописанные врачами.
   – Я ее уже прибрал к рукам, г – Когда?
   – Сразу после ключа. Вы просто не заметили, когда я ее оттуда взял.
   Сиверов вскинул руку на прощание и шагнул из освещенной ниши в полумрак коридора.
   Боря Элькинд, естественно, еще не спал. Глеб, пока ничего ему не объясняя, свернул матрац, аккуратной стопкой сложил белье, забросил карточку и бумаги в сумку, открыл створку окна.
   – Давай прощаться, – он пожал руку Элькинду и вскочил на подоконник.
   Слепой давно продумал, как будет уходить. Все окна в психиатрической больнице, в том числе и в кабинетах врачей, были забраны решетками наподобие тюремных, но далеко не такими прочными. Ржавую решетку ничего не стоило расшатать, и Глеб сделал это еще вчера, оставшись один в палате. Теперь он легко выбрался наружу, пригнал решетку на место и с высоты четырех метров легко спрыгнул на бетонный козырек крыльца, лишь хрустнуло под подошвами битое стекло.
   Это произошло так быстро, что Боря и моргнуть не успел. Он высунулся в окно и увидел Сиверова уже стоявшим на траве газона. Глеб не обернулся, быстро зашагал по освещенной фонарями аллее. Дойдя до забора, он легко через него перемахнул.
   Самым сложным для Глеба за сегодняшнюю ночь оказалось разбудить сторожа на автостоянке.
   – И не спится же им, ночь-полночь, – бубнил старик, пытаясь трясущимися руками попасть в замочную скважину толстым ключом.
   Ночной город пьянил Глеба. Ему казалось, что он не сидел за рулем автомобиля по крайней мере месяц.
   Мансарда встретила Сиверова тишиной и запустением.
   Он машинально посмотрел на электронные часы, весело подмигивавшие ему с дисплея музыкального центра, хотя и без них знал, что сейчас четыре часа десять минут.
   «Позвоню Потапчуку в восемь, дело не такое уж срочное. Да и самому поесть не мешало бы. А Ирине раньше десяти утра звонить вообще не стоит».
   Сиверов разложил диван и, накрывшись пледом, моментально уснул.

Глава 13

   Полковник ФСБ Владимир Адамович Хохлов и майор Валерий Александрович Митрохин прибыли в Смоленск к девяти утра. Они, никуда не заходя, сразу же направились в областной краеведческий музей. Об их визите директор был уже предупрежден. Он сразу прикинул, ибо был человеком довольно опытным и занимал пост директора не первый год, зачем могли пожаловать гости из Москвы.
   «Скорее всего, – решил директор, – приезд сотрудников ФСБ связан со смертью главного хранителя, ведь по этому факту было возбуждено уголовное дело, всех работников музея уже по несколько раз допрашивали».
   Не миновал сей участи и сам директор. Но выяснилось, что московские гости прибыли совершенно по другому поводу. Когда они показали свои документы, директор музея грустно покачал головой.
   – Да, думаю, вам известно, какие у нас возникли проблемы.
   – А какие у вас проблемы? – ни о чем не подозревая, спросил майор Митрохин.
   – Как же, неужели у вас там не в курсе, что десять дней тому назад застрелили нашего главного музейного хранителя?
   – Нет, мы ничего не слышали, и это проблемы ваших местных органов. А мы прибыли сюда совершенно по иному вопросу.
   – Естественно, если буду в состоянии, окажу всяческую помощь.
   – Думаю, будете, – глубокомысленно заметил полковник Хохлов.
   – Вы разденьтесь, чайку попейте, – директор старался быть радушным.
   – Да, разденемся, мы приехали надолго, – сказал майор Митрохин, сбрасывая пальто и аккуратно вешая его в шкаф.
   Плащ полковника Хохлова директор музея собственноручно определил на плечики и сам спрятал в старинный шкаф ручной работы, сделанный лет двести тому назад. Мебель в кабинете директора стояла антикварная, естественно, она числилась в фондах, вынести такую мебель из кабинета было невозможно.
   – Так что вас интересует? – усаживаясь в свое кресло за большим письменным столом на гнутых львиных лапах, осведомился директор и принялся протирать стекла очков.
   – Немногое.
   В руках майора Митрохина появилась тонкая кожаная папка. Он подошел к столу и, положив папку перед директором, раскрыл ее.
   – Вот, ознакомьтесь, Петр Петрович, здесь документы. Нас интересует одна коллекция, хранящаяся где-то у вас в запасниках.
   – О, да-да, конечно же, она у нас в целости и сохранности. Правда, ей немного не повезло.
   – Как не повезло? – тут же насторожился полковник Хохлов.
   – Да ничего страшного, обычная участь провинциальных музеев. Ремонт не делался уже тридцать лет, две недели тому назад прорвало канализацию. Все ржавое, из стен сочится вода… В общем, я как мог давил на наше начальство, но они говорят.., вы, в общем, наверное, знаете.., в городском бюджете денег нет. Ремонт запланирован, но в следующем тысячелетии. Никак нельзя раньше.
   – Нас не интересует, собственно говоря, Петр Петрович, ваш ремонт, мы хотим осмотреть коллекцию, проверить наличие.
   – О, да, сейчас. Я сам лично провожу вас в хранилище.
   – Окажите любезность.
   Уже через пятнадцать минут полковник Хохлов, майор Митрохин, директор и еще две сотрудницы музея, а также двое сторожей направились в хранилище. Они открывали замки, включали свет, указывали московским гостям, как там двигаться, чтобы не испачкать одежду. Действительно, хранилища музея оказались переполнены: деревянная скульптура, бронзовые канделябры, медные люстры, поломанная мебель старинной работы… Все это находилось в очень неприглядном виде.
   Наконец все добрались до железной двери.
   – Вот там, уважаемые, у нас хранится коллекция барона.., как там его, запамятовал… Никогда оттуда ничего не брали, никогда ничего не выставляли и не показывали народу.
   – Правильно делали, – заметил майор Митрохин.
   – Не совсем. Коллекция действительно великолепная, надо было бы показать, да разрешения не было, а самостоятельно на такой поступок кто же отважится! Потом припишут разглашение государственной тайны… – махнул рукой словоохотливый директор смоленского музея.
   – Это точно, – поддержал директора полковник Хохлов. – Ну, так где же она?
   Дверь со скрипом отворилась, и все оказались в самом дальнем подвале.
   – Да вон, в углу, стоят себе ящики. Как привезли, так полвека и стоят.
   – А опись существует?
   – Опись? – удивленно заморгал глазами директор музея. – А, конечно. Скорее всего, где-то есть. Но для этого придется покопаться в архиве, он у нас в соседнем подвале. Ведь вы же знаете, коллекцию привезли к нам на хранение лет пятьдесят тому назад, уже столько начальства сменилось, столько людей умерло, разъехалось, что найти те бумаги будет довольно сложно.
   – А вы, когда в должность вступали, разве не принимали все по описи?
   Директор усмехнулся:
   – Принимал, но только не по описи, а саму опись, как и все мои предшественники. В этом… – он замялся, не зная, каким словом определить беспорядок в хранилищах, – год копаться пришлось бы. Только самое ценное имущество и проверял.
   – А коллекцию барона?
   – Ценность, она, конечно же, представляет немалую, но для выставочной экспозиции непригодна.
   – Вы ее видели, или только ящики?
   – Заглядывал когда-то из любопытства. Недавно запросы из Госдумы и из президентской администрации приходили насчет ценностей, вывезенных из Германии, так что я еще раз заглянул, когда давал подтверждение о наличии коллекции.
   Сотрудники ФСБ поморщились оттого, что директор первой упомянул Госдуму, а не администрацию президента. Для них эти властные структуры стояли в другом порядке.
   – Придется найти и бумаги, – сказал полковник Хохлов, – они нам, возможно, понадобятся.
   – Надо, так надо. Валентина Васильевна, и ты, Софья, ступайте в те подвалы, где свалены бумаги, попытайтесь найти опись коллекции.., какого барона?
   Фон Рунге, слышите, Софья?
   – Да, да, Петр Петрович. А сами-то вы без нас выберетесь отсюда?
   – Уж как-нибудь выберемся.
   Сторожа принялись распаковывать ящики, извлекая на свет картины, в рамах и без рам. Майор Митрохин считал. По его сведениям картин должно было быть пятьдесят две, но почему-то их оказалось пятьдесят шесть.
   – Я что-то не понял… По нашим бумагам, Владимир Адамович, – зашептал майор на ухо полковнику, – должно быть пятьдесят два экспоната, а здесь пятьдесят шесть.
   – Бывает такое, я с этим коллекциями, вывезенными из Германии в конце войны, уже не раз сталкивался.
   – Так вас, наверное, поэтому и направили?
   – Может, и поэтому, а может, и по-другому, – пошутил полковник ФСБ. – Тогда делалось как: нахватали, натолкали ящики, сбили. Что-то записали, о чем-то забыли… И вполне могло оказаться, что вывезли реально на несколько картин больше, чем зафиксировали в списках. А может, кто-то из генералов или полковников хотел несколько картин привезти себе.
   Всунул лишние в ящики, привез, а потом мало ли что могло случиться, его убили, посадили, а картины так и остались…
   – Вполне допускаю, – заметил майор Митрохин, – могло быть и так. Сейчас уже не разберешься. Дело старое, забытое, свидетелей приемки и отправки днем с огнем не отыскать.
   – Знаешь, Валерий, – сказал полковник Хохлов, – свидетели всегда найдутся. Ведь прошло не двести лет, а всего лишь пятьдесят. Правда, может они нам и не понадобятся.
   – Дай-то Бог, лишние картины лучше, чем недостача, – пробормотал майор Митрохин. Ему совсем не хотелось заниматься таким хлопотным делом: искать очевидцев приемки и разгрузки ящиков, привезенных военным эшелоном пятьдесят лет тому назад.
   – Вообще, знаешь, что интересно, – сказал полковник, – если бы картин оказалось меньше, то это бы меня не удивило, а вот то, что их на четыре единицы больше, настораживает.
   – Но вы же сами говорили, что такое бывало?
   – О, да, бывало. Но странно здесь то, – сказал полковник Хохлов, – что по описи – а скорее всего, картины здесь, в Смоленске, и принимали – ошибиться на четыре штуки не могли.
   – Что, вы считаете, кто-то специально допустил ошибку?
   – И такое возможно.
   Все с интересом рассматривали картины. Ведь даже сам директор, проработавший в музее никак не меньше двадцати лет, эту коллекцию целиком видел впервые. Картины стояли у стены – разных размеров, разного содержания. Рыцари, охотничьи трофеи, портреты – наверное, родственников и современников барона, – замки, парки, сцены охоты. Все было в наличии, и все картины, что отметил даже директор музея, находились в хорошем состоянии. Они не подмокли, нигде не были сильно повреждены.
   – Вот видите, как у нас все, даже несмотря на наводнение и затопление, хорошо хранится! – не без гордости сказал директор музея.
   – Да уж, повезло и нам и вам, – заулыбался полковник Хохлов.
   – Мы, музейщики, ко всему так относимся, бережливо, рачительно.
   – А это? – полковник кивнул на большой портрет Иосифа Виссарионовича Сталина, наполовину облупившийся, провисший на подрамнике огромным пузырем.
   – А, это… Это московский художник. В свое время много денег заработал, звание, орден. Затем, после пятьдесят третьего года, этих портретов было столько, что мы не знали куда их девать, иногда даже не принимали на хранение. Из одного обкома их штук тридцать к нам привезли, целую машину.
   – А вы говорите, хорошо и рачительно храните.
   Может, когда-нибудь и этот портрет будет представлять огромную ценность.
   – Нет, никогда не будет, – убежденно сказал Петр Петрович, – потому что, уважаемые, это не искусство, а социалистический реализм.
   – Как вы говорите? – недоверчиво ухмыльнулся полковник Хохлов.
   – Соцреализм, то бишь изображение вождей доступными их пониманию средствами и способами.
   – Слышал, майор? – сказал полковник Хохлов. – Возьми на вооружение придумку директора музея.
   – Это не я придумал, это придумали до меня – художники, которые вождей рисовали.
   – Все равно красиво, – поддержал директора музея майор Митрохин.
   – Вот что надо будет сделать, Петр Петрович, и сделать очень быстро, в течение одного дня. Эту коллекцию мы изымаем из вашего музея и перевозим в Москву.
   – А с чем, если не секрет, это связано? – поинтересовался директор музея.
   – Мы не знаем, – пожал плечами полковник Хохлов, – нам приказано.
   Он и на самом деле был не осведомлен в этом вопросе. Ему велели найти и доставить, он этим и занимался, хотя тогда его поразило, что для такого пустякового дела генерал выбрал его, полковника, а в помощь ему дал майора. Хотя, на взгляд Хохлова, тут хватило бы и двух лейтенантов ФСБ, молодых и настырных. Но приказы не обсуждаются, их надо выполнять.
   Коллекция, слава Богу, оказалась на месте, и даже вместо пятидесяти двух единиц хранения насчитывалось пятьдесят шесть.
   – А то, что картин на четыре больше, как вы на это смотрите?
   – Мы на это смотрим положительно, – и за полковника, и за себя ответил майор Митрохин.
   – Дело ваше.
   – А вы что, хотите оставить у себя в музее четыре картины?
   – Мог бы и оставить. Привезенные вами документы от министерства культуры позволяют мне сделать и то и другое. Но лучше забирайте все. А то они места занимали много, да и проблем с ними. Еще зальет, затопит подвал, потом горя не оберешься.
   – Это вы правильно говорите.
   – Но все равно, – сказал директор музея – вам придется везти эти картины к реставраторам.
   – Зачем? – удивился полковник Хохлов.
   – Как это зачем? Чтобы их привели в порядок, хотя бы помыли, почистили, ведь они пылились здесь пятьдесят лет. Правда, некоторые даже в очень хорошем состоянии, как будто только что со стены сняли… – директор краеведческого музея взял в руки небольшой холст и поднес его к свету. – Вот видите, почти в идеальном состоянии. А вот эта ни к черту не годится, – директор послюнил палец и провел по следующему полотну. За пальцем остался темный след, под которым поблескивала краска. – Их все надо чистить и мыть.
   – Ну, мы это решим. Думаю, в Москве специалисты найдутся.
   – Конечно, найдутся, – согласился директор. – У нас тут был свой специалист, главный хранитель, царствие ему небесное и земля пухом, десять дней назад трагически погиб…
   Полковник насторожился:
   – Погиб?
   – Разве я вам не говорил?
   – Ах, да! Что там с ним случилось, запамятовал?
   – Нашли в машине с простреленной головой. Непонятно, кому и что он был должен, за что его убили? Человек немолодой, несколько месяцев до пенсии, и тут – на тебе. Отработал день, сел в свою машину, поехал домой, а по дороге застрелили.
   – Бывает, – сказал майор Митрохин.
   – Говорите, он был главным хранителем? – уточнил полковник.
   – Да, да, уже два года, как работал главным. А до него тоже был неплохой человек, правда, очень сварливый.
   Был у нас такой Скуратович, вот он был специалист! Он все экспонаты на память знал, даже помнил инвентарный номер каждого, а уж в каком году привезли, откуда и кто – это он знал точно. Вот был бы он здесь, не пришлось бы искать бумаги, он точно сказал бы, где и что лежит, в какой стопочке и под каким листом.
   – Вы имеете в виду опись?
   – Ну, да, опись. Он вообще знал все, что касалось музейных коллекций. Скорее всего, он эту коллекцию и принимал.
   – И где сейчас этот ваш Скуратович?
   – Да кто его знает? Поговаривали, что где-то в Москве, а может уже преставился. В годах был человек.
   А еще я слышал, будто бы он под старость из ума выжил. Впал в маразм и все ему кажется, что его хотят извести со свету, то отравить, то зарезать, то задавить.
   В общем, старческое…
   – Бывает, – машинально согласился полковник Хохлов, размышляя совсем о другом. – Послушай, – обратился он к майору Митрохину, – сходи-ка в местное ФСБ, в прокуратуру, в милицию, узнай на всякий случай, что там по этому главному хранителю, так трагически ушедшему из жизни.
   – Слушаюсь, – спокойно сказал майор и посмотрел на одного из сторожей, который от нечего делать сидел на ящике и ковырял в зубах тоненькой щепкой.
   – Проводи, – кивнул своему подчиненному директор музея.
   Майор Митрохин направился по загроможденным всевозможными экспонатами узким коридорам, подвалам, лестницам наверх, в директорский кабинет, где оставалось его пальто.