Воронин Андрей Николаевич. Большая игра Слепого

   – Воля ваша, Федор Филиппович, но я почему-то чувствую, что это верная ниточка и, возможно, единственная.
   – Да ты представляешь, Глеб Петрович, чтобы залезть в архив, в картотеку, в личные дела офицеров нужно специальное разрешение. Придется просмотреть сотни личных дел. В надежде, что авось повезет, рисунок безумного старика совпадет с фотографией.
   – То-то будет удача, – незлобно, но в тон Потапчуку, рассмеялся Сиверов.
   – А еще что-нибудь у тебя есть?
   – Есть, – кивнул Глеб. – Есть особая примета этого мужчины.
   – Ну… – с интересом посмотрел на Глеба генерал Потапчук.
   – У него что-то с правой рукой.
   – Что именно?
   – На правой руке он носит перчатку. Он дважды появлялся в Смоленске, и все время на правой руке у него была перчатка.
   – Ты говоришь, в феврале месяце? Так ведь оно и не мудрено, зима на дворе.
   – Да, да, все так. Только любой нормальный человек перчатки снимает в помещении. И здоровался он левой рукой. Я почему-то верю старому хранителю, и мне кажется, что начать нужно, Федор Филиппович, не через отдел кадров ФСБ или КГБ, а вернее будет через…
   – Через поликлинику?
   – У них ведь должны храниться медицинские карточки всех сотрудников? Ведь каждый офицер проходит диспансеризацию и раз в несколько лет полностью обследуется…
   – Логично, – сказал Потапчук, наливая себе и Глебу кофе. – Слушай, Глеб Петрович, скажи честно, как это у тебя получается, занимаясь одним делом, сразу же войти в другое? У меня такое предчувствие, – тонкая улыбка появилась на лице генерала, – что предложи я тебе сейчас заняться еще и третьим, и у тебя тут же появится какой-нибудь человек, связанный именно с этим делом, а самое главное – мы об этом человеке знать незнаем. Как это ты так ухитряешься, а?
   – Не знаю, генерал, – рассмеялся Сиверов, но его смех был немного усталым, хотя и веселым. – Может, просто-напросто я везучий, и на меня, как мухи на мед, летят все эти свидетели, подельщики, участники?
   Я и сам не знаю. Ведь мог послать надоедливого старика куда подальше? Мог, – сам себе ответил Глеб, – но почему-то не послал. Наверное, я чувствовал, что он мне понадобится, что именно безумный Скуратович, «хранитель тайн», как он себя называет, принесет мне нужную информацию.
   – Послушай, Глеб Петрович, а что со стариком?
   Чем он мается?
   – Мания преследования, как я понимаю. Ему все кажется, Федор Филиппович, что его хотят извести, сжить со свету. То ему чудится, будто стекло толченое в кашу подсыпали, то соседи газом травят, то родная дочь вместо макарон крысиные хвосты варит.
   – Крысиные хвосты? – ахнул генерал Потапчук.
   – Ну, не крысиные, так мышиные. Крысиные слишком толстые, – с видом знатока заметил Глеб.
   Генерал Потапчук даже вздрогнул: Глеб рассуждал о крысиных и мышиных хвостах настолько серьезно, что можно было усомниться и в его здравомыслии. Не мог же он спятить за пару дней в сумасшедшем доме…
   – Так вот, этот Скуратович уже третий или четвертый раз в психлечебнице. Я говорил с врачом, его случай клинический. В таком возрасте избавиться от навязчивого бреда почти невозможно. А еще у этого старика удивительная память, врач сказал, а я проверил и убедился. Он утверждает, что помнит инвентарные номера практически всех экспонатов в областном краеведческом музее. Представляете, Федор Филиппович, сколько там может находится на хранении экспонатов?!
   – Наверное, от этого у него крыша и поехала, – сочувственно кивнул генерал Потапчук.
   – Может, и от этого, хотя я думаю.., знаете, от чего?
   – Отчего же? – спросил Потапчук.
   – Думаю, крыша у Скуратовича поехала от непризнанности и неоцененности.
   – В каком смысле?
   – Ну, не ценили его. Представляете, человек всю жизнь проработал хранителем музея, более сорока лет на одном месте. Столько сделал для музея, так берег вверенные ему ценности… А его отправили на пенсию и забыли – можно сказать, списали за ненадобностью.
   Ведь эту коллекцию в сорок шестом году он и принимал на хранение…
   – Он?
   – Так Скуратович, во всяком случае, утверждает. А у меня нет оснований ему не верить. Между прочим, в коллекции правда на четыре картины больше, чем по описи?
   – Правда… Неужели действительно память у старика в порядке? В общем, Глеб, слушай: меня уже сегодня по этому делу с картинами дергали, и дергали не только меня. Вот я сижу здесь с тобой, кофе распиваю, а мои коллеги на совещании у директора ФСБ отдуваются.
   Совещание-то директор созвал именно по этому делу и разнос дает – будь здоров, можешь мне поверить.
   – Верю, – вздохнул Сиверов.
   – Так что давай действовать. Я, конечно, посуечусь.
   Лично позвоню главврачу поликлиники, чтобы дали возможность просмотреть все карточки. Хотя подожди, Глеб… А если этот, – генерал посмотрел на портрет, – если он не из Москвы, если его служебное удостоверение вообще фальшивое, что тогда?
   – Не знаю. Тогда стану думать над чем-нибудь другим. Но пока мне кажется, что за эту ниточку стоит потянуть: возможно, безумный старик указал единственно верный путь. В конце концов, когда происходили те события, он был еще в своем уме.
   – Верно ты это подметил.
   Генерал Потапчук откинулся на спинку кресла с таким выражением лица, словно тяжелая ноша, давившая ему на плечи, вдруг как по волшебству исчезла.
   Наконец-то выдалась минута, когда можно было перевести дух. Федор Филиппович тряхнул седой головой, причем так сильно, что массивные очки едва не соскользнули с носа. Генерал придержал их тонкими пальцами, бережно водрузил на место, несколько раз моргнул и сказал сердито:
   – Нельзя расслабляться, Глеб Петрович, нельзя ни на секунду. Как только расслабишься – жди подвоха.
   – А я и не расслабляюсь, – сказал Сиверов, допивая кофе. – Значит, так, Федор Филиппович, вы сейчас звоните в поликлинику Московского КГБ и я поеду туда. Попробую просмотреть, рее медицинские карты офицеров КГБ.
   – Нелегкое это дело, большая работа.
   – Надеюсь, у них там все уже давным-давно загнано в компьютер, и мне не придется рыться в пыльных бумагах.
   – Думаю; что да; – спокойно ответил генерал, подвинул к ногам свой старый потертый портфель, потом поставил его на колени и быстро, словно бы кто-то засек время на секундомере, расстегнул старые потертые замочки. В портфеле, рядом с папкой с бумагами по коллекции барона Отто фон Рунге, лежал сотовый телефон.
   – Я сейчас позвоню, обо всем договорюсь.
   – Да, да, пожалуйста, буду премного вам благодарен, – пошутил Глеб, словно речь шла о дело, касавшемся лично его и не имевшем никакого отношения к генералу Потапчуку.
   Тот устало улыбнулся:
   – Ты не шути, Глеб Петрович, дело действительно серьезное. Под вопросом миллиарды долларов – немцы обещают большой кредит. Так что надо постараться, а иначе рабочие будут сидеть без зарплаты, а это значит, без куска хлеба. И не только Кузбасс, но и Воркута может подняться, им сейчас ой как тяжело! – генерал Потапчук говорил о шахтерах так, будто это были его родные братья и он всей душой болел за них.
   И Глебу это понравилось, хотя он сам до этой минуты о шахтерах и не вспомнил. Его сейчас не интересовало, зачем президенту понадобилась коллекция, его интересовало другое: как отыскать пропавшие картины, как выйти на этого офицера КГБ, который, как подсказывало Глебу чутье, завязан в деле, и если не является организатором преступления, то что-то о нем знает, причем, такое…
   Додумать Глеб не успел. Он прислушался к голосу генерала Потапчука – тот уже минуты две вежливо и настойчиво разговаривал с другим генералом ФСБ.
   – Да, Федор Молчанов. Через полчаса он будет у вас.
   – … – Да, да, Петр Васильевич, обязательно.
   – … – Нет, это даже не моя просьба, это можно оформить как распоряжение директора ФСБ. Если вам угодно…
   – … – Да, я прекрасно понимаю: секретность, секретность превыше всего. Если есть необходимость, то вам через десять минут перезвонят от директора ФСБ. Вы хотите этого? Вы что, не доверяете мне?
   «Черт бы их подрал с их секретностью! – мысленно выругался Глеб. – Вечно у них все под запретом, инструкции, инструкции… И за всеми этими бумагами, распоряжениями, приказами, подписями и печатями они вообще разучились работать. Нет распоряжения – нет работы. Начинают действовать, только когда жареный петух клюнет в задницу. Ох уж эти генералы!» – подумал Глеб о высших чинах ФСБ, не относя, правда, к ним генерала Потапчука.
   Глеб прекрасно знал, что Потапчук в случае чего не остановится ни перед какими формальностями, никакие самые строгие инструкции его не переубедят, если он уверен в своей правоте. Генерал будет стоять на своем до конца, а если понадобится, то поднимет на ноги все начальство, вплоть до самого президента, как уже случалось не однажды за долгие годы их знакомства и совместной работы.
   – ..значит, мы договорились, да?
   – … – Так я присылаю. Запишите фамилию: Федор Молчанов, человек от меня.
   – … – Все, что он попросит.
   – … – Естественно, секретность есть секретность. Подписку о неразглашении, даже среди сотрудников, я уже от него получил. Так что можете не беспокоиться, бумаги придут вскоре. Дело очень срочное, некогда мне разводить бумажную канитель.
   – … – Ах, даже так! – воскликнул Потапчук. – Ну, что ж, генерал, я хотел по-хорошему. Но если не получается, извольте. Я надеялся на ваше доброе отношение ко мне, да и к вашей службе, но если вы стоите на своем, мне придется обратиться выше. Учтите, буквоедство никого никогда до добра не доводило!
   «Черт бы их подрал!» – опять беззлобно подумал Глеб.
   Потапчук выключил телефон и зло прошелся по комнате от окна до двери.
   – Черт бы их всех! Мать их… – Генерал так рассвирепел, что утратил свое обычное спокойствие и уравновешенность. – Да чтоб вы там все… Не хочется, терпеть не могу звонить начальству и вообще начальства не люблю.
   А ты, Глеб Петрович, как относишься к начальству?
   – Нормально отношусь. Но лучше к начальству никак не относиться.
   – Выходит, ты ко мне, к генералу Потапчуку, относишься никак?
   – Нет, к вам я отношусь нормально, – Глеб засмеялся, и его улыбка была красноречивее любых заверений и клятв в дружбе.
   – Ладно, Бог с ними со всеми! – генерал отвернулся от Глеба и вновь крепко прижал к уху телефон. – Полковник Пушкарев?
   – … – Потапчук беспокоит. Соедини меня срочно с директором.
   – … – По какому делу? Скажи, по коллекции, он поймет.
   – Тогда соединяю, хотя директор сейчас очень занят, но для вас… – услышал Глеб голос в трубке.
   – А мне плевать, – усмехнулся Потапчук, – он сказал звонить в любое время дня и ночи, вот я и звоню, а сейчас, между прочим, не ночь и даже не обед.
   Так что, будь добр, соедини…
   В трубке щелкнуло, тон генерала Потапчука разительно изменился. Он говорил с директором ФСБ спокойно, уравновешенно, сослался на кучу инструкций и распоряжений разных лет. Названия циркуляров, даже старых, генерал Потапчук помнил наизусть и при случае любил щегольнуть своими познаниями. Это производило впечатление не только на его подчиненных, но и на его начальство.
   – Через десять минут? – переспросил Потапчук и, выслушав ответ, удовлетворенно отозвался:
   – Спасибо.
   Поговорив с директором ФСБ, генерал с присвистом выдохнул воздух. Вид у него был такой, словно он только что вбежал на пятый этаж и на лестничной площадке, прямо перед дверью, переводит дыхание.
   – Ну, Глеб Петрович, все в порядке. Через десять минут этому долбанному медику дадут такой нагоняй!
   Хотя я его понимаю, кому охота подставлять свою голову? Все страхуются. Это только ты; да еще считанные единицы могут себе позволить играть в открытую и не ссылаться на дебильные циркуляры. Хотя, с другой стороны, без них нельзя, документы есть документы, и допуск к ним должен быть строгий. Словом, порядок, тебе все покажут. Сейчас главврач получит распоряжение, так что можешь безотлагательно отправляться туда. Хочешь я тебя завезу на своей машине, к самым дверям домчу?
   – Нет, спасибо, – хмыкнул Глеб, – я лучше на своей.
   – Ладно, только держи меня в курсе. Если что найдешь – сразу же свяжись со мной, я буду у себя в кабинете. Телефон ты знаешь.
   – Да уж, как «Отче наш». Толкни меня ночью, и я назову его сразу.
   – Вот и молодец, – растрогавшись, похвалил своего агента генерал.
   – Давайте, Федор Филиппович, еще по чашечке кофе?
   – По чашке кофе? – изумился генерал.
   Он так старался как можно быстрее все устроить, и вдруг Глеб Сиверов предлагает еще посидеть, почаевничать, поточить лясы.
   – Я все равно успею, – убежденно сказал Глеб, – так что не надо дергаться. Поспешишь – людей насмешишь.
   – Да, лучше, конечно, действовать не торопясь. Но время, время, Глеб Петрович, времени у нас в обрез, – генерал показал на циферблат своих часов, и для пущей убедительности постучал по нему ногтем.
   – Время – понятие растяжимое, – Глеб включил кофеварку. – Десять минут туда, десять минут сюда ничего не решат. Хотите анекдот расскажу, генерал?
   – Анекдот? – Потапчук слегка растерялся. – Ты что, с ума сошел? Самое время анекдоты травить! Хорошо тебе, ни перед кем, кроме меня, не отвечаешь…
   – Я перед собой в первую очередь отвечаю.
   – Это серьезно.
   – Послушайте, Федор Филиппович, хороший анекдот, вы любите такие, я же вас знаю.
   – Ладно, валяй. В дурдоме, что ли, услышал?
   – Да нет, генерал, в бане.
   Потапчук расхохотался.
   – Уже смешно!
   – Так вот, генерал, летит над Москвой Господь Бог со своими ангелами. А дело как раз в студенческую сессию.
   Летят они над общежитием Плехановского института…
   – Академии, – поправил генерал.
   – Бог с ней, над общежитием академии. Смотрят в окна, а там студенты сидят, зубрят конспекты, к экзамену готовятся. Ангел и говорит Господу:
   «Эти наверняка сдадут экзамены».
   «С чего ты взял?» – спрашивает Всевышний.
   «Вон как старательно зубрят».
   «Нет, не сдадут», – покачал головой Всевышний.
   Летят дальше. Пролетают над общежитием МГУ, а там студенты еще активнее к экзаменам готовятся, книгами все завалено, страницами шуршат, нервничают, учат.
   Ангел и говорит Господу:
   «А вот эти, Всевышний, точно сдадут, вон как стараются».
   «И эти не сдадут», – отвечает Господь Бог.
   Ангелы, услышав это, опешили, но вопросов задавать не стали – им по чину не положено. Пролетают над общежитием ВГИКа, а там студенты пьют, гуляют, танцуют, с девчонками развлекаются, в общем, дым коромыслом, шум, гам, смех, стаканы звенят, вино льется рекой. Посмотрели на это дело ангелы и говорят хором:
   «Ну эти все экзамены завалят, совсем не готовятся».
   А Господь Бог рассмеялся в седую бороду и говорит своим ангелам:
   «Ошибаетесь, друзья мои, вот эти-то как раз сдадут».
   Ангелы застыли в воздухе, не выдержали и спрашивают у Господа:
   «Почему же эти сдадут, а те нет?»
   Господь Бог вполне серьезно отвечает:
   «Эти сдадут, потому что только на меня и уповают, вот поэтому у них все будет тип-топ».
   Потапчук засмеялся так, как не смеялся уже, может, месяц. Он хохотал как безумный, хлопал себя по коленям, и Глебу даже показалось, что "генерал сейчас пустится в пляс.
   – Ох, и анекдотец ты мне подкинул, замечательный! Надо его директору рассказать. Обязательно на каком-нибудь важном совещании вверну. Ладно, давай, разливай кофе, уже кипит.
   Глеб наполнил чашки. И только тогда генерал, утерев слезы на покрасневших глазах, пристально посмотрел на Глеба и спросил:
   – А к чему это ты, Глеб Петрович, мне этот анекдот рассказал?
   – Хороший анекдот, правда, Федор Филиппович?
   – Хороший… Но не зря же ты его сейчас вспомнил?
   – Не зря, генерал, – согласился Глеб. – Вот ваши сотрудники работают, работают, ни дня, ни ночи им нет, а надо на Бога побольше надеяться. Только на него и уповать.
   – На Бога надейся, а сам не плошай, – немного грустно произнес генерал Потапчук.
   – А я всегда на него надеюсь, – признался Глеб, – и самое интересное, что он меня никогда не подводил.
   Я его – да, случалось такое.
   – Не поминай имя Господа всуе, Глеб Петрович.
   – Да я к слову, генерал.
   Мужчины допили кофе, выкурили по сигарете, и Глеб Сиверов первым покинул конспиративную квартиру. Соблюдая все меры предосторожности, он вышел со двора, оглянулся, обошел дом. Слежки не было.
   Все это Глеб проделывал уже чисто автоматически.
   За долгие годы привычка следить за обстановкой стала неотъемлемой частью натуры, такой чертой характера, от которой невозможно избавиться. И Глеб, даже когда и не следовало, оглядывался, а потом, случалось, неумело врал что-то Ирине в объяснение.

Глава 16

   Павел Павлович Шелковников в элегантном костюме и шикарном галстуке, поблескивая идеально начищенными ботинками, расхаживал по картинной галерее на Кузнецком мосту. Время от времени он обращался к миловидной женщине с бриллиантовыми серьгами в ушах, на плечах которой покоилась норковая шуба: в помещении было довольно-таки прохладно. Картины стояли у стен, несколько рабочих возились с ними, переставляя с места на место – совершенно без надобности, на взгляд неспециалиста…
   – Так вы вот это все хотите завезти в Германию?
   – В принципе, да, – кивнула женщина-менеджер.
   – Томочка, Тома, – каким-то чересчур мягким и сладким голосом говорил Шелковников, – вообще-то замечательная экспозиция, но почему одни картины?
   К ним бы немного скульптур.
   – Пластика будет, ее еще не подвезли, часть уже здесь, но ящики пока не распакованы.
   – Большая экспозиция, – восхищенно промолвил Павел Павлович, прищелкнув языком, подошел к одной из картин и стал рассматривать ее с видом знатока. – Да, я думаю, это будет очень шумное мероприятие.
   – Если вы свободны, Павел Павлович, то можете поехать с нами. Документы на вас мы уже подали.
   – О, замечательно. Тома, даже не знаю, как вас и благодарить.
   – Не благодарите, вы так много для нас сделали.
   – Вы мне льстите.
   О том, что документы на его имя поданы, Шелковников знал и без Тамары Васильевой. Вариант отправиться за границу с солидной выставкой был довольно-таки привлекательным. Поистине, думалось Шелковникову, сам Всевышний дарит шанс. Ведь вывезти свернутые в рулон картины с выставкой проще простого. Его знают, никто особо придираться не станет, с таможней уже давным-давно договорено, а выставка едет от Российского министерства культуры. Так что все складывалось наилучшим образом.
   На бледном лице Павла Павловича появилась заигрывающая улыбка. Он обнял Тамару за плечи, привлек к себе:
   – Ну, Томочка, спасибо тебе огромное! Я твой вечный должник. А сама-то ты будешь там?
   – Я еще не решила, у меня сейчас идет другой проект – с Сан-Франциско. Возможно, мне придется полететь в Штаты.
   – О, это вообще замечательно!
   – Я уже устала, Павел Павлович, от разъездов. Это раньше мечталось, а теперь – работа, рутина.
   Менеджер картинной галереи и одна из ее совладелиц к своему консультанту относилась с большим почтением и побаивалась его. То ли она знала о его славном боевом прошлом, о долгих годах работы в органах КГБ, то ли по другой причине, но Шелковникова она опасалась, и Павел Павлович это чувствовал. Под хорошее настроение ему захотелось растопить лед в их отношениях, и он, неисправимый дамский угодник, принялся кокетничать с миловидной женщиной, вполне сохранившей свою привлекательность, несмотря на сорок с небольшим лет.
   Тамара хохотала, уворачиваясь от объятий Павла Шелковникова. Неизвестно, чем бы кончились эти заигрывания, если бы в экспозиционный зал не вбежала длинноногая девушка в короткой кожаной юбке. Под сводами зала гулким эхом разнесся ее возглас:
   – Павел Павлович, вас срочно к телефону!
   – Меня к телефону? У вас? – отстраняясь от Тамары, удивленно переспросил Шелковников.
   – Да, да, вас, срочно!
   – И кто? – не выпуская женщину из объятий, воскликнул Шелковников.
   – Мужчина. Но он не назвался, сказал лишь, что ваш старый знакомый, по важному делу.
   – Старый знакомый? – Шелковников поморщился.
   Он не любил звонков своих старых знакомых, те, как правило, обращались к Павлу Павловичу с одной просьбой – ссудить денег. А давать в долг Шелковников не любил.
   – Ладно, иду. Томочка, извини, потом договорим, – Шелковников провел гладко выбритой щекой по сверкающему мехом плечу. – У вас замечательная шуба. Тома.
   – Да, ничего, канадская, – улыбнулась Тамара Васильева и тут же принялась отдавать распоряжения двум рабочим в грязных синих халатах, которые разбирали экспозицию. – Это в угол, а вот эти картины – к стене.
   Графику пока не трогать. Оставьте в покое стекло и делайте все быстрее, я вам плачу, а вы ходите и курите.
   Шелковников вошел в небольшую комнату, стены которой занимали стеллажи с картинами. Телефонная трубка лежала на журнальном столике, под ней – каталог аукциона «Кристи» конца прошлого года. На этом аукционе Шелковников присутствовал.
   Он небрежно взял трубку и уселся на изящный вертящийся стул – тоже в своем роде произведение искусства.
   – Алло, слушаю, – немного недовольным голосом бросил он в микрофон.
   – Павел Павлович, добрый день! – услышал он из трубки густой бас.
   – Здравствуйте. С кем имею честь говорить?
   – Ты что, не узнал меня? Старых друзей не узнаешь, так сказать, однополчан?
   – Извините, что-то не узнаю.
   Голос звонившего был ему смутно знаком, но Шелковников не мог припомнить, кому он принадлежал.
   – А ты подумай, напряги серое вещество.
   Шелковников все не отвечал, и невидимому абоненту, скорее всего, надоело играть в молчанку.
   – Хохлов беспокоит, помнишь такого?
   – Ба, – воскликнул Шелковников, – Владимир Адамович! Сколько лет, сколько зим! Куда ты вообще пропал?
   – Я-то никуда не пропадал, все там же. Это ты пропал, исчез из поля зрения наших органов.
   – Ну, так уж и исчез, – криво усмехнувшись, произнес Шелковников, – от вас разве скроешься.
   – Это точно, не скроешься. Но знаешь, сколько времени я потратил, пока тебя отыскал?
   – Минут десять, наверное.
   – А вот и ошибаешься, Павел Павлович, целых полчаса потребовалось. Конспирируешься?
   «На хрена я им нужен?» – мелькнуло в голове у Шелковникова.
   – Ага, по сравнению со мной Штирлиц – мальчишка-дилетант, – хмыкнул Шелковников. – И что ты мне хорошего скажешь, Владимир Адамович?
   – Хорошего ничего не скажу.
   – Тогда зачем беспокоишь? – со сдавленным смешком проговорил Шелковников. – Плохого-то своего хватает.
   – Дело к тебе есть. Может, ты чем-нибудь сможешь мне помочь?
   – Может, и смогу, если объяснишь суть дела, – Не телефонный разговор, Павел Павлович, давай-ка встретимся. Делов-пирогов на час, не больше, да и не виделись мы с тобой уже…
   – С 1991 года, – подсказал Шелковников.
   – Да. Как ты уволился, так мы с тобой больше и не встречались. А ведь когда-то были у нас славные денечки. Помнишь?
   – Были, были, как забыть, – согласился Шелковников, морщась все более и более недовольно.
   Если бы сейчас кто-нибудь увидел его выражение лица, то наверняка подумал бы, что Шелковников разговаривает со своим врачом, и тот ему зачитывает самый неутешительный диагноз.
   – Ты сейчас где, откуда звонишь?
   – Звоню я тебе из машины. Если ты свободен, могу сейчас подскочить.
   – Так значит ты, Владимир Адамович, все еще в конторе служишь? Не подался на вольные хлеба?
   – Нет, Павел Павлович, я не так смел, как ты. Не могу я все бросить и заняться вольным промыслом.
   Это ты у нас смельчак и умелец.
   – Не скромничай, Владимир Адамович, ты тоже малый не промах. Небось, уже подполковник?
   – Бери выше, полковник. Три звездочки имею.
   – Полковник? Ну, я тебя поздравляю, тогда действительно есть повод встретиться.
   – Я за тобой заеду. Минут через двадцать-тридцать буду у тебя.
   – Не за мной, а ко мне.
   – Брось к словам придираться.
   – Адрес хоть знаешь?
   – Раз звоню, стало быть, знаю. До встречи, – бросил полковник Хохлов, и в трубке раздались короткие гудки.
   А Шелковников еще полминуты сидел, держа в руках трубку телефона. На душе у него стало нехорошо.
   «Что за черт? Что за дьявольщина? Вот не было печали… Зачем я понадобился Хохлову, что он из-под меня хочет? Ох, не нравится мне это…»
   В экспозиционный зал Павел Шелковников вышел с озабоченным лицом, и Тамара это заметила:
   – Что-нибудь стряслось, Павел Павлович, у вас такой вид?..
   – Ничего особенного, старый приятель позвонил.
   Ох, уж эти старые приятели, как они меня достают, вы бы только знали! Всем что-нибудь надо: помочь, похлопотать, устроить…
   – Меня тоже одолевают, но приятельницы, к мужчинам у меня претензий нет.
   – Вы же, наверное, знаете, Томочка, если человек разбогатеет, у него становится мало друзей, зато слишком много родственников, старых знакомых.
   – Еще бы, по себе знаю.
   – Вот, сейчас он ко мне и заедет.
   – Кто?
   – Один начальник из ФСБ.
   – Из ФСБ?
   – Да, да, Тома, полковник. А когда я служил, он был капитаном.
   – Значит, сделал карьеру.
   – Да разве это карьера, Тома, о чем вы говорите! – Шелковников так покачал головой, словно ФСБ было сборищем бездельников и лежебок, способных только вымогать деньги из честных предпринимателей, к коим Тамара Васильева и Шелковников себя относили. Хотя в их честности можно было усомниться даже после беглого знакомства…