Страница:
Денег, которые они воровали на пару, им вполне хватало. Работали они не каждый день, когда удавалось выхватить пару пухлых «лопатников», можно было передохнуть, расслабиться. Тогда Тихон увозил паренька за город и учил его жизни. Морали никогда не читал, делился своими наблюдениями, своим опытом. А практика и опыт у карманника, известного на всю Москву, были огромные.
Ефим Аркадьевич Гусовский был неравнодушен к афоризмам, и иногда одну и ту же мысль, сильно понравившуюся ему, мог цитировать несколько раз в день. Вот и сегодня он уже третий раз громко, на весь свой роскошный кабинет со старинной бронзой, малахитом и подлинниками русских художников девятнадцатого века сказал, глядя на собственное отражение в стекле книжного шкафа:
— Чем богаче становится человек, тем меньше у него друзей и тем больше родственников, — и тут же добавил: — И, естественно, врагов, а также тех, кто набивается в друзья.
Он вызвал секретаршу, посмотрел на немолодую, чрезмерно аккуратную и педантичную сотрудницу, на ее холеные руки с идеальным маникюром и спросил:
— У меня не выходит из головы человек, добивающийся встречи со мной.
— Кого именно вы имеете в виду? Многие хотят встретиться с вами?
— Того, кто бросился к моей машине. Не многие ведут себя так настойчиво.
— Его фамилия Князев. Он каждый день пытается к вам пробиться.
— Ну и как? Он все еще ждет?
— Ждет, Ефим Аркадьевич.
— Пусть его обыщут. И скажите, что у него есть десять минут для изложения сути дела.
— А вы уверены? — тихо осведомилась секретарша.
— В чем?
— Что на него стоит тратить время.
— В конце концов, он своего добьется. Он преследует меня давно и слишком настойчиво.
— Хорошо, — секретарша кивнула. — Еще что?
— Два чая.
Через несколько минут, когда две чашки стояли на столе, вошел Князев. Он сдержанно кивнул Ефиму Аркадьевичу. Тот сидел за огромным антикварным письменным столом и играл изящной авторучкой, вертел ее пальцами, как прораб на стройке вертит карандаш, который только что достал из-за уха.
— Моя фамилия...
— Меня не интересует ваша фамилия, я ее знаю.
— Извините, Ефим Аркадьевич.
— Присаживайтесь, у вас десять минут, — олигарх взглянул на старинные каминные часы, купленные им на аукционе в Лондоне.
— Я вам никого не напоминаю? Ефим Аркадьевич на несколько секунд задумался.
— А если и напоминаете, то что с того?
— Так значит, я вам никого не напоминаю?
— Я же вам ответил, это не имеет значения.
— Имеет, — твердым голосом сказал Князев, — именно поэтому я и пришел. Он сидел на стуле с идеально прямой спиной, смотрел на чашку с чаем.
«Интересный человек, — подумал Ефим Аркадьевич Гусовский. — Обычно все рассматривают интерьер моего роскошного кабинета, восхищаются, восхищение прямо-таки застывает в зрачках. А он буднично скользнул по стенам быстрым взглядом, словно вся эта роскошь ему не в диковинку и у него дома есть то, что мне и не снилось».
— Послушайте, Ефим Аркадьевич, вы человек богатый, — начал Князев.
— Допустим, — сказал олигарх.
— Вы живете в России.
— Допустим, — еще раз произнес Ефим Аркадьевич.
— Значит, вы считаете себя этой земле чем-то обязанным?
— Уточните, чем, например?
— Например, тем, что вы здесь родились, сколотили состояние.
— Допустим, — уже немного злясь, сказал олигарх. Этот человек одновременно и раздражал его, и веселил.
«Ясное дело, человек он странный, необычный, это чувствуется по всему. Говорит не так, как другие, да и выглядит абсолютно нелепо. Неужели прикидывается?»
— Мне кажется, Ефим Аркадьевич, пришло время для того, чтобы отдать долг земле российской.
— Отдать долг? — переспросил олигарх, еще не понимая, куда клонит посетитель.
— Да, именно долг.
— И какой же долг должен отдать я? И кому конкретно? Может быть, вы изволите сказать?
— Земле российской, Ефим Аркадьевич, ведь это именно она вас вскормила.
«О, господи!» — подумал Гусовский, аккуратно кладя на стол невероятно дорогую авторучку. Он взглянул на стену. Под пейзажем Левитана, грустным, осенним, с золотыми березками и туманом висела дюжина фотографий в одинаковых рамках. На этих снимках Ефим Аркадьевич был с президентом, с премьер-министром, с Папой Римским, с патриархом, с космонавтами и даже с президентом Соединенных Штатов Америки.
— По-моему, я России все долги отдал. Налоговая полиция ко мне претензий не имеет.
— Я не о том, — все так же спокойно и уверенно сказал Князев. — Я хочу, чтобы в Москве был поставлен памятник царю Николаю Второму, настоящий памятник, державный.
— Похвальное желание, — произнес Гусовский. Наконец, до него дошло, с какой целью этот чудак с внешностью царя Николая Второго так упорно его преследовал.
— Значит, вы хотите, любезный... — произнес Гусовский, исподлобья взглянув на Князева.
Их взгляды встретились. Князев смотрел спокойно, глаз не отвел, не опустил. Все та же уверенность в правоте своего дела.
— Да, я хочу, чтобы вы дали денег самому лучшему российскому скульптору на памятник царю-мученику. И еще одно условие...
— Какое же? — склонив голову на бок, Гусовский смотрел на Князева. Затем снял очки и принялся тереть виски. По всему было видно, что Ефим Аркадьевич невыносимо устал, что день его измотал, к чашке с чаем он не притронулся.
— Вот какое условие, Ефим Аркадьевич: скульптор должен слепить императора не с какого-то там натурщика, а с меня.
— Исключительно с вас? — сказал Гусовский.
— Да, с меня.
— Вы считаете, что очень похожи на царя?
— Я в этом уверен, — ответил Князев.
— Абсолютно?
— Абсолютно, — прозвучало в ответ.
— Ну, что ж, мысль хорошая. Вы не пробовали обратиться к городским властям? Ведь они занимаются благоустройством города, памятниками.
— Нет, не пробовал и не собираюсь. Я хочу, чтобы это сделали вы.
— Почему именно я, а не кто-то другой?
— Потому что вы, Ефим Аркадьевич... Вы ведь чувствуете, что должны России.
— Нет, позвольте, ничего не чувствую. Вы ошибаетесь, любезный.
— Нет, я не ошибаюсь. Вам станет легче, Ефим Аркадьевич.
— Уверены, что мне станет легче?
— Уверен, — сказал Князев.
— И сильно полегчает?
— Да. Вы сразу станете другим человеком.
— Совсем другим? — спросил Гусовский.
— Да, другим. Душа ваша очистится.
— И вместе с ней очистится мой кошелек.
На лице «двойника» Николая Второго появилась улыбка, быстрая, едва заметная, мелькнула и исчезла в усах.
— Собственно, я изложил свое предложение. А теперь честь имею, — Князев поднялся, кивнул, уже у двери остановился и повернулся через левое плечо. — Вы подумайте, Ефим Аркадьевич, хорошенько подумайте и вы почувствуете, как я прав. Прошу меня извинить за назойливость и настойчивость. Но, как понимаете, дело того стоит.
Когда дверь за посетителем закрылась, Гусовский посмотрел на часы. Девять минут и тридцать секунд заняла вся встреча. На душе был странный осадок, словно по ней чиркнули острым стеклом, и она начала кровоточить. В словах этого безумца, а может, святого, как для себя определил Гусовский, есть какая-то правда. Но расстаться с деньгами просто так — на памятник русскому царю, и не поиметь с этого ничего? Этого Гусовский не мог. Хотя, в общем, иногда он тратил большие деньги на дела, на первый взгляд, пустые. Но они были связаны с имиджем, они делали имя олигарху.
Если бы с подобным предложением обратился к нему мэр, тогда да, без вопросов можно было бы пожертвовать деньгами, но зато и поимел бы кучу дивидендов. Вначале, как бы моральных, но потом мораль — это Гусовский знал — превратится в доход и немалый. Но пока предложение исходило от странного типа. А что, если его кто-то подослал, направил, пытаясь проверить Гусовского на вшивость?
Гусовский потер виски, затем начал скрести их ногтями. Он нервничал. Давненько с ним такого не бывало. Денег он не дал, не сказал ни да, ни нет, в общем, сохранился «статус-кво». А настроение по нулям. «Вот, достал! Кто вообще, такой этот Князев? Откуда он взялся?»
Гусовский вызвал начальника своей охраны, приказал ему навести о Князеве справки через службу безопасности. Тот понимающе кивнул, подобные предложения были ему не в новинку: почти всех, кто приходил к олигарху с просьбами или предложениями, проектами, или, как их называл Гусовский «прожектами», сотрудники службы безопасности проверяли. Мало ли кто их послал, мало ли что у человека на уме?
Гусовский взял телефон, повертел его в руках. Маленький, изящный «мобильник» с интерьером кабинета не вязался, но зато был очень удобным. Гусовский нажал нужную комбинацию клавиш и сразу же услышал знакомый женский голос.
— Что делаешь?
— Лежу, — услышал он в ответ.
— У кого лижешь? — это была любимая шутка Гусовского и его любовницы.
— Что, у Ефима Аркадьевича проблемы?
— Да, проблемы, — сказал Гусовский.
— Могу помочь? — спросила женщина.
— Наверное, можешь. Давай-ка я за тобой машину пришлю.
— Прямо сейчас?
— Ну, не прямо, — сказал Гусовский и взглянул на часы. — Вечерком. Поужинаем, то да се...
— Где? — спросила женщина.
— За городом, у меня.
— О, там хорошо.
— Значит, ты согласна.
— А если бы я была не согласна, разве бы это что-нибудь изменило?
— Это было бы плохо, — бесцветно произнес олигарх, — мне бы это не понравилось.
— А если бы я была больна?
— Вот если бы ты была больна, тогда да. Причина уважительная. Тогда бы я тебя сам навестил.
— С цветами и фруктами?
— Нет, я бы привез маленькую баночку меда.
— Ненавижу мед! Он такой липкий, тягучий, меня от него тошнит.
— Ладно, тогда приехал бы без меда.
— Ты еще скажи, шоколадку бы привез. Наверное, ты никак свою молодость забыть не можешь?
— О чем ты, Роза?
— О твоем тяжелом детстве. Наверное, ты недоедал, Ефим, все время сладкого хотелось, шоколадка, видно, была большим подарком?
— Да, ты права, комплексы. Детские комплексы.
— Ладно, присылай машину. Пойду, приму ванну.
Ефим Аркадьевич отключил телефон, сладко повел плечами и провел рукой по животу. «Надо собой заниматься, живот уже вон какой наел. А все почему? — спросил себя Гусовский. — От нервов», — сам себе ответил олигарх, Он вызвал секретаршу, блудливо взглянул на нее.
— Готовы бумаги?
— Да, Ефим Аркадьевич, уже давно.
— Давайте просмотрю. Меня интересует, в первую очередь, проект договора.
— Он сверху.
Секретарша принесла бумаги. Гусовский водрузил на мясистую переносицу очки и принялся читать. При этом он шевелил губами, смакуя слова, особенно цифры. Он, как никто другой, понимал, что слова словами, а цифры — самое главное. Пара оборотов ему не понравилась. Он вызвал секретаршу:
— С юристами уточняли вот этот пункт?
— Да, Ефим Аркадьевич, проверено-перепроверено.
— Хорошо, я подумаю. Завтра подпишу.
Через несколько минут олигарх с многочисленной охраной отбыл из Москвы за город в свой огромный особняк. По дороге, прямо за кольцевой, кортеж обогнал какой-то безумец на серой «тойоте», это было единственное происшествие за всю дорогу.
За любовницей была послана машина. Ефим Аркадьевич заказал ужин на две персоны и, уединившись в кабинете, сел за компьютер. Вначале читал прессу, затем вставил диск и принялся просматривать колонки цифр, отчет о работе за второе полугодие и прогнозы. Он читал придирчиво, находя изъяны в работе, иногда записывал цифры и короткие фразы в блокнот, лежащий рядом. Посмотрев на часы, Гусовский чертыхнулся. До приезда любовницы оставалось еще больше часа.
«Странный сегодня вечер, — подумал он, — никто не беспокоит звонками. Наверное, все уже привыкли к тому, что этот вечер принадлежит женщине. У меня никогда не было такой женщины. Лицо ее можно забыть, вычеркнуть из памяти, но тело забыть невозможно: каждая мышца, каждая клеточка вздрагивает, при прикосновении. Чертовка! При этом она проститутка, и мне это нравится. Она независима, ее нельзя принудить, можно лишь упросить, уговорить», — Гусовский вздохнул.
Он принялся играть в покер, умело и быстро. Умудрился обыграть компьютер, и это его развеселило. Настроение стало праздничным. О безумном посетителе, похожем на царя Николая, олигарх забыл.
Когда ему доложили, что машина подъехала к подъезду, он спустился вниз и на крыльце встретил Розу. Молодая женщина была в роскошной шубе, на высоких каблуках. Придерживая полу шубы, пару месяцев тому назад подаренной олигархом, она протянула руку для поцелуя, сама же этому рассмеялась и поцеловала Гусовского в лоб. Она была на полголовы выше Ефима Аркадьевича, а тут еще каблуки... В общем, для того, чтобы поцеловать его в лоб, ей пришлось даже немного согнуть спину.
— Кто-нибудь есть или мы будем одни?
— Ты как хочешь? — спросил Гусовский.
— Хочу, чтобы мы были одни.
— Значит, будем одни.
Войдя в гостиную, где горел камин и стояли свечи на столе, Роза сделала несколько шагов в сторону от Ефима Аркадьевича и элегантно распахнула шубу. Ефим Аркадьевич заморгал и восхищенно вздохнул.
— Нравится? — спросила Роза своим грудным волнующим голосом.
— Да, — ответил без стеснения олигарх, — очень. Кроме чулок с поясом на точеном теле ничего не было.
— Вот, — сказала Роза, она позволила Ефиму Аркадьевичу поцеловать себя в грудь, — я хотела сделать тебе сюрприз. Как тебе мой подарок?
— Лучше, чем моя шуба, — сказал Гусовский.
— Но без твоей шубы сюрприз бы не удался.
— К столу или в спальню? В сауну?
— Я хочу пить, — сказала Роза.
— Сейчас. Что пить изволите?
— Воды. Обыкновенной воды, но полный стакан.
— Хорошо, — сказал Гусовский, наполняя стакан водой.
Роза пила жадно, словно внутри у нее все горело. Капельки стекали по подбородку на грудь, Гусовский завороженно следил за их бегом.
— А теперь, — сказала Роза, — пройдемте в спальню. А уж потом мы насладимся пищей, Ефим Аркадьевич.
Она схватила олигарха за руку и потащила в спальню. Ефим Аркадьевич не сопротивлялся, он лишь повизгивал и вскрикивал:
— Погоди, штора...
— Не надо закрывать штору, ничего не надо... — сказала Роза.
В полукилометре от дома на горке стоял мужчина, прижимая к глазам бинокль с очень мощной оптикой, настолько мощной, что он мог рассмотреть даже застежки на поясе любовницы Гусовского. Затем бинокль сменил фотоаппарат с длинным телеобъективом. Глеб фотографировал с плеча: один снимок, второй, третий. Он сложил фотоаппарат и бинокль в кожаный кофр, забросил ремень на плечо. Выкурил сигарету, прижимаясь спиной к шершавому стволу сосны, затем не спеша покинул место наблюдения.
Серая «тойота», стояла в кустах на обочине проселочной дороги. Пахло листьями и землей. Глеб немного постоял, глядя в темное ночное небо, рассматривая три сверкающие звезды, потом забрался в машину и, не включая габариты, ловко развернул автомобиль на проселке и направился к городу.
Несколько дней во дворе дома на Цветном бульваре, где были зверски убиты рыбный магнат Баневский и три его личных телохранителя, только об этом и говорили. Не каждый же день убивают соседей. Но время делает свое дело: кровь с тротуара и крыльца была смыта, дорогущий «мерседес» увезли, только разговоры продолжались. Следователи прокуратуры, ФСБ и уголовного розыска ходили по двору, опрашивали жильцов. Кое-кого даже вызывали повестками в кабинеты.
Не минул сей участи и бизнесмен Игорь Дмитриевич Кайманов. Это его ротвейлер бросился вдогонку за убийцей по команде «Фас!».
В кабинете следователя Кайманов все больше молчал, а то, что говорил, было убедительно:
— Понимаете, я ничего не видел. Я обычно по сторонам не смотрю, а пес, он сам сорвался, царствие ему небесное. Вы не знаете, какой он был добрый.
Следователю пришлось выслушать, как пять лет назад, когда дела у Игоря Дмитриевича шли не очень хорошо, дальний родственник подарил ему щенка. И этот щенок стал огромным кобелем, таким послушным и таким ласковым, что с ним даже грудных детей можно было бы оставлять. Но детей у Игоря Дмитриевича Кайманова не было, и виновата в этом была не супруга, а сам Игорь Дмитриевич. Когда-то, в молодости, он переболел плохой болезнью и детей иметь уже не мог. Ребенка ему заменял пес. Любил он своего Лорда беззаветно, так даже родители своих детей не любят.
Жил Игорь Дмитриевич в соседнем подъезде, в добротной трехкомнатной квартире, с евроремонтом, металлическими дверями и стеклопакетами, с «джакузи» и с прочими атрибутами современного комфорта.
— Вот что я вам скажу, — повторял Игорь Дмитриевич следователям разных ведомств, — какой был хороший пес! Вы спросите у соседей, спросите, не поленитесь. Они слова плохого о нем не скажут. И спокойный, никогда не лаял, ни одного тапка не сгрыз в квартире, представляете! А его вот так, ножом... Самого убийцы, нет, не видел, толком не рассмотрел...
Следователи, в конце концов, поняли, что от бизнесмена Кайманова, который, имея парочку небольших магазинчиков, торговал автозапчастями, они ничего путного не добьются. А предполагать, что это просто игра перепуганного вусмерть человека, не было оснований. Слишком уж хитер Кайманов был. Он уже не первый год занимался бизнесом, самому приходилось участвовать в разборках, наезжать на кого-то, выбивать долги, обращаться к бандитам. А что бывает с тем, кто сдаст киллера, Игорь Дмитриевич знал не понаслышке и понимал, что если завалили такого человека, как Баневский, то уж с ним, мелким московским лавочником, разберутся в два счета. Кишки выпустят прямо в подъезде или взлетит он вместе со своей «маздой» к чертовой бабушке. Будут потом его мозги и кишки от стен отскребать, да и жену могут порешить.
Жить же Игорю Дмитриевичу хотелось, и он уже подумывал о том, чтобы сменить адрес, переехать в другое место. Только слишком уж много было вложено в квартиру, поэтому Игорь Дмитриевич решил: «Никому ничего не скажу, буду твердить, что ничего не видел, а пес сорвался сам. Так оно будет спокойнее для меня и жены, а главное — для дела».
Пса он похоронил на дачном участке, даже хотелось крест поставить, но супруга отговорила:
— Ты что, с ума сошел, Игорек? Какой крест? Он что, человеком был?
— Он получше многих людей был, — отрезал бизнесмен, — любил меня беззаветно и верным был.
— Это понятно, Игорек, я не то имела в виду. Кресты ведь людям православным ставят, крещеным.
— Ладно, не буду, — согласился Кайманов.
Он похоронил Лорда в деревянном ящике под старым каштаном. Вкопал небольшой столбик и решил, что обязательно сделает табличку, на которой будут стоять год рождения и точная дата смерти. Затем собрал все собачьи фотографии, просмотрел, выбрал лучшие, увеличил их, вставил в рамы и развесил в квартире. Жена на это никак не отреагировала, сочла за лучшее промолчать. Она знала, как муж был привязан к Лорду, да и сама любила пса, огромного, спокойного. Когда муж уезжал в командировку, с таким псом в квартире она чувствовала себя в полной безопасности. Да и на даче с ротвейлером было спокойно.
Жена Игоря Кайманова занималась уборкой, когда раздался звонок в дверь. Она спросила:
— Кто там?
— Молчанов Павел Николаевич, вы, наверное, меня не помните. Кайманова взглянула в глазок и открыла дверь.
— Добрый день, — сказал мужчина в берете, глядя в глаза женщине.
— Добрый, — немного грустно ответила она.
— Мне Игорь Дмитриевич нужен. Однажды он меня выручил деньгами. Глупая ситуация тогда вышла. Теперь хотел бы ему долг отдать. Небольшой. Никак не мог найти время встретиться. Сегодня мимо вашего дома проезжал...
— Ой, вы знаете, Павел Николаевич... кажется, так вас зовут?
— Да, — сказал Глеб.
— А мужа нет дома.
— Когда будет?
— Не знаю, — пожала плечами женщина, поправляя волосы.
— Жаль, — произнес Глеб, — я хотел с ним поговорить, извиниться, что задержал долг.
— Он совсем расстроен, на даче сидит.
— А что случилось?
— Лорда зарезали, — призналась женщина.
— Лорда? Какого Лорда?
— Да нашего ротвейлера. Когда у нас во дворе застрелили бизнесмена, он погнался за бандитом, и бандит его зарезал.
— Понятно, — сказал Сиверов. — Так, значит, вам не известно, когда муж вернется?
— Нет. Он даже трубку не берет. Я ему сегодня звонила несколько раз, не берет трубку. Но я уверена, он там. Сидит, наверное, на крыльце, на каштан смотрит.
— Почему именно на каштан?
— Под каштаном он похоронил Лорда. Он совсем расстроен, не знаю, сможете ли вы с ним нормально поговорить.
— Жаль, жаль... Дача ваша далеко? Я до вечера свободен.
— Не очень. Тридцать три километра от Москвы по Ярославскому шоссе. До развилки. А от развилки еще километров семь.
Она абсолютно спокойно, ничего не страшась, словно знала Глеба тысячу лет, назвала адрес и объяснила, как проще доехать до дачного поселка. Глеб поблагодарил, извинился за беспокойство и покинул квартиру бизнесмена Кайманова.
«Какой хороший человек, спокойный, уверенный», — подумала жена Кайманова о Сиверове.
Подумала и тут же о нем забыла, занялась домашними делами: сняла шторы с окна, сунула их в стиральную машину, принялась вытирать пыль.
ГЛАВА 3
***
Ефим Аркадьевич Гусовский был неравнодушен к афоризмам, и иногда одну и ту же мысль, сильно понравившуюся ему, мог цитировать несколько раз в день. Вот и сегодня он уже третий раз громко, на весь свой роскошный кабинет со старинной бронзой, малахитом и подлинниками русских художников девятнадцатого века сказал, глядя на собственное отражение в стекле книжного шкафа:
— Чем богаче становится человек, тем меньше у него друзей и тем больше родственников, — и тут же добавил: — И, естественно, врагов, а также тех, кто набивается в друзья.
Он вызвал секретаршу, посмотрел на немолодую, чрезмерно аккуратную и педантичную сотрудницу, на ее холеные руки с идеальным маникюром и спросил:
— У меня не выходит из головы человек, добивающийся встречи со мной.
— Кого именно вы имеете в виду? Многие хотят встретиться с вами?
— Того, кто бросился к моей машине. Не многие ведут себя так настойчиво.
— Его фамилия Князев. Он каждый день пытается к вам пробиться.
— Ну и как? Он все еще ждет?
— Ждет, Ефим Аркадьевич.
— Пусть его обыщут. И скажите, что у него есть десять минут для изложения сути дела.
— А вы уверены? — тихо осведомилась секретарша.
— В чем?
— Что на него стоит тратить время.
— В конце концов, он своего добьется. Он преследует меня давно и слишком настойчиво.
— Хорошо, — секретарша кивнула. — Еще что?
— Два чая.
Через несколько минут, когда две чашки стояли на столе, вошел Князев. Он сдержанно кивнул Ефиму Аркадьевичу. Тот сидел за огромным антикварным письменным столом и играл изящной авторучкой, вертел ее пальцами, как прораб на стройке вертит карандаш, который только что достал из-за уха.
— Моя фамилия...
— Меня не интересует ваша фамилия, я ее знаю.
— Извините, Ефим Аркадьевич.
— Присаживайтесь, у вас десять минут, — олигарх взглянул на старинные каминные часы, купленные им на аукционе в Лондоне.
— Я вам никого не напоминаю? Ефим Аркадьевич на несколько секунд задумался.
— А если и напоминаете, то что с того?
— Так значит, я вам никого не напоминаю?
— Я же вам ответил, это не имеет значения.
— Имеет, — твердым голосом сказал Князев, — именно поэтому я и пришел. Он сидел на стуле с идеально прямой спиной, смотрел на чашку с чаем.
«Интересный человек, — подумал Ефим Аркадьевич Гусовский. — Обычно все рассматривают интерьер моего роскошного кабинета, восхищаются, восхищение прямо-таки застывает в зрачках. А он буднично скользнул по стенам быстрым взглядом, словно вся эта роскошь ему не в диковинку и у него дома есть то, что мне и не снилось».
— Послушайте, Ефим Аркадьевич, вы человек богатый, — начал Князев.
— Допустим, — сказал олигарх.
— Вы живете в России.
— Допустим, — еще раз произнес Ефим Аркадьевич.
— Значит, вы считаете себя этой земле чем-то обязанным?
— Уточните, чем, например?
— Например, тем, что вы здесь родились, сколотили состояние.
— Допустим, — уже немного злясь, сказал олигарх. Этот человек одновременно и раздражал его, и веселил.
«Ясное дело, человек он странный, необычный, это чувствуется по всему. Говорит не так, как другие, да и выглядит абсолютно нелепо. Неужели прикидывается?»
— Мне кажется, Ефим Аркадьевич, пришло время для того, чтобы отдать долг земле российской.
— Отдать долг? — переспросил олигарх, еще не понимая, куда клонит посетитель.
— Да, именно долг.
— И какой же долг должен отдать я? И кому конкретно? Может быть, вы изволите сказать?
— Земле российской, Ефим Аркадьевич, ведь это именно она вас вскормила.
«О, господи!» — подумал Гусовский, аккуратно кладя на стол невероятно дорогую авторучку. Он взглянул на стену. Под пейзажем Левитана, грустным, осенним, с золотыми березками и туманом висела дюжина фотографий в одинаковых рамках. На этих снимках Ефим Аркадьевич был с президентом, с премьер-министром, с Папой Римским, с патриархом, с космонавтами и даже с президентом Соединенных Штатов Америки.
— По-моему, я России все долги отдал. Налоговая полиция ко мне претензий не имеет.
— Я не о том, — все так же спокойно и уверенно сказал Князев. — Я хочу, чтобы в Москве был поставлен памятник царю Николаю Второму, настоящий памятник, державный.
— Похвальное желание, — произнес Гусовский. Наконец, до него дошло, с какой целью этот чудак с внешностью царя Николая Второго так упорно его преследовал.
— Значит, вы хотите, любезный... — произнес Гусовский, исподлобья взглянув на Князева.
Их взгляды встретились. Князев смотрел спокойно, глаз не отвел, не опустил. Все та же уверенность в правоте своего дела.
— Да, я хочу, чтобы вы дали денег самому лучшему российскому скульптору на памятник царю-мученику. И еще одно условие...
— Какое же? — склонив голову на бок, Гусовский смотрел на Князева. Затем снял очки и принялся тереть виски. По всему было видно, что Ефим Аркадьевич невыносимо устал, что день его измотал, к чашке с чаем он не притронулся.
— Вот какое условие, Ефим Аркадьевич: скульптор должен слепить императора не с какого-то там натурщика, а с меня.
— Исключительно с вас? — сказал Гусовский.
— Да, с меня.
— Вы считаете, что очень похожи на царя?
— Я в этом уверен, — ответил Князев.
— Абсолютно?
— Абсолютно, — прозвучало в ответ.
— Ну, что ж, мысль хорошая. Вы не пробовали обратиться к городским властям? Ведь они занимаются благоустройством города, памятниками.
— Нет, не пробовал и не собираюсь. Я хочу, чтобы это сделали вы.
— Почему именно я, а не кто-то другой?
— Потому что вы, Ефим Аркадьевич... Вы ведь чувствуете, что должны России.
— Нет, позвольте, ничего не чувствую. Вы ошибаетесь, любезный.
— Нет, я не ошибаюсь. Вам станет легче, Ефим Аркадьевич.
— Уверены, что мне станет легче?
— Уверен, — сказал Князев.
— И сильно полегчает?
— Да. Вы сразу станете другим человеком.
— Совсем другим? — спросил Гусовский.
— Да, другим. Душа ваша очистится.
— И вместе с ней очистится мой кошелек.
На лице «двойника» Николая Второго появилась улыбка, быстрая, едва заметная, мелькнула и исчезла в усах.
— Собственно, я изложил свое предложение. А теперь честь имею, — Князев поднялся, кивнул, уже у двери остановился и повернулся через левое плечо. — Вы подумайте, Ефим Аркадьевич, хорошенько подумайте и вы почувствуете, как я прав. Прошу меня извинить за назойливость и настойчивость. Но, как понимаете, дело того стоит.
Когда дверь за посетителем закрылась, Гусовский посмотрел на часы. Девять минут и тридцать секунд заняла вся встреча. На душе был странный осадок, словно по ней чиркнули острым стеклом, и она начала кровоточить. В словах этого безумца, а может, святого, как для себя определил Гусовский, есть какая-то правда. Но расстаться с деньгами просто так — на памятник русскому царю, и не поиметь с этого ничего? Этого Гусовский не мог. Хотя, в общем, иногда он тратил большие деньги на дела, на первый взгляд, пустые. Но они были связаны с имиджем, они делали имя олигарху.
Если бы с подобным предложением обратился к нему мэр, тогда да, без вопросов можно было бы пожертвовать деньгами, но зато и поимел бы кучу дивидендов. Вначале, как бы моральных, но потом мораль — это Гусовский знал — превратится в доход и немалый. Но пока предложение исходило от странного типа. А что, если его кто-то подослал, направил, пытаясь проверить Гусовского на вшивость?
Гусовский потер виски, затем начал скрести их ногтями. Он нервничал. Давненько с ним такого не бывало. Денег он не дал, не сказал ни да, ни нет, в общем, сохранился «статус-кво». А настроение по нулям. «Вот, достал! Кто вообще, такой этот Князев? Откуда он взялся?»
Гусовский вызвал начальника своей охраны, приказал ему навести о Князеве справки через службу безопасности. Тот понимающе кивнул, подобные предложения были ему не в новинку: почти всех, кто приходил к олигарху с просьбами или предложениями, проектами, или, как их называл Гусовский «прожектами», сотрудники службы безопасности проверяли. Мало ли кто их послал, мало ли что у человека на уме?
Гусовский взял телефон, повертел его в руках. Маленький, изящный «мобильник» с интерьером кабинета не вязался, но зато был очень удобным. Гусовский нажал нужную комбинацию клавиш и сразу же услышал знакомый женский голос.
— Что делаешь?
— Лежу, — услышал он в ответ.
— У кого лижешь? — это была любимая шутка Гусовского и его любовницы.
— Что, у Ефима Аркадьевича проблемы?
— Да, проблемы, — сказал Гусовский.
— Могу помочь? — спросила женщина.
— Наверное, можешь. Давай-ка я за тобой машину пришлю.
— Прямо сейчас?
— Ну, не прямо, — сказал Гусовский и взглянул на часы. — Вечерком. Поужинаем, то да се...
— Где? — спросила женщина.
— За городом, у меня.
— О, там хорошо.
— Значит, ты согласна.
— А если бы я была не согласна, разве бы это что-нибудь изменило?
— Это было бы плохо, — бесцветно произнес олигарх, — мне бы это не понравилось.
— А если бы я была больна?
— Вот если бы ты была больна, тогда да. Причина уважительная. Тогда бы я тебя сам навестил.
— С цветами и фруктами?
— Нет, я бы привез маленькую баночку меда.
— Ненавижу мед! Он такой липкий, тягучий, меня от него тошнит.
— Ладно, тогда приехал бы без меда.
— Ты еще скажи, шоколадку бы привез. Наверное, ты никак свою молодость забыть не можешь?
— О чем ты, Роза?
— О твоем тяжелом детстве. Наверное, ты недоедал, Ефим, все время сладкого хотелось, шоколадка, видно, была большим подарком?
— Да, ты права, комплексы. Детские комплексы.
— Ладно, присылай машину. Пойду, приму ванну.
Ефим Аркадьевич отключил телефон, сладко повел плечами и провел рукой по животу. «Надо собой заниматься, живот уже вон какой наел. А все почему? — спросил себя Гусовский. — От нервов», — сам себе ответил олигарх, Он вызвал секретаршу, блудливо взглянул на нее.
— Готовы бумаги?
— Да, Ефим Аркадьевич, уже давно.
— Давайте просмотрю. Меня интересует, в первую очередь, проект договора.
— Он сверху.
Секретарша принесла бумаги. Гусовский водрузил на мясистую переносицу очки и принялся читать. При этом он шевелил губами, смакуя слова, особенно цифры. Он, как никто другой, понимал, что слова словами, а цифры — самое главное. Пара оборотов ему не понравилась. Он вызвал секретаршу:
— С юристами уточняли вот этот пункт?
— Да, Ефим Аркадьевич, проверено-перепроверено.
— Хорошо, я подумаю. Завтра подпишу.
Через несколько минут олигарх с многочисленной охраной отбыл из Москвы за город в свой огромный особняк. По дороге, прямо за кольцевой, кортеж обогнал какой-то безумец на серой «тойоте», это было единственное происшествие за всю дорогу.
За любовницей была послана машина. Ефим Аркадьевич заказал ужин на две персоны и, уединившись в кабинете, сел за компьютер. Вначале читал прессу, затем вставил диск и принялся просматривать колонки цифр, отчет о работе за второе полугодие и прогнозы. Он читал придирчиво, находя изъяны в работе, иногда записывал цифры и короткие фразы в блокнот, лежащий рядом. Посмотрев на часы, Гусовский чертыхнулся. До приезда любовницы оставалось еще больше часа.
«Странный сегодня вечер, — подумал он, — никто не беспокоит звонками. Наверное, все уже привыкли к тому, что этот вечер принадлежит женщине. У меня никогда не было такой женщины. Лицо ее можно забыть, вычеркнуть из памяти, но тело забыть невозможно: каждая мышца, каждая клеточка вздрагивает, при прикосновении. Чертовка! При этом она проститутка, и мне это нравится. Она независима, ее нельзя принудить, можно лишь упросить, уговорить», — Гусовский вздохнул.
Он принялся играть в покер, умело и быстро. Умудрился обыграть компьютер, и это его развеселило. Настроение стало праздничным. О безумном посетителе, похожем на царя Николая, олигарх забыл.
Когда ему доложили, что машина подъехала к подъезду, он спустился вниз и на крыльце встретил Розу. Молодая женщина была в роскошной шубе, на высоких каблуках. Придерживая полу шубы, пару месяцев тому назад подаренной олигархом, она протянула руку для поцелуя, сама же этому рассмеялась и поцеловала Гусовского в лоб. Она была на полголовы выше Ефима Аркадьевича, а тут еще каблуки... В общем, для того, чтобы поцеловать его в лоб, ей пришлось даже немного согнуть спину.
— Кто-нибудь есть или мы будем одни?
— Ты как хочешь? — спросил Гусовский.
— Хочу, чтобы мы были одни.
— Значит, будем одни.
Войдя в гостиную, где горел камин и стояли свечи на столе, Роза сделала несколько шагов в сторону от Ефима Аркадьевича и элегантно распахнула шубу. Ефим Аркадьевич заморгал и восхищенно вздохнул.
— Нравится? — спросила Роза своим грудным волнующим голосом.
— Да, — ответил без стеснения олигарх, — очень. Кроме чулок с поясом на точеном теле ничего не было.
— Вот, — сказала Роза, она позволила Ефиму Аркадьевичу поцеловать себя в грудь, — я хотела сделать тебе сюрприз. Как тебе мой подарок?
— Лучше, чем моя шуба, — сказал Гусовский.
— Но без твоей шубы сюрприз бы не удался.
— К столу или в спальню? В сауну?
— Я хочу пить, — сказала Роза.
— Сейчас. Что пить изволите?
— Воды. Обыкновенной воды, но полный стакан.
— Хорошо, — сказал Гусовский, наполняя стакан водой.
Роза пила жадно, словно внутри у нее все горело. Капельки стекали по подбородку на грудь, Гусовский завороженно следил за их бегом.
— А теперь, — сказала Роза, — пройдемте в спальню. А уж потом мы насладимся пищей, Ефим Аркадьевич.
Она схватила олигарха за руку и потащила в спальню. Ефим Аркадьевич не сопротивлялся, он лишь повизгивал и вскрикивал:
— Погоди, штора...
— Не надо закрывать штору, ничего не надо... — сказала Роза.
В полукилометре от дома на горке стоял мужчина, прижимая к глазам бинокль с очень мощной оптикой, настолько мощной, что он мог рассмотреть даже застежки на поясе любовницы Гусовского. Затем бинокль сменил фотоаппарат с длинным телеобъективом. Глеб фотографировал с плеча: один снимок, второй, третий. Он сложил фотоаппарат и бинокль в кожаный кофр, забросил ремень на плечо. Выкурил сигарету, прижимаясь спиной к шершавому стволу сосны, затем не спеша покинул место наблюдения.
Серая «тойота», стояла в кустах на обочине проселочной дороги. Пахло листьями и землей. Глеб немного постоял, глядя в темное ночное небо, рассматривая три сверкающие звезды, потом забрался в машину и, не включая габариты, ловко развернул автомобиль на проселке и направился к городу.
***
Несколько дней во дворе дома на Цветном бульваре, где были зверски убиты рыбный магнат Баневский и три его личных телохранителя, только об этом и говорили. Не каждый же день убивают соседей. Но время делает свое дело: кровь с тротуара и крыльца была смыта, дорогущий «мерседес» увезли, только разговоры продолжались. Следователи прокуратуры, ФСБ и уголовного розыска ходили по двору, опрашивали жильцов. Кое-кого даже вызывали повестками в кабинеты.
Не минул сей участи и бизнесмен Игорь Дмитриевич Кайманов. Это его ротвейлер бросился вдогонку за убийцей по команде «Фас!».
В кабинете следователя Кайманов все больше молчал, а то, что говорил, было убедительно:
— Понимаете, я ничего не видел. Я обычно по сторонам не смотрю, а пес, он сам сорвался, царствие ему небесное. Вы не знаете, какой он был добрый.
Следователю пришлось выслушать, как пять лет назад, когда дела у Игоря Дмитриевича шли не очень хорошо, дальний родственник подарил ему щенка. И этот щенок стал огромным кобелем, таким послушным и таким ласковым, что с ним даже грудных детей можно было бы оставлять. Но детей у Игоря Дмитриевича Кайманова не было, и виновата в этом была не супруга, а сам Игорь Дмитриевич. Когда-то, в молодости, он переболел плохой болезнью и детей иметь уже не мог. Ребенка ему заменял пес. Любил он своего Лорда беззаветно, так даже родители своих детей не любят.
Жил Игорь Дмитриевич в соседнем подъезде, в добротной трехкомнатной квартире, с евроремонтом, металлическими дверями и стеклопакетами, с «джакузи» и с прочими атрибутами современного комфорта.
— Вот что я вам скажу, — повторял Игорь Дмитриевич следователям разных ведомств, — какой был хороший пес! Вы спросите у соседей, спросите, не поленитесь. Они слова плохого о нем не скажут. И спокойный, никогда не лаял, ни одного тапка не сгрыз в квартире, представляете! А его вот так, ножом... Самого убийцы, нет, не видел, толком не рассмотрел...
Следователи, в конце концов, поняли, что от бизнесмена Кайманова, который, имея парочку небольших магазинчиков, торговал автозапчастями, они ничего путного не добьются. А предполагать, что это просто игра перепуганного вусмерть человека, не было оснований. Слишком уж хитер Кайманов был. Он уже не первый год занимался бизнесом, самому приходилось участвовать в разборках, наезжать на кого-то, выбивать долги, обращаться к бандитам. А что бывает с тем, кто сдаст киллера, Игорь Дмитриевич знал не понаслышке и понимал, что если завалили такого человека, как Баневский, то уж с ним, мелким московским лавочником, разберутся в два счета. Кишки выпустят прямо в подъезде или взлетит он вместе со своей «маздой» к чертовой бабушке. Будут потом его мозги и кишки от стен отскребать, да и жену могут порешить.
Жить же Игорю Дмитриевичу хотелось, и он уже подумывал о том, чтобы сменить адрес, переехать в другое место. Только слишком уж много было вложено в квартиру, поэтому Игорь Дмитриевич решил: «Никому ничего не скажу, буду твердить, что ничего не видел, а пес сорвался сам. Так оно будет спокойнее для меня и жены, а главное — для дела».
Пса он похоронил на дачном участке, даже хотелось крест поставить, но супруга отговорила:
— Ты что, с ума сошел, Игорек? Какой крест? Он что, человеком был?
— Он получше многих людей был, — отрезал бизнесмен, — любил меня беззаветно и верным был.
— Это понятно, Игорек, я не то имела в виду. Кресты ведь людям православным ставят, крещеным.
— Ладно, не буду, — согласился Кайманов.
Он похоронил Лорда в деревянном ящике под старым каштаном. Вкопал небольшой столбик и решил, что обязательно сделает табличку, на которой будут стоять год рождения и точная дата смерти. Затем собрал все собачьи фотографии, просмотрел, выбрал лучшие, увеличил их, вставил в рамы и развесил в квартире. Жена на это никак не отреагировала, сочла за лучшее промолчать. Она знала, как муж был привязан к Лорду, да и сама любила пса, огромного, спокойного. Когда муж уезжал в командировку, с таким псом в квартире она чувствовала себя в полной безопасности. Да и на даче с ротвейлером было спокойно.
Жена Игоря Кайманова занималась уборкой, когда раздался звонок в дверь. Она спросила:
— Кто там?
— Молчанов Павел Николаевич, вы, наверное, меня не помните. Кайманова взглянула в глазок и открыла дверь.
— Добрый день, — сказал мужчина в берете, глядя в глаза женщине.
— Добрый, — немного грустно ответила она.
— Мне Игорь Дмитриевич нужен. Однажды он меня выручил деньгами. Глупая ситуация тогда вышла. Теперь хотел бы ему долг отдать. Небольшой. Никак не мог найти время встретиться. Сегодня мимо вашего дома проезжал...
— Ой, вы знаете, Павел Николаевич... кажется, так вас зовут?
— Да, — сказал Глеб.
— А мужа нет дома.
— Когда будет?
— Не знаю, — пожала плечами женщина, поправляя волосы.
— Жаль, — произнес Глеб, — я хотел с ним поговорить, извиниться, что задержал долг.
— Он совсем расстроен, на даче сидит.
— А что случилось?
— Лорда зарезали, — призналась женщина.
— Лорда? Какого Лорда?
— Да нашего ротвейлера. Когда у нас во дворе застрелили бизнесмена, он погнался за бандитом, и бандит его зарезал.
— Понятно, — сказал Сиверов. — Так, значит, вам не известно, когда муж вернется?
— Нет. Он даже трубку не берет. Я ему сегодня звонила несколько раз, не берет трубку. Но я уверена, он там. Сидит, наверное, на крыльце, на каштан смотрит.
— Почему именно на каштан?
— Под каштаном он похоронил Лорда. Он совсем расстроен, не знаю, сможете ли вы с ним нормально поговорить.
— Жаль, жаль... Дача ваша далеко? Я до вечера свободен.
— Не очень. Тридцать три километра от Москвы по Ярославскому шоссе. До развилки. А от развилки еще километров семь.
Она абсолютно спокойно, ничего не страшась, словно знала Глеба тысячу лет, назвала адрес и объяснила, как проще доехать до дачного поселка. Глеб поблагодарил, извинился за беспокойство и покинул квартиру бизнесмена Кайманова.
«Какой хороший человек, спокойный, уверенный», — подумала жена Кайманова о Сиверове.
Подумала и тут же о нем забыла, занялась домашними делами: сняла шторы с окна, сунула их в стиральную машину, принялась вытирать пыль.
ГЛАВА 3
Тихон Павлов домой к Фаготу наведывался редко. Но за стенами дома скучать Никите не давал. Старый карманник часто появлялся у торговых рядов и, пользуясь тем, что возле уличного музыканта собралась толпа, ловко очищал карманы наивных слушателей. Иногда брал Фагота с собой в поездки по городу, промышляя уже на станциях метро, в троллейбусах и трамваях. И если раньше Фагота возмущало то, что Тихон обворовывает всех, кого ни попадя, то со временем он вошел во вкус. Карманные кражи для него превратились в забаву, игру.
«В конце концов, Тихон не убийца, не грабитель, он просто наказывает тех, кто слишком беспечен. Все знают о существовании карманников, но одни берегут наличные, другие сами провоцируют кражу».
Ярко светило солнце, но под навесом, соединяющим цветочный магазинчик с пунктом проката видеокассет, было прохладно и сумрачно. Народ толпой валил по тротуару, останавливался у киосков, выбирая покупки. Многих продавщиц и продавцов Фагот хорошо знал, по утрам находилось время поговорить. Торговки цветами ведрами таскали воду от ближайшего пожарного крана и, не стесняясь, разглядывали Фагота. Торговки — народ незатейливый и в общении прямолинейный. Многим девушкам нравился молодой парень, стройный, высокий. Женщин тянет к неординарным мужчинам. И не так важно, в чем заключается эта неординарность — в таланте, в деньгах, — главное, чтобы он был не таким, как все. Даже увечье может привлечь женщину, лишь бы оно было благородным. Легкое прихрамывание, шрам, слепота — все то, что не делает человека безобразным.
Фагот играл уже несколько часов подряд, даже не отошел пообедать. Он наперед знал, как действует на публику та или иная мелодия. Стоило заиграть что-нибудь из классики, как собравшаяся на попсовую мелодию публика тут же рассасывалась по пивным и магазинам. Но вместо нее появлялась другая. Людей было меньше, но почти все хорошо одетые, ухоженные, умеющие следить за собой. Любители попсы были не так щедры, как любители классики. Среди последних непременно находился один, кто клал в футляр от инструмента крупную купюру, причем делал это не демонстративно, а словно стеснялся собственной щедрости. Попсовики же в большинстве, своем расходились, не бросив в футляр ни монетки. Существовали и беспроигрышные музыкальные произведения: народные песни заставляли отзываться сердца всех прохожих.
Фагот устал играть на флейте. Тяжело находиться под постоянным вниманием толпы. Он опустил руки, размял пальцы. Решил сменить инструмент, в горле уже першило. Электронные клавиши — великое изобретение: можно играть одной рукой. Инструмент сам тебе аккомпанирует. В последнее время он полюбил джаз. Играл для себя, не обращая внимания на то, останавливается возле него кто-нибудь или нет. Толпа понемногу расходилась. Возле цветочных киосков мелькнул Тихон, как всегда подтянутый, застегнутый на все пуговицы, при галстуке. Седые волосы зачесаны аккуратно, словно они растут не сами по себе, а нарисованы тонкой кистью. Тихон чуть заметно кивнул Фаготу, мол, я помню о тебе.
«Цветочный киоск — тоже благодатное место для карманных краж, — подумал Фагот и улыбнулся. — Редко кто покупает цветы на последние деньги, разве что на похороны».
Толстяк с апоплексическим лицом в белых пузырящихся брюках и льняном пиджаке покупал безвкусный букет темно-пунцовых роз, упакованный в гофрированную бумагу. Даже Фаготу через стекла солнцезащитных очков было видно, что розы не свежие, и простоят, максимум, один-два дня. Такой букет можно дарить лишь на сцене театра, он хорошо смотрится из зала. Стоит снять шелестящую целлофановую обертку, серебристые и золотистые ленты, как тут же проявится вся его убогость.
Толстяк, сопя и облизываясь, короткими пальцами доставал из бумажника деньги. Тихон, особенно не церемонясь, заглянул в бумажник через его плечо, благо, рост позволял вору это сделать. Кредиток в бумажнике не оказалось. Тихон их ненавидел: украсть можно, но пользы от них абсолютно никакой. В одном отделении лежали русские деньги — довольно пухлая пачка тысячных купюр, в другом мелькнул зеленый край долларовой банкноты. Сотни раз наблюдая за тем, как работает Тихон, Фагот не переставал восхищаться его мастерством. Ему было непонятно, почему никто не видит, как Тихон вытаскивает бумажник, потрошит его и тут же от него избавляется.
«В конце концов, Тихон не убийца, не грабитель, он просто наказывает тех, кто слишком беспечен. Все знают о существовании карманников, но одни берегут наличные, другие сами провоцируют кражу».
Ярко светило солнце, но под навесом, соединяющим цветочный магазинчик с пунктом проката видеокассет, было прохладно и сумрачно. Народ толпой валил по тротуару, останавливался у киосков, выбирая покупки. Многих продавщиц и продавцов Фагот хорошо знал, по утрам находилось время поговорить. Торговки цветами ведрами таскали воду от ближайшего пожарного крана и, не стесняясь, разглядывали Фагота. Торговки — народ незатейливый и в общении прямолинейный. Многим девушкам нравился молодой парень, стройный, высокий. Женщин тянет к неординарным мужчинам. И не так важно, в чем заключается эта неординарность — в таланте, в деньгах, — главное, чтобы он был не таким, как все. Даже увечье может привлечь женщину, лишь бы оно было благородным. Легкое прихрамывание, шрам, слепота — все то, что не делает человека безобразным.
Фагот играл уже несколько часов подряд, даже не отошел пообедать. Он наперед знал, как действует на публику та или иная мелодия. Стоило заиграть что-нибудь из классики, как собравшаяся на попсовую мелодию публика тут же рассасывалась по пивным и магазинам. Но вместо нее появлялась другая. Людей было меньше, но почти все хорошо одетые, ухоженные, умеющие следить за собой. Любители попсы были не так щедры, как любители классики. Среди последних непременно находился один, кто клал в футляр от инструмента крупную купюру, причем делал это не демонстративно, а словно стеснялся собственной щедрости. Попсовики же в большинстве, своем расходились, не бросив в футляр ни монетки. Существовали и беспроигрышные музыкальные произведения: народные песни заставляли отзываться сердца всех прохожих.
Фагот устал играть на флейте. Тяжело находиться под постоянным вниманием толпы. Он опустил руки, размял пальцы. Решил сменить инструмент, в горле уже першило. Электронные клавиши — великое изобретение: можно играть одной рукой. Инструмент сам тебе аккомпанирует. В последнее время он полюбил джаз. Играл для себя, не обращая внимания на то, останавливается возле него кто-нибудь или нет. Толпа понемногу расходилась. Возле цветочных киосков мелькнул Тихон, как всегда подтянутый, застегнутый на все пуговицы, при галстуке. Седые волосы зачесаны аккуратно, словно они растут не сами по себе, а нарисованы тонкой кистью. Тихон чуть заметно кивнул Фаготу, мол, я помню о тебе.
«Цветочный киоск — тоже благодатное место для карманных краж, — подумал Фагот и улыбнулся. — Редко кто покупает цветы на последние деньги, разве что на похороны».
Толстяк с апоплексическим лицом в белых пузырящихся брюках и льняном пиджаке покупал безвкусный букет темно-пунцовых роз, упакованный в гофрированную бумагу. Даже Фаготу через стекла солнцезащитных очков было видно, что розы не свежие, и простоят, максимум, один-два дня. Такой букет можно дарить лишь на сцене театра, он хорошо смотрится из зала. Стоит снять шелестящую целлофановую обертку, серебристые и золотистые ленты, как тут же проявится вся его убогость.
Толстяк, сопя и облизываясь, короткими пальцами доставал из бумажника деньги. Тихон, особенно не церемонясь, заглянул в бумажник через его плечо, благо, рост позволял вору это сделать. Кредиток в бумажнике не оказалось. Тихон их ненавидел: украсть можно, но пользы от них абсолютно никакой. В одном отделении лежали русские деньги — довольно пухлая пачка тысячных купюр, в другом мелькнул зеленый край долларовой банкноты. Сотни раз наблюдая за тем, как работает Тихон, Фагот не переставал восхищаться его мастерством. Ему было непонятно, почему никто не видит, как Тихон вытаскивает бумажник, потрошит его и тут же от него избавляется.