Воронин Андрей Николаевич. Большая игра Слепого

   – – Ты что, уже все сделал? – изумился Потапчук.
   – А чего тянуть? – Глеб Сиверов уселся в мягкое кресло и блаженно потянулся. – Нет уж, увольте, больше я спать на панцирных сетках и питаться в больничных столовых не стану.
   – Ты хочешь сказать, что похудел за ту пару дней, которые я тебе не видел?
   – Не пару, – покачал головой Сиверов, – это тут, на свободе, дни летят незаметно, так, что неделя может показаться одними сутками. В лечебнице время растянуто, у меня такое чувство, что нужно сдавать часы в ремонт, а то они идут то медленно, то быстро – в зависимости от того, по какую сторону больничного забора я нахожусь.
   – Ну, ничего, ничего, иногда полезно на время сменить обстановку, – немного оттаивая душой, проговорил генерал, присел в другое кресло, принялся расставлять чашки на низком журнальном столике.
   – Сколько у вас времени? – спросил Слепой, взглянув на свои только что упомянутые часы.
   – Честно говоря, немного, хотя я предпочел бы просидеть здесь до самого вечера. Хотя и вечером меня найдут.
   – Тогда скажу коротко: все отлично.
   – В каком смысле отлично?
   – Я сделал все, как вы просили. Вы оказались совершенно правы. У меня есть доказательства, что это именно Борис Элькинд из чистого любопытства залез в компьютерную сеть ФСБ. Вот – он засунул руку за пазуху и вынул сложенную вчетверо компьютерную распечатку.
   Федор Филиппович с недоверием смотрел на черные строчки.
   – Это так, для наглядности, распечатал пару файлов. Командировки сотрудников, загранкомандировки, по СНГ, по России. Все четко и вполне доступно.
   – Не может быть, мне же обещали, что усложнят доступ.
   – Может, Федор Филиппович, может.
   Потапчук даже побледнел, затем надел очки и стал искать в ведомости своих людей. В глаза ему с ходу бросились две фамилии. Все сходилось. Он вспомнил, как сам подписывал командировки две недели тому назад – выходит, информация являлась свежей и суперсекретной.
   – Как ты это сделал? – дрогнувшим голосом поинтересовался генерал.
   – Это не я, а тот парнишка – Боря Элькинд, вундеркинд чертов.
   – Ясно. Я передам это полковнику Синицыну, он отыщет парня и…
   – Федор Филиппович, я могу дать один хороший совет: если вам нужна надежная защита для компьютеров, то пригласите Борю Элькинда на работу. Он за полставки сделает вам то, чего не сделает лучший компьютерщик из управления.
   – Я уже и сам догадался. Ну, отлично, Глеб Петрович, поздравляю тебя, – Потапчук вяло пожал руку Сиверову и тут же вспомнил:
   – Да, я дам распоряжение, чтобы из компьютерной сети психлечебницы вытерли имя Федора Молчанова. Возможно, оно тебе еще пригодится для других дел.
   – Не стоит трудиться, – усмехнулся Глеб, – Боря уже вытер.
   Брови Потапчука поползли вверх, и он, словно хотел остановить это движение, прикрыл лоб рукой.
   – Ну вы, ребята, даете.
   – А знаете, Федор Филиппович, что он еще в состоянии сделать? Если бы я не находился рядом с ним в этот момент, то он преспокойно вписал бы в компьютер главврача психлечебницы всех ваших сотрудников, выезжавших в командировки и поставил бы им диагнозы от шизофрении до буйного помешательства.
   – Я и сам бы сейчас согласился на недельку-другую «закосить в дурдом», – усмехнулся генерал Потапчук, отпивая глоток кофе, – но если бы в сумасшедшем доме вдруг оказалось бы столько сотрудников ФСБ, то это стало бы подозрительным.
   – Если вы думаете, Федор Филиппович, что у сотрудников ФСБ самая нервная в мире профессия и поэтому они чаще других сходят с ума, то вы ошибаетесь. Там представлены все профессии, которые только есть в трудовом законодательстве. Кого мне только не приходилось встречать в коридорах!
   Потапчук махнул рукой:
   – В другой день, Глеб Петрович, я с удовольствием послушаю твои рассказы, но сейчас у меня голова другим занята. Вот ты говоришь, а я не воспринимаю – забота так мозг и сверлит, так и гвоздит.
   – Что-нибудь серьезное?
   – Серьезней некуда. Но я тебе не буду забивать голову своими проблемами. Ты, наверное, устал, да и дома еще не был.
   – Да, Федор Филиппович, решил сперва с делами развязаться, а потом домой, чтобы голова была чистой и светлой.
   – Знаешь, Глеб Петрович, все-таки я хочу тебя об одной услуге попросить…
   – Если за бутылкой сбегать; генерал, то всегда пожалуйста, а если что-нибудь более серьезное, то увольте.
   – Серьезное, еще какое серьезное, честь мундира затронули. Но тебе легче, ты отвык форму носить.
   – Как, вашего? Так и вы же его не носите, я вас всего один раз и видел в форме.
   – Да уж, знаешь ли… Не люблю я носить мундир – не на параде.
   – Так в чем дело? – Глеб понял: разговор сейчас пойдет деловой.
   Понял он и то, что у генерала большие проблемы: очень уж тот невнимательно слушал его отчет, даже не дождался полного доклада. Похоже, отдохнуть в ближайшее время не придется…
   – Документы я тебе показывать не стану, тем более, они остались в управлении. Расскажу на словах, может, что-нибудь посоветуешь.
   – С удовольствием послушаю, – соврал Глеб, но произнес он эти слова так, что Потапчук даже не заподозрил иронии.
   – Пропало восемь картин. Ты, конечно, в живописи не специалист?
   – Как это – не специалист? Я во всем специалист.
   Нарисовать картину не смогу, но хорошего художника вижу сразу.
   – Тут вот какое дело, Глеб Петрович… Пятьдесят лет тому назад из Баварии, из поместья барона Филиппа Отто фон Рунге была вывезена коллекция живописи. Тогда, сам знаешь, много вывозили – мебель, барахло и картины тоже. И, как ты догадываешься, все эти картины очень долго хранились в запасниках, не экспонировались.
   За полвека отдали только Дрезденскую галерею и еще с полдюжины коллекций, а остальное так и осталось в России. Это все присказка, а сейчас сказка начнется…
   – Я слушаю, слушаю.
   – Надеюсь, ты слышал, сейчас только и ведутся разговоры о реституции вывезенных вовремя войны ценностей.
   – Как же, слышал, – кивнул Глеб, наливая себе чашку кофе и ощущая острое желание закурить.
   Генерал это понял и тут же услужливо достал порте ига ;т:
   – Закуривай.
   – Спасибо, – сказал Глеб, щелкнув зажигалкой.
   – Но дело даже не в самой реституции… Пусть у Госдумы голова от нее болит. Наш случай предельно конкретный, но на нем отрабатывается сам принцип возвращения вывезенного в обмен на кредиты, которые во много раз превышают стоимость возвращаемого.
   – Думаете, кредиты не придется возвращать?
   – Простил же Запад кредиты, выданные Польше, простит и нам, никуда не денется.
   – Ладно, вернемся к конкретике.
   – Коллекция барона фон Рунге, о которой идет речь, хранилась в Смоленском краеведческом музее, где-то у них там в подвалах, в запасниках. Когда же именно ее потребовалось вернуть, обнаружилось, что из нее исчезли восемь картин. Но не просто исчезли, без следа… На их место в ящики были вложены восемь искусно сработанных подделок. Понимаешь, никто бы и не хватился пропажи, разве, может, лет через двадцать-тридцать, не случись оказия. Тут как раз наш президент встречается со своим другом Гельмутом Колем и обещает ему, что коллекцию барона вернут объединенной Германии, сделают, так сказать, жест доброй воли. И знаешь, никаких проблем. Тут же были даны поручения, коллекцию нашли, перевезли в Москву.
   А когда пыль стерли в Пушкинском музее – там реставраторы над картинами колдовали – у одного из них возникло сомнение. Стали смотреть, сличать, проверять и установили, что восемь картин поддельные. И тут никуда не денешься, как ты понимаешь, Глеб Петрович, президент канцлеру пообещал, а слово президента не воробей, вылетело – держи.
   – Где-то я уже об этом слышал.
   – Наверное в теленовостях. И как ты себе представляешь, возвращает президент канцлеру коллекцию в торжественной обстановке, а там восемь подделок. Шум, гам, статьи ругательные, мол, русские не могут обеспечить сохранность чужих ценностей, а отдавать их не собираются, сгноят все в запасниках – варвары, таким и кредиты не помогут. Подорван престиж государства. Да и владелец коллекции, вернее, наследи и к барона, один из руководителей «Дойче банка», а именно этот банк пообещал дать кредит. Вот и смотри, какая каша заваривается: картины вернуть мы не можем, и президент, естественно, свое слово отменить не имеет права. Не возьмешь же назад обещание, данное перед телекамерами? Можно, конечно, сказать, что Дума уперлась, вернуть не позволила, но какой же он после этого президент?
   – Да уж, – заметил Глеб, почесывая пальцами висок, – от таких новостей хочется назад, на панцирную сетку, за высокий забор.
   – Вот и я думаю, что в психиатрической клинике спокойнее, на все вопросы можно корчить рожи и показывать язык.
   – Не очень-то его там покажешь. Доктора строгие, сделают инъекцию – и будешь лежать, словно полено, в холодном поту, ни рукой ни ногой не шевельнешь.
   – Надеюсь, тебе-то инъекций не делали?
   – Не успели. Даже таблеток не давали, только витамины.
   – Ну и слава Богу, – заулыбался Потапчук. – Так что ты обо всем этом думаешь?
   – История, генерал, дрянь.
   – Я и без тебя знаю, что история – хуже некуда.
   Но мы должны найти настоящие картины, если они еще существуют…
   – Погоди, погоди, Федор Филиппович, – Глеб сцепил пальцы, хрустнул суставами, – погоди, погоди… А почему всплыла именно эта коллекция, других, что ли, нет? От кого исходило предложение?
   – Предложение, как ты понимаешь, исходило от германской стороны, наш президент, будь его воля, о реституции не вспоминал бы. Канцлер Коль назвал именно эту коллекцию. Коль – большой специалист в живописи?
   – Думаю, незадолго до встречи с нашим президентом и он не подозревал о ее существовании. Наверное, наследничек барона, когда Коль обратился к «Дойче банку» с предложением выдать России кредит, прикинул, что он может кос о чем попросить канцлера, так сказать, услуга за услугу. Вот он и решил под это дело вернуть семейные ценности. Канцлер его просьбу перебросил нашему президенту. А тот, полагая, что с нашей стороны все в порядке, сверился со списком через своих помощников, те доложили: коллекция в наличии, находится в Смоленске, и он ответил Колю положительно, мол, да, вернем. Вот и получилась досадная нестыковка. Если бы президент не пообещал…
   – Понятно, – протянул Глеб, – лучше бы он отдал золото Шлимана.
   – Кого, кого? – насторожился генерал.
   – Золото Шлимана, тоже у нас с войны хранится.
   – А кто такой Шлиман?
   – Археолог, который гомеровскую Трою раскопал, – ответил Глеб.
   – Завидую я тебе.
   – В каком смысле?
   – Времени у тебя много свободного, книжки успеваешь читать.
   – Мне про него Ирина рассказала.
   – Вот видишь, у тебя времени хватает с женой поговорить.
   – Не всегда, генерал, и вы это знаете.
   – Хоть иногда-то у вас есть возможность пообщаться?
   – Иногда есть. Послушайте, Федор Филиппович, я хотел бы получить документы по этому делу, все-, которые у вас есть.
   – Не зря я всегда в тебя верил, – генерал откинулся в кресле.
   Даже если бы сейчас в портфеле Потапчука зазвонил телефон, он бы не сильно огорчился. У него с души словно упал тяжелый камень: как-никак, поделил ответственность, перебросил часть ее на плечи надежного человека, который ни разу его не подвел. Глядя на лицо своего агента, на первый взгляд бесстрастное, генерал понял: Сиверову известно что-то большее, чем ему и всем его сотрудникам.
   Откуда и каким образом, генерал понять не мог, а расспрашивать ему не хотелось, чтобы не разочароваться.
   «Может, действительно, не в кабинетах начальства, а именно здесь, в этой квартире с потертой мебелью, которую не меняли уже лет пятнадцать, и разрешится это дело», – мелькнуло у него в голове.
   – Знаешь что, Глеб Петрович, – генерал подался вперед, сдвинул к переносице седые брови, заглянул в глаза Сиверову, – времени у тебя очень мало.
   – Что значит мало?
   – Девятое число – крайний срок. Именно на этот день назначена передача ценностей. Скажи честно, ты что-то уже знаешь?
   – С чего вы взяли, Федор Филиппович?
   – Я увидел, как у тебя глаз блеснул.
   – Ну, блеснул, и что из того? Дым попал, вот он и блеснул.
   – Будет тебе, Глеб, меня старика обманывать!
   – Какой вы старик, Федор Филиппович, просто притворяетесь.
   – Да уж, притворяюсь…
   – Старики на пенсии сидят, а вам сносу нет, как той машинке «зингер».
   – Ну вот, дожили, сравнил генерала с какой-то швейной машинкой.
   – Не с какой-то, а с классной. Кстати, Федор Филиппович, а вы знаете, что Зингер запатентовал?
   – Как что, – генерал не почувствовал подвоха в вопросе своего агента, – машинку и запатентовал.
   – Так уж и машинку?
   – А что – механизм, привод, дизайн?
   – Нет, генерал. Кстати, вам известно, наследники Зингера по сей день получают деньги от каждой проданной швейной машинки? И неважно, как они называются, в какой стране изготовлены. Самое главное, генерал, этот хитрый еврей запатентовал такую вещь, без которой ни одна машинка работать не может.
   – Ну, и что же он запатентовал, ты скажешь, в конце концов, или будешь тянуть кота за хвост?
   – Скажу, скажу, генерал. Я сам когда узнал, чуть до потолка не подпрыгнул. Подумал: вот бы наши умельцы были такими же хитрыми, так сейчас Россия жила бы припеваючи! А то напридумывают, напридумывают, а запатентовать толком не умеют.
   – Короче, ты мне уже надоел, – грозно сказал генерал, но с его лица, тем не менее не сходила легкая улыбка.
   Потапчуку и в самом деле стало интересно, что же такое запатентовал хитрый еврей Зингер. А почему, собственно, еврей? Зингер с таким же успехом мог быть немцем… Но для русского склада ума почему-то всегда легче смириться с тем, что известный во всем мире человек – еврей, а не представитель другой нации. Как ни напрягался генерал, как ни ломал голову, так ничего и не придумал.
   – Ладно, не мучайтесь, Федор Филиппович, открою вам секрет: Зингер запатентовал иголку. Но не просто иголку, ведь иголки существовали до него тысячи лет, а иголку с ушком на острие. И не одна машина, Федор Филиппович, без такой иголки строчку гнать не будет, только дырок наделает.
   – Фу ты, черт подери! Это тебе тоже Ирина рассказала?
   – Кто же еще! Чего она только у меня не знает!
   Прелесть, а не женщина.
   – Кое-чего Ирина все-таки не знает.
   – Например? – насторожился Глеб.
   – Она не знает, сколько денег ты получаешь, и где.
   – Главное, генерал, что денег нам хватает, поэтому она и не интересуется где я их беру!
   Мужчины рассмеялись.
   – Когда я смогу получить документы? – уже серьезно спросил Глеб, понимая, что ехать домой ему пока не судьба: придется вернуться в сумасшедший дом и вновь встретиться со стариком Скуратовичем. Но генералу Глеб решил пока о «хранителе страшных тайн» ничего не говорить.
   – Документы, если желаешь, можешь получить сегодня. А если хочешь, я привезу их тебе завтра сам.
   – Давайте завтра, в это же время. Возможно, у меня появится кое-какая информация, а если нет, то… – Глеб Сиверов развел руками.
   Генералу Потапчуку захотелось перекреститься.
   Жест был непроизвольным: правая рука сама дернулась, и заметив это, Федор Филиппович, много лет не заходивший в церковь, смутился.
   – Хотелось бы надеяться, – вздохнул он.
   – Больше ничего не остается, – в тон ему ответил Сиверов, и они простились.

* * *

   Слава Богу, место на стоянке неподалеку от клиники имени Ганнушкина было еще оплачено: ведь поначалу Сиверов не рассчитывал, что так быстро развяжется с порученным ему делом. Медицинская карта, заведенная на Федора Молчанова в психлечебнице, лежала рядом с ним на сиденье, так что больших проблем не предвиделось.
   Глеб, поставив машину на стоянку, даже не стал переодеваться в больничное. Он вышел за ворота стоянки, сделанные из проволочной сетки, в джинсах, с кожаной сумкой на плече, и взглянул на часы.
   «Завтрак пробел, процедуры тоже, значит, больные должны отдыхать».
   Идти через проходную он не захотел: незачем привлекать лишнее внимание к своему исчезновению, а затем и появлению в больнице. Пройдя метров триста вдоль забора, Глеб свернул в узкую и безлюдную улицу. Здесь больные всегда перебирались через забор, местами даже виднелись темные пятна на побеленных бетонных плоскостях, куда обычно ставили ноги, чтобы перемахнуть через трехметровую бетонную стену.
   Сиверов аккуратно, чтобы не испачкаться в побелке, подтянулся на руках. Ему пришлось пожертвовать свежей газетой, чтобы застелить ею верх забора, измазанный солидолом, и через мгновение он спрыгнул на другую сторону. Осмотрелся, а затем спокойно, будто бы никуда и не исчезал, двинулся по траве к ближайшей аллейке.
   Вскоре он смешался с больными, шел, кивая старым знакомым, продвигаясь к главному корпусу, возле которого надеялся увидеть старика Скуратовича. И не ошибся.
   Василий Антонович, похожий на старую черепаху такси складчатой была кожа на его шее, – сидел на лавочке, подставив лучам весеннего солнца испещренное морщинами лицо. Старик блаженствовал, на его губах время от времени выступала слюна и стекала на подбородок. Тогда на свет показывался язык, и влага исчезала во рту, словно бы капли меда падали с неба прямо в рот Скуратовичу, с таким наслаждением он облизывался.
   Глеб стал насвистывать, стараясь не сфальшивить – как-никак, перед ним был знаток. И действительно, мелодия из «Лоэнгрина» явилась тем паролем, услышав который старик вернулся к реальной жизни. Он открыл один глаз, затем второй, тщательно вытер рукавом влажные губы и, подмигнув Сиверову, крючковатым пальцем поманил его к себе, кивая на свободное место рядом.
   Глеб подошел, почтительно кивнул, продолжая насвистывать.
   – «Лоэнгрин», Рихард Вагнер, – словно шпион шпиону сообщил Скуратович.
   – Так точно, «Лоэнгрин», Рихард Вагнер, – ответил Глеб Сиверов, поддерживая игру.
   – У вас отменный слух.
   – Что есть, то есть, – ответил Глеб.
   – Вы музыкант?
   – Не совсем.
   – Присаживайтесь, присаживайтесь, почтенный, – пригласил старик Скуратович.
   Глеб устроился рядом, поставив сумку на колени. Он знал, чем купить бывшего смотрителя, но не спешил: набивал себе цену. Лишь спустя несколько минут Сиверов легко расстегнул молнию сумки и, разведя бока застежки в сторону, показал содержимое. В сумке лежал литровый термос.
   Старик заморгал, не в силах выговорить ни слова. Глеб извлек термос, отвинтил крышку из нержавеющей стали, затем вытащил пробку. Над горловиной появились завитки пара, острый запах кофе распространился мгновенно. Скуратович жадно втянул воздух, ноздри его затрепетали, и он заглянул внутрь термоса. Тот был полон.
   – Подержите, Василий Антонович, – Глеб подал ему крышку, старик дрожащими пальцами сжал ее.
   – Вы волшебник.
   Глеб налил кофе. Скуратович даже не замечал, что кофе горячий, как огонь, он медленно, благоговейно поднес к губам чашечку, еще с минуту наслаждался терпким ароматом, затем блаженно поежился и сделал первый глоток, едва обмакнув кончик языка в густую коричневую жидкость.
   – Хорошо сварен, – причмокнув, сказал он и с благодарностью взглянул на Глеба. – Думал, до смерти уже такого не попробую.
   – Я же помню о вас, – усмехнулся Глеб и отдал термос, тщательно закрыв пробкой. – Вот, побалуетесь на досуге.
   – Спасибо, спасибо, почтенный, это просто царский подарок.
   – А вот вам кофе, растворимый, правда. Кипяток возьмете на кухне, думаю, кипятка не пожалеют, если, конечно, пообещаете, что никого им не ошпарите.
   – Что вы, что вы, почтенный! Может быть, я и сумасшедший, но не до такой же степени!
   Старик пил кофе. Он напоминал ребенка, которому дали долгожданный леденец: причмокивал, сопел, вздыхал, вращал глазами, облизывал языком губы, в общем, был наверху блаженства.
   Сиверов пока не заводил никаких разговоров, чтобы не связать свою просьбу с подарком. И лишь когда старик попросил Глеба снова наполнить крышку, Глеб негромко спросил:
   – Василий Антонович, это правда, что вы были главным хранителем в Смоленском краеведческом музее?
   – Такая же правда, как и то, что меня хотят убить.
   Вот вчера…
   – Да полно вам, Василий Антонович!
   – Вы мне не верите? Мне – главному хранителю Смоленского краеведческого музея?
   – Верю, верю… Но, по-моему, вам просто кажется.
   – Это может произойти в любой момент.
   – Надеюсь, вы не думаете, что кофе отравлен?
   – Кстати… – старик Скуратович насторожился, рука с чашечкой замерла.
   Глеб засмеялся:
   – Давайте я отхлебну.
   – Нет, но скажите, сами ли вы его готовили? Вам я доверяю, но могли провести и вас.
   – Да, сам, собственными руками.
   – Тогда я спокоен. А что вас, почтенный, собственно говоря, интересует?
   – Вы что-то упоминали о картинах.
   – Когда? Ничего я такого не говорил.
   – Ночью, за столом, когда мы сидели с медсестрой, с Тамарой…
   – А, да… Картин ваш покорный слуга в своей жизни видел огромное множество.
   – Вы говорили о немецкой коллекции…
   Старик выпалил, будто отвечал заученный урок:
   – Коллекция барона Отто фон Рунге прибыла в Смоленск и была принята мной 22 августа 1946 года в количестве пятидесяти двух единиц.
   – А что было дальше, почтенный Василий Антонович, с этой коллекцией?
   – Как что – принял и хранил. Хранил, пока не покинул занимаемый пост. Хранил я ее, почтенный, до 1994 года. Так что можете посчитать, сколько лет я ее обихаживал, а потом сдал в целости и сохранности своему преемнику, Круглякову Ипполиту Самсоновичу.
   Это имя и фамилия уже были известны Глебу Сиверову от генерала Потапчука. Пока все сходилось, и Глеб был уверен на сто процентов, что Скуратович к пропаже непричастен. Он вызывал у Глеба только симпатию и сочувствие. Так сочувствуют старому, выжившему из ума человеку: с оттенком вины за то, что ты сам сравнительно молод и здоров.
   – Знаете, почтенный, я вам скажу по секрету: именно из-за этой коллекции, в которой, кстати, на четыре единицы хранения больше, чем указано в бумагах, меня и хотят убить.
   Впервые за все время их знакомства Глеб не стал возражать и, наверное, был первым человеком, который поверил в услышанное.
   – Вот, слушайте, слушайте, – старик мгновенно перешел на чуть слышный шепот. Слова шелестели, едва различимые, будто срывались с губ умирающего.
   Глеб наклонился к собеседнику, чтобы ничего не упустить. – Так вот, в 1994 году, 15 февраля, к нам в музей прибыл один очень важный человек. Он наводил справки насчет этой самой коллекции. А ведь до этого ею никто никогда не интересовался, кроме меня. Так вот, этот человек предложил мне за очень большие деньги изъять из коллекции несколько картин.
   – Вы, естественно, отказались?
   – Наотрез, – прошептал Скуратович, – я послал его к черту, хотя человек он был очень уважаемый. И если бы я кому-нибудь сказал о том, кто мне предложил совершить подобное деяние, мне бы никто не поверил, посчитали бы за сумасшедшего. А теперь я все равно здесь, так что терять мне как бы нечего.
   Глеб сидел молча, боясь спугнуть Скуратовича.
   У того в глазах появилось осмысленное выражение. Сиверову, естественно, нужна была фамилия человека, приезжавшего в Смоленск в 1994 году и интересовавшегося коллекцией.
   – А вы не помните, как его звали?
   Старик резко дернулся:
   – Если я назову его имя, то я покойник.
   – Не волнуйтесь, не волнуйтесь, почтенный Василий Антонович, я с вами, я этого не допущу.
   – Сейчас вы со мной, а ночью? Ведь он может прийти ночью.
   – Кто?
   – Тот человек.
   – Да полноте вам, перестаньте. Сколько лет уже прошло!
   – Не так и много, всего каких-то два года. Может быть, он сейчас уже полковник.
   – Каких войск? – улыбнулся Глеб.
   – Какие войска, вы что! Спецслужба! Он был о т туда. Из Комитета государственной безопасности! – старик даже повысил голос.
   – Откуда, откуда? – словно бы не поверив услышанному, пробормотал Глеб. – В 1994 КГБ уже прекратил свое существование, так сказать, почил в бозе.
   – Я открою вам очень большую тайну, молодой человек, очень большую. КГБ – бессмертен! Этот мужчина был в звании майора, он трижды приезжал в Смоленск, трижды разговаривал со мной, и каждый раз брал расписку о неразглашении.
   – Какую еще расписку?
   – Он сказал, что это государственная тайна.
   – А почему вы ему отказали?
   – Я же не сумасшедший, – рассудительно сказал старик Скуратович, – разбазаривать государственные ценности. Если бы у него имелись нужные бумаги, если бы их подписал директор и дал распоряжение мне, то тогда пожалуйста, я бы отдал хоть всю экспозицию. А так, на честное слово, я поверить не мог, все-таки ценность, и немалая.
   – А он вам объяснил, зачем комитету понадобились картины?
   – Нет, не изволил. Такие люди не объясняют, и я, знаете ли, счастлив, что вскоре ушел на пенсию, продал дом в Смоленске и уехал в Москву к младшей дочери и ее мужу.
   – Понятно, понятно… Так фамилию вы знаете?
   – Чью? – Скуратович уже потерял нить рассказа.
   – Майора из КГБ.
   – Фамилию он не называл. Он лишь показал мне документ.
   – Я не верю, Василий Антонович, что вы не ознакомились с его документом.
   – Знаете, не ознакомился. Документ я видел, а фамилию он прикрывал пальцем. Но фотография в удостоверении была его.
   – А вы смогли бы его узнать?
   – Конечно! Чтобы я, с моей памятью, да не узнал!
   Я даже могу его нарисовать.